(из всемилостивейшей конфирмации приговора Верховного уголовного суда по процессу над декабристами)
«Кроме декабристов в его правление никто казнен не был».
Финальные титры к «Союзу спасения».
Общепринятым мнением является то, что в николаевское время в России не было смертной казни. «Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне её вводить», — говаривал Николай I. И действительно, вроде бы, никаких казней (кроме декабристов) в России в это время не происходило — эта информация, например, указана в финальных титрах нашумевшего фильма «Союз Спасения».
Рис. Н. И. Домашенко
Что ж, действительно ни одного русского дворянина по политическому делу официально больше не было казнено. Равен ли этот факт отсутствию смертной казни?
Нет, не равен. Ярким примером тут является история заговора в Зерентуйском руднике. Подробно о ней можно прочитать в статье М. Нечкиной, я же скажу следующее: по итогам этого заговора несколько человек были приговорены к смертной казни. Самая интересная ситуация тут была с разжалованным и лишенным дворянства декабристом Иваном Сухиновым, организатором неудавшегося побега. Комиссия по рассмотрению результатов следствия приговаривает его к повешению, с последующим смягчением наказания: «по силе узаконений: воинских артикулов на 99-й толкования, 127, 135 и 137-го с толкованием, и указа 1754 года мая 13-го, пункта 8-го, учинить ему, Сухинову, смертную казнь, повесить, но, сообразуясь с силою указов 1754 года сентября 30-го и 1817 года декабря 25-го дня до воспоследования разрешения наказать его кнутом тремястами ударами, поставить на лице клейма и, дабы он впредь подобных к преступлениям покушений сделать не мог, заключить его, Сухинова, в тюрьму».
Честно говоря, если кто-то думает, что после 300 ударов кнутом можно выжить — он сильно ошибается. В целом смертность после такого наказания сильно зависела от умения (и желания!) палача: можно было убить с одного удара, можно было оставить человека живым после 30–40 ударов (обычно приговоры примерно этим и ограничивались). Но после 300 ударов выжить нельзя и при самом искусном и милосердном палаче. Желающие могут обратиться к воспоминаниям Л. Серякова, оставившего подробные воспоминания о наказаниях кнутом после старорусского бунта, там максимальным наказанием был 101 удар. И я, пожалуй, не буду приводить их здесь, потому что это графическое описание пыток и шокирующий контент, желающие — да найдут сами.
«Лепарский постановил: «Вместо того, согласно полевого уголовного положения (sic!) главы II, §7, главы V, § 40, определяю: Ивана Сухинова расстрелять».
Мы не знаем, чем руководствовался Станислав Романович, комендант Нерчинких рудников, но возможно и милосердием, по крайней мере, расстрел — это быстрее. Впрочем, Иван Сухинов так и не стал шестым казненным декабристом — он покончил с собой накануне. Так что формально все опять сходится.
Возможно, Лепарский руководствовался соображениями милосердия. Но расстреливали в России так же, как и вешали — с приключениями и огоньком: «расстреливали Бочарова. Должно думать, что сия необыкновенная сцена подействовала на самих исполнителей приговора, ибо солдаты потеряли меткость. Бочаров был только ранен; унтер-офицер подошел к нему, вонзил штык в грудь и сим кончил мучения бедного страдальца. Михайло Васильев выдержал залп и остался невредим. Солдаты укоротили дистанцию и начали поодиночке стрелять. Генерал Лепарский сердился, кричал, бранил офицера и батальонного командира за то, что подчиненные их не умеют стрелять, и приказал скорее как-нибудь сию трагическую сцену кончить. Солдаты ранили Васильева несколькими пулями, но не убили; наконец, подскочили к нему и прикололи его штыками. С двумя последними сообщниками Голикова и Бочарова почти то же самое случилось, что и с Михаилом Васильевым».
Заговор Сухинова. Рис. Н. М. Полянского
Опять-таки тут опять в оправдание Николаю можно сказать, что, во-первых, были казнены не дворяне, а каторжники — кто таких вообще считает, во вторых, итоговый приговор утверждал не лично Николай I, а комендант Нерчинских рудников Лепарский. Впрочем, полномочия-то были ему предоставлены как раз Николаем I и по итогам этого всего никаких претензий от императора в стиле «надо было миловать, потому что смертная казнь — фи», не последовало.
В целом же, вот эта опция «приговори к такому телесному наказанию, которое формально не является смертной казнью, но фактически выжить после него затруднительно» — использовалась в николаевское царствование достаточно широко. Собственно, возвращаясь к цитате из начала статьи:
«Во всеподданнейшем рапорте от 11 октября 1827 года граф [Пален] донес о тайном переходе двух евреев через р. Прут и присовокуплял, что одно только определение смертной казни за карантинные преступления способно положить конец оным. Император Николай на этом рапорте написал нижеследующую резолюцию:
"Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу смертной казни у нас не бывало и не мне ее вводить"».
Собственно, даже после известного старорусского бунта никто не был приговорен к смертной казни. Приговаривали к определённому числу ударов. «Наказание было настолько невыносимым, что вряд ли из 60 человек 10 осталось в живых».
К 6 тысячам шпицрутенов приговорили лидеров так называемого «омского заговора» 1837 года – попытки группы поляков организовать побег. Подобней об этом здесь. Непосредственно в процессе наказания все остались живы, поумирали в течение суток. Описывали наказание примерно так: «белели переломанные обнаженные кости и виднелись внутренности».
Ну и еще одна цитата из воспоминаний И. Головина. Про Николая и любимые им инженерные войска.
«Одного солдата из инженерных войск приговорили к прогнанию сквозь строй. Николай, бывший тогда начальником инженеров, прибавил от себя число ударов, назначенных солдату; его адъютант М. П. [Михаил Павлович], заметил, что не следовало ничего изменять в приговоре, так как несчастный все равно умрет. Николай согласился с этим доводом, но адъютант был поражен тем равнодушием, с которым он подписал смертный приговор».
Кара шпицрутенами. Рис. Т. Шевченко
Впрочем, к именно к смертной казни в России все-таки приговаривали и даже казнили. Но все эти казни относились не к русским, а к полякам. В мае 1833 года по итогам восстания был казнен ряд участников партизанских отрядов. Иосиф Куржиальский, Антоний Ольковский и Василий Пршеорский расстреляны в Варшаве, еще четверо (Карчевский, Давыдович, Якубовский и Пленкевич) повешены в Люблине и Люблинской губернии, в августе в Гродно повешен Михаил Воллович, в ноябре в Варшаве трое расстреляны (Эдвард Шпек, Стефан Гецольд, Александр Пальмарт) и один повешен (Артур Завиша). Чуть позже еще трое расстреляны в Липне и двое в Калише. И, наконец, 15 (27) февраля 1839 в Вильно расстрелян знаменитый Шимон Конарский. Вот рассказ о его казни: «В день его казни... огромные толпы народа облегали кругом, с самого раннего утра, лобное место за Троцкой заставой. Осужденного привезли в санях, в 12-м часу дня. Всю дорогу он бросал народу разные отрывочные фразы, а в одном месте вынул из саней ногу и тряхнул цепями. Раз жандармы, скакавшие около саней, загородили его от народа, и он сказал: "Посторонитесь, братцы, добрые люди хотят меня видеть!" Перед тем как должно было остановиться, Конарский произнес: "Какая толпа! Умираю, точно король!"
Когда стали надевать смертную рубаху, Конарский обратился к распоряжавшемуся экзекуцией офицеру и просил не завязывать ему глаза, но этого не нашли возможности исполнить. Повязка сбила голубую шапочку, бывшую на голове осужденного - подарок его коханки Эмилии. Он попросил кого-то, чтобы ее надели опять, и это было сделано.
Лишь только труп упал, массы людей, вероятно сговорившись заранее, бросились к столбу, кололи и резали его ножами, чтобы иметь на память куски дерева, к которому был привязан Конарский. Кто-то вырвал из рук квартального голубую шапочку и пропал с ней в толпе. Похитили из саней верхнюю одежду расстрелянного. После ходили слухи, что труп, зарытый на месте казни, был вырыт, а из цепей дамы поделали себе кольца». (Н. В. Берг. «Записки о польских заговорах и восстаниях 1831-1862»)
Публицисты, юристы, общественные деятели, протестовавшие на протяжении долгого времени против смертной казни, в числе прочего указывали на то, что период между объявлением приговора и собственно казнью, процесс ожидания — является сам по себе тяжелейшим дополнительным наказанием, не предусмотренным приговором, провоцирующим своего рода «душевную болезнь» у приговоренного смертника. Казнили в николаевское царствование действительно немного и в основном по особым обстоятельствам (каторжников вот или польских партизан). А вот приговаривали — часто.
C. C. Ушерович в своей книге «Смертные казни в царской России. К истории казней по политическим процессам с 1824 по 1917 г.» приводит, в числе прочего, список несостоявшихся смертников — тех, кому смертный приговор был объявлен, но по разным причинам не приведен в исполнение. Между тем этот список (по-видимому неполный и неточный) объединяет довольно разные случаи. Например, декабристам, осужденным по первому разряду, читался приговор «к смертной казни отсечением головы» — и сразу же, без перерыва, конфирмацию приговора, осуждающую в вечные каторжные работы. Таким образом многие из этого списка (30 человек), вероятно, не успевали по-настоящему пережить ужас смертного приговора.
Вероятно, такая практика бывала и в последующие годы — например, похожую ситуацию описывает Пантелеев в своих мемуарах: когда на процессе 1865 года в Вильно ему и Огрызко сначала объявили смертный приговор, и тут же, без перерыва, замену смертного приговора различными сроками каторжных работ. Предположительно в некоторых случаях (специально не занималась таким исследованием, но намеки в разных мемуарах и описаниях встречала) первоначальный смертный приговор вообще не объявлялся приговоренному (особенно при скоротечных военно-полевых судах), а доводилась до сведения только «милостивая конфирмация» (например, в 1864 году участников Казанского заговора судят закрытым военным судом, выносят около десятка смертных приговоров, которые отправляют на высочайшее утверждение, по итогам расстреливают четверых — а остальные, по-видимому, были даже не в курсе, что их жизнь какое-то время висела на волоске)
Однако были и другие прецеденты, когда осужденные переживали полноценную драму ожидания в течение нескольких дней, недель и даже месяцев, а также известные спектакли-инсценировки, которых было более одного (хотя, кажется, эти театральные представления закончились с эпохой Николая I и при последующем царствовании уже не применялись).
Вероятно, никто никогда не проводил специального исследования, я тоже никогда не собирала целенаправленно такого рода информацию. Поэтому здесь запишу лишь несколько разрозненных заметок о помилованных и выживших смертниках.
«В мае месяце по приговору комиссии Сухинову объявлено, что он должен быть четвертован. Дело отправлено в Петербург. В первых числах июля получен ответ: государь повелел вместо смертной казни, — лишить чинов, дворянства, переломить шпагу перед полком, подвести под виселицу и отправить в Сибирь в вечную каторжную работу» — так вспоминает Вениамин Соловьев о приговоре военного суда в Могилеве в 1826 году («Записка о Сухинове»).
Он пишет о Сухинове, но тот же приговор относится и к нему самому — таким образом, офицеры-участники восстания Черниговского полка — в течение двух с лишним месяцев живут в ожидании объявленного четвертования. О дальнейшей судьбе Сухинова сказано выше — все-таки был приговорён к смерти совершенно официально и не был казнен только потому, что успел чуть раньше — сам.
Обратимся к менее известным у нас судьбам.
Петр Высоцкий (организатор военного заговора подхорунжих и «застрельщик» Ноябрьского восстания) был взят в плен раненым в окопах Воли при обороне Варшавы и вывезен для суда в Бобруйскую крепость. 28 октября 1831 года военный суд приговор его к четвертованию, которое тут же было милостиво заменено повешением (узнаваемый почерк Николая Павловича, да). Однако уже после объявления приговора обвинительный акт был затребован лично императором, который распорядился перевезти осужденного в Варшаву и там судить Верховным уголовным судом. Впрочем, этот новый Верховный уголовный суд не был похож на суд над декабристами — для разнообразия Николай Павлович решил устроить показательный процесс. Поэтому суд был публичный и даже с адвокатами. Однако самое дивное в этой истории — это хронология событий. В начале 1832 года уже осужденного на смерть Высоцкого в кандалах перевезли в Замостье, а в ноябре 1833 года — в Варшаву. Новый суд (состоящий из 5 русских и 4 поляков) длился с 30 сентября 1833 года до начала февраля 1834 года. 4 февраля был объявлен новый приговор – к смертной казни через повешение. 13 февраля приговор был окончательно конфирмован и осужденного вывели под виселицу, после чего… увели в камеру обратно и потребовали написать прошение о помиловании. Писать прошение осужденный отказался – после чего естественным путем стал ждать новой конфирмации и исполнения приговора.
Легенда гласит, что Высоцкий, вместо прошения о помиловании, написал императору «я не затем поднимал оружие, чтобы просить помилования, а чтобы мой народ никогда более не нуждался в императорских милостях» — однако об этом пишет Агатон Гиллер, мемуарист неточный и пристрастный, который встречался с Высоцким годы спустя в Акатуе – сам же Высоцкий не был мастером высоких слов. Сам он в одном из позднейших писем уже после амнистии вспоминал об этом так: «Поскольку я не просил помилования, хотя от меня этого требовали, — ибо, не сумев защитить свою честь на поле битвы, я вынужден был сохранить ее на эшафоте, - я никогда не думал, что буду жить» (публикатор писем указывает, что в оригинале зачеркнуто слово «буду», и сверху подписано «желаю»)
Рис. А. С. Пушкина
Впрочем, фраза, приписываемая Высоцкому, по тону и сути сходна с известной фразой, которую якобы по легенде сказал то ли Николай Бестужев, то ли еще кто-то из декабристов: «желаю, государь, чтобы впредь жизнь ваших подданных зависела от закона, а не от ваших прихотей» — и, в общем, при всех индивидуальных различиях все это люди одного поколения и схожих общественных идеалов.
Ожидание затянулось, только 16 сентября 1834 года из Петербурга пришла окончательная конфирмация – смертная казнь заменялась на 20 лет каторжных работ.
Вот кто-то вообще хорошо себе представляет эту ситуацию – фактически почти три года ожидания смертной казни?
(дальнейшие приключения Высоцкого в Сибири здесь пока опускаю — это тема для следующих постов — скажу пока только, что он дожил до амнистии и до глубокой старости — умер в 1875 году в возрасте 78 лет. Когда уже в 1863 году власти пытались заставить старика снять с головы запрещенную конфедератку – которую старый Высоцкий, не поддерживавший новое повстанческое движение, тем не менее упорно носил – он только пожал плечами и сказал: «Слушайте, ну что вы мне еще можете сделать? Казнить? Ну, казните вместе с этой шапкой» — так от старика и отвязались, махнув рукой).
(См. более подробно о Петре Высоцком в статье Р. Добкач Сказка о сгоревших письмах (Петр Громницкий и Петр Высоцкий))
О судьбах помилованных в последнюю минуту петрашевцев специалисты по Достоевскому могут рассказать больше, чем я. Известно, что один из осужденных — офицер Григорьев — сошел с ума. Психическое заболевание у него, по-видимому, началось еще в крепости во время следствия — а ночь перед «казнью» и сцена с инсценированным расстрелом окончательно повредила его рассудок. Тем не менее, это не помешало его сослать в каторжные работы в Нерчинские заводы. Декабрист Трубецкой сообщал в письме И. И. Пущину в июне 1850 года о Григорьеве: «Последний совершенно уничтожен и телесно и нравственно.... Он, говорят, многого не помнит и делает иногда о себе вопросы, которые изумляют других». В 1856 году был выпущен на поселение и в 1857 году в состоянии умственного расстройства отдан на попечение родных в Нижний Новгород.
Однако большинство остальных петрашевцев, по-видимому, пережили «приключение» более-менее без вреда для психики — во всяком случае многие жили долго: так, Плещеев — известный литератор и общественный деятель, в 60-е годы близкий к первой «Земле и воле», умер в 1893 году, Кашкин — в дальнейшем либеральный общественный деятель – умер в 1914 году, Ахшарумов — в дальнейшем также известный врач и общественный деятель – в 1910 году и так далее. При этом Кашкин был единственный, которому стоявший рядом с ним офицер-распорядитель «казни» успел шепнуть о том, что все это инсценировка, и что осужденные с завязанными глазами у столба и все остальные будут помилованы — однако, кроме Кашкина, никто не услышал это признание.
Казнь петрашевцев. Рис. А. Покровского
Любопытно сложились в Сибири судьбы двух осужденных по процессу Киевской организации Конарского (см. также об этом процессе здесь).
Четыре человека — Мошковский, Михальский, Бопрэ и Боровский были поставлены под виселицу в саванах и с надеванием петли на шею — и «милостивая конфирмация» была объявлена в последний момент. Петр Боровский — до приговора владелец частного мужского пансиона в Киеве — отправленный на каторгу в Нерчинский завод, долгое время работал в гранильном цехе. Вместе с Антонием Бопрэ они стали одними из главных организаторов Нерчинского «огула» (касса взаимопомощи для политссыльных, аналог Большой и Малой Артели у декабристов) и передвижной библиотеки для ссыльных. Затем, выйдя на поселение, Боровский оказался одним из самых удачливых коммерсантов — разбогател на торговле, а затем стал владельцем золотых приисков. Зажиточный Боровский оказывал материальную помощь декабристу Михаилу Кюхельбекеру, а также одному из беднейших декабристов — Александру Луцкому. После амнистии Боровский остался в Сибири, в 1858 году получил вид на временное жительство в Забайкальской и Иркутской губерниях, а в 1865 году — право свободного проживания. Точная дата смерти удачливого золотопромышленника в Сибири неизвестна, еще в 1873 году он проживал в Забайкалье и числился купцом 2-й гильдии. Антоний Бопрэ, дипломированный доктор медицины — какое-то время тоже работал в гранильном и точильном цехе, однако затем был переведен сторожем при Нерчинском госпитале, и в дальнейшем занимался нелегальной врачебной практикой — нелегальной потому, что официального разрешения, как политический ссыльный, на занятия медициной, не получил — однако врачей катастрофически не хватало, поэтому сибирская администрация закрывала глаза на запрещенные занятия ссыльных; для «прикрытия» использовались бланки рецептов, подписанные местными врачами (квалификация которых была, как правило, гораздо ниже квалификации ссыльных). Помимо медицины, Бопрэ занимался также торговлей и сельскохозяйственной кооперацией, под Иркутском организовал большое образцовое хозяйство, в котором использовал наемный труд других ссыльных (как хотите, так и понимайте — можно считать, что он эксплуатировал товарищей по несчастью, а можно считать — что давал им работу и кусок хлеба), дружил с Мишенькой Волконским — сыном декабриста Сергея Волконского. После амнистии выехал на родину, умер в возрасте 78 лет.
Еще одна инсценировка казни состоялась в 1846 году в Кельце по процессу Петра Сцегенного, католического священника-социалиста, родом из крестьян. Вместо обычной процедуры преломления шпаги над головой — символизирующего лишение дворянства — в данном случае сначала провели обряд лишения Сцегенного духовного сана (нельзя ведь повесить человека в духовном сане), затем надели петлю на шею и… объявили милостивую конфирмацию. История ксендза Сцегенного заслуживает отдельного рассказа, здесь скажу только, что и он прожил очень долгую жизнь – дожил почти до девяноста лет, причем приключался по разным ссылкам четверть века (Нерчинск, Иркутск, Пермь, повторная высылка в Соликамск за организацию нелегальной помощи ссыльным…) и только в 1871 году вернулся на родину. Лишь в 1883 году ему был возвращен духовный сан и разрешено служить в госпитале для бедных в Люблине. О последних годах жизни этого удивительного пастыря очевидцы вспоминали так: «Напутствуя умирающих, уходящих из жизни жильцов приюта Яна Божьего в Люблине, он произносил речи таким проникновенным голосом, так стремился показать, что умирающий сделал все, что мог в этой жизни для тех людей, которые жили и которым еще предстоит жить, что умирающий на время забывал о тяжких предсмертных страданиях, о тягостных и неприятных моментах своей прожитой жизни и начинал верить в скорое избавление от телесных страданий и мук».
Илл. к "После бала" Л. Толстого. Рис. И. Архипова
Такое впечатление, что вот этими инсценировками Николай отрабатывал какую-то личную травму, возможно таким образом раз за разом проигрывая ситуацию с казненными декабристами. И действительно вот в такой официальной обстановке, с приговором и виселицей больше никого не казнил, неизменно заменял наказание. Но это не значит, что смертной казни не было. Как видим, могли быть и вполне официальные расстрелы по приговорам властей на местах, и неофициальные смертные приговоры, маскировавшиеся под телесные наказания. И не значит, что власти отличались милосердием — нет, не отличались.