Христиан Фердинанд Богданович (Бернгардович) Вольф (1796\97–1854) — декабрист, штаб-лекарь 2-ой армии, член Южного общества декабристов. Был осужден по второму разряду, отбывал наказание в Чите и Петровском заводе, в 1835 году вышел на поселение в село Урик, потом переселился в Тобольск и умер уже в Тобольске.
Ф. Б. Вольф — один из тех декабристов, которыми прицельно никто еще не занимался. О нем нет ни одной монографии, только несколько статей. Опубликовано всего пять его писем. При этом Вольф — личность настолько интересная и масштабная, что, надеюсь, когда-нибудь она найдет своего исследователя.
А пока — настоящая работа. Это не исследование и не статья, это просто сумма опубликованных источников (кроме следственных дел), которая, с одной стороны, надеюсь, отчасти восполнит отсутствие полноценной биографии, а с другой — облегчит работу будущим исследователям.
Семья
В источниках встречается всего несколько упоминаний членов семьи Вольфа. В переписке после следствия о том, куда девать деньги и вещи государственного преступника Вольфа, содержатся сведения об отце и сестре и их местожительстве. Отсюда мы знаем имя его отца — титулярного советника Богдана Христиановича Вольфа, аптекаря, 1747 года рождения, и имя сестры — Екатерины, в замужестве Толь. Живут они в Туле.
Рис. М. Знаменского.Кн. Д. Голицын — А. И. Татищеву. 12.09.1827 г.
«Что же касается состояния и домашних обстоятельств ближайших родных бывшего штаб-лекаря Вольфа, то по жительству отца его в Туле, я ныне же о том отнесся Тульскому губернатору».
ВД. Т. 23. С. 715.
В.-губернатор Васильев — г-ну военному министру.
«…Имею честь донести вашему сиятельству, что означенного Вольфа отец титулярный советник Богдан Христианов Вольф имеет от роду 80 лет, поведения хорошего, живет в доме дочери своей штаб-лекарши Екатерины Толь, получает пенсион по 700 рублей в год, состояния же никакого не имеет».
ВД. Т. 23, С. 715.
В «Медицинском списке» на 1844 год наличествует штаб-лекарь Фридрих Толь. Возможно, это и есть муж Екатерины, но достоверных указаний на это нет.
Имя матери Вольфа не известно, но мы знаем, что она умерла в 1833 году.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский завод, 4 августа 1833 г.
«Вольф тебе кланяется. Он здоров. На днях получил известие, что у него матушка умерла, и это его сильно опечалило».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 83.
Есть сведения о том, что известие о смерти матери Вольф получает через Марию Павловну Апухтину, мать Натальи Дмитриевны Фонвизины, жены декабриста М. Фонвизина:
«Мария Павловна величала Вольфа «другом человечества, сострадательным, бескорыстным», шила ему сюрпризы, пересылала дорогие подарки. «Скажи, ради Бога, нашу сердечную благодарность твоему и нашему общему благодетелю, — писала Наталье Дмитриевне ее мать, — Фердинанду Богдановичу. Да наградит его Господь всеми своими дарами и благами, а более всего добрым здоровьем и соединением с любящими». Но последние слова тотчас напомнили пишущей о недавней смерти в Туле матери этого самого Вольфа, и она умоляет дочь: «умолчи о сем; я слышала что он очень привязан был к своей родительнице».
В. И. Шенкок. Одна из жен декабристов. Русское богатство. 1894. Т. II. С. 125.
Известия о прочих членах семьи тоже довольно отрывочны. Мария Казимировна Юшневская, проезжая через Москву в 1830 году на пути в Сибирь к мужу, Алексею Петровичу Юшневскому, встречает Игнатия Вольфа — мы не знаем степени родства, но вероятностью можно предположить, что это брат Фердинанда Богдановича. Игнатий упоминается в опубликованной переписке Юшневских два раза:
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 30 октября 1831 г.
«Игнатия Вольфа я видела в Москве и с родными его познакомилась».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 14-17.
Второе упоминание более подробно и содержит также упоминания сестер:
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. 20 Мая 1832. Петровское.
«Вольф благодарит тебя за дружеские выражения к нему в письме нашем и просит сохранить к нему чувство дружбы, как к человеку, который не переставал тебя любить, как родного. Он очень редко получает письма от сестер своих. Младшая сестра его, которая была вдовою, вышла замуж уже два года назад. Как расстроил меня Игнатий в бытность мою в Москве».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 31-34
По всей видимости, Марию Казимировну расстроило то, что родственники не слишком хотели поддерживать связь с каторжником. В 1832 году они пишут редко, а еще раньше, на начало 1828 года, Вольф вовсе не получает никакой почты:
«Есть многие, Кюхельбекер, Репин, Глебов, Якубович, Борисовы, Крюковы, Иванов, Шимков, Барятинский, Вольф, Беляевы и многие другие, которые совсем не получали писем...»
Корнилович А. О. Письмо Мысловскому П. Н. («Хотя не имею счастия знать Вас лично...») // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. М., 2003. С. 132–134.
И, наконец, на 1835 год отношения Вольфа с родственниками по-прежнему как-то не улучшаются.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 15-го Февраля 1835 г.
«Вольф душевно тебя обнимает и благодарит за память. Забавны жалобы его родственников на его молчание. Не говорю уже о том, что несправедливо обвинять в этом человека, лишенного права писать, но они сами совершенно его забыли и никогда к нему не пишут».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 97–98.
И, наконец, нам известно, что Вольф никогда не был женат, и никакой информации о наличии у него детей тоже нет.
Юность и воспитание
Ф. Вольф учился в московском «Пансионе Гейдеке» — это пансион для мальчиков при московской лютеранской церкви Петра и Павла, устроенный пастором Вениамином Хайдеке (1763–1811). Основной источник источник о воспитании и образовании – это показания Вольфа на следствии, ответ на стандартный анкетный вопрос «Где вы воспитывались?»:
«Первое воспитание в детстве я получил в приватном пансионе, который был учрежден при новой лютеранской церкви в Москве, где учился языкам — русскому, немецкому, французскому и латинскому, закону божию, истории, географии и математике и вместе имел еще дома, у моих родителей, учителя из духовной академии, которого фамилию не могу себе припомнить, для латинского языка, так как меня готовили к медицинской части. Из сего пансиона я поступил в императорскую Медико-хирургическую академию, московское отделение, где проходил науки, до врачебной части касающиеся».
ВД. Т. 12. С. 128.
Сохранилось еще одно упоминание о его учебе. В 1833 году Петровский завод посещает авантюрист и провокатор Роман Медокс. Его цель — спровоцировать и скомпрометировать декабристов, и о своем посещении он пишет в Третье отделение во всех подробностях.
«Поутру в 8 часов получил я от Юшневской записочку о комендантском дозволении мне быть у ней. Пришед в 10, был сжат в объятиях целующего меня незнакомца, Вольфа. Он счел меня за моего брата Василия (гвардии подполковника, бывшего при князе Паскевиче-Эриванском чиновником по особым поручениям и умершего от холеры в Варшаве), который с ним воспитывался в московском пансионе Гейдеке».
С. Я. Штрайх. Роман Медокс. Похождения русского авантюриста XIX века. М., 2000, С. 101.
Врач и заговорщик
Лучшим источником о дальнейшей карьере нашего героя является формулярный список, который входит в состав следственного дела:
1. Чин, имя, отчество, должность им отправляемая и сколько отроду лет.
В должности доктора при полевом генерал штаб-докторе 2 армии штаб-лекарб коллежский ассесор Крестьян Богданов сын Вольф. Отроду 33 года.
Кавалер ордена св. Владимира 4 степени.
2. Из какого звания происходит?
Сын аптекаря.
3. Сколько имеет во владении мужеска пола душ людей и крестьян…?
Не имеет.
4. Когда в службу вступил и в оной какими чинами, в каких должностях и где происходил, также не было ль каких отличных по службе деяний и не был ли особенно, кроме чинов, чем награжден и в какое время?
1810. В число волонтеров по медицинской части определен из вольнопросящихся в московское отделение императорской Медико-хирургической академии.
1811. Июля. Во 2-й класс переведен на казенное содержание.
1812. Студентом 3 класса произведен. Во время нашествия неприятеля в Москву находился по своему желанию для вспомоществования раненым и больным в Касимовской военно-временной госпитали.
1814. Августа 25. Кандидатом по Медицинской части 1-го отделения произведен с награждением за похвальное поведение и прилежание к наукам серебряной медалью.
1814. Сентября 17. Определен в Ковельскую военную госпиталь с жалованьем по 200 руб. в год с тем, чтобы ему до получения лекарского звания пробыть один год в военных госпиталях дл\ усовершенствования в практической медицине.
1814. Декабря 16. По уничтожении Ковельской госпитали определен в таковую ж Луцкую госпиталь императорской Медико-хирургической академии произведен за усердную выслугу в настоящем звании положенного срока лекарем 1 отделения и с того же времени помещен на оклад младшего лекаря 2-го класса.
1816. Июня 30. Определен в 45 егерский полк.
1817. Марта 10. Перемещен в 28 егерский полк.
1817. Октября 4.За усердие по службе помещен на оклад младшего лекаря 1-го класса.
1818. Ноября 16. Определен на вакансию старшего лекаря 2-го класса в 16 артиллерийскую бригаду.
1819. Генваря 15. За выслугу лет произведен в штаб-лекари, с старшинством с 15 сентября 1818 года
1821. Июля 1. За усердную службу всемилостивейше пожалован кавалером ордена святого Владимира 4 степени.
1822. Августа 22. Определен в должность доктора при полевом генерал штаб-докторе
2 армии.
1824. Генваря 17. По засвидетельствованию начальства об отличном усердии к службе неутомимых трудах всемилостивейше пожалован в коллежские асессоры.
5. В походах против неприятеля и в самых сражениях был или нет и когда именно?
Не бывал.
6 Не был ли в штрафах и под судом, и если был, то за что именно, когда чем дело кончено?
Не бывал.
7. К продолжению службы способен и к повышению чина достоин или нет и зачем?
Аттестовывался: способен и достоин.
8. Не бывал ли в отставке с награждением чина или без оного и когда?
Не бывал.
9. Женат ли…?
Холост.
Вице-директор департамента Военного министерства действительный статский советник Федор Генрот.
ВД. Т. 12. С. 112–113.
Итак, с 1819 года доктор Вольф находится при главном штабе 2-ой армии, в Тульчине, вплоть до ареста в начале 1826 года.
Здание Главного штаба 2-й армии.
Тульчин.Основным источником по его деятельности в качестве участника южного общества декабристов является корпус следственных дел — и его собственное, и дела других участников Южного общества, которые содержат показания, касающиеся в том числе и Вольфа. Это тема для отдельного исследования, в нашу задачу на данный момент она не входит. В данной работе подобраны источники о жизни и деятельности Вольфа в Тульчине помимо следственных материалов.
Например, вот отрывок из путевых записок Гавриила Геракова, который посещает Тульчин в 1820 году в качестве чиновника министерства юстиции. Здесь не упоминается персонально сам Вольф, но дается описание тульчинского лазарета, который явно находится в том числе и в его ведении. Ну и помимо этого здесь дается описание общей атмосферы тульчинского общества начала 1820-ых годов:
«12-е Октября[1820]. Тульчин. Проехав Ольгополь утром, в 6 часов въехали в Тульчин и прямо к Павлу Дмитриевичу Киселеву, который радушно принял нас. Тульчин, изрядный город, принадлежит Графу Мечиславу Потоцкому; Жидов более 4000. Тут Штабс-квартира 2 Армии, под начальством Графа Витгенштейна. Начальник Штаба Генерал-Маиор Киселев; более 250 Штаб и Обер-офицеров живут в Тульчине. Киселева уважают подчиненные; Адъютанты его, сколько я мог заметить, отличные молодые Офицеры, Абрамов, Бурцов, Князь Трубецкой и другие, и все в трудах полезных для службы и для них самих. В одиннадцать часов утра, товарищ мой отправился из Тульчина в Тропау; прощание наше было слезное. Я с горя, на дрожках гостеприимного Киселева поехал смотреть местечко Тульчин, заезжал к Левенштерну, Генерал-Лейтенанту Артиллерии и командующему всей артиллериею 2-й Армии; добрый и отличный по своему месту начальник. Обед у Киселева был хорош, молодые офицеры чинно сидели и дельно говорили, что более доказывает их хорошее образование; к пяти часам приехал вежливый и учтивый Генерал-Маиор Барон Розен. Разговор после чаю был приятен для меня. В 10 часов разошлись, и я пришел в приготовленную мне комнату, чистую и уютную; при всем моем здоровье, я чувствовал скорбь в душе, думая о товарище и о себе, что должен буду в дороге сам хлопотать и есть, что случится, ибо повара товарищ мой увез с собою. При мне остался передовой и отставной унтер-офицер из Немцев с Георгиевским крестом, взятый мною в Симферополе; в два часа ночи со многими вздохами сомкнул глаза.
13-е Октября. Тульчин. Хотел ехать – но по просьбе Киселева остался еще на сутки. Гостеприимный хозяин возил меня по окрестностям Тульчина, которые весьма изрядны. Молодые офицеры у него в комнатах всегда в деле, и обедают все у него; им некогда праздности учиться; сам он по десять часов сидит за работою. Честь ему и за то, что он мне говорил: предшественник его Рудзевич первый привел в хорошую организацию письменные дела и завел строгую дисциплину; обоим честь. После обеда были у Генерал-Интенданта, человека отличного просвещения, любезности и честности. Радует меня то, когда лакомые места занимают бескорыстные люди. Меня водили в лазарет на сто человек, где нашел я отменную чистоту. В канцеляриях опрятность и чистота. Все вместе заставляет почитать Киселева. Остаток дня провел чисто и приятно».
Гавриил Гераков. Продолжение путевых записок по многим российским губерниям, 1820-го и начала 1821-го. Петроград, 1830. С. 78–81.
Вот еще одно упоминание, уже персональное. Лейб-хирург Дмитрий Клементьевич Тарасов (1792–1866), правитель канцелярии Виллие, лейб-хирурга императорского двора, оказывается в Тульчине во время общего смотра 2-ой армии осенью 1823 года:
«К моему приезду в Тульчин у Виллие очень много накопилось дел, как по армии, так и привезенных курьером из Петербурга. Я тотчас занялся ими, и для скорейшего выполнения выпросил у генерал-штаб-доктора писца и пригласил себе в помощь его секретаря доктора Вольфа. Мне приятно было познакомиться с этим молодым и образованным врачом, одаренным, как мне казалось, лучшими качествами, но, три года спустя, оказавшимся в числе важных государственных преступников, с коим он и разделил всю строгость правосудия».
Русская старина. 1871. Т. IV. С. 616.
Один из самых подробных источников об этом периоде жизни Вольфа — это воспоминания декабриста Николая Басаргина (1808–1861). Басаргин был участником Южного общества, адъютантом начальника главного штаба П. Киселева, и, судя по всему, с Вольфом тесно было знакомо все его семейство. Об этом говорит цитата:
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровское, 14 апреля 1833 г.
«Он [Вольф] здоров и просит сказать тебе, что любит тебя всегда одинаково. Недели две тому назад получила я письмо от княгини Мещерской. Трудно выразить, как обрадовались все ее знакомые, увидя ее руку и получа о ней известие. Она не забыла и Барятинского в своем письме, и он с такою благодарностью прочел строки, ему адресованные, расчувствовался ужасно. Вольф твердит, что письмо ее произвело на него такое чувство, что ему кажется, будто (кто-нибудь) из его близких родных приехал навестить его. Вот как приятно получить от старых знакомых известие! Она мне была другом всегда, и легко можешь вообразить себе, какое влияние на меня имело письмо ее».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибирь. Киев, 1908. С. 76–77.
Княгиня Мещерская — это теща Н. Басаргина, мать его рано умершей любимой жены Марии и, судя по тому, что Вольф ее помнит и любит — они общались довольно тесно.
Басаргин подробно пишет об одной из тульчинских историй, в которой Вольф принимал непосредственное участие как медик. Это дуэль начальника главного штаба П. Д. Киселева и Мордвинова летом 1823 года:
«...В 1823 году случилось происшествие, породившее много толков и наделавшее много шуму в свое время. Это дуэль генерала Киселева с генералом Мордвиновым...
Наступил вечер, собрались гости, загремела музыка, и начались танцы. Мне грустно, больно было смотреть на веселившихся и особенно на молодую его супругу, которая так горячо его любила и которая, ничего не зная, так беззаветно веселилась. Пробило полночь, он еще не возвращался. Жена его начинала беспокоиться, подбегала беспрестанно ко мне с вопросами о нем и, наконец, стала уже видимо тревожиться. Гости, заметив ее беспокойство, начали разъезжаться; я сам ушел и отправился к доктору Вольфу, все рассказал ему и предложил ехать со мной в Ладыжин. Мы послали за лошадьми, сели в перекладную, но чтобы несколько успокоить Киселеву, я заехал наперед к ней, очень хладнокровно спросил у нее ключ от кабинета, говоря, что генерал велел мне через нарочного привезти к нему некоторые бумаги. Это немного ее успокоило, я взял в кабинете несколько белых листов бумаги и отправился с Вольфом.
П. Д. Киселев.Перед самым рассветом мы подъезжали уже к Ладыжину, было еще темно, вдруг слышим стук экипажа и голос Киселева: «Ты ли, Басаргин?» И он, и мы остановились. «Поезжай скорее к Мордвинову, — сказал он Вольфу,— там Бурцов; ты же садись со мной и поедем домой», — прибавил он, обращаясь ко мне...
Мордвинов до самого конца был в памяти. Он сознавался Киселеву и Бурцову, что был подстрекаем в неудовольствии своем на первого Рудзевичем и Корниловым и говорил, что сначала было не имел намерения вызывать его, а хотел жаловаться через графа Аракчеева 23) государю; но, зная, как император его любит, и опасаясь не получить таким путем удовлетворения, решился прибегнуть к дуэли. Вольф застал его в живых, и он скончался часу в пятом утра».
Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. Цит. по сетевой публикации.
Старания Вольфа спасти умирающего подтверждает и другой участник событий — Иван Григоревич Бурцев, один из адъютантов П. Киселева.
«Около двух часов пополуночи прибыл доктор Вольф. Он совещался с остальными докторами и совместно с ними употребил величайшие старания».
А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Киселев и его время. Т. I. СПб., 1882. С. 189.
(Автор цитирует письмо И. Бурцева какому-то его приятелю, адресата не указывает, и это единственная публикация этого письма).
Переписка Марии Казимировны Юшневской с младшим братом мужа Семеном тоже дает нам несколько подробностей о жизни Вольфа в этот период, причем касающихся именно частной жизни, а не общественной или профессиональной деятельности. Вольф в это время, судя по письмам, тесно общается с Юшневскими и дружит со всем их семейством. А. П. Юшневский — генерал-интендант 2-й армии, второй директор Южного общества. Его младший брат Семен служит в канцелярии при Главном штабе. Вольф с Семеном близки, потом из Петровского завода Вольф неизменно передает Семену приветы и уверения в дружбе через Марию Казимировну — и есть упоминания, что Вольф продолжает переписываться с Семеном уже сам по выходу на поселение. Вольф бывает в имении Юшневских — Хрустовой (Ольгопольский уезд, недалеко от Каменки Витгенштейнов, совр. Приднестровье).
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровск, 2 февраля 1833 г.
«Вчерась был у меня Фердинанд Богданович Вольф. Он очень переменился, бедный. Несколько дней кашель его мучит, и все жалуется на боль в груди. Ты помнишь, что он бывало и в Тульчине часто жалуется болью в груди. Он кланяется тебе, обнимает тебя с чувством дружбы и просит, чтобы ты сохранил к нему ту же родственную любовь, к которой он привык, живши в прежнем его отношении с тобою. Вспомни, милый мой, баядер* который был у него на шее, когда он приехал к нам в гости в Хрустовую. Как вы нападали на него, что в Туле большая мода этак одеваться. И его Голик** уродливый за ним вбегал в комнату; Точно, что в жизнь не увидишь этакой собаки. Бедная его мать, моя Дельфина, красавица была в своем роде. Вспомни, что после ее смерти, едучи на гору мы с тобою гулять, ее увидели. Как мне грустно было по ней!...»
*etoffe bayadere — полосатая разноцветная ткань.
**«Голик» по-украински — «веник», так что собачка у Вольфа была лохматой.
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. С. 71–72.
В воспоминаниях другого декабриста — П. И. Фаленберга — мы видим еще одно свидетельство врачебной деятельности Вольфа. В 1825 году П. И. Фаленберг женится на Евдокии Васильевне Раевской. Он страстно любит жену, а она вскоре после женитьбы серьезно заболевает:
«Едва Фаленберг успел возвратиться в Тульчин, как молодая жена его, нежно им любимая, впала в жестокую болезнь. Находясь безотлучно при ней, он выходил из дома только по необходимым обязанностям службы (он был старшим адъютантом по квартирмейстерской части). Его не посещал никто, кроме врачей, пользовавших больную; это были Шлегель* и Вольф…»
*И. Б. Шлегель, дивизионный доктор 2-ой армии. Известный врач, впоследствии — президент медико-хирургической академии. Был близок к декабристскому кругу в Тульчине, по некоторым сведениям — состоял в обществе или, по крайней мере о нем знал.
П. И. Фаленберг. Из записок декабриста// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. Т. 2. М., 2008. С. 249.
…Несмотря на то, что анализ следственных дел и подробный рассказ о декабристской деятельности Вольфа не входит в наши задачи, несколько слов сказать все-таки необходимо. Вольф был принят в общество П. Пестелем в 1820 году. В марте 1821 года он участвовал в совещании у Пестеля, на котором было принято решение об образовании Южного общества. Вольф упоминается в воспоминаниях С. Г. Волконского:
«В Тульчине тогда были, сколько упомню, следующие лица: члены — медик Вольф, человек мыслящий и теплый к делу и выпадающий из общей рядовой обстановки, потом два брата Крюковы, два брата Пушкины-Бобрищевы, Лачинов, Заикин, тогда рядовые члены…»
С. Г. Волконский. Записки. Иркутск, 1991. С. 361.
Дом Юшневских в с. Хрустовая.13 декабря 1825 года, в день ареста Пестеля и Юшневского, он, судя по всему, примерно весь день проводит на квартире Юшневских — и дальше до ареста довольно активно совещается с оставшимися на свободе членами общества о том, что делать и что говорить дальше на следствии. Именно ему принадлежит здравая, хоть и не сработавшая, идея не говорить ничего. Арестован Вольф в начале января. Об этом сохранились воспоминания все того же Николая Басаргина, вернувшегося в Тульчин как раз в конце декабря — к катастрофе и собственному аресту.
«...Я спешил приехать скорее в Тульчин, чтобы узнать, что там делается. К вечеру 27 числа я туда прибыл и остановился у Вольфа, которого застал дома. Он рассказал все, что там без меня происходило; донос Майбороды, приезд Чернышева из Таганрога, арест Пестеля, Юшневского, Барятинского и других... Утром 8-го января 1826 года я, по обыкновению, пришел в штаб и сел за свое дело. Дежурный генерал позвал меня и, показавши предписание военного министра, объявил мне, что вместе со многими другими велено меня арестованного привезти в Петербург. Это он говорил почти со слезами и потом спросил меня, увидимся ли мы? Я отвечал: «Бог знает». Подумавши, он сказал на это: «Ведь у вас нет ничего на бумаге? В таком случае: нет, нет и до конца нет, и мы еще свидимся. Завтра я приеду запечатать ваши бумаги, будьте готовы. Отправляться же можете, когда хотите; вы, вероятно, еще не отдохнули от дороги; можно повременить несколько дней». «Чем скорее, тем лучше, ваше превосходительство, — отвечал я, — неизвестность хуже всего. Позвольте мне ехать послезавтра и, если можно, вместе с Вольфом». Он охотно согласился на это... Настал, наконец, день отъезда. Последний вечер я провел у матушки жены моей. Тут собрались кое-кто из близких друзей наших, приезжал проститься и дежурный генерал. Отужинали, грустно простились и обнялись в последний раз. Я сел с Вольфом в одну повозку, два жандарма в другую, и мы отправились, напутствуемые их благословениями. Как теперь помню, меня растрогала очень меньшая сестра покойной жены, 11-летняя умненькая и очень острая девочка. Она плакала неутешно и, видя, что я укладываю в чемодан две английские книги, спросила меня: зачем это? — «От скуки буду учиться в крепости по-английски, мой друг», — сказал я. «Боюсь, братец, что вы забудете там и русский язык», — возразила она, и при этом слезы градом полились из ее глаз.
Дорогой мы встречали нередко арестованных с фельдъегерями и жандармами. Видеться мы не могли ни с кем из них. Мы уговорились с Вольфом при допросах молчать и не говорить ничего, чтобы не запутать товарищей. Это было неблагоразумно и бесполезно...»
Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. Цит. по сетевой публикации.
П. И. Фаленберг пишет в записках о своем аресте следующее:
«Для препровождения Фаленберга в Петербург назначен был адъютант главнокомандующего Горленко, который отправился с ним 15 января 1826 г. Отправляясь с ним 15-го числа января, Фаленберг просил приятеля своего штаб-лекаря Вольфа, чтобы он, со своей стороны, не оставлял также навещать больную, нимало не подозревая, что Вольф, как член Общества, вскоре сам последует за ним. Радушно обещая исполнить его желание и, между тем, прощаясь с ним, Вольф в утешение его успел только сказать, что ему бояться нечего, не надобно только быть откровенным».
П. И. Фаленберг. Из записок декабриста// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. Т. 2. М., 2008. С. 251.
С датами здесь некоторая путаница, потому что к 15 января Вольф как раз сам доставлен в Петропавловскую крепость. Но какой-то разговор с Вольфом — и о жене и о стратегии на следствии — явно состоялся где-то в начале января, скорее всего не при отправке в крепость, а при аресте.
Крепость, приговор и путь в Сибирь
15 января Вольф был доставлен в Петропавловскую крепость. Согласно реконструкции М. Вершевской (М. В. Вершевская. Декабристы в Петропавловской крепости//Декабристы: актуальные направления исследования, Спб., 2014. С. 302–382) — он помещен в 31 камере Кронверкской куртины. При нем оказывается 1640 р. ассигнациями и 1, 60 серебром, которые потом возвращаются его отцу. (ВД. Т. 23. С. 715) А также золотые часы, золотое кольцо, серебряные чайник и кофейник, две серебряные ложечки, бархатная ермолка, красные шаровары, банка помады, синяя скатерть, 48 книг и некоторое количество одежды и белья. (ВД. Т. 23. С. 135–136). Ермолку, шаровары и прочую одежду с бельем узнику выдают, а вот деньги, драгоценности и книги отбирают.
Как мы уже говорили, основной источник о следствии, это непосредственно следственные дела, и этот источник мы сейчас не затрагиваем, это тема для отдельной работы.
По итогам следствия Вольф получает второй разряд (вечная каторга, смягченная до 20 лет). Сохранилось воспоминания Н. Басаргина об объявлении приговора второму разряду — и Вольф в них упоминается:
«...Войдя в какую-то комнату, я нашел там человек двадцать моих товарищей в разных костюмах. Кто был в мундире и полной форме, кто во фраке, кто просто в халате. Между ними были и мои друзья и знакомые: Вольф, Ивашев, двое Крюковых. Некоторых я знал по слуху или видел их в обществе, иных совсем не знал. Одним словом, тут был второй разряд осужденных). Все мы были очень веселы, здоровались, обнимались, говорили друг с другом и решительно позабыли, какая ожидает нас участь. Все радовались даже минутному свиданию после шестимесячного одиночного заключения.
Вскоре пришел плац-майор с какою-то бумагою и, соображаясь с нею, стал устанавливать нас по порядку. Окончив это, он велел нам идти в этом порядке, друг за другом, в другую комнату, а потом и далее. Отворив двери третьей комнаты, мы вдруг очутились в большой зале перед всеми членами Верховного уголовного суда, сидевшими на скамьях в два яруса около большого стола, покрытого красным сукном и установленного покоем (П). Их всех тут было человек сто. Посреди стояло зерцало 76), а против зерцала сидело духовенство, митрополиты и епископы (члены Синода), потом члены Государственного совета и сенаторы. Перед столом, по эту сторону зерцала, стояло нечто вроде налоя, за которым экзекутор или секретарь Сената прочел громогласно сентенцию каждого из нас. Мы решительно ничего не слушали и смотрели только друг на друга: так были обрадованы нашим свиданием. …По прочтении сентенции Николай Бестужев хотел было что-то говорить, но многие из присутствующих зашикали, и нас поспешили вывести в противоположные двери».
Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. Цит. по сетевой публикации.
К этому времени относится официальное описание внешности государственного преступника:
«Лицо чистое, продолговатое, гдаза темно-карие, нос средний остр, волосы на голове и бровях темно-русые, на левой щке около носа родимое небольшое пятнышко». Возраст 35 лет, рост 1 м. 75 см.
Дело об описаним примет преступников, осужденых верховным судом. Цит. по
А. Г. Кацнельбоген. Общественно-политическая деятельность врача-декабриста Ф. Б. Вольфа//Советское здравоохранение. № 1. 1981 г., с. 68.
21.01.1827 года в Сибирь отправляется партия из 4 заключенных: Н. Басаргин, М. Фонвизин, Ф. Вольф и А. Фролов:
«...Войдя из передней во вторую комнату комендантского дома, я нашел тут трех моих товарищей: Фонвизина, Вольфа, Фролова. С первым я был знаком еще в Тульчине; он командовал тогда бригадой. Со вторым был очень дружен, а третьего совсем не знал. Мы дружески, но грустно поздоровались. Вскоре вошел комендант, генерал Сукин, с бумагою в руках. Он был без ноги и ходил на деревяшке. Ловко повернувшись на деревянной ноге своей, он громко сказал: «Государь император приказал исполнить над вами приговор Верховного уголовного суда и отправить вас в Сибирь…
Выехав из Петербурга, где все было погружено во мраке, мы прибыли ночью на первую станцию и вышли обогреться в комнату смотрителя. Мне это в особенности было нужно, потому что легонький тулуп мой худо защищал меня от январского мороза. Товарищи мои тоже вышли. Фельдъегерь (он оказался мне знакомым и бывал прежде моим подчиненным, когда я был старшим адъютантом, а он приезжал с бумагами в Тульчин) обходился с нами очень вежливо и действительно, как мы убедились впоследствии, был очень добрый человек. Железа нам очень мешали и не давали свободно ходить. Мы, по совету его, подвязали их и уладили сколько возможно удобнее для ходьбы…
Наконец, надобно было отправляться. Я сел с Фонвизиным в одну повозку, на что фельдъегерь охотно согласился. Он сам видел, как плохо я был одет для зимнего путешествия. На Фонвизине же была медвежья шуба, и сверх того у него для ног было теплое одеяло. Сидя с ним вместе, мне легче было предохранить себя от холода.
Н. Н. Шереметева.Дорогой Фонвизин рассказал мне, что жена его узнала и сообщила ему, что нас везут в Иркутск, и передала 1000 руб., которых достанет нам и на дорогу, и на первое время в Сибири. Вторая станция была Шлиссельбург…
На другой день мы проезжали Тихвин. Днем везде собирался народ смотреть на нас и оказывал самое сострадательное участие. В Тихвине некоторые из простого народа и купцов предлагали свои услуги и помощь. Фельдъегерь наш, как добрый человек, распоряжался и поступал с нами так, чтобы только самому не подвергнуться ответственности за слабый надзор, не прибавляя ничего лишнего с своей стороны. Не помню, которого числа мы прибыли в Ярославль и остановились в гостинице. Пока запрягали новых лошадей, нам подали чай, и человек, вошедший с подносом, указал знаком на дверь смежной комнаты. Мы подошли к ней и узнали, что там находится Надежда Николаевна Шереметева, теща одного из наших товарищей, Якушкина, ожидавшая тут со своею дочерью, а его женою, проезда зятя своего. Мы обменялись с нею несколькими словами, а когда выходили садиться в повозки, то встретили ее вместе с дочерью, державшею на руках грудного младенца, в коридоре, посреди толпы собравшихся любопытных…
Из Ярославля через Кострому, Вятку, Пермь и Екатеринбург приехали мы в Тобольск. Ехали скоро, но иногда останавливались ночевать. Фельдъегерь, заметив, что железа мешали нам спать, был так внимателен, что позволил на ночь снимать их. Жандармы нам прислуживали. Ему, впрочем, как он сам говорил, приказано было обходиться с нами вежливо и, не выходя из границ данной инструкции, оказывать всякое снисхождение. По приезде в Тобольск нас поместили в доме полицмейстера, где и отдохнули мы суток трое. Тут мы расстались с нашим фельдъегерем, который отправился в Иркутск один, а нас сдал губернатору Бантыш-Каменскому (родственнику Фонвизина).
Не знаю, по этому ли случаю или просто по человеколюбию, но только полицмейстер Алексеев так принял, угощал и покоил нас в продолжение этих трех дней, что я счел обязанностью моею, по прошествии десяти лет, когда я ехал из-за Байкала на жительство в Туринск и проезжал Тобольск, где он жил отставным чиновником, быть у него и поблагодарить его за оказанное нам тогда человеколюбивое внимание. Отдохнув трое суток, мы отправились в сопровождении тобольского частного пристава, но с прежними жандармами, на обывательских лошадях в Иркутск. В Тобольске Фонвизин купил повозку, и мы избавились от хлопот перекладываться на каждой станции….
Через три недели по отъезде из Тобольска мы прибыли в Иркутск, проехав города: Тару, Ишим, Каинск, Колывань, Томск, Ачинск, Красноярск, Канск и Нижнеудинск. По дороге везде мы встречали неподдельное участие как в народе, так и должностных лицах. В Каинске, например, городничий Степанов, пожилой мужчина, огромного роста и объема, бывший прежде фельдъегерем, пришел к нам в сопровождении двух человек, едва тащивших огромную корзину с винами и съестными припасами всякого рода. Он заставил нас непременно все это есть и частицу взять с собой, предлагая нам даже бывшие с ним деньги следующими, удивившими нас словами. "Эти деньги, — сказал он, вынимая большую пачку ассигнаций, — я нажил с грехом пополам, не совсем чисто, взятками. В наших должностях, господа, приходится делать много против совести. И не хотелось бы, да так уже заведено исстари. Возьмите эти деньги себе: на совести у меня сделается легче. Лучшего употребления я не могу сделать: семейства у меня нет. Право, избавьте меня от них, вы сделаете доброе дело". Хотя мы не согласились принять это предложение, но тем не менее эта откровенность, это добродушие грубой, не отесанной резцом образования натуры нас очень тронуло, и, прощаясь с ним, мы от души и с признательностью пожали ему руку.
В Красноярске губернатор, и тоже Степанов, угостил нас с искренним радушием. Во всех почти городах, где мы останавливались, чиновники приходили к нам; сначала не смели к нам приступить, заговорить с нами, но всегда кончали предложением услуг и изъявлением чувств. На станциях являлись обыкновенно этапные офицеры с подобными же предложениями, а простой народ толпился около повозок и хотя, видимо, боялся жандармов, но нередко те, которые посмелее, подходили к нам и бросали нам в повозку медные деньги. Я до сих пор храню, как драгоценность, медную денежку, которую я взял у нищей старухи. Она вошла к нам в избу и, показывая нам несколько медных монет, сказала: "Вот все, что у меня есть; возьмите это, батюшки, отцы наши родные. Вам они нужнее, чем мне". Мы прослезились, и я, выбрав у нее одну самую старую монету, положил к себе в карман, благодаря ее от самого искреннего сердца.
… Мы пробыли в Иркутске около недели. Тут узнали мы кое-что о распоряжениях правительства на счет наш. Узнали, что назначен и что уже прибыл в Читу, Нерчинском округа, определенный собственно к нам комендант, генерал Лепарский, с некоторыми другими должностными лицами из военных, что в Чите наскоро приготовлено для нас помещение, обнесенное тыном, и что некоторые из прежде отправленных наших товарищей находились уже там. Все эти сведения были для нас не совсем приятны; одно только было утешительство знать, что все мы будем вместе, а на людях и умереть красно, как говорит пословица.
Из Иркутска отправили нас с казацким сотником и четырьмя казаками в Читу. Тут мы расстались с провожавшими нас жандармами и тобольским частным приставом…»
Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. Цит. по сетевой публикации.
В Тобольске происходит встреча с князем Б. А. Куракиным. Он находится в Сибири с инспекцией и, в частности, беседует со всеми проезжающими мимо Тобольска в заключение декабристами и потом отписывается о своих впечатлениях А. Х. Бенкендорфу.
В его донесении от 18 июня 1827 года содержится упоминание Вольфа. Куракин делит преступников на несколько категорий: те, которые «находились в отчаянном и совершенно раскаянном положении», которые «находились в растроганном положении» и которые «находились в веселом виде» — именно к таковым он относит Вольфа:
«Генерал! Мне бы очень хотелось как можно скорее передавать вам справки, которые вы поручили мне собирать относительно государственных преступников, находящихся в Западной Сибири, и о тех, которые прошли через Тобольск; вы этом городе каждый из них останавливался на 24 часа, ибо в Тобольске все ссыльные, какой бы категории они не были, получают свое дальнейшее назначение по правилам Приказа о ссыльных или по особому приказу его величества…
…Государственные преступники, следовавшие через Тобольск, кои находились в веселом виде:
1) Лейтенант Завалишин
2) Дворянин Люблинский
3) Канцелярист Выгодовский
4) Поручик Абрамов
5) Поручик Лисовский
6) Штаблекарь Вольф
7) Сверх сего Статский Советник Горский».
Декабристы на пути в Сибирь. Донесения сенатора князя Б. А. Куракина//Декабристы: неизданные материалы и статьи. М., 1925. С. 110–127.
Чита и Петровский завод
О жизни декабристов в Чите и Петровском заводе сохранилось немало воспоминаний, и мы знаем об этом периоде достаточно подробно. Процитируем только те из них, где упоминается сам Вольф. С негласного разрешения коменданта Лепарского он занимается лечением декабристов (и самого Лепарского, который уже немолод и не слишком здоров). Заслуга ли это только врачебного мастерства Вольфа, мы не знаем, но за десять лет пребывания декабристов в заключении произошло только две смерти, а зато несколько успешных родов и выздоровлений от разных болезней. Вольф лечит не только тех, кто рядом – от соузников до коменданта – он еще и переписывается с теми, кто уже успел выйти на поселение, и консультирует их письменно. Одно свидетельство о врачебной практике Вольфа в Чите в 1829 году принадлежит Е. П. Нарышкиной. Сохранилась ее пометка на списке стихотворения А. Одоевского «Зачем ночная тишина..."
«Стихи Александра Ивановича Одоевского, писанные им по время болезни Натальи Дмитриевны Фон-Визин, с рассказов Ивана Дмитриевича Якушкина, который ходил за больную в Чите, в доме Александры Григорьевны Муравьевой... Лечил больную Фрединанд Богданович Вольф. Болезнь именовалась la danse de St. Gui, но в ней что-то выражалось духовного как бы искушение. Бред был поэтический, по натуре больной, которая выходит из ряда обыкновенных людей. Помнится, она болела в зиму 29 года».
Литературное наследство. Т. 60. Кн. 1. М., 1956. с. 260
Макет тюрьмы Петровского завода.По прежнему самый обширный источник – это воспоминания Н. Басаргина:
«Между нами был медик — доктор Вольф, и медик очень искусный. В случае серьезной болезни к нему обращались не только мы сами, дамы наши, но и комендант, офицеры и все, кто только мог, несмотря на то, что правительством назначен был собственно для нас должностной врач*. Но этот врач, молодой человек, только что выпущенный из академии, понял вскоре все превосходство Вольфа над собою и прибегал, при всяком пользовании, к его советам, опытности и знанию. Слава об искусстве Вольфа так распространилась, что приезжали лечиться к нему из Нерчинска, Кяхты и самого Иркутска. Комендант, видя пользу, которую он приносил, дозволил ему свободно выходить из тюрьмы в сопровождении конвойного. В одном из номеров, нарочно для того назначенном, подле номера Вольфа, помещалась наша аптека, в которой были все нужные медикаменты и прекрасные хирургические снаряды. Все это вместе с известными творениями и лучшими иностранными и русскими журналами по медицинской части выписывалось и доставлялось Вольфу дамами. Одним словом, со стороны врачебных средств нам не оставалось ничего желать.
...Первый случай смертности между нами оказался в нашем отделении и очень поразил нас всех, тем более, что это случилось внезапно. У соседа моего Пестова сделался на спине простой веред, который его несколько беспокоил, но он ходил и даже вздумал идти в баню (В баню нам позволялось ходить каждую неделю. Мы содержали ее на свой счет, она много способствовала к сохранению нашего здоровья). Это было накануне рождественского сочельника. Я было отговаривал его, но он не послушался. На другой, день, сидя со мной за чаем в коридоре, он очень жаловался на боль и сожалел, что нельзя будет идти в Рождество вместе со мной к Ивашевым. Утром, в день праздника, я зашел к нему в комнату узнать об его здоровье. Он лежал еще в постели и сказал, что чувствует небольшой озноб. Тогда я ему посоветовал послать за Вольфом; он сначала было не соглашался, говоря, что это пустая болезнь и пройдет без медицины; но к обеду ему стало хуже, и он пригласил Вольфа. Между тем я ушел к Ивашевым; мы еще сидели за обедом, как я получил записку Вольфа, который извещал меня, что Пестов при смерти, что у него карбункул и начался уже антонов огонь в спинной кости. Я побежал домой и застал больного в совершенной памяти, но ужасно слабым. Ему не говорили об опасном его положении, и вечером, часу в 12, он скончался в полном сознании, разговаривая с окружающими его товарищами и не подозревая приближающейся смерти. Только за несколько минут до кончины он перестал говорить и потерял зрение.
...Вскоре после кончины Пестова смерть избрала новую жертву (Не ручаюсь, чтобы я не ошибся здесь в последовательности. Пестов и А. Г. Муравьева скончались в одну и ту же зиму: первый на Рождество, она же прежде или после него, теперь не упомню хорошо.**), и жертву самую чистую, самую праведную. А. Г. Муравьева, чувствуя давно уже общее расстройство здоровья своего (следствие нравственных волнений и преждевременных родов), старалась скрыть ненадежное положение от мужа и продолжала вести обыкновенную жизнь, не принимая, как советовал ей Вольф, особенных предосторожностей. Она ходила иногда в зимнее время, легко одетая, из каземата на свою квартиру по несколько раз в день, тревожилась при малейшем нездоровье своего ребенка и, сделавшись беременною, крепко простудилась. Долго боролась ее природа, искусство и старание Вольфа с болезнью (кажется, нервическою горячкою). Месяца три не выходила она из опасности, и, наконец, ангельская душа ее, оставив тленную оболочку, явилась на зов правосудного творца, чтобы получить достойную награду за высокую временную жизнь свою в этом мире.
...В 1834 году я сильно занемог воспалением в мозгу. Болезнь была опасная и мучительная. Вольф и Арт. Зах. Муравьев (он тоже занимался медициной и очень удачно пользовал) прилагали, с дружеским усердием, все искусство свое, чтобы помочь мне».
*Речь идет о докторе Дмитрии Захаровиче Ильинском (1805–1842) — официальном враче Петровского завода.
** Басаргин путает последовательность. А. Г. Муравьева скончалась 22 ноября 1832 г, а Пестов — следующей зимой 25.12.1833.
Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. Цит. по сетевой публикации.
О медицинских подробностях смерти А. Г. Муравьевой мы знаем из воспоминаний И. Д. Якушкина:
«С прибытием коменданта в Нерчинск положение содержавшихся в Благодатском руднике изменилось не к лучшему. На них надели цепи, которых они до того не носили, потом их перевезли в Читу. Первоприбывших в Читу, Никиту Муравьева, брата его, Анненкова, Фонвизина, Басаргина, Вольфа, Абрамова и др., поместили в старом каком-то строении, очень низком, темном и сыром, и сначала содержали их очень строго. С наступлением теплой погоды их водили на некоторые земляные работы.
...Врач, присланный для нас из Иркутска [это все тот же доктор Ильинский], оказался очень неискусным, и потому старик Лепарский, часто страдавший разными недугами, поставлен был в необходимость прибегать к советам товарища нашего Вольфа, бывшего штаб-лекаря при главной квартире второй армии. Первоначально Вольф неохотно выходил из каземата и с своими предписаниями отправлял к Лепарскому Артамона Муравьева, страстно любившего врачевать; но были и такие случаи, в которых присутствие Вольфа было необходимо. Вызывая к себе Вольфа, коменданту трудно было не позволить ему навещать дам, когда они были нездоровы. Окончательно Вольф получил дозволение выходить в сопровождении часового всякий раз, что его помощь нужна была вне каземата.
...Нарышкина, жившая в каземате с своим мужем, занемогла простудной горячкой, и Вольф отправился к коменданту и объяснил ему, что для Нарышкиной необходимо иметь женскую прислугу. Комендант долго колебался, но, наконец, решился дозволить, чтобы во время болезни Нарышкиной ее горничная девушка находилась при ней. Скоро потом Никита Муравьев занемог гнилой горячкой; бедная его жена и день и ночь была неотлучно при нем, предоставив на произвол судьбы маленькую свою дочь Нонушку, которую она страстно любила и за жизнь которой беспрестанно опасалась. В этом случае Вольф опять отправился к коменданту и объяснил ему, что Муравьев, оставаясь в каземате, не может выздороветь и может распространить болезнь свою на других. Комендант и тут, после некоторого сопротивления, решился позволить Муравьеву на время его болезни перейти из каземата в дом жены его.
Кладбище Петровского завода....Во все время нашего заключения в Чите и в Петровском у нас умер один только Пестов, принадлежавший к Славянскому обществу; болезнь его продолжалась не более двух суток, и все старания Вольфа были недостаточны, чтобы спасти жизнь товарища».
И. Д. Якушкин. Записки//Записки, статьи, письма декабриста Якушкина. М., 1951. С. 5–141.
«…С каждым годом здоровье ее [А. Муравьевой] приходило все более и более в упадок. В сентябре 1832 г. она пришла в каземат днем, когда было довольно тепло, в очень легкой одежде, но ночью, возвращаясь домой, она почувствовала, что ее обхватило холодом, и в ту же мочь она ужасно страдала от колотей в груди; "к ней призвали врача, у нее уже образовалось воспаление подреберной плевры. Необходимо было тотчас прибегнуть к решительным мерам; бывши беременна, она выкинула. От кровопускания и других сильных средств колотья прекратились, но вслед за тем появилась в груди вода. С этих пор, в продолжение двух месяцев, больная с каждым днем видимо угасала. Никакие врачебные средства не могли возобновить истощившихся в ней сил. За два дня до ее кончины, она пожелала меня видеть; я просидел с полчаса у ее кровати; она едва могла говорить, и из слов ее можно было заключить, что она уже готовилась навсегда расстаться со всеми близкими ее сердцу.
В последнюю ночь она позвала к себе княгиню Трубецкую и продиктовала ей несколько строк к сестре своей Софье Григорьевне потом исповедывалась и приобщилась святых тайн.
Последние минуты она провела очень покойно; благодарила Вольфа за его попечение; простилась с Александром Муравьевым, братом Никиты, и с Вадковским, назначив каждому из них что-нибудь на память. Она просила всех не горевать об ней, бывши сама уверена, что там, куда она отправлялась, ей будет прекрасно; сокрушалась она только о своем Никитушке, который, как она говорила, без нее совершенно осиротеет, и это ее предсказание вполне сбылось. Последний вздох она испустила в объятиях своего мужа».
И. Д. Якушкин. Воспоминания об А. Г. Муравьевой// Записки, статьи, письма декабриста Якушкина. М., 1951. С. 167–171.
Воспоминания М. Н. Волконской:
«Через год* я узнала о смерти моего отца. Я так мало этого ожидала, потрясение было до того сильно, что мне показалось, что небо на меня обрушилось; я заболела, комендант разрешил Вольфу, доктору и товарищу моего мужа, навещать меня под конвоем солдат и офицера.
...Шесть месяцев после твоего рождения заболела Александрина Муравьева. Вольф не выходил из ее комнаты; он сделал все, чтобы спасти ее, но Господь судил иначе».
*Н. Раевский умер 16(28) сентября 1829 года.
Своей судьбой гордимся мы. Иркутск, 1973. Цит. по сетевой публикации.
Некоторые подробности пребывания Вольфа в Чите и Петровском заводе дают нам воспоминания М. А. Бестужева:
«Накануне 14-го числа мы прибыли в Читу. Нас поместили в небольшой домик, отдельно стоящий от главного каземата. Этот домик с другим, далеко от него стоящим, который назывался «Дьячковским казематом», оба служили как бы лазаретом, — и куда удалялись из большого каземата, чтоб уединиться и несколько отдохнуть от шуму и гаму, вечно царствующего в общем каземате. В нем мы нашли Волконского, Вадковского, Вольфа, Абрамова и других и здесь еще свиделись с К. П. Торсоном, нашим другом.
...О путешествии нашем из Читы в Петровский Завод можно только сказать, что оно было для нас очень приятно и полезно относительно нашего здоровья. Тут мы запаслись новыми силами на многие годы. Погода стояла прекрасная; переходы не утомительны, тем более, что через два дня в третий мы отдыхали на дневках. Мы были разделены на две партии: первая под начальством племянника Лепарского, обязанного жизнью Вольфу и потому признательного и даже до слабости снисходительного ко всем нам; второю начальствовал сам комендант.
...Смерть брата Александра произвела не только на нас, но и на всех наших товарищей какое-то потрясающее действие, как будто происшествие, внезапно постигшее всех, тогда как все, а особенно мы с братом, были уже к этому подготовлены и письмами его, в которых пробивалась его решимость — искать смерти, и уже заметным намерением правительства вывести его в расход. Брат страдал молча, но страдал видимо. Я плакал впервые в жизни, и плакал, как ребенок до того, что сделалось воспаление глаз: я не мог смотреть на свет и сидел в темной комнате. Добрый товарищ Вольф с медицинской помощью пролил в душу мою целебное успокоение и, выпросив мне у коменданта позволение прогуливаться, доставил тем возможность несколько рассеяться. Я не мог дать отчета своим чувствам: и прежде, и после я испытывал неожиданные удары в жизни, но никогда я не был так потрясен несчастием, которого мы ожидали со дня на день.
...Эти диспуты сделались для него [Ильинского] хроническою болезнью, и он так надоел всем, что комендант, видя, как он небрежет своею должностью и променял медицину на философию и политику, запретил ему (чудное дело!) вход в каземат и лечение больных арестантов, иногда позволяя в таких только случаях, когда больной, не желая лечиться у нашего товарища Вольфа, просил у коменданта позволения лечиться у Ильинского».
М. А. Бестужев. Воспоминания о пребывании в Шлиссельбурге, Чите и Петровском заводе// Воспоминания Бестужевых. М.–Л., 1951. С. 7–40.
...Тут интересен факт наличия товарищей, которые не желали лечиться у Вольфа. Впрочем, как покажут дальнейшие исследования, Вольф был человек исключительного бескорыстия, но характер у него был не сахар и недоброжелателей он наживать умел.
О Вольфе в процессе перехода из Читы в Петровский завод есть также упоминание в «Дневнике перехода из Читы в Петровский завод» В. И. Штейнгеля:
11 число [августа 1830 г].
«Почувствовал ломоту в ногах. Употребление медвежьего жира ее прекратило. На следующий переход предварительно вымазал ноги жиром.
Окружной начальник с г. Смоляниновым приходил в наш лагерь прощаться с знакомыми и раскланивался с большими поклонами.
NB Наш Вольф пользовал его сына».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 2. Иркутск, 1992. С. 174.
*
Воспоминания А. Е. Розена. (Розен выходит на поселение в 1832 году, так что в воспоминаниях речь идет ровно о Чите и о первых двух годах Петровского завода).
В часовне А. Муравьевой.«...Они [дамы] были нашими ангелами-хранителями и в самом месте заточения: для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу. А. Г. Муравьева через тещу свою Екатерину Федоровну Муравьеву получила отличную аптеку и хирургические инструменты; товарищ мой, бывший штаб-лекарь Ф. Б. Вольф, жил в этой больнице, всегда успешно помогал больным.
...В часы досужные от работ имели мы самое занимательное и поучительное чтение; кроме всех журналов и газет, русских, французских, английских и немецких, дозволенных цензурою, имели мы хорошие библиотеки Н. М. Муравьева, С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого. Невозможно было одному лицу прочитать все журналы и газеты, получаемые от одной почты до другой, почему они были распределены между многими читателями, которые передавали изустно самые важные новости, открытия и события. Сверх того, многие из моих товарищей получили классическое образование; беседы их были полезнее всякой книги; некоторых из них мы упросили читать нам лекции в продолжение долгих зимних вечеров. Никита Муравьев, имев собрание превосходнейших военных карт, читал нам из головы лекции стратегии и тактики, Ф. Б. Вольф — о физике, химии и анатомии, П. С. Бобрищев-Пушкин 2-й — о высшей и прикладной математике, А. О. Корнилович и П. А. Муханов читали историю России, А. И. Одоевский — русскую словесность).
....Самую деятельную жизнь из всех моих товарищей в петровской тюрьме вели Ф. Б. Вольф и А. З. Муравьев, первый из них был ученый, отличный доктор медицины, второй — практический хирург; они в сопровождении караульного вестового могли во всякое время выходить из тюрьмы, чтобы помогать больным. Старик наш, комендант, лечился только у Вольфа, также много заводских чиновников и рабочих; приезжали также страждущие недугами из окрестных и дальних мест. Вольф справлялся с большою аптекою с помощью А. Ф. Фролова, который помогал растирать, толочь, варить и процеживать лекарства. Слава Вольфа распространилась далеко, и после каторжной работы увеличилась слава в Иркутске и под конец в Тобольске, где он скончался в 1854 году, оставив небольшой капитал, собранный самым бескорыстным постоянным трудом, своему бедному товарищу и помощнику А. Ф. Фролову)».
[Примечание:
П. Н. Свистунов справедливо возразил Розену: «Вольф ни от кого не брал денег за лечение» (Воспоминания, т. 2, с. 288). Это подтверждает дочь И. А. и П. Е. Анненковых О. И. Иванова: «<...> он ничего не брал за свои визиты» (Анненкова, с. 203). Небольшой капитал, о котором упоминает Розен, Ф. Б. Вольф, по свидетельству П. Н. Свистунова, «при кончине своей завещал не одному, а трем из своих товарищей поровну» (Воспоминания, т. 2, с. 288). Свое имущество Ф. Б. Вольф завещал А. Ф. Фролову, П. И. Фаленбергу (имя третьего декабриста неизвестно).]
А. Е. Розен. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 261–263.
Пишет Ольга Анненкова (Иванова), одна из «детей Петровского Завода», которые все, разумеется, находились на медицинском попечении Вольфа:
«Мне было полтора месяца, когда мать везла меня на руках из Читы, где я родилась, в Петровский, и 6 лет, когда семья выехала из Петровского завода, и тут оканчиваются лучшие воспоминания моего детства. Няньки у меня никогда не было. Меня качали, нянчили, учили и воспитывали декабристы. При рождении акушерки тоже не было, и принял меня доктор Вольф, товарищ отца по ссылке, которого я потом полюбила до обожания.
...Другой раз, когда я сильно захворала и мне поставили на грудь мушку, доктор Вольф и Артамон Захарович Муравьев не отходили от меня и по ночам сменяли друг друга.
...Фердинанд Богданович Вольф вскоре сделался известен как очень искусный доктор. Слава о нем гремела, и к нему приезжали отовсюду, даже из Иркутска, просить его советов и помощи. Это был чрезвычайно сердечный человек, горячо любивший своих ближних. К больным своим он относился с таким вниманием, какого я уже потом не встречала. С необыкновенно тихими ласковыми и кроткими приемами, он умел очаровать и подчинить своей воле больных. С этим вместе он был очень образован, предан науке и во все время ссылки не переставал заниматься и интересоваться медициною. Недостатка в книгах по медицине, в хирургических инструментах, а также и в медицинских пособиях никогда не было. Благодаря заботам наших дам все это в изобилии выписывалось из России и присылалось родственниками».
О. Иванова. Воспоминания дочери//Полина Анненкова. Воспоминания. М., 2003. Цит. по сетевой публикации.
Воспоминания Н. И. Лорера:
«В числе нас находился бывший надворный советник Вольф, медик главнокомандующего Витгенштейна. Казалось бы, для чего Пестелю принимать доктора в члены общества? Но судьба готовила нам нашего общего спасителя. Сосланный с нами на 15 лет в Сибирь, почтенный ученый доктор Вольф, друг Шлегеля, пользовал наших дам, детей и всех нас самих. С самого начала прибытия он занялся устройством аптеки, которую и организовал в одном пустом отделении острога, Выписали лекарства из Москвы, Петербурга, Лондона и Парижа. Игельстром, бывший капитан саперов, добровольно принял на себя должность помощника. Вольф получил позволение выходить с часовым из острога, и бедный провожатый этот не успевал, бывало, следить за своим пленником в железах, которые для добрых дел его и не стесняли.
С. Р. Лепарский.Однажды старик Лепарский смертельно занемог. Что делать? Вольфа пригласить нe приходится, а на молодого врача при инвалидной команде, боявшегося и приступить к такому важному больному, плохая надежда. Лепарскому делалось хуже и хуже, и наши дамы упрашивали его довериться Вольфу. Делать нечего. 70-летнему старику жить хотелось — послал за Вольфом. Осмотрев больного, доктор нашел, что Лепарский опасно болен, и на вопрос генерала, может ли он взяться за его лечение, Вольф отвечал утвердительно, но предупредил, что он лишен права лечить официально, что рецепты его не примутся ни в одной аптеке, а что главное, в случае смерти коменданта иркутская управа обвинит его, чего доброго, в отравлении генерала, а предложил велеть госпитальному доктору, по указаниям своим, прописывать лекарства под его диктовку. На этом порешили; Вольф пользовал Лекарского и вскоре вылечил. В знак благодарности комендант особенно рекомендовал доктора графу Бенкендорфу, и вскоре пришло из Петербурга повеление с собственноручною надписью государя: "Талант и знание не отнимаются. Предписать иркутской управе, что все рецепты доктора Вольфа принимались, и дозволить ему лечить.<…>
В Сибири, как известно, морозы бывают ранние: в октябре земля до того замерзает, что земляные работы поневоле прекращаются, и Лепарский, следуя буквально инструкции, придумал нам другую. Он устроил в особенном теплом сарае 20 ручных жерновов, и нас посылали молоть муку, по 1 1/2 пуда утром и 1 1/2 вечером. Так как многие из нас и этой простой работы не понимали, то Лепарский приставил к нам двух сильных мужиков из каторжников, которые почти одни справлялись с этим делом и с нас получали плату. Это были два поселенца, клейменые и кончившие свой термин наказания. На наши деньги они выкупились из каторжной работы, заплатив доктору, который дал им свидетельство в неспособности к работе. Сделавшись поселянами, они приходили нас благодарить и часто просили, нельзя ли уничтожить как-нибудь позорные клейма, но Вольф нашел это невозможным. <…>
День нашего выступления [Из Читы в Петровский завод — М. Ю.] был пасмурен и дождлив. Жители провожали нас до плота, устроенного на реке Стрелке, бывшей в то время в разливе. Наша колонна разделена была на две партии: первую сопровождал Лепарский в тарантасе с Вольфом, вторую, в которой и я находился, вел племянник его, плац-майор Лепарский. <…> Так подвигались мы к месту нашего вечного заключения. Хотя на дворе был август месяц, но богатая сибирская флора щедро рассыпала свои дары, и мы, как бы прогуливаясь в роскошном саду, собирали дорогой превосходные букеты, а ученый Вольф ботанизировал. <…>
…Маленькое общество наше было поражено смертью общей нашей благодетельницы А. Г. Муравьевой. Она была первой жертвой, выхваченной неумолимым роком из среды нас... Нежная женщина эта, с восприимчивым характером, во все продолжение и исполнение своего супружеского долга постоянно тревожилась за мужа, за брата его и за детей своих, оставленных в России, и даже за всех нас. Не вынесло слабое тело, и, несмотря на попечение Вольфа, после 20 дней страдания сильная волею Муравьева скончалась».
Н. И. Лорер. Записки моего времени//Мемуары декабристов. М., 1988. Цит. по сетевой публикации.
Вот еще любопытный фрагмент. Это рассказ о декабристах в Петровском от С. И. Черепанова, человека совсем внешнего, который видел всех мельком и издалека. Но все равно ценна характеристика Вольфа, как «человека солидного»:
«...явился я к коменданту, довольно старому полному генералу Станиславу Романовичу Лепарскому... после обеда все разошлись. Меня генерал оставил и начал рассматривать вещи, сначала один; но вскоре вошел из другой половины господин в партикулярном костюме, весьма солидный, и, как оказалось из его объяснений редкостей, большой знаток многого.
Впоследствии я узнал, что это был один из узников, врач Фердинанд Богданович Вольф. Он и другие избранные обедали у генерала на другой половине. Их принимал там находящийся при старике побочный сын его, чрезвычайно похожий на него, по фамилии Рожанский.
...Артамон Муравьев, бывший полковник гвардии, взялся за велдшерство и бегал по заводу, поминая свою толщину. Доктор Фердинанд Богданович Вольф сам не ходил к больным, а посылал его. Прочие бродили как тени...»
Черепанов С. И. Отрывки из воспоминаний С. И. Черепанова, напечатанные в «Древней и новой России» 1876 г. Казань, 1879.
В восьмидесятых годах в Кяхте оказывается в ссылке революционер-народоволец И. И. Попов. Он много общается с людьми, заставшими декабристов, и уже в советское время публикует воспоминания о том, что он успел узнать и услышать. Рассказ о Вольфе у него тоже есть, передающий, видимо, прежде всего, воспоминания купца Петровского Завода Б. В. Белозерова, заставшего декабристов еще подростком:
«До декабристов в Петровском заводе не было врача, а с приходом их появился и доктор – Ф. Б. Вольф, которому Лепарский разрешал выходить из каземата и навещать больных. За лечение Вольф не брал ничего, некоторые делали ему иногда подарки — какие-нибудь редкости, китайских бурханов и т. п. Ф. Б. был свой человек у Лепарского, часто обедал у него, проводил вечера. Последние годы Ф. Б. мало ходил к больным, а больше посылал Артамона Муравьева. А. Муравьев был гвардии полковник, а на заводе стал фельдшером, изучил медицину, очень интересовался тибетской медициной, беседовал с ламами… Вольф говорил, что Муравьев лучше его ставит диагноз».
И. И. Попов. По следам ссылки декабристов//Устные рассказы и легенды о декабристах в Сибири. Иркутск, 1937. С. 76–77.
Еще один устный рассказ, записанный во второй половине XIX века — не столько о Вольфе, сколько о М. Н. Волконской, но Вольф здесь упоминается:
«В другом месте Прыжов пишет: «Мы счастливы, что можем привести следующий рассказ о Волконской петровского сторожила М. С. Добрынина: «Эта женщина должна быть бессмертна в русской истории. В избу, где мокро, тесно, скверно – лезет, бывало, эта аристократка — и зачем? Да посетить больного. Сама исполняет роль фельдшера, приносит больным здоровую пищу и, разузнав о состоянии болезни, идет в каземат к Вольфу, чтоб он составил лекарство…»
Неизвестная работа И. Г. Прыжова о декабристах в Сибири. Сообщ. Л. Н. Пушкарева// Литературное наследство. Т. 60. Кн. 1. М., 1956. С. 638.
Петровский Завод.Интересный источник о Вольфе — это дискуссия, развернувшаяся в печати после выхода воспоминаний Л. Ф. Львова (чиновника, который ездил в Сибирь в сороковых годах с инспекцией ссыльнопоселенцев и оставил воспоминания о декабристах и не только. В воскоминаниях говорится следующее:
«...Дружны они [декабристы] между собою никогда не были. Правда они собирались временами у Трубецкого или Муравьевых, случалось садиться за стол до двадцати человек и более; но ссоры между ними не прекращались. В особенности доктор Вольф, которому практика в городе доставляла хорошие средства, всегда умел всех перессорить и был заводчиком и участником всевозможных сплетен».
Из воспоминаний Л. Ф. Львова// Русский архив. 1885. №3. С. 359.
В том же году в «Русском архиве» (№12. С. 553–564) появилось возражение И. В. Ефимова, где Вольфу посвящен следующий пассаж:
«Доктор Вольф, о котором г. Львов (с. 359) говорит, что он всегда умел всех перессорить и был заводчиком и участником всех сплетен, едва ли мог и должен был заслужить подобный отзыв. Воспитанник Виленского университета того времени, когда тот пользовался заслуженной известностью, ученик знаменитого Снядецкого*, он был замечательным врачом и охотно подавал помощь каждому к нему обращавшемуся, не требуя вознаграждения. За советом к нему ездили из разных городов Восточной Сибири, иногда из весьма отдаленных. Бывши поселенцем, он не имел права подписывать рецепты, и их подписывал за него военный доктор Данило Данилович Романовский, с которым он и ездил к больным в Иркутск, когда его туда из Урика приглашали. Мне самому случалось пользоваться его советами. Выше я указал, что многие из товарищей его сгруппировались около места его поселения, а этого не могло бы быть, если бы Вольф был таким, каким описывает его г. Львов. Один из товарищей Вольфа по каземату, Александр Филиппович Фролов, умерший в Москве в нынешнем мае месяце, в воспоминаниях своих, напечатанных в Старине 1882 года, описывая отношения свои к Вольфу, говорит так: «Дружбу его я высоко ценил, потому что, бывши многим его моложе, я пользовался добрыми советами человека высокообразованного, приобретшего общую любовь попечением своим о всех нуждающихся в его помощи». Фролов добавляет, что в Тобольске Вольф по просьбе преосвященного читал в семинарии лекции о гигиене. Живши же в каземате, как говорит А. Ф. Фролов, «читал товарищам физику, химию и анатомию». Подобные лекции по разным отраслям наук читались в каземате многими из декабристов. Каждый читал по своей специальности. Результатом подобных чтений было то, что многие из молодых декабристов, поступав в каземат с весьма ограниченными сведениями, вышли из него с хорошими знаниями».
*Анжей Снядецкий (1768–1838) — профессор Виленского университета, врач, химик и биолог, известен своими трудами по химии и биохимии. Вольф не учился в Виленском университете и вряд ли был знаком с А. Снядецским лично, но вот его труды, скорее всего, знал.
И. В. Ефимов. Заметки на воспоминания Л. Ф. Львова//Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 179–180.
Цитируемые здесь воспоминания Фролова — это плод еще одной дискуссии, порожденной публикацией в 1870-80гг. записок и статей Дмитрия Иринарховича Завалишина. В дискуссии принимали участие П. Н. Свистунов, А. Е. Розен, С. В. Максимов и А. Ф. Фролов. Мы цитируем тут только фрагменты, посвященные непосредственно Вольфу.
Д. И. Завалишин пишет:
«…в каземате ко мне всегда обращались, не боясь в этом случае прервать мои занятия, если требовалось мое содействие по какому-либо общественному делу, и если нужно было дежурить при больных, а когда случались трудно больные, то наш доктор-товарищ Вольф никому, кроме меня и не доверял ночного дежурства, в ночи кризисов болезни».
Д. И. Завалишин. Пребывание декабристов в тюремном заключении в Чите и Петровском заводе//Русская Старина. 1881. Т. 32. С. 431.
А. Ф. Фролов комментирует это пассаж так:
«Он говорит, что доктор товарищ Вольф (с. 431) никому, кроме него, не доверял ночного дежурства при труднобольных. Все товарищи могут засвидетельствовать, что ни с кем не был Ф. Б. Вольф так близок, как со мной. Мы в одном коридоре и в смежных нумерах жили. Он мне поручил заведование своей аптекой и составление лекарств по его указанию. Дружбу его я высоко ценил, потому что, бывши многим моложе его, я пользовался добрыми советами человека, высокообразованного и приобретшего общую любовь попечением своим о всех нуждавшихся в его помощи. При мне опасно хворали всего пятеро из нас: Пестов, который умер, П. С. Бобрищев-Пушкин, Арбузов, Швейковский и Бечаснов. Вольфу не нужно было призывать кого-либо для ухода за ними, потому что всякий из них имел друзей, которые сами на то вызывались, а Д. И. Завалишин не был из числа их. Прибавляю мимоходом, что Ф. Б. Вольф на поселении прославился своим искусным и безвозмездным лечением в Иркутске и Тобольске. В последнем городе, по просьбе преосвященного, читал лекции о гигиене в тамошней семинарии».
А. Ф. Фролов. Воспоминания по поводу статей Д. И. Завалишина// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 гг., М., 2008. С. 385–386.
Дмитрий Иринархович отвечает на это со свойственной ему тактичностью и доброжелательностью:
А. Ф. Фролов, 70-е гг.«Фролов этот известен был в каземате как нечто вроде лакея у Вольфа, заведующего его гардеробом, уж, конечно, не по дружбе, потому что между образованным и щепетильным Вольфом и вполне необразованным и мужицки грубым Фроловым никаких оснований не только для дружбы, но и для простого знакомства не было. Он хочет уверить, что будто бы помогал Вольфу по аптеке, но всякий в каземате знал, что Фролов мог только разве мыть в аптеке посуду и подметать сор, а лекарства всегда составлял или сам Вольф, или помощник его Артамон Муравьев. За свое прислуживание Вольфу (он у Вольфа исполнял все то, что у других исполняли сторожа или наемная прислуга), Фролов пользовался покровительством Вольфа, когда тот сделался силой у Лепарского, начав его лечить, причем Фролов мог доедать остатки кушанья, которое Лепарский посылал Вольфу».
Цит. по
С. Я. Гессен. П. Н. Свистунов и А. Ф. Фролов в борьбе с Завалишиным// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 гг., М., 2008. С. 263.
С. Я. Гессен приводит еще несколько цитат из неопубликованных статей Завалишина, где упоминается Вольф. Например, Дмитрий Иринархович начинает обличать разврат в Петровском заводе:
«Под предлогом, что Барятинского, находившегося в сильной степени заражения сифилисом, нельзя лечить в общем каземате, Вольф… выхлопотал ему разрешение жить в отдельном наемном домике».
С. Я. Гессен. П. Н. Свистунов и А. Ф. Фролов в борьбе с Завалишиным// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 гг. М., 2008, С. 269.
А. П. Барятинский действительно в Петровском Заводе тяжело болеет. Болеет, судя по всему тем, что тогда называлось «горловой чахоткой», а сейчас «туберкулезом горла». «В то время, когда болезни различали в основном по симптомам, еще не зная о причинах, известны и случаи, когда именно ее на ранней стадии путали с сифилисом» (Ек. Ю. Лебедева. Сибирские годы декабриста А. П. Барятинского: материалы к биографии// Историческая память России и декабристы. 1825–2015. Спб. Иркутск, 2019. С. 211–219.) И А. П. Барятинский действительно с определённого времени живет в отдельном лазаретном домике. Родные через М. Н. Волконскую ведут переписку с ним, в том числе и запрашивают подробные сведения о состоянии больного и течении болезни с тем, чтобы проконсультироваться у врачей в России — наверняка Вольф принимает во всем этом участие. Искусство ли Вольфа, полученные ли консультации (в том числе и известного московского врача Ф. П. Гааза) или иные причины — но известно, что Барятинский находится почти при смерти весной 1832 года, а потом — выздоравливает и доживает до 1844 г.
Весной 1833 года Петровский завод посещает провокатор Роман Медокс. Его цель — собрать сведения о декабристах и по возможности их скомпрометировать. Он придумывает некий «Союз великого дела», во главе которого якобы стоят А. П. Юшневский и Н. М. Муравьев, Вольфа он также в своих доносах называет в числе членов союза («4-ой степени»), и указывает, что Союз использует его и Пущина как «прекрасных дипломатов». Медокс пишет о своем посещении Петровского завода и общении с декабристами очень подробно; установить, какие факты там истинны, а какие выдуманы или приукрашены установить не представляется возможным. Тем не менее, сами бытовые подробности, скорее всего, вполне соответствуют истине. Так что помещаем упоминания Вольфа в одном из доносов Медокса, имеющим вид дневниковой записи.
Поденная записка моей бытности в Петровском Заводе.
Марта 12-го.
«Поутру в 8 часов получил я от Юшневской записочку о комендантском дозволении мне быть у ней. Пришед в 10, был сжат в объятиях целующего меня незнакомца, Вольфа. Он счел меня за моего брата Василия (гвардии подполковника, бывшего при князе Паскевиче-Эриванском чиновником по особым поручениям и умершего от холеры в Варшаве), который с ним воспитывался в московском пансионе Гейдеке… После обеда и кофею, когда Юшневская ушла спать, а Вольф ушел к больным, я близил разговор к своей цели. [далее Медокс описывает разговор (скорее всего существующий только в его воображении) с Юшневским о «союзе великого дела»]
Марта 13-го.
Вышед из квартиры часов в 11, я встретил посланного за мною от Юшневского, которого застал одного. Жена занималасъ хозяйством. Ожидали Вольфа, обещавшего обедать со мною, но вскоре запискою извинившегося, что не может быть по причине воды, разлившейся поверх льда на речке.
Марта 14-го.
Пришед к Юшневскому позже обыкновенного, часу в 12-м, я застал Вольфа уже дожидавшимся меня. Он обедал с нами. Сей доктор медицины говорит как единбургский доктор естественного права.
Марта 15-го.
Анненков просил меня обедать у него, но я уже дал слово Юшневскому и, не могши медлить, обещался быть в другой раз. У Юшневского после обеда к кофею явился Якушкин, а потом и Вольф».
С. Я. Штрайх. Роман Медокс. Похождения русского авантюриста XIX века. М., 2000. С. 100–113.
*
Некоторые сведения о Вольфе в Чите и Петровском дают нам упоминания в декабристской переписке этих лет. Их не так много: переписки самого Вольфа с родными не сохранилось, сами декабристы пишут родным через нескольких женщин и упоминают Вольфа в основном в связи с какими-то случившимися болезнями и медицинскими консультациями. Больше всего упоминаний находится в уже цитировавшейся переписке М. К. Юшневской с младшим братом мужа Семеном Юшневским, тульчинским приятелем Вольфа. Она пишет и о медицинских подробностях своего и мужа состояния, цитируя консультации Вольфа, но пишет и о Вольфе самом по себе, передает от него приветы и предается воспоминаниям.
Далее мы помещаем все упоминания о Вольфе в опубликованной переписке декабристов этого периода в хронологическом порядке.
М. Н. Волконская — В. А. Муравьевой [Жене декабриста А. З. Муравьева]. Чита, 5 июля 1828 г.
«Вы хотели знать, кто товарищи и соседи вашего мужа, — Сергей с одной стороны, г-н Вольф с другой; остальные вам неизвестны, как и мне».
А. З. Муравьев. Письма. Иркутск, 2010. С. 167–168.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 27 сентября 1830 г.
«Я ужаснулась, любезный братец Семен Петрович, увидя моего мужа, так он похудел, одна тень его осталась. Не жалуется, чтобы страдал какою-либо болезнью, но спит очень мало и почти ничего не ест; я боюсь, чтобы не впал в чахотку; уверяет меня Фердинанд Богданович [Вольф] что этого опасаться не должно, но может он уверяет для того, чтобы успокоить меня. Как бы ты не представлял себе его худобы, все еще будет мало».*
*А. П. Юшневский в этот момент пытается оправиться от тяжелой депрессии, вызванной общей ситуаций и долгой разлукой с женой. Письмо написано примерно через месяц после воссоединения супругов на пути из Читы в Петровский.
Декабристы на каторге и в ссылке: Сб. новых материалов и статей. М., 1925. С. 38–40.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 11-го октября 1830 г.
«Когда будешь в Каменке, скажи, что Василий Петрович [Давыдов] совершенно здоров. Он тебе кланяется. А Фердинанд Богданович [Вольф] очень пополнел».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 8.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 2 Ноября 1830 г.
«Брат твой здоров, но худ так, что трудно представить себе, и я боюсь, очень боюсь, что не вижу о сю пору ни малейшей в нем перемены, хотя, кажется, он спокойнее с моего приезда. Фердинанд Богданович [Вольф] уверяет меня, что он поправится непременно, только вдруг сильно расстроенное здоровье не может поправиться».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 8–9.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 30 октября 1831 г.
М. К. Юшневская. Рис. К. Рейхеля.«Вольф благодарит тебя за дружеские выражения, сказанные ему в письме нашем, и поручил сказать тебе, что он всегда любит тебя всем сердцем и сохраняет дружбу».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 17.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 19 Февраля 1832 г.
«Брат твой не очень здоров, не спит и ест так мало, что я удивляюсь, чем он живет, но не жалуется особенно ни на какую боль, а слабость такую чувствует иногда, что нестерпимо ему. Фердинанд Богданович [Вольф] полагает, что у него сильно ослаб желудок от употребления в разное время пищи, к которой он не привык. — Я также не могу поправиться. Удивительно, как вдруг я расстроилась здоровьем, но еще несравненно здоровее твоего брата. Трудно описать тебе мое беспокойствие, видя мужа моего день ото дня слабее. Фердинанд Богданович [Вольф] все уверяет, что он поправится, и мы начнем тем, что станем давать ему пищу самую легкую, как то: кашки, саго, кисель, что возможно будет достать. К счастию, родные все это присылают сюды, то и нам уделят, особливо, когда сим средством можно помочь брату твоему. Ты, однако же, не беспокойся, потому что брат твой может совершенно выздороветь: Фердинанд Богданович [Вольф] уверен в этом».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 26.
А. В. Поджио — С. Г. Волконскому. Март 1832 года, записка*.
«Не знаю, смогу ли я прийти к вам сегодня вечером. Повторяю, это неясно, так как Вольф против любого рода визита, он хотел с ней поговорить по этому поводу, чтобы дамы к ней не сбегались. Вы ведь знаете, что ее надо щадить».
*Тут речь идет о Марии Николаевне Волконской, только что родившей сына Михаила.
А. В. Поджио. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 149.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 20 Мая 1832 г.
«Вольф благодарит тебя за дружеские выражения к нему в письме нашем и просит сохранить к нему чувство дружбы, как к человеку, который не переставал тебя любить, как родного. Он очень редко получает письма от сестер своих. Младшая сестра его, которая была вдовою, вышла замуж уже два года назад. Как расстроил меня Игнатий в бытность мою в Москве».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 32.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 3 июня 1832 г.
«Интереснее всего для тебя знать о брате твоем. Несколько дней, как он опять чувствует слабость, но все не столько, как зимою он был слаб. Опять меньше стал кушать, но здоров, и цвет лица довольно хорош. Как он худ, ты бы удивился, увидя, что можно так похудеть. Брат твой хранит сюртук, в котором он выехал из Тульчина, и точно что теперь может служить шинелью. Фердинанд Богданович [Вольф] уверяет всегда, что худоба его ничего не значит, и что слабость, которую он чувствует, находит он очень обыкновенною при перемене климата, но что она не опасна и со временем пройдет».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 36.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 17 июня 1832 г.
«Фердинанд Богданович [Вольф] очень часто разделяет нашу беседу о тебе. Он тебя обнимает и благодарит, что ты его не забываешь».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 39.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 8 июля 1832 г.
«Фердинанд Богданович [Вольф] кланяться тебе поручил. Вчерась мы с ним толковали о тебе. Он тебя очень любит и всегда с большим удовольствием говорит о тебе с нами».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 39.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 22 июля 1832 г.
«Фердинанд Богданович[Вольф] тебе кланяется. Он здоров. Сегодня, будучи у нас, просил меня сказать тебе, что он любит тебя всегда от всего сердца».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 41–42.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 3 сентября 1832 г.
«Брат твой здоров, не чувствует слабости, которая его ужасно томила, и поправился немного в лице, но боль по утрам бывает у него, особенно, под грудью. Вольф говорит, что это нервическая боль».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 48.
А. Г. Муравьева — Е. Ф. Муравьевой. Петровский Завод, 10 октября 1832 г.
«Дорогая и добрая матушка, не пугайтесь, умоляю вас, что я вам пишу так мало: все, чего я смогла добиться у доктора, — это набросать несколько строк. А так как он ухаживает за мной, как за родной сестрой, и завтра будет уже 3 недели, как он не выходит от нас, то у меня нет никакого желания ему противоречить».
А. Г. Муравьева. Письма из Сибири родным. Цит. по сетевой публикации.
М. В. Волконская — А. Н. Волконской. Петровский Завод, 21 октября 1832 г.
«Сергей вполне здоров и живет по-прежнему. Я не могу сказать того же про моего Мишеньку; бедный ребенок страдает уже три дня; наш добрый Вольф уверяет меня, что в этом нет ничего серьезного. Это не больше как болезнь прорезывания зубов, но я сознаюсь, что не буду спокойна на его счет, пока не увижу его вполне здоровым».
Декабристы на каторге и в ссылке: Сб. новых материалов и статей. М., 1925. С. 51–52.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 2 февраля 1833 г.
«Вчерась был у меня Фердинанд Богданович Вольф. Он очень переменился, бедный. Несколько дней кашель его мучит, и все жалуется на боль в груди. Ты помнишь, что он бывало и в Тульчине часто жалуется болью в груди. Он кланяется тебе, обнимает тебя с чувством дружбы и просит, чтобы ты сохранил к нему ту же родственную любовь, к которой он привык, живши в прежнем его отношении с тобою. Вспомни, милый мой, баядер который был у него на шее, когда он приехал к нам в гости в Хрустовую. Как вы нападали на него, что в Туле большая мода этак одеваться. И его Голик уродливый за ним вбегал в комнату; Точно, что в жизнь не увидишь этакой собаки. Бедная его мать, моя Дельфина, красавица была в своем роде. Вспомни, что после ее смерти, едучи на гору мы с тобою гулять, ее увидели. Как мне грустно было по ней!... Видишь, мой друг, как мы живем теперь одними воспоминаниями».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 71–72.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 16 марта 1833.
«Я все нездорова. Не покидают меня мои припадки, но чувствую, что они теперь несколько слабее бывают. Наш добрый Фердинанд Богданович [Вольф] с таким усердием старается помочь мне, что разве была бы неизлечима моя болезнь, чтобы не избавил он меня от страданий, которые год уже меня не покидают...»
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 74.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 15 сентября 1833 г.
«Брат твой здоров теперь. Только у него сделалась опухоль на обоих глазах верхней веки, и Фердинанд Богданович [Вольф] хочет дать ему пластырь носить несколько времени, ибо уже недели три как эта опухоль не только не уменьшается, а, кажется, увеличивается».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 84.
Камера Вольфа в Петровском Заводе.
(рис. Н. Бестужева).М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод, 17 ноября 1833 г.
«Алексей Петрович здоров, но не может о сю пору избавиться (от) опухоли на глазах. Уже два раза припарку прикладывал к векам, но опухоль не только не проходит, но бывают дни, в которые, кажется, увеличивается. На днях говорил Вольф, что надо будет сделать операцию, и я ужасно сего испугалась, однако же, Фердинанд Богданович [Вольф] попробует еще, не поможет ли пластырь, который, хочет, чтобы брат твой поносил несколько времени».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 84.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 2 марта1834 г.
«Я дала себе слово писать и каждые две недели аккуратно посылаю тебе извещение о твоем почтенном брате. Он очень нездоров все эти дни, ни дня, ни ночи не имеет от нервической боли, похудел еще более прежнего и так слаб, что насилу на ногах держится. Фердинанд Богданович уверяет, что пока у нас сильные морозы пройдут, то ему сделается лучше. Я тоже страдаю болью в боку и в груди, но моя болезнь меня не беспокоит, а сильно тревожат меня страдания твоего брата.... Пришли, пожалуйста, брату на сей год календарь: кто ходит на работу, тому интересно искать в календаре праздников; а мне необходимо еще иметь календарь, чтобы исправно знать числа. Кто так часто пишет, как я, не должна бы чисел забывать, но память у меня стала предурная. — Прощай, друг мой! Боданушка сейчас пришел и мешает мне писать. Он велит тебе дружески от него поклониться. Как бы ты расхохотался, увидя его, как он стал лыс. И в отчаянии бедный, что полысел! Но не устарел очень и все такой же, как был, чопорный. — Брат твой его очень любит, и Боданушка к нам ни мало не переменился, все столько же, а может, еще и больше теперь к нам привязан».*
*Честно говоря, я не знаю, относится ли к Вольфу пассаж о «Богданушке». В норме Мария Казимировна Вольфа именует все-таки «Фердинандом Богдановичем», и в этом письме тоже. Так что тут у меня два варианта: либо посиделка с Вольфом вышла какой-то уж очень теплой, и Мария Казимировна расчувствовалась, либо речь идет о ком-нибудь еще, например, о собачке — по аналогии с песиком Еминькой, который неоднократно упоминается в переписке Юшневских. В пользу Вольфа несомненно говорит «чопорность» и отчаяние от того, что полысел.
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 84.
А. И. Одоевский — И. Д. Якушкину. с. Елань, 27 февраля 1834 г.
«...скажите Фердинану Богдановичу, что я сохранил к нему те же чувства: приязнб за приязнь и признательность за то, что не криво гляжу на мир, хоть в вещественном смысле».
Литературное наследство. Т. 60. Кн. 1. М., 1956. с. 264.
М. А. Фонвизин — И. Д. Якушкину, 14 марта 1834 г., Красноярск *
«Я нашел здесь страдальца Семена Григорьевича Краснокутского**, и состояние его поразило меня до глубины души... Посылаю при сем Фердинанду Богдановичу Вольфу подробное описание его болезни и лечения».
*Фонвизины уже вышли на поселение и, как видим, продолжают переписываться с находящимся еще в Петровском Заводе Вольфом и даже запрашивают у него медицинского совета.
**С. Г. Краснокутский, член Южного общества, отбывал ссылку в Витиме и Минусинске, в 1831 году по пути на Туркинские воды для лечения был разбит параличом.
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т.1. Иркутск, 1979. С. 133.
М. А. Фонвизин — И. Д. Якушкину. Енисейск, 26 ноября 1834 г.
«Он [Краснокутский] бедный все в одном положении — почти недвижим. В последнем письме извещает он меня, что прибывший в Красноярск путешествующий доктор Лессинг* предложил лечить его по гомеопатической методе и притом совместно с оной, думает употребить, смотря по надобности, гальванизм, а может быть и животный магнетизм. Семен Григорьевич получил недавно из Петербурга Вольтов снаряд, который выписывал по совету Фердинанда Богдановича, и он ему теперь пригодится».
*Карл Фридрих Лессинг (1809–1862), врач, ученый, золотопромышленник, исследователь Урала и Сибири. Был врачом на Томских золотых приисках, в итоге обосновался в Красноярске, где и жил до конца, занимаясь исследованиями и врачебной практикой.
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск. 1979, С. 148.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 19 октября 1834 г.
«....Вольф тебя дружески обнимает. Он очень благодарит тебя, что ты его помнишь. Когда выйдет срок ему, и он уедет на поселение, то будет писать к тебе, еще остается полтора года до срока».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 96.
В. Л. Давыдов — М. В. Давыдовой. 19 февраля 1835 года.*
«Я уже писал тебе как много мы обязаны г-ну Вольфу, моему товарищу по несчастью; он спас, могу сказать жизнь твоему брату и твоей сестре. Он провел у нас немало ночей без сна, немало дней без отдыха. Я хотел, чтоб в одном из твоих открытых писем ты написала мне о благодарности, которую вы все чувствуете к нему, и чтобы ты собственноручно вышила для него что-нибудь, например, кисет для табака. Он очень восприимчив к таким знакам внимания, и я был бы раз сделать ему удовольствие».
*Давыдов пишет своей дочери Марии, оставшейся в России. «Сестра» — это родившаяся в 1831 году Александра Давыдова, а вот который «брат» неясно — у Давыдовых на этот момент двое родившихся в Сибири сыновей, Василий (1829) и Иван (1834).
В. Л. Давыдов. Сочинения, письма. Иркутск, 2004. С. 83.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 15 Марта, 1835 г.
«Тебе пошел 35-й, а брат 12-го текущего месяца вступил в 50-й год. Он так устарел (sіс), что едва ли узнал бы ты его, если бы встретил нечаянно, а похудел до того, что Вольф считается против него толстяком.<…..>
Вольф дружески тебя обнимает. Он ужасно обрадовался, что ты снова начал к нам писать, а посему Фердинанд Богданович [Вольф] знает о твоем житье-бытье. Он всегда и неизменно желает тебе счастия».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 98–99.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 12 июля, 1835 г.
«Все знакомые тебе кланяются, в особенности Вольф. Когда это письмо дойдет до тебя, то останется Вольфу месяцев восемь оставаться до срока его поселения с нами. Куда-то бросит его судьба? Дай Бог, чтобы ему было лучше, чем здесь. Впрочем, одно одиночество в какой либо глуши достаточно сделать человека совершенно несчастливым».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 104.
Вольф на поселении. Урик. 1835–1845
Летом 1836 года Ф. Б. Вольф выходит на поселение в с. Урик недалеко от Иркутска вместе с братьями Никитой и Александром Муравьевыми — и вся его дальнейшая жизнь тесно связана с этим семейством. Вольф живет с Муравьевыми, следит за здоровьем дочери Никиты Муравьева, Нонушки, принимает участие в личной жизни братьев, письменно дает консультации Екатерине Федоровне Муравьевой, их матери, касающиеся здоровья оставшихся в России детей Никиты, а также отслеживает и здоровье Волконских, которые тоже живут в Урике. Многие из декабристов пишут прошения о том, чтобы им тоже разрешили поселиться в Урике и окрестностях или разрешили Вольфу приезжать к ним для лечения. К этому периоду относится опубликованное письмо Вольфа к Фонвизиным 1836 года, из которого следует, что Вольф — персона очень, очень востребованная и периодически наезжает в Иркутск: «При всяком важном случае меня везут в Иркутск, и там я решительно с утра до вечера пишу рецепты и навещаю больных, потом возращаюсь в Урик. чтоб отдохнуть; иногда и довольно часто больные и сюда ко мне приезжают».
Салфетка, подаренная Вольфом
дочери Трубецких, Александре,
перед отъездом из Петровского.
«Июня 3-го дня 1836-го года.
Милой Александре Сергеевне
от любящего Васъ Фердинанда Вольфа». Многие декабристы просто пишут ему и просят консультаций — в частности, в этом разделе мы помещаем довольно много цитат из переписки И. И. Пущина, который живет на поселении в Туринске, но переписывается с Вольфом и именно от Вольфа ожидает помощи в своих болезнях; сохранились прошения Анненковых о разрешении Вольфа к ним приехать, и несколько писем самого Вольфа к ним.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 12 июня, 1836 г.
«Теперь несколько слов о наших поселенцах. Тебе, конечно, любопытно знать о тех из отъезжающих, которые тебе знакомы: Ивашев, Вольф, Басаргин и оба Крюковы. Места их поселения, вероятно будут со временем известны, теперь же они отправлены в Иркутск, откуда последует уже окончательное их водворение. Ты можешь себе представить, как грустно расставаться, может быть, на век с давними приятелями, с которыми притом без малого 11 лет разделяли один жребий».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 108.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 19 июня 1836 г.
«Вчерась последний из старых наших знакомых уехал, Фердинанд Богданович [Вольф]. Он поручил мне от него тебе поклониться».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 109.
Воспоминания И. Д. Якушкина:
«...В 36-м году многим из нас кончился срок работы, и в июне было получено повеление отправить 18 человек на поселение; но в какие места, было нам неизвестно. Братья Муравьевы, Вольф и я согласились, если можно, быть вместе на поселении, и по письмам, получаемым от своих, мы могли надеяться, что это дело уладится по нашему желанию. Никита Муравьев, Волконский, Ивашев и Анненков, как люди семейные, должны были заняться сборами прежде, нежели пуститься в дальний путь, и потому не могли быть тотчас отправлены. Александр Муравьев остался с братом, и Вольф, как врач, с высочайшего разрешения, должен был сопровождать Муравьевых на поселение.
...В это время Фонвизина тяжко занемогла, и меня вытребовали из каземата на помощь другим ухаживающим за больной. У ней были разных видов нервические припадки, спазмы в груди сменялись корчами, корчи продолжительным бредом. Вольф — врач, один из наших товарищей, и я провели шесть ночей сряду над больной, не смыкая глаз».
И. Д. Якушкин. Записки, статьи, письма декабриста Якушкина. М., 1951. С. 5–141.
Воспоминания А. Ф. Фролова:
«Писем и записок [Лепарский] никому из нас не писал… Единственный случай, побудивший его взяться за перо, был отъезд на поселение Ф. Б. Вольфа, искусству и попечениями которого он обязан был, как выражался, сохранением нескольких лишних лет земной жизни. На первой станции от Петровского Ф. Б. Вольфа нагнал посланный с запиской от коменданта, в которой он заявлял ему о своей признательности и дружбе».
А. Ф. Фролов. Воспоминания по поводу статей Д. И. Завалишина// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 гг., М., 2008. С. 383–384.
Церковь Спаса в с. Урик.М. Н. Волконская:
«...Наконец, настала и наша очередь. Вольф, Никита и Александр Муравьевы и мы выехали одни за другими, чтобы не остаться без лошадей на станциях. Муж заранее просил, чтоб его поселили вместе с Вольфом, доктором и старым его товарищем по службе; я этим очень дорожила, желая пользоваться советами этого прекрасного врача для своих детей; о месте же, куда нас забросит судьба, мы нисколько не беспокоились. Господь был милостив к нам и дозволил, чтобы нас поселили в окрестностях Иркутска, столицы Восточной Сибири, в Урике, селе довольно унылом, но со сносным климатом, мне же все казалось хорошо, лишь бы иметь для моих детей медицинскую помощь на случай надобности.
...Я забыла вам сказать, что мы уже давно переселились в Урик, где постройка нашего дома продолжалась всего несколько месяцев. К нам приезжали из города, чтобы посоветоваться с доктором Вольфом, и делали это тем охотнее, что он не xотел принимать никакого вознаграждения».
Своей судьбой гордимся мы. Иркутск, 1973. Цит. по сетевой публикации.
П. Н. Свистунов:
«В 1836 г. отправились на поселение II и III разряды. За первым поездом спустя недели две выехали С. Г. Волконский с женой и детьми. Ник. М. Муравьев с малолетней дочерью и с братом Александром; с ними же вместе — Фердинанд Богданович Вольф. Имя и отчество последнего мог бы г-н собиратель* легко узнать в Иркутске от первого встречного: он там в течение многих лет пользовал всех безвозмездно — и генерал-губернатора Броневского, и мелкого чиновника, и простого рабочего; зато и гремел славою».
*Эта реплика — цитата из статьи П. Н. Свистунова, являющаяся частью уже цитированной выше дискуссии с Д. И. Завалишиным и С. В. Максимовым. «Г-н собиратель» — С. В. Максимов.
Отповедь П. Н. Свистунова//Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 гг. М., 2008. С. 341.
Поначалу Вольф, судя по всему, живет во флигеле при доме Муравьевых в Урике. Во всяком случае, именно так описывает его жилье морской офицер Л. Загоскин, который посещает Урик летом 1838 года:
«В доме Муравьевых я познакомился с семейством Кн. Сер[гея] Григорьевича] Волконского. <...> В этом же доме я виделся с доктором Вольфом, который жил рядом, во флигеле Муравьевых… Дом Муравьевых был на конце села, довольно обширный, с мезонином и поместительным флигелем, в котором, как я выше упомянул, проживал доктор Вольф; а с ним рядом, был такой же дом кн. Волконского».
Л. А. Загоскин. Из воспоминаний о кн. Марии Николаевне Волконской рожденной Раевской//А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 320–322.
Потом, судя по упоминанию продажи дома при переезде в Тобольск — обзаводится своим (см. ниже).
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 4 августа, 1836 г.
«Мы, слава Богу, здоровы, совершаем большие прогулки я, потому как весьма ленив и отвык ходить, постоянно не поспеваю за братом и г-ном Вольфом, что заставляет их много смеяться».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 130–131.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 22 августа 1836 г.
«Если мы останемся здесь Катерина Ивановна [Трубецкая] и Федор [Вадковский] хотят подать просьбу, чтобы их поселили с нами или в окрестностях, у нас будет тогда приятное общество. С нами здесь будут Волконские, которые не будут большой поддержкой для нас, по крайней мере она, ибо он — славный человек. Мишель с нами, но он стал таким домоседом, что его для нас как бы и нет, так что мы общаемся только с Вольфом.
...Любезная и добрая маменька, пришлите мне, пожалуйста, прошу вас, сюртук, паталоны и жилет из черного элегантного сукна для Вольфа, вы сможете сшить их по меркам, которые я вам пришлю почтой... Пришлите с купцами двух мопсов: одного для меня и другого для Вольфа, который теребит меня из-за этого. В Москве их много, а ему это доставит большое удовольствие».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 131–132.
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому. Петровский Завод. 25-го Сентября, 1836 г.
«Странно, что о сю пору мы не получили еще известия от Вольфа. Ты знаешь наши с ним отношения: не должен бы он нас забыть. Впрочем, может, еще мы и не могли получить от него письма. Он поселен недалеко от Иркутска с вдовцом Муравьевым, т.е., с сыном Катерины Федоровны Муравьевой».
Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. C. 111.
М. К. Юшневская —К. П. Ивашевой. Петровский Завод. 16 октября, 1836 г.
«От Ферд[инанда] Богд[ановича] не получили ни строчки, он нас решительно знать не хочет. Я очень спокойна на этот счет, ибо знаю, что насильно быть любиму нельзя. Вероятно, и еще вы не получили от него писем».
Е. Добрвнина. С чувством живейщей дружбы... (письма М. К. Юшневской). Декабристское кольцо. Вып. 5. Иркутск, 2020. С. 13.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. [Урик, лето 1837 г.].
«Губернатор в общем довольно честный человек… Что до остальных чиновников, то они не приходят к нам, не имея разрешения. С тех пор как Ноно с нами, брат в городе не бывает, так же, как и я, нам там нечего делать. Г-н Вольф время от времени ездит туда, чтобы лечить, к нему постоянно ездят на поклон. Его пребывание в Урике притягивает к нам массу людей. Многие хотят познакомиться с нами, но опасение слишком велико».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 135–136.
В 1837–38 году чета Анненковых несколько раз просит о возможности поселиться ближе к Вольфу или разрешать тому приезжать к ним:
П. Аненнкова — А. Х. Бенкендорфу. Бельск, 15 сентября 1837 г.
«Ваше сиятельство
Полина Анненкова.Доведенная до крайности несчастными обстоятельствами, беру на себя смелость беспокоить вас. Не откажите мне в той же снисходительности, которую вы оказали тем из наших дам, кои просили вашей защиты, и позвольте надеяться, что вы будете добры взять на себя посредничество перед его величеством государем, милости которого я умоляю.
Прежде чем коснуться предмета моей просьбы, позвольте изложить причины ее. Я прибыла в Иркутск год тому назад на поселение, с сильно расстроенным здоровьем. Отдаленная деревня, куда мне нужно было отправиться с наступлением зимы, лишала меня совершенно помощи врача, к тому же там даже не было крова для моей многочисленной семьи.
Нервная горячка, постигшая меня вследствие тяжелой переправы через Байкал в конце беременности, заставила меня просить г. генерал-губернатора разрешить мне остаться в городе, в ожидании родов. Я смела надеяться, что он разрешит мужу моему остаться при мне, для ухода за мной и за нашим больным грудным ребенком, но мы были разлучены несмотря на все мольбы. Оставшись одна в незнакомом городе, я через несколько дней родила преждевременно близнецов, которые прожили всего неделю и скончались в жестоких мучениях. Их постиг удар еще до появления на свет, вследствие всех перенесенных мною тревог.
Воспоминание о том, что я выстрадала, ваше сиятельство, во время моего пребывания в Иркутске, вызывает у меня слезы и сейчас, а здоровье мое теперь окончательно разрушено, так как у меня сделалась серьезная нервная болезнь, и я при каждом новом приступе ее, нахожусь на волосок от смерти.
Помимо этого, я уже десять лет лишена религиозной поддержки и надеялась с момента поселения моего мужа быть вблизи церкви и служителя того культа, к которому принадлежу. Обманутая в своих надеждах, я просила г. губернатора Броневского исхлопотать для меня перевод в г. Красноярск, где имеется католическая церковь и все преимущества, которые представляет город для лечения болезни. Получив формальный отказ, я с отчаянием просила по крайней мере разрешения жить в деревне недалеко от Иркутска, чтобы иметь возможность пользоваться помощью д-ра Вольфа. Он счел излишним мое обращение к вам, ваше сиятельство, уверяя меня, что его представления к вам достаточно, однако вот уже год я нахожусь в тревоге ожидания ответа».
Письма Полины Анненковой. М., 2003. Цит. по сетевой публикации.
И. Анненков — А.Н. Евсевьеву*. 16 февраля 1838 г.
«Ваше превосходительство!
Сделайте милость, позвольте г-ну Вольфу приехать в Бельск, чтобы подать помощь меньшому моему ребенку**, которого я был вынужден вывезти из Иркутска больного, с опухшею ногою, и которого дорогой простудили. Теперь у него свело ногу, и он навечно может остаться калекою. В надежде, что это само собою пройдет, я медлил сколько возможно, чтоб не беспокоить ваше превосходительство, но как положение больного сделалось хуже, то я решился наконец утруждать вас. Я не прошу вас прислать другого доктора. Вам известно самим, что в самом Иркутске предпочитают г-на Вольфа прочим и доверяют более его искусству. Я надеюсь, что ваше превосходительство не оставите без внимания столь важную для меня просьбу».
*Александр Николаевич Евсевьев (Евсеев) (1773 – после 1838), иркутский гражданский губернатор 1835–38 гг.
**Иван Анненков, 1835 г. рождения
Воспоминания Полины Анненковой. Красноярск, 1977. Цит. по сетевой публикации.
Судя по всему, это позволение было дано. Опубликовано письмо Вольфа 1837 г. к Анненковым, где он пишет о родильной горячке Полины, а в следующих письмах сообщает, что приезжал в 1837 г. в Бельск.
Ф. Б. Вольф — Анненковым. [1837 г.]
«Ваше письмо доставило мне большое удовольствие, дорогой Иван Александрович. Я с нетерпением ожидал известий о том, как Прасковья Егоровна перенесла болезнь. Это была родильная горячка одновременно с воспалением брюшины (скорее воспаление явилось следствием горячки), что часто бывает во время родов. Дай бог, чтобы это не повторилось более, но в подобных случаях действительным и спасительным средством является каломель, которую я вам послал. Принимайте по одному грану через два часа. В то же время, если это возможно, ставьте пиявки на нижнюю часть живота в большом количестве, 20–30 штук, повторяйте это несколько раз; в Туринске их можно найти. Мы непременно увидимся до вашего отъезда».
Воспоминания Полины Анненковой. Красноярск, 1977. Цит. по сетевой публикации.
А. М. Муравьев — П. Свистунову. Урик, 5 апреля 1838 г.
«Ноно спустя несколько дней после вашего отъезда слегла и до сегодняшнего дня, несмотря на все хлопоты Фердинанда Богдановича, не может полностью оправиться от болезни, хотя чувствует себя намного лучше. У меня нет необходимости говорить вам, как беспокоится мой добрый брат из-за этой болезни, и зима прошла у нас весьма грустно».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 136–137.
П. С. Бобрищев-Пушкин — Н. Д. Фонвизиной. Красноярск, 23 июля 1838 г.
«...они вам расскажут, как живут наши в Урике, как Вольф выкидывает разные коленцы, устраивает прогулки и какую тоску все это наводит на бедного Никиту Михайловича, у которого в душе нет ни одной, струны, которая могла отозваться на эти фарсы. Состояние Нонушки, которую Вольф лечит, а климат убивает, связывает его по рукам и ногам и он принужден плясать по дудочке Фердинанда Богдановича, который воображает себе, что он живет в большом свете... Признаюсь у меня к нему [Вольфу] никогда сердце не лежало*, а теперь мне право искренне жаль Никиту Михайловича, который, как говорят, совершенно измучился, и не похож на то, что он был, а вырваться из этих когтей не имеет довольно силы».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 124.
*По поводу личных отношений Вольфа и П. Бобрищева-Пушкина приведу цитату из книги исследовательницы жизни П. Борищева-Пушкина В. Колесниковой «Гонимые и неизгнанные»:
«В книге "Декабристы-туляки" (Тула, 1977) высказывается достаточно определенная мысль, что Павел Сергеевич учился врачебному делу именно у декабриста Ф. Б. Вольфа, талантливого врача, услугами которого пользовались не только товарищи, но и комендант острога С. Р. Лепарский, и местное население».
Цит. по сетевой публикации.
Впрочем, далее же она пишет, что П. Бобрищев-Пушкин занимался в первую очередь гомеопатией, а Вольф гомеопатических методов лечения ни по каким данным не использовал, так что именно гомеопатии он точно учился не у Вольфа.
М. А. Фонвизин — И. Д. Якушкину. Тобольск, 16 августа 1838 г.
«Муравьевы живут в Урике покойно — мы не так давно имели от них известия. Ты, я думаю, знаешь, что Ник. Мих. угрожало великое несчастье, которое однако благодаря Бога, миновалось: нынешнею весною Нонушка была в большой опасности, и Вольф почти за нее отчаивался. От слишком быстрого развития и умственного и телесного, у нее едва не сделалась сухотка, и дитя совсем истлевало. Ник. Мих. говорят был в ужасном состоянии, он видел и постигал опасности, но Вольф удачно ее лечил, и она в июне уже была вне опасности».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск. 1979. С. 157.
М. Н. Волконская — Е. С. Уваровой (по поруч. Лунина). Урик, 23 марта 1839 г.
«Ноно довольно здорова, но бледна, бескровна, так как ведет нездоровую жизнь, не выходя из дома уже несколько месяцев. Весна здесь коварна для хрупких натур. Ее лечит г. Вольф; он любит ее как собственного ребенка, оберегает от всякого страдания, физического и нравственного, не спускает с нее глаз и великолепно понимает все, что происходит в этом благородном и прелестном маленьком существе».
М. С Лунин. Письма из Сибири. М., 1988. С. 235–238.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, не ранее 10 июля 1839 г.
«Если переезд в Курган является надежным способом иметь счастье увидеть вас, добрейшая маменька, то ни переезд, ни устройство не будут препятствием для нас. Наше пребывание здесь связано с пребыванием Вольфа, а его — с пребыванием княгини Мар. Ник., с которой я говорил, и она мне ответила с присущей ей любезностью, что не станет препятствовать счастью видеть вас, соединенной с нами, пожертвует устройством своим и согласится приезжать…
Добрейшая маменька, когда я пишу вам в письмах "пришлите что-нибудь" и когда говорю, что _это не для меня_ — значит это для Вольфа».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 138–139.
Ф. Ф. Вадковский — Е. П. Оболенскому. Иркутск, 7 октября 1839 г.
«...По совету Пятницкого я писал письмо к Руперту, в котором изъясняю, что необходимость продолжать начатое лечение на водах заставляет меня его просить, чтоб он позволил мне или жить в Урике у ближайших моих родственников, где мне можно будет пользоваться советами Фердинанда Богдановича Вольфа, или, по крайней мере, оставаться на два–три месяца здесь, в Иркутске. На это высокопревосходительный властелин изволил отвечать, что в Урик он меня не отпустит ни на 24 часа...
...Лунин лих, забавен и весел, но больше ничего. Он смелостью своею и медным лбом приобрел какое-то владычество нравственное над всеми почти жителями Урика: по крайней мере, мне так кажется. Но обер-владыка, хотя совсем в другом смысле, это Вольф. Тот царствует не в одном Урике, и здесь, в Иркутске, почти во всех классах отражается его влияние. Все без изъятия смотрят ему в глаза, и надобно признаться, что он держит и ведет себя с большим искусством».
Ф. Ф. Вадковский. Письмо к Е. П. Оболенскому. 1839 г.//Письма политических ссыльных в Восточной Сибири. Иркутск, 1978. С. 68–72.
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину. Туринск, 16 ноября 1839 г.
«В Урике я много беседовал о вас с Муравьевыми и Вольфом. Все они существуют там старожилами».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 121.
М. К. Юшневская – И. И. Пущину. Селение Куда. 18-го декабря 1839 г.
Нонушка, дочь Н. Муравьева.«Ник[ита] Мих[айлович] здоров. Нонушка также. Ферд[инанд] Богд[анович Вольф] все тот же. Не знаю, пишет ли к Вам, я его редко вижу, он занят своими больными».
Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину//Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. М., 1982. С. 119–121.
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину. Туринск. 19 января 1840 г.
«К Вольфу еще не писал, все жду от него словечка, увидим, кто будет терпеливее».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 125–126.
В январе 1840 года Александр Муравьев женится на Жозефине Адамовне Бракман, бывшей до этого гувернанткой у Волконских.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, январь 1840 г.
«Я спал три дня после бала, на котором присутствовали губернатор, губернаторша и весь большой свет города, а также все наши, ибо в день свадьбы были только Катерина Ивановна, Марья Николавна, Мишель, Сергей Петрович, Вадковский, Вольф и Артамон Захарович, я не пригласил даже Поджио…
…Слава Богу, у нас все хорошо. Ноно поправилась, и ее здоровье, благодаря заботам Вольфа, хорошее, так же как и здоровье брата».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 142–145.
С. П. Трубецкой — И. Д. Якушкину. Оек, 3 февраля 1840 г.
«С отъезда КК [Каролины Карловны Кузьминой]* все [Никиты Муравьева] его время принадлежит дочери. Слава Богу, что здоровье ее менее прежнего беспокоит его. Она в течение нынешней зимы не была подвержена таким сильным болезням, как в две прошлые зимы; только кашляла довольно долго. Из комнаты не смеют ее выпускать с самой осени, и, вероятно, до мая она не будет на воздухе. Она перестала носить повязку на голове, но нога ее все в том тоже положении. Непрерывное попечение Фер[динанда] Бог[дановича] и искусства его не могут преодолеть природы или действия климата…
Муравьевы и Фердинанд Богд[анович] тебе кланяются. Последний очень уже давно собирается к тебе писать».
*Каролина Карловна Кузьмина, гувернантка при Нонушке Муравьевой. О сложных ее отношениях с Вольфом и семейством Муравьевых будет чуть дальше.
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Иркутск, 1987. С. 101–103.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, не ранее 24 февраля 1840 г.
«В масленицу Артамон Захарович [Муравьев] и Катерина Ивановна [Трубецкая] провели у нас несколько дней; бедный Артамон Захарович слег, опасно заболев; он в дороге простудился и мы все заботимся о нем; теперь, слава Богу, он вне опасности и чувствует себя намного лучше. Наш добрый Фердинанд Богданович не покидает его».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 146.
С. П. Трубецкой — Е. П. Оболенскому. Оек, 11 марта 1840 г.
«Пока мы жили у Муравьевых, там мы видели некоторых им знакомых, приезжавших большею частью к Вольфу за советами, и некоторых из их товарищей…
...Кроме того я был дважды у Юшневских, когда они жили в Куде, 15 верст от нас, и два раза у Сутгофа, с тех пор как он их там заменил... К нам два раза собирались те из наш их, которые по расстоянию могли в несколько часов приехать, именно в именины моей жены и в рождение Сашеньки... Из числа наших, которые были у нас в эти или другие дни приезжали кроме Муравьевых и Волконских, Вольф, Поджио оба, Громницкий…»
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Иркутск, 1987. С. 105–109.
А. П. Юшневский — И. И. Пущину. Куда. 25 марта 1840 г.
«Скорблю о ваших болезненных ощущениях и сетую на невозможность вашу найти там пособие. Пришлите подробное описание ваших ощущений. Вольф и Персин, которого со дня на день сюда ожидают, найдут с общего совета средство помочь вам. Оба они вас пользовали от тех же самых припадков и потому знают в чем дело».
Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И.И. Пущину//Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.С. 29.
И. И. Пущин — Е. П. Оболенскому, 21 апреля 1840 г.
«Не знаю, буду ли в Туринске тем, что был прежде, – до сих пор все не то. Мне бы необходимо нужно было пользоваться советами Вольфа – верно бы, не так расхворался там».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001, С. 134–135.
И. И. Пущин — М. А. Фонвизину. Туринск, 28 апреля 1840 г.
«У Басаргина родился... сын... Малютка что-то не совсем здоров и вряд ли будет жив... Грустное происшествие в нашем захолустье — причем все в том же однообразии, начиная с меня. Кажется, я здесь не уживусь и чуть ли не отправлюсь в обратный путь, на восток. Без всяких шуток, надобно серьезно лечиться у Вольфа — что-то необыкновенное во мне происходит…
В Урике я с Ф. Б. много толковал про вас — от него и от Кар. Карловны получал конфиденции. Как-то у них идут дела с Жозефиной Адамовной, молодой супругой Александра? ...Александр смешон; я был свидетелем как он женихался, вы можете представить его селадоном. Он постарел и обрюзг необыкновенно, часто с Вольфом принимают лекарство, от которого бывало вы меня удерживали и которое я иногда глотал назло вам при увещании врача. В этом им сподвижник исправный Осип Поджио. В последнее свидание я уже не мог им помогать...»
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 136–137.
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину, 28 мая, 1840 г, Туринск.
«Здоровье не приходит на лад, жизнь совершенно бесцветная. Что вы скажете, если я даже возвращусь в Иркутск? Вас удивит мое желание, но мне бы нужно было полечиться у Вольфа — недаром он как будто предчувствовал, останавливал меня в своем соседстве, но тогда я не хотел отказать родным в приближении».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 141–142.
С. П. Трубецкой — Е. П. Оболенскому. Оек, 16 июня 1840 г.
«…Иван Иванович [Пущин] болен. Ему 4 раза пускали кровь и нисколько не поправили его здоровья… И. И. все в волнении, ты увидишь в его письме, что он думает обратно проситься к нам и теперь, верно, это уже и сделал; писал, чтоб сестра постаралась перевести его опять сюда, потому что от одного Вольфа он надеется получить помощь в своей болезни».
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 2. Иркутск, 1987. С. 112–113.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 23 июня [1840 г.].
«Я очень огорчен нездоровьем Кати*, знаю на опыте, как это неприятно, иметь лихорадку, нужно ей дать хины, Фердинанд Богданович всегда применяет ее, и лихорадка проходит у него к концу третьего пароксизма».
*Екатерина Муравьева, старшая дочь Никиты, оставшаяся в России у бабушки.
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 151.
Консультации у Вольфа о здоровье Екатерины продолжаются еще несколько лет:
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 11 октября 1843 г.
Е. Ф. Муравьева.«Думаю, добрая маменька, что если вы попросите вашего врача написать г-ну Вольфу, то он сможет сообщить свои соображения о болезни нашей милой Катеньки, у него большой опыт и знания, он вылечил от этой болезни многих, в том числе г-жу Фонвизину и Марию Николаевну, которой обе были очень больны. Жозефина по приезде в Иркутск была, как вы знаете, добрая маменька, очень больна и благодаря его лечению полностью поправилась».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 208–209.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 14 ноября 1843 г.
«С каким нетерпением мы ждали вашего письма, добрая маменька, чтоб узнать новости о Катеньке и Лизоньке, но, увы, улучшения еще нет, мы молимся всем сердцем, чтобы Господь возвратил здоровье нашей любезной Катеньке и Лизоньке. Представляю, добрая маменька, какое беспокойство вам все это доставляет. Какие врачи их лечат? Г-н Вольф говорит, что у Катеньки то же самое, что было в Чите у Нат. Дмитриевны и Лиз. Петровны* и что это чисто нервное».
*Е. П. Нарышкина
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 213–214.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 11 декабря 1843 г.
«Если бы я узнал подробности их болезни, то мог бы сообщить г-ну Вольфу. Болезнь нашей любезной Катеньки, должно быть, также нервная, как и у Наталии Дмитриевны в Чите».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 218
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину. Тобольск, 5 сентября 1840 г.
«Пишет ли к вам Вольф? Я все от него ожидаю медиц. наставлений, а он меня приглашает туда».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 158–160.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 16 декабря 1840 г.
«...Слава Богу, у нас все хорошо: у брата, Ноно, Жозефины и малыша. Вы не можете себе представить, добрейшая маменька, какое счастье я испытал при рождении ребенка*; роды доброй жены, все это так меня взволновало, что я только и делал, что плакал, Вольфу было трудно меня успокоить — и это я, кто приписывает себе хладнокровие...
Фердинанд Богданович все это время был очень занят, в городе и окрестностях свирепствовала скарлатина, и за ним то и дело посылали, он был также этим летом у маленьких Волконских».
*Никита Муравьев (16.10.1840 – 1. 5.1843).
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 161–162.
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину. Туринск. 27 июня 1841 г.
«Поджио Александр поехал на Туринские воды. Был сильно болен, но Вольф ему очень помог».
И. И. Пущин, сочинения и письма, т. 1, Москва, 2001, С. 218–220.
И. И. Пущин — И. Д. Якушкину. Туринск, 17 ноября 1841 г.
«Скажите, пишет ли вам Вольф? Я от него ни строки не получил, хоть из Тобольска писал ему с попутным, который непременно доставит ему письмо».
И. И. Пущин, сочинения и письма, т. 1, Москва, 2001, С. 237–238.
*
В 1841 году происходит один из самых скандальных эпизодов биографии Вольфа — изгнание из дома Н. Муравьева Каролины Карловны Кузьминой. Каролина Карловна была гувернанткой Нонушки и имела матримониальные планы на Никиту. После женитьбы А. М. Муравьева она временно уехала, а потом решила триумфально вернуться — и вот тут последовал некоторый решительный разговор с участием братьев Муравьевых и Вольфа, приведший к тому, что Каролина Карловна не осталась в доме Муравьевых, а покинула его окончательно.
Есть несколько разных более или менее достоверных рассказов об этом эпизоде и об участии в нем Вольфа.
Показание из первых рук.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 21 января 1841 г.
«Не вдаваясь в подробности, скажу вам, добрая маменька, что К. К. после того как более года была очень доброй и приветливой в Петровском, со своего приезда в Урик вдруг изменилась и стала невыносимой: сцена за сценой, крики, слезы, конфликты со слугами, объяснения с моим братом – в доме больше не понимали друг друга, и наш дом стал преддверием ада. Бедный брат не мог больше так. Нужно было, чтоб я взялся за это, и, признаюсь, к моему большому сожалению, доведенный до крайности, я ей устроил неприятные сцены, что, впрочем, было взаимно…»
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 162–163.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 15 февраля 1841 г.
«К счастью она [Каролина Карловна] у Катерины Ивановны[Трубецкой] и мы счастливы освободится от ее присутствия; она, как я уже вам писал… в течение четырех лет вносила в дом только беспокойство и раздор и завершила свои действия тем, что оговорила меня в глазах моей матери... Я вел себя как честный человек... Я разгадал эту женщину давно и увидел все, на что она способна. Она вам говорила, что я связался с Вольфом; да, я связан с ним помимо дружбы, которую я питаю к нему. Я признателен ему за то, что он заботился обо мне во время тяжелой болезни, которую я перенес после смерти моей доброй Сашеньки; он два раза спасал Ноно, вылечил мою любезную Жозефину — я думаю, что это знаки дружбы и признательности. Вольф вмешался в воспитание Ноно только для того, чтобы вернуть ей жизнь и то здоровье, которым она сейчас обладает».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 164–166.
Каролина Карловна в итоге находит приют у Трубецких и вот свидетельства, которые явно идут с ее стороны.
С. П. Трубецкой — И. Д. Якушкину. Оек, весна 1841 г.
«По моему мнению, ей не должно было ехать; Александр до безрассудности необдуманно и глупо поступил, Ник. Мих. до бесконечности слабо и нерешительно. Какое именно здесь участие Вольфа, наверное не знаю, думаю, однако ж, что он много подстрекнул Александра, потому что знаю ненависть его к К.К. и как он оправдывает поступок его. Александр и его жена показали себя в этом случае в дурном свете».
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности, Т. 2. Иркутск, 1987. С. 128–129.
Вот еще одно свидетельство, от М. М. Спиридова:
М. М. Спиридов — И. И. Пущину, 4 апреля 1841 г.
«Карол[ина] Карл[овна] здесь приехала, но я в это время был в округе и потому не мог её видеть, не знаю, известили тебя о приёме, который ей сделали Муравьёвы Если нет, то с любопытством это узнаешь и не мало подивишься ему. — Муравьёв, узнав, что mad. Кузьмина приехала с купцом Кузнецовым в Иркутск, дали ей знать, что они не хотят ни под каким предлогом видеть её. Однако Кар[олина] Кар[ловна] через день вместе с Кузнецовым приезжает в Урик прямо к дому Муравьёва — входит в комнаты: Александр начинает ругаться самыми неприличными выражениями, а жена его, не взглянув на тётку, уходит в другую комнату, между тем Каролина Карловна следует к Никите, который по обыкновению начинает жаться к стене, Александр продолжает ругаться, приказывает не распрягать лошадей, приказывает выбросить вынутые вещи из повозки, словом, он в полном ходу неистовства! Купец — Кузнецов, привёзший Кузмину из Москвы и Петербурга, не за неё, а за себя вступился, потому что он не хотел слушать грубости и дерзости Александра, этот же, не думая и не гадая, удваивает брань, в которой ему ревностно помогает Вольф, наконец, Каролина Карловна должна была обруганная, выгнанная сесть опять с Кузнецовым в повозку и отправиться обратно, — но не думай, чтобы она возвратилась в Иркутск, нет, она отправилась к Трубецким в Аёк, которые, разумеется, не изгнали и приняли радушно и она у них пробудет до июня месяца, — и потом опять поедет в Россию. Согласись, что здесь ничего нет понятного. Не только многие, а большая часть как из наших, так и из Иркутских жителей в недоумении, зачем Кузьмина без приглашения Муравьёва, без отправки Кат. Фед., но только с её согласия приехала обратно из Петербурга? Некоторые, зная её знакомство и доступ до двора, подозревают, не имеет ли она шпионских поручений... Однако, несмотря ни на что, — думаю, не следовало Ник. Алекс. и Вольфу так поступать, они могли бы учтивым образом её выпроводить, а не криком, не шумом, не бранью и тому подобным. Сказывают, что Муравьёв в великом неудовольствии на Труб. — оно и дельно; им хотелось бы, чтобы Серг. Петр. и Кат. Ив., подобно им, свирепствовали и сделали грубости и глупости».
Е. Е. Якушкин. Четыре письма М. М. Спиридова к Пущину//Доклады Преславль-Залесского Научно-Просветительского общества. Вып. 13. М., 2004. С. 9–14.
И маленькое послесловие от 1849 года:
И. И. Пущин — М. И. Муравьеву-Апостолу. Тобольск, 14 июня 1849 г.
«На днях узнали здесь о смерти Каролины Карловны – она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все надеялся с ней еще увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…»
И. И. Пущин, сочинения и письма, т. 1, Москва, 2001, С. 370–372.
*
Жизнь, однако, продолжается:
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой, [Урик, 7 сентября 1842 г.]
«Слава Богу, Ноно совсем здорова, от ее болезни не осталось и следа; она больше не придерживается режима, но на улице пока не бывает, хотя уже давно выходит в другие комнаты, даже и в наши. Наш любезный Фер. Богданович заботится о ней, применяя все свое умение и знания».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 167–169.
С. Г. Волконский — И. И. Пущину. Иркутск, 3 января 1842 г.
«...Мишенька нынешней весной слабенек здоровьем. Вольф говорит, что от излишнего стремления организма к росту довольно его и оберегать, и авось лето и уход жизни сельской при благоприятстве погоды укрепят его — теперь же он, бедный, почти всегда закупорен в комнате — и нельзя иначе при зиме нашей, которая сначала была очень сурова».
А. М. Муравьев.Якушкин Е. Е. Декабристы на поселении: из архива Якушкиных: записи прошлого, воспоминания и письма. М., 1926, С. 67.
Вот еще фрагмент из переписки Трубецкого — о Вольфе и Персине. Иван Сергеевич Персин — известный иркутский врач, который тоже очень плотно общается со всеми декабристами, а после выхода Вольфа на поселение — фактически заменяет его в качестве их лечащего врача в Петровском Заводе (например, лечит ту же М. К. Юшневскую, о чем есть письмо А. П. Юшневского). Отношения у Персина и Вольфа, судя по всему, несколько натянутые.
С. П. Тубецкой — И. Д. Якушкину. Оек, весна 1842 г.
«К отъезжающим от нас, вероятно, скоро прибавится Персин. Я был всегда уверен, что он долго с нами не пробудет, здешняя жизнь не по нем… Он был очень хорош к нам и услужлив до последних годов нашего пребывания в Петровском. Ты знаешь также, что жена моя давно хлопотала о том, чтобы иметь человека, знающего в медицине, особенно на случай, если б мы были поселены в каком-нибудь захолустье. О Персине мы и думать не могли, потому что он имел выгодное место и хороший доход в Кяхте. Мы не могли предложить ему ничего подобного. Пред отъездом он нам предлагает сам, чрез Артамона Захаровича [Муравьева], не делает никаких условий, довольствуясь тем, что мы можем ему дать. Выходит в отставку, едет для нас в Петербург и возвращается, несмотря на препятствия и на невыгодные условия. Более нельзя сделать для друзей самых близких. Мы ничем не можем воздать ему, кроме истинной благодарности. Что он преодолел все препятствия и возвратился из столицы, меня не удивляет, он дал слово и хотел его сдержать во что бы то ни стало; но чем могли мы заслужить первое его предложение, я истинно не понимаю и часто думаю, что оно не совсем должно было быть так, как мне кажется. Может быть, А[ртамон] З[ахарович] его уговорил, а когда уже раз Персии нам сказал, то он хотел и слово сдержать, хотя то, что мы могли ему предложить, и не соответствовало тому, что бы он мог требовать. Ар[тамон] 3[ахарович], впрочем, всегда отнекивался от всякого иного участия в этом деле, кроме оно* [так в подлиннике] , что предложение И[вану] Сер[геевичу] было сделано чрез него. Между тем матушка жены моей нашла, что это для нас были совершенно излишние затеи, хотя, впрочем, то, что следует ему, вычитают из наших доходов. Пребывание П[ерсина] не нравится Вольфу, но житье К[аролины] К[арловны} у нас совсем нас с ним расстроило, хотя он и сказал Оболенскому, будто он обижен был очень тем, что не прислали за ним, когда Китушка занемог..* Это несправедливо, потому что после Китушкиной смерти он гораздо чаще бывал у нас, нежели прежде; и так продолжалось до приезда К[аролииы] К[арловны]. Персину должно отдать справедливость, что он делал все то, что мог, чтоб быть в хороших отношениях с В[ольфом]. Он это делал и по собственному побуждению и в угождение нам. Но вышло так, как нам сказал Ребиндер**, когда узнал, что мы будем здесь поселены: «Два медведя в одной берлоге не уживутся». Но нам было нехорошо объявлять П[ерсину], что он нам не нужен, потому что В[ольф] близко, к тому ж последний так мало показал нам участия во время болезни Володеньки, что мы не могли много на него считать. Мы в П[ерсине] лишились истинно преданного нам человека, но нельзя же и ему посвятить нам всю свою жизнь; особенно когда это ничего не может обещать ему и будущем».
*Никита Трубецкой, 1835–1840.
**Н. И. Ребиндер, кяхтинский градоначальник, будущий зять Трубецких.
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности, Т. 2. Иркутск, 1987. С. 144–147.
Ф. Ф. Вадковский — И. И. Пущину. 10 сентября 1842 г.
«Вольф нынешнего года без всякой надобности ездил за Байкал с семейством председателя казеной палаты. Едва ли не этот титул причиною ненужной поездки».
Якушкин Е. Е. Декабристы на поселении: из архива Якушкиных: записи прошлого, воспоминания и письма. М., 1926, С. 83.
М. К. Юшневская — И. И. Пущину, 31 генваря 1843 года.
«Арт[амон] З[ахарович] опять был при смерти — и в этот раз уж мало было надежды, чтобы он выздоровел, но Бог милостив, он уже из своей спальни вышел в другую комнату, очень еще слаб, но опасность миновалась. Получил известие о смерти его доброго брата* — он сильно был убит этою потерею. На панихиде простудился — жаба сильнейшая, чуть его не удушила. Ф[ердинанд] Б[огданович] разрезал нарывы, и как они были с сильным воспалением в горле. Страшно было видеть бедного больного. Вслед за этими нарывами — сильнейший ревматизм. Такого еще не бывало. Мучил Ар[тамона] З[ахаровича]. Представьте — болит горло, а он без рук и ног, а всего хуже вся спина между ребрами, затылок головы, ломило его, ужасно страдал, но, слава Богу, теперь уже начнет поправляться. Похудел ужасно, просто сухощавый человек сделался. Все это время Ферд[инанд] Б[огданович] был у нас, всегда весел, всегда в своей черной шапочке. Какой же способ! Сказывал, что писал к вам, но не ожидает ответа. Да когда же от него и требовать писем, если теперь ему некогда писать. Впрочем, кажется, что, кроме рецептов, он не только ни к кому не пишет, но и пера в руки не берет. А глаголет сколько угодно. Много раз вас вспоминал, вообще как-то прошедшее с большим удовольствием рассказывает, что и доказывает, что прошедшая его жизнь была несравненно лучше теперешней. Крепко вам пожимает руку в знак его к вам неизменной дружбы и в знак сохранившейся в нем силы. Вот вам статья о Ф[ердинанде] Б[огдановиче], все эти дни, проведенные с ним вместе, были очень приятны».
*Муравьев Александр Захарович (1795–1842), брат А. З. Муравьева, полковник, с 1824 г. командир Александрийского гусарского полка.
Письма М. К. Юшневской И. И. Пущину (1843–1855)// Декабристское кольцо. Вып. 3. Иркутск, 2017. С. 68–102.
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 21 марта 1843 г.
«Г-н Вольф премного благодарит вас за рубашки, они очень хороши».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 182–183.
*
28 апреля 1843 года умирает Никита Муравьев (и практически одновременно с ним маленький сын Александра Муравьева, тоже Никита).
С. П. Трубецкой — И.Д. Якушкину. Оек, 22 мая 1843 г.
«Подробностей о его болезни я никаких сказать тебе не могу, никого при нем не было, кроме Вольфа и Александра, которые и сами были уже истощены продолжительными попечениями об умирающем ребенке, которого болезнь продолжалась уже осьмнадцать дней и который через два дня после дяди умер».
С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности, Т. 2. Иркутск, 1987. С. 158–160.
Рассказывает М. К. Юшневская.
М. К. Юшневская — И. И. Пущину. Малая Разводная, 10-го мая 1843 г.
«Наш добрый Никита Михайлович [Муравьев] переселился на вечный покой, так неожиданно и так скоро, что мы не можем прийти в себя. Была я у Марьи Никол[аевны Волконской] 24-го апреля, пришли к ней вечером за большим креслом и сказали, что у Ник[иты] Михайловича] сделались колики, он простудился, это было в субботу; воскресенье я возвратилась домой, но ничего не могла узнать о здоровье Н[икиты] М[ихайловича], потому что никого у них не принимали и даже люди не говорили, что у них делается (маленький Китушка был очень болен). В среду утром в 7-[м] часу входит к нам Ар[тамон] 3[ахарович Муравьев] и показал записку Ал[ександра] Мих[айловича Муравьева]: “Arrivez, Artamon, mon frere est tres mal” **. ( Приезжай, Артамон. брат очень плох {фр.). Но покуда посланный доехал, Ник[ита] Мих[айлович] скончался — он умер утром в исходе пятого — т. е. 28-го апреля. Пред кончиной, в 12-м часу ночи, исповедовался и приобщился святых тайн, все время стоял на коленях и молился в землю. Антонов огонь, как сказывают, так скоро действовал, что спасти его уже не было возможно. Сильное воспаление в кишках и желудке — а началось простым колотьем — 30-го апреля проводили мы его тело и предали земле — схоронен он у самой церкви в Урике. Из наших дам была я только одна, Мар[ья] Ник[олаевна] имела свой нервический припадок, ее не пустили, Кат[ерина] Ив[ановна] не выходит из своей спальни, во ожидании разрешения *. Мужчины были Ар[тамон] 3[ахаровbч], мой муж, Панов, С[ергей] Гр[игорьевич Волконский], Сутгоф, Вад[ковский]. Алекс[андр] Викторович Под[жио] страдал нарывом в ухе, а Ос[ип] Вик[торович] оставался при М[арии]. Н[иколавне Волконской]. Еще был Мух[анов], который располагал всем при этой печальной церемонии. Нонушка, вероятно, мало плакала потому, что была поражена неожиданностью и, как мне показалось, не понимала важности этой потери. Алек[сандр] Мих[айлович] очень плакал — и все тоже, Арт[амон] 3[ахарович] ужасно плакал. Было здесь еще два лица посторонних добрых людей и умеющих ценить покойного Н[икиту] Михайловича]. Да будет ему царствие небесное и вечный покой.
Могила Никиты Муравьева.
Подлинное надгробие утрачено.Маленький Никитушка скончался того же дня, когда похоронили его дядю. Он был болен 21 день — в голове у него была вода, и очень страдал ребенок.
Я уже не была у них, когда хоронили Никитушку, — даже не заходила к ним после похорон Н[икиты] Мих[айловича]. Пообедав у М[арьи] Н[иколаевны], уехали домой, с нами и Панов, Ар[тамон] 3[ахарович] прежде нас был дома.
Жаль, что никто при жизни не видел Ник[иту] Михайловича]. Когда разбудили С[ергея] Григорьевича] и Мух[анова], они не застали уже живым. Тоже Вад[ковский] и Ар[тамон] 3[ахарович] получили записки, когда уже покойник лежал на столе. Подробности знаем только от Сенюшки — человека, который был при нем. За час даже до кончины Ник[иты] Михайловича] никто не знал, что он опасно болен. Кроме Ферд[инанда] Богд[ановича] никого из докторов не было. Не умею объяснить вам ни начала, ни конца болезни. Видно было, что покойник очень страдал, у него не только было лицо совершенно черное, но даже руки — и все кровь шла носом и кусками кровь отделялась у него ртом пред кончиной. Бедный Ник[ита] Мих[айлович]. Кате[рина] Ив[ановна], Сашинька, Лиза, узнав о смерти Н[икиты] Михайловича], очень плакали, а Зина целый день просидела на диване в уголку, не играла куклами и не говорила ни слова. С[ергей] П[етрович] думал, что в субботу хоронят, потому не был — и так огорчился, что не дали ему знать, что по случаю разлагательства покойника схоронили его раньше».
* 13 мая 1843 г. у Трубецких родился сын Иван (ум. 1874).
Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И.И. Пущину//Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. М., 1982.
Рассказывает А. З. Муравьев:
А. З. Муравьев — И. И. Пущину. Малая Разводная, 29-го мая [1843 г.]
«Всем нам очень грустно, мы лишились доброго Никиты; после кратковременной болезни он умер 28-го прошедшего месяца. Такк как близки сердцу вашему спутники ваши, спешу с некоторой подробностью описать вам кончину его. Предварительно должен вам сказать, что 11-апреля занемог крупом старший сын Александра; в течение всей его болезни Фер. Богд. не отходил от него ни дне ни ночью, так что к 25 апреля утомился невыразимо - в этот же день занемог Никита. Нелишним считаю также добавить, что по принятой системе Вольфа все постронние без исключения были отдалены от дома Муравьевых, так что даже посланным для осведомления от Труб. и проч. отвечаемо было людьми, что ничего не знают и что не велено докладывать о ком-либо.
25 апреля Мария Казимировна, бывшая в Урике у Марии Николаевны, узнала, что Никита занемог, от присланного слуги за креслами к княгине; возвратясь вечером того же дня, она мне о сем сообщила. Я же в свою очередь сидел дома, страдая горлом и ревматизмом. В среду 28-го. В 6 часов утра, получаю записку следующего содержания от Александра и надписанную Вольфом: «Кузен, брат очень плох, приезжай». Невзирая на свои страдания, в четверть седьмого я сидел уже в карандасе, а в 8 поклонился бренным остаткам брата, лежавшего на столе».
А. З. Муравьев. Письма. Иркутск. 2010, С. 420–422.
И, наконец, рассказ самого А. М. Муравьева:
А. М. Муравьев — Е. Ф. Муравьевой. Урик, 9 мая 1843 г.
«Кита простудился и в святую субботу у него обнаружился круп. Г-н Вольф делал все, чтобы спасти Китеньку; наконец болезнь отступила, но бедный Кита не смог ее перенести... Его болезнью брат был потрясен... ночью был очень сильный холодный ветер, и дверь балкона из-за очень сильного сквозняка открылась. Добрый брат, сам будучи в испарине, войдя был охвачен холодом и, закрывая дверь, был пронзен леденящим ветром, после чего еще умылся холодной водой и, едва спустившись, почувствовал недомогание и сказал г-ну Вольфу: "Не говорите Саше, что я плохо себя чувствую, он уже и без того измучен". Воспаление брюшины и кишечника развилось с чрезвычайной силой, не помогли никакие средства, и спустя три дня симптомы гангрены не оставляли уже никакой надежды. Г-н Вольф не покидал его ни днем, ни ночью…»
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 186–187.
*
Начало 1844 года — это еще две смерти: Ф. Ф. Вадковского и А. П. Юшневского. Ф. Вадковский умирает 8 января 1844 года. На отпевание в Оек 10 января съезжается вся ближайшая декабристская колония. Вольф тоже присутствует, стоит рядом с Юшневским в церкви. Во время чтения Евангелия Юшневский теряет сознание и падает на руки ему и Волконскому. Вольф пускает кровь, но это уже не помогает, и констатирует смерть. В неопубликованном письме М. К. Юшневской к Семену Юшневскому с известием о смерти есть результаты вскрытия — возможно, это вскрытие тоже производит Вольф. Впрочем, с той же вероятностью это мог быть доктор Персин — он тоже присутствует.
Письмо с Артамона Муравьева к Семену Петровичу Юшневскому с извещением о смерти брата :
А. З. Муравьев — С. П. Юшневскому. Малая Разводная, 19 января 1844 г.
Препровождая письмо покойного Алексея Петровича, написанное к вам за час до отъезда его на похороны товарища нашего Вадковского, вменяю себе в обязанность добавить несколько слов, касающихся до последних его минут. Чувствуя себя совершенно здоровым, в день похорон помогал несть гроб до церкви. Во время литургии, при чтении Евангелия, брат ваш падает без чувств на руки стоявшего за ним Ф.Б.Вольфа.
В первые минуты полагают его в сильном обмороке, но недолго продолжалось утешительное это заблуждение, невзирая на скорую помощь, должны были наконец сознаться, что смерть его была мгновенна и что мы оттирали бренные только его остатки, которые 14-го числа опущены были в могилу.
А. З. Муравьев. Письма. Иркутск, 2010. С. 422.
И пересказы из третьих рук.
Воспоминания А. Е. Розена:
«В 1839 году Юшневский был поселен в Оёке, близ Иркутска, с некоторыми товарищами; один из них, Ф. Ф. Вадковский, в 1844 году захворал опасно, умер 7 января, и похороны его совершились 10 января. Товарищи сговорились отнести гроб в церковь, чего Юшневский не мог сделать, потому что голова его не терпела холода, а ему пришлось бы идти по улице с непокрытою головою в сильный мороз; по этой причине он пришел в церковь один и стал подле гроба у изголовья умершего товарища. Когда священник стал читать Евангелие, то Юшневский внезапно упал и тут же окончил жизнь свою. Присутствовавший товарищ, Вольф, старался ланцетом пустить кровь, но все было напрасно — его не стало. Он окончил свои страдания 10 января 1844 года в церкви при чтении Евангелия, быв окружен женою и друзьями».
А. Е. Розен. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 267.
М. А. Бестужев:
«Когда умер Вадковский, он, не сменяясь, пронес его гроб до церкви, прочие сменялись; поставил гроб на катафалк, два-три шага отошел и упал мертвый. Тут был доктор Вольф, искуснейший врач, который мертвых подымал на ноги, пустил кровь, но не пошла, «возьмите его, он уже там».
Воспоминания Бестужевых. М.–Л., 1951. С. 391.
*
Есть свидетельство из 1844 года о каких-то разногласиях между Вольфом и семейством Волконских. Рассказывает ссыльный поляк Ю. Сабиньский, который занимается обучением Миши Волконского и еще нескольких детей:
«15 января 1844.
Сегодня также был у меня первый урок с моими учениками, то есть: с Михасем (Мишей, как его здесь зовем) Волконским и Павлом (Пашей), сыном Зверева*. Последний уже два года находится в Урике, лечась у Вольфа».
* Управляющего Александровским винокуренным заводом, где отбывали каторжные работы наряду с уголовными заключенными также и политические, в большинстве своем поляки.
Ю. Г. Сабиньский, Сибирский дневник, Т. 2. Иркутск, 2015. С. 127.
«17 февраля.
Во время обеда приехали сюда г. Анрик Ришье, француз, с женой своей Юлией, девичья фамилия Ляни, также француженкой, уроженкой Таганрога. Он был прежде офицером французской армии. В Сибири находится в связи с поиском золота и осел тем временем в Красноярске, где его жена является домашней учительницей дочери господина Мясникова, одного из богатых владельцев золотых приисков. Оба приятны в обхождении и хорошо воспитаны. Сюда они прибыли за получением совета г. Вольфа по поводу здоровья госпожи Ришье. Знакомы Волконским с прошлого года, когда были здесь с тою же самой целью».
Ю. Г. Сабиньский. Сибирский дневник, Т. 2, Иркутск, 2015. С. 128.
«22 февраля.
Сегодня я был у доктора Вольфа. Его незаурядная образованность и слава, которые он заслужил своим врачебным мастерством, намного больше способствовали бы моему желанию общаться с ним, если бы не отталкивал его образ мышления, опирающийся на материализм, безбожных принципов которого он не скрывает. И при этом поражают его фальшь и неблагодарность по отношению к здешней семье.
23 февраля
Трубецкой с тремя дочерьми приехал сюда на весь день. Я этому очень рад, поскольку мне очень приятен разговор с этим достойным и уважаемым человеком. Тем более с вчерашним вынужденным и неприятным визитом к Вольфу на пару часов».
Ю. Г. Сабиньский. Сибирский дневник. Т. 2. Иркутск, 2015. С. 143–144.
«27 июня 1844 г.
После долгих разногласий между Волконским и доктором Вольфом княгиня Мария [Волконская] вынуждена была порвать с ним отношения и свое здоровье доверить нашему Панкевичу.
30 июня.
Я несказанно рад, что выбор Волконских пал на моего земляка, который, несомненно, гораздо лучше Вольфа, сможет оправдать их доверие».
Ю. Г. Сабиньский. Сибирский дневник. Т. 2. Иркутск, 2015. С. 184.
Ничего более подробно, увы, об этих разногласиях не говорится. Но чуть ранее тот же Сабиньский пишет об испортившихся отношениях между Волконскими и А. М. Муравьевым, так что скорее всего первопричина лежит где-то тут.
Воспоминания Ольги Анненковой (Ивановой):
Ольга Анненкова (Иванова).«Позднее, когда Вольф был поселен в деревне Урике, близ Иркутска, положительно весь Иркутск обращался к нему, и за ним беспрестанно присылали из города. Может быть, тому способствовало его бескорыстие, которое доходило до того, что он ничего не брал за свои визиты.
...Я помню один случай, произведший на всех большое впечатление. Однажды, когда он вылечил жену одного из самых крупных иркутских золотопромышленников, ему вынесли на подносе два цибика, фунтов на 5 каждый, один был наполнен чаем, а другой с золотом, и Вольф взял цибик с чаем, оттолкнув тот, который был с золотом. Я была тогда ребенком, но у меня замечательно ясно врезалось в памяти, как все были поражены этим поступком и как долго о нем говорили.
...Тем более поражало всех такое бескорыстие, что Вольф не имел никакого состояния и жил только тем, что получал от Екатерины Федоровны Муравьевой, матери двух сосланных Муравьевых, желание которой было, чтобы он никогда не расставался с ее сыновьями. Он и был с ними неразлучен: до самой смерти жил сначала в Урике с обоими братьями, Никитой и Александрам Михайловичами, потом, после смерти Никиты, переехал с Александром в Тобольск, где недолго его пережил. 60 с чем-то лет скончался этот достойный человек на руках отца и матери моих.
...Наружность Вольфа производила также впечатление: он был красив и необыкновенно приятен, носил всегда все черное, начиная с галстука, и дома носил на голове маленькую бархатную шапочку, в виде фески. Жил он в Тобольске совершенным аскетом в маленьком домике в саду, выстроенном нарочно для него Александром Муравьевым. Замечательны были в этом человеке любовь к ближним, необыкновенное терпение и снисхождение ко всем. Он лично не искал в людях ничего от них не просил и не требовал, но был редкой отзывчивости, когда приходили к нему, призывая его на помощь, и он видел, что может быть полезен».
О. Иванова. Воспоминания дочери//Полина Анненкова. Воспоминания. М., 2003. Цит. по сетевой публикации.
Воспоминания М. Д. Францевой, воспитанницы Н. Д. Фонвизиной.
«С Муравьевыми жил декабрист доктор Фердинанд Богданович Вольф. Они были очень дружны. Так как последний был холост и одинок, то Муравьевы и пригласили его жить с ними. Фердинанд Богданович был искусный доктор, тщательно следил за медициной, к нему все питали большое доверие и в случае особенно серьезной болезни всегда обращались за советом. Он замечателен был своим бескорыстием, никогда ни с кого не брал денег и вообще не любил лечить. Когда он был в Иркутске, то там прославился, вылечив одного богатого золотоискателя, от которого отказались уже все тамошние знаменитости. По выздоровлении своем золотоискатель, признательный доктору Вольфу за спасение, как он говорил, своей жизни, но вместе с тем зная, что тот никогда ничего не берет за визит, послал ему в пакете пять тысяч ассигнациями с запиской, в которой написал ему, что если он не возьмет этих денег из дружбы, то он при нем же бросит их в огонь. Денег все-таки Фердинанд Богданович не взял».
М. Д. Францева. Воспоминания//Исторический вестник. 1888. Т. 31, С. 381–412; Т. 32, С. 610–640; Т. 33, С. 61–87; 1917. Т. 143. С. 694–715
Ну и под конец — кусочек из воспоминаний Н. А. Белоголового. Н. А. Белоголовый — сын иркутского купца, находился со своим братом Андреем на обучении у декабриста А. П. Юшневского, а потом А. Поджио. Оставил воспоминания, которые как раз относятся к периоду пребывания Вольфа в Урике и его частым визитам в Иркутск.
«Доктор Вольф умер тоже в первой половине 40-х годов, а потому я его не помню, но память о нем долго сохранялась в иркутском обществе, как о весьма искусном и гуманном враче; вера в него была такая, что и двадцать лет спустя мои иркутские пациенты мне показывали его рецепты, уже выцветшие от времени и хранимые с благоговением, как святыня, спасшая некогда их от смерти.
...но главным притягательным для нас пунктом и источником всяких увеселений был Камчатник, летняя резиденция Волконских, отстоявший в 2-х – 3-х верстах от нашей деревни. Первоначально открыл это место О. В. Поджио и, прельстившись его величественной красотой и безлюдьем, выстроил для себя маленький домик, а впоследствии местность эта сманила и Волконских, и в годы, описываемые мною, они имели там уже давно обжитой двухэтажный дом, с разбросанными кругом него службами, но все это имело характер временного жилья и даже не было обнесено забором. Местность была действительно очень живописна; передний фас дома был обращен к Ангаре, протекавшей своими быстрыми, хрустально чистыми струями в 30 - 40 саженях от него и в этом месте дававшей весьма широкий плес, но сейчас же влево река разбивалась на два или три протока, огибавшие большие зеленые острова, поросшие молодым кустарником, березняком, боярышником и другими лиственными породами северной природы; сзади дома непосредственно тянулась цепь лесистых гор, и одна из них, самая высокая и ближайшая к дому, с вершины которой открывался превосходный вид на дремучую даль с прорезывавшею ее Ангарой, носила название в память декабриста доктора Вольфа — Вольфсберг».
Н. А. Белоголовый. Воспоминания и другие статьи. Спб., 1901. Цит. по сетевой публикации.
И под самый конец — рассказы урикских крестьян, записанные уже в XX веке.
«Рядом с Муравьевыми был дом доктора Вольфа (дом сей перенесен и стоит доселе в другом месте), очень обходительного, имевшего свою лошадь и лакея, лечившего всех своими лекарствами и постоянно кушавшего у Муравьевых».
Воспоминания современников о декабристах, проживавших в Уриковском селении, записанные Ив. Ивановым//А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. C. 323–324.
Вольф на поселении. Тобольск
В 1845 году семейство А. М. Муравьева и Вольф получают разрешение переехать в Тобольск. Вольф продает дом Н. Панову, который остается на поселении в Урике.
А. М. Муравьев — С. Н. Муравьевой. Тобольск, 17 сентября 1846 г.
«Уезжая [из Урика в Тобольск] я поручил Панову, купившему дом у Фердинанда Богдановича, заказать панихиду и заботится о могиле твоего отца и моего малыша».А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 234–235.
В. Л. Давыдов — В. К. Кюхельбекеру. Красноярск, 28 мая 1845 г.
«Мы с минуты на минуту ждем Муравьева и Вольфа, которые уже выехали из Иркутска и должны отправиться в Тобольск».
В. Л. Давыдов. Сочинения и письма. Иркутск, 2004. С. 218–219.
В. И. Штейнгель — М.А. Бестужеву. 11 июля 1845 г.
«Александр Муравьев и наш Ф. Б. Вольф проехали мимо Тары в Тобольск в конце минувшего июня».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т 1. Иркутск, 1985. С. 252–253.
Дома декабристов в Тобольске.
Рис. М. Знаменского.С лета 1845 года они уже в Тобольске, поселяются в одном доме. А. Муравьев поступает на службу в канцелярию Тобольского губернского правления, а Вольф продолжает заниматься медициной. Возможно к этому времени относится сохранившаяся в бумагах другого тобольского жителя, М. А. Фонвизина рукопись Вольфа, касающаяся болезней почек. Она не опубликована, хранится в Рукописном отделе Российской государственной библиотеки, но есть ее описание:
«По двум листкам трудно судить, что это — перевод, конспект или и результат собственных наблюдений. Не удалось установить и точный год их написания. Известно только что они относятся к сибирскому периоду жизнь М. А. Фонвизина, а значит и Ф. Б. Вольфа. Записи интересны прежде всего глубиной подхода к вопросу: в них освещена клиника, лечение, прогноз и паталогическая анатомия при "простых хронических воспалениях почек" и "воспалении почек при камнях". Кроме того, дана дифферинциальная диагностика в "Таблице отличительных признаков": "простого воспаления в почках от камней и колотья в почках" и "простого воспаления почек и поясничной боли (люмбаго)"».
А. Г. Кацнельбоген. Общественно-политическая деятельность врача-декабриста Ф. Б. Вольфа//Советское здравоохранение. № 1. 1981 г., с. 68.
В начале 1846 года в Тобольск для лечения переводится из Кургана смертельно больной и полуослепший В. К. Кюхельбекер.
М. А. Фонвизин — В. К. Кюхельбекеру, Тобольск, 4 декабря 1845 г.
«Я говорил с Вольфом о вашем недуге, и он поручил мне сказать вам, чтобы вы ставили пиявицы к затылку и вискам, посоветовавшись о количестве их с врачом, и потом, если бы это вас не облегчило, он советует приложить к тем же местам шпанские мушки и некоторое время поддерживать их действие присыпками или пластырем epispastique. Вольф уверен, что этими средствами вы избавитесь от глазной боли».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т 1. Иркутск, 1979. С. 303–304.
М. А. Фонвизин — И. Д. Якушкину, Тобольск 26 марта 1846 г.
«Скажи от меня дружеский поклон Ивану Ивановичу. Хорошо, если бы по ходатайству Петровского ему позволили приехать в Тобольск лечиться — я уверен, что Вольф помог бы ему. Когда я в первый раз увидел приехавшего сюда Вильгельма Кюхельбекера, то с горестным чувством подумал, что он совсем безнадежен. Однако теперь ему гораздо лучше — лихорадка его оставила и В. надеется вернуть зрение одному глазу».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1979. С. 306.
И. И. Пущин — Д. И. Завалишину. [Ялуторовск], 11 октября 1847 г.
«В Тобольске живут Фонвизины и братья Бобрищевы-Пушкины. Служат: Анненков, Свистунов и Александр Муравьев. С последним из них переехал и Вольф с правом заниматься медицинской практикой. В Таре — Штейнгейль. В Кургане — Щепин-Ростовский и Башмаков. На службе Фондер-Бригген. В Омске на службе Басаргин. Наконец, в Ялуторовске – Матвей Муравьев, Тизенгаузен, Якушкин, Оболенский и я. Сверх того две вдовы: А. В. Ентальцева и Д. И. Кюхельбекер».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 337–339.
В 1848 году в Тобольске происходит эпидемия холеры. А. М. Муравьев активно занимается благотворительностью и Вольф принимает в этом участие:
«В официальных бумагах сохранились сведения о том, что Александр Михайлович явился учредителем благотворительного фонда в пользу «бедных больных и остающихся после умерших вдов и сирот», и ему разрешили пригласить в помощь комиссионера тобольского откупа Протопопова и «вольнопрактикующего врача Вольфа с правом распоряжаться деньгами по своему усмотрению».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 58.
В 1849 году в Тобольск из Ялуторовска приезжает Пущин. Судя по всему, у него какое-то рожистое воспаление на ноге, и драматический процесс лечения у Вольфа отражен в его переписке.
И. И. Пущин — М. И. Муравьеву-Апостолу. Тобольск, 20 мая 1849 г.
«Приехал я в Тобольск в 8 утра в четверг. За две станции сделалась лихорадка, которая очень некстати пришла, сам не знаю от чего. Утром пустился в дорогу приехал с маленькой рожею на ноге. Два дни сижу дома — теперь лучше. Диета и мел с крупинками поправили меня. Все это время окружен добрыми хозяева и Пушкиным, которого застал у Фонвизиных. Приезжали Свистунов, Анненковы, Муравьев с Вольфом.
Сегодня я говорил с Вольфом о Гутеньке*. Он говорит, что у нее девичья немочь, но в слабой степени. Теперь ей гораздо лучше.... Он будет продолжать порошки и даст наставление и некоторые средства при его отъезде».
* Августа Павловна Созонович 1833–1905/1906, воспитанница М. И. Муравьева-Апостола.
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 360–362.
И. И. Пущин — Н. Шереметевой. Тобольск, 24 июня [1849 г.]
«Между тем я еще до сих пор в Тобольске у добрых друзей – Михаила Александровича и Натальи Дмитриевны[Фонвизиных]. Здесь задержала меня больная моя нога; теперь, благодаря Бога, лучше; с лишком месяц продолжающееся лечение Вольфа дает надежду безопасно продолжать путешествие. Слава Богу, что эти новые припадки в инвалидной моей ноге случились перед тем городом, где я нашел попечение дружбы и товарища-лекаря, иначе это могло бы дать развернуться болезни, если бы пришлось тащиться без помощи все вперед».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 377–378.
И. И. Пущин — М. И. Муравьеву-Апостолу. Тобольск, 28 июня 1849 г.
«С. М. советует быть мне осторожнее. Я при этом новом его замечании показываю ему ногу, и он убеждается, что она поневоле меня включила в число осторожных. Никогда не было так затруднено самое малое движение. Вольф уверяет, что это все должно очень скоро пройти. Желаю ему верить, но как-то покамест не сбываются его слова. Он читал письмо Ивана Дмитриевича [Якушкина] — я именно дал ему прочесть, чтобы отзыв об нем служил благодарственным адресом, и Вольф очень доволен. И я доволен, но признаюсь, хотел бы видеть развязку этого лечения, которое и медику должно наскучить…»
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 378–380.
И. И. Пущин — Е. П. Оболенскому, 28 июня [1849 г., Тобольск ]
«Прощай, друг. Сейчас едет Вольф на паре вороных с красными вожжами – надобно начать консультации».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 380.
И. И. Пущин — Е. П. Оболенскому. 7 июля [1849 г., Тобольск]
«...я не понимаю, что за мысль у тебя, чтобы я не ехал в Иркутск. Я согласен, что ты можешь советовать не ехать, пока нога не позволяет, а чтобы совсем отговаривать от этой давно желанной поездки — право, не постигаю. Что за упорное противоречие — тогда как сам Вольф уверен, что воды мне существенно будут полезны. Слишком долго тебе передавать все мои с ним совещания — итог состоит в том, что воды подействуют на расположение кожи и геморрой, который во всем принимает участие. Нога моя теперь в лучшем состоянии, нежели когда-нибудь, 67-мь пиявок, полтора месяца диеты и спокойного лежания, два нарыва, которые, правда, заставили меня довольно пострадать, совершенно успокоили то, что прежде бродило в инвалидной моей ноге. Столько дури вышло, что уже нечему, кажется дурить».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 383.
И. И. Пущин — Е. П. Оболенскому. 11 июля [1849 г., Тобольск].
«А я тебе скажу, что нога моя приходит окончательно в порядок. Благословляй в дорогу. Вольф сознательно разрешает поездку с твердой уверенностью, что после тобольского карантина все пойдет хорошо».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 386.
И. И. Пущин — М. И. Муравьеву-Апостолу и А. Бородинской. 12 июля [1849 г. Тобольск].
Ф. Вольф. Предп. рис. Н. Бестужева.«У Свистуновых Машенька что-то хнычет. Кажется, к зубам. Я вчера у них был, заехал также к Вольфу. Теперь только рассмотрел настоящим образом великолепное его жилище. Это описывать долго – надобно будет при свидании это рассказывать…
У Вольфа славная собака Орион*, нет еще году, а уже огромная, вроде той, что Петров привозил, когда ехал из Петербурга».
*Очень похоже, что эта собака – ньюфаундленд. Во всяком случае незадолго до этого, в 1848 году А. Муравьев пишет Нонушке: «Вы очень обяжете меня, послав с теми же лицами двух щенков или собак: ньюфаундленда и мопса». Мопса, судя по всему, он заказывает себе, а вот ньюфаундленда, скорее всего, для Вольфа.
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 388–389.
И. И. Пущин — М. И. Муравьеву-Апостолу и Е. П. Оболенскому. 18 августа 1849 г.
«Нога моя после починки тобольской так хороша, что и говорить о ней нечего».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 397.
И. И. Пущин — М. Муравьеву-Апостолу. Иркутск, 3 октября 1849 г.
«С Вольфом я составил план моего лечения в Иркутске. Поеду на Туркинские воды, буду пить и купаться, только не в горячей, а в пристуженной серной воде, потом ноги купать в железной ванне. План составлен, остается привести в исполнение…»
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 1. М., 2001. С. 405–406.
М. А. Фонвизин — И. Д. Якушкину. Тобольск. 29 марта 1851 г.
«Здесь у нас все по-прежнему. Грустно смотреть на бедную Жозефину Адамовну, которая чахнет на глазах — дивлюсь, что Александр Мих. этого не видит, а Вольф не хочет видеть. Более двух недель у нее всякий день лихорадка».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т 1. Иркутск, 1979. С. 350–354.
Жозефина Адамовна дожила до 1886 года, так что в 1851 году с ней действительно, видимо, ничего смертельно опасного не происходило. Однако А. М. Муравьев подает прошение Т. Ф. Прокофьеву, тобольскому гражданскому губернатору, чтобы выехать с женой и с Вольфом на лечение:
А. М. Муравьев — Т. Ф. Прокофьеву. Тобольск, 5 декабря 1852 г.
«Вам известно болезненное состояние жены моей, которая после тяжкой болезни четвертый год не может поправиться. Теперь медики предписывают ей пить кумыс. Позвольте мне…. Провесть будущее лето с моим семейством и моим товарищем господином доктором Вольфом в степи в Кочкчетаевском приказе».
А. М. Муравьев. Записки и письма. Иркутск, 1999. С. 277.
Разрешение было получено, но А. М. Муравьев уже не успевает им воспользоваться.
М. А Фонвизин — И. Д. Якушкину. Тобольск, 23апреля 1852 г.
«Вчера Вольф отправился с Чигиринцевым в Омск лечить madam Hassfort, которая, как слышно, опасно больна. Приглашая Вольфа ген.-губ. изъявил желание, чтобы не была при этом соблюдена формальность, то есть, чтобы о поездке Вольфа не делать донесения в Петербург».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т 1. Иркутск, 1979. С. 365–368.
И. И. Пущин — Н. И. Пущину. [Ялуторовск], 27 сентября 1852 г.
«Вы меня спрашиваете о кончине нашего бессеребренника Степана Михайловича*. Кончина святая! Несколько времени до того он жаловался, что чувствует какую-то слабость и не может по-прежнему пешешествовать. Однако 9 июня, по обыкновению, отобедал у Анненкова и ел землянику со сливками. После обеда пошел пешком кой к кому и возвратился на гору домой в 10 часов. Лег спать. Ночью почувствовал сильные боли в животе — часу в 1-м послал за Мейером (Вольф был в Ивановском). Мейер нашел его чрезвычайно страждущим и потерялся. Думал помочь больному одними промывательными и не употребил ни кровопускания, ни пиявок. Боли несколько стихли, но слабость усиливалась. В четверг, то есть на другой день утром в 10 часов, Михаил, как ближайший его сосед, узнал, что С. М. тяжко болен. Побежал к нему и нашел у него Вольфа, который сказал, что больной почти безнадежен, — посадил в ванну и к животу поставил 12 пиявок. Больной был в памяти и говорил со всеми. В 11 часов приехала Наталья Дмитриевна. Он с нежностью поцеловал ее руку и охотно принял ее предложение приобщиться св. тайн – послал за своим духовником и нетерпеливо его ждал. Между тем говорит, что не может встать и принять его в другой комнате. Тут все было в беспорядке. Когда вошел священник, он крепко его обнял и приобщился с полным сознанием».
* Степан Михайлович Семенов, член Союза Благоденствия. Был арестован в декабре 1825 г., провел четыре месяца в крепости, а потом отправился на службу в Сибирь, где и провел всю оставшуюся жизнь — сначала в Омске, потом в Туринске, а потом в Тобольске.
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 2. М., 2001. С. 55–56.
М. А. Фонвизин — Н. Д. Фонвизиной. Пароход «Орел», 28 апреля 1853 г.
«На пароходе познакомился я с одним иркутским приказчиком, человеком немолодым... он коротко знает наших иркутских товарищей и особенно Трубецких, и говорит с благоговением о государственных преступниках вообще — Вольфа называет целителем и бессребенником, совмещающем в лице своем св. Косьму и Дамиана».
М. А. Фонвизин. Сочинения и письма. Т 1. Иркутск, 1979. С. 375.
24 сентября 1853 г. умирает А. М. Муравьев. Он завещает Вольфу часть дома и немалую сумму денег.
Духовное завещание А. М. Муравьева
"Деревянный дом мой в городе Тобольске, выходящий на Рождественскую улицу, со всеми надворными строениями, предоставляю в полное владение жене моей, Жозефине Адамовне Муравьевой, а флигель, выходящий на Мокрую улицу, с местом, на котором стоит, палисадником и частью дома с воротами на Мокрую улицу, признаю неотъемлемой собственностью товарища моего штатного лекаря при Тобольском остроге Фердинанда Богдановича Вольфа... да как я считаю себя должным 3000 рублей серебром товарищу моему исправляющему должность штатного лекаря при Тобольском остроге Фердинанду Богдановичу Вольфу, то эти 3000 р. серебром должны быть выданы ему без процентов из капитала по его востребованию, а то тех пор, пока он жив и денег тех не потребует, выдавать ему ежегодно по 10 процентов с сего капитала, т. е. по 300 руб. сер., где бы он ни был».
Уход
В. И. Штейгель — С. Г. Батенкову, 25 февраля 1854 г.
«Вчерась получил письмо от нашего Ивана Ивановича с неприятным известием, что положение болезненное нашего товарища Ивана Дмитриевича Якушкина, с которого сыном ты теперь, вероятно, уже хорошо знаком, очень сомнительно, хотя наш Вольф при нем».
Могилы декабристов в Тобольске.В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 290–293.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину. 18 июня 1854 г.
«Мы обедали у Ивана Александровича на именинах. Тут же был и Ферд. Богд., я ужаснулся, взглянув на него вблизи: кажется он многие годы прожил со дня кончины Алекс. Михайловича: так изменился в старость!»
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 290–293.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину, 26 августа 1854 года
«По Тобольску все обстоит благополучно, как обычно начинают рапорт, только дни два твердили "хуже!","плохо!" — нашему Ферд. Богдановичу и с неделю же — Петру Д. Жилину. Верась бюллютень был утешительный. Я третьего дня навещал первого и, к удовольствию, нашел его гораздо лучше, как был за 2 дня пред тем».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 297–301.
В. И. Штейнгель — И. И.Пущину. 5 сентября 1854 г.
«Вчерась поутру пошел навестить отчаянно больного — нашего доброго Фердинанда Богдановича и зашел к Дм. Ив. ...у Вольфа я немножко был утешен, что хотя в начале ночи метался и рыдал, но перед утром хорошо заснул. У него сидел Юшков*; побоявшись тревожить, я не видался, видевшись и простившись накануне... Фердинанду Богдановичу лучше, если верить Типякову».
* Андрей Андреевич, лекарь Тобольской врачебной управы.
** Василий Михайлович, хирург, инспектор врачебной управы.
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 302–304.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. Тобольск. 6 сентября 1854 г.
«...Вольфово положение тоже не вышло из опасности. С сутки сделалось как бы полегче, но решительно еще сказать ничего нельзя — сначала была просто простуда и прошла. Потом ресидив обнаружил тифозную горячку, от которой он, не надеясь встать, сделал духовное завещание и приобщился. Просто беда со всех сторон».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 244.
И. И. Пущин — Г. С. Батенькову. Ялуторовск, 24 сентября 1854 г.
«...В Тобольске Вольф очень хворает. Не могу дождаться почты, чтобы успокоиться на его счет...
РS. Наконец пришла почты и сказала, что Вольфу получше. Обещают даже, что он совершенно поправится. В этом случае всегда готов верить на слово».
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 2. М., 2001. С. 95–96.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину. 30 сентября 1854 г.
«Ах, забыл сказать, что вчерась обедая с Забницом [Вероятно тобольский лекарь Зябницкий], пользующим Ферд. Богд., слышал от него, что нет еще опасности решительной, но нехорошо! Дело в водяной, которая прокрадывается в грудь. Ферд. Богд. как бы обижается, что его хотят лечить, как обыкновенного пациента, и это тоже не совсем хорошо».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 306–308.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. Тобольск. 28 октября 1854 г.
«Здоровье Ф. Б. иногда лучше, иногда навевает безнадежностью. Он сам полагает, что у него накопление воды в груди, и он в продолжении нескольких недель нее мог оставаться в горизонтальном положении - сидя и спал. Несколько дней ему в этом отношении получше. И покрепче себя чувствует. А что будет вперед, Бог знает. Все-таки плохое дело, что после нервной горячки нет настоящего выздоровления».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 248.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. Д. Якушкину. Тобольск. 8 ноября 1854 г.
«...И прочие товарищи, кроме Вольфа, здоровы. Его же здоровье худо поправляется. Все еще есть некоторые признаки грудной водянки, хотя и несовершенные. Сидит дома и скучает».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 249.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину. 10 ноября 1854 г.
«Ферд. Богдановичу опять получше; но тянуть такую канительку, даже и к выздоровлению, избави боже! Я у него был недавно и с сжатым сердцем смотрел на это "прибранное со вкусом" страдание; но привычка вторая натура».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 308–309.
М. К. Юшневская — И. И. Пущину, 15 ноября 1854 г.
«Что бедный Вольф? Нехороший это признак, если думает, что у него образуется вода в груди. Я спрашивала у своего доктора, можно ли надеяться на выздоровление Вольфа, он мне сказал, что трудно определить, не видав больного, а только, по его мнению, очень плохо. Напишите, пожалуйста, об Ферд[инанде] Богд[ановиче]. Может, неожиданно ему лучше, чему бы я очень обрадовалась».
Письма М. К. Юшневской И. И. Пущину (1843–1855)// Декабристское кольцо. Вып. 3. Иркутск, 2017. С. 68–102.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. Тобольск. 18 ноября 1854 г.
«Здоровье Ф. Б. тихо — по крайней мере он не <нрзб> сам выздоровления».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 252.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину. 23 ноября.
«Увы! Наш Ферд. Богданович видимо гаснет!»
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 311–313.
И. И. Пущин — М. Пущиной. [Ялуторовск], 26 ноября 1854 г.
«Вы уже слышали о смерти Катерины Ивановны Трубецкой. Не вдруг свыкнешься с мыслью об этой утрате. В Тобольске очень трудно болен Вольф и, кажется, вряд ли может выздороветь. С прошлого ноября между нами не досчитывается восемь человек…»
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 2. М., 2001. С. 103–104.
С. Г. Волконский — И. И. Пущину. 4 декабря 1854 года.
«Весть о Вольфе — меня огорчила — полезный человек — для человечества, а я ему обязан во многих случаях болезни в семействе признательностью. Естли бог сохранил его в живых, — передай ему добрые мои желания и орячие чувства».
Письма С. Г. Волконского. Летописи Гослитмузея. Кн. 3. М. 1938 г. С. 109.
В. И. Штейнгель — Г. С. Батенкову. 15 декабря 1854 года.
«Нет сомнения, дождемся мы с тобой зари — в невечернем дни. У нас накануне того добрый наш Вольф. Медики одно говорят "плохо". Впрочем, никто его не лечит: он не хочет дозволить это. Его только навещают».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 315–317.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. Тобольск. 17 декабря 1854 г.
Ф. Вольф. Рис. Н. Полянского.«У нас все здоровы — кроме Вольфа, который решительно плох. Весь опух, почти ничего не ест — слаб до чрезвычайности и в беспрестанной спячке, с притуплёнными чувствами. Полагают, что у него вода или размягчение в мозговых оболочках. Вот и еще кандидат для перехода в вечность. Долго ли потянет, неизвестно, но поправиться вряд ли может».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 258.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. 26 декабря 1854 г.
«В самый сочельник вечером в восемь часов вчера у нас скончался Фердинанд Богданович. Последние дни он был все в усыпленном состоянии, потому что вода уже начала действовать на мозг, но он все-таки говорил, хотя слабо, и отвечал дельно. В последний день в шесть часов утра выпил чашку чаю. Митрий потчевал его еще. «Нет, — сказал, — довольно». И, повернув голову на правый бок, заснул. И в этом сне прошел весь день. Перед смертью за несколько минут ускорилось дыхание, потом стало стихать, и сон болезни перешел тихо в сон смертный. Завтра будем его хоронить и положим около Александра Михайловича.
Еще в сентябре месяце после приобщения он сделал духовное завещание во всех формах. Из 3 т[ысяч] капитала 2 т[ысячи] отказал Фролову и 1 т[ысячу] другим минусинским товарищам, а из наличности назначил в память кой-кому из знакомых и друзей свои вещи. 300 р.сер. Матрене,100 р. сер. Башмакову и потом остатки поручил Ивану Алек[сандровичу Анненкову] употребить на добрые дела по его усмотрению. Так как капитал находится в Опекунском совете, то вряд ли обыкновенным путем может быть исполнена эта духовная, сделанная в пользу лиц, не имеющих прав состояния. Но вероятно, о[тец] Г[еоргий] по примеру прежних духовных завещаний утвердит. Спросите у Николая Васильевича, как поступили с духовной Ивана Семеновича [Повало-Швейковского]: через кого она была представлена в Петербург. Засвидетельствована ли она в судебном месте или просто как вышла из рук завещателя. И уведомьте».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 258.
В. И. Штейнгель — И. И. Пущину. 27 декабря 1854 г.
«Тяжкие стенания доброго нашего Вольфа наконец кончились. С 12 часов сегодня он уже в земле — глубоко; но рядом с другом своим, которого лишение сделало его уже скитальцем в собственных стенах*. Ровно через год и месяц он за ним последовал. Со стороны города оказано было тоже участие в лишении, каким ознаменовались похороны друга его. Длинный кортеж тянулся до самой могилы. Между простыми слышны были рассказы о его бескорыстной помощи страждущим: лучшая панегирика!... Вы услышите все от молодых посетителей. У меня еще стеснена грудь”.
*Вольф похоронен рядом с А. Муравьевым.
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 317–319.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. 6 января 1855 г.
«С завещанием нельзя будет поступить к поступлению с Курганским. Тут имел дело капитал в руках Опекунского совета, который без сохранения всех формальностей ничего не выдаст. Следовательно, надо, чтобы засвидетельствовали законные формы завещания, а потом утвердили в III Отделении право лиц, которым завещано, потому что по общим законам завещания в пользу лиц, лишенных прав состояния, законом не приемлются. Все это пойдет в долгий ящик, а избежать нельзя».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 261.
Распределяют оставшийся от Вольфа табак:
П. Бобрищев-Пушкин — И. Пущину. 12 января 1855 г.
«...Иван Александрович [Анненков] велит тоже спросить, не нужно ли из вас кому турецкого табаку — один легкий в 60 коп. серебром, другой крепкий в 85 копеек».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 265.
А. В. Поджио – И. И. Пущину [зима 1855].
«У нас какое-то повторение всего жалобного — столько случаев близких, напоминающих общее назначение наше, что, право, дивишься подчас, каким образом еще не подвергся той же участи. Спиридов убрался! Вольф на пути! И этого свалило Голиафа! Жаль очень мне его, не говоря о личных моих чувствах признательности — но жаль как человека полезного и круг действий которого был так завиден!»
А. В. Поджио. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 161.
В. И. Штейнгель — Г. С. Батенкову. 20 февраля.
«Ты, я думаю, уже знаешь от Ивана Ивановича, что здесь нашего полку убыло: не стало доброго и общеполезного нашего Вольфа. Он лег рядом с другом своим Муравьевым. Схоронили его 27 декабря».
В. И. Штейнгель. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 320–321.
П. С. Бобрищев-Пушкин — И. И. Пущину. 28 февраля 1855 г.
«...Иван Александрович хотел отправить в ваше распоряжение весь оставшийся после Вольфа табак.
Я его, видно, не понял — цену он упоминал для означения достоинства табаков. А посылаем вам для того, чтобы вы распорядились раздачею его из наших товарищей — кому по вкусу — даром».
П. С. Бобрищев-Пушкин. Сочинения и письма. Иркутск, 2007. С. 264–265.
И. И. Пущин — Е. И. Якушкину. [Ялуторовск], 31 декабря 1854 г.
«О кончине Вольфа — вы, верно, это уже знаете от Ж[озефины] Адамовны [Мураквьевой], к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления.
Редеют наши ряды. Как быть. Грустно переживать друзей, но часовой не должен сходить с своего поста, пока нет смены…»
И. И. Пущин. Сочинения и письма. Т. 2. М., 2001. С. 111.
И. И. Горбачевский — Д. И. Завалишину. [Петровский Завод], 3 марта 1855 г.
«...Я получил из Иркутска известия, что в прошлом году умерли Ник. Крюков, Вольф, Фонвизин и Спиридов, — не знаю, знаете ли вы об этом. Для всякого случая пишу к вам об этой потере. Вероятно, у вас там больше новостей, чем у нас. Я кое-как здоров, желаю вам богатырского здоровья, будьте уверены в искреннем желании».
Горбачевский И.И. Записки. Москва. 1963. Цит. по сетевой публикации.
М. К. Юшневская — И. И. Пущину. Малая Разводная, 6 марта 1855 г.
«Жаль мне очень Вольфа. Царство ему Небесное».
Письма М. К. Юшневской И. И. Пущину (1843–1855)// Декабристское кольцо. Вып. 3. Иркутск, 2017. С. 68–102.
Послесловие
Часть средств Вольф завещает П. Фаленбергу (получить тот сумел их только в 1858 г.). О получении Фаленбергом наследства хлопочет И. Анненков. Опубликован фрагмент письма Фаленберга к Анненкову с благодарностью за помощь:
Многоуважаемый Иван Александрович. Письмо ваше от 15 июня со вложением денег, завещанных мне покойным Фердинанд Богдановичем Вольфом, я имел удовольствие получить и препровождаю при сем расписку. Очень благодарен вам, добрейший Иван Александрович, за все хлопоты и старания, принятые вами на себя по делу этого завещания, которые и привели его, наконец, к желанному окончанию…
(Пушкинский Дом, собрание бумаг Анненковых).
Воспоминания Полины Анненковой: с приложением воспоминаний ее дочери О. И. Ивановой и материалов из архива Анненковых. Красноярск, 1977. Цит. по сетевой публикации.
Весной 1855 году умирает Н. Бестужев и вспоминает перед смертью о Вольфе:
«В 1855 г., возвращаясь из Иркутска, Н. А. Бестужев уступил свою теплую повозку какому-то бедному чиновнику, а сам в легкой кошеве переехал Байкал (45 в.), простудился и приехал в Селенгинск больным. Врачебная помощь в Селенгинске была неважная.
— Вот если бы Артамон Муравьев или Франц Богданович (Вольф), — шутил больной... они сразу поставили бы меня на ноги».
И. И. Попов. По следам ссылки декабристов// Устные рассказы о декабристах в Сибири. Иркутск, 1937. С. 73–82.
Рассказ это содержится в воспоминаниях И. И. Попова — революционера, оказавшегося в Кяхте в ссылке в середине 1880 годов. Судя по этим воспоминаниям, в Сибири в это время еще отлично помнили Вольфа и рассказывали о нем.
Продолжали помнить и дальше.
Вот выдержки из статьи Ан. Герасимова. «На могилах декабристов. К 92-ой годовщине», напечатанной в 1917 году в «Вольном Урале» (Екатерингбург, № 35).
Автор посещает могилы декабристов и описывает могилу Вольфа:
«Рядом с Муравьевыми похоронен декабрист — врач Вольф.
Такой же, как и на могиле Муравьевых, памятник-часовенка, с той только разницей, что распятие заменяет здесь простой крест, а на одной из стенок памятника ясно видны известные символы – череп и две накрест сложенные кости, долженствующие, вероятно, напоминать о том враге, с котором боролся Вольф — медик.
По отысканным здесь старым печатным трудам о Тобольске и декабристах в Западной Сибири, Вольф вырисовывается как высокогуманный человек и бескорыстный — врач, друг бедных, отдаленно напоминающий незабвенного врача-филантропа Ф, П. Гааза.
Проведя 10 лет на поселении в Иркутской губернии, военный врач Вольф стал на громадный район известен безвозмездной подачей медицинской помощи.
Не только не брал ничего с бедных Вольф — б. м. единственный врач на обширнейшую область, но наиболее нуждающимся отдавал свои последние гроши.
В Тобольск Вольф был переведен с Высочайшего согласия и, как значилось в указе, с продолжением ему права «заниматься частным врачеванием больных, при строгом наблюдении полиции».
Одинокий холостяк, все имущество которого состояло из медицинских книг, по приезде в Тобольск поселился в доме Муравьева, и еще ревностнее стал отдавать свои силы и знания страждущим.
Могила Ф. Вольфа.Не получая денежной помощи со стороны и ни копейки пособия от казны, Вольф существовал только тем, что получал иногда от богатых пациентов.
Но и из этого гонорара только малую часть оставлял Вольф себе на личные нужды, большая же шла на покупку научных медицинских пособий, новых руководств, инструментов.
И опять-таки – на денежную помощь обращавшимся к нему, как ко врачу, беднякам Тобольска и окрестных мест.
В последние годы жизни в Тобольске, Вольф взял на себя безвозмездно обязанности тюремного врача.
И хлопотал при этом, насколько это возможно было в его положении «политического преступника», об облегчении участи пересылаемых по этапу.
Надпись на памятнике Вольфа коротка:
«Штаб-лекарь Фердинанд Богданович Вольф.
Скончался 24 декабря 1854 г. на 60 г. жизни».
Меня смутило, признаюсь, то, что этими только лаконическими строками ограничились почившие память Вольфа.
Тщательно осмотрев остальные стенки памятника, я не мог найти и следов какой-либо еще надписи, но зато сделал печальное открытие…
На одной из стенок сиротливо торчат чугунные винты; таким винтами здесь, как и на памятнике Муравьева, видимо прикреплены были доски с вылитыми на них надписями, но чугунные доски соблазнили, вероятно, предприимчивых людей и бесполезно торчащие винты красноречиво говорят о том, как плохо хранят тобольчане память живших вреди них декабристов.
…Бросая прощальный взгляд на покосившийся памятник Вольфа, я заметил чьей-то дружеской рукой вложен в трещину чугунной плиты маленький букетик цветов».