Ек. Ю. Лебедева, Ю. П. Морозова. «…Желал для себя кончину безболезненную и мгновенную…»

ДОКУМЕНТЫ | Переписка

Ек. Ю. Лебедева, Ю. П. Морозова. «…Желал для себя кончину безболезненную и мгновенную…»

В окрестностях Иркутска в 1840-е гг. складывается большая колония декабристов, вышедших на поселение. В Малой Разводной живут Юшневские, А. З. Муравьев и братья Борисовы, Сутгоф тоже неподалеку, во Введенской слободе, потом в Усть-Куде, в Урике — Волконские, Никита и Александр Муравьевы, Вольф, в Оеке — Трубецкие и Ф. Вадковский. Все эти населенные пункты находятся относительно рядом, декабристы поддерживают тесную связь и навещают друг друга. 1840-е годы для всех этих людей, с одной стороны, время относительной устроенности: все осели, живут своими домами, бывают в Иркутске, общаются с польскими ссыльными, преподают, занимаются огородами. Но с другой стороны – это время безвременья и безнадежности: каторга закончилась, но возвращение в Россию невозможно, товарищей разбросало по всей Сибири, начинают одолевать болезни и приближающаяся старость. Околоиркутская колония сокращается: весной 1843 года умирает Никита Муравьев, в январе 1844 года — Федор Вадковский и Алексей Юшневский (именно этому и посвящена публикация), осенью 1846 — Артамон Муравьев. Тогда же, в 1844 году, правда уже не здесь, а в Тобольске умирает князь Александр Барятинский.   В начале 1844 года случается мистическая история. То ли Наталье Фонвизиной, то ли нескольким людям сразу является некая белая женщина (в которой то ли узнают, то ли нет дух давно покойной Александрины Муравьевой), в руках у которой — три белых шара.  Три смерти: Вадковский, Юшневский и Барятинский.

*

Первый документ – это письмо декабриста Александра Сутгофа к П. Н.  Свистунову. Сутгоф оказывается в Оеке в начале января 1844 года, становится свидетелем смерти Ф. Вадковского и А. Юшневского и подробно описывает все, что видел.

1

21 января 1844

Любезный друг Петр Николаевич

 

Письмо твое от 12 октября долго лежало на столе моем, этот раз не леность мешала мне отвечать на него, а продолжительная и мучительная болезнь Вадковского. Ты верно уж слышал, что он 7 января в 7 чесов ввечера скончался на руках моих, Трубецкова и Александра [Муравьева]. Болезнь его до того измучила, что по нем оставались только кости и кожа, ноги его давно были без действия, его всякий раз поддерживали на руках, когда он пересаживался в свои кресла. Несколько раз в продолжении болезни ему отдавало и аппетит являлся, но силы видимо ежедневно уменьшались, он жил одними лекарствами1. До 26 декабря всякий раз, что боли в желудке уменьшались, он забывал все прошедшее и был весел и мил как прежде. В первые дни праздников ему сделалось очень плохо: правое ухо начало у него ежедневно закладывать, голос до того ослабевать, что последние дни он почти все молчал, а когда спрашивал что, трудно было его разслушать. 7 в первом чесу приехал Персин2 [2], посмотрел его пульс и показал мне пальцами, что ему не более двух дней остается жить. (//л. 65) Мы вышли в другую комнату, Вадковской в ту же минуту позвал нас назад, он очень взволновался и говорил, что мокрота его душит в груди, Персин опять пощупал его пульс и сказал, что он и суток не проживет. Обедать мы поехали к Трубецким, за вторым блюдом прискакал человек сказать, что Вад[ковский] умирает, Трубецкой и я бросились к нему и застали его уже на постели спящим, я остался, а Сер[гей] Петр[ович] поехал успокоить свою и мою жену3.

Через 10 минут он проснулся, попросил, чтобы его пересадили в кресло, только что мы его пошевелили, с ним сделались судорги и глаза начали закатываться, он громко закричал мне c’est la mort, la mort, и без чувств повалился на подушку; я скорей послал за священником и С[ергеем] Петр[овичем], а сам начал тереть виски Вадко[вского] эфиром. _ Он отошел, приказал принесть портфель свой, передал его мне, с письмами, которые он написал к сестрам своим, и мне с Сер[геем] Петр[овичем] о разпоряжениях после его смерти, словесно просил меня раздать его платья, белье и лошадей его людям, похоронить его просто в 4 досках, на церемонию пригласить одного священника и причетчика. _ В это время съехались Катерина Ив[ановна Трубецкая], Юшневский, Тру[бецкой], Персин и Алекса[ндр Муравьев]. Вадковской пожал (//л. 66) каждому руку и просил у всех прощения и потом все молчал; руку свою он подал мне и пока был в памяти, требовал, чтобы я держал ее. Почти за час до смерти он лишился памяти и движения, устремил глаза в окно и в таком положении тихо скончался. _

Он часто вспоминал тебя и всегда просил, чтобы ему показывали твои письма4. Какую-нибудь из его вещиц, которую ты прежде знавал, мы пришлем тебе. Похороны Вадковского были 10 числа, накануне все наши съехались. Алексей Петрович также, но уже ночью, по утру я услышал его голос и отправился к нему, он был совершенно здоров и весело разговаривал с братьями Поджио. Перед выносом он объявил, что опасаясь за глаза свои, он нести гроба не будет, а для проформы пойдет возле гроба, я же упрашивал его идти подалее от гроба, что иначе он будет только нам мешать. Сначала он так и сделал, но потом подошел к Сер[гею] Петро[вичу] и начал ему помогать, поддерживать холстину. Сер[гей] Пет[рович] уступил ему свое место, а сам взял заднюю часть гроба руками, и пришедши в церковь, жаловался, что ему оттянуло совсем руки. Алек[сей] Петро[вич] отвечал, что это от того, что слишком скоро шли; нам же, напротив, показалось, что мы (//л. 67) слишком медленно несли; в то время Дьякон вышел с Евангелием, мы стали в кружок и не прошло пяти минут, как мы увидели, что Але[ксей] Пет[рович] медленно падает назад. Вольф и мы все, полагая, что это обморок, бросились к нему и начали брызгать на него водою. Он тяжело вздохнул раза три или четыре и остался в том же положении. Мы его вынесли в сани и отвезли в дом Вадковского. Там Вольф пускал ему кровь, оттирал руки и ноги, но без всякой пользы. К счастию, Марья Казимировна была в это время больна и оставалась в Разводной. Друзья ее имели время приготовить ее, а между тем следствие имело время вскрыть тело, так что она и не знала об этом.

Вот тебе, Любезный Друг, все подробности наших горестных приключений. _ Жена моя тебе кланяется. До свидания.

Дружески Преданный тебе

Сутгоф».

ГАРФ ф. 1712. оп. 1. д. 10. Лл. 64-67.

 

Комментарии

1 ↩ Ф. Ф. Вадковский болеет давно, ему даже разрешали ездить лечиться на Туркинские воды (в компании с А. Барятинским и И. Повало-Швейковским). Подробно об этом можно прочитать в статье Ек. Лебедевой Каторга и курорт (декабристы на минеральных водах Забайкалья) http://decabristy-online.ru/research/issl2-prav-stati/katorga-i-kurort-dekabristy-na-mineralnyh-vodah-zabajkalya/. «Здоровья, кажется, никто из нас оттуда не вывез», – так пишет Вадковский по итогам этого лечения. Диагноза ему поставить, кажется, невозможно – слишком мало у нас данных. М. Юшневская пишет о том, что он «страдает известными его припадками», а потом о том, что у него «скир в желудке», И. Якушкин - что у него «грыжа».

2↩И. С. Персин (1804 – после 1869), иркутский врач, тесно связанный с колонией декабристов. После выхода Ф. Б. Вольфа на поселение оказывал помощь оставшимся в Петровском заводе. Наиболее тесно дружил с Трубецкими, не только заботился об их здоровье, но и стал поверенным в их делах, ездил по их поручениям в Россию.

3↩В 1839 году Сутгоф женится на дочери горного штабс-лекаря Анне Федосеевне Янчуковой.

 

4↩Вадковского и Свистунова объединяет немало. Например, оба они члены того, что называется «Южной управой Северного общества», Вадковский Свистунова в нее и принимает. А еще Вадковского, Свистунова и Юшневского объединяла любовь к музыке: все они были музыкантами и участвовали в скрипичном квартете, образовавшемся на каторге (Ф. Вадковский — 1-я скрипка, Н. Крюков — 2-я скрипка, А. Юшневский — альт, П. Свистунов — виолончель).

 

 

2

Второй документ, который, возможно, именно из-за тяжелой темы, не был опубликован П. В. Голубовским в «Письмах  декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири» (Киев., 1908) и так и не вошел ни в одну из последующих публикаций писем М. К. Юшневской. Это   письмо, которое Мария Казимировна Юшневская пишет Семену Юшневскому, брату декабриста и своему основному российскому адресату, примерно через месяц после смерти мужа, 7 февраля 1844 года. Оно описывает и саму эту смерть, результаты вскрытия тела и похороны. О самой смерти брата Семен уже извещен — почти сразу ему пишет Ар. Зах. Муравьев.

 

Мария Казимировна Юшневская — Семену Петровичу Юшневскому1

 

7 февраля 1844 г.

Малая Разводная

 

(Л. 1)Ты поймешь, мой друг и брат, что сил у меня нет нисколько — не только писать не в силах но говорить даже не могу, кроткий добродетельный наш друг оставил меня оплакивать тяжелую потерю. 18 лет переносил тяжкую мучительную жизнь — страдал душевно в разлуке с Милыми Сердцу. Все это имело на него сильно влияние. Физические страдания для него были сносны, он никогда не роптал на лишения разного рода, даже меня научил своим примером. Он никогда не жаловался на недостаток. Да и могла ли я роптать когда-нибудь Ангел мой, Праведный мой (муж) так покорился судьбе и воле Господней, что мне грех было бы жаловаться (л. 1 об.) хоть бы лишения наши были еще того сильнее. Ты уже знаешь, что брат твой скончался в церкви во время чтения Евангелия. Сильный апоплексический удар в несколько секунд его у нас отнял. Когда у нашего добродетельного друга стала правая нога несколько подвигаться назад — товарищи его, стоявшие подле него думали, что он хотел стать на колени — но увидя, что он падает, подскочили его поддержать — он упал на руки Вольфу и Волконскому2 и только два раза вздохнул, как будто у него стеснило в груди, но уже в это время он был мертв. Оттирали, пустили кровь, по два прореза зделали на руках, вспрыски (л. 2) вали холодною водою _ Ничто ни на минуту (?) не дало ему жизни. Всегдашнее его желание было умереть, как умер его отец3, только желал умереть в одно время со мною, первое сбылось, а я осталась страдать. Еще желал он, чтобы его вскрыли после смерти и это сбылось4. Приливы крови были неслыханно сильные в голову и прошла кровь по позвоночному столбу. В мозгу жилки были до того налиты кровью, что местами прорвались. Спина, затылок, правая сторона лица, ухо все было тот час красно синеватого цвета, нохти синие и поражена левая сторона ударом. Мозг, и вся внутренность его были совершенно здоровы. Легкое изрезали две доли — сердце обтянуто жиром (л. 2 об.).

Между тем он был очень худ. Дней за 10ть до его кончины показалось на правой ноге пятно будто горчичник ставили _ Нисколько его не болело и он думал надавил себе сидя заложивши ногу на ногу. Когда он скончался пятно это зделалось твердо. Когда разрезали в полпальца толщиною было студенистое все это место. Меня не взял муж мой с собою, уезжая в Аек, чтобы проводить тело товарища Вадковского — болела, простудив мои глаза, и нога у меня в ревматизме. Он очень любил Вадковского и жалел его душевно. Но говорил, слава Богу, что он кончил страдания, несколько месяцев сильно мучился бедный больной и высох как скилет _ у него (л. 3) был скир(?) в желудке.

Муж мой все говорил да избавит Бог от этаких страданий каждого. И поминутно говаривал - как бы хотелось умереть без страданий.

Ты не можешь себе представить, какое впечатление сделала внезапная смерть нашего добродетельного друга. Все его знакомые и незнакомые жалеет _ везде говорят, что жизнь его была необыкновенная, всегда тихий, кроткий, терпеливый, примерной доброты, никогда никого ни чем не огорчил - жил как праведник, и умер необыкновенно в Храме Господнем и во время чтения Евангелия. С б[л]агоговением подходили к телу Нашего Ангела и в один голос отдавали ему справедливость, что (л. 3 об.) был примерный человек. Один отец5 подвел детей своих к гробу Нашего Ангела _ и сказал им берите пример с етого добродетельного человека, живете как он жил, и будете щастливыми, и так любимы, как он был. Никогда не видывала, чтобы и как-нибудь так плакали, жалели, и в один голос говорили святой человек!

Боже мой! Боже мой! Моя потеря жестока. Вся жизнь его, помышления, заботы — все было посвящено одной мне. И в несколько секунд все для меня потеряно, осталась круглою сиротою. — Что будет со мною? что моя жизнь теперь, для кого она нужна, для чего жить, неужели еще не довольно моих страданий! Да будет (л. 4) воля Господня надо мною. Муж мой для меня примером — будь терпеливой и покорной. Боже мой, с какой покорностью переносил он свое положение. Никогда не пожаловался _ и если заговорил когда-нибудь о лишениях, то только когда я бывала нездорова и ему казалось, что мне не так покойно, как бы он желал. У него не было другой заботы, всегда я, одна я в его помышлении, бывало голова у меня разболится, не отходит и боится, чтобы я не умерла. Все говаривал: ты все хвораешь, а я всегда здоров. Его уже на свете нет — а я даже в эти дни не чувствую никаких недугов, горесть моя слишком велика, чтобы замечать физические страдания. _(л. 4 об.) — отдай от меня письмо Матушке, и побереги старушку6. Ар. З. Муравьев отправил тебе письмо7, которое брат к тебе написал накануне его кончины. — О себе еще ничего не умею сказать тебе. Будет что Богу угодно — стану думать о себе, то скажу, что придумаю — ехать в свое отечество надо иметь способы, дорога большая, _ а я теперь должна думать, как здесь устроить делишки и заплатить долги8. Поцелуй за меня сестру Идалию9 и своих детей. Да сохранит вас Бог в добром здоровьи.

друг ваш и сестра

М. Юшневская.

Мне объявлены прежние мои права11. Пиши прямо на мое имя.

на полях

Я тебе на память спрятала что могла из вещей твоего брата и пришлю11.

Отдел рукописей РГБ. Ф. 370. Оп. 1. Д. 43. Лл. 1-4 об.

Комментарии

1 ↩ Семен Петрович Юшневский (1801- после 1856) — младший брат Алексея Петровича Юшневского, главный адресат сохранившихся писем из Сибири. Член Южного общества, был арестован в январе 1826 года и побывал под следствием, после 13 июля 1826 года еще месяц просидел в крепости и вернулся под надзор в Тульчин. До конца жизни жил в имении Хрустовая (совр. Приднестровье), был женат, имел 6 детей. В 1832 года стал поветовым предводителем дворянства, в 1835 получил звание камер-юнкера, был попечителем Каменец-Подольской гимназии.

2↩ Юшневский умирает на руках двух близких друзей. Ф. Б. Вольф (1796\97-1854) — член южного общества декабристов, штаб-врач при полевом генерал-штаб-докторе 2-й армии, близкий друг всего семейства Юшневских еще по Тульчину. Неоднократно упоминается в переписке, в Петровском заводе именно он следит за здоровьем обоих супругов. С. Г. Волконский (1788-1865) — член Южного общества, глава Каменской управы, знаком и дружен с Юшневским тоже еще с 1820-х годов. Именно его жена — Мария Волконская — поддерживает переписку Марии Казимировны с мужем до ее приезда в Сибирь.

3 ↩ Петр Христофорович Юшневский (? – 1825). Всю жизнь служил по таможенному ведомству, начальник Дубоссарского таможенного округа с 1811 года. О его кончине пишет в воспоминаниях А. Розен: «Я хорошо помню, как он [А. П. Юшневский] мне рассказывал в петровской тюрьме о внезапной кончине отца своего, пораженного ударом молнии, и как он желал для себя кончину безболезненную и мгновенную».

4↩ Во время смерти А. П. Юшневского присутствуют два врача. Ф. Б. Вольф и И. С. Персин. Ф. Вольф на этот момент уже имеет официальное разрешение заниматься медицинской практикой, так что кто из них проводит вскрытие, неизвестно.

5 ↩ Юшневские в последние годы в Малой Разводной брали на воспитание и обучение купеческих детей. С большой вероятностью, этот отец с детьми – купец А. В. Белоголовый (1806–1860), сыновья которого, Николай и Андрей, обучались у Юшневских. Николай впоследствии написал воспоминания, в которых описывает этот период (Н. Белоголовый «Из воспоминаний сибиряка о декабристах»). Кроме того, есть еще одно свидетельство о присутствовавших на похоронах. В 1840-е годы в Сибири появляется множество новых политических ссыльных — поляков, они общаются с декабристами. Юшневские, оба отлично знающие польский, поддерживают эти связи особенно активно. Один из ссыльных, Юлиан Сабиньский, оказавшийся на поселении в Урике, пишет в воспоминаниях о том, что на похоронах Юшневского собирается не только декабристская, но и польская колония: «Уже под вечер возвратился я из Разводной, где на похороны Юшневского собрались все его товарищи, поселенные в той округе. Из наших присутствующими были: Михальский с женой и сыном, Голыньский, Лесьневичова с сыном и я. Йоахим, Янишевский и Новицкий, сами больные, приехать туда не могли. Во время этого события я познакомился с двумя членами из общества русских изгнанников 1826 г[ода], до того не знакомыми мне лично: Сутгофом, поселенным в нескольких верстах от Урика, и Бечасным». (Ю. Сабиньский. Дневник моей неволи. Иркутск. 2015., С. 126).

6↩ Дарья Ивановна Круликовская (ок. 1770-1850), мать М. К. Юшневской. Жила после отъезда дочери в Сибирь в Хрустовой или неподалеку от нее на попечении Семена Юшневского. До возвращения дочери из Сибири не дожила.

7 ↩ А. З. Муравьев (1793-1846), декабрист, член Южного общества, сосед Юшневских по поселению в Малой Разводной (пока они не обзавелись своим домом, то жили у него). Именно он 19 января (получено 11 марта) пишет Семену о смерти А. Юшневского (сама Юшневская, видимо, не в состоянии писать сразу после известий).

8↩ М. К. Юшневская успешно расплатилась с долгами мужа к 1849 году, но еще некоторое время расплачивалась со своими. Уже в 1849 году она пишет Семену: «Все долги, оставшиеся после покойного брата твоего заплатила. Теперь собственно мои плачу, сделанные по неожиданной кончине дорогого нашего друга и требующие издержек в тогдашнее время. По здешней же дороговизне я принуждена была одни платить, другие делать — жить хоть очень бедно издерживать необходимо» (Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г. C. 147-149).

9 ↩ Италия Акимовна Вржещ, жена С. Юшневского.

10↩ Первое время после смерти мужа М. Юшневская (да и все окружающие) свято уверены, что женам государственных преступников, оставшихся вдовами, в полном объеме возвращаются их права, и они имеют право на отъезд в Россию. Зимой 1844 года Юшневская еще думает, что уже летом сможет обнять оставшихся в России мать и дочь, пишет несколько прошений – на имя А. Бенкендорфа, потом на имя А. Орлова. Но выехать ей в итоге не разрешают, так что она остается в Сибири до амнистии.

11 ↩ Об оставшихся после А. Юшневского вещах есть только одно упоминание в дальнейшей опубликованной переписке: «Вот, мой друг и брат, посылаю тебе твоего брата кремниво — монгольское. Он несколько лет употреблял его. И когда умер, оно у него было в кармане. Я все берегла его для тебя, как вещь для тебя тем дорога, что каждый день брат твой несколько раз брал ее в руки. Я думаю, что ты доволен будешь, когда наконец получишь вещь, давно мною обещанную», — письмо от 14 сентября 1850 г. из Кяхты.

 

Приложение

 

В качестве приложения привожу еще несколько описаний смерти А. Юшневского из опубликованной переписки и мемуаров.

 

Письмо А. З. Муравьева Семену Юшневскому:

 

  Малая Разводная, 19 января 1844 г.

Помета С. П. Юшневского: «Получено 11-го марта 1844 года в 8 часов вечера»

Милостивый государь Семен Петрович. Горькая обязанность досталась мне в удел; достойнейший и для всех нас незабвенный брат ваш скончался 10-го числа сего месяца от апоплексического удара (foudroyant). Неутешная вдова его ужасает нас справедливым отчаянием своим. Невзирая на всю грусть свою, она поручила мне сообщить вам потерю нашу и сказать, что при первой возможности сама напишет к вам. Препровождая письмо покойного Алексея Петровича, написанное к вам за час до отъезда его на похороны товарища нашего Вадковского, вменяю себе в обязанность добавить несколько слов, касающихся до последних его минут. Чувствуя себя совершенно здоровым, в день похорон помогал несть гроб до церкви. Во время литургии, при чтении Евангелия, брат ваш падает без чувств на руки стоявшего за ним Ф. Б. Вольфа.

В первые минуты полагают его в сильном обмороке, но недолго продолжалось утешительное это заблуждение, невзирая на скорую помощь, должны были наконец сознаться, что смерть его была мгновенна и что мы оттирали бренные только его остатки, которые 14-го числа опущены были в могилу. Мужайтесь, горе ваше велико.

Сестра ваша просит передать прилагаемое письмо ее Дарье Ивановне  и объявить ей с должною осторожностью по летам ее горестную весть.

С истинным почтением и с совершенною преданностью покорнейший слуга

Артамон Муравьев. Извините, что письмо мое написано небрежно, я болен и поражен невыразимо потерею нашей. *

 

*

 

Из письма А. З. Муравьева В. Л. Давыдову весной (апрель-май) 1844 г:

 

«О себе не могу сообщить тебе ничего хорошего, разве только то, что мое присутствие может быть полезно бедной вдове почтенного Алексея Петровича. Я почти не покидаю ее. Ее слезы и отчаяние раздирают сердце; признаюсь даже, что, если бы я не считал своим долгом оставаться при ней, я постарался бы уехать — так трудно мне переносить это ужасное зрелище. Она написала гр. Бенкендорфу, прося разрешения вернуться в Россию, и я думаю, что в июне она уедет. Я буду рад ее отъезду, в надежде, что свидание с дочерью и внуками до некоторой степени рассеет ее горе».

А. З. Муравьев. Письма. Иркутск, 2010, с. 422.

 

*

 

 «В 1839 году Юшневский был поселен в Оёке, близ Иркутска, с некоторыми товарищами; один из них, Ф. Ф. Вадковский, в 1844 году захворал опасно, умер 7 января, и похороны его совершились 10 января. Товарищи сговорились отнести гроб в церковь, чего Юшневский не мог сделать, потому что голова его не терпела холода, а ему пришлось бы идти по улице с непокрытою головою в сильный мороз; по этой причине он пришел в церковь один и стал подле гроба у изголовья умершего товарища. Когда священник стал читать Евангелие, то Юшневский внезапно упал и тут же окончил жизнь свою. Присутствовавший товарищ, Вольф, старался ланцетом пустить кровь, но все было напрасно — его не стало. Он окончил свои страдания 10 января 1844 года в церкви при чтении Евангелия, быв окружен женою и друзьями. Я хорошо помню, как он мне рассказывал в петровской тюрьме о внезапной кончине отца своего, пораженного ударом молнии, и как он желал для себя кончину безболезненную и мгновенную. Желание его было исполнено. Тело его покоится возле тела Вадковского в Разводной, близ Иркутска».

А. Е. Розен. Записки декабриста. Иркутск. 1984. С. 267

 

*

 

«Когда умер Вадковский, он, не сменяясь, пронес его гроб до церкви, прочие сменялись; поставил гроб на катафалк, два-три шага отошел и упал мертвый. Тут был доктор Вольф, искуснейший врач, который мертвых подымал на ноги, пустил кровь, но не пошла,  «возьмите его, он уже там»».

М. А. Бестужев (Воспоминания Бестужевых. 1951 г.)

 

*

 

 «...При входе в здешний дом ждало меня еще большее непредвиденное потрясение, когда я услышал о внезапной смерти Юшневского, который, находясь вчера вместе с другими товарищами на погребении Вадковского в Оёке, совершенно здоровый, без каких-либо предшествующих болезненных проявлений, во время отпевания в церкви упал замертво у гроба Вадковского. Это происшествие невыразимо удручило всех. Чрезвычайное стечение обстоятельств делает его еще более ужасным. Хотя потеря Вадковского для всех очень болезненна, однако ее уже давно предвидели. Он прожил только до 44 лет, а таким образом, может, на десять лет моложе Юшневского, но очень слабого сложения, и на протяжении нескольких месяцев, пораженный тяжелой и неизлечимой болезнью, с каждым днем разрушался и угасал, зная о том, что его страдания должны кончиться не чем иным, как смертью. Врачи давно не скрывали этого от других и даже от него самого, а он с мужеством и полным сознанием разума ожидал последнего мгновения.

Но Юшневский, необыкновенно сильного телосложения и отменного здоровья, умеренный в жизни, спокойный, всегда ровный, возвышающийся над всяческими противоречиями, соединял в себе душу истинного мудреца со внешностью атлета, а это могло сулить ему более долгую, чем у других, жизнь. Его кончина, подобно удару грома, поразила всех.

Муравьев Никита, Вадковский Федор, Юшневский Алексей — трое самых цельных и достойных мужей во всем круге русских изгнанников — ушли в течение едва восьми месяцев при всеобщей скорби своих товарищей, нашего коллектива и всех знакомых.

Сегодня вечером прибыли сюда Фрыдерык Михальский с женой, вызванные Волконским для отвлечения его жены, сильно удрученной нынешним потрясением. А завтра они должны отправиться в Разводную, где находится несчастная Юшневская, которая не могла поехать с мужем на похороны Вадковского и только сегодня узнала о безмерной своей утрате.

12 ср[еда] в Иркутске, ночью.

Я приехал с Михальскими, которые, не задерживаясь в городе, поспешили к бедной вдове. Я застал здесь вызванных наших товарищей, чтобы со мной завтра в Разводной отдали они последний долг останкам почтенного мужа, сегодня перевезенным туда из Оёка. Утром я написал из Урика Немировскому и Щепковскому, чтобы также поспешили на это печальное чествование. Но сомневаюсь, сумеют ли они это осуществить из-за краткости времени и местных препятствий..

13 ч[етверг] в Иркутске.

Уже под вечер возвратился я из Разводной, где на похороны Юшневского собрались все его товарищи, поселенные в той округе. Из наших присутствующими были: Михальский с женой и сыном, Голыньский, Лесьневичова с сыном и я. Йоахим, Янишевский и Новицкий, сами больные, приехать туда не могли. Во время этого события я познакомился с двумя членами из общества русских изгнанников 1826 г[ода], до того не знакомыми мне лично: Сутгофом, поселенным в нескольких верстах от Урика, и Бечасным, который поселен по соседству с нашим Наполеоном.

Юльян Сабиньский*. Дневник моей неволи.— Иркутск, 2009.

 

* Ю. Сабиньский (1797-1869) — польский ссыльный, участник польского восстания 1830–1831 гг., член «Содружества польского народа». Оставил подробный дневник, описывающий сибирскую жизнь, в том числе с многочисленными упоминаниями декабристов.