1. Васильков, 31 января
С припиской Ипполита Муравьева-Апостола
Le 13 Janvier 1823. Wassilkoff
Cher Papa, après avoir passé deux jours à Белая Церковь, chez Bestougeff, je suis revenu, il y a quelques jours auprès d’Hippolyte. Je voudrois le savoir si la lettre, que je vous ai écrite la poste passée de chez lui vous est parvenue ; Je l’ai remise un peu tard à la poste, les paquets étoient faits et le postillon alloit partir ; on a eu cependant la complaisance de la recevoir, mais je crains que ce n’ait été que pour la jetter après! J’avois inclus une réponse de Bestougeff au billet, dont vous avez eu la bonté de me charger pour lui. J’ai été bien loin de m’ennuyer pendant mon séjour chez lui, et c’est grâce à l’amitié qu’il me porte, et à nos conversations, qui ont eu la plupart du tem[p]s Chomoutetz pour sujet ; elles m’y transportoient en idée, et souvent je m’interrompois pour regarder à ma1 montre, et je cherchois à deviner d’après l’heure ce que l’on y faisoit. J’aimois à entendre Bestougeff m’exprimer son amour, son respect pour vous, pour Maman, et sa reconnaissance pour toutes vos bontés. Je l’en aime d’avantage depuis que je lui vois partager des sentiments qui sont si profondément gravés dans mon cœur._ Bestougeff gagne beaucoup à être intimement connu ; son caractère est bien noble, et je ne me suis pas trompé, cher Papa, quand je vous ai parlé de son développement. C’est ainsi que j’ai passé mon tem[p]s à Белая Церковь, sauf celui que j’ai consacré au pauvre malade Al[exandre] Rajevski, où j’ai encore retrouvé son frère Nicolas. J’ai une grande satisfaction à vous annoncer qu’ Alexandre va beaucoup mieux ; quant à sa jambe ; son Médecin lui a fait une incision dans l’endroit malade, pour couper un nerf qui le faisoit souffrir, et depuis cette opération, il est beaucoup mieux. Je l’ai laissé marchant déjà par la chambre, et comptant venir à Kiew par les contrats ; et hier, les deux frères ont passé2 par ici pour s’y rendre. Pour moi, Mon cher Papa, si j’y vais, ce ne sera que pour bien peu de tem[p]s, car j’ai bientot à monter la garde à Белая Церковь. Al[exandre] Rajevski m’a proposé, il est vrai, de faire écrire son Père à mon Divisionnaire, pour le prier de m’exempter de ma garde, et de me laisser venir à Kiew ; mais j’ai employé mon éloquence à l’en dissuader, et je désire bien que cette lettre ne vienne pas. J’aime mieux aller à Kiew pour 24 heures, et ne pas abuser des bontés que le Divisionnaire peut avoir pour moi, car cela me feroit perdre la possibilité de venir souvent auprès de vous, et je n’ai pas oublié l’invitation de mon excellente Maman de venir faire nos dévotions pour la première semaine de la Carême. Qu’on s’amuse donc à Kiew, pour moi, je me retourne bien patiemment à monter ma garde.
Il n’y a que quelques jours que je suis parti de Chomoutetz, et déjà il me semble que la poste tarde à venir ; j’ai tant d’envie d’avoir de vos lettres, cher Papa ; il y a tant de nouvelles, que je désire y prendre de vous! Je voudrois savoir si Maman n’est plus inquiétée par Wasinka et Nastinka, si notre pauvre Annette de Bakoumofka s’est tout à fait rétablie, je voudrois que vous me parliez de Mathieu ; Je pressens d’avance que ce que vous m’en direz me comblera de joie, cher et bon Papa. Avec quel plaisir j’apprendrai que vous-même, surmontant les dégoûts causés par la censure, vous avez entrepris quelque nouvel ouvrage, comme vous en aviez la belle intention ; puisque ma destinée me condamne à vivre loin de Chomoutetz, j’en trouve une dédommagement dans vos lettres ; Je les désire, elles me rapprochent de vous.
Bibicoff m’a donné une bonne nouvelle par une lettre, que j’ai envoyée à Mathieu et qu’il doit avoir déjà reçue. Voila donc sa Supplique reçue à Pétersbourg, et envoyée à l’Empereur. Esp[érez] vous qu’il obtiendra bientôt son indépendance. Je pense que pour le moment toutes ses inquiétudes sont calmées, et pour le retour de la Supplique, c’est encore Bibicoff, qui nous en donnera la première nouvelle. Il me mande que lui et Catherine sont incommodés par la toux ; il paroit qu’elle est universelle cette année, Chomoutetz n’est pas exempt, et Hippolyte s’est lui-même enrhumé pendant le voyage du retour ; c’est à peu près-passée actuellement ; nous avons repris nos occupations ; nous charmons notre solitude en lisant, traduisant, faisant des mathématiques, causant, et le tem[p]s passe sans ennuy ; Je suis vraiment heureux, Mon cher Papa, qu’il soit avec moi ; Que deviendrois je tout seul? et Hippolyte a un si bon caractère, qu’il me charme, et puis c’est vraiment mon frère par l’attachement profond qu’il vous porte. Nous irons ensemble à Белая Церковь, inséparables. Quant à ce qui se passe dans ce monde, comme rien ne parvient jusqu’à nous, je serois vraiment embarrassé de vous donner quelques nouvelles. Le monde politique n’existe pas pour nous.
Je vous prierai, en terminant, de m’instruire, cher et bon Papa, si des leçons d’Italien et d’Anglois ont recommencé, et à l'égard des dernières, ce que je dois craindre ou espérer. Malgré tout mon dévouement, J’aime à croire qu’Annette m’épargnera ; Pour Hélène, je lui ai vu traduire Gil-Blas, et la facilité avec laquelle elle s’y prenoit me prouve qu’elle fait du progrès, dont je la félicite ; et l’allemand de Душонька et de Lиzинька fait-il aussi des progrès?
Je baise mille fois les mains à mon excellente Maman ; le souvenir de ses bontés est empreint dans mon cœur ; j’embrasse toute la famille et c’est du fond du cœur que dis (...)3 fets, heureux de vous avoir pour Père
Serge Mouravieff (Apostol)
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Serge m’a laissé une petite place dans sa lettre p[ou]r j’en profite, mon cher Papa, pour vous présenter mes respect4 ainsi qu’à Maman, à qui je baise les mains et pour me dire
votre fils respectueux
Hippolyte Mouravieff Apostol
Перевод
13 января 1823. Васильков
Любезный Папинька, проведя два дня в Белой Церкви у Бестужева(*1), вот уже несколько дней как я вернулся к Ипполиту. Я хотел бы знать, пришло ли к вам письмо, которое я писал прошлой почтой от него; я отнес его на почту с некоторым опозданием, пакеты были уже собраны, а почтальон отправился; его любезно приняли, но я боюсь, что только для того, чтобы выбросить после! Я туда вложил ответ Бестужева на записку, которую вы были добры мне поручить для него. В течение моего пребывания у него я был далек от скуки, и все благодаря той дружбе, которую он питает ко мне, и нашим беседам, чьей темой по большей части был Хомутец; они мысленно переносили меня туда, и часто я прерывался взглянуть на часы, и пытался разгадать, исходя из времени, что делают там. Мне нравилось слушать, как Бестужев выражает свою любовь и уважение к вам, к Матушке и свою признательность за вашу доброту. Я его еще больше люблю с тех пор, как увидел, что он разделяет те чувства, которые так глубоко отпечатаны в моем сердце. Бестужев много выигрывает при близком знакомстве, у него очень благородный характер, и я не ошибся, любезный Папинька, говоря вам о его развитии. Так я проводил все время в Белой-Церкви, кроме того, что я посвятил бедному больному Александру Раевскому, где я встретил и его брата Николая(*2). С большим удовлетворением сообщаю, что Александру гораздо лучше, что до его ноги; его Врач сделал рассечение больного места, чтобы перерезать нерв, который причинял ему боль, и после этой операции ему гораздо лучше(*3).Когда я его оставил, он уже ходил по комнате и рассчитывал приехать в Киев на контракты, а вчера два брата проехали здесь, чтобы отправиться туда. Я же, любезный Папинька, если туда отправлюсь, то ненадолго, поскольку вскоре я должен нести караул в Белой-Церкви. Александр Раевский мне, правда, предложил, чтобы его отец написал нашему Дивизионному командиру, чтобы просить его освободить меня от караула и позволить мне приехать в Киев, но я употребил [все] мое красноречие, чтобы его отговорить, и я не хочу, чтобы это письмо было отправлено. Я лучше поеду в Киев одним днем, чтобы не злоупотреблять возможной добротой Дивизионного командира ко мне, поскольку из-за этого мне пришлось бы потерять возможность приезжать часто к вам, а я не забыл приглашение моей превосходной Матушки приехать говеть на первой неделе Поста. Пусть развлекаются в Киеве, я же спокойно вернусь нести свой караул.
Всего несколько дней прошло с тех пор, как я уехал из Хомутца, и мне уже кажется, что почта запаздывает; я испытываю такую потребность в ваших письмах, любезный Папинька, есть столько новостей, которые я хотел бы узнать от вас. Я хотел бы знать, не беспокоится ли больше Матушка из-за Васиньки и Настиньки, окончательно ли поправилась наша бедная Аннетта из Бакумовки, я хотел бы, чтобы вы мне рассказали о Матвее. Я заранее предчувствую, что то, что вы мне скажете о нем, наполнит меня радостью, любезный и добрый Папинька. С каким удовольствием я узнаю, что вы сами, преодолевая отвращение, вызванное цензурой, принялись за какое-нибудь новое произведение, по бывшему у вас прекрасному намерению. Поскольку судьба приговорила меня жить вдали от Хомутца, в ваших письмах я нахожу тому утешение, я их желаю, они приближают меня к вам.
Бибиков сообщил мне хорошую новость в письме, которое я отправил Матвею и которое он должен был уже получить. Так вот, его Прошение получено в Петербурге и передано Императору. Надейтесь, что вскоре он обретет независимость(*4). Я думаю, что в настоящий момент все его тревоги утихли, и что до возврата Прошения, Бибиков опять же сразу же нам сообщит. Он мне сообщает, что их с Катериной беспокоит кашель, кажется, он повсеместно распространен в этом году, Хомутец не исключение, и Ипполит, он тоже простудился на обратном пути; но к настоящему времени все почти прошло; мы возобновили наши занятия; мы скрашиваем наше одиночество, читая, переводя, занимаясь математикой, беседуя, и время проходит без скуки. Я действительно счастлив, любезный Папинька, что он со мной; Чем бы я стал в полном одиночестве? а характер Ипполита так хорош, что он меня очаровывает, и, кроме того, это действительно мой брат по глубокой привязанности, которую он испытывает к вам. Мы вместе поедем в Белую-церковь, оставаясь неразлучными. Что до того, что происходит в мире, поскольку ничто не достигает нас, я действительно затрудняюсь сообщить вам какие-либо новости. Мир политики не существует для нас.
Я вас попрошу, заканчивая, просветить меня, любезный Папинька, возобновились ли уроки Итальянского и Английского, и в отношении последних, чего я должен бояться или на что надеяться. Несмотря на всю мою приверженность делу, мне нравится верить, что Аннетта меня пощадит; Что до Елены, я видел, как она переводит Жиль-Блаза(*5), и легкость, с которой она за это бралась, доказывает, что она делает успехи, с чем я ее поздравляю. А немецкий Душоньки и Лизиньки(*6), движется ли он также вперед?
Я тысячу раз целую руки моей превосходной Матушке; воспоминания о ее доброте запечатлены в моем сердце; я обнимаю всю семью и от всего сердца я говорю, (…) 5, счастливый иметь вас своим Отцом
Сергей Муравьев (Апостол)
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Сергей оставил мне немного места в своем письме, чтобы я им воспользовался, любезный Папинька, чтобы выразить вам мои уважение 6, также как и Матушке, которой я целую руки, и чтобы сказать
ваш почтительный сын
Ипполит Муравьев Апостол
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 82–83.
Комментарии
(*1)↩ Батальон Полтавского пехотного полка, где служил М. П. Бестужев-Рюмин, в это время нес караул при дивизионной квартире в Белой Церкви.
(*2)↩ Н. Н. Раевский-младший, см. о нем примечание 5 к письму Матвея Муравьева-Апостола к отцу от 9 декабря 1822 г.
(*3)↩ А. Н. Раевского лечил доктор семьи Воронцовых Уильям Хатчинсон (см. о нем примечание 6 к письму от 20 января 1823 г.), о чем свидетельствует рапорт Воронцова Александру I от 23 мая 1824 г.: «...в числе военных чиновников, в Одессе находящихся, проживает здесь полковник 6-го Егерского полка Раевский... Он, будучи долго весьма болен, уволен за границу до излечения еще в 1822 году, но, познакомившись в Белой Церкви с доктором, приехавшим со мною из Англии, начал у него лечиться и, следуя советам, нашел отъезд в чужие края ненужным, ибо в продолжении немного больше года приведен из отчаянного почти состояния в положение, по сравнению с прежним здоровое» (Ист.: Аринштейн Л. М. Одесский собеседник Пушкина // Временник Пушкинской комиссии, 1975. Л.,1979. С. 69).
(*3)↩ Речь идет об отставке Матвея Муравьева, прошение о которой он подал 22 сентября 1822 г., см. также его письмо к отцу от 3 декабря 1822 г.
(*3)↩ «Жиль-Блаз» («История Жиля Бласа из Сантильяны») — широко известный плутовской роман французского сатирика Алена-Рене Лесажа (1668–1747), впервые увидевший свет в период с 1715 по 1735 гг. Выходил небольшими книжками, что наложило отпечаток на способ повествования (последовательные изложенные приключения главного героя, испанского простолюдина Жиля (Хиля) Бласа, мошенника поневоле, через забавные неурядицы приходящего под конец к богатству и счастью). Всего книг было выпущено двенадцать. Роман породил многочисленные подражания, переводился на разные языки. В России имя «Жильблаза» стало нарицательным для обозначения ловкого пройдохи. В XIX в. «жильблазовский тип» героя часто использовали уже не в плутовском, а в психологическом романе для того, чтобы, заимствуя идею движения от неприятности к неприятности, глазами «маленького человека» показать различные срезы общества. 18 ноября 1825 г. тот же Сергей Муравьев сделает в письме к гувернантке Прасковьи Хилковой (см. о ней примечание 3 к письму Матвея Муравьева от 9.12.1822), мадемуазель Гюэне, большой критический обзор пятитомного романа Луи-Бенуа Пикара (1769–1828) «Жиль-Блаз революции, или Исповедь Лорена Жиффара» (последние тома — в 1824 г.). Поверхностность и персонажа, и автора не найдут у Сергея Муравьева одобрения (С. И. Муравьев-Апостол. Письма к К. Н. Батюшкову и м-ль Гюене. 1816–1825 гг. // Избранные социально-политические и философские произведения декабристов в 3-х т. Т. 2. М., 1951. C. 226–229).
Елена Муравьева-Апостол скорее всего переводит какие-то новеллы оригинального романа о Жиле Бласе с французского языка.
(*4)↩ Душонька и Лизинька — дочери И. М. Муравьева-Апостола во втором браке с П. В. Грушецкой, единокровные сестры С. И. Муравьева-Апостола: Евдокия Ивановна (18.07.1814, Москва? – 01.08.1850, Санкт-Петербург), в замужестве Хованская (с 1845 г.); Елизавета Ивановна-младшая (1815, Москва? – 1874?), в замужестве Стальтинг (с 1847 г.), затем Видбург.
Обе дочери получили домашнее образование, которое, в частности, включало в себя изучение немецкого языка.
2↩ Несмотря на то что для данного глагола возможны обе формы, в данном контексте правильней было бы “sont passés”.
3↩ Текст поврежден, прочтение невозможно.
4↩ Так в тексте: местоимение множественного числа, а существительное — единственного. По-французски обычно “mes respects”, по-русски «мое уважение».
5↩ Край листа оборван, прочитать слово невозможно.
6↩ Так в тексте. См. примечание к французскому оригиналу.
2. Киев, 20 января
С припиской Ипполита Муравьева-Апостола
Kiew. Le 20 Janvier 1823.
C’est de Kiew que je vous écris, cher Papa, j’y suis depuis trois jours au milieu de toutes les dissipations, qu’apportent ici les contrats. Cette garde, que je devois monter à Белая-церковь, qui m’a fait partir de chomoutetz avec tant de regrets, et qui s’est trouvée à mon arrivée ajournée jusqu’au 16 ; et ensuite jusqu’au 23 de ce mois, m’en (а)7 donné le moyen ; mais Kiew n’est pas chomoutetz, et si mon départ y a laissé une vuide, comme j’ai eu si touché de le lire da(ns) votre lettre de 10 de ce mois, que j’ai reçue ces jours-ci, la vuide est bien plus grande pour moi sans doute à cause de la dissipation où je me trouve ; et moi aussi, cher et excellent Papa, je sens que le sentiment ne peut être mis en équation ; je sens et je suis bien fort que mon bonheur à moi c’est d'être auprès de vous.
Combien votre lettre m’a fait plaisir! Que de bontés, quelle tendresse pour moi elle respire! Je commençois déjà à m'inquiéter de n’avoir pas de vos nouvelles, mais combien elle m’a récompensé des mes inquiétudes! La seule chose qui m’ait peiné, c’est votre fluxion ; j’aime à me persuader que le Docteur Lan vous en aura bientôt débarrassé. Je vous prie cependant, cher Papa, de prendre plus de précautions dans vos promenades à la montagne, car je sais par expérience ce qu’une fluxion fait souffrir.
Maman s'apperçoit donc aussi de mon absence ; J’ai été bien heureux en lisant cette phrase. Voila la reconnaissance que j’ai désirée pour tout l’amour, tout le respect que je lui porte. En l’écrivant, Vous saviez d’avance, j’en suis sur, combien elle me feroit plaisir, car vous devinez mon coeur, cher Papa. Quand me sera-t-il permis de m’échapper d’ici pour venir moi-même remercier Maman! Puisque vous ne dites rien des inquiétudes où je l’ai laissée à mon départ, j’en conclus que Wassinka et Nastinka se portent bien, et je m’en réjouis ; Je me plais à croire qu’il n’y a plus d'inquiétudes non plus sur Annette de Bacoumofka ; et qu’elle se porte aussi bien que son enfant.
Mathieu, que je croyois voir arriver ici, fait beaucoup mieux, à ce que je vois. Il s’occupe avec vous et lis Tite Live, cher Papa ; et moi aussi, je me rappelle ce tem[p]s où je le lisois avec vous. Il me semble que c’est la meilleure manière d'acquérir une grande connaissance des hommes que l'étude philosophique de l’histoire et surtout des anciens historiens, qui se sont plus attachés aux hommes qu’aux événements, et Mathieu dans cette étude pouvoit-il avoir un meilleur guide que vous? L’idée me sourit, qu’à mon premier voyage à Chomoutetz, je trouverai Mathieu plus disposé grâce à vos soins, à se rendre plus de justice et à croire enfin à la franchise de l’estime qu’on lui a toujours témoigné. Il falloit certainement vous, Mon cher Papa, avec vos lumières et votre connaissance des hommes et le profond attachement que Mathieu vous porte, pour opérer en lui cette Métamorphose, et le réconcilier avec une idée, qu’il repoussoit avec tant d’obstination.
Mon cher Papa, vous ne sauriez imaginer le grand plaisir qu’a fait à Bestougeff la lecture de la phrase de votre lettre qui lui regarde, tant vous avez su lui inspirer d’attachement. Il en a eu les larmes aux ieux. Après cela excusez moi d’exaltation dans l’expression de mes sentiments pour vous, quand ce même enthousiasme se retrouve dans le cœur même de personnes qui ont eu bien moins d’occasions de vous apprécier que vos enfants.
Enfin, Mon cher Papa, je suis au milieu de tant de dissipations, se visant des visites de tous côtés, qu’à peine trouve je le tem[p]s de me livrer au charme de m’épancher dans votre cœur. Hippolyte avoit à cœur de vous écrire aussi de son côté, mais on est venu déranger notre plan en s’emparant de lui de grand matin, pour se faire visiter les églises ; J'espère cependant qu’il rentrera encore assez à tem[p]s pour ne pas manquer cette poste. Je vous reserve la description des contrats pour mon retour à Wassilkoff, et je termine en vous baissant les mains ainsi qu’à Maman et disant aussi de mon côté: Quando vos aspiciam.
Votre fils dévoué
Serge Mouravieff Apostol
P.S. Je vous prie, cher Papa, d’embrasser pour moi frères, sœurs et nièce et de dire à Maman que j’aurois le plaisir de lui envoyer par la poste prochaine du fromage de Limbourg, que je sais qu’elle aime._ Le manque de tem[p]s m'empêche d'écrire à Hélène.
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Je croyois être privé du plaisir de vous écrire aujourd’hui, mon cher Papa, parce que l’on étoit venu me prendre de fort bon matin pour visiter les catacombes. J’y etasai avec le docteur du comte Woronzow, et un autre Anglois qui est aussi attaché à sa maison, nous y sommes restés fort peu de tem[p]s à cause de l’humidité ; mais [нрзб.] j’ai eu le plaisir de faire la connaissance qui du comte Woronzow qui a eu l’amabilité de m’inviter à diner aujourd’hui à dîner chez lui, nous ne restons plus qu’un seul jour à Kiew, aussi je compte en profiter ; vous m’excuserez sans doute ; mon cher Papa, de ce que je vous entretiens de choses si peu intéressantes, mais c’est qu’il me est seroit impossible de vous parler d’autres choses. Je vous baise bien affectueusement votre main, mon cher Papa, que celle de Maman, et me dis
Votre respectueux et dévoué fils
Hippolyte Mouravieff Apostol
P.S. Ayez la bonté, mon cher Papa, d’embrasser de ma part mes chers frères et sœurs et de dire à Mathieu que si je ne lui écris que pas c’est que je parce que je l’attends ici.
Перевод
Киев. 20 января 1823
Я пишу вам из Киева, любезный Папинька, я здесь уже три дня посреди разгула, который приносят сюда контракты. Тот караул, который я должен был нести в Белой-церкви, что вынудил меня с таким сожалением уехать из хомутца, и который был по моем прибытии отложен до 16, а затем до 23 сего месяца, мне дал такую возможность; но Киев не хомутец, и если мой отъезд оставил там пустоту, как я был весьма тронут прочитать в вашем письме от 10 сего месяца, которое я получил на днях, эта пустота гораздо больше для меня без сомнения по причине разгула, среди которого я нахожусь; и я тоже, любезный и превосходный Папинька, я чувствую, что чувство нельзя подставить в уравнение; я думаю и я вполне уверен, что мое счастье в том, чтобы быть рядом с вами.
Сколько удовольствия доставило мне ваше письмо! Какую доброту и нежность ко мне оно излучает! Я уже начинал волноваться из-за того, что не имел от вас известий, но как оно вознаградило меня за мое беспокойство! Единственное, что меня огорчило, это ваш флюс; мне нравится убеждать себя, что Доктор Лан вас от него скоро избавит. Тем не менее, я вас прошу, любезный Папинька, проявлять большую осторожность во время ваших прогулок на гору, поскольку я знаю по опыту, что флюс причиняет боль.
Матушку также огорчает мое отсутствие; Я был весьма счастлив, читая эту фразу. Вот благодарность, которой я желал за всю любовь, все уважение, которое я испытываю к ней. Когда вы писали ее, Вы заранее знали, я в этом уверен, насколько она доставит мне удовольствие, поскольку вы угадываете мое сердце, любезный Папинька. Когда будет мне позволено сбежать отсюда, чтобы приехать лично поблагодарить Матушку! Поскольку вы мне ничего не говорите о беспокойстве, в котором я оставил ее при моем отъезде, я заключаю из этого, что Васинька и Настинька чувствуют себя хорошо, и я радуюсь этому. Мне нравится думать, что больше нет повода и для беспокойства об Аннетте из Бакумовки, и что она чувствует себя так же хорошо, как ее ребенок(*1).
Матвей, которого я рассчитывал увидеть прибывшим сюда, чувствует себя гораздо лучше, как я вижу. Он занимается вместе с вами и читает Тита Ливия(*2), любезный Папинька; и я также вспоминаю время, когда я читал его с вами. Мне кажется, лучший способ приобрести множество знаний о людях это философские труды по истории, в особенности древних историков, которые придавали больше значения людям, а не событиям, и Матвей в этих занятиях может ли иметь лучшего наставника, чем вы? Мне нравится мысль о том, что в ближайшую поездку в Хомутец я найду Матвея более расположенным, благодаря вашей доброте, признать справедливость и поверить наконец в искренность уважения, которое ему всегда изъявляли. Действительно, необходимы вы, любезный Папинька, ваша просвещенность и ваше знание людей и глубокая привязанность, которую испытывает к вам Матвей, чтобы совершить в нем эту Метаморфозу, и примирить его с идеей, которую он так упрямо отталкивал.
Любезный Папинька, вы не можете представить себе большое удовольствие, которое доставило Бестужеву чтение относящейся к нему фразы вашего письма, настолько вы умеете внушать привязанность. У него были слезы на глазах. После этого простите мне восторженность в выражении моих чувств к вам, когда такой энтузиазм обнаруживается в сердце тех, кто имеет даже меньше поводов вас ценить, чем ваши дети.
Наконец, любезный Папинька, я нахожусь посреди такого разгула, направляя визиты во все стороны, что я с трудом нашел время, чтобы доставить себе удовольствие изливать свое сердце вашему. Ипполит считал своим долгом вам написать в свою очередь, но пришлось нарушить наши планы, поскольку его захватили с самого утра, чтобы отправиться посещать церкви; Я, тем не менее, надеюсь, что он вернется еще достаточно вовремя, чтобы не пропустить эту почту. Я отложу описание контрактов до моего возвращения в Васильков, и я заканчиваю, целуя вам руки, также как и Матушке, говоря и с моей стороны: Quando vos aspiciam(*3).
Ваш преданный сын
Сергей Муравьев Апостол
P.S. Я вас прошу, любезный Папинька, обнять за меня братьев, сестер и племянницу и сказать Матушке, что я буду иметь удовольствие отправить ей следующей почтой лимбургский сыр(*4), который, как я знаю, она любит. Отсутствие времени мешает мне написать Елене.
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Я думал, что буду лишен удовольствия вам писать сегодня, любезный Папинька, потому что за мной зашли довольно рано утром, чтобы отправиться в пещеры(*5). Я был там вместе с доктором графа Воронцова(*6) и другим Англичанином(*7), служащим в его доме, мы недолго пробыли там из-за влажности; но [нрзб.] я имел удовольствие познакомиться с графом Воронцовым, который проявил любезность, пригласив меня ужинать сегодня ужинать у него, мы пробудем в Киеве еще только день, поэтому я рассчитываю этим воспользоваться; вы, несомненно, простите, любезный Папинька, что я беседую с вами о предметах так мало интересных, но это из-за того, что для меня невозможно говорить с вами о другом. Я нежно целую вашу руку, любезный Папинька, так же как и руку Матушки, и называю себя
Ваш почтительный и преданный сын,
Ипполит Муравьев Апостол
P.S. Будьте добры, любезный Папинька, обнять за меня моих дорогих братьев и сестер и сказать Матвею, что если я ему не пишу, так это потому я жду его здесь.
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 84–85.
Комментарии
(*1)↩ Аннетта из Бакумовки — третья сестра Сергея Муравьева, Анна Хрущова (подробнее о ней см. комментарий 1 к письму от 21.08.1821), проживавшая со своим мужем А. Д. Хрущовым (о нем см. комментарий 9 к письму от 06.05.1821) в имении Бакумовка по соседству с Хомутцом. Уточнение «из Бакумовки» употребляется, вероятно, для того, чтобы не перепутать ее с другой «Аннеттой» — племянницей Сергея Анной Ожаровской, которая проживала в это время в Хомутце у дедушки (см. комментарии 3 и 4 к письму от 13.02.1823). «Ее ребенок» — новорожденная дочь, названная Анной в честь матери и бабушки.
(*2)↩ Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.) — выдающийся древнеримский историк и философ, автор «Истории от основания города» (лат. “Ab Urbe condĭta”), одного из наиболее фундаментальных и полных трудов об истории Рима, над которым он работал всю жизнь. Из 142 написанных Ливием книг сохранилось 35. В конце XIX века его работы перестали пользоваться популярностью из-за обнаруженных историографами многочисленных фактологических ошибок и допущений, но в первой трети века Тит Ливий еще оставался непререкаемым авторитетом. Попытка перевести труды Ливия на русский язык была предпринята в XVIII веке, но из-за вмешательства Священного Синода публикация не состоялась. Существовали многочисленные переводы «Истории» на французский язык, однако Матвей Муравьев скорее всего упражняется в чтении Тита Ливия на латыни.
(*3)↩ “Quando vos aspiciam” (лат. «Когда я вас увижу») — слегка видоизмененная цитата из «Сатир» Квинта Горация Флакка (65 г. до н.э. – 8 г. до н.э.): “О rus, quando ego te aspiciam!”, то есть «О, поле! Когда я тебя увижу?» В поэтическом переводе М. А. Дмитриева:
О, когда ж я увижу поля? И дозволит ли жребий
Мне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и в лени
Вновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной!
(Цит. по: Гораций. Оды, эподы, сатиры, послания. Перевод с латинского. Под ред. М. Л. Гаспарова. М., 1970. С. 306).
Латинское обращение к полю (или к деревне, селу, так как слово “rus, rus, rurus” — «поле, пашня» в ед. числе омонимично “rus, rus, ruris” — «селение») было столь широко известно в России, что А. С. Пушкин позволил себе в эпиграфе ко второй главе «Евгения Онегина» (окончена в 1823., опубликована в 1826 г.) создать на его основе каламбур, не прибегая к каким-либо пояснениям и даже не расшифровывая имя автора цитаты: О rus! (Hor.) О Русь!..
(*4)↩ Лимбургский сыр, или лимбургер, или эрв — мягкий сливочный сыр из коровьего молока с желто-коричневой корочкой, отличающийся крайне резким ароматом и интенсивным вкусом благодаря бактерии Brevibacterium linens, использующейся для его вызревания. Название восходит к бельгийскому герцогству Лимбург (ныне — провинция Льеж), где сыр и начал производиться в XV веке.
(*5)↩ Имеются в виду подземные катакомбы Киево-Печерской лавры: Ближние (Антониевы) и Дальние (Феодосиевы) пещеры, — где покоятся мощи канонизированных русской православной церковью подвижников. Это разветвленная пещерная сеть, имеющая свои «улицы», переходы между ними, несколько внутренних церквей и т.п. Как место обитания и захоронения монахов катакомбы известны с XI века. В 1826 г. началась реставрация пещер: их укрепили, обновили галерею и павильон над входом, а пол внутри уложили чугунными плитами. Ипполиту Муравьеву и его спутникам-англичанам, посетившим пещеры до реставрации (предыдущий ремонт производился в 1810-х гг.), судя по всему, было в этих подземельях не слишком комфортно.
(*6)↩ Уильям Хатчинсон (1793–1850) — английский врач, родился в семье военнослужащего. Получив в начале 1810-х годов диплом хирурга, Хатчинсон после нескольких лет хирургической практики занялся научно-издательской работой: с 1819 г. он вместе с Самуэлем Фазергилом (S. Fothergill) был редактором ежемесячника “London Medical and Physical Journal”. До середины 1820-х годов это был ведущий медицинский журнал Англии. В 1820 г. Хатчинсон становится доктором медицины и членом престижного Лондонского медико-хирургического общества. Работы Хатчинсона позволяют утверждать, что их автор принадлежал к поколению ученых, опирающихся в основном на экспериментальные знания и опыт, накопленный к тому времени естественными науками. Отец и сестра графа М. С. Воронцова, проживавшие в Англии, рекомендовали Хатчинсона для поездки в Россию в качестве домашнего врача. Осенью 1821 г. Хатчинсон вместе с Воронцовыми отбыл во Францию, где им предстояло провести около года, а затем отправиться в Россию. Несмотря на то, что Воронцовы были совершенно довольны им как врачом и щедро платили, осенью 1824 г. Хатчинсон решил вернуться в Англию, объясняя это своим расстроенным здоровьем. По мнению некоторых исследователей, могли сыграть роль и причины личного характера. На смену Хатчинсону в январе 1825 г. прибыл доктор Роберт Ли. В дальнейшем, Хатчинсон занимался врачебной практикой, проживая в деревушке Айлуорте в 15 милях от Лондона, где и скончался.
(Ист.: Аринштейн Л. М. Одесский собеседник Пушкина // Временник Пушкинской комиссии, 1975. Л.,1979. С. 58–70).
(*7)↩ Неустановленное лицо. У графа М. С. Воронцова (см. о нем примечание 13 к письму от 22.07.1822), проведшего детство в Англии, служило большое количество подданных этой страны. В своем «Воображаемом разговоре с императором» (дневниковая запись, датируемая 1824–1825 гг.) А. С. Пушкин обвиняет М. С. Воронцова в предпочтении, которое тот отдавал англичанам:
«Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?» — «Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный <старик>, он русский в душе, он не предпочитает первого английского шалопая всем <известным> и неизв<естным> своим соотечественникам».
(Цит. по: Алексеев М. П. Русско-английские литературные связи. (XVIII век – первая половина XIX века). Предисл. И. С. Зильберштейна. М., 1982).
3. Киев, 13 февраля
Le 13 fevrier 1823. Kiew.
Je suis arrivé ce matin vers les 10 heures à Kiew, Mon cher et bon Papa ; et j’en pars ce soir pour ma bonne ville de Wassilkoff, où je suppose ma présence nécessaires8, après mon escapade ; j’ai profité de cette journée cependant pour dîner chez les Rajevskj, où j’ai vu le P[rince] Théodore Galitzin, arrivant aujourd’hui même de Pétersbourg ; il m’a dit avoir9 rencontré Ozarovskj, sous Moguilew ; lui et [нрзб.] voyageuses, tous bien portants ; M[ademoise]lle Hélène Rajevskj va beaucoup mieux, au dire de M[onsieu]r Hutchinson ; aussi toute la famille et surtout le vieux Général, en est-il tout aisé, elle a fait une rechute pendant mon absence en se refroidissant en sortant de sa chambre, M[onsieu]r Hutchinson lui a tiré 12 onces de sang ; cela lui a fait le plus grand bien. Du reste, rien de nouveau à Kiew ; tout le monde ici est parti ; Nicolas Rajevskj est allé rejoindre son quartier Général et G[énér]al Orlov part ses jours-ci pour Moscou. Le P[rin]ce Galitzin n’a rien raconté sur Pétersbourg, qui mérite de vous être [нрзб.] ; il s’est longuement étendu cependant sur le mariage de Nikita avec sa cousine.
J’ai entendu une nouvelle d’un autre genre ici, et qui me concerne plus particulièrement ; C’est à Wassilkoff, que je saurai si elle est vraie. Il s’agit ici de notre division, qui doit aller à Bobrouisk pour travailler à la forteresse qu’on y élève. Cette nouvelle m’est bien peu agréable, Mon cher Papa ; il faudra que nous allions passer là-bas six mois sous la tente, et une semaine travailler à la forteresse et l’autre exercer alternativement pendant tout le tem[p]s. C’est au mois d’avril qu’on part et l’on ne revient qu’en octobre. Je désire l’en que ce soit un faux bruit ; s’il étoit vrai, voilà six mois entiers, où je serai privé de la consolation de venir quelques fois auprès de vous, cela me rend tout triste. Quand je quitte chomoutetz, j’ai du plaisir à entrevoir le moment où je pourrai y retourner, et pendant six mois je n'aurai même pas ce plaisir. Je baise les mains à Maman ; cette mauvaise nouvelle me fait omis d’avantage à ma promesse de venir pour le carnaval auprès d’elle ; il faudra que je [нрзб.] m’en donner pour tous ces six mois qui ne sortent pas de la tête.
Je m’en vais passer encore une couple d’heures chez les Rajevskj ; j’y ai laissé Hippolyte, pour venir vous écrire et envoyer chez chez10 les chevaux ; après quoi nous nous embarquons tous deux pour Wassilkoff. Je vous baise les mains, Mon cher et bon Papa, aussi qu’à Maman, J’embrasse toute la famille et suis pour la vie
Votre fils dévoué
Serge Mouravieff Apostol
J'espère trouver chez moi une lettre de Bibicoff, qui nous donne la nouvelle définitive du congé de Mathieu ; dans ce cas j’aurai le tem[p]s de la mettre demain encore à la poste._ faites-moi le plaisir de dire au Docteur, Mon cher Papa, que Madame Lan et ses enfants se portent bien. tous les paquets et lettres ont été remis cette fois-ci et rien n’a été oublié._
Перевод
13 февраля 1823. Киев.
Я прибыл этим утром около 10 часов в Киев, любезный Папинька, и я из него уезжаю сегодня вечером в мой славный город Васильков, где я полагаю мое присутствие необходимым после моего бегства; тем временем, я воспользовался сегодняшним днем, чтобы поужинать у Раевских, где я видел Князя Федора Галицына(*1), прибывшего сегодня же из Петербурга; он мне сказал, что под Могилевом встретил Ожаровского(*2); он и [нрзб.] путешественницы(*3) — все чувствуют себя хорошо; Мадмуазель Елена Раевская(*4) чувствует себя гораздо лучше, по словам Господина Хатчинсона; и вся семья и особенно старый Генерал очень этому рады, у нее был рецидив во время моего отсутствия из-за того, что она переохладилась, выйдя из своей комнаты, Господин Хатчинсон выпустил ей 12 унций крови(*5); и это ей очень помогло. В остальном, в Киеве ничего нового; все разъехались; Николай Раевский уехал, чтобы присоединиться к своей штаб-квартире(*6), а Генерал Орлов уезжает на днях в Москву(*7). Князь Галицын ничего не рассказал о Петербурге, что заслуживало бы быть вам [нрзб.]; но он долго распространялся о свадьбе Никиты с его кузиной(*8).
Я услышал здесь новость другого рода, и относящуюся ко мне лично; В Василькове я узнаю, правдива ли она. Речь идет о том, что наша дивизия должна будет отправиться в Бобруйск работать в крепости, которую там строят(*9). Эта новость для меня довольно неприятна, любезный Папинька; мы должны будем отправиться туда и провести там шесть месяцев в палатке, неделю работать в крепости и другую упражняться иным образом в течение всего этого времени. Мы отправляемся туда в апреле и не возвращаемся до октября. Я страстно хочу, чтобы это был лишь ложный слух; если это правда, вот целых шесть месяцев, в течение которых я буду лишен утешения иногда приезжать к вам, это повергает меня в уныние. Когда я покидаю хомутец, мне доставляет удовольствие предвидеть момент, когда я смогу туда вернуться, и в течение шести месяцев у меня не будет даже этого удовольствия. Я целую руки Матушке; эта ужасная новость заставляет меня заранее отказаться от моего обещания приехать провести вместе с ней первую неделю поста(*10). Следовало бы, чтобы я [нрзб.] давать себе волю во все эти шесть месяцев, которые не идут у меня из головы.
Я собираюсь провести еще пару часов у Раевских; я оставил там Ипполита, чтобы пойти вам написать и послать за лошадьми; после чего мы оба пустимся в путь до Василькова. Я целую ваши руки, любезный и добрый Папинька, так же как и Матушкины, я обнимаю всю семью и остаюсь на всю жизнь
Вашим преданным сыном
Сергей Муравьев Апостол
Я надеюсь найти по прибытии к себе письмо Бибикова, которое даст нам окончательные известия об отставке Матвея; в таком случае у меня завтра же будет время отправить его._ будьте любезны сказать Доктору, любезный Папинька, что Мадам Лан и ее дети(*11) чувствуют себя хорошо. все пакеты и письма были получены на этот раз и ничто не было забыто._
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 86–86 об.
Комментарии
(*1)↩ Федор Сергеевич Голицын (1781–1826) — камергер, начальник Егермейстерской конторы (придворное ведомство, распоряжавшееся охотой), второй сын (из десяти детей) генерала С. Ф. Голицына. Был с детства записан в военную службу, затем «числился по архивам», в 1804 г. получил придворный чин камергера, в 1817–1825 гг. заведовал егермейстерской конторой. Получив от отца значительное наследство (в том числе поволжское имение Зубриловка) и женившись на богатой наследнице, вел расточительный образ жизни, устраивая в Петербурге и на царскосельской даче частые праздники. Собрал значительную коллекцию живописи и предметов декоративного искусства, обустраивал парк Зубриловки по образцу Павловска и открыл там частное учебное заведение для детей бедных дворян.
Жена — кавалерственная дама Анна Александровна, урожденная Прозоровская (1782–1863) в отличие от мужа не любила светской жизни и предпочитала общение в узком кругу и воспитание детей.
Ф. С. Голицын скончался после непродолжительной болезни в начале 1826 г., оставив 8 миллионов рублей долга. Для его погашения жене пришлось продать его петербургский дом, царскосельскую дачу, коллекцию живописи и закрыть учебное заведение в Зубриловке, куда вдова с детьми переехала на несколько лет после смерти мужа.
(*2)↩ Ожаровский Франц (Францишек) Петрович, граф (1783?, Речь Посполитая — 09.02.1841, Царское Село) — муж первой сестры Сергея Муравьева Елизаветы Ивановны-старшей (с 1810 по 1814 гг.), действительный камергер. В браке родились двое детей: Анна (1811?–1847) и Адам (1813?–1889). Представитель польского шляхетского рода Ожаровских герба «Равич». Младший (четвертый) сын последнего гетмана великого коронного Петра Ожаровского, который во время восстания Костюшко был обвинен в государственной измене за пророссийские взгляды и без суда повешен в Варшаве в мае 1794 года. Его старший брат — прославленный генерал на русской службе Адам Петрович Ожаровский.
С 1804 по 1809 гг. служил в Коллегии иностранных дел переводчиком при миссиях в Берлине и в Париже, где и познакомился с проживавшей там в тот момент Елизаветой Муравьевой-Апостол. 31 августа 1809 г. именным указом был переведен на должность советника Киевского Губернского Правления. В октябре 1811 г. был назначен управляющим дворцовым правлением Царского Села, где и проживал с семьей. В феврале 1817 г. Ожаровский был лишен занимаемой должности из-за злоупотреблений в Царскосельском дворцовом правлении. Однако не был признан виновным в злоупотреблениях и избежал суда. В марте 1828 года по собственному прошению был окончательно уволен со службы.
После смерти первой супруги долгое время поддерживал отношения и переписку с Муравьевыми-Апостолами, по-прежнему воспринимавшими его как члена семьи. Был еще дважды женат, всего имел 8 детей. Умер в Царском Селе, был похоронен в церковном склепе костела Усекновения Главы Иоанна Предтечи на Дворцовой улице в одной из 15 могил.
(*3)↩ Под «путешественницами», вероятно, имеются в виду вторая супруга Ф. П. Ожаровского Пелагея Ядвига (урожд. Волович) и Анна Ожаровская (его дочь от первого брака с Елизаветой Муравьевой-Апостол-старшей), которая после кончины матери в 1814 году несколько лет воспитывалась в семье дедушки Ивана Матвеевича с его младшими детьми. В феврале 1823 года Ф. П. Ожаровский приезжал в Хомутец, чтобы забрать ее оттуда.
(*4)↩ Елена Раевская (1803–1852) — вторая дочь генерала Н. Н. Раевского и его жены С. А. Раевской, урожденной Константиновой. Так же, как ее сестры, получила отличное домашнее образование, знала итальянский, французский, английский языки, с последнего, по свидетельству современников, прекрасно переводила Байрона и Вальтера Скотта. С юности страдала туберкулезом. Несмотря на это в 1828 г. к ней сватался граф Густав Олизар, который пятью годами ранее неудачно сватался к ее сестре Марии. И хотя на сей раз генерал Раевский не был против, но сама Елена не выразила желания выйти замуж (см. письмо Н. Н. Раевского-ст. к сыну Николаю от 16 мая 1828 г.: «Алионушка нездорова, Гр[аф] Ол[изар] влюблен, сватался, она не пошла за него, я б не отказал ему...», и ему же от 3 апреля 1829 г.: «Алиона по нездоровью своему уже положила остаться в девках», цит. по: Архив Раевских. Санкт-Петербург, 1908. Т. 1. С. 389–390 и 443).
В 1845 г. уехала вместе с матерью и сестрой Софьей в Италию, где и умерла, похоронена вместе с матерью в церкви Сан-Пьетро во Фраскати. В. Г. Бухаров в своем исследовании приводит свидетельства, что к концу жизни Елена Раевская приняла католичество, что объясняет нахождение ее могилы в самой церкви (См. Усыпальница семьи Раевских. // Декабристское кольцо. Вып. 1. Иркутск, 2011. С. 23).
(*5)↩ Примерно 350 мл: чуть меньше, чем обычно сдают современные доноры (~450 мл).
(*6)↩ Н. Н. Раевский-младший, состоявший на тот момент адъютантом при Начальнике Штаба 1-ой армии генерале-адъютанте бароне И. И. Дибиче, отправился в Могилев, где находился штаб 1-ой армии. Однако уже в марте он был в Петербурге, поскольку Дибича назначили на должность начальника Главного штаба (и одновременно управляющим квартирмейстерской частью и Военно-топографическим депо).
(*7)↩ С февраля 1822 г. формально отстраненный от командования дивизий (см. об этом в примечании 18 к письму от 14.05.1821) М. Ф. Орлов большей частью жил с женой в Киеве, но к Пасхе 1823 г., пришедшейся на 22 апреля, приехал в Москву и оставался там до 30 мая. Перед этим он посетил свое имение в селе Милятино Калужской губернии, чтобы проинспектировать принадлежащий ему с 1814 г. стекольный завод, дела которого оставляли желать лучшего. (Даты приезда и отъезда, а также цель посещения Милятина устанавливаются по Остафьевскому архиву князей Вяземских: Остафьевский архив. Том 2. Переписка П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым. 1820–1823. СПб., 1899. С. 313, 327.) В Москве М. Ф. Орлов проживал у своей двоюродной сестры, графини А. А. Орловой-Чесменской в доме на Большой Калужской улице близ Донского монастыря.
(*8)↩ 21 февраля 1823 г. в Петербурге в церкви св. Симеона Богоприимца и св. Анны Пророчицы Никита Муравьев обвенчался с графиней Александрой Григорьевной Чернышевой (1800–1832), которая приходилась Ф. С. Голицыну троюродной сестрой (по линии его бабушки Анны Григорьевны Чернышевой). Александра Григорьевна была дочерью графа Григория Ивановича Чернышева (1762–1831) и Елизаветы Петровны Квашниной-Самариной (1773–1828). Граф М. Д. Бутурлин так описывал ее в своих мемуарах: «была выше среднего роста, блондинка, кровь с молоком и широковатого телосложения». По ее собственным признаниям, в браке была очень счастлива, любящий муж нежно называл ее Бабасинька и множеством ласковых словечек (см. Н. М. Муравьев. Сочинения и письма. Т. 1. Письма 1813–1826. Иркутск, 2001. С. 288–308). После разгрома восстания декабристов Александра одной из первых последовала на каторгу за своим мужем, оставив свекрови троих маленьких детей, из которых двое — Михаил (1825–1827) и Елизавета (1826–1844) — умерли, не дожив до взрослого возраста, а старшая дочь Екатерина (1824–1870) сошла с ума. В Сибири Александра Муравьева родила еще троих детей, но выжила только дочь Софья (1829–1892), которой после смерти родителей позволили вернуться к родственникам в Россию. В 1848 г. Софья вышла замуж за своего четвероюродного брата, Михаила Илларионовича Бибикова, племянника Сергея и Матвея Муравьевых. Декабристы единогласно вспоминали Александру Муравьеву как свою благодетельницу, заботившуюся обо всех, кто нуждался в помощи. Ее смерть в ноябре 1832 г. от тяжелой простуды была ударом для всех, кто ее знал, а Никита Муравьев так и не оправился от этой потери. Похоронена в Петровском Заводе, над ее могилой установлена часовня, сохранившаяся до наших дней.
(*9)↩ Бобруйская крепость — мощное оборонительное сооружение на правом берегу реки Березина в г. Бобруйск при устье реки Бобруйка, входившее в число новейших крепостей, построенных по приказу Александра I для защиты западных территорий империи (между уже существующими крепостями в г. Рига и г. Киев). Официально строительство было начато в 1810 г., однако фактически к нему приступили еще раньше: в 1807 г. В 1811 г. Бобруйскую крепость, состоявшую к тому времени из 8 бастионов, причислили к 1 классу (самому высокому) оборонительных сооружений Российской империи. В 1812 г. крепость сыграла значительную роль в ходе Отечественной войны.
В 1817 г. императором было принято решение о новой, еще более масштабной реорганизации крепости, в частности, постройке с нуля укрепления на господствующей к югу от р. Бобруйка высоте (впоследствии — форт «Фридрих Вильгельм»). К монаршему смотру в сентябре 1823 г. было возведено несколько орудийных казематов и большой фрагмент казематированной эскарповой стены. Внутри основной цитадели: госпиталь, офицерские дома, казармы, арсенал, острог.
Строительные работы велись в крепости и впоследствии, вплоть до начала 40-х гг. XIX века, однако оборонительное значение укрепления постепенно ослабло — и Бобруйская крепость в основном использовалась как гарнизон, тюрьма и арсенал.
(*10)↩ Первой неделей Великого Поста (наиболее строгой в отношении покаяния и ограничения в пище) в 1823 году был период с 5 по 11 марта. Опасения Сергея Муравьева оказались напрасны: он сумел получить небольшой отпуск у полкового начальства и приехать повидать родных в это время перед отправкой в Бобруйск в апреле. Это устанавливается по его письму к Хрущовым в Бакумовку от 6 марта 1823 года, написанному из Хомутца: «С самого моего приезда сюда у меня было намерение приехать к вам, чтобы вас обнять и поблагодарить...» (Б .М. Энгельгардт. Письма С. И. и M. И. Муравьевых-Апостолов к А. Д. и A. И. Хрущовым. // Памяти декабристов. Сборник материалов. Том I. Л. 1926. С.127–128).
(*11)↩ О мадам Лан и ее детях см. примечание 24 к письму от 04.04.1821 из Кременчуга.
4. Киев, 14 февраля
С припиской Ипполита Муравьева-Апостола
Wassilkoff. le 14 fevrier 1823.
Je suis arrivé hier ici de Kiew, et j’ai trouvé à mon grand contentement, Mon cher Papa, ce que je m’attendais à y trouver ; Je veux dire le congé de Mathieu, bien et duement imprimé et publié dans toutes les armées ; C’est Bibicoff qui me l’envoye ; tout y est, le grade, l’uniforme, hormis la pension. Je ne sais pas d'où il avoit pris qu’elle étoit accordée. Il indique cependant le moyen de l’obtenir dans sa lettre que j’ai incluse dans celle de Mathieu ; Rien n’est plus facile, je me charge de recevoir en ci-devant régiment de Mathieu les documents nécessaires à la chose. Je crains seulement, Mon cher Papa, que cette demande, après coup, d’une pension ne fasse naître des commérages et de petites calomnies, dont Pétersbourg est si amateur ; Il y a tant de petits gens qui cherchent à se venger d’une supériorité par des coupes des bas ou haut! Ce n’est qu’une idée au reste, Mon cher Papa, que je vous soumets ; et je ne la fonde que sur des antécédents de ce genre, qui sont venus à ma connaissance, quand j’habitois encore Pétersbourg ; mais Mathieu est libre et indépendant ; c’est l’essentiel, je vous en félicite, Mon cher Papa, et Mathieu encore plus, car son tem[p]s lui appartient tout entier et combien il peut acquérir auprès de vous! Je suis tout heureux de cette idée ; Mathieu vous devra plus de positivité dans ses connaissances, et par conséquent pour de fierté dans ses propres11 idées, moins de défiance de lui-même ; Son caractère estimable et noble se développera encore mieux ; et vous, Mon cher Papa, vous jouirez, de votre cœur. Tout cela me remplit de joie et d'espérance ; et je remercie Dieu du congé de Mathieu, comme du plus grand bonheur, qui pouvoit lui arriver.
Pour moi, Mon cher Papa, qui suis le seul de la famille, qui navigue encore sur la mer orageuse de l’ambition et du service, je m’en tiens bongré malgré de ce que me12 disoit Maman : не надобно чтобы вcе за печкою сидеlи ; Сидеть за печкою a aussi son mérite ; indépendant et toujours auprès de vous et de Maman et dans le sein de la famille, voilà comme j’entendois mon bonheur ; mais puisqu’il faut que je serve, je servirai et je chercherai à me consoler de tem[p]s en tem[p]s de l’idée que je pourrai me rendre plus utile par là. Notre marche à Bobruisk pour le 15 d’avril n’est que trop vraie, elle m’a été confirmée dans le régiment.
Du reste, rien de nouveau absolument, mon absence n’a eu aucun inconvénient ; c’est une arrhes pour revenir aupres de vous bientôt. Nous sommes toujours voyageurs ensemble avec le P[rin]ce Theodore Galitzin, arrivés ensemble à Kiew, nous en sommes repartis presque ensemble, mais il a poussé jusqu’à Белая-церковь chez sa tante la C[om]tesse Branicki._ Enfin, Mon cher Papa, je termine en vous baisant cent fois les mains et à Maman, j’embrasse toute la famille grande et petite, et je suis pour la vie
Votre fils dévoué
Serge Mouravieff Apostol
Je viens de recevoir un billet de Bestougeff, où il m’apprend qu’il est malade au lit dans son village ; J’irai absolument le voir ces jours-ci ; c’est une si triste situation que d’être comme lui, malade, seul, et dans une village ; J’en sais quelque chose par moi-même de mon séjour à Fastovo._
Je suis sur que ma visite lui fait bien de plaisir ; aussi me dépêcherai-je de le lui faire._
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Nous avons quitté hier Kiew, mon cher Papa, où nous fûmes bien agréablement surpris en arrivans13 ici de trouver des lettres de la part de Bibikoff et l’annonce officielle du congé de Mathieu, ce qui ne manquera pas de le tranquilliser. Nous avons trouvé notre petit manoir dans le même état, avec la seule différence que l’hyver ne s’y fait puis sentir, et dans la triste perspective d’être bientôt obligé de l’abandonner, puis que Serge sera obligé de marcher se mettre en marche sous peu pour Bobrouisk, comme il vous l’aura surement mandé dans sa lettre, Nous avons trouvé Kiew extrêmement désert, la famille Rayeffsky est extrêmement triste à cause de l’incertitude où elle se trouve la sort de14 mademoiselle Hélène, qui est toujours dangereusement malade, de reste il faut espérer que les soins de M[onsieur] Hudchinson lui apporteront du soulagement. Pour m’excuser, mon cher Papa, si je vous écris si peu en détail, s’est15 que nous ne sommes pas encore bien à notre aise, mais la poste qui vient je me ferais de pouvoir vous écrire plus au long, en attendans16 je vous baise bien affectueusement les mains, ainsi qu’à Maman, j’embrasse mes petites sœurs et frères et me dis pour la vie
votre fils dévoué
Hippolyte Mouravieff Apostol
Перевод
Васильков. 14 февраля 1823.
Я прибыл сюда вчера из Киева и нашел, к своему большому удовольствию, любезный Папинька, то, что и ожидал найти; Я хочу сказать, приказ об отставке Матвея, правильно и должным образом напечатанный и опубликованный во всех армиях; Бибиков прислал его мне; там все есть, и чин, и мундир, нет только содержания(*1). Я не знаю, как он узнал, что она принята. Тем не менее, он описывает способ, которым он ее получил, в своем письме, которое я вложил в письмо Матвею; Нет ничего проще, я берусь за то, чтобы получить в прежнем полку Матвея(*2) необходимые для дела документы. Я боюсь только, любезный Папинька, как бы эта просьба задним числом о содержании не породила бы сплетни и мелкую ложь, которую так любит Петербург; Есть столько мелочных людей, которые пытаются отомстить превосходству ударами снизу и сверху! Это всего лишь мысль, в конце концов, любезный Папинька, которую я вам предлагаю рассмотреть; и я основываю ее лишь на предшествующих [случаях] такого рода, которые стали мне известны, когда я еще жил в Петербурге; но Матвей свободен и независим; это главное, я вас с этим поздравляю, любезный Папинька, и Матвея тем более, поскольку его время принадлежит ему полностью, и сколько он может приобрести рядом с вами! Я счастлив этой мыслью; Матвей вам будет обязан большей положительностью своих познаний, и, как следствие, гордостью в своих собственных мнениях, освобождением от неуверенности в себе; Его характер, достойный уважения и благородный, будет еще больше совершенствоваться; а вы, любезный Папинька, будете радоваться всем сердцем. Все это наполняет меня радостью и надеждой; и я благодарю Бога за отставку Матвея как за самое большое счастье, которое могло с ним случиться.
Что до меня, любезный Папинька, единственного из семьи, кто еще плывет по штормовому морю амбиций и службы, удержанный там насильно, несмотря на то, что мне говорила Матушка: не надобно чтобы вce за печкою сидели; Сидеть за печкою также имеет свою прелесть; независимый и всегда рядом с вами и Матушкой, на лоне семьи – вот как я представляю себе свое счастье; но раз уж необходимо, чтобы я служил, я буду служить и буду пытаться утешиться время от времени мыслью, что я смогу быть более полезен этим. Наш марш на Бобруйск 15 апреля не что иное как истина, мне это подтвердили в полку.
В остальном, абсолютно ничего нового, в моем отсутствии не было ничего неподобающего; это залог, чтобы вернуться к вам вскоре. Мы все время путешествовали вместе с Князем Федором Галицыным, прибыв вместе в Киев, мы уехали оттуда почти что вместе, но он отправился до Белой-церкви к своей тетке Графине Браницкой(*3)._ Наконец, Любезный Папинька, я заканчиваю, целую вам сотню раз руки и Матушке, я обнимаю всю семью, большую и малую, и остаюсь на всю жизнь
вашим преданным сыном
Сергей Муравьев Апостол
Я только что получил записку от Бестужева, в которой он сообщает мне, что он болен и лежит в постели в своей деревне(*4); Я точно поеду к нему на днях; это печальное положение – быть, как он, больным, одиноким и в деревне; Я знаю кое-что об этом сам со времени моего пребывания в Фастово._
Я уверен, что мой визит доставит ему удовольствие; поэтому я поспешу его ему нанести._
Приписка к письму от Ипполита Муравьева-Апостола:
Мы покинули Киев вчера, любезный Папинька, и мы были приятно удивлены, прибыв сюда, найти письма со стороны Бибикова и официальное объявление об отставке Матвея, которая непременно должна его успокоить. Мы нашли наш маленький дом в том же состоянии, что и прежде, с единственным отличием: зима здесь уже не ощущается, и с грустной перспективой быть вскоре обязанными его покинуть, поскольку Сергей будет обязан вскоре отправиться в Бобруйск, как он, без сомнения, вам сообщит в своем письме, Мы нашли Киев в высшей степени пустым, семью Раевских в высшей степени печальной по причине неопределенности, в которой находится судьба мадмуазель Елены, которая все еще тяжело больна, впрочем, следует надеяться, что заботы Господина Хатчинсона принесут ей облегчение. В оправдание, любезный Папинька, того, что я пишу вам так неподробно, дело в том, что мы пока еще не вполне удобно устроились, но следующей почтой я буду иметь возможность вам написать больше, в ожидании я нежно целую вам руки, также как и Матушке, я обнимаю моих маленьких сестер и братьев и называю себя на всю жизнь
Ваш преданный сын
Ипполит Муравьев Апостол
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 88–89.
Комментарии
(*1)↩ Приказ об отставке Матвея Муравьева-Апостола был подписан 21 января 1822 г.: «Увольняются от службы по прошениям, поданным прежде 1 Генваря сего года: За ранами. Полтавскаго Пехотнаго полка Майор Муравьев-Апостол 1й Подполковником и с Мундиром».
С 1802 г. при выходе в отставку офицеры получили следующие привилегии:
- им присваивался следующий чин в том случае, если они выслужили в своем последнем чине не менее одного года (полковники — пять лет). В случае возвращения на службу, офицер получал тот чин, который имел до отставки (за исключением случаев, когда в приказе стояла формулировка о «награждение следующим чином при отставке» — тогда этот чин сохранялся), с 1816 г. из отставки разрешалось принимать на вакансии только в те полки, где офицеры служили до выхода в отставку, а при отсутствии вакансий — временно в другие части;
- прослужившие в офицерских чинах не менее десяти лет и не бывшие под арестом, судом и т. п., получили разрешение носить в отставке офицерский мундир. Прослужившим в общей сложности двадцать лет дозволялось носить мундир и при офицерском стаже менее десяти лет. В 1809 г. право ношения мундира предоставлено всем георгиевским кавалерам. С 1807 г. отставники не должны были носить при мундире эполеты. На отставных офицеров, поступивших на гражданскую службу, право ношения мундира не распространялось.
(Ист: Волков С. В. Русский офицерский корпус. М., 1993).
Таким образом, Матвей Муравьев становился «отставным подполковником» (и именно так именовался в официальных документах) и имел право носить штаб-офицерский мундир без эполет своего последнего полка.
Что касается «содержания», т. е. пенсиона — ежегодного денежного пособия, — получить его было достаточно непросто, обычно он давался тем офицерам, которые находились в трудных материальных обстоятельствах, и зависел от выслуги и чина. Матвей Муравьев при подаче прошения прилагал т. н. «реверс» — отказ от пенсиона: «Я нижеподписавшийся обязуюсь сим реверсом в том что когда по поданному на Высочайшее Его Императорскаго Величества Имя от меня прошению вовсе от службы за раною на собственное пропитание уволен буду, то как о казенном пропитании так равно и о покровительстве Комитета Высочайше утвержденнаго в 18й день августа 1814го года утруждать не буду» (РГВИА. Ф. 395. Оп. 75. Отд. 2. Д. 412. Л. 7.).
(*2)↩ Перед отставкой Матвей Муравьев-Апостол служил в Полтавском пехотном полку, где служил и М. П. Бестужев-Рюмин, с которым Сергей Муравьев часто виделся.
(*3)↩ Графиня Александра Васильевна Браницкая, урожденная Энгельгарт (1754–1838), племянница (дочь сестры) князя Г. А. Потемкина, по отцу — из небогатых смоленских дворян. Воспитывалась в Смоленской губернии у бабушки, в 1775 г. Потемкин забрал племянницу в Петербург и представил ко двору, где она была пожалована во фрейлины (вместе с четырьмя своими сестрами). Быстро завоевала доверие императрицы и вошла в ее ближний круг. Как и другие ее сестры, сожительствовала со своим дядей, который покровительствовал им, устроил выгодные браки всех сестер и позднее завещал им значительные владения. В 1781 г. он устроил брак Александры с коронным гетманом Польши Франциском Ксаверием Браницким (1731–1819); он дал племяннице богатое приданое, а императрица Екатерина подарила молодоженам особняк в Петербурге на Мойке (позже известный как Юсуповский дворец). Браницкому принадлежали обширные владения и имение в Белой Церкви, где семья и проживала в дальнейшем. Несколько раз посещала дядю, а в 1791 г. во время предсмертной болезни он вызвал племянницу в Яссы и скончался у нее на руках. Александра Браницкая получила большую часть наследства дяди и заложила в Белой Церкви парк с мавзолеем в его память.
После смерти Екатерины II Браницкая перестала появляться при дворе, хотя продолжала общаться с императрицей Марией Федоровной на темы благотворительности, на которую она тратила значительные средства. Занималась в Белой церкви воспитанием детей (в семье было два сына и три дочери) и устройством хозяйства.
До конца жизни жила в Белой церкви, где и была похоронена в приделе строящегося собора.
Ф. С. Голицын приходился ей племянником, поскольку его матерью была родная сестра Браницкой, Варвара Васильевна.
(*4)↩ Роты Полтавского пехотного полка были расквартированы в окрестных деревнях у местечка Ржищева (около 50 верст от Василькова), но в какой именно деревне находился Бестужев, неизвестно.
5. Бобруйск, 29 мая
Bobrouisk. Le 29 mai 1823
Il m’a été impossible de vous écrire la poste passée, Mon cher Papa ; c’est l’arrivée de Grand Duc Nicolas qui en a été la cause ; il n’est resté que trois jours ici et est parti avant-hier matin ; comme de raison, nous avons été sur pied tout ce tems[p] et Mathieu lui-même, qui ne pouvoit être que spectateur bénévole, a été obligé de rester aussi jusqu’à son départ, parceque tous les chevaux de poste étoient en réquisition ; tout s’est passé fort heureusement en fait de parade etc et sous le rapport du service, Je me trouve assez bien, hormis les fatigues cependant ; Vous ne vous figurez pas ce que c’est, mon cher Papa, nous ne sortons pas du camp puisque, aujourd’hui par exemple, me voilà de service à la brigade et demain j’irai avec mon bataillon monter la garde à la forteresse ; Il faut que je retourne à mon poste, Vendredi je serai plus libre et j’en profiterai pour vous écrire plus au long. Je finis en vous baisant les mains aussi qu’à ma chère Maman, et en embrassant tous les nôtres.
Votre fils soumis
Serge Mouravieff Apostol
Bestougeff m’a chargé, Mon cher Papa, de vous dire qu’il est très sensible à la bonté que vous ayez de vous souvenir de lui._ Il veut même vous écrire pour vous en témoigner la reconnaissance.
Перевод
Бобруйск. 29 мая 1823
У меня не было возможности написать вам с прошлой почтой, любезный Папинька; приезд Великого Князя Николая был тому причиной; он пробыл здесь всего три дня и уехал позавчера утром(*1); вследствие сего, мы все время были на ногах и даже Матвей, который мог быть только доброжелательным зрителем, должен был оставаться до его отъезда(*2), потому что все почтовые лошади были реквизированы; все прошло довольно удачно, что касается парада и т.д., и я считаю, что в отношении службы у меня все довольно хорошо, несмотря на все сопутствующие трудности. Вы не представляете себе, что это такое, любезный Папинька, мы не покидаем лагерь, поскольку, сегодня, к примеру, я здесь дежурный при бригаде, и завтра я иду с моим батальоном нести караул в крепости; мне нужно возвращаться на пост, в Пятницу я буду более свободен, и я использую это, чтобы написать вам более длинно. Я заканчиваю, целуя вам руки, так же как и моей дорогой Матушке, и обнимая всех наших.
Ваш покорный сын,
Сергей Муравьев Апостол
Бестужев мне поручил, любезный Папинька, вам сказать, что он чувствует доброту, которую вы проявляете, вспоминая о нем._ Он даже хочет вам писать, чтобы так выразить свою благодарность
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Л. 90.
Комментарии
(*1)↩ Великий князь Николай Павлович, будучи генерал-инспектором инженерных войск, посетил Бобруйск и находился там с 25 по 27 мая 1823 года для проверки войск и крепости в преддверии предстоящего летнего высочайшего смотра с участием императора Александра I. В записной книжке великого князя за 1823 год сохранилась отметка о встрече с Сергеем Муравьевым-Апостолом 26 мая во время этого визита: «...смена караула, Муравьев бывший семеновский, удалился...», однако никаких иных подробностей этой встречи Николай Павлович не зафиксировал (Записные книжки великого князя Николая Павловича. 1822–1825. М., 2013. С. 237).
(*2)↩ После выхода в отставку с военной службы в январе 1823 года Матвей Муравьев в мае отправился в Санкт-Петербург. По дороге он навестил брата Сергея в Бобруйской крепости, где в тот момент нес караульную службу Черниговский полк.
6. Бобруйск, 19 июня
Bobrouisk. Le 19. Juin 1823
Je crains, Mon cher Papa, de renouveler vos inquiétudes si je garde le silence cette poste, c’est ce qui me fait prendre la plume en risque de manquer l’heure de réception ; demain le général en chef arrive chez nous, et voilà deux jours que le G[énér]al Roth est ici ; aussi sommes nous tout-à-fait en l’air ; c’est, mon cher Papa, ce qui me prive de vous écrire aussi en détail que j’avois la douce habitude de le faire ; Je n’ai donc que le tem[p]s de vous remercier pour vos lettres, qui me sont si nécessaires au milieu de nos arides occupations et qui me viennent si exactement. Je remercie aussi ma chère et bonne Maman pour les bontés et son souvenir et Je vous baisse les mains aussi qu’à elle.
Votre fils soumis
Serge Mouravieff Apostol
Bibicoff m’a donné la bonne nouvelle de l’heureuse délivrance de Catherine ; vous savez déjà que c’est une petite fille qu’elle vous a donnée et que c’est une Annette.
Перевод
Бобруйск. 19 июня 1823
Я боюсь, любезный Папинька, возобновить ваши волнения, если я сохраню молчание и в эту почту, вот что заставляет меня взяться за перо, рискуя пропустить час отправки; завтра главнокомандующий прибывает к нам, и вот уже два дня как Генерал Рот здесь; из-за этого все у нас в подвешенном состоянии; вот, любезный Папинька, что мне мешает написать вам так подробно, как я имел нежную привычку делать. У меня всего-то и времени только чтобы вас поблагодарить за ваши письма, которые мне так необходимы посреди наших скучных занятий и которые приходят ко мне так точно. Я также благодарю мою дорогую и добрую Матушку за ее доброту и ее воспоминания, и Я целую вам руки, также как и ей.
Ваш покорный сын
Сергей Муравьев Апостол
Бибиков рассказал мне хорошую новость о том, что Катерина счастливо разрешилась от бремени; вы уже знаете, что она родила вам маленькую девочку, и что эта девочка — Аннетта(*1).
Комментарии
(*1)↩ Анна Илларионовна Бибикова (04.06.1823–19.11.1863), в замужестве Бушен — старшая дочь и третий ребенок (после сыновей Михаила и Ивана) И. М. и Ек. И. Бибиковых. Все четыре дочери И. М. Муравьева-Апостола от первого брака назвали своих старших дочерей Аннами в честь матери Анны Семеновны.
7. Бобруйск, 17 июля
Bobrouisk. Le 17. Juillet. 1823.
Le jour même que j’ai écrit à Maman, Mon cher Papa, j’ai reçu votre lettre de 30 Juin d’Odessa, qui m’a fait de la peine par les inquiétudes que je vous ai données ; je puis vous assurer au contraire, Mon cher Papa, qu’il ne m’est arrivé rien de désagréable, que je vous cache, et que sur-tout pour le Service, je ne puis que se louer ; Soyez donc bien persuadé que si dans mes lettres précédentes je ne vous ai fait part d’aucun événement qui me regarde, c’est qu’en effet il ne m’est rien arrivé ; et que dans le cas contraire ce seroit par moi le premier que vous auriez su la vérité toute entière bien avant que qu’elle ne vous parvienne pas une autre voye ; et en effet, Mon cher Papa, outre le plaisir de m'épancher dans votre sein, où aurai-je pu trouver des conseils aussi certes que votre esprit et votre connaissance des hommes auroient pu me suggérer et puis-je avoir de la défiance avec vous, qui avez toujours accueilli avec indulgence même la confidence de mes erreurs?
Je vous félicite, Mon cher Papa, sur ce que vous me dites de votre voyage, j’en suis enchanté pour votre littérature sur-tout, qui a besoin de telles apparitions pour être relevée de tem[p]s à autre de son sommeil léthargique, Je soucies aussi à l'arrêt de M[onsieu]r Oldekop, et sur-tout à votre conséquence, Mon cher Papa ; car je suis sur, comme vous le dites, que les forts de la halle de notre anarchie littéraire chercheront à hurler contre votre ouvrage et attaquerons M[onsieu]r Oldekop aussi, mais comme leurs coups de bas ou haut ne vous attendront pas, vous aurez l'agrément de faire vos observations sur le irritabile genus vatum. d’un autre côté, s’il m’est permis à moi de vous présager un succès, je suis persuadé que votre voyage trouvera beaucoup de lecteurs ; nous sommes dans le siècle des idées, et tout ouvrage qui donne à réfléchir est sur d'être bien accueilli même chez nous. Que direz-vous Hélas! Mon cher Papa, de votre mauvais traducteur françois? Qu’il est bien paresseux peut-être et que la besogne va mal, le second point sera juste, mais non le premier ; J’ai peu de tem[p]s entièrement libre de service et ce tem[p]s même l’esprit est si affaissé par les détails minutieux qui nous occupent toutes la journée que l’on éprouve un vuide d’idée qu’on ne conçoit pas si l’on n’a passé par là. Ce que je vous dis là, Mon cher Papa n’est pas exagéré, du moins c’est ce que j’éprouve, et dans ces moments tout effort, d’esprit sur-tout, m’est impossible.
Le nouveau chef d'état major du corps de G[énér]al Rajevski est venu passer en revue la brigade des pionniers qui se trouve ici et qui apportoit au corps ; c’est G[énér]al Красовскiй dont on dit beaucoup de bien ; il a voulu voir un régiment de notre division, et c’est le notre qu’on lui a montré hier ; La revue a été très-belle et nous l’avons étonnée par notre perfection ; c’est un compliment comme de raison, mais il n’en est pas moins d’un que tout a été très-bien._
La nouvelle du duel de Kiceлев avec Мордвинов s’est repandue jusque chez vous, s’est elle confirmée, Mon cher Papa?
D’apres ce que m’écrit Mathieu de Pétersbourg, Catherine et sa petite se portent bien, Bibicoff se prépare à suivre l’Empereur et me faire une visite par conséquent ; J’ai parlé à Maman sur ma dernière lettre du pauvre Constantin ; il vas toujours aussi mal._
Je souhaite, Mon cher Papa, que votre repos à Odessa soit agréable et que vous y trouviez une société qui vous plaise, Je baise les mains bien tendrement à Maman et j’embrasse de cœur tous les nôtres.
Votre fils soumis,
Serge Mouravieff Apostol
Jwanitza est très exact, Mon cher Papa, et j’ai déjà reçu pars sa voye deux fois ma rétribution hebdomadaire, pour la quelle je vous remercie en vous baisant les mains. Je vous adresse toutes mes lettres par M[onsieu]r Thom, Mon cher Papa, faute de connaître votre adresse ; Je suis sur que M[onsieu]r Тhom ne m’en voudra pas pour l’abus que je fais de sa complaisance._
Перевод
Бобруйск. 17 июля 1823
В тот же день, когда я писал Матушке, любезный Папинька, я получил ваше письмо от 30 июня из Одессы, которое огорчило меня тем беспокойством, которое я вам доставил; напротив, я могу заверить вас, любезный Папинька, что со мной не произошло ничего неприятного, что я от вас прячу, в отношении Службы я могу лишь хвалиться. Будьте уверены, что если в предшествующих письмах я не сообщаю вам ни о каком касающемся меня событии, так это из-за того что, в действительности, у меня ничего не происходит; в противном же случае именно от меня первого вы узнали бы полностью всю правду прежде, чем она достигла бы вас иным путем. В сущности, любезный Папинька, кроме удовольствия изливать душу у вас на груди, где мог бы я найти советы настолько точные, как те, что ваш разум и ваше знание людей могли мне предложить. И разве могу я испытывать недоверие к вам, ведь вы всегда со снисхождением принимали даже мои откровенные признания в ошибках?
Я рад, любезный Папенька, всему, что вы сообщаете мне о вашем путешествии, в особенности я в восхищении по поводу вашей литературы, которая нуждается в подобных явлениях, чтобы пробуждаться время от времени от ее летаргического сна. Я беспокоюсь из-за задержки Господина Ольдекопа(*1), и особенно в вашем отношении, любезный Папинька; поскольку я уверен, что, как вы говорите, рыночные силачи нашей литературной анархии будут стремиться поднять шум против вашего произведения, и атакуют также и Господина Ольдекопа, но поскольку их удары сверху или снизу вас не достигнут, вы будете иметь удовольствие наблюдать за irritabile genus vatum(*2). С другой стороны, если мне будет позволено предсказать вам успех, я убежден, что ваше путешествие найдет множество читателей; мы живем в век идей, и любое произведение, которое наводит на размышления, точно будет принято хорошо даже у нас. Что скажете вы, Увы! Любезный Папинька, о вашем плохом французском переводчике(*3)? Что он довольно ленив, быть может, или что дело плохо идет, второе будет верным, но не первое. У меня мало времени полностью свободного от службы, и даже в это время разум так ослаблен мелочными хлопотами, которые занимают нас весь день, что начинаешь ощущать мыслительную пустоту, которую не поймет тот, кто не через нее не проходил. То, что я вам говорю, любезный Папинька, не преувеличение, по меньшей мере, это то, что я испытываю, и в такие моменты любое усилие, особенно умственное, для меня невозможно.
Новый начальник штаба корпуса Генерала Раевского приехал провести смотр пионерной бригады, которая находится здесь и относится к корпусу(*4); это Генерал Красовский(*5), о котором говорят много хорошего; он хотел видеть полк из нашей дивизии, и вчера ему показали наш. Смотр был прекрасен, и мы удивили его своим совершенством; это комплимент, которого и следовало ожидать, но он [значит] не меньше, чем все было очень хорошо._
Новость о дуэли Киселева и Мордвинова(*6) распространилась уже и до вас, подтвердилась ли она, любезный Папинька?
Судя по тому, что Матвей мне пишет из Петербурга, Катерина и ее малышка чувствуют себя хорошо, Бибиков готовится сопровождать Императора и, следовательно, нанести мне визит(*7). Я говорил Матушке в моем последнем письме о бедном Константине(*8); ему по-прежнему плохо._
Я желаю вам, любезный Папинька, чтобы ваш отдых в Одессе был приятным, и чтобы вы нашли там общество, которое доставит вам удовольствие, Я с нежностью целую руки Матушке и обнимаю от всего сердца всех наших.
Ваш покорный сын,
Сергей Муравьев Апостол
Иваница(*9) очень точен, любезный Папинька, и я уже получил посредством него дважды мое еженедельное жалование, за которое я вас благодарю, целуя вам руки. Я адресую все мои письма вам через Господина Тома, любезный Папинька, не зная вашего адреса. Я уверен, что Господин Том не сочтет это злоупотреблением его любезностью.
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 93–94.
Комментарии
(*1)↩ Речь идет о Евстафии Ивановиче (Августе Вильгельме) Ольдекопе (1786–1845), писателе, переводчике, издателе и цензоре, трудившемся в качестве последнего при особенной канцелярии Министерства полиции (после упразднения данного министерства — особенная канцелярия Министерства внутренних дел).
Родился в Риге в семье немецкого нотариуса, изучал филологию и «новые языки» в Московском университете. Преподавал в Архангельске, женился там на местной уроженке. В 1815 г. прибыл в Санкт-Петербург, где с 3 сентября 1819 г. занял должность цензора театральных пьес. Преобразование Министерства полиции в Министерство внутренних дел, а потом его особенной канцелярии в III отделение никак не затронули Ольдекопа, и он сохранял свое место до 1840 г. Скончался в Санкт-Петербурге в 1845 г., погребен на Смоленском лютеранском кладбище. В 1824 г. был замешан в скандале с публикаций немецкого перевода поэмы А. С. Пушкина «Кавказский пленник» без ведома на то автора — и, что хуже, с параллельным русским текстом: данное обстоятельство помешало А. С. Пушкину в перспективе получить прибыль от второго издания книги. Так как подобная контрафакция никак не регулировалась законом, не понес ответственности и в дальнейшем цензурировал драмы Пушкина.
В описываемое время основной специализацией Ольдекопа-цензора были драматические произведения. Однако он, являясь с 1822 г. также редактором и издателем немецкоязычной еженедельной газеты “St.-Petersburgische Zeitschrift”, где печатались статьи по истории и географии, мог обладать достаточной компетенцией и в области «путешествий».
Поскольку свою книгу И. М. Муравьев-Апостол печатал непосредственно при особенной канцелярии МВД, именно Ольдекоп осуществлял контроль за этим процессом.
(*2)↩ “Irritabile genus vatum” — парафраз строки из «Посланий» (кн. II, послание к Юлию Флору) Квинта Горация Флакка, ставшей крылатой:
Multa fero, ut placem genus irritabile vatum…
Много терплю, чтоб смягчить ревнивое племя поэтов…
(Перевод дан по: Гораций. Оды, эподы, сатиры, послания. Перевод с латинского. Под ред. М. Л. Гаспарова. М., 1970. С. 376).
Фраза используется, как правило, для того, чтобы подчеркнуть впечатлительность и обидчивость творческих людей. Нашими современниками она обычно приводится именно в том виде, как звучит у Горация: “Genus irritabile vatum” (то есть с поэтической инверсией: племя ревнивое поэтов). Однако Сергей Муравьев, подчеркивая свое знание латыни, избавляется от инверсии, оставляя смысл и отсылку. В письме к отцу от 28 июня 1821 г. он еще сильнее меняет данную цитату, используя среди французского текста латинское слово “vates” (поэт, пророк) в правильном падеже и числе: Accusativus Pluralis. В письме от 20 января 1823 г. он также грамматически верно перефразирует на латыни другую поэтическую строку Горация.
(*3)↩ В данном фрагменте речь идет о «Путешествии по Тавриде в 1820 годе» И. М. Муравьева-Апостола и переводе рукописи на французский язык, который был поручен Сергею Ивановичу отцом. Подробнее об этом в примечании 1 к письму от 13 декабря 1821 года.
(*4)↩ 2-я сводная пионерная бригада с 1820 г. дислоцировалась в Бобруйске, командир — генерал-майор Павел Илларионович Нагель (?–1829). В состав бригады входили 1-й саперный батальон, 3-й пионерный батальон, прикомандированный к 3 пехотному корпусу, и 4-й пионерный батальон, прикомандированный к 4 пехотному корпусу (использованы данные за 1820 г.).
(*5)↩ Красовский Афанасий Иванович (1781–1843) — генерал-майор, с мая 1823 г. — начальник штаба 4 пехотного корпуса.
Родился в Лебедянском уезде Слободско-Украинской губернии, дворянское семейство происходило из потомков слободского казачества.
Военную карьеру начал в 14 лет в качестве унтер-офицера, служил в егерских полках. Участвовал в морских экспедициях: в 1804 г. — на Корфу, в 1805 г., во время антинаполеоновской кампании — в Неаполь. Фрегат с Красовским на борту был разбит волнами. Афанасий Иванович смог спасти многих товарищей, не умевших плавать, и что-то из армейского имущества, за что был награжден. В 1806–1808 участвовал в высадках в Далмации и Венеции, затем вплоть до начала 1812 г. — в русско-турецкой войне, в ходе которой дослужился до подполковника и командира егерского полка. За это время он неоднократно выполнял достаточно сложные задачи, требовавшие как личной храбрости, так и нестандартных решений.
Участвовал в кампании 1812–1814 гг., дошел до Парижа и получил звание генерал-майора; а также в походе во время «Ста Дней» Наполеона, когда был назначен командиром 3-ей бригады 3-ей гренадерской дивизии. С 1819 г. получил отпуск для излечения ран, состоя при этом по армии.
По-видимому, штабная работа мало привлекала Красовского: уже в конце 1823 г. он стал подавать просьбы об отставке «за ранами», но император в начале следующего года распорядился предоставить ему отпуск с сохранением жалования. Впрочем, официально не был оформлен и отпуск, и еще летом 1825 года Красовский находился на службе Киеве, как позволяют судить подписанные им бумаги. Затем в конце лета – начале осени его несколько месяцев замещал служивший в 1825 г. под его началом дежурным штаб-офицером корпуса С. П. Трубецкой.
С началом русско-персидской войны Красовский вновь был назначен начальником дивизии и направился в Грузию. Некоторое время он осаждал Эривань (современный г. Ереван, тогда столицу Эриванского ханства), затем осада из-за жары, болезней солдат и трудностей со снабжением была снята. Когда Эчмиадзинский монастырь, недавно занятый русской армией, снова осадило персидское войско, настоятель успел отправить просьбу о помощи Красовскому, стоявшему с отрядом в 35 верстах. Красовский пробился в монастырь через войско, в десять раз превосходившего его отряд по численности; в тот же день осада была снята; русский отряд понес большие потери, сам Красовский был серьезно ранен; за время боя под ним было убито две лошади.
Позже Красовский участвовал в штурме крепости Сардар-Абад (ныне г. Армавир в Армении), повторной осаде и штурме Эривани, а позже несколько месяцев состоял в должности начальника Эриванской области, присоединенной в результате русско-персидской войны к России. Летом 1828 г. по окончании войны он отправился в Тифлис для излечения ран, но уже осенью того же года был назначен начальником дивизии, действующей на балканском театре военных действий начавшейся русско-турецкой войны (впоследствии командовал там корпусом). Здесь он, в частности, участвовал, а затем командовал осадой и взятием крепости Силистрия. В должности начальника Главного штаба 1-ой армии участвовал в подавлении польского восстания в 1830–1831 гг. В дальнейшем командовал различными корпусами; скончался, вновь находясь на службе в Киеве, в 1843 г. и был похоронен в пещерах Киево-Печерской лавры.
Вел дневники, записи за некоторые годы (1826–1828 гг., 1848 г.) сохранились и были после его смерти опубликованы.
Был женат на Дарье Андреевне Глазуновой (1805–1855), из богатых орловских дворян; до взрослых лет дожили по крайней мере три их дочери и четыре сына. Один из них, Андрей (1822–1868), стал революционером-народником, членом «Земли и воли», был сослан на каторгу и погиб при попытке побега; другой, Петр (1835 – после 1912), стал вначале гусарским офицером, а позже — афонским монахом.
(РГВИА. Ф. 395. Оп. 76. 2 отд. 1 ст. 1823. Д. 406. По представлению Главнокомандующего об увольнении от службы генерал-майора Красовского, по которому уволен в отпуск до излечения ран с жалованьем; РГВИА. Ф. 16231. Оп. 1. Д 749. Т. 3. Дело о корчемстве в Киевской губернии. Л. 510, 511, 596, 627, 667–668.)
(*6)↩ Павел Дмитриевич Киселев (1788–1872) — российский государственный деятель, генерал-адъютант (1823), генерал от инфантерии (1834). Военную службу начал в 1806 г. в Кавалергардском полку, принимал участие в войнах с Францией в 1806–1807 гг., Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах, с 1814 г. — флигель-адъютант. В 1817–1818 гг. был командирован во 2-ю армию для инспекции и разбора конфликтов между интендантством и командующим. С 1819 по 1829 г. Киселёв состоял начальником штаба 2-й армии. Под его началом служили многие южные декабристы — Пестель, Юшневский, Барятинский, Басаргин, Волконский, братья Крюковы, братья Бобрищевы-Пушкины и др., за что ему пришлось оправдываться перед новым императором Николаем I. После русско-турецкой войны 1828–1829 гг. управлял Дунайскими княжествами (нынешняя Румыния), находившимися под протекторатом России. Под его руководством были приняты их первые конституции. Киселев был последовательным сторонником отмены крепостного права и на посту министра государственных имуществ в 1837–1856 гг. значительно реформировал быт государственных крестьян. После Крымской войны назначен послом во Францию.
В 1821 г. Киселев женился на графине Софье Станиславовне Потоцкой (1801–1875), их единственный сын Владимир умер ребенком. С 1829 г. отношения супругов разладились, однако желаемого развода Киселев так никогда и не получил. Много лет он состоял в отношениях с вдовой полковника Балиано, Анной Алексеевной (урожденной Багратион), имел от нее четверых детей, получивших дворянство под фамилией Прежбяно.
Мордвинов Иван Николаевич (ок.1781–1823) — генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 и Заграничных походов. В 1797 г. поступил юнкером в Измайловский полк, с которым участвовал в Аустерлицком сражении в 1805 г. и в сражении при Фридланде в 1807. В 1811 г. получил звание полковника. За 1816–1820 г. сменил несколько должностей и мест службы: 26.01.1816 переведен в Селенгинский пехотный полк, 21.02.1816 назначен командиром 29 егерского полка, 30.08.1816 получил звание генерал-майора, с 12.12 1816 — бригадный командир 1-ой бригады 22-й пехотной дивизии, 17.08.1820 переведен командиром 2-ой бригады в 19-ю пехотную дивизию. После происшествия в Одесском полку, входящем в эту бригаду, был отстранен от командования и 9.01.1823 назначен состоять при дивизионном начальнике генерал-майоре Желтухине в 17-ю пехотную дивизию.
Женат был дважды, на момент смерти состоял в браке с Елизаветой Николаевной, урожденной Языковой, дочерью бывшего Главного командира Черноморского флота и портов контр-адмирала Н. Л. Языкова, и имел дочь Евдокию 8 лет (РГВИА Ф. 395. Оп. 76. Отд. 2. Ст. 4. Д. 571. Лл. 2–3об.).
Знаменитая «генеральская дуэль» между генерал-майорами И. Н. Мордвиновым и П. Д. Киселевым, произошла 24 июня 1823 г. близ местечка Ладыжин, в результате Мордвинов был смертельно ранен в живот, а Киселев остался невредим.
Поводом послужила отставка Мордвинова с поста начальника бригады по итогам расследования происшествия в Одесском пехотном полку: 3 июня 1822 г. штабс-капитан Рубановский избил перед строем командира полка подполковника Ярошевицкого при почти полном невмешательстве остальных сослуживцев. Расследование выявило конфликт офицеров полка с Ярошевицким, но доказать какой-либо коллективный умысел не удалось. Однако, как пишет в своих мемуарах декабрист Н. В. Басаргин, состоявший в то время адъютантом Киселева, «частным образом о заговоре узнали главнокомандующий и Киселев, причем оказалось также, что бригадный командир, генерал-майор Мордвинов, накануне происшествия знал, что в Одесском полку готовится какое-то происшествие. Вместо того, чтобы заранее принять какие-либо меры, Мордвинов, как надобно полагать, сам испугался и ушел ночевать из своей палатки в другую бригаду». Киселев, будучи начальником штаба 2-ой армии и скептически относясь к Мордвинову, настоял на снятии его с должности и переводе в другую дивизию. Предположительно, к дуэли Мордвинова подстрекали недоброжелатели Киселева, генералы Корнилов и Рудзевич, желавшие таким образом избавиться от неугодного начальника штаба. Император, «получив официальное представление о сем деле, вполне оправдывал его [Киселева] поступок», но заметил, «что гораздо лучше было бы, если б поединок был за границей». Таким образом, вопреки ожиданиям, карьера Киселева не пострадала от этой дуэли. (Подробнее см. А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Киселев и его время. Т. I. СПб., 1882. С. 170–203).
Известно также, что Киселев выхлопотал вдове и дочери Мордвинова пенсию в 1800 р. в год и добавил к ней 1200 р. из своих средств.
(*7)↩ И. М. Бибиков (подробнее о нем см. примечание 1 к письму от 2 июля 1821 года) был произведен в старшие адъютанты Главного Штаба Его Императорского Величества 19 апреля 1823 года и готовился сопровождать императора Александра I на смотре 3-го пехотного корпуса в Бобруйской крепости, где в тот момент в составе Черниговского полка находился Сергей Муравьев.
(*8)↩ Речь идет о поэте Константине Николаевиче Батюшкове (подробнее о нем см. примечание 4 к письму Ипполита Муравьева-Апостола от 10 декабря 1822 года). В описываемое время К. Н. Батюшков в состоянии тяжелого психического расстройства находился в Петербурге на попечении Е. Ф. Муравьевой.
(*9)↩ Иван Дмитриевич Иваница (фон Иваниц) — казначей хомутецкой экономии, см. о нем примечание 2 к письму от 8 августа 1822 г. из Василькова.
8. Бобруйск, 24 июля
Bobrouisk. Le 24. Juillet 1823.
Je viens de recevoir une lettre de Mathieu, Mon cher Papa, qui est entièrement affligé de n’avoir pas de vos nouvelles ; il n’en a pas depuis son départ de Хомутец, et il m’en demande avec beaucoup d’inquiétude. Je suis heureux, Mon cher Papa, du profond attachement qu’il vous porte! Il est si pénétré de ce sentiment, qu’il perce chez lui partout, et avec cette espèce de honte qu’il éprouve à s'exprimer en paroles, il faut voir comme il me parle dans les lettres qu’il m’écrit de Pétersbourg, quelle inquiétude sur votre silence! Comme il m’engage à lui communiquer toutes les nouvelles que j’ai sur vous, sur Maman, sur tous les nôtres ; C’est la demande constante de toutes ses lettres. Et comment, Mon cher Papa, n'imprimez vous pas un amour aussi profond à vos enfants? Quel sacrifice ne leur avez vous pas fait? Dès que vous avez vu la nécessité du départ de mon frère, ne vous êtes-vous pas de suite résolu à vous séparer de lui, malgré le besoin qu’a une âme comme le votre, d’être entourée d'êtres qui sachent vous apprécier et par conséquent vous adorent._ le dérangement de vos affaires pécuniaires n’a pas retardé l’instant du départ de Mathieu et quoique cela vous gêne, vous vous êtes décidé sans balancer à vous priver vous-même de l’argent qui lui seroit nécessaire.
Pour moi, Mon cher Papa, j’ai du plaisir à vous annoncer que mes affaires vont toujours très-bien ici ; et tout dernierement encore le P[rin]ce Горчаков, notre chef d’etat-major, qui a passé quelques jours ici, m’a dit que l’Empereur avoit questionné le G[énér]al Diebitch sur ce que je faisois depuis mon passage à la ligne, et que le G[énér]al avoit profité de l’occasion pour faire un grand éloge de moi, et que c’étoit lui-même qui l’avoit chargé de me le dire ; quand il me verroit. Du reste j’ai bien peu de tem[p]s à moi, comme vous vous le figurez, Mon cher Papa, avec les travaux de la forteresse et la revue de l’Empereur qui approche. J’ai cependant une mauvaise nouvelle avec tout cela ; on dit ici que c’est notre division qui entretiendra la garde à Bobrouisk cet hiver ; ce sera un espace de trois mois pour chaque bataillon qui viendra ici ; Dieu veuille que je suis délivré de cette corvée, moi qui me plais à me figurer le moment où je pourrai venir venir18 auprès de vous et me jetter dans vos bras, moi qui désire demander comme une grâce la permission de partir immédiatement après la revue de l’Empereur, si elle reusit. Bestougeff, qui est revenu tout récemment du semestre que lui a accordé notre chef de corps, me charge de vous présenter ses respects ; et lui aussi, Mon cher Papa, sait vous apprécier et ne parle de vous qu’avec enthousiasme. Si vous saviez, Mon cher Papa, avec quel esprit il se conduit ici, de quel crédit il jouit, et comme ce crédit ne lui sert qu’à faire plus de bien !
Je finis en vous baisant les mains aussi qu'à Mon excellente Maman, J’embrasse Hélène et je lui demande pardon de ne lui avoir pas répondre encore ; J’embrasse aussi tous les nôtres et bien tendrement et je suis pour la vie
Votre fils dévoué,
S. Mouravieff Apostol
Перевод
Бобруйск. 24 июля 1823
Я только что получил письмо Матвея, любезный Папинька, который совершенно опечален тем, что не имеет от вас известий; у него их нет со времени его отъезда из Хомутца, и он меня о них спрашивает с большим беспокойством. Меня радует, любезный Папинька, глубокая привязанность, которую он испытывает к вам! Он весь пропитан этим чувством, которое проявляется в нем всегда, и чем-то вроде стыда, который он пытается выразить в словах, нужно видеть, как он говорит со мной в письмах, которые он пишет мне из Петербурга, какое беспокойство из-за вашего молчания! Как он обязывает меня сообщать ему все новости, что у меня есть о вас, о Матушке, о всех наших. Это постоянное требование всех его писем. И разве, любезный Папинька, вы не вызываете настолько глубокую любовь ваших детей? Какую жертву вы им не принесли? С тех пор как вы увидели необходимость отъезда моего брата, не были ли вы решительно настроены с ним разлучиться, несмотря на потребность такой души, как ваша, быть окруженной существами, которые могут вас оценить и, вследствие этого, обожать._ Расстройство ваших финансовых дел не замедлило последовать за отъездом Матвея, и хоть это и стеснило вас, вы без колебаний решили ограничить себя в тех деньгах, которые ему были необходимы.
Что до меня, любезный Папинька, я с удовольствием сообщаю, что мои дела здесь, как и прежде, идут превосходно, и совсем недавно еще Князь Горчаков(*1), наш начальник штаба, который провел здесь несколько дней, мне сказал, что Император расспрашивал Генерала Дибича(*2) о том, что я делал после моего перевода в пехоту, и что Генерал воспользовался случаем, чтобы похвалить меня, и что это он сам поручил мне сказать при встрече. В остальном у меня довольно мало свободного времени, как вы и представляете, любезный Папинька, из-за работ в крепости и смотра Императора, который приближается(*3). Тем временем у меня есть и плохая новость обо всем этом; говорят, что наша дивизия будет нести караул в Бобруйске этой зимой, и это будет на протяжении трех месяцев для каждого из пришедших сюда батальонов. Дай Бог, чтобы я был освобожден от этой повинности, ведь мне нравится представлять момент, когда я смогу приехать к вам и броситься к вам в объятия, ведь я желаю просить как милости разрешения уехать сразу же после смотра Императора, если он пройдет удачно. Бестужев, который недавно вернулся из отпуска(*4), куда его отпустил наш корпусный командир(*5), мне поручил передать вам его поклон; он также, любезный Папинька, умеет вас ценить и говорит о вас всегда с энтузиазмом. Если бы вы знали, любезный Папинька, как разумно он держит себя здесь, каким доверием он пользуется, и как это доверие служит ему лишь для того, чтобы творить больше добра!
Я заканчиваю, целуя вам руки, также как и Моей превосходной Матушке, Я обнимаю Елену, прося у нее прощения за то, что еще не ответил ей. Я обнимаю всех наших с нежностью, и остаюсь на всю жизнь
Вашим покорным сыном,
С. Муравьев Апостол
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 95–96.
Комментарии
(*1)↩ Место исполняющего обязанности начальника штаба 3-го пехотного корпуса (с 1820 по 1822), а затем и непосредственно начальника штаба (с 1822 по 1829 гг.) занимал князь Михаил Дмитриевич Горчаков (1793–1861).
Сын известного сатирика 1780-х годов, «русского Ювенала», Дмитрия Петровича Горчакова. Учился в Дрездене, в 1807 г. поступил юнкером в лейб-гвардейский артиллерийский батальон. Участник войны с Персией (1804–1813), Отечественной войны 1812 г., Заграничных походов, за эти кампании имел несколько наград. После войны стремительно делал карьеру — и в 1817 г. в чине полковника был переведен в Главный штаб. Штабная работа станет спутницей жизни Михаила Дмитриевича на долгие 22 года. Это будут вменять ему в вину позже, когда он в 1855 г. займет место главнокомандующего Южной армией в ходе Крымской войны 1853–1856 гг., объясняя таким образом его нерешительные действия, отступления и поражения. Личная храбрость и самоотверженность генерала при этом не ставились под сомнения, но к ожидаемым переменам в ходе войны назначение Горчакова не привело. В итоге в Крыму его заменили генералом А. Н. фон Лидерсом, а бывший главнокомандующий принял на себя обязанности наместника Царства Польского. В этой должности он пребывал до самой смерти. По завещанию погребен на территории Севастополя вместе с героическими защитниками крепости.
Перу М. Д. Горчакова приписывают известную патриотическую песню «Жизни тот достоин, кто на смерть всегда готов», посвященную переходу русских войск через Дунай в 1854 г. (автор музыки А. Ф. Львов написал также гимн «Боже, царя храни!»)
М. Д. Горчаков — дед премьер-министра П. А. Столыпина (1862–1911).
(*2)↩ См. о нем примечание 10 к письму от 28.10.1821 из Киева.
(*3)↩ Александр I провёл смотр войск в Бобруйске 12 сентября 1823 года.
С возможным высочайшим смотром в этот и последующие два года для Сергея Муравьева были также связаны планы тайного общества. С 1823 г. он и Михаил Бестужев-Рюмин как наиболее активные члены Васильковской управы Южного общества выдвигали идею: воспользоваться смотром, захватить и, возможно, убить приехавшего на него императора, начав тем самым восстание и смену государственного устройства в России. О том, кто должен был осуществить эти действия, у них возникали разные идеи: не входившие в тайное общество разжалованные в рядовые; офицеры-члены общества, переодетые в форму солдат и вставшие на охрану императорской палатки; члены общества Соединенных Славян, с которыми «южане» познакомились летом в лагерях в 1825 г.
При этом члены Тульчинской управы, прежде всего стоявшие во главе Южного общества Павел Пестель и Алексей Юшневский, не поддерживали идеи о начале восстания в ближайшее время и на юге; они рассчитывали на более подготовленное выступление, которое начнется в столице, а дело «южан» — поддержать его. В 1823 г. товарищи по обществу решительно воспротивились идеям васильковцев. Александр I же более не проводил высочайший смотр в Первой армии.
(*4)↩ В. К. Тизенгаузен, командир Полтавского пехотного полка, в котором служил М. П. Бестужев-Рюмин, показывал на следствии, что тот ездил «в 1823 году с позволения Корпуснаго Командира в июле м[еся]це в Город Москву по случаю трудной болезни отца его» (Восстание декабристов. Т. 11. М., 1954. С. 242). Неизвестно, имела ли место упомянутая болезнь, но главной причиной поездки было установление связи с московскими членами тайного общества для поддержки так называемого «Бобруйского плана» (см. о нем примечание 3 к этому письму). В своих показаниях Сергей Муравьев так описал результаты этой поездки:
«Бестужев возвратившись из Москвы, где он виделся с Фон-Визиным (Иваном) и с Якушкиным привез нам известие что общество в Москве не существует, и что Фон-Визин и Якушкин отказались от всякаго содействия, да к тому же что он слышал в Москве что у нас смотру не будет, то мы и решились бросить намерение наше» (Восстание декабристов. Т. 4. М.–Л., 1927. С. 277).
И. Д. Якушкина в своих воспоминаниях причиной отказа в поддержке «Бобруйского плана» называет недоверие к посланнику южан: «зная его, никак не поверю, чтоб Сергей Муравьев дал какое-нибудь важное поручение к нам, и объявил ему, что мы не войдем с ним ни в какие сношения» (Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М, 1951. С. 44–45).
(*5)↩ Корпусный командир — генерал Л. О. Рот, см. примечание 4 к письму 1 от 4 апреля 1821 г.
9. Бобруйск, 31 июля
Bobrouisk. Le 31. Juillet. 1823
Je suis tant inquiété de votre silence, Mon cher Papa, voilà la troisième fois que la poste arrive sans rien m’apporter de vous, je me perds dans les conjectures ; et la tourment de l’incertitude vient se joindre à la privation déjà bien grande pour moi de vos lettres ; Mon cher et bon Papa, je serois heureux, s’il m’étoit permis de vivre auprès de vous, sans jamais m’en séparer, mais il paroit que ce bonheur n’est pas dans ma destinée, et quand je suis loin de vous, c’est un bonheur pour moi que vos lettres, j’y trouve toujours tant de bonté, tant d’indulgence ; j’y retrouve les souvenirs de nos entretiens à Хомутец, que je n’oublierai jamais, où j’avais tant de plaisir à vous entendre développer les idées profondes de nos méditations et de votre experience. Quand reviendront ces moments, Mon cher Papa, Quand me sera-t-il permis de venir auprès de vous me reposer délicieusement de mon ennuyante existence?
Ne croyez pas au reste, Mon cher Papa, que ce que je vous dis là me soit inspiré par le découragement ou un chagrin que j’aye reçu ici ; au contraire mes affaires pour le Service vont très-bien et sous ce rapport je ne puis que me louer de tout ce qui m’arrive ; si j’ai de la vanité, j’aurois de quoi la satisfaire ici ; Bestougeff surtout, par la grand amitié qu’il me porte me prône par-tout et le fait avec tant d’esprit qu’il ne choque les vanités de personne ; à ce sujet, il faut que je vous raconte, Mon cher Papa, le grand service qu’il m’a rendu dernièrement. Gebel, en prenant le commandement du régiment, s’est conduit avec tant de maladresse et de grossièreté, qu’il a indisposé contre lui la plupart des officiers ; ils se sont décidés à la fois de s’engager à changer à leur égard sa façon d'être et c’est moi qu’il ont voulu s’adresser pour lui parler la-dessus ; je n'étois pas chez moi quand ils sont venus à ce sujet ; Bestougeff étoit seul à la maison ; et quand ils lui eurent conu le sujet de leur visite, il s'aperçut à l’instance combien une démarche pareille pouvoit me compromettre. Il les détourna de leur résolution et le fit avec tous d’esprit, qu’il s’en allèrent enchantés de lui et de moi. Je ne sais comment le Chef de corps à appris tout cela ; il m’a témoigné son contentement et ce qui m’a fait le plus de plaisir, il a rendu justice à Bestougeff, dont il m’a fait un grand éloge. C’est un tribute de reconnaissance que je lui paye en vous faisant part de cela, Mon cher Papa. Vous voyez donc que mon service va bien, Mon cher et bon Papa, et je suis heureux de penser que si la revue d’Empereur est bonne, je pourrai obtenir la permission de venir passer auprès de vous non pas des jours ou des semaines, mais des mois.
Je baise les mains à Ma chère Maman, j’embrasse Hélène, Hippolyte et Душонька, Lиzинька et mon Wassinka et je suis pour la vie
Votre fils soumis
Serge Mouravieff Apostol
Перевод
Бобруйск, 31 июля 1823.
Я так взволнован вашим молчанием, любезный Папинька, вот уже третий раз почта приходит, не принося мне ничего от вас, я теряюсь в догадках; и мучения неизвестности присоединяются к разлуке, слишком долгой для меня, с вашими письмами. Любезный и добрый Папинька, я был бы счастлив, если бы мне было позволено жить рядом с вами, чтобы никогда не разлучаться, но, видимо, это счастье мне не суждено, и когда я вдали от вас, счастье для меня составляют ваши письма, в них я нахожу столько доброты, столько снисходительности; с ними я возвращаюсь к воспоминаниям о наших беседах в Хомутце, которые я никогда не забуду, когда я с таким удовольствием слушал, как вы развиваете глубокие идеи наших размышлений или вашего опыта. Когда вернутся эти мгновения, любезный Папинька, Когда мне позволено будет поехать чудесно отдохнуть возле вас от моего скучного существования?
Не думайте все же, любезный Папинька, что то, что я вам говорю, навеяно унынием или недовольством, которые я испытал здесь; напротив, мои дела по Службе идут очень хорошо, и в этом отношении я не могу жаловаться на то, что со мной происходит; если бы у меня было честолюбие, я мог бы его удовлетворить. Прежде всего Бестужев, из глубоких дружеских чувств, которые он испытывает ко мне, хвалит меня повсюду, но делает это настолько умно, что не оскорбляет ничье честолюбие. В связи с этим следует, чтобы я рассказал вам, любезный Папинька, о большой услуге, которую он недавно мне оказал. Гебель, приняв командование полком(*1), повел себя так неловко и грубо, что настроил против себя большую часть офицеров. Они вместе решились обязать его изменить его манеру поведения по отношению к ним, и они хотели, чтобы именно я обратился к нему с разговором об этом(*2). Я не был дома, когда они пришли ко мне с этим делом; Бестужев был один в доме; и когда они объяснили ему о цель своего визита, он сразу же представил, как скомпрометирует меня подобный демарш. Он отговорил их от этого решения, и сделал это настолько разумно, что они разошлись, очарованные им и мной. Я не знаю, как об этом узнал Корпусный командир; но он засвидетельствовал мне, что он доволен [произошедшим], и, что доставило мне больше всего удовольствия, он воздал должное Бестужеву, что было лучшей похвалой для меня. Мой рассказ вам об этом – дань уважения, которое я испытываю к нему, любезный Папинька. Вы можете видеть, что служба моя идет хорошо, любезный и добрый Папинька, и я счастлив думать, что если смотр в присутствии Императора пройдет хорошо, я смогу получить разрешение приехать провести возле вас не дни или недели, но месяцы.
Целую руки Моей дорогой Матушке, обнимаю Елену, Ипполита, Душоньку, Лизиньку и моего Васиньку и остаюсь на всю жизнь
Вашим покорным сыном
Сергей Муравьев Апостол
ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 97–97 об.
Комментарии
(*1)↩ Густав Иванович Гебель (ок. 1781–1856) происходил «из лекарских детей Белорусско-Могилевской губернии» и, по всей видимости, был родом из Шклова. По вероисповеданию — католик.
Некий коллежский ассессор Иоанн Непомук Гебель в 1810–1814 гг. числился батальонным лекарем Черниговского полка, он же или его тезка упоминается 1829–1833 гг. как член Московского общества испытателей природы. Не зная их возраст, трудно сказать, идет ли речь об одном человеке и может ли он быть отцом Густава Гебеля или приходиться ему каким-либо еще родственником. Из Шклова происходили и другие носители этой фамилии.
Густав Иванович Гебель окончил Шкловский кадетский корпус, вскоре после этого перенесенный в другой город. Служил с 1800 года, до перевода в Черниговский полк — в егерских полках. С 1817 г. — подполковник. Участвовал в антинаполеоновских военных кампаниях 1805–1087 гг., в 1812 г. — в том числе в Бородинском сражении и сражении при Красном. В 1813 — в блокаде крепости Модин и Лейпцигском сражении. В Лейпциге он находился до конца 1814 г. в чине плац-майора.
3 марта 1823 г. Гебель был назначен командиром Черниговского полка, при этом вплоть до 1825 г. чина полковника не получил.
В конце декабря 1825 г., после начала в Петербурге следствия о тайных обществах, правительство разослало по югу предписания об аресте членов Южного общества, которых уже упомянули их северные товарищи. На основании такого предписания Гебель при участии прибывших на помощь жандармов должен был арестовать Сергея Муравьева. Последнего в то время не было в Василькове. Через двое суток Гебелю и жандармам удалось найти Муравьева вместе с братом в селе Трилесы, где квартировала одна из рот полка, и арестовать. Вызванные Муравьевым еще до ареста четыре офицера — члены тайного общества — в ответ на просьбу того об освобождении отбили обоих братьев. Во время этого нападения Гебель был избит офицерами (участвовали все, кроме отставного Матвея Муравьева). Он получил 14 ран. Эконом графини Браницкой доставил его в Васильков, затем Гебеля перевезли в Киев; знакомый ему медик из Шклова отказался приехать, полагая, что больной умрет раньше его прибытия, и Гебеля лечил не слишком опытный полковой врач. Вопреки ожиданиям Гебель выжил — и был произведен в полковники.
В мае того же 1826 года Густав Гебель получил новую должность — второго киевского коменданта. Он заведовал Киево-Печерской крепостью, где находился арсенал и содержались арестанты. В 1834 г. он становится генерал-майором, а в 1835 г. его отправляют в отставку, официально — «за ранами». Действительной же причиной стало то, что в подведомственной ему крепости обнаружились непорядки: например, арестанты с гауптвахты отлучались в город. Должность, которую занимал Гебель, была при этом упразднена. Через некоторое время он уехал из Киева в имение в Могилевской губернии, где и находился до самой своей смерти в 1856 г., тяжело переживая уход жены: та умерла в 1854 г.
Гебель был женат на польской дворянке Розе Антоновне, урожденной Михалевской (?–1854). Согласно формуляру, составленному летом 1826 года, в семье были дочь Роза двенадцати лет и три сына с характерным для тех времен набором имен: Александр, Николай, Константин, — в возрасте семи, двух лет и четырех месяцев. Судя по возрасту детей, Гебель мог жениться еще до начала военной кампании 1812–1814 гг. Младший из сыновей, по-видимому, умер в детстве — в формуляре Гебеля 1834 г. упоминаются только Николай и Александр, а также дочери: помимо Розы в семействе Гебелей в 1829–1834 гг. родились еще три девочки. Отца дети, судя по всему, любили: впоследствии Александр Гебель, сам ставший военным, и младшая дочь Эмилия написали о нем небольшие воспоминания, посвященные дням восстания Черниговского полка. Александр опирался на свои детские впечатления, Эмилия же писала с чужих слов, поэтому информационная ценность ее записок мала, но демонстрирует искреннее желание защитить репутацию отца.
Пока Густав Гебель служил, в его формулярах указывалось, что имения ни у него, ни у жены не было. Возможно, он купил его, уже выйдя в отставку. Кроме того, сын Александр в 1837 г. получил по завещанию дяди часть его имущества. Любопытно, что в документах, связанных с данным наследством, упоминается еще один его дядя, генерал-майор П. С. Дымчевич, который владел «значительным имением» «по Черноевиче». Таким образом, Гебели состояли в родстве с некими Черноевичами, но как они соотносились с дедом Сергея Муравьева, генералом Черноевичем, остается неизвестным. Нельзя исключать, что Сергей Муравьев и Густав Гебель были дальними родственниками.
(РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2247, 2249. Формулярные списки Ахтырского гусарского полка. 1813, 1814 г.; РГВИА. Ф. 25. Оп. 2/161а. Д. 493. Л. 18–19. Дело о происшествиях в Черниговском полку; РГВИА. Ф. 395. Оп. 172. 1812 г. 4 отд. Д. 237. Св. 60. Майор Гебель; РГВИА. Ф. 395. Оп. 25. 1 отд. 3 ст. 1835 г. Д. 672. Генерал-майор Гебель; РГВИА. Ф. 395. Оп. 274. Канцелярия. 1837 г. Д. 347. Подпрапорщик Гебель; Из записок полковника гвардии Александра Густавовича Гебеля // Русский архив. 1871. № 10. Стб. 1717–1728.)
(*2)↩ В русской армии того времени военнослужащие нередко использовали документы, подписанные всеми офицерами полка, чтобы выразить свое недовольство, чаще всего — конкретной личностью, которую они в таком случае могли просить удалить из полка; речь чаще шла, впрочем, не о командире, а о ком-то чином ниже. Никакой официальной силы такие заявления не имени, но при благосклонном отношении к данному полку или к офицерским вольностям и независимости в целом военное начальство могло прислушаться и перевести неугодного в другой полк. Однако порой конфликт с вышестоящими напротив грозил начавшим его офицерам различными карами. Особенно последний исход был характерен для 1-ой армии, где жалобы нередко заканчивались судебными делами и разжалованием младших по званию участников конфликта.
Вероятно, офицеры-черниговцы обратились к Сергею Муравьеву с этой просьбой, поскольку он был старшим офицером после командира и пользовался в полку большим авторитетом. Однако претензии к непосредственному начальству, даже высказанные неформальным образом, считались нарушением субординации (см. Артикул воинский, п. 24–25). Это прекрасно понимали и Сергей Муравьев, и Михаил Бестужев-Рюмин, уже побывавшие в аналогичной ситуации (недовольство офицеров полковым командиром) в последний год службы в Семеновском полку.