И. И. Попов. (Н. И. Верхотуров. 1901 г.).С первых же дней моей жизни в Кяхте1, на меня повеяло декабристами, — точнее воспоминаниями и напоминаниями о той эпохе, когда они бывали в Кяхте. Селенгинск — место ссылки декабристов, где я вскоре побывал, а затем, позднее Петровский Завод, с его каторжной тюрьмой-острогом, специально выстроенным для декабристов, различные реликвии их времен, рассказы современников этой первой массовой интеллигентской группы «политических преступников» — дали мне много нового о декабристах, чего я еще не встречал в печати». В Кяхте мне случайно попал № рукописной газеты, издававшейся в 40-х гг. чиновником Орловым, а потом два номера «Кяхтинского листка», выходившего в свет в 1861 г. В орловской газете сообщалось, что Н. А. Бестужев, вместе со своим учеником-бурятом Цымбиловым, сделал подзорную трубу, а в «Кяхтинском листке» было напечатано письмо М. А. Бестужева к его сестре Е. А.
Я с интересом слушал рассказы А. М. Лушникова2 и Б. В. Белозерова3 о декабристах, в Петровском Заводе я встречался с Занадворовым, бывшем в Петровском Заводе при декабристах унтер-шахмейстером, знал и многих других современников декабристов как в Кяхте, так и в Селенгинске и Петровском заводе, например Хр. Хр. Кандинского4, хранившего теплые воспоминания об этих изгнанниках. Проезжая по деревням и станицам в Забайкалье, встречая стариков-крестьян, казаков и бурят, я мог убедиться, как были глубоки корни, пущенные декабристами в Забайкалье, и как были велики симпатии к ним со стороны населения, называвшего их не по фамилиям, а по именам — Николай Александрович, Михаил Александрович (Бестужевы), Иван Иванович (Горбачевский) и т. д.
Все Забайкалье полно реликвиями, оставшимися от декабристов. Особенно свято сохранялись вещи, сделанные самими декабристами. Родные жены, желая сделать приятное мне и В. А. , поставили в наши комнаты письменный стол-бюро с опускающейся крышкой и кресло, оклеенные орехом и мастерски сделанные Бестужевыми. В настоящее время этот стол и кресло находятся в Кяхтинском музее. У Белозерова в Петровском заводе висели стенные часы, собранные Н. А. Бестужевым; видел и кофейную мельницу, сделанную Бестужевыми. На стене у Б. В. висела акварель, написанная Н. А., а в Сегенгинске у многих были образа его письма. В старом сгоревшем Селенгинском соборе иконостас весь был написан Н. А. Бестужевым. Н. А. был незаурядный художник, что доказывает, между прочим, коллекция портретов декабристов, зарисованная им и изданная М. М. Зензиным. Интересна история этих портретов. Зарисовки портретов Н. А. начал делать с натуры еще в Петровском заводе. По выходе на поселение, он продолжал пополнять коллекцию портретов, но уже по памяти. М. А. Бестужев, Торсон, И. И. Горбачевский и др. делали замечания, сообразно которым Н. А. вносил поправки. Портреты рисовались карандашом.
Н. Бестужев. Молящаяся женщина. 1840-е годы.Оба брата, точнее три брата Бестужевы (третий — Марлинский), были выдающиеся люди, а Н. А., несомненно, был обвеян гениальностью. У Бестужевых была в Селенгинске часовая, ювелирная и оптическая мастерская. Братья поправляли и собирали часы, чинили брошки, очки, браслеты и т. п. В Забайкалье встречались кольца, выкованные Бестужевыми из оков декабристов.
А. Д. Старцев, который обожал Н. А., никогда не снимал чугунного кольца, оправленного в золото и выкованного Н. А. Это обращало внимание иностранцев в Тяньцзине. Вещи, принадлежавшие декабристам и особенно, сделанные ими, были в большом почете у населения; но одна вещь, сделанная и введенная в Забайкалье Бестужевыми благодаря своему широкому распространению, утратила характер реликвии и стала совершенно обычным предметом з забыли даже, что она сделана декабристами Бестужевыми. Это двухколесный экипаж, сидейка, напоминающая по своей идее финскую ратку. Экипаж сделался чрезвычайно удобным для горных дорог и получил самое широкое распространение во всем Забайкалье и Иркутской губернии. Им пользуются и как легковым, и как грузовым экипажем. При нормальном грузе сидейка должна сохранять равновесие как коромысло весов. Сидейка — экипаж для двоих.
Бестужевы улучшили орошение в Забайкалье, усовершенствовали огромное колесо с черпаками, которое приводилось в движение течением реки и посредством черпаков подымало воду на высоту 2-3 сажен в желоба, по которым вода уже сбегала в поля, огороды и сады. Декабристы улучшили, а во многих местах ввели огородничество. С их легкой руки в Забайкалье появились бахчи с арбузами и табаководство.
Селенгинск, Кяхта, Чита, Нерчинск, Акша, многие села и станицы хранили памятки о декабристах. Петровский же завод был полон воспоминаниями о них. Здесь на каждом шагу натыкаешься на места и предметы — гора, падь, дом, мельница, вещь и т. д., не говоря уж о кладбище, которые вызывали воспоминания о ком-нибудь из декабристов. Когда я был на заводе, то живы были и некоторые современники декабристов, ставшие дряхлыми стариками. Только один Б. В. Белозеров, несмотря на свои 65-70 лет, был полон сил, энергии и жизни. Он всегда был готов рассказать о декабристах, «потому что это были такие люди, каких ни раньше, ни после них не было и не может быть». Декабристы — это был своего рода культ Белозерова.
Когда декабристов перевели в Петровский завод, Б. В. был настолько мал, что не помнит этого момента. Но потом отец и другие ему рассказывали, что жители завода сильно заинтересовались небывалыми преступниками, невиданными каторжниками — цареубийцами, сплошь состоящими из князей и графов. Благодаря знатному происхождению каторжников, Николай I назначил комендантом завода С. Г. Лепарского, которому он особенно доверял. Лепарский не был тюремщиком и свою обязанность коменданта понимал в том смысле, что «он не столько должен отягощать, сколько облегчать положение декабристов на каторге». «По отзывам самих декабристов, — прибавлял Белозеров, — Лепарский для них был не тюремщиком, а добрым другом!». С половины 30-х гг. Б. В. уже много помнил и для меня он был незаменимым чичероне по Петровскому Заводу. Он водил меня по поселку, по заводу, где распланировал камера, мастерские: мы карабкались с ним на чердак, где он восстанавливал обсерваторию декабристов, заходили мы с ним в частные дома, принадлежавшие женам декабристов, подымались в горы, ходили по падям, где работали декабристы, обходили кладбище, останавливаясь перед каждой значительной могилой, осматривали остатки лесопилки, приводившейся в движение водой, — она долго стояла без употребления — на Петровском Заводе никто не мог наладить, пока Н. А. Бестужев и Торсон не исправили и не пустили ее в ход.
Н. Бестужев. Вид Петровского завода.Большинство построек декабристов сохранилось и в мое время. При въезде в поселок подымалось большое здание с окнами почти под крышей. Здесь были камеры декабристов, отсюда водили их на работу — молоть 20 фунтов ржи в день. «Больше для вида они работали», — прибавлял Б. В. и продолжал: «Отец мой и другие, а Черепанов5 даже писал, звали острог университетом». У каждого сидевшего в остроге можно было многому научиться. Вот, например, благодаря Якубовичу у нас прекрасное ореховое масло. Якубович так приспособил жернова, которыми мололи рожь, что они стали лущить кедровые орехи и выжимать масло. Декабристы внесли немало улучшений и усовершенствований в литье чугуна, в производство изделий, даже в огородничество и полеводство. Благодаря им у нас появились не только хорошие слесари и токари, но ювелиры и др. Завод снабжал жителей и книгами. У декабристов была хорошая библиотека, они советовали, что читать. «Что и говорить, острог при декабристах был для нас не только университетом, но даже академией».
За острогом, почти сразу, начинался квартал «секретных барынь», где стояли дома жен декабристов — Муравьевой, Ивашевой, Нарышкиной, Фонвизиной, Давыдовой, Анненковой, Трубецкой и Волконской... Некоторые дома почти не изменились, только потемнели. Сохранилась кое у кого и меблировка декабристов. Государственных преступников при царском режиме называли «секретными арестантами». Местное население окрестило и приехавших жен декабристов «секретными барынями». Жены арестантов импонировали местному населению своей внешностью, воспитанием, относительно большим количеством прислуги, которая «секретных барынь» называла «ваше сиятельство»; да с этим титулованием прислуга обращалась и к арестантам-декабристам. Лепарский целовал у барынь ручки. Жены декабристов жили широко, сорили деньгами, чем удивляли местных жителей. Кое-кто воспользовался этой добротой, граничащей с расточительностью, нагревал их и нажил хорошие деньги.
...Жены декабристов любили устраивать свадьбы своей прислуги и местных жителей, крестины, разные праздники для жителей, крестить бурят, помогать, дарить и т. д.
Н. Бестужев. Женская головка.За кварталом «секретных дам» была речка, а за ней стояли частные дома и дом коменданта Лепарского, Над заводом высились горы и сойки. На одной из них был водружен М. С. Луниным большой крест, видимый издалека и сохранившийся в 1891г., когда я был на заводе. Гора с тех пор зовется Лунинской. На этой горе Лунин, перешедший в католичество, любил уединяться и молиться. Среди декабристов Лунин был самый непримиримый: он был строго официален в сношениях с Лепарским, недоступен для надзирателей и вообще мало ладил с начальством. Лунин часто запирался в своем закутке, почти темном, молился, читал вслух по-латыни молитвы и по целым неделям не показывался товарищам, питаясь одним луком и хлебом. Во рту у него остался один зуб, и он, указывая на этот зуб, говорил:
— Хотя один, но и тот против Николая (I).
В конце 30-х годов Лунин вышел на поселение и поселился в с. Урике, около Иркутска. Из Урика неугомонный Лунин писал в Россию письма с резкой критикой правительства. Письма переписывались и в рукописях получили широкое распространение. Переписанные письма попали в руки властей. Автор был открыт. На допросе он не запирался и его снова сослали в Забайкалье, но не в Петровский Завод, а в Акатуй, где он скоропостижно скончался.
— И там поддерживаем могилу, — заметил Б. В. Белозеров и прибавил, — вторичная ссылка Лунина произвела более сильное впечатление в Селенгинске и Петровском Заводе, чем его скоропостижная кончина.
До декабристов в Петровском Заводе не было врача, а с приходом их появился и доктор — Ф. Б. Вольф, которому Лепарский разрешил выходить из каземата и навещать больных. За лечение Вольф не брал ничего, некоторые делали ему иногда подарки — какие-нибудь редкости, китайских бурханов и т. п. Ф. Б. был свой человек у Лепарского, часто обедал у него, проводил вечера. Последние годы Ф. Б. мало ходил к больным, а больше посылал Артамона Муравьева. А. Муравьев был гвардии полковник, а на заводе стал фельдшером, изучил медицину, очень интересовался тибетской «медициной, беседовал с ламами. Вольф говорил, что Муравьев лучше его ставит диагноз.
Лепарский был гуманным, сердечным, внимательным тюремщиком, На многое он смотрел сквозь пальцы. Не зная иностранных языков, он пропускал к декабристам иностранные книги, на которых вместо «читал», что требовалось от него по инструкции, он писал — «видал». Подпись «видал» скоро появилась и на русских книгах.
— Разве я, — оправдывался Лепарский, — могу прочесть все, что им (декабристам] посылают. Дай бог только взглянуть на каждую книгу, да подмахнуть фамилию...
...А. М. Лушников живо рисовал растерянность Лепарского, когда тот узнал о беременности жен декабристов.
— Как я могу донести об этом в Петербург? Ведь мужья должны находиться в казематах и могут видеться с женами полу-час. Много час, да и то при надзирателях. А тут ребенок? Что же это такое? Ох, подвели. Нет, больше не буду пускать заключенных к женам...
Н. А. Чарушин и И. И. Попов.Но назавтра и Волконский, и Трубецкой, и Анненков, и Фонвизин и др. шли к женам, никто не задерживал их, тюремщик для виду следовал за заключенными, угощался на кухне, а «арестант» становился хозяином дома, «вашим сиятельством», ходил куда хотел, принимал кого хотел.
Когда совершались крестины новорожденного, то в доме собирались все — и декабристы, и жители, и даже администрация. Священник записывал новорожденного в книгу, как родившегося от отца ссыльно-каторжного и законной его супруги, которую титуловал, например, княгиней Волконской.
Декабристы также отлично относились к коменданту. Когда, он умер» то они собственноручно выкопали могилу, сделали склеп, а потом поставили памятник, который сами отлили на заводе из чугуна. Памятник должен был изображать два дерева, перевязанные крестообразно. Во время отливки, когда стали охлаждать памятник, отлитый крест надломился. Думали его перелить, но Горбачевский запротестовал:
— Зачем переливать. Поставим надломленный крест. По идее это мне нравится: надломленный крест будет символизировать сломленную жизнь...
И надломленный крест поставили... Таким я его видел на кладбище Петровского Завода среди могил Пестова, гр. Муравьевой, Горбачевского, детей. Каждая из могил имела памятник или часовню. Часовня над могилой Муравьевой была сложена Афиногеном Анфимовичем Посельским6, который был казачьим офицером Забайкальского войска. Он почитал декабристов и был недурным архитектором. Во время укладки часовни Посельский завтракал и обедал у Лепарского, так как до дому ему было ходить далеко.
Знакомство декабристов с кяхтинцами началось еще в 30-е годы. Уже в это время Боткин, Игумнов, Баснин и др. присылали в Петровский Завод чай, китайские материи, вина и пр. и сами приезжали знакомиться с декабристами. Более тесное сближение между декабристами и кяхтинцами произошло уже после 1839 года, когда Бестужевы и Торсон были поселены в Селенгинске, лежащем в 90 верстах от Кяхты. У кяхтинцев были дела с М. М. Лушниковым, а многие с ним и дружили, Бестужевы, как я уже говорил, сдружились с М. М. и через него познакомились с Нерпиным7, Ситниковым, Сабашниковым8, Носковым и др. В начале 40-х гг. декабристам был запрещен выезд из Селенгинска: кяхтинцы приезжали в Селенгинск навещать их. Но в конце 40-х гг., особенно когда к Бестужевым приехала из Москвы их сестра Елена Александровна, они стали ездить в Кяхту часто и обыкновенно останавливались у В. Н. Сабашникова. С Бестужевыми приезжал в Кяхту иногда и И. И. Горбачевский, у которого в Кяхте было много друзей. Н. А. Бестужева не раз приглашали в Кяхту рисовать портреты купцов. Он реставрировал попортившиеся в кяхтинском соборе иконы, написанные итальянцами.
А. М. Лушников.Бестужевы поселились в Селенгинске не в самом городе, а в 5 верстах от него, в пади, на берегу Селенги, где они построили дом, завели огород, пашню и покосы. Но потом они открыли мастерскую в самом городе. А. М. Лушников рассказывал мне, что братья всегда были за работой. Он часто забегал к ним и смотрел как они «мастерят» разные для него интересные, а часто и невиданные вещи.
— Смотри, Алеша, учись, читай, больше читай. Что не поймешь, приходи к нам, — не раз говорили ему братья.
— Смотри, Алеша, учись, читай, больше читай. Что не поймешь, приходи к нам, — не раз говорили ему братья.
— Я хорошо знал многих декабристов, — говорил А. М. Лушников, — видел, как взрослые и даже начальство уважают их. В моей маленькой голове никак не укладывалась мысль, что такие умные, хорошие люди пошли против царя. И вот как-то я спросил М. А. Бестужева, который мне казался проще других:
— Скажите, почему вы пошли против царя?
М. А. долго и внимательно посмотрел на меня, а потом сказал:
— Ничего не скажу тебе Алеша... молод еще, не поймешь. Учись, читай, вырастешь, а тогда сам мне многое расскажешь. А теперь люби всех и старайся больше делать добра...
Я спросил отца, но и тот не дал прямого ответа, а сказал, что декабристы желали освободить крепостных, и их за это сослали.
У Бестужевых была хорошая библиотека, а потом еще сестра Е. А. привезла много книг. Они часто получали посылки с книгами. Они охотно давали читать книги на сторону и указывали, что нужно читать.
В 1855 г., возвращаясь из Иркутска, Н. А. Бестужев уступил свою теплую повозку какому-то бедному чиновнику, а сам в легкой кошеве переехал Байкал (45 в.), простудился и приехал в Селенгинск больным. Врачебная помощь в Селенгинске была неважная.
— Вот если бы Артамон Муравьев или Франц Богданович (Вольф), — шутил больной... они сразу поставили бы меня на ноги.
Ho здоровье уже было надломлено, и Н. А. скончался. Его похоронили там, где вначале была заимка Бестужевых и где уже были похоронены дети Торсона. Здесь же впоследствии была погребена и жена М. А. Бестужева. Белозеров и Лушников обнесли могилы каменной оградой с резной чугунной дверью. Над могилами поставили памятники — цилиндрические колонны с бронзовыми крестам на них. Двери и памятники были вылиты на Петровском Заводе. Рядом с могилами была построена часовня. С парохода, когда проезжаешь по Селенге мимо Бестужевской пади, — видны эти памятники. Капитан, матросы и многие пассажиры, проезжая мимо этой пади, обыкновенно обнажали головы и крестились.
Кяхтинское купечество 1880-х годов.Бестужев и Горбачевский были среди декабристов наиболее близки кяхтинцам. Но кяхтинцы знали и Д. И. Завалишина, а некоторые переписывались с ним. Он был в Забайкалье не менее популярным, чем Бестужевы. Завалишин имел большое влияние на забайкальскую администрацию. Бестужевы относились к нему сдержанно, и Завалишин никогда не бывал в Селенгинске. Белозеров лично знал Завалишина и считал его чрезвычайно умным человеком, но «немного помешанным на религиозности». Лушникову и Белозерову не нравилось, что Завалишин, вопреки отзывам всех декабристов, даже нетерпимого Лунина, отрицательно отзывался о коменданте Петровского Завода Лепарском. Во время известной полемики Завалишина с Муравьевым-Амурским, но поводу амурских дел, Д. И. обращался в Кяхту с просьбой давать ему материалы для его статей в «Морском Сборнике», Л. Молчанов и Д. Синицын посылали ему какие-то материалы.
Лушников и особенно Белозеров, который часто бывал в Иркутске, знали С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого. Белозеров подметил у первого черту, какой не было у Трубецкого, не говоря уже о Бестужевых. «Я, — говорил Белозеров, — всегда называл Волконского «князь», а многие величали его «ваше сиятельство». С. Г. это, по-видимому, нравилось, а Трубецкой сразу же, когда я назвал его князем, оборвал меня и просил называть его по имени и отчеству».
— Я и прежде не любил титулования, а теперь оно мне и совсем не к лицу,— заметил он.
...Уклад жизни вообще в Сибири и в Кяхте в особенности был иной, чем в Европейской России. Как я уже говорил, в Кяхте было самоуправление; в Селенгинске жили англичане, и местность, где стоял их дом и где похоронены жена и дети миссионера, до сих нор называется «Англичанкой», Англичане часто бывали в Кяхте, и хотя после революции 48 года они были выселены из Сибири, но влияние их для кяхтинцев не прошло бесследно. Кяхтинские купцы все были либералы и много читали.
В 50-х гг. они регулярно получали «Полярную звезду», а потом «Колокол». Декабристы пробудили в кяхтинцах интерес к политике и к общественным вопросам еще тогда, когда вся Россия была погружена в глубокий сон. Такое событие как издание вольной русской типографии в Лондоне не могло не заинтересовать кяхтинцев. Были приложены старания, чтобы получить издания этой типографии, До 1861 г. «Полярная звезда» пересылалась через Европейскую Россию, а с 1861 г., когда началась торговля с Китаем, заграничные издания и «Колокол» совершали к некотором роде кругосветное путешествие; они шли на Тянь-цзинь, а оттуда по русской почте, через Монголию, в Маймачен, откуда уже поступали к В. Н. Сабашникову или А. М. Лушникову.
Кяхта в 1885-86, фото Дж. Кеннана.Нелегальная литература не скрывалась, а напротив каждая книжка журналов — нелегальных и легальных — служила материалом для собеседований, в которых принимали участие не только купцы и их служащие, но даже пограничный губернатор — А. И. Деспот-Зенович, приехавший в Кяхту для того, чтобы искоренить контрабанду. Он с большим уважением относился к М. А. Бестужеву, который незадолго до отъезда Зеновича в Тобольск приезжал со всей семьей в Кяхту и остановился у А. М. Лушникова, По словам последнего, Бестужев и Зенович виделись ежедневно. Во время пребывания Бестужева в Кяхте получилось какое-то заграничное издание, и кяхтинцы собрались у В. И. Сабашникова. По поводу этого вечера М. А. Бестужев писал сестре: «…день закончился литературным вечером у В. Н. С[абашникова]: мне, после Николаевска, впервые довелось слышать смелые суждения и жаркие споры».
Деспот-Зенович принимал деятельное участие в прениях по поводу прочитанных статей и добродушно посмеивался кяхтинцам:
— Вот узнали бы, что я с вами читаю Герцена и спорю по поводу прочитанного с М. А. Бестужевым, — влетело бы и мне, и вам, и вашим старшинам, пропускающим такой вредный товар, как издания «Вольной типографии».
Но об этих беседах вне Кяхты знали только в Селенгинске и Петровской Заводе, Быть может Н. Н. Муравьеву и писали в Иркутск, но он покрывал своего родственника Зеновича, которого принял на службу после больших трений с Петербургом. В Кяхте не находилось доносчика, местное чиновничество само было не прочь и почитать Герцена, Жандармов же в Кяхте и вообще за Байкалом не было и при мне. Забайкалье до проведения железной дороги было избавлено от синих мундиров. По прочтении Герцена в Кяхте, он пересылался в Селенгинск, а оттуда в Петровский Завод, где его читали Горбачевский и Белозеров. Кяхта служила и передаточным пунктом для корреспонденции Герцену, которые получались в Кяхту с оказией, а потом пересылались в Тяныдзин, А. Д. Старцеву, а оттуда письма уже свободно шли в Лондон. Этим путем М. В. Загоскин иногда пересылал свои иркутские корреспонденции в «Колокол», Через Кяхту Герцену питал и М. А. Бестужев. Когда установились сношения с Китаем, а в Калгане и Тяньцзине возникли русские фактории, кяхтинцы не раз переводили в Лондон в фонд «Вольной типографии» деньги.
А. М. Лушников с семейством на даче.В 1860 г. Деспот-Зенович выхлопотал издание в Кяхте «Кяхтинского листка». Он был цензором и, как говорил, А. М. Лушников, фактическим редактором его. Он сам писал в газете, конечно, не подписываясь, и других подбивал писать, указывая темы. Ом убедил М. А. Бестужева напечатать в № 3 «Листка» его письмо к сестре Е. А. «Воображаю твое удивление «шер Элен», когда ответ на последнее твое письмо причтешь печатно в «Кяхтинском Листке». В этом же письме М. А. пишет о выходе в свет №1 «Кяхтинского Листка».
«Третьего дня мы — писал М. Д. — приветствовали новорожденное дитя — 1-й № Кяхтинского Листка», явившийся поутру на свет божий. Между общими пожеланиями присутствующих я выразил свое пожелание, чтоб ребенок был воспитан без пеленок. Все с любопытством его рассматривали. Ничего... Парнишка здоровый, опрятненький, с замечательной физиономией и уже царапается. Ничего, душенька, поцарапайтесь на здоровье — это сделает других осторожнее, но я бы ей (?) посоветовал ноготки остричь покруглее, чтобы они не были похожи на когти и вместо[Здесь и далее, где стоят многоточия, слова в листке стерлись и восстановить их не могли.] при этой операции нежных... вместо книпе-кнапе, я бы желал, чтобы ему... латинский афоризм»…
После отъезда Зеновича из Кяхты издание «Кяхтинского Листка» прекратилось. Кяхтинцы провожали Зеновича, а некоторые доехали с ним до Селенгинска и привели целый день у М. А. Бестужева и все вместе ездили в Бестужевскую падь на могилы декабристов и там отслужили панихиду.
В 1866 г. у М. А. умерла жена, Он был женат на дочери казачьего есаула Селиванова. На похороны приезжали из Петровского Завода. М. А. был сильно огорчен, а вскоре постиг его новый удар: в Петербурге в пансионе скончалась его старшая дочь... М. А. Бестужева стали уговаривать, чтобы он уехал в Москву к сестрам. М. А. сдался на доводы друзей, съездил в Кяхту проститься, дождался И. И. Горбачевского, которого уговаривал ехать с собой, но тот решительно отказался. Отслужили панихиду на могиле Н. А. Бестужева и жены М. А. , затем была обедня с молебном в соборе, где священник сказал слово на тему о том, как город много обязан Бестужевым. Обед, во время которого было сказано немало речей, — и М. А. уехал в Россию, провожаемый всем городом. После отъезда Бестужева, в Забайкалье, в Петровском Заводе остался один декабрист И. И. Горбачевский. Он как-то замкнулся, больше сидел за переводами, которые дарил и посылал П. И. Першину9, заботился о преступниках, выходящих на волю, стараясь им помочь и устроить их. В I869 г. он скончался и был похоронен на кладбище Петровского Завода. Б. В. Белозеров поставил памятник на его могиле.
Некрополь в Селенгинске.Незадолго до своей смерти И. И. Горбачевский много смеялся над эпизодом, имевшим место в Селенгинске и рассказанным ему Белозеровым.
Правительство запросили дореформенные городские магистраты но поводу предстоящей городской реформы. Городской судья собрал селенгинских обывателей, которые поняли вопрос так, что предстоит издание основного имперского закона. Многие из граждан пожалели, что между ними нет М. А. Бестужева, который мог бы разъяснить многое. Все испытывали затруднения, а тут еще городской судья, представитель городского магистрата, указал, что время не терпит и нужно вопрос разрешить тотчас же.
Тогда один из селенжан, поклонник Герцена, Гарибальди и Кавура, только что прочитавший статью Добролюбова «Проповеди отца Гавацци», уже немолодой Седов, внес предложение: «Если нельзя ждать, чтобы посоветоваться с знающими людьми, то напишем, что нам нужна итальянская конституция. Также необходимо просить, чтоб вернули из ссылки Михайлова, Чернышевского и др., а также, чтобы вызвали Герцена в Россию на совещание о конституции».
— Так все и записали в протокол? — спрашивал, смеясь, Горбачевский. Белозеров только что вернулся из Селенгинска.
И. Попов. «Минувшее и пережитое». 1924 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
[Примечания подготовлены для специально для сетевой публикации. — Ю. М.]