ДОКУМЕНТЫ | Переписка | С. И. Муравьев-Апостол. Письма … цу. 1821–1823 гг.

1821 год

1. Кременчуг, 4 апреля

Krementchouk. Le 21. avril 1821

Mon cher Papa, je suis arrivé sain et sauf à Krementchouk hier à 4 heures après midi, justement comme vous l’avez calculé, et cela grâce au passe-port ¹. de Mathieu ; le régiment de Tchernigow est arrivé ici, j’ai été à sa rencontre et suis entré dans la ville avec lui de sorte que mon absence n’a été remarquée de personne ; demain nous passons la revue du Commandant du corps, et après nous passons de l’autre côté du Borysthène, et moi je suis [dans] le régiment pour ne m’en plus séparer. Les Gens sont arrivés ici le 4e en tous biens et tous honneurs, et M[onsieu]r le maître de Police les a pris sous son aile protectrice ; en un mot tout a été au mieux.

Demain j’entreprends ma marche et grâces à vos bontés, Mon cher Papa, je m’attends à jouir de toutes les commodités, que notre état peut comporter ; arrivé ici j’ai appris que malgré la sévérité des ordres donnés au sujet des équippages, tous les officiers avoient de chariot, calèche, britchka, et quand j’ai vu cela, je me suis fait acheter une cha[r]rette je me suis emparé de deux de vos harnais et j’ai pris tous mes effets sur ce char, qui pourra aller jusqu'à la frontière ; où je rangerai ma cargaison à dos de chevaux. Je serai plus com[mode]² pour les gens, et c’est un grand point de gagné. Je vous /…/³ tous ces petits détails, Mon cher et bon Papa, persuadé qu’ils ne vous deplaisent pas, et que vous serez content d’apprendre tout ce qui put ⁴ augmenter mes bonnes fortunes de campagne.

D’après toutes les nouvelles qui se débitent dans notre quart[ier]⁵ général, il paroit que nous n’irons pas en Italie, tout eu, dit-on, fini là-bas ; notre voyage pourra donc fort-bien n'être qu’une promenade, qui se terminera par une grande parade sur la frontière ; on raconte cependant que le nord de l’Italie, la midi de la france et la Prusse mettent en le moment martel en tête aux hauts-Alliés, et que nous pourrions fort-bien être destinés contre quelqu’un de ces pays. Voilà ce que disent ici nos plus fortes têtes en politique ; ce qu’il y a de certaine c’est que personne ici ne sait rien ou presque rien ; et que si d’un côté quatre jours de repos sont ajoutés à notre marche et sembleroient prouver que nos bras ne sont plus si ⁶ nécessaires, de l’autre, les préparatifs de notre marche prouvent qu’elle doit être longue, et par dessus cela, notre Commandant du Corps a déjà reçu un papier officiel du Gouverneur Autrichien des provinces par où nous devons passer, dans lequel on l’instruit que tout est prêt pour la réception de nos troupes et où on lui demande un tableau du nombre d’hommes qui composent notre corps. Notre direction de marche n’est changée en rien, excepté les 4 jours de repos, que je ne puis vous indiquer, parce que le Com[men]dante du Corps a demandé au Chef de l’armée la permission de rester ces 4 jours en place dans quelque bon cantonnement au lieu de les éparpiller tout le long de la marche sur quoi il n’a pas encore de réponse. D'après [les]⁷ nouvellistes, Les Grecs, n’en déplaise à Mr Capnist, se conduisent comme de braves descendants de Miltiade, Leonidas et tous d’autres héros : ils sont en forces et leur résolution est fermement prise de vaincre ou de mourir ; si cela est vrai, ils seront victorieux, et alors nous rirons bien non plus sur le compte de ces pauvres Grecs, dont la cause et le désespoir sont si respectables mais sur celui de ces vilains Turcs qui ne sont bons qu’à figurer en Asie. On raconte aussi que nos corps d'armée ont reçu l’ordre de s'arrêter, excepté notre corps, celui de Roudzevitch, et de Rajevskj ⁸ Lithuanie, qui marchent tous trois et dont le Commandant en Chef sera Ермолов.

Voilà, mon cher Papa, tout ce que j’ai entendu de digne d'être raconté, et je vous a defilé mon chapelet, comme on me l’a défilé à moi.

Que puis-je vous dire, mon cher Papa, qui vous peigne combien je suis touché de toutes les bontés dont vous m’avez comblé ? Comme votre sollicitude a tout prévu, tout imaginé pour mon bien-être? Tout ce qui m’entoure me le prouve ; et ce portefeuille dans lequel j’ai trouvé du papier à lettre, combien je suis content de l’avoir puisqu’il me donne le moyen de vous faire parvenir toute ma reconnaissance. J’ai trouvé en l’ouvrant une inscription grecque et une autre latine ; j’ai compris la dernière et j’ai trouvé fort belle et mentionnerois heureux si jamais épitaphe pareil venoit honorer ma cendre, quant à la grecque, ignorant que je suis, je n’y ai rien compris que le nom de Serge qui commence la phrase, et ce nom là m’a intrigué, si vous vous rappelez cette inscription, donnez m’en la clef, Mon cher Papa, car je serois enchanté de savoir ce que cela signifie.

Cette lettre vous sera portée par Alexis, que je renvoye demain ; cet excellent homme m’a été d’une très grande utilité ici, et je ne saurois vous exprimer la peine qu’il s’est donné pour moi. Il vous apportera des extrai[t]s et des /.../ges ⁹, d'après la demande que vous avez faite au maître /de/¹⁰ Police.

La-dessus, Mon cher Papa, je fermerai ma lettre, car je suis tout ré/…/¹¹ de ma course d’aujourd’hui, j’ai été à cheval depuis 5 heures /du/¹² matin jusqu'à 5 du soir ; demain nous avons une revue, et je vais faire provision de force pour ce grand événement.

Attendez-vous, Mon cher Papa, à recevoir de moi des lettres le plus souvent que je pourrai.

Je baise les mains à Maman ; en me recommandant à son souvenir ; j’embrasse toute la famille, et vous, Mon cher Papa, de toutes les forces de mon coeur,

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostоl

J’ai eu le talent de me faire faire ici un Schabrac et tout ce qui faut pour une selle militaire de sorte que je suis tout-à-fait muni, si vous vous recevez ma selle, Mon cher Papa, vous aurez la bonté de me l’envoyer par la poste sur quelqu’une des villes par où je dois passer, elle me sera utile, car tout ce que je me suis fait faire ici est fait Dieu sait comment mais cela peut aller en attendant.

Je oubliois de vous demander si l’orageux reméde ¹³ qu’on preparoit à Rossignol a fait son effet.

Je suis fâché de fermer ma lettre devant la revue, sans vous en pouvoir donner de nouvelle, mais je le fais parce que demain après la parade nous marchons sur le champ et que par consequence mes bagages doivent partir autrement. Adieu, encore une fois je vous baise les mains.

Rappelez-moi au souvenir du Docteur.

Перевод

Кременчуг (*1). 21 апреля 1821

Любезный Папинька ¹⁴, я благополучно прибыл в Кременчуг вчера в 4 часа пополудни, ровно как вы это вычислили, и это благодаря подорожной Матвея (*2); сегодня Черниговский полк прибыл сюда, и я был на его встрече и вошел в город с ним, и таким образом мое отсутствие не было никем замечено (*3); завтра мы проходим смотр [в присутствии] Командующего корпусом (*4), и после мы переправляемся на другой берег Борисфена (*5), и я следую за полком, чтобы более от него не отделяться. Люди прибыли сюда 4-го со всем добром и с честью, и полицмейстер (*6) взял их под свое покровительственное крыло; словом, все прошло наилучшим образом.

Завтра я начну свой поход, и благодаря вашей доброте, любезный Папинька, я жду возможности воспользоваться всеми удобствами, которые наше государство может предоставить; прибыв сюда я узнал, что, несмотря на всю суровость приказов, данных на предмет экипажей (*7), все офицеры имеют повозки, коляски, брички (*8), и когда я увидел это, я приказал купить телегу, захватил две ваших упряжи и погрузил весь мой багаж на телегу, которая может ехать вплоть до границы; где я устрою весь мой груз на спину лошади. Я буду более удобен ¹⁵ для людей, и этого будет более чем достаточно. Я вам /…/ все эти детали, Мой дорогой и добрый папинька, убежденный, что они не будут вам неприятны, и что вы будете довольны узнать все, что может увеличить мой успех в кампании.

Судя по всем слухам, которые витают в нашей главной квартире (*9), кажется, мы не пойдем в Италию, все, говорят, там закончилось; наше путешествие вполне может оказаться лишь прогулкой, которая закончится большим парадом на границе; тем временем рассказывают, что север Италии, юг Франции и Пруссия беспокоят в настоящий момент высоких Союзников (*10), и что мы вполне можем быть направлены против одной из этих стран. Вот что говорят здесь те, кто наиболее сведущ в политике; но из этого можно быть уверенным в одном – что никто здесь не знает ничего или почти ничего; и что с одной стороны, четыре дня отдыха были добавлены к нашему параду и как будто бы доказывают, что наши руки не так уж необходимы, с другой стороны, приготовления к нашему маршу доказывают, что он должен быть долгим, и сверх того, наш Корпусный Командир уже получил официальную бумагу от Австрийского Губернатора тех провинций, по которым мы должны пройти (*11), в которой сообщают, что для принятия наших войск все готово, и запрашивают сведения о количестве людей в нашем корпусе. Наше направление марша не изменилось ни в чем, кроме 4 дней отдыха, о которых я не могу утверждать, поскольку Командующий Корпусом просил у Главнокомандующего (*12) разрешения оставаться эти 4 дня на каких-нибудь хороших квартирах, вместо того чтобы дробить их на протяжении всего марша, на что у него еще нет ответа. Судя по слухам, Греки (*13), что бы там ни говорил Г-н Капнист (*14), ведут себя как храбрые потомки Мильтиада (*15), Леонида (*16) и всех прочих героев: у них значительные силы и их решение принято твердо — победить или умереть; если это правда, они победят, и тогда мы больше не посмеемся насчет бедных Греков, чья цель и чье отчаяние настолько достойны уважения, но насчет гнусных турок, пригодных лишь занимать положение в Азии. Рассказывают также, что наша армия получила приказ остановиться, кроме нашего корпуса, корпуса Рудзевича (*17) и Раевского (*18) Литовского (*19), которые втроем продолжат марш и во главе которых будет Ермолов(*20).

Вот, любезный Папинька, все, что я слышал достойного быть рассказанным, и я сообщил вам все по порядку, как это сообщили мне.

Что я могу вам сказать, любезный Папинька, что вам опишет, как я тронут всеми проявлениями доброты, которыми вы меня осыпали? Как ваша забота все предвидела, все представила для моего благополучия? Все, что меня окружает, доказывает мне это; и этот портфель (*21), в котором я нашел бумагу для письма, как я доволен им владеть, поскольку он мне дает мне возможность сообщить вам всю мою признательность. Я нашел, открыв его, греческую надпись и другую на латыни; я понял последнюю, и я нашел ее прекрасной, и даже был бы счастлив, если когда-либо подобная эпитафия почтила мой прах, что касается греческой, поскольку я невежественен, я понял только имя Сергей, которое начинает фразу, и это имя меня заинтриговало, если вы вспомните эту надпись, дайте мне к ней подсказку, любезный Папинька, поскольку я был бы счастлив знать, что она означает.

Это письмо вам доставит Алексей, которого я отсылаю обратно завтра; этот прекрасный человек был мне очень полезен здесь, и я бы не смог вам описать весь его труд, совершенный для меня. Он привезет вам выписки и /…/, как вы и просили полицмейстера.

На этом, любезный Папинька, я заканчиваю письмо, поскольку я совершенно /…/ от моих сегодняшних разъездов, я был на лошади с 5 часов утра до 5 часов вечера; завтра у нас будет смотр, и мне нужно запастись силами для этого великого события.

Будьте готовы, любезный Папинька, получать письма от меня так часто, как только я смогу.

Я целую руки Матушке; вверяясь ее воспоминаниям; я обнимаю всю семью и вас, любезный Папинька, изо всех сил моего сердца,

Ваш покорный сын

Сергей Муравьев Апостол

Я имел талант заказать здесь себе чепрак и все что необходимо для военного седла (*22), таким образом, я полностью оснащен, если вы получите мое седло, любезный Папинька, будьте так добры переслать мне его по почте в один из городов, через которые я должен пройти, оно будет мне полезно, поскольку все что я здесь себе заказал, сделано Бог знает как, но сойдет в ожидании.

Я забывал спросить вас, произвело ли свой эффект бурное лечение, которое готовилось для Соловья (*23).

Мне жаль, что приходится заканчивать мое письмо перед смотром, без возможности сообщить вам новости, но я это делаю, потому что завтра после парада мы выходим в поле и, следственно, мои вещи должны быть отправлены другим путем. Прощайте, еще раз целую вам руки.

Передайте от меня привет Доктору (*24).

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 39-40 об.

(*1)↩ Кременчуг — город, находящийся на берегу Днепра, в его среднем течении. Известен с к. XVI — начала XVII в., по приказу польского короля там была построена крепость. По Андрусовскому миру в 1764 г. вошел в состав Российской империи, с 1802 г. — уездный город Полтавской губернии. В настоящее время — районный центр Полтавской области Украины. На тот момент в нем находилась главная квартира III пехотного корпуса.

(*2)↩ Подорожная — официальный проездной документ, в который вносились имя, чин, маршрут и цель поездки, а также число предоставляемых лошадей на почтовых станциях. В эпоху Александра I выписывать их имели право в губернских городах — губернаторы, в областных — начальники областей, а в уездах — городничие. Подорожная «по казенной надобности» обеспечивала не только быстрый проезд (следующие по казенной надобности имели приоритет перед частными лицами, а если к подорожной прилагался лист «О безостановочном отпуске почтовых лошадей», то это еще заметнее ускоряло передвижение), но и оплату расходов на прогоны. Без подорожной приходилось нанимать ямщиков и лошадей по договорной цене, что делало поездку дорогой и долгой. (Грановская Н. И. «Если ехать вам случится...» Очерк-путеводитель. Л., 1989.)

Подорожную на следование из Полтавы в Кременчуг Сергей получил от своего брата Матвея, в то время адъютанта Н. Г. Репнина, генерал-губернатора Малороссии. Расстояние около 100 верст он мог преодолеть за 6–7 часов, таким образом, из Хомутца он выехал утром 20 апреля.

(*3)↩ Сергей Муравьев, переведенный приказом Александра I от 2 ноября 1820 из раскассированного Лейб-гвардии Семеновского полка в Полтавский пехотный полк, был прикомандирован приказом по дивизии от 22 марта 1821 г. к Черниговскому пехотному полку для командования 3-м батальоном этого полка. (РГВИА. Ф. 36. Оп. 3/847. Св. 2. Д. 14. Л. 98.) Однако в Черниговский полк он прибывает, как видно из письма, только 20 апреля 1821 г.

(*4)↩ 3-м пехотным корпусом, в который входили пехотные Черниговский и Полтавский полки, с 1820 года командовал генерал-лейтенант Логгин Осипович Рот (1780–1851). Официально командиром корпуса с февраля 1820 г. был назначен М. С. Воронцов, но он находился за границей, и командующим (то есть исполняющим обязанности командира) был именно Л. О. Рот — вплоть до 1823 г., когда Воронцов стал новороссийским губернатором, а Рот — командиром корпуса.

Рот происходил из французских дворян, с 14 лет служил в армии; в составе Корпуса принца Конде, военного формирования французских эмигрантов-роялистов, в 1797–1800 находился на российской службе, после роспуска корпуса в 1802 г. принял русское подданство и поступил на службу в российскую армию. Участвовал в военных действиях против Наполеона Третьей и Четвертой коалиции, в русско-турецкой войне (1808–1811 гг.), в кампании 1812 г. (в составе корпуса Витгенштейна) и в заграничных походах русской армии 1813–1815 гг. Впоследствии принимал участие в подавлении восстания Черниговского полка, в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и подавлении польского восстания 1830–1832 гг. По отзывам современников, был невежественен, так и не выучил русского языка, с подчиненными жесток и капризен. Женат не был, но было известно о его неоднократных романах с чужими женами. (См. например: Докудовский В. А. Воспоминания. (Отдельный оттиск из «Трудов Рязанской ученой архивной комиссии»). Рязань, 1897. С. 23–26.)

(*5)↩ Название реки Днепр в Древней Греции; эта река была описана в «Истории» Геродота. В XVIII – нач. XIX века во французском языке Днепр обыкновенно называли Борисфеном.

(*6)↩ Полицмейстером в Кременчуге в это время был надворный советник Федор Васильевич Киселев. До этого в 1805–1815 гг. он занимал должность городничего г. Кобеляки Полтавской губернии. В должности кременчугского полицмейстера он оставался до 1836 г.

(*7)↩ Речь идет о подготовке к переходу 3 пехотного корпуса в Италию, в ходе которого, чтобы обеспечить быстрое продвижение армии, сокращались полковые и офицерские обозы.

(*8)↩ Коляска — легкий четырехколесный открытый экипаж, иногда — с откидным верхом.

Бричка — еще одна разновидность легкой повозки, использовалась как для ближних поездок, так и для длительных путешествий. Кузов мог быть открытым или закрытым и крепиться к колесам с помощью рессор.

(*9)↩ Корпусная квартира 3-го пехотного корпуса до лета 1821 г. находилась в г. Кременчуг, куда Сергей Муравьев прибывает накануне. См., например, письмо М. П. Бестужева-Рюмина к П. Я. Чаадаеву от 19 февраля 1821 года: «Я состою в 3-м корпусе, которым сейчас командует генерал-лейтенант Рот. Письма адресуйте в Кременчуг, в канцелярию генерала Рота, для передачи мне». (Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1952. Т. II. С. 233–234. Подлинник на французском языке.)

(*10)↩ Высокие Союзники — Австрия и Пруссия, члены Священного союза: политического консервативного объединения, созданного по инициативе Александра I с целью поддержания установленного на Венском конгрессе в 1815 году международного порядка.

(*11)↩ На Лайбахском конгрессе Священного союза, созванного в начале января 1821 года для подавления Неаполитанской революции, неаполитанский король Фердинанд, присягнувший конституции и получивший согласие своего парламента на эту поездку, отрекся от конституции и всех своих обещаний и стал просить Священный союз о вооруженной помощи. В Лайбахе он договорился с австрийским канцлером Меттернихом о восстановлении абсолютной монархии в Неаполе, куда уже двинулись австрийские войска. На конгрессе присутствовали представители и других итальянских монархий, одобрившие планы Меттерниха. В начале марта конгресс был официально закрыт, но его участники решили остаться в Лайбахе до окончательного подавления революции в Неаполе. В это время пришло известие о революции, происшедшей в Пьемонте, а следом — известие о восстании греков против турецкого господства. Опасаясь усиления революционного движения в Европе, Александр I отказался от поддержки греческого восстания и даже предложил Австрии 100 тысяч солдат для подавления революции в Пьемонте. Помощь не потребовалась: 8–10 апреля после битвы у Новары австрийцы заняли Турин и восстановили в Пьемонте абсолютную монархию. Тем не менее был отдан приказ о перемещении нескольких корпусов русской армии к границам Австрии.

(*12)↩ Главнокомандующий — барон Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен (1752–1837). Происходил из небогатой семьи военного из остзейских дворян. В военной службе с 1767 г. Участвовал в русско-турецких войнах, подавлении восстания польских конфедератов, походах Суворова и наполеоновских войнах. В заграничных походах российской армии командовал корпусом в составе Силезской армии, по занятии Парижа был губернатором города до передачи полномочий местным властям. С 1815 г. командовал корпусом в составе 1-ой армии. После смерти в 1818 г. М. Б. Барклая-де-Толли, командовавшего 1-ой армией, был назначен ее главнокомандующим и занимал эту должность до 1835 г., когда 1-я армия была упразднена. В апреле 1821 г. получил титул графа.

Впоследствии при коронации Николая I получил звание фельдмаршала, а в 1832 г., за успешное подавление в Киеве беспорядков, связанных с польским восстанием — титул князя. В 1835 г. вышел в отставку, жил в Киеве. Женат не был, но имел внебрачных детей.

(*13)↩ Греческая национально-освободительная революция (1821–1829) — вооруженная борьба греческого народа за независимость от Османской империи. В горячей фазе началась в марте 1821 года. Завершилась предоставлением Греции автономии. Самостоятельным государством Греция стала в 1832 году. Революция была восторженно принята прогрессивными слоями общества не только в России, но и в других государствах, на что повлияло в том числе и повсеместное увлечение античностью. Образы героев Эллады активно использовались для продвижения идей независимости Греции и возрождения греческого духа. Официальные власти, однако, придерживались по греческому вопросу скорее консервативно-реакционной политики. Во многом причиной этому послужила основная доктрина Священного Союза — препятствовать распространению революционных возмущений.

(*14)↩ Г[осподи]н Капнист — вероятно, имеется в виду Василий Васильевич Капнист (12.02.1758, с. Обуховка Миргородского уезда Полтавской губернии – 28.10.1823, с. Кибинцы того же уезда; похоронен в Обуховке), поэт и драматург. Служил в лейб-гвардии (1771–1775). Занимал ряд гражданских должностей в Санкт-Петербурге и Малороссии, в описываемое время — генеральный судья Полтавской губернии (с 1802), Полтавский губернский предводитель дворянства (1817–1822). Поэт-сатирик, автор антикрепостнических од и свободных поэтических переводов Горация. Входил в литературный кружок Н. А. Львова и Г. Р. Державина, т.к. был женат на Александре Алексеевне Дьяковой (с 1781 г.), дочери обер-прокурора А. А. Дьякова и сестры Марии Львовой и Дарьи Державиной. В браке родились двенадцать детей, из которых выжили шесть. Сыновья Семен и Алексей проходили по делу декабристов, но не были осуждены. Дочь Софья (в замужестве Скалон) — автор мемуаров.

Проживал в родовом имении Обуховка в Малороссии, был соседом И. М. Муравьева-Апостола, поддерживал с ним дружеские и литературные контакты. Из их переписки установлено, что И. М. Муравьев-Апостол делал буквальные подстрочные переводы произведений Горация для В. В. Капниста. (Громова Т. Н. Литературные взаимоотношения И. М. Муравьева-Апостола и В. В. Капниста // Русская литература. 1974. №1. С. 110–115.) Вероятно, суждение о греческих повстанцах было высказано им в устных беседах, свидетелем и участником которых был С. И. Муравьев-Апостол во время своего недавнего пребывания в Хомутце.

(*15)↩ Мильтиад (ум. 489 до н. э.) — афинский полководец, победивший персов при Марафоне. Согласно Плутарху, перед битвой произнес пламенную речь, требуя решительного сражения, после чего и получил командование. В современных письму поэтических произведениях — символ решительной и справедливой борьбы. Это отражено, например, в стихотворении «Военная песнь греков» (1821), приписываемого декабристу Ф. Н. Глинке:
Мы помним твердость Леонида
И честь и доблесть Аристида;
Наш Мильтиад, наш Фемистокл;
Он незабвен — наш беспримерный!
А также в почти дословно цитируемом Сергеем Муравьевым стихотворении «К восставшему греческому народу» (стихотворение это было обнаружено в рукописном поэтическом сборнике с подписью «Капнист», но до сих пор достоверно не атрибутировано и может принадлежать перу как В. В. Капниста, так и его сына Семена):
Коль так, благословляю вас!
Тень Леонида, Мильтиада!
Возрадуйтесь, ударит час
И в прах падет деспот Царьграда.
(Вольная русская поэзия XVIII–XIX веков. Л., 1988, Ермакова-Битнер Г. В. Комментарии: Капнист. Собрание стихотворений. // Капнист В. В. Избранные произведения. Л., 1973. С. 534.)

(*16)↩ Леонид — спартанский царь, погибший в битве при Фермопилах в 480 г. до н. э. Сумел спасти большую часть своего войска от атаки персов, отправив его вглубь страны и оставшись прикрывать отход с тремястами воинами. Подвиг Леонида подробно описал Геродот.

(*17)↩ Имеется в виду 7-ой пехотный корпус в составе 2 армии, которым командовал генерал-лейтенант Александр Яковлевич Рудзевич (1776–1829). Рудзевич происходил из буджакских татар; отец его оказал России услуги при присоединении Крыма, его дети были крещены в православие, причем восприемниками были Екатерина II и другие члены императорской фамилии. А. Я. Рудзевич учился в Греческом кадетском корпусе, начал военную службу в 1792 г., участвовал в подавлении восстания в Польше в 1794 г., воевал на Кавказе, кампанию 1812–1814 гг. прошел в составе Дунайской армии и участвовал во всех крупных сражениях заграничных походов, вплоть до штурма Монмартра. В апреле 1816 г. он был назначен начальником штаба 2-й армии; однако в конце 1818 г. после смены главнокомандующего армией и расследования доноса, обвинявшего в финансовых махинациях прежнее командование армии, в том числе и Рудзевича, в начале 1819 г. получил под командование 7-ой пехотный корпус. Впоследствии участвовал в русско-турецкой войне 1828–1829 гг., где и скончался скоропостижно на зимних квартирах. Был женат с 1806 г. на М. Е. Нотара, дочери таврического предводителя дворянства; в семье было три сына и четыре дочери. Владел имением в Крыму.

Со времени службы в штабе 2-ой армии был в дружеских отношениях с П. И. Пестелем, частично сохранилась их переписка за 1819–1822 гг.

(*18)↩ Николай Николаевич Раевский (1771–1829) — генерал от кавалерии, участник войн с Турцией (1788–1790 гг.), Польшей (1792–1794 гг.) и Персидского похода 1796 г. При Павле I был отправлен в отставку. С воцарением Александра I вернулся в армию и участвовал войнах с Францией (1805–1807 гг.) в отряде П. И. Багратиона, русско-шведской войне (1808–1809 гг.) и русско-турецкой войне (1806–1811 гг.). В 1812 г. командовал 7-ым пехотным корпусом, отличился во многих сражениях Отечественной войны. В Заграничных походах русской армии 1813–14 гг. командовал 3-м Гренадерским корпусом, получил ранение в Лейпцигском сражении, тогда же был произведен в чин генерала от кавалерии, закончил свой боевой путь под стенами Парижа. Отличался большой личной храбростью. С 1815 г. командовал 4-м пехотным корпусом в составе 1-ой армии на юге, с Главной корпусной квартирой в Киеве. Высочайшим приказом от 25 ноября 1824 г. был уволен в отпуск «до излечения болезни», однако настоящей причиной явилось недовольство им Александра I и подозрения в неблагонадежности вследствие донесения военного генерал-полицмейстера 1 армии Ф. Ф. Эртеля. (См.: О киевских масонах. // Русский архив. 1906. № 9–12. С. 412–416.) Среди окружения и родственников Раевского было много причастных к движению декабристов, включая его зятьев М. Ф. Орлова, С. Г. Волконского, брата В. Л. Давыдова, мужей его племянниц В. Н. Лихарева и И. В. Поджио. Командующий 1-ой армией генерал Остен-Сакен писал императору Николаю I в январе 1826 г.: «К моему величайшему сожалению, я подозреваю человека, долго служившего, пожилого, отца семейства, Раевского, дом которого был открыт для всех заговорщиков, и члены собственной семьи которого замешаны в этом деле. Можно ли верить его невиновности?» (Медведская Л. А. Сергей Иванович Муравьев-Апостол. М., 1970. С. 57). Однако подозрения относительно Раевского и его сыновей не подтвердились. С 1826 г. Николай I ввел его в Государственный совет. Умер генерал в своем имении Болтышка Киевской губернии, похоронен в Крестовоздвиженской церкви в селе Разумовка, в усыпальнице Раевских.

(*19)↩ Литовский отдельный корпус существовал в составе русской армии в 1817–1831 гг. Особенность его комплектования заключалась в том, что, за исключением гвардейских полков, для службы в нем набирались поляки, белорусы и литовцы. Номинальным главнокомандующим являлся великий князь Константин Павлович, командиром корпуса — генерал-лейтенант Ф. Ф. Довре. После польского восстания 1830–1831 гг. корпус был расформирован.

(*20)↩ Генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) командовал в это время Отдельным кавказским корпусом. Происходил из семьи небогатых орловских дворян. Учился в Московском университетском пансионе и Шляхетском артиллерийском корпусе (позже — 2-ой кадетский). Участвовал в польской кампании 1794 г., действиях на территории Италии против Франции, Персидском походе. При Павле I был арестован и сослан в Кострому за знание о существовании в Смоленске вольнодумного кружка офицеров, организатором которого был его единоутробный старший брат А. М. Каховский.

При Александре I вернулся на военную службу в артиллерию. Участвовал в антинаполеоновских кампаниях 1805–1807 гг. Был очень популярен в армии и как артиллерист, и как представитель «русской» партии, противник генералов-немцев, что особенно ярко проявилось в 1812 г. Перед началом кампании 1812 года был назначен начальником штаба 1 Западной армии, с командующим которой он находился в прохладных отношениях, впоследствии — начальник штаба М. И. Кутузова. Участвовал в заграничных походах русской армии в 1813–1814 гг. В апреле 1816 г был назначен командующим Отдельным Грузинским (впоследствии — Кавказским) корпусом; такое пожелание он высказывал ранее и сам.

Во главе Кавказского корпуса он оставался до 1827 г., когда был освобожден Николаем I от всех должностей. В годы командования он получил прозвище «проконсул Кавказа», поскольку управлял краем практически полновластно, проводя политику замирения горцев и обустраивая новые территории. Декабристы рассматривали А. П. Ермолова как одного из кандидатов в члены Временного верховного правления.

В отставке жил в имении под Орлом. С 1831 г. был назначен членом Государственного совета. Во время Крымской войны в 1853–1855 гг. был начальником Государственного ополчения в Москве. Скончался в 1861 г. в Москве, похоронен в Орле. До конца жизни был очень влиятельной и популярной фигурой.

Женат не был, но во время службы на Кавказе завел себе несколько наложниц из горских женщин, от которых у него было несколько детей. Его сыновья получили от Александра II права потомственного дворянства.

Публицист М. П. Погодин писал, что Александр I предполагал отдать экспедиционный корпус под командование Ермолову, для чего даже собирался вызвать его в Лайбах, но тот приехал с опозданием, когда необходимость в походе уже отпала. («Алексей Петрович Ермолов». Материалы для его биографии, собранные М. Погодиным. М., 1864. С. 243.)

Сведения, упомянутые в комментируемом письме, о том, что три корпуса продолжат движение на запад под командованием Ермолова, не подтвердились.

(*21)↩ Портфель (от фр. “porter” — носить и “feuille” — бумаги) в те времена представлял собой не нынешнюю сумку с ручками, а именно папку для хранения бумаг (кожаную, обычно с металлическими уголками для прочности, запирающуюся на замок), которую носили под мышкой. Портфели часто украшались гравировками на металлических уголках или тиснением.

(*22)↩ В русской армии в те времена используются несколько разных типов верховых седел: строевое седло легкой кавалерии «ленчик», «венгерский ленчик»), удобное для долгой скачки и резких маневров; «казачье седло» с высокой лукой, не предназначенное для использования шпор; строевое седло тяжелой кавалерии («немецкое седло»), подходящее для всадников в кирасах. Унификация офицерских седел происходит только при Александре II. Скорее всего, Сергей заказывает какой-то вариант венгерского седла, которое обычно используется в гусарских полках и больше всего подходит для «обычной» верховой езды. В комплект («все, что необходимо») входит чепрак (накидка под седло), подпруги и уздечка и, скорее всего, не входит вальтрап (накидка на седло цветов полка, являющаяся частью гусарской формы).

(*23)↩ Неустановленное лицо. Возможно, имеется в виду Василий Львович Пушкин (1766–1830) — страстный библиофил, интересующийся литературой, автор басни «Соловей и малиновка» (впервые опубл. в журнале «Вестник Европы» в 1807 г.), в которой иносказательно передал историю своей любви. Под соловьем он подразумевал себя. То же прозвище обнаруживается в протоколах литературного общества «Арзамас». Кто именно под ним упомянут, неизвестно, но общепринятое прозвища В. Л. Пушкина в среде арзамасцев было иным: «Вот!» — и его производные «Вот я вас!», «Вот я вас опять!», «Вотрушка».

(*24)↩ Доктор Лан — семейный врач Муравьевых-Апостолов в Полтавской губернии, француз. Он также периодически оказывал врачебные услуги их соседям: Д. П. Трощинскому и Капнистам. В частности, по воспоминаниям С. В. Капнист-Скалон, в конце октября 1823 года он участвовал в консилиумах во время болезни ее отца, В. В. Капниста, от которой тот и скончался в Кибинцах, имении Д. П. Трощинского. (Капнист-Скалон С. В. Воспоминания // Записки русских женщин XVIII – первой половины XIX века. М. 1990. С. 350.) Согласно публикуемой переписке Сергея Муравьева с отцом, доктор Лан проживал в Хомутце, был женат, в браке родились шесть детей. Из письма генерала Н. Н. Раевского к дочери Е. Н. Орловой от 12.07.1822. (ОР РГБ. Ф. 244. М. 3612. Д. 6. Л. 9.) известно, что мадам Лан впоследствии оставила мужа и проживала в Киеве (см. также письмо С. И. Муравьева-Апостола от 13.02.1823 из Киева.

^{1↩ В современном французском языке пишется слитно.}^{2↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{3↩ Лист оборван, часть текста утрачена.}^{4↩ Слово вставлено над строкой.}^{5↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{6↩ Слово вставлено над строкой.}^{7↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{8↩ Фамилия написана почти по-польски. Польский вариант “Rajewski”.}^{9↩ Лист оборван, часть текста утрачена.}^{10↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{11↩ Лист оборван, часть текста утрачена.}^{12↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{13↩ Прочтение предположительное, поскольку по нормам французского языка такой порядок слов недопустим, а ошибки подобного рода у автора обычно не встречаются.} ^{14↩ Сергей Муравьев обыкновенно обращается к отцу по-французски “Mon cher Papa”, т.е. «Мой дорогой Папа», тогда как по-русски обычное обращение звучит как «Любезный Папинька». Мы использовали последний вариант в переводе с французского для передачи авторского стиля.} ^{15↩ В оригинале часть слова оборвана, прочтение предположительное.}

2. Чигрин, 25 апреля

Город Чигрин (*1). 25го апреля. 1821 года.

Вот уже четвертый день что мы в походе, и я пользуюсь первой дневкой, чтобы писать к вам, любезной Папинька. Алексей теперь вероятно уже доехал до Хомутца и доставил вам письмо, которое я писал к вам из Кременчуга. Смотр наш прошел безбедственно, кроме некоторых замечаний, зделанных мне корпусным командиром на щет моего баталиона, в чем я ни душой ни телом ни виноват; tuli ego honores ¹⁶ (*2); после смотра нас переправили на ту сторону Днепра, где мы ночевали в Крюкове (*3); погода нам отменно благоприятствовала во время переправы и нещетное число паромов, дубов, лодок и лодочек в миг нас перенесли ¹⁷ на ту сторону; солдаты по приказанию начальства ¹⁸ кричали ура! Величественный Днепр, необыкновенное стечение зрителей, движение лодок и солдат, блеск оружия, озаряемого ярким солнцем, все сие представляло глазам моим прекраснейшую картину; я задумался, и с странным ¹⁹ каким-то чувством внимал радостным ²⁰ без причины восклицаниям людей, бредущим в незнакомые страны по неизвестным для них причинам и… сам сел в лодку и очутился вместе с ними на той стороне.

После сего переправления через Днепр, мы тремя переходами дошли до Чигрина, по местам, украшенным всеми прелестьми природы и весной, но обитаемым самыми негостеприимными жителями. Вы себе представить не можете, до какой степени они нас грабят и оскорбляют. Мало того что они заставляют нас платить за все в три-дорого, но они из доброй воли ничего нам не дают; и когда время приходит к обеду, то Филипп должен вооружиться палкой и каменьями и сражаться с курицами в селении, а иначе бы мы были без обеда; не знаю что будет дальше, но судя по сему обращику, я желал бы быть уже на границе; здесь несется однако ж слух, что нас воротят, но известие сие требует еще не имеет еще ни какой основательности.

Вот, любезной Папинька, все что могу сообщить вам любопытного о начале нашего странствования. В Чигрине нет ни каких новостей, и для щастливых жителей сего города ни Неаполитанцы ни Греки не существуют (*4).

Что делается в мирном Хомутце? И почему мне не дает судьба в нем с вами в волю пожить?

Продолжение письма на французском языке

Je vous prie, mon cher Papa, de me ²⁶ rappeler à bon souvenir et de me donner de tem[p]s en tem[p]s des nouvelles de chez vous ; Ca me sera un bien grand plaisir pendant ma marche.

Je vous embrasse de toutes mes forces, Mon cher Papa, et ne saurai jamais vous dire combien j’ai des raisons de vous aimer et respecter.

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostоl

[Je]²¹ remettrai cette lettre à la Poste de Чигрин, et pour plus de sûreté je l’assurerai. Mes compliments à Docteur. Je me rappele que vous aviez l’intention, Mon cher Papa, à la réception de ma selle de me l’envoyer a Radzivilov, ne veroit-il pas plus prudent de la laisser a chamoutetz jusqu'à mon retour, sur tout a presence qu’on parle de nous faire revenir sur nos pas ?

Je vous écrirai de Богуславль.

Перевод франкоязычной части письма

Я вас прошу, любезный Папинька, вспоминать обо мне и давать мне знать время от времени о ваших новостях, это было бы для меня большим удовольствием во время моего похода.

Я вас обнимаю изо всех сил, любезный Папинька, и я никогда не сумею вам сказать, сколько у меня причин, чтобы вас любить и уважать.

Ваш покорный сын,

Сергей Муравьев Апостол

Я оставлю это письмо на почте в Чигрине, и для большей уверенности я его застрахую. Мой привет Доктору. Я помню, вы собирались, любезный Папинька, получив мое седло, отправить его мне в Радзивилов (*5), но, может быть, было бы разумнее оставить его в Хомутце до моего возвращения, сейчас как раз говорят, что нас вернут той же дорогой.

Я напишу вам из Богуславля (*6).

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 3-4 об.

(*1)↩ Чигирин — город на днепровском правобережье, расположенный на реке Тясмин, примерно в 70 км к западу от Кременчуга. Известен с XVI века вначале как казацкое зимовье, к концу века здесь с разрешения польского короля возникла крепость и город, пользовавшийся Магдебургским правом. За время XVII–XVIII вв. неоднократно подвергался осадам и разрушениям. Во второй половине XVII века, при Богдане Хмельницком и его преемниках, город некоторое время был резиденцией гетманов Войска Запорожского (после очередного разрушения Чигирина резиденция была перенесена в Батурин).

По второму разделу Речи Посполитой вошел в 1793 г. в состав Российской империи. С 1802 г. — уездный город Киевской губернии, на ее юго-восточной окраине.

Оставаясь небольшим по населению, после революции Чигирин потерял статус города, затем вновь приобрел его, но оставался районным центром, пока в 2020 г. Чигиринский район не был упразднен. В настоящее время город входит в состав Черкасского района Черкасской области Украины.

(*2)↩ Измененная цитата из биографии Вергилия, написанной Тиберием Донатом, жившим на рубеже IV–V вв. н.э. Автор приписывает Вергилию следующую фразу: “Hos ego versiculos feci, tulit alter honores” («Я сочинил эти стишки, а почести получил другой»).

(*3)↩ Крюков(о), Крюков посад — предместье г. Кременчуга, расположенное на противоположном от него, правом берегу Днепра. Известно с конца XVII в. После присоединения территории к России был уездным центром, затем местечком и наконец был присоединен к городу как посад. В настоящее время входит в состав г. Кременчуг.

(*4)↩ Революция в Неаполитанском королевстве (1820–1821) могла не существовать для жителей провинциального Чигирина в том числе и потому, что министр внутренних дел П. В. Кочубей отдал прессе специальное распоряжение: «Не входить в детали, касающиеся Неаполитанской революции». («Сборник исторических материалов, извлеченных из архива е. и. в. Канцелярии». Вып. III. СПб. 1902. С. 364. Цит. по Ковальская М. И. Итальянские карбонарии и передовая Россия. // Вопросы истории, № 8. 1967. C. 82.)

(*5)↩ Радзивилов (польская форма названия, украинская и русская — Радивилов) находится на Волыни, впервые упоминается в середине XVI в. как местечко, владение виленского воеводы Николая Христофора Радзивила Черного, от которого и получил свое название. Население было смешанным — евреи, католики, православные. После Люблинской унии вошел в состав Речи Посполитой. В 1795 году отошел к Российской империи и оказался на границе с Австрией, здесь была устроена таможня на дороге, ведущей в направлении Львова. Входил в Кременецкий уезд Волынской губернии. В настоящее время — город в составе Дубенского района Ровненской области Украины, до 2020 г. — районный центр.

(*6)↩ Богуслав (Богуславль) — уездный город Киевской губернии, ныне — город в Обуховском районе Киевской области Украины (до 2020 г. — районный центр). Город известен с древнерусского времени, когда был основан как крепость на р. Рось. Впоследствии оказался на территории Великого княжества Литовского, а затем — Речи Посполитой. В 1793 г., по второму разделу Польши вошел в состав Российской империи. В момент написания письма уже определено новое расположение частей корпуса, в том числе 9-й пехотной дивизии. По этой дислокации в Богуславе будет располагаться 18-й егерский полк, а Черниговский проследует дальше, до г. Василькова, о чем и говорится в следующем письме.

^{16↩ (Лат.) Я получил почести.} ^{17↩ У Медведской «перегнали».} ^{18↩ У Медведской «начальников».} ^{19↩ У Медведской «трепетным».} ^{20↩ Дословно написано «рабыстным».} ^{21↩ Лист оборван, часть текста утрачена, прочтение предположительное.}

3. Богуславль, 6 мая

Богуслав 6 мая 1821 года

Письмо ваше от 27-го Апреля нашел я здесь, любезной Папинька; и читая его, провел несколько минут в Хомутце; это нужно было для сердца моего; с тех пор как я с вами простился, я чувствую всю тягость одиночества; я здесь один, совершенно один; не с кем ни чувств, ни мыслей разделить; это положение ужасно. Я на квартеры становлюсь всегда один, и с офицерами полка не иначе знаком как по службе; вы можете по сему судить, как я весело время провожу в походе; к щастью моему, я имею книги с собою, и погода стоит прекрасная; и я то прогуливаюсь, то читаю или Тацита (*1), вами мне подаренного, или Монтескье (*2); без них я умер бы со скуки; письмо ваше меня оживило; и вы, любезный Папинька, из благодетельности, должны ко мне писать чаще.

Кажется, наш поход кончится прогулкою от Константинограда (*3) до Г[орода] Василькова (*4), куда полк получил приказание итти и разположиться на квартеры, правда велено нам ²² быть готовыми к выступлению, по первому прикозанию; но так как вместе приказано полкам притянуть все тягости, оставшиеся в Полтавской губернии (*5), и так как говорят уже о учениях и маневрах, то, кажется, мы долго простоим в Василькове, а, может быть, будем там зимовать.

Этот Васильков всего в 30ти верстах от Киева; и следственно, я не далеко от вас буду находиться; и ежелиб мне можно было вырваться, как я б поскакал в Хомутец! Но, вероятно, меня не отпустят. Начнутся учения, смотры, маневры, а я тут действующее лицо; между тем придет осень, и когда мне можно будет приехать к вам, вас уже в Хомутце не будет, и Васильков, не смотря на расстояние, будет для меня все равно, что Неаполь; по крайней мере, письма ваши будут ко мне скорее доходить, и то утешение. Мы с Богуславля сворачиваем на Васильков, и я при сем посылаю к вам новой маршрут наш.

Письма вами отправленные в Белую-Церковь (*6), я получу уже в Василькове, ибо по всему тракту до Брод (*7) послано предписание все письма, посылки и тому подобное, из всех почтовых экспедиций, отправить в Васильков. Судя по словам Никиты (*8), выписанным в вашем письме, это ответ на первое мое возвание: вероятно он не справлялся на почте, и говорит на угад; но я надеюсь что после всех ваших и моих писем, он возьмется за дело, и удостоверится что послать седло по тяжелой почте есть вещь возможная.

Досадно мне будет, ежели Хрущов (*9) исполнит свое намерение и поедет искать меня в Белой-церкви, когда я буду уже в Василькове; Я этому помочь не могу, ибо письмо мое ни как его не может предупредить; но я на всякой случай напишу к нему в Киев, где, может быть, письмо мое его застанет.

Сердечно благодарю Маминьку за ее о мне воспоминание; благодарю за ее о мне попечение и доброе расположение, умея чувствовать всю цену его; но не смею желать чтобы мне удалось еще лично ее в Хомутце поблагодарить; а в Василькове Горшая моя будет досада, что, быв так близко от вас, не возможно мне будет, ни вас ни Маминьки, до отъезда вашего, увидеть.

Прощайте, любезный Папинька, обнимаю вас и всех наших от души, и повторяю прозьбу мою чтобы вы чаще утешали меня письмами вашими,

Ваш покорнейший сын

Сергей Муравьев-Апостол

P.S. Я забыл было поблагодарить вас за тулуп (*10); он мне удивительно полезен в нашем походе, ибо ночи холодные, а избы такие нечистые, что я сплю почти на дворе и им одеваюсь на ночь; но только, так торопились его сшить, что несмотря на прозорливость Ильи Тимафеича, рукава мне вшили в самое брюхо, так что вы расхохотались ежели б меня в нем увидели; но это беда небольшая, я все поправлю прийдя в Васильков.

Продолжение письма на французском языке

Pauvre Rossignol ! Je ne suis pas fâché de la correction, mais /…/²³ eût mieux valu pour lui que les parties plaignantes l’appuyent plus fort et se taisent mieux. Croyez-vous qu’il soit guéri ?

Je vous remercie, mon cher Papa, pour l’explication des vers grecs qui sont sur les cahiers. Je tâcherai de les garder toujours présents à ma mémoire сomme un avertissement de votre bouche !²⁴

Перевод франкоязычной части письма

Бедный Соловей! Я не сержусь из-за исправлений, но /…/ было бы лучше для него, если бы истцы поддерживали его больше и лучше молчали. Как вы думаете, можно ли это вылечить?

Я вас благодарю, любезный Папинька, за объяснения греческих стихов, которые были в тетрадях. Я постараюсь всегда держать их в памяти как предупреждение из ваших уст.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 1-2об

(*1)↩ Публий Корнелий Тацит (сер. 50-х – ок. 120 года н.э.) — один из самых известных римских историков, автор двух крупных сочинений («История» и «Анналы») и нескольких небольших. В своих сочинениях он описывает многочисленные трагические коллизии римской истории, преимущественно связанные с произволом императоров. В первой трети XIX века его сочинения часто воспринимались как источник свободолюбивых идей («бичом тиранов» называл его А. С. Пушкин в «Замечаниях на Анналы Тацита», декабрист А. Ф. Бригген показывал на следствии: «Свободный образ мыслей заимствовал я от чтения книг, в особенности летописей Тацита» (ВД. Т. XIV. С. 445).

Мы не знаем, что именно из сочинений Тацита и на каком языке читает Сергей Муравьев. Французские переводы появились уже в XVI в., а к началу XIX в. Тацит был переведен на французский практически в полном объеме. Первый русский перевод появился во второй половине XVIII века. В начале XIX века выпущены два новых почти полных перевода: «Летописи» («Анналы») и «История» в пер. Ф. Т. Поспелова и параллельное издание «Анналов» в пер. С. Я. Румовского.

Какое-то из этих изданий упоминается в переписке И. М. Муравьева-Апостола с Г. Р. Державиным: Иван Матвеевич просит прислать ему «перевод Тацита по приказанию Академии» в 1811 году, в 1815 году Г. Р. Державин просит вернуть книги, но информации о том, успел ли Иван Матвеевич вернуть их до смерти Г. Р Державина в 1816 году, у нас нет. (Державин Г. Р. Сочинения Державина. СПб. 1864. Т. VI. С. 317–318.)

(*2)↩ Шарль де Монтескье (1689–1755) французский писатель и философ, один из ведущих фигур эпохи просвещения. Наследие Монтескье весьма велико, в него входят как художественные, так и исторические и публицистические сочинения, в том числе, и на темы римской истории («О причинах величия и падения римлян»). Один из главных трактатов — «О духе законов» — представляет собой рассуждение о наилучшем государственном устройстве, он оказал влияние на формирование идей декабристов, например, известны замечания на Монтескье Н. М. Муравьева (Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев // Дружинин Н. М. Избранные труды. Т. 1. Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. С. 85–89). Русские переводы существуют с конца XVIII века, к концу 1810-х годов Монтескье почти полностью переведен, но скорее всего Сергей Муравьев читает его в оригинале.

(*3)↩ Константиноград — уездный город Полтавской губернии (с 1802 г.), ныне — город Красноград, районный центр Харьковской области Украины. Был основан в 1731 г. как Белевская крепость (здесь стоял полк ландмилиции, набранный в г. Белеве), в составе Украинской оборонной линии, потерявшей свое значение после успешного завершения русско-турецкой войны 1768–1774 г., когда к Российской империи был присоединен Крым и прилегающие территории. В 1784 году получил от Екатерины II статус города и был переименован в Константиноград в честь ее внука Константина (родившегося в 1779 г.). Место дислокации Черниговского полка до начала похода в Италию.

(*4)↩ Васильков — уездный город Киевской губернии, ныне — город в Обуховском районе Киевской области (до 2020 г. — районный центр). Основан в 988 году князем киевским Владимиром, первоначально назывался Василев по христианскому имени князя, а когда в XII в. им владел князь Василько, город поменял имя. В XI в. здесь существовала крепость, исследованная раскопками, ее валы сохранились на высоту до 8 м. В конце X в. здесь родился Феодосий Печерский, один из основателей Киево-Печерской лавры. После монголо-татарского нашествия — село, принадлежавшее лавре. С XIV в. — в составе Великого княжества Литовского, в конце XVI в., после того как лаврский епископ начал строить здесь замок, получил статус города и Магдебургское право. До 1785 г. город принадлежал лавре, на ее средства на месте древнерусской крепости, у валов мысового городища был построен собор в честь Антония и Феодосия Печерских, сохранившийся до нашего времени. До 1796 г. Васильков был таможенным городом на границе Польши с Россией, в 1795 году вошел в состав России по третьему разделу Польши. Находился на тракте из Киева в Одессу. С 1821 по 1825 год в Василькове находился штаб Черниговского полка — и в итоге город стал центром восстания полка.

(*5)↩ Полтавская губерния образована в 1802 г. при разделе Малороссийской губернии на Полтавскую и Черниговскую (обе они вошли в состав Малороссийского генерал-губернаторства). Губернским городом была Полтава, в состав губернии входило 15 уездов. На юго-западе и западе граничила с Екатеринославской, Херсонской и Киевской губерниями по Днепру, на западе — с Черниговской и Киевской, на востоке — с Харьковской, на юге — с Екатеринославской губерниями. В настоящее время территория губернии входит в состав Полтавской области Украины и ряда других (Харьковская, Киевская, Черниговская, Черкасская, Сумская). Во время похода 1821 г. Черниговский и другие полки 1-ой армии прошли по южной части губернии с востока на запад и покинули ее при переправе через Днепр в Кременчуге.

«Тягости, оставшиеся в Полтавской губернии» — имеются в виду армейские обозы, которые в походе всегда двигались отдельно и медленнее остальной армии.

(*6)↩ Белая Церковь — владельческое местечко Васильковского уезда Киевской губернии, принадлежавшее графам Браницким. В настоящее время — крупный промышленный город, районный центр Киевской области Украины. Основан в 1032 году Ярославом Мудрым как одна из крепостей на р. Рось под названием Юрьев (по христианскому имени князя). В древнерусское время неоднократно разрушался кочевниками. Название Белая Церковь появилось в XIV в. по древнерусскому белокаменному собору, впоследствии разрушенному. Входила в Великое княжество Литовское, затем в состав Речи Посполитой. В XVI веке получила статус города и Магдебургское право, здесь был построен замок. В 1774 г. после неоднократных восстаний горожан и казаков Белая Церковь переходит во владения графов Браницких. В 1793 г. Белая Церковь вошла в состав России. Она потеряла статус города и административного центра (последний перешел к Василькову), и вплоть до 1917 г. принадлежала Браницким как частное владение. В первой четверти XIX принадлежала графине Александре Васильевне Браницкой (1754–1838), урожденной Энгельгардт, племяннице и любовнице Григория Потемкина, для которой муж, коронный гетман Ксаверий Браницкий (1731–1819), выстроил дворец и парк, названный «Александрия». В 1821–1825 гг. в Белой Церкви находился штаб 9-ой пехотной дивизии.

(*7)↩ Броды — в настоящее время город в Золочевском районе Львовской области Украины. Впервые упоминается в XI в., в поучении Владимира Мономаха как место его встречи с волынским князем Ярополком, так как Броды уже тогда находились на границе двух княжеств. Впоследствии находился в составе Королевская Польского и Речи Посполитой, здесь был основан город, пользовавшийся магдебургским правом (город получил название Любич, но оно не прижилось). В XVII в. в нем были городская крепость и замок, ярмарки, «Академия Бродска», где преподавали профессора Краковского университета. В 1771 г. при первом разделе Речи Посполитой Броды оказались на территории Австрии, недалеко от границы (в 10 км от Радзивилова). Броды имели статус «вольного торгового города», это был второй по значению (после Львова) город Галиции.

В XX в. после Первой мировой войны Броды находились в составе Польши, в 1939 г. оказались на территории, включенный в состав СССР, а после его распада — на территории Украины.

Если бы русская армия в 1821 г. продолжала движение за пределы России, Броды были бы первым населенным пунктом, куда войска пришли бы после пересечения границы. Но так как поход был остановлен, ни в Радзивилове, ни в Бродах они не появились.

(*8)↩ Никита Михайлович Муравьев (19.08.1795, Санкт-Петербург – 28.04.1843, с. Урик, Иркутская губерния) — троюродный брат Сергея Муравьева, один из лидеров Северного общества и главных идеологов декабризма, автор проекта «Конституции». Старший сын одного из крупнейших деятелей русского просвещения Михаила Никитича Муравьева и Екатерины Федоровны Колокольцевой. В 1812 окончил физико-математическое отделение Московского университета. Участник заграничных походов 1813–1814 гг. 1 августа 1814 года переведен в Генеральный штаб, в свите офицеров которого в июне 1815 года прибыл в Париж. Со старшими братьями Муравьевыми-Апостолами его связывала дружба с того времени, как Матвей и Сергей обучались в институте Корпуса инженеров путей сообщения в Санкт-Петербурге, проживая в доме его матери Е. Ф. Муравьевой (см. письмо М. И. Муравьева-Апостола М. И. Бибикову от 08.12.1866 г.: Бокова В. М. Непостижима дерзость безумцев. // Родина. 1991. №№ 11–12. С. 86–91). В 1816 году все они стали сооснователями «Союза спасения», первой декабристской организации. 14 декабря 1825 года Н. М. Муравьев не присутствовал на Сенатской площади, будучи в отъезде в имении Тагино, где и был арестован. Осужден по I разряду к каторжным работам на 20 лет (позже срок каторги был сокращен до 15 лет). Отбывал наказание в Читинском остроге и Петровском заводе, из которого 18.06.1836 отбыл на поселение в село Урик Иркутского округа. Похоронен в ограде урикской Спасской церкви.

В описываемое время находился в отставке (с 13.01.1820) и, вероятно, по просьбе Сергея Муравьева должен был выслать ему военное седло из Санкт-Петербурга, что, согласно публикуемой переписке, в итоге удалось.

(*9)↩ Александр Дмитриевич Хрущов (? – 1868) — муж третьей сестры Сергея Муравьева Анны Ивановны (с весны 1820 года). Сын харьковского помещика Д. А. Хрущова. Коллежский советник, волынский вице-губернатор (1813–1816). Приходился двоюродным племянником другому декабристу — князю С. Г. Волконскому, а также президенту Академии художеств А. Н. Оленину. Вместе с супругой проживал по соседству с Хомутцом в имении Бакумовка.

(*10)↩ Тулуп — длинная нагольная (мехом внутрь) шуба, самый распространенный тип верхней теплой одежды в России. Как правило, изготавливался из овчины, но могли использоваться и другие виды меха. Так, например, в описи оставшихся после казни пятерых декабристов вещей упоминаются «тулуп на беличьем меху крытый камлотом», принадлежавший П. И. Пестелю и «тулуп ветхий, никуда не годный», принадлежавший М. П. Бестужеву-Рюмину (Восстание декабристов: материалы. Т. 23. М, 2016. С. 144–145).

^{22↩ Слово вставлено над строкой.} ^{23↩ Лист оборван, одно слово утрачено, далее два слова зачеркнуты.} ^{24↩ Эти фразы приписаны на полях л.1.}

4. Фастово, 14 мая

Местечко Хвастово. 14.го мая. 1821. года.

Nicolas, que j’ai trouvé ici, m’a remis votre lettre, Mon cher Papa, et cela a été véritablement une fête pour moi et de lire votre lettre et de questionner Nicolas, que j’ai fatigué de mes demandes. Ma selle m’est enfin parvenue et elle s’est si bien conservée, que l’on ne disoit pas à la voir, qu’elle a fait 2000 verstes ; c’est à votre bonté que je dois qu’elle m’est parvenue ici ; et je vous en remercie, Mon cher Papa, comme je vous remercie pour toute la foule des bontés, dont vous ne cessez de me combler. Je vais àprésent être monté comme un St. George, et je vous promets, que ma selle et mon cheval feront du bruit dans tout le corps.

J’ignore, Mon cher Papa, si vous avez reçu une lettre de moi de Богуслав, vous y auriez vu que M[onsieu]r Tom a plus raison que vous en croyez. Effectivement nous voilà arrêtés en place, notre quartier de regiment est à Васильков, bien que à 30 verstes de Kiew, le mien dans le trou d'où je vous écris, qui se trouve à 30 verstes de Васильков, vers Сквира ; nous sommes ici depuis quelque jours seulement et nous ne savons rien de ce qui se passe en ce monde, nous ignorons même notre destination ; Les uns disent que nous nous en reviendrons, comme nous sommes venus, les autres disent que nous resterons ici et que nous y passerons même l’hiver. Le système du fréquent changement des Troupes de leurs cantonnements entrant pour beaucoup dans notre organisation militaire, je m’assure à cette dernière opinion. Dès le 20 de сe mois, nous commençons nos exercices, et cela ira comme cela jusqu’à l’hiver, si l’on ne nous fait [pas] encore voyager.

Quelle existence que la nôtre, Mon cher Papa ? Quel homme, que celui qui passeroit toute la vie, comme je viens de passer un mois ? Nicolas pourra vous dire mon genre de vie ; Privé de Société de conversation, passe encore si j'étais réduit à moi-même et indépendant, mais point du tout ; je suis obligé de passer ma journée avec des personnages de l’autre monde, qui sont les officiers de notre régiment. Mon bataillon est cantonné sur une circonférence de plus de 80 verstes ; et quel bataillon ! Sans aucune discipline, sans la moindre notion de ce qu’on exige en fait de service. Je dois tâcher de réparer tout cela, et pour que cela aille mieux que cela n’est allé jusqu'àprésent, il faut beaucoup d'activités ; il me faudra courir de compagnie en compagnie et exercer à force. Voilà la perspective de tout mon été. Il faut prendre son mal en patience, dit-on, et c’est ce que je compte faire. Je mettrais tout mon savoir faire à mon bataillon, sans m’épargner aucune fatigue ; et cela non pour acquérir la méprisable gloire d’un militaire de paix, mais pour éviter par là tous les désagréments, toutes les offences, même dont on est si prodigue dans notre corps et dans notre division. Le G[énér]al Rott et le G[énér]al Neighart (vous croyez-vous en Russie) sont deux grossiers personnages ; c’est donc crainte d’eux que je ferai de mon mieux ; mais Mon cher Papa, Le mois de 7bre arrivé je vous demande la permission, si je ne vois pas de perspective d’avancement, de quitter la service, qui ne me convient nullement ; je sais bien que tous les régiments ne sont pas le R[égimen]t de Tchernigow, qu’au contraire ils sont tous peut-être ²⁵ ou mieux situés par rapport au corps ou à la division, ou mieux commandés ; mais puisque mon destin m’a passé dans ce régiment, puisque je ne peux pas m’en dépêtrer, que me reste-t-il à faire que de m’en aller? Encore, Mon cher Papa, quand j’ai dis m’en aller, c’est que je me suppose libre de ma personne, et vous savez l’embargo, que l’on a mis sur nous. Enfin, Mon cher Papa, d’ici en mois de 7bre j’ai encore 3 mois ; pendant tout ce tem[p]s, je pourrai voir si je me puisse fourrer ailleurs et en même tem[p]s je m’informerai si l’on nous laissera aller chacun chez nous, ou bien si l’on nous aime au point de ne pouvoir se séparer de nous ; si le Ciel m’envoye le bonheur de pouvoir donner ma supplique, alors de deux choses l’une ou bien on me laissera aller, et je m’en irai ou bien l’on me fera prier de rester, et alors je pourrai mettre des conditions ce qui me sera très avantageux sous tous les rappports. Enfin une considération majeure c’est que dans le grade où je suis, avec du bonheur, il me faudra servir au moins huit ans, pour être Général, grade que je puis avoir dans un an à la première guerre. Tout cela me fait penser à quitter la Service ; il me semble même que je puis être beaucoup plus utile aux autres et à moi-même, quand je serai hors de Service ; il est impossible au moins d'être plus inutile que moi dans ce moment. Voilà, Mon cher Papa, et mes idées et mes plans. Donnez-moi vos ordres et vos conseils, et c’est d'après eux que je me dirigerai.

J’ai lu avec bien de plaisir la lettre de Nikita que j’ai trouvée dans votre paquet ; elle m’a réconcilié avec lui, car je ne pourrai concevoir son silence envers moi, après une aussi longue liaison que la nôtre. L'article de sa lettre où il parle de la selle m’a fait rire ; la selle est déjà ici, et lui, il me marque son doute, si l’on voudra l’apprendre à la poste. L’interminable Gretch fait-il quelque chose avec vos nuées, Mon cher Papa ou, selon sa louable habitude, continue-t-il de vous tromper ?

Pour les nouvelles politiques vous me supposez plus instruit que nous ne le sommes ici. Je ne sais de ce qui se passe en Europe que ce que vous m’apprenez dans votre lettre. Combien vos nouvelles sur ce qui se passe en Grèce me font plaisir ! Comme un honnête homme doit s'intéresser à leur sort ! Si une destinée de fer vouloit qu’ils succombent, il est encore beau de succomber comme eux. D'après ce que vous me dites cependant ; il faut croire que leurs efforts sont assez grands pour donner beaucoup de peine aux Turcs et pour triompher peut-être. Dieu le leur donne ! Ipsilanti prend le chemin de l’immortalité. Comme le dévouement des Grecs d’Odessa est beau ! Cela ressemble à l’Amerique Meridionale. S’ils réussissent, ce que je leur désir de tout mon coeur (miseris succurrere disco), il faudra leur conseiller d'élever une alarme dans quelqu’une de leurs villes, ou après avoir raconté leurs efforts, leurs victoirs et leur bonheur, ils pourront parodier l’inscription de Caracas en écrivant : M[onsieu]r Capnist, dites-le, sommes nous dignes de la liberté ! Ces vilains Napolitains, je leur souhaite un Sultan. Quel mal ils ont fait à cause de toute l’Europe ! Napoléon a dit que du sublime au ridicule il n’y avoit qu’un pas. La Grèce et Naples le prouvent. Je suis curieux de savoir ce que sont devenus tous les beaux penseurs du parlement, tous les braves généraux et les brillantes armées ; C’est un malheur et un grand malheur de ne savoir pas déffendre une cause aussi sainte que celle de leur indépendance ; mais c’est le comble de l’ignominie que de céder à des Autrichiens. Il faut les abandonner à leur triste sort ; et faire des vœux pour les Grecs. Je vous prie, Mon cher Papa, de me dire de tem[p]s en tem[p]s dans vos lettres, où il se sont ; Quant à Aly-Pàcha, il y a si longtem[p]s que l’on fait des contes sur sa conversion, que je vous avoue que je n’y crois pas ; mais conversionnant, il aidera beaucoup les Grecs, qui seront bien en même tem[p]s de ne point trop se livrer à son Orthodoxie. J’ignorois tout-à-fait qu’Ipsilanti avoit été rayé du rôle de nos officiers-Généraux ; et je crois volontiers que malgré toutes nos protestations, nous attendons avec impatience la première chiquenaude donnée à Stroganoff pour nous mettre en colère. On parle chez nous d’incorporer notre corps dans l’armée de Witgenstein, ce seroit donc contre les Turcs.

Je renvoye Nicolas demain matin, j’espere qu’il trouvera encore Хрущевъ a Кiевъ. Il a tardé si longtem[p]s à revenir à cause des changements survenus dans notre marche ; aureste ²⁷ il vous fera lui-même le récit de ses erreurs. Je me figure, Mon cher Papa, comme Chomoutetz doit être charmant, comme le jardin doit être agréable ! Comme je voudrois m’y trouver, quand je pense à cela, je trouve mon vilain Хвастово encore plus vilain ; et cependant j’y suis confiné si joliment, que sachant presque pour sur que Хрущевъ est à Kiев, je ne puis m’absenter d’ici pour l’aller voir. Je fais la toilette à mon bataillon et je le décrasse un peu et il faut que cela soit prêt pour le 20 ; cependant je ne suis pas encore décidé à rester ; peut-être demain je trouverai qu’il y a moyen que je m’absente et j’irais à Kiew ; c’est une terrible chose que le R[égimen]t de tchernigow. Si je vais a Kiew, j’irais me présenter chez le G[énér]al Rajevski, je verrai comment il me recevra, et je vous le raconterai dans ma première lettre. Il y [a une] grande rumeur chez lui tous ces jours-ci : on célèbre la noce de sa fille avec Orloff et tout Kiew est en l’air.

S’il m'étoit impossible d’aller demain à Kiew, j’y irai absolument le 20 ; mais je ne crois pas que je trouverois encore Хрущевъ, et j’en serois très fâché ; car je vois par votre lettre, Mon cher Papa, que tout est encore en même degré de méfiance et d’arrière-pensée. Vous me dites, Mon cher Papa, qu’il ne dépend pas de vous de forcer la confiance, et en cela vous avez bien ²⁸ raison, mais il dépend de vous de la gagner et cela ne vous coûteroit rien, si vous vouliez ? Il y a un dilemme bien simple : ou Хрущевъ merite toute votre confiance et peut vous être d’une grande utilité ; ou bien le contraire ; dans le dernier cas tout doit être dit ; mais dans le premier, donnez-lui toute votre confiance, adressez-le sur tout et donnez-lui pleine autorité, et vous verrez, Mon cher Papa, Хрущевъ venir à vous de lui-même et que tout ira bien. M[onsieu]r Capnist lui-même y perdra son Latin. Voilà, Mon cher Papa, comment je vois la chose. C’est à vous de voir si je me trompe. Il me semble, Mon cher Papa, que les hommes se partagent en deux classes ; il y en a qui naissent pour mener, d’autres pour être conduits, mais ni ceux-ci ni ceux-là ne remplissent pas toujours leur destination, les hommes supérieurs, ou ceux, à qui la Nature a donné de mener, ne mènent pas souvent à cause de cette supériorité même, qui se fait voir trop à l'évidence et qui révolte la gente moutonnière ; car rien ne se pardonne moins que la Supériorité. Pour mener les hommes, il faut faire comme Moïse ; quand Dieu après avoir conversé avec lui sur le mont Sinaï, orna sa tête de deux rayons d’une flamme éclatante, Moïse là voilà. Mais comme il y a plusieurs genres de Supériorité et que celle-ci est toujours relative, il arrive que dans le royaume des aveugles les borgnes sont rois. Survient un clairvoyant, et voilà les borgnes ligués contre lui et les aveugles suivent. On chuchotte ; on raconte qu’on a dit telle méchanceté, fait telle chose ²⁹, on en invinte au besoin, et voilà une réputation formée. Avec cette réputation l’homme qui devroit mener se trouve de côté, et les médiocres sont à leur aise. Cette classe de gens se donne si bien la main que l’on ne peut aller nulle part sans qu’une imputation de ce genre ne vous précède, et ne serve d’épouvantail quelquefois ³⁰ même à l’homme d’esprit. Mon cher Papa, sous tous les rapportes vous avez plus vécu que moi ; dites-moi si ma théorie ne se trouve pas presque toujours vraie dans la pratique. Quant à M[onsieu]r Capnist, je crois deviner à peu près son calcul ; d’abord il est borgne sous bien des rapportes et il est roi des aveugles petits Russiens, première raison pour que votre voisinage lui déplaise, et vous y joignez encore quelque cause particulière, qui peut exister entre vous deux, seconde et plus forte raison pour vous désirer loin de la petite Russie. Il conserve sa Royauté de Petite Russie que si facilement vous pouriez lui faire perdre, et il s'épargne la vue d’un homme [нрзб.] Il a peut-être des reproches à se faire, et c’est ce genre de Supériorité qui se pardonne le moins de tout ; et tous en etant votre meilleur ami de monde, il dit à tout le monde que vous êtes et lui et cela enfin ce qui est utile à ses vues ; et s’il m’est permis de le dire, votre franchise et votre insouciance, même des on dit le servent au mieux ; oui, Mon cher Papa, il faut voiler sa tête. Je voudrais cependant que Хрущев s’arrangent avec votre méchanceté, C’est un digne et galant homme et avec son activité il vous sera toujours utile.

Je suis bien reconnaissant à Maman pour son souvenir, je lui baise en million de fois les mains pour l’en remercier. Maman dites-vous est incommodée par les grandes chaleurs ; et nous aussi, nous avons eu très chaud ici, mais à présent nous jouissons d’un tem[p]s assez froid et sur-tout de beaucoup de vents ; Est-ce la même chose chez vous, Mon cher Papa ? A propos, j'oubliois de vous remercier, Mon cher Papa, aussi que Maman pour le бубликъ que j’ai mangé avec tant de plaisir ; et dont j’ai une si grande provision. Comment se portent tous les nôtres ? je les embrasse de tout mon coeur, et Васинька tout particulierement avec qui je fais chorus de bien bon coeur Гадко и очень гадко! Vous avez fait au mieux, Mon cher Papa, en retirant les livres que vous avez trouvés dans la caisse de la selle j’en aurai su qu’en faire ici.

Comme j'espère que vous aurez la bonté de m’écrire, vous voudrez bien d’adresser vos lettres à Васильковъ, d’où elles me parviendront ici facilement par les envoys continuels qui font de là-bas ici. Adieu, Mon cher Papa, je vous baise les mains et suis pour la vie votre fils soumis

Serge Mouravieff-Apostol

Перевод

Местечко Хвастово (*1). 14го мая 1821 года

Николай, которого я нашел здесь, мне передал ваше письмо, любезный Папинька, и это был настоящий праздник для меня — прочитать ваше письмо и расспросить Николая, которого я утомил моими вопросами. Мое седло наконец-то прибыло, и оно удивительно хорошо сохранилось, так что по нему и не скажешь, что оно проделало 2000 верст. Оно нашло меня здесь благодаря вашей доброте; и я благодарю вас, любезный Папинька, за это, как и за множество благодеяний, которыми вы не перестаете меня осыпать. И вот я поднимусь в седло, будто Святой Георгий, и я вам клянусь, что мое седло и лошадь прославятся на весь корпус.

Я не знаю, любезный Папинька, получили ли вы мое письмо из Богуслава, из него вы увидите, что Г[осподи]н Том (*2) был более прав, чем вы думали. На деле мы остановились на месте, наша полковая квартира находится в Василькове, почти в 30 верстах от Киева, и моя в дыре, из которой я вам пишу, которая в 30 верстах от Василькова, по направлению к Сквире (*3); мы здесь всего несколько дней, и мы не знаем, что происходит в мире, не знаем даже направления нашего движения; одни говорят, что мы вернемся той же дорогой, которой сюда пришли, другие говорят, что мы останемся здесь и проведем здесь даже зиму. Поскольку система постоянного изменения расположения Войск по квартирам значительно распространяется в нашей армии, я уверяюсь в последнем мнении. С 20-го числа этого месяца мы начинаем учения, и так будет до зимы, если нас не отправят опять путешествовать.

Что за существование у нас, любезный Папинька? Каково тому, кто проведет всю свою жизнь так, как я провел месяц? Николай может рассказать вам о моем образе жизни; Лишенный Общества для бесед, и ладно бы я был предоставлен самому себе и был независим, но нет, напротив; я вынужден проводить мои дни с персонажами другого мира, то есть офицерами моего полка. Мой батальон разбросан по окрестностям на 80 верст (*4); и какой батальон! Без какой-либо дисциплины, без малейшего представления о том, что в действительности требует служба. Я должен пытаться все это исправить, но для того, чтобы хоть что-то улучшилось, по сравнению с тем, как все происходило до сих пор, требуется множество действий; мне придется бегать из деревни в деревню и изо всех сил учить. Вот мои планы на все лето. Говорят, что следует с терпением переносить беды, и именно так я и рассчитываю поступать. И я приложу все мои знания к моему батальону, не испытывая никакой усталости; и не для того, чтобы приобрести презренную славу воителя мирного времени, но для того, чтобы таким образом избежать всех неприятностей и оскорблений, даже тех, на которые так богаты наши корпус и дивизия. Г[енер]ал Рот и Г[енер]ал Нейдгардт (*5) (помните, что вы в России) — два дикаря; из страха перед ними я сделаю все что могу; но, любезный Папинька, когда наступит Сентябрь, я прошу у вас разрешения, если я не увижу перспективы продвижения, покинуть службу, которая мне вовсе не подходит; я знаю, что не все полки такие, как Черниговский, напротив, они, возможно, или лучше расположены, что касается корпуса или дивизии, или же лучше командуемы; но поскольку моя судьба меня привела в этот полк, и поскольку я не могу освободиться от него, что остается мне делать, кроме как уйти? Конечно, любезный Папинька, когда я говорю уйти, я считаю себя свободным распоряжаться собой, а вы знаете эмбарго, которое на нас наложено (*6). Наконец, любезный Папинька, до сентября еще 3 месяца; в течение этого времени я смогу увидеть, могу ли я деться в другое место, и в то же время я узнаю, позволят ли нам разойтись по домам, или же нас любят настолько, что не могут с нами расстаться; если Небо пошлет мне счастливую возможность подать мое прошение, тогда одно из двух, или мне позволят уйти, и я уйду, или же меня будут просить остаться, и тогда я смогу ставить условия, что будет для меня во всех отношениях очень выгодно. Наконец, главное соображение заключается в том, что в моих чинах даже при удачных обстоятельствах необходимо служить лет восемь для того, чтобы стать Генералом, а на первой же войне я мог бы добиться этого чина всего лишь за год. Все это заставляет меня думать об оставлении Службы; мне кажется, что я мог бы быть гораздо более полезен для других и для себя, если бы я был свободен от Службы; невозможно быть более бесполезным, чем я в данный момент. Вот, любезный Папинька, мои идеи и планы, дайте мне ваши приказы и советы, я буду руководствоваться ими.

Я с удовольствием прочитал письмо Никиты, которое я нашел в вашем конверте; оно меня примирило с ним, поскольку я не мог понять его молчания в мой адрес после нашей столь долгой дружбы. Тот фрагмент письма, где он говорит о седле, меня рассмешил; седло уже здесь, а он высказывает мне свои сомнения, примут ли седло на почте. Вечный Греч (*7), сделал ли он что-нибудь с вашими «Облаками»(*8), любезный Папинька, или, по своей похвальной привычке, продолжает вас обманывать?

Что до политических новостей, вы переоцениваете нашу осведомленность. О происходящем в Европе я знаю только то, что вы сообщили мне в письме. Как меня обрадовали новости из Греции! Как честный человек должен интересоваться их судьбой! Если жестокая судьба желает их гибели, все равно прекрасно погибнуть так, как они. Судя по тому, что вы мне сейчас говорите; следует думать, что их усилия достаточно велики, чтобы причинить немало неприятностей Туркам, и, возможно, для того чтобы победить. Дай-то Бог! Ипсиланти (*9) идет дорогой бессмертия. Как прекрасна самоотверженность одесских греков (*10)! Это похоже на Южную Америку (*11). Если они преуспеют, чего я желаю всем моим сердцем (miseris succurrere disco ³¹ (*12), следовало бы посоветовать им поднять тревогу в одном из городов — или после рассказа об их усилиях, победах и их счастье, они могли бы спародировать надпись в Каракасе (*13), написав: Г[осподи]н Капнист, скажите, достойны ли мы Свободы! Неаполитанцы — негодяи, я желаю им Султана. Какое зло они причинили всей Европе! Наполеон сказал, что от возвышенного до смешного только шаг. Греция и Неаполь это доказывают. Интересно узнать, во что превратились прекрасные мыслители парламента и храбрые генералы с их блистательными войсками; Несчастье и большое несчастье в том, чтобы не уметь защитить столь святую цель как свою независимость; но верх позора в том, чтобы сдаться Австрийцам. Их следует предоставить их горькой судьбе; и возносить молитвы за Греков. Я вас прошу, любезный Папинька, сообщать мне время от времени в ваших письмах об их делах; Что до Али-Паши (*14), сказки о его обращении в православие рассказывают так давно, что, признаюсь вам, я в них не верю; но перейдя в православие, он немало поможет Грекам, которым, в то же время, не следует слишком полагаться на его Православие. Я не знал, кстати, что Ипсиланти был исключен из списка наших высших офицеров (*15); и я охотно верю, что, несмотря на все наши протесты, мы ждем с нетерпением первого же щелчка, данного Строганову (*16), чтобы разгневаться. У нас говорят о том, что наш корпус включат в армию Витгенштейна (*17), чтобы действовать против Турок.

Я отправлю Николая назад завтра утром, я надеюсь, что он застанет Хрущева в Киеве. Он так припозднился с возвращением из-за изменений, происходящих в нашем марше; в конце концов, он сам даст вам отчет обо всех ошибках.

Я представляю себе, любезный Папинька, насколько сейчас очарователен Хомутец и как приятен сад! Как бы мне хотелось там оказаться, и когда я думаю об этом, мое скверное Хвастово кажется мне еще более скверным; тем более что я здесь так мило заперт, что, зная почти наверняка, что Хрущев сейчас в Киеве, я не могу отсюда отлучиться, чтобы поехать увидеться с ним. Я наряжаю мой батальон и немного отмываю его, все это должно быть готово к 20; но тем временем, я еще не вполне решил остаться; возможно, завтра я найду способ отлучиться, и я поеду в Киев; ужасная штука этот черниговский Полк. Если я поеду в Киев, я посещу Г[енера]ла Раевского и посмотрю, как он меня примет, я вам об этом напишу в первом же письме. О нем сейчас много разговоров: празднуют свадьбу его дочери с Орловым (*18), и шум стоит на весь Киев.

Если я не смогу завтра отправиться в Киев, я точно поеду туда 20; но я не думаю, что застану там Хрущева, что меня очень злит; поскольку я вижу из вашего письма, любезный Папинька, что все находится в той же стадии недоверия и задних мыслей. Вы говорите мне, любезный Папинька, что не в ваших силах заставить доверять, и в этом вы вполне правы, но в ваших силах завоевать доверие, и это ничего не будет вам стоить, если вы этого захотите? Вопрос довольно прост: или Хрущев полностью заслуживает вашего доверия и может быть вам весьма полезен; или наоборот; в последнем случае все должно быть сказано; но в первом — доверьтесь ему, обращайтесь к нему во всем и дайте ему все полномочия, и вы увидите, любезный Папинька, как Хрущев придет к вам сам, и все пойдет хорошо (*19). Г[осподи]н Капнист даже забудет свою Латынь. Вот, любезный Папинька, мой взгляд на вещи. Судите сами, ошибаюсь ли я. Я полагаю, любезный Папинька, что люди делятся на два типа; есть те, кто рожден для того, чтобы вести, другие для того, чтобы быть ведомыми, но и те, и другие не всегда выполняют свое назначение. Люди превосходящие, или те, которым Природой дано вести, не ведут часто именно из-за этого превосходства, которое слишком очевидно и которое возмущает баранье стадо; поскольку ничто не прощают реже, чем Превосходство. Чтобы вести людей, следует действовать как Моисей; когда Бог после разговора с ним на горе Синай украсил его голову двумя лучами сверкающего пламени, и вот он Моисей. Но поскольку существует множество видов Превосходства, и поскольку все они всегда относительны, выходит, что в царстве слепых царствуют одноглазые (*20). Появится зрячий — и одноглазые сговариваются против него, а слепые следуют за ними. Они шепчутся; рассказывают, что он говорил такие-то колкости, поступал так-то, и придумывают все это, если нужно, и вот создана репутация. С этой репутацией человек, который должен вести, отходит в сторону, а посредственность чувствует себя свободно. Этот класс людей так хорошо держится вместе, что нельзя сделать ни шагу так, чтобы впереди вас не шли их обвинения такого рода, выставляя вас пугалом подчас даже в глазах умных людей. Любезный Папинька, вы во всех отношениях пережили больше, чем я; скажите мне, разве моя теория не подтверждается почти всегда практикой. Что до Г[осподи]на Капниста, я вполне угадываю его расчет; итак, он во многих отношениях одноглаз и царствует над слепыми Малороссами, первая причина, по которой ваше соседство ему не нравится, и вы добавляете к этому особый повод, существующий, возможно, между вами двумя, вторую и более сильную причину желать, чтобы вы были вдали от Малороссии. Он охраняет свое господство в Малороссии, которого вы так легко можете его лишить, и он избавляет себя от того, чтобы видеть [нрзб.] человека, который, возможно, знает, в чем себя упрекнуть, а это тот вид Превосходства, который прощают менее всего; и все это оставаясь вашим лучшим в мире другом, он всем так говорит о себе и вас, это, наконец, полезно для его видов; и если мне будет позволено так сказать, ваша честность и беззаботность, и даже слухи идут ему на благо; да, любезный Папинька, ему следует склонить голову. Мне бы хотелось, наконец, чтобы Хрущев примирился с вашей злой шуткой, Он достойный и благородный человек, и он своими действиями будет вам всегда полезен.

Я благодарен Матушке за ее воспоминание обо мне, я миллион раз целую ей руки, чтобы ее отблагодарить. Вы говорите, жара ее утомляет; у нас здесь тоже было очень жарко, но сейчас мы наслаждаемся довольно холодной погодой и сильным ветром; Так ли у вас, любезный Папинька? Кстати, я забывал вас поблагодарить, любезный Папинька, также как и Матушку за бублик, который я съел с таким удовольствием; и которых у меня теперь большой запас. Как поживают все наши? я обнимаю их от всего сердца, и Васиньку(*21) особенно, и с удовольствием вторю ему: Гадко и очень гадко!

Вы правильно сделали, любезный Папинька, оставив у себя книги, которые вы нашли в ящике с седлом, здесь я не знал бы, что с ними делать.

Как я надеюсь, что вы в своей доброте продолжите писать мне, будьте добры отправлять ваши письма в Васильков, откуда они легко дойдут ко мне через постоянные отправления, которые производят оттуда сюда. Прощайте, любезный Папинька, я целую вам руки и остаюсь на всю жизнь вашим покорным сыном

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 41-42 об., продолжение на листах 46-47.

(*1)↩ Фастов — местечко, волостной центр Фастовской волости Васильковского уезда, Киевской губернии. Ныне — город, центр Фастовского района Киевской области Украины. Словоупотребление «Хвастово» отражает употребляемую местным населением форму «Хвастів». Первое письменное упоминание Фастова как уже существующего населенного пункта относится к 1390 г. С XIV по XVIII в. Фастов — вначале владельческое местечко в составе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, с XVII в. получившее Магдебургское право; с конца XVII в. заселялся казаками Белоцерковского (Фастовского) полка. В 1793 г. по второму разделу Речи Посполитой вошел в состав Российской империи. Через Фастов проходил тракт, здесь несколько раз в год устраивались ярмарки. По всей видимости, в 1821–1823 гг. в Фастове располагается штаб того из батальонов Черниговского полка, которым командует Сергей Муравьев. В 1824–1825 гг. здесь была расквартирована 5-я мушкетерская рота Черниговского полка.

(*2)↩ Христоф Самуил фон Том (?–1840) — австрийский консул в Одессе в 1804–1830 гг. Разыскания в венских архивах показали, что Христиан Самуил фон Том был «привилегированным в Вене оптовиком», который вместе с братом, Андреасом Готтлибом фон Томом получил дворянство в 1789 году. По мнению австрийских исследователей, имена и отсутствие фамилии в реестре австрийского дворянства свидетельствуют об еврейском происхождении фон Тома. Консулом он был сначала в Херсоне, а с 1804 г. — в Одессе. В 1816 г. награжден рыцарским крестом Леопольдского Ордена. Ушел в отставку по собственному желанию в 1830 г. Скончался в Одессе.

Фон Том характеризовался мемуаристами как «весельчак, каламбурист, остряк, оставшийся таким и в преклонные годы. Том был душою одесского общества, принимая у себя и будучи непременным посетителем всех балов, обедов и увеселений». Он был женат на польке, прекрасной музыкантше, которая овдовев, жила с дочерью (впоследствии графиней Трианче) в семье княгини Голицыной и умерла в Одессе в начале 1845 г. Дом консула находился в самом центре города на пересечении современной Преображенской и Казарменного (сейчас — Малого) переулка; не сохранился.

Свои письма к отцу в Одессу Сергей Муравьев адресует в дом фон Тома (ГА РФ. Ф.109 Оп.18 Д.185 Лл.95–97 об.)

(*3)↩ Сквира — уездный город Киевской губернии (с 1795 г., до этого — местечко). Ныне — город в Белоцерковском районе Киевской области Украины, до 2020 г. — районный центр. Первое письменное упоминание относится к 1390 г.; это была грамота, подтверждавшая владельческие права на уже существующее местечко, причем право владения этой местностью возводилось к предку владельцев, половецкому хану Тугоркану, жившему в XI в. В составе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, существовало как владельческое местечко, слобода, казачье сотенное местечко Белоцерковского полка. В XVIII в. — один из центров хасидизма, консервативного религиозного движения в иудаизме; в городе сохранилось перестроенное здание синагоги 1711 г. В 1793 г. Сквира вошла в состав России по второму разделу Речи Посполитой как казенное местечко, пользовавшееся Магдебурским правом. В 1821–1825 гг. здесь находилась полковая квартира гусарского принца Оранского полка, участвовавшего в подавлении восстания Черниговского полка.

(*4)↩ В первой четверти XIX века казармы существовали только в крупных городах, в военных поселениях и в крепостях. Большая часть армейских полков, расквартированных в империи, не находились постоянно на одном месте и время от времени перемещались. На несколько летних месяцев полки собирались вместе в военных лагерях на учения и маневры, все остальное время они находились на постое в окрестных населенных пунктах у местных жителей (так называемые «тесные квартиры»). Жители должны были предоставлять солдатам жилье и питание, солдаты расплачивались с ними провиантом (то есть, мукой). В зависимости от размеров населенного пункта в нем могла располагаться рота или часть роты. Таким образом, расположение батальона занимало довольно обширную территорию, и поэтому никакая воинская часть не могла быть мгновенно собрана по тревоге.

(*5)↩ Павел Иванович Нейдгарт (Нейдгардт) (1779–1850) — генерал-майор из русского дворянского рода австрийского происхождения, первый представитель которого появился в России в конце XVII в. Родился в Петербурге в семье чиновника. В службе с 1796 г., участник наполеоновских войн и войны со Швецией, во время которой был взят в плен и освобожден по заключении мира. Участник сражений при Прейсиш-Эйлау и Фридланде. Участвовал в войне 1812 года и заграничных походах 1813–1815 гг. В этих кампаниях он неоднократно выполнял обязанности квартирмейстера: в русско-шведской войне, в кампании 1812 года, где в частности принимал участие в выборе места и разработке Бородинского сражения, а в 1813 году — для Лейпцигского сражения.

В 1820–1825 гг. командовал 9-й дивизией, в которую входил Черниговский полк, в 1825–1827 гг. — градоначальник г. Одессы, впоследствии — сенатор, действительный тайный советник.
Скончался в 1850 г. в Петербурге; семьи не имел.

(*6)↩ Прошения об отставке офицерам разрешалось подавать только с сентября по декабрь, кроме того, отставку не могли получить лица, находящиеся под судом, и командированные (до выполнения поручения), что также имело отношение к Сергею Муравьеву: о его командировке в Черниговский полк подробнее см. в примечании 7 к письму от 13.12.21. Нахождение в состоянии войны или подготовки к ней также налагало ограничения на прошения. Однако над Сергеем Муравьевым довлело еще одно «эмбарго»: последствия «Семеновской истории». С 21 января 1821 года бывшим офицерам расформированного 2 ноября 1820 г. Семеновского полка были запрещены отставки и отпуска «без особого на то разрешения».

(*7)↩ Николай Иванович Греч (1787–1867), писатель и издатель. Основатель (1812 г.) и до 1839 года редактор журнала «Сын отечества», в котором в 1813–1815 гг. печатались «Письма из Москвы в Нижний Новгород» И. М. Муравьева-Апостола, а затем ряд его статей и полемических писем. Автор обширных воспоминаний, в которых рассказывает, в том числе, и о своих встречах с декабристами (например, именно от него мы знаем о последнем свидании Сергея Муравьева с отцом). Успешный издатель — в его типографии были напечатаны «Руслан и Людмила» А. С. Пушкина, «История государства Российского» Н. М. Карамзина, все номера «Полярной звезды» К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева, а в данном случае речь идет об издании в его типографии перевода комедии Аристофана «Облака».

(*8)↩ «Облака». Комедия Аристофана (423 г. до н.э.), направленная против философии софистов. Главным отрицательным героем в ней выведен философ Сократ. «Облака» — это божества софистов, наиболее подходящие для лентяев и болтунов, именно их и почитают в школе Сократа. Считается, что комедия способствовала формированию общественного мнения, которое в итоге и привело к осуждению философа. Она была хорошо известна в России (например, В. К. Тредиаковский приводит ее в пример незаслуженной насмешки над достойным человеком).

И. М. Муравьев-Апостол — автор первого русского перевода комедии. Прозаический перевод создавался в 1819 году в имении Хомутец, а в 1821 году был напечатан в типографии Н. И. Греча с параллельным оригинальным текстом и обширным историко-лингвистическим комментарием. В предисловии и комментариях И. М. Муравьев-Апостол пишет о высоких художественных достоинствах комедии («я ничего не знаю ни в древних, ни в новейших, что могло бы равняться с сею комедиею, планом, ходом, характерами и развязкою»), о том, что ценность ее состоит в том, что она дает широкую картину общественной жизни античной Греции. Переводчик защищает автора от обвинений в том, что он был специально подкуплен, чтобы очернить Сократа («1-е — Аристофан не был подкуплен; 2-е — он действовал не чрез посторонние внушения, но побуждением личной вражды к Философу; 3-е — наглость его нападений на Сократа должно относить не только к нравственному его характеру, как к пороку демократического правления и проистекшей от оного необузданной, дерзкой вольности»). В замыслы И. М. Муравьева-Апостола поначалу входил перевод всего Аристофана, но в итоге он ограничился только «Облаками».

(В. К. Тредиаковский. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю// Критика XVIII века. М. 2002; http://trediakovskiy.lit-info.ru/trediakovskiy/kritika/rassuzhdenie-o-stihotvorenii.htm; Трошина М. С. Жизнь и творчество И. М. Муравьева-Апостола. Ульяновск. 2007. С. 110–115).

(*9)↩ Александр Константинович Ипсиланти (1792–1828) — вождь Греческой революции (см. об этом примечание 13 к письму от 21.04.1821 из Кременчуга), национальный герой Греции. Состоял на русской службе, где получил генеральский чин. В ходе военной кампании против Наполеона потерял руку. В 1820 году он принял предложение представителей тайного национально-освободительного общества «Филики Этерия» стать руководителем восстания против османского владычества и начал его 22 февраля (6 марта) 1821 г., с небольшим отрядом этеристов перейдя реку Прут (граница владений Российской и Османской империй). После громких успехов первых месяцев несогласованность действий греков и местного населения, а также отказ Российской Империи поддержать восстание привели к краху Ипсиланти. Потерпев поражение при Драгашанах 7 (19) июня 1821 г., тот бежал в Австрию, где был посажен в крепость. Годы, проведенные в заключении, подорвали его здоровье и, освобожденный в 1827 г. благодаря вмешательству Николая I, Ипсиланти умер от тяжелой болезни.

(*10)↩ В Одессе, являющейся местом создания «Филики Этерии» (1814), в марте-апреле 1821 года концентрировались греческие беженцы из Константинополя. Там же активно набирались добровольцы для участия в восстании.

(*11)↩ В первой четверти XIX века волна национально-освободительных революций охватила не только Европу с Неаполем, Пьемонтом, Грецией, Испанией и т.д., но и Латинскую Америку. Испанские и португальские колонии боролись за свою независимость от метрополий; не утихала и борьба коренного населения и рабов против колонизаторов. Массовое освободительное движение началось в Мексике в 1810 г. Война продолжалась более 10 лет и завершилась в 1821 году провозглашением независимости от Испанской короны. Аналогичное противостояние в Аргентине длилось с 1810 по 1816 годы и также закончилось созданием самостоятельного государства. Венесуэла отвоевала независимость в 1819 г., Бразилия отделилась от Португалии в 1822 г. Независимость Перу от Испании была провозглашена в 1821 г., хотя боевые действия прекратились далеко не сразу. Последние испанские силы на Американском континенте были разгромлены в 1824 году. Однако многие вопросы, стоявшие перед вождями латиноамериканских революций, так и не были разрешены, несмотря на обретение государствами самостоятельного статуса. Например, не были проведены или носили половинчатый характер земельные реформы, продолжало существовать рабство.

В российской прессе латиноамериканские события освещались достаточно подробно, особенно в передовых журналах: «Вестнике Европы» и «Сыне Отечества».

(*12)↩ Вергилий, Энеида, книга 1, строка 630. “Non ignara mali, miseris succurrere disco” — «Горе я знаю, оно помогать меня учит несчастным» (пер. Ошерова).

(*13)↩ Скорее всего, фраза впервые прозвучала в чрезвычайно популярном в России первой трети XIX в. французском журнале “La Minerve française” (редактор и основной корреспондент — Бенжамен Констан). В оригинале выглядела как “Peuples de l'Europe, dites-le, sommes nous dignes d'être libres!” — «Народы Европы, скажите, достойны ли мы быть свободными!» (La Minerve française. 1818. V. 3. P. 282) и относилась к событиям не в Каракасе (Венесуэла), а в Сантьяго (Чили). Автор анонимного историко-политического эссе, возможно, перефразировал таким образом преамбулу к Декрету 13 декабря 1817 г. о созыве плебисцита для утверждения Декларации независимости Чили: «Без этого заявления (о свободе от метрополии) мы не займем должного места среди народов и не получим от них защиты, которой заслуживает наше дело!» (цит. по Correa Bello, Sergio. Historia del Plebiscito 1817–1818 // Jornadas de Historia de Chile (Universidad de La Serena). 1991. Tomo IX. P. 48–49.)

Местоположением данной надписи “La Minerve” называет колонны ворот Сантьяго: “les colonnes qui soutiennent l'une des portes de Saint-Iago”. Важно отметить, что колонна или обелиск — один из символов чилийской государственности, выбивавшийся на медалях, чеканившийся на монетах и вышивавшийся на эполетах того времени (“La Razón del Bicentenario”: Museo Histórico Nacional. Santiago de Chile, 2011.); эмблема эта отсылала одновременно к Дереву Свободы Великой Французской революции и к Геркулесовым столпам как символу колониальной Испанской империи.

Любопытна дальнейшая судьба афоризма о народах Европы. В 1828 г. его дословно использовали в своей публикации о Латинской Америке составители французского ежемесячного журнала “Revue britannique” («Британское обозрение») (Revue britannique. Nov., 1828. P. 42), приписав упоминание надписи генералу Гильермо (Уильяму) Миллеру (Miller, John. Memoirs of General Miller. London, 1828). Характерно, что в “Revue britannique” надпись появилась не на колоннах, как в “La Minerve”, а на воротах, ведущих к морю (“la porte qui conduit à la mer”), — при том, что расположенный в горах Сантьяго от моря удален. И это не единственная неточность «Британского обозрения»: в двухтомнике Миллера, который якобы близко к тексту пересказывали составители альманаха, ни надписи, ни колонн, ни ворот вовсе не упоминается.

Таким образом, можно предположить, что именно анонимный автор “La Minerve” впоследствии повторил свой удачный афоризм для “Revue britannique”, забыв, однако, какие ворота описывал в 1818 г.

О том, что и надпись, и ворота действительно существовали и находились в Сантьяго, сведений не обнаружено.

(*14)↩ Али-Паша Тепеленский или Али-Паша Янинский (род. в 1740, по другим данным в 1744, ум. в 1822) — албанский феодал, номинальный вассал Османской империи. Отстаивая политическую самостоятельность северо-запада Балканского полуострова от османов, пытался объединить под своей властью как мусульман, так и христиан. В мае 1820 г. Али-Паша развязал с Османской империей вооруженный конфликт. Отличительной чертой его восстания было обещание в случае победы над султаном создать конституционное государство.

Еще до начала Греческой революции активно муссировались слухи о принятии Али-Пашой христианства под именем Константина. В журнале «Сын Отечества», опубликовавшем в апреле 1819 г. эссе об Али-Паше, данный гипотетический поступок был прозорливо охарактеризован как популистский ход: «Ежели бы российская армия дошла до стен Стамбула, нет сомнения, что Али-Паша принял бы христианскую веру... Золото, сила и вероломство суть кумиры, коим он поклоняется; другого исповедания Али-Паша не знает!» (Али-паша // Сын отечества. Часть 30. № 21. 1819. С. 54.)

Несмотря на слухи, нет достоверных сведений о том, что Али-Паша был крещен (в отличие от факта его отлучения от мусульманской веры турками в 1820 г.). Ему также не удалось объединиться с приверженцами Александра Ипсиланти. В итоге длительного противостояния силам султана Махмуда II (1785–1839) 1 февраля 1822 г. Али-Паша был блокирован в своей крепости Янина и после сдачи в плен обезглавлен.

(*15)↩ Александр Ипсиланти был исключен из русской службы 22 апреля 1821 г. высочайшим приказом Его Императорского Величества, однако информация о намерении сделать это распространилась значительно раньше: уже в марте российскому посланнику в Константинополе было вменено в обязанности сообщить турецкому правительству о полном разрыве с Ипсиланти. Кроме того, мятежника лишили российского гражданства, запретив ему и его братьям возвращаться в Россию, а деятельность «Этерии» была объявлена «позорной и преступной акцией». (Арш Г. Л. Этеристское движение в России: Освободительная борьба греческого народа в начале XIX в. и русско-греческие связи. М., 1970. С. 309.)

(*16)↩ Григорий Александрович Строганов (1770–1857) — русский дипломат, чрезвычайный посланник и полномочный министр в Османской империи. До своего назначения в Константинополь в 1816 г. возглавлял дипломатические миссии в Испании (1805–1809), где заместил в должности полномочного посла непосредственно самого И. М. Муравьева-Апостола, и Швеции (1810–1816).

Получил блестящее домашнее образование. В возрасте семнадцати лет отправился в заграничное путешествие со своим троюродным братом Павлом Александровичем Строгановым (1774–1817) и наставником Шарлем-Жильбером Роммом (философом, политиком, позже известным как глава комиссии по разработке Французского Революционного календаря). Отец Павла, граф Александр Сергеевич Строганов (1733–1811), был крестным Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Кузены Григорий Александрович и Павел Александрович Строгановы около года учились в Женеве. Затем Григорий вернулся в Россию, хотя изначально планировал продолжить образование во Франции. Службу начал в Берг-коллегии в 1796 г. После воцарения Александра I избрал путь дипломата. Возглавляя миссию в Константинополе, являлся сторонником решительных действий по отношению к Османской империи. Поддерживал христианское население турецких провинций. В результате обострившихся противоречий между Российской и Османской империями, вызванными мятежом Ипсиланти, сперва подал турецкому правительству ноту протеста, а позже вместе со всем своим корпусом покинул Константинополь. На этом дипломатическая карьера Строганова завершилась.

Он несколько лет жил за границей, затем вернулся в Россию, где уже Николаем I был удостоен графского титула. Назначен членом Государственного совета, служил в департаменте экономии и занимался благотворительностью. Официально представлял Россию на коронации королевы Виктории в 1838 г. Внебрачная дочь Строганова, Идалия Полетика, причастна к преследованию А. С. Пушкина, но сам граф с поэтом был дружен.

(Ист.: Саплин А. И. Российский посол в Испании (1805–1809 гг.) // Вопросы истории. 1987. №3. С. 178–184, Кудрявцева Е. П. Российский дипломат Г. А. Строганов (1770–1857). // Новая и новейшая история. 1993. №4. С. 153–165.)

Несмотря на убежденность Сергея Муравьева в том, что для эскалации военного конфликта с Турцией достаточно «лишь щелчка, данного Строганову», в действительности даже отъезд всей миссии не привел к открытому противостоянию. Русско-турецкая война началась только в 1828 г. и завершилась в 1829 г.

(*17)↩ Петр Христианович Витгенштейн (1768–1843) — граф, генерал от кавалерии, участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813–1814 гг. В 1818 г. принял звание главнокомандующего 2-й армией. Вторая армия¸ главная квартира которой находилась в местечке Тульчин Подольской губернии, располагалась на Волыни, в Подолии и Бессарабии, в том числе непосредственно на границе с Турцией, в случае войны с которой ее войска первыми должны были вступить в сражение (что и произошло, но только в 1828 г.). Командование Второй армией, предполагая это, собирало материалы по истории предшествующих русско-турецких войн, а с началом Греческого восстания — информацию о происходящем. Слух о включении третьего корпуса Первой армии в состав Второй и выступлении в их составе против Турции не подтвердился.

(*18)↩ Михаил Федорович Орлов (1788–1842) венчался с Екатериной Николаевной Раевской (1797–1885), старшей дочерью генерала Н. Н. Раевского, в Киеве 15 мая 1821 г.

М. Ф. Орлов — внебрачный сын графа Федора Григорьевича Орлова, узаконен вместе с другими братьями указом Екатерины II от 27.04.1796. Воспитывался в Петербурге в пансионе аббата Николя. Военную службу начал в 1805 г. в Лейб-гвардии кавалергардском полку, с которым прошел кампанию 1805–1807 гг. Отличился в битве под Аустерлицем. Участник Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов.

Был известен не только на военном, но и на дипломатическом поприще: заключил договор о сдаче Парижа союзным войскам (за что произведен в генерал-майоры), участвовал в переговорах в Дании об уступке Норвегии шведской короне. В 1817 г. назначен начальником штаба 4-го пехотного корпуса, которым командовал Н. Н. Раевский. В 1820 г. возглавил 16-ю пехотную дивизию, расквартированную в Кишиневе.

Один из основателей тайной преддекабристской организации «Орден русских рыцарей», член Коренного совета «Союза благоденствия», руководитель Кишиневской управы тайного общества. После декабрьских волнений 1821 г. в Камчатском полку, а также ареста в феврале 1822 г. майора В. Ф. Раевского (который вел через организованные Орловым ланкастерские школы агитацию среди солдат), был отстранен от командования дивизией и с 18.04.1823 «состоял по армии» безо всякой должности, под надзором полиции. Не имея возможности принимать участие в деятельности тайных обществ, он тем не менее вел ожесточенные споры по политическим вопросам в том числе и с Сергеем Муравьевым. По свидетельствам членов Южного общества, они встречались в Киеве у С. П. Трубецкого в 1825 г. (О. В. Эдельман. Южное общество декабристов в 1825 году: проблема взаимоотношений. // «Россия и реформы», вып. 4, сост. Н. В. Самовер. М., 1997.). Интереса к политике Орлов не терял и позже, написав нескольких заметных экономико-политических работ.

Был арестован по делу декабристов 18 декабря 1825 г. Благодаря заступничеству брата А. Ф. Орлова наказание ограничилось ссылкой под надзор полиции в имение Милятино Калужской губернии, а в 1831 г. М. Ф. Орлову было разрешено жить в Москве.

Похоронен вместе с женой в Новодевичьем монастыре.

(*19)↩ Согласно семейной переписке, между И. М. Муравьевым-Апостолом и его зятем А. Д. Хрущовым неоднократно возникали разногласия по имущественным и управленческим вопросам, в которых Сергей Иванович часто выступал примиряющим началом (см.: Б. М. Энгельгардт. Письма С. И. и M. И. Муравьевых-Апостолов к А. Д. и A. И. Хрущовым. // Памяти декабристов. Сборник материалов. Том 1. Л. 1926. С.108-139).

(*20)↩ “Inter caecos luscus rex” («среди слепых и кривой — король») — латинская пословица, известная по сборнику латинских изречений Эразма Роттердамского (Collecteana Adagiorum, 1500 г.).

(*21)↩ Васинька — Василий Иванович Муравьев-Апостол (23.08.1817, Полтава – 18.02.1866, Хомутец) — младший единокровный брат Сергея Муравьева, единственный сын, родившийся во втором браке И. М. Муравьева-Апостола с П. В. Грушецкой. Назван в честь деда по материнской линии, генерала В. В. Грушецкого, участника присоединения Крыма к России в русско-турецкой войне. Получил домашнее образование. По признанию И. М. Муравьева-Апостола в письме к Е. Ф. Муравьевой от 26 марта 1847 г. рос крайне избалованным ребенком (Русский архив. 1887. №1. С. 55–58). В мае 1826 г. вместе с отцом, матерью и старшими сестрами от второго брака отца выехал за границу. В 1832 г. начал учебу в Дерптском университете под попечительством Е. А. Протасовой, сестры В. И. Жуковского, но в 1835 г. из-за ряда происшествий покинул университет, не доучившись. 3 марта 1835 года зачислен на военную службу юнкером в Уланский Его Королевского Высочества принца Виртембергского полк. Впоследствии служил в Гусарском Его Величества короля Ганноверского полку и на Кавказе адъютантом генерала В. И. Гурко, на дочери которого, фрейлине при императорском дворе, Мариа(м)не Гурко, женился в 1847 г. Вышел в отставку в чине подполковника 28 октября 1852 г. (РГВИА. Ф. 395. Оп. 44. Д. 466). Законных детей не имел, но его воспитанница Ольга получила по ходатайству его фамилию (в замужестве — Гартинг. Проживал преимущественно в Санкт-Петербурге, а позднее — в родовом имении Апостолов Хомутец в Малороссии, где и был похоронен после своей смерти в 1866 году. (РГИА. Ф. 758. Оп. 28. Д. 40.)

^{25↩ Слово вставлено над строкой.} ^{26↩ Слово вставлено над строкой.} ^{27↩ В современном французском языке пишется “au reste”.} ^{28↩ Слово вставлено над строкой.} ^{29↩ Фраза вставлена над строкой.} ^{30↩ Фраза вставлена над строкой.} ^{31↩ (Лат.) Несчастным учусь помогать.}

5. Фастово, 26 мая

Fastovo. Le 26. mai 1821

J’ai passé tout ce tem[p]s à Kiew, Mon cher Papa, comme sans doute vous en aurez été instruit par croutchoff ; et ce n’est qu'à mon retour ici que j’ai trouvé votre lettre où vous m’annoncez la délivrance de Maman. Cette nouvelle m’a été bien agréable d’autant plus que Maman et ma sœur se portent bien toutes les deux ; voilà l’essentiel, et je vous avouerai que j'étois inquiet en quittant chomoutetz car je voyois Maman souffrir beaucoup. Offrez, Mon cher Papa, mes félicitations à Maman, et embrassez pour moi ma sœur, à laquelle je souhaite de fond de cœur santé et prospérité pendant tous les jours de la vie qu’elle a à parcourir.

Pendant mon séjour à Kiew, j’ai travaillé à passer dans le Corps de G[énér]al Rajevskj, qui m’a reçu avec beaucoup d’amitié et m’a promis de faire tout ce qui dépendra de lui pour cela. J’ai aussi vu M[ada]me et toute sa famille, ainsi que G[énér]al Orloff avec sa jeune épouse ; tout la famille m’a comblé d’amitié, et j’ai passé six jours à Kiew sans sortir presque de chez eux, car je logeois chez Alexandre Rajevskj. Kiew m’a paru bien aimable ; car privé depuis si long-tem[p]s de toute espèce de société, j’y ai trouvé d’abord Chroutchoff qui m’a donné des nouvelles de chez vous et que j’ai embrassé avec tant de plaisir, et puis j’ai trouvé des Européens avec qui l’on pouvoit faire usage de la parole ; voilà une jouissance que l’on ne connoît pas si l’on n’a jamais été dans ma situation. Le G[énér]al Orloff a été on ne peut pas plus aimable avec moi ; mais j’ai tort de le nommer lui seul, car je ne puis que me louer de l'accueil de toute la famille. Pour en revenir à mon passage dans le Corps en question, le G[énér]al m’a ordonné de lui écrire une lettre par laquelle je lui témoigne mon désir de passer chez lui ; c’est sur cette lettre qu’il se fondera pour faire la demande. Je ne sais si cela réussira, mais je le désire infiniment.

Alexandre Rajevskj est un jeune-homme bien estimable ; pendant ces six jours nous ne nous sommes pas séparés, et j’ai découvert beaucoup de talent, ce jeune-homme ira loin ; j’ai oublié de vous dire que l’on m’a beaucoup parlé du voyage de Crimée, et que lui a goûté pour moi un charme de plus au séjour de Kiew.

Vous aurez appris la marche de la garde par chrourchoff. Pour nous autres nous avons l’air de rester ici bien tranquilles, sauf les exercices, qu’on nous prodigue à foison ; l’on ne parle point cependant de revues soit de l’Empereur, soit du G[énér]al en Chef.

Pour ce qui regarde la Grèce, je puis vous donner des nouvelles turcs ; j’ai en des détails de tout cette affaire par le G[énér]al Orloff, dont la division est sur la frontière à Kichenew, et qui reçoit de là des rapports officiels. Il paroit que les affaires d’Ipsilanti sont dans son mauvais état, et cela ne vient pas autant de la crainte des Turcs, que d’une dissension dans le camp même des Grecs, qui sont partagés en deux partis très prononcés ; l’un Aristocratique et l’autre démocratique. Les partisans de ces deux factions ne veulent pas s’accorder entr’eux, et c’est un grand malheur. Ipsilanti a une armée de 20 m[illes] hommes à peu près, son camp est à Tergovitz vers les frontières de l’autriche. Les Turcs coupent des têtes soit à Constantinople soit ailleures ; mais n’agissant pas très vigoureusement contre lui. Le Patriarche a été une des premières victimes ; son corps a été acheté et est dans ce moment à Odessa, où il a été transporté. La Morée est tout entière en révolte et presque délivrée des Turcs. Il y a eu dernièrement un incident qui pourra tourner à l’avantage des Grecs. Un Brick russe a été attaqué et pris par les Turcs sur la mer noire, tout l’équippage a été massacré, excepté un Officier qui a eu le talent de l'échapper ; cet officier s’est rendu à Odessa, où il a fait son rapport à C[om]te Langeron, qui le lui a fait confirmer par serment, et qui a envoyé tous les détails de cette affaire à l’Empereur. Les Turcs ont mis l’embargo sur tous les vaisseaux étrangers dans le port de Constantinople et se sont emparés de tous les yalicis, pour l’approvisionnement de la ville. Tout cela pourra peut-être nous faire intervenir dans la querelle. Voilà ce que je sais sur l’origine de la révolte des Grecs pour la délivrance de leur patrie. Napoléon après sa première campagne d’Italie, incertain s’il irait conquérir l’Egypte ou s’il se tournerait contre la Turquie, se ménagea alors des intelligences avec les Grecs ; et alors il se forma sous ses auspices, une société secrète, dans le but de la destruction des Turcs. Napoléon, rappelé par les événements en Europe, porta sur elle toute ses vues et abandonna tous les projets sur la Turquie. La Société, livrée à elle-même, après plusieurs fluctuations, se réorganisa sur un plan tout-à-fait national, et travailla sans relâche à augmenter le nombre de ses membres ; ils étoient, dit-on, au nombre de 300 m[illes] ; quand la révolution éclatta. Ipsilanti, membre de cette société, fut créé par elle Dictateur, a cause de la confiance qu’on avoit dans ses talents militaires, et l’impulsion fut donnée, il est malheureux cependant que deux partis également forts ayant divisé la Société. C’est voilà ce qui entrave dans ce moment les mouvements d’Ipsilanti.

A propos, le G[énér]al Orloff m’a raconté qu’à Odessa, où il vous a vu, il vous avoit dit en vous parlant d’un tableau qu’il étoit peint par Cimarole, voulant dire par Cazanova, et que ce n’étoit que long-tem[p]s après qu’il s’étoit apperçu de sa bévue ; il m’a pris en conséquence de vous rappeller cette anecdote, en vous priant de croire qu’il a de plus grande connaissance en peinture que ce fait ne sembloit le prouver. Le G[énér]al Rajevskj dit de lui qu’il a acheté le droit de désinformer en Tableaux pour 100 m[illes] roubles qu’il a dépensés en croûtes.

Dans la lettre de Nikita où il me confirme la marche des Gardes il m’annonce aussi qu’il fait des démarches pour reprendre la service. J’ai été très étonné d’apprendre par lui que Serge Troubetzkoj que vous avez connu à Pétersbourg, se marioit à la jeune C[om]tesse Laval. C’est à Paris que сela c’est arrangé.

Combien je désirerois, Mon cher Papa, de quitter le service au mois de 7bre, pour me consacrer à vous être utile ? Si mon passage dans le corps de G[énér]al Rajevskj ne réussit pas, rien ne pourra me retenir ; mais je ne pourrai vous offrir que mon ignorance, mon zèle et mon activité ; et avec cela on ne fut pas de bonnes affaires. Croutchoff est bien plus entendu sur cet article, voyez donc, Mon cher Papa, si une explication ne pourra pas éclaircir tous ces désordres que vous avez remarqués ; peut-être verrez-vous ou qu’on vous a fait de faux rapports ou que la chose n’est pas comme on vous le dit.

Je baise les mains à Maman, à vous, J’embrasse sœurs et frère et particulièrement la nouvelle arrivée M[ademoise]lle Naстасiя, et suis pour la vie

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод

Фастово. 26 мая 1821

Я провел все это время в Киеве, любезный Папинька, что вы без сомнения узнаете от Хрущова; и только по возвращении сюда я нашел ваше письмо, в котором вы мне сообщаете о благополучных родах Матушки (*1). Эта новость меня очень порадовала, как и сведения о том, что Матушка и моя сестра обе чувствуют себя хорошо; это очень важно, я признаюсь вам, что я беспокоился, оставляя хомутец, поскольку я видел, что Матушка очень страдала. Передайте, любезный Папинька, мои поздравления Матушке и обнимите за меня мою сестру, которой я от всего сердца желаю здоровья и процветания во все дни жизни, которая ей предстоит.

В течение моего пребывания в Киеве я работал над переходом в корпус Г[енера]ла Раевского, который принял меня весьма дружественно и пообещал сделать для этого все от него зависящее. Я также видел М[ада]м и всю ее семью (*2), а также Г[енера]ла Орлова с его молодой супругой; вся семья осыпала меня проявлениями дружбы, и я провел шесть дней в Киеве почти не выходя от них, поскольку я расположился у Александра Раевского (*3). Киев мне показался очень приятным; поскольку, будучи лишен долгое время общества любого рода, я там сначала встретил Хрущева, который сообщил мне ваши новости и которого я с таким удовольствием обнял, а затем я нашел там Европейцев, с которыми можно было воспользоваться речью; вот радость, которой не понять тому, кто никогда не был в моем положении. Г[енер]ал Орлов был как нельзя более мил со мной; но я зря так отзываюсь только о нем, поскольку я могу лишь восхищаться приемом, [оказанным мне] всей семьей. Возвращаясь к вопросу о моем переводе в его корпус, Г[енер]ал велел мне написать ему письмо и выразить в нем мое желание перевестись к нему; чтобы он мог, основываясь на этом письме, сделать запрос (*4). Я не знаю, удастся ли это, но я этого бесконечно желаю.

Александр Раевский — очень достойный молодой человек; за эти шесть дней мы не разлучались, и я открыл [в нем] множество талантов, этот молодой человек далеко пойдет; я забыл вам сказать, что мне много рассказывали о путешествии в Крым (*5), что еще больше добавило очарования моему пребыванию в Киеве.

Вы узнаете о походе гвардии (*6) от хрущева. Для нас же все выглядит так, будто мы остаемся здесь в покое, не считая учений, которыми мы обильно наделены; нет известий о смотре ни Императора, ни Главнокомандующего.

Что касается Греции, я могу сообщить вам турецкие новости; я знаю подробности всех этих дел от Г[енера]ла Орлова, чья дивизия стоит на границе в Кишеневе и который получает оттуда официальные донесения. Похоже, что дела Ипсиланти в плохом состоянии, и это происходит не столько из страха перед Турками, но из-за раскола в самом лагере Греков, которые разделились на две ярко выраженные партии: Аристократическую и демократическую (*7). Сторонники двух этих партий не хотят договориться между собой, и это большое несчастье. У Ипсиланти армия в 20 тысяч человек или около того, его лагерь в Терговице у австрийской границы (*8). Турки режут головы то в Константинополе, то где-то еще; но не выступая слишком отважно против него. Патриарх был одной из первых жертв; его тело было выкуплено и находится в данный момент в Одессе, куда его перевезли (*9). Морея вся в мятеже и почти полностью освобождена от Турок (*10). Недавно был инцидент, который может обернуться на пользу Грекам. Русский Бриг был атакован и взят Турками на черном море, весь экипаж был вырезан за исключением одного Офицера, который сумел сбежать (*11); этот офицер вернулся в Одессу, где доложил об этом Г[ра]фу Ланжерону (*12), который заставил его подтвердить свой рассказ под присягой, и отправил все подробности этого дела Императору. Турция наложила эмбарго на все иностранные корабли в порту Константинополя и захватила все ялики для снабжения города. Все это, возможно, заставит нас вмешаться в этот конфликт. Вот то, что я знаю о происхождении движения Греков за освобождение их родины. Наполеон после первой итальянской кампании, не зная точно, отправится ли он покорять Египет или же повернется против Турции, завел тайные сношения с Греками; и тогда он создал под своим покровительством тайное общество, направленное против Турок. Наполеон, привлеченный событиями в Европе, обратил свой взор на нее и оставил все Турецкие проекты (*13). Общество, предоставленное само себе, после некоторых изменений было реорганизовано по совершенно национальному замыслу и без устали работало над увеличением числа своих членов; их было, говорят, 300 тысяч; когда началась революция. Ипсиланти, член этого общества, был назначен Диктатором по причине доверия, которое испытывали к его военным талантам, так все и началось (*14), сейчас его несчастье в том, что Общество разделилось на две одинаково сильные партии. Вот что сдерживает в настоящий момент действия Ипсиланти.

Кстати, Г[енер]ал Орлов мне рассказал, что в Одессе, где он вас видел, он сказал, говоря с вами о какой-то картине, что она написана Чимароли (*15), хотя хотел сказать, что Казановой (*16) и что свою ошибку он понял очень скоро после этого; тогда он просил меня рассказать вам этот анекдот, прося верить, что он лучше разбирается в живописи, чем этот факт, казалось бы, доказывает. Г[енер]ал Раевский говорит, что он купил себе право путаться в Картинах за 100 тысяч рублей, которые он потратил на мазню.

В письме Никиты, где он сообщает мне о походе Гвардии, он заявляет также, что предпринимает действия, чтобы вернуться на службу (*17). Я был очень удивлен, узнав, что Сергей Трубецкой, которого вы знали в Петербурге, женился на молодой Г[рафи]не Лаваль. Все это было устроено в Париже (*18).

Как бы мне хотелось, любезный Папинька, оставить службу в сентябре, чтобы посвятить себя тому, чтобы быть вам полезным? Если мой переход в корпус Г[енер]ала Раевского не удастся, ничто не сможет меня удержать; но я смогу вам предложить только мое невежество, старание и деятельность; но из этого многого не выйдет. Хрущев будет вам более в этом полезен, подумайте, любезный Папинька, не сможет ли объяснение осветить все недостатки, которые вы заметили; возможно, вы увидите, что получали ложные сведения или же что все не так, как вам говорят.

Я целую руки Матушке, вам, я обнимаю сестер и брата, и в особенности вновь прибывшую М[адмуаз]ель Nастасью, и остаюсь на всю жизнь
вашим покорным сыном
Сергей Муравьев-Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 48-49.

(*1)↩ Это первое свидетельство о рождении младшей дочери И. М. Муравьева-Апостола и П. В. Грушецкой, о которой до публикации данной переписки не было известно. Как следует из дальнейших писем Сергея Муравьева, девочка была названа Анастасией (вероятно, в честь старшей сестры Прасковьи Васильевны). Последнее упоминание об Анастасии встречается в письме Сергея Ивановича от 13.02.1823, где выражается беспокойство о здоровье сестры. Поскольку никаких сведений о взрослой Анастасии не сохранилось и при отъезде И. М. Муравьева-Апостола за границу в июне 1826 года она не упоминалась в газетных объявлениях среди детей, отъезжающих с ним, то можно предположить, что до этого времени девочка скончалась.

(*2)↩Мадам — Софья Алексеевна Раевская, урожденная Константинова (1769–1844), дочь библиотекаря Екатерины II А. А. Константинова, грека по национальности, женатого на единственной дочери М. В. Ломоносова, Елене. Брак с Николаем Николаевичем Раевским был заключен в 1794 г. Сопровождала мужа в Персидском походе под начальством графа Валериана Зубова, в котором «под стенами Дербента» родилась дочь Екатерина.

До взрослого возраста у Раевских дожило два сына и четыре дочери: Александр (1795–1868), Екатерина (1797–1885) в замужестве Орлова, Николай (1799–1843), Елена (1803–1853), Мария (1804–1863) в замужестве княгиня Волконская, и Софья (1806–1883). Все они были в Киеве в мае 1821 г. на свадьбе своей сестры Екатерины с М. Ф. Орловым.

В семейной переписке Раевских есть упоминания, что Софья Алексеевна, обладавшая вспыльчивым и упрямым характером, конфликтовала с родственниками мужа. Характер этот проявился и в отношении ее дочери Марии, которая, вопреки сопротивлению семьи Раевских, отправилась в Сибирь к сосланному на каторгу мужу, декабристу С. Г. Волконскому. За все время Софья Алексеевна написала дочери только одно письмо, датируемое 1829 г.: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для Вас... А чья вина? Вашего обожаемого мужа... Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежит к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я Вам приказываю!» (Цит. по: Гессен А. И. Во глубине сибирских руд. М., 1976.)

После смерти Н. Н. Раевского Софья Алексеевна хлопотала о назначении ей пенсии в виду расстроенных финансовых дел, прошение было удовлетворено. Уехала с дочерьми Еленой и Софьей в Италию, умерла 16 декабря 1844 г. в Риме, где и была похоронена на протестантском кладбище Монте Тестаччо.

(*3)↩ Александр Николаевич Раевский (1795–1868) — старший сын генерала Н. Н. Раевского. Воспитывался в Московском университетском пансионе. Военную службу начал в 1810 г. прапорщиком Симбирского гренадерского полка, принимал участие в русско-турецкой войне 1806-1812 гг., Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах. С 10 апреля 1813 г. — адъютант графа М. С. Воронцова. После возвращение из Франции в 1819-1820 гг. был прикомандирован к Кавказскому отдельному корпусу, где, по мнению генерала А. П. Ермолова, показал себя храбрым и дельным офицером. Однако плохое состояние здоровья не позволили ему продолжить службу на Кавказе, с 17 апреля 1822 г. он находился в отпуске по болезни, а 1 октября 1824 — уволен в отставку.

В 1819 г. на Кавказских минеральных водах подружился с братом Сергея — Матвеем Муравьевым-Апостолом, лечившим там рану, полученную в Кульмском сражении, о чем Матвей вспоминал в письме к своему племяннику М. И. Бибикову от 19 ноября 1865 г.: «Познакомившись с Раевским, сошлись с ним до того, что положили вместе жительствовать». (ГА РФ. Ф. 1153 Оп. 1 Д. 280 Л. 55об.)

Был арестован по делу декабристов в местечке Белая Церковь (где проживал в имении Александрия у своей родственницы графини А. В. Браницкой) и 6 января 1826 г. доставлен в Петербург на главную гауптвахту. По Высочайшему повелению уже 17 января освобожден с оправдательным аттестатом.

В 1826 г. служил чиновником особых поручений при новороссийском генерал-губернаторе гр. М. С. Воронцове, в октябре 1827 г. вышел в отставку, в июле 1828 г. из-за конфликта, спровоцированного влюбленностью Раевского в графиню Воронцову, по жалобе ее мужа выслан из Одессы в Полтаву с запрещением въезда в столицы, затем получил разрешение свободно жить, где пожелает.

Вел хозяйственные и финансовые дела своей сестры Марии Николаевны Волконской во время ее пребывания в Сибири. В 1834 г. женился на Екатерине Петровне Киндяковой (1812–1839), умершей от родов их единственной дочери Александры (1839–1863). Скончался в Ницце, пережив свою дочь.

(*4)↩ Письмо Сергея Муравьева-Апостола к Николаю Николаевичу Раевскому ³²:

Ваше Высокопревосходительство!
Милостивый Государь
Николай Николаевич,

Имев честь служить при Особе Вашей в кампании 1814 года, Я и ныне имею желание продолжать службу в Высочайше вверенном вам корпусе. Обращаюсь к Вашему Высокопревосходительству, со всепокорнейшею прозьбою о переводе моем из Полтавского пехотнаго полка, в коем я ныне нахожусь на службе, в один из полков под Начальством Вашим состоящих.

Препоручаю сию мою покорную прозьбу милостивому вниманию Вашего Высокопревосходительства, с глубочайшим почтением и преданностию имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
Милостивого Государя,
всепокорнейший слуга
С. Муравьев-Апостол.
м. Хвастово.
мая 23-го дня.
1821-го года.

О своей службе у Раевского Сергей Муравьев в своих показаниях писал: «После же Лейпцига, означенной Баталион [Тверской егерский батальон великой княгини Екатерины Павловны, в который его зачислили высочайшим приказом от 20 апреля 1813 года] был переведен из Армии Гр. Витгенштейна в Гранодерской Корпус, находившийся тогда под начальством Генерала от кавалерии Раевского, к коему я, по прибытии Баталиона в сей Корпус, уже во Франции, отправлен был на ординарцы, и которой приказал мне быть при нем безсменно, так что я находился при Генерале Раевском, до самаго вступления в Париж; оттуда возвратился к Баталиону». (Восстание декабристов: материалы. Т. IV. М.–Л., 1927. С. 265.)

С большой вероятностью приведенное выше письмо было написано в Киеве и сразу на месте отдано Раевскому (см. предыдущее и последующие письма), но поскольку Сергей Муравьев находился в Киеве без официального разрешения, в письме указано место пребывания, где он должен был находится по службе — местечко Хвастово (польское название Фастова).

(*5)↩ Раевские — сам генерал, оба его сына и дочери Мария и Софья, а так же А. С. Пушкин, которого Н. Н. Раевский-младший обнаружил в Екатеринославе больного и взял с собой, — путешествовали по Крыму с 15 августа по середину октября 1820 г. Переправившись на корабле из Тамани в Керчь, и далее в Гурзуф, они встретились с Софьей Константиновной Раевской и дочерьми Екатериной и Еленой. В середине сентября генерал Раевский и Пушкин покинули Крым. Остальная семья осталась в Симферополе, а чуть позднее переместилась в деревню Саблы в 17 верстах от города, в поместье сенатора А. М. Бороздина. Туда же из Одессы сухопутным путем через Херсон и Перекоп 17 сентября приехали И. М. Муравьев-Апостол с женой, Н. М. Муравьевым и М. С. Луниным. 20–21 сентября все они перебрались в Севастополь, где и находились до начала октября. Н. М. Муравьев и М. С. Лунин уехали не позднее 1 октября, остальные были в Крыму еще некоторое время, в частности, И. М. Муравьев-Апостол посетил Бахчисарай и поселения на южном берегу Крыма от Гурзуфа до Керчи. (См.: Никита Муравьев. Письма декабриста. 1813–1826 гг. М. 2001. С. 142–144. и И. М. Муравьев-Апостол. Путешествие по Тавриде. СПб. 1823.)

(*6)↩ В начале 1821 года Александр I решил вывести Гвардейский корпус из Петербурга и отправить его в Западные губернии. Официально — чтобы гвардия находились ближе к границе для участия в возможных боевых действиях в связи с революционными событиями в Европе. Однако еще одной причиной было желание «проветрить» гвардию после волнений в Семеновском полку, вызвавших брожение среди солдат и офицеров. В первых числах мая гвардейские части выступили из Петербурга. Возвращение состоялось только через год: после Императорского смотра в Вильно 20 мая 1822 года.

(*7)↩ Объяснение разногласий, подорвавших в мае 1821 г. революционный порыв мятежников в Дунайских княжествах, столкновением аристократической и демократической партий — это упрощенное, но все же достаточно точное описание событий, что свидетельствует о глубоком понимании С. И. Муравьевым-Апостолом и его корреспондентом М. Ф. Орловым механизмов разворачивающегося на их глазах конфликта.

Александр Ипсиланти действительно являлся выразителем интересов правящей греческой верхушки («фанариотов», ставленников Турции на ключевых постах в Дунайских княжествах) и организации «Филики Этерии», которая благодаря его усилиям к этому времени также стала предельно аристократической. Целью этого лагеря было свержение османского ига; социальные и экономические требования пестрого населения княжеств Ипсиланти не интересовали. Их рупором был уроженец Валахии крестьянского происхождения Тудор Владимиреску (1780–1821). Поднятое им независимо от Ипсиланти Валашское восстание какое-то время протекало так успешно, что Владимиреску стал фактическим правителем Валахии. Понимая ограниченность своих сил и желая продолжения войны, он постарался объединиться с Ипсиланти. Это и произошло 27 марта (8 апреля) 1821 г., когда армия Ипсиланти, пройдя Молдавию и Валахию, разбила лагерь в предместье Бухареста, Колентине.

Однако ко времени написания данного письма противоречия между лидерами восставших обострились, что в итоге, вместе со вторжением турецких войск в Молдавию и Валахию в мае 1821 г., привело к захвату Тудора Владимиреску собственными офицерами, судебному трибуналу над ним и расстрелу 28 мая (9 июня) 1821 г. по обвинению в сговоре с турками.

(*8)↩ Терговице (совр. Тырговиште) — древняя столица Валашского княжества, к XVII–XVIII вв. пришедшая в упадок. Город расположен на юге современной Румынии, у южных склонов Трансильванских Альп. В ходе многочисленных разделов XVIII в. данная территория несколько раз переходила от Австрии к России, пока не оказалась под властью Турции. Именно в Тырговиште в мае 1821 года разыгрался финальный трагический акт Валашского восстания.

Убедившись в том, что первоначальный план продвижения войск в Грецию по Дунайским землям неосуществим, Александр Ипсиланти решил интернировать свои силы в Бессарабии и Трансильвании, т.е. на территории Австрии и России. Этим объяснялось его стремительное перемещение из Колентины, предместья Бухареста, в гористый район Тырговиште. Оказавшиеся в изоляции в горах мятежники лишились сведений о разгорающемся на территории полуостровной Греции освободительном движении. Они быстро утратили боевой дух, в лагере началось разложение. Положение усугубилось отказом Порты от любых уступок. Решение вести с османами собственную игру привело к казни Тудора Владимиреску: в конце мая он был захвачен группой недовольных им офицеров, передан Александру Ипсиланти и расстрелян в Тырговиште. Это лишило греков поддержки валашского населения и предопределил поражение от турецких войск при Драгашанах. Александр Ипсиланти покинул свою армию, однако восстание длилось еще несколько месяцев. За Драгашанами последовала разгромная для повстанцев битва под Скулянами (совр. Скулень) 17 июня 1821 г. в виду оставшегося нейтральным русского гарнизона на противоположном берегу реки Прут и резня укрывшихся в монастыре Секу последних мятежников (сентябрь 1821 г.).

По поводу численности войск повстанцев, начавших движение к Тырговиште, ср. более точную оперативную информацию П. И. Пестеля, командированного на границу с Дунайскими княжествами: «Из собранных мною сведений касательно князя Ипсилантия явствует что он соединился в Букаресте с Владимиреско и Савою и свою квартиру имел в Калентине, Монастыре близ Города. Вся сия соединенная сила состояла из 25000 человек между коими 5 или 6 тысяч Кавалерии. У Владимирески есть как говорят 12 орудий а у Ипсилантия будет оных до 20» (Documente privind istoria Rominiei. Rascoala din 1821. Bucuresti, 1959. V. 2. P. 129–130).

(*9)↩ Патриарх — Григорий V, в миру Георгий Ангелопулос (1746–1821), высший иерарх Константинопольского патриархата. Будучи осведомлен о существовании «Филики Этерии» и планах греческого восстания, отказался возглавить сопротивление, однако все же стал жертвой карательных мер. Несмотря на утверждение Сергея Муравьева, это не первая подобная смерть: ранее, в ответ на начало восстания, турками был повешен епископ Эфесский Дионисий (Φιλήμωνος Ι. Δοκίμιον περί της Ελληνικής Επαναστάσεως. Αθήναι, 1859. Σ. 114).

Реакцией на продвижение Александра Ипсиланти по Дунайским княжествам и разгорающееся в Морее возмущение стало требование султана отлучить от церкви участников мятежа. Известно, что первоначальный текст анафематствования имел узкую направленность и относился только к мятежникам Угровалахии (совр. Румынии), т.е. сподвижникам Тудора Владимиреску (Халкиадакис Э. Г. Вселенский патриарх Григорий V и греческая революция. // Христианское чтение, № 2. 2015. С. 100). Его подписали Патриарший Синод и знатные константинопольские греки. Однако предотвратить репрессии греческого населения за счет повстанцев Владимиреску не удалось: шейх-уль ислам (высшее должностное лицо по вопросам религии в Османской империи) Хаджи Халил-эфенди потребовал издать новый текст, касающийся всех христиан империи. Отлучение распространили и на вождей восставших: Александра Ипсиланти, Тудора Владимиреску, Михаила Суцу и т.д. Русские власти воспользовались анафемой для демонстрации своей лояльности к Турции: 28 марта вице-консул в Скулянах А. Н. Пизани официально просил митрополита Молдавского Вениамина Костаке распространить известия о ней среди местных христиан (Documente privind istoria Rominiei. Rascoala din 1821. Bucuresti, 1959. V. 4. P. 27).

Есть свидетельства, что на Страстной неделе, за несколько дней до своей гибели, Григорий V созвал специальную церемонию и снял анафему. Это могло стать дополнительным поводом к тому, что после пасхальной службы 10 (22) апреля 1821 г. он был низложен османскими властями, брошен в тюрьму, а затем в полном облачении повешен на воротах патриархии (по версии Г. А. Строганова: на виселице перед собственным домом). Казнь стала прологом к масштабным репрессиям против греков. Из-за беспорядков останки патриарха удалось выкупить только через несколько дней после его смерти.

Обстоятельства перемещения праха патриарха в Одессу в достаточной степени мифологизированы: тело было якобы брошено в Босфор и обретено моряками с греческой бригантины «Св. Спиридон», шедшей в российский порт под английским флагом. Вопрос, таким ли образом прах попал на корабль, возник уже у новороссийского генерал-губернатора А. Ф. Ланжерона (1763–1831), который подробно изучил показания шкипера бригантины, Николы Склаво (Современные бумаги о кончине и погребении Патриарха Григория. 1821. //Русский архив. Историко-литературный сборник. М., 1871. Вып. 11. С. 1921). 7 (19) мая 1821 г. в Одессе было проведено опознание. Останки признали принадлежащими патриарху. Они были захоронены в Свято-Троицком греческом соборе и покоились там до 1871 г., когда их перевезли в Афины.

В 1921 г. Григорий V был официально канонизирован Элладской православной церковью.

(*10)↩ Морея — средневековое название полуострова Пелопоннес, а также его традиционное наименование в качестве административной единицы Османской империи. Провинция активно исламизировалась турками, однако среди населения к XIX в. все еще преобладали православные греки. Именно в Морее, уже восставшей в 1770 г. при поддержке России против османского владычества, руководители «Филики Этерии» первоначально планировали начать свое выступление. Но затем первый акт Греческой революции был перенесен на земли Дунайских княжеств, а восстание в Морее вспыхнуло в марте 1821 г. уже без участия Александра Ипсиланти.

Сочетание нескольких факторов (опыт национально-освободительной борьбы и единство местных жителей, удобный для ведения боевых действий и осады крепостей рельеф, близость к Центральной Греции) позволили повстанцам к концу марта взять под контроль большую часть полуострова. Начавшись в Морее, восстание перекинулось на континентальную Грецию и острова Эгейского моря, что не позволило туркам подавить его так, как это было сделано в

Дунайских княжествах. Несмотря на репрессии по отношению к грекам (Хиосская резня, казни и убийства в Константинополе, бойня на острове Псара) и ответную жестокость, первый этап Греческой революции завершился успешно — в немалой степени благодаря слаженным действиям в Морее.

13 января 1822 г. в Эпидавре (Восточный Пелопоннес) собранием представителей освобожденных от турецкого господства областей Греции была принята первая греческая конституция, носившая демократический характер и решившая многие социальные и политические вопросы. Однако важнейшая экономическая проблема: судьба бывшей турецкой земельной собственности, — осталась подвешенной в воздухе. Подписанный в 1830 г. Англией, Россией и Францией Лондонский протокол фактически отменил конституцию 1822 г. А в 1832 г., после убийства первого президента Греции, Ивана Антоновича Каподистрия (1776–1831), молодое государство лишилось и статуса республики, приняв по настоянию тех же союзников монархическую форму правления.

(*11)↩ Речь может идти о нападении турок на бригантину «Волга», в 1821 г. входившую в состав Черноморского флота и совершавшую плавания между Николаевым и Измаилом (Веселаго Ф. Ф. Список русских военных судов с 1668 по 1860 год. СПб., 1872. С. 598–599). Атака произошла не на Черном море, а во время ночной стоянки бригантины на реке Дунай под крепостью Измаил. Правда, в случае, если упоминается именно это событие, выжившему члену команды скорее бы следовало передавать подробности случившегося самому М. Ф. Орлову, а не новороссийскому генерал-губернатору А. Ф. Ланжерону. Но поскольку в мае последний действительно приводил к присяге экипаж судна «Св. Спиридон», привезшего в Одессу тело Константинопольского патриарха (см. примечание 9 к данному письму), детали двух инцидентов могли смешаться.

Несмотря на гибель людей, нападение на «Волгу» не получило сильного резонанса и не было использовано русскими как повод для решительных действий; возможно, потому, что конфликт на пограничной с воюющей Валахией территории не имел бы такого политического звучания как столкновение в акватории Черного моря (где в это время нападений на русские суда не зафиксировано).

Об атаке на «Волгу» как о возможном casus belli упоминает в письме от 13 июля 1821 г. московский почт-директор А. Я. Булгаков (1781–1863): «Чем-то все это кончится, а кажется, туркам несдобровать. Вот что мне пишет Броневский: «Меня уведомляют из Черного моря, что в последних числах мая военный транспорт наш „Волга”, стоявший под стенами Измаила, ночью взят был турками, капитан и команда изрублены» (Братья Булгаковы: письма. М., 2010. Т. II. С. 57).

(*12)↩ Александр Федорович Ланжерон (Александр-Луи Андро де Ланжерон, 1763–1831) — французский эмигрант на русской военной службе, генерал от инфантерии, в 1815–1822 генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии.

Происходил из французского аристократического семейства. В 15 лет вступил на военную службу, служил во французских колониях в Новом свете, участвовал в войне за независимость США. Будучи убежденным роялистом, уже в 1789 году эмигрировал из Франции и в 1790 г. поступил на службу в русскую армию. При Павле I принял русское подданство и получил титул графа. Участвовал в войнах с Швецией, Турцией, кампаниях против Наполеона в 1805 и 1812–1814 гг. В 1815 г. назначен херсонским военным губернатором, градоначальником Одессы, управлявшим также Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниями. Много способствовал развитию Одессы, при нем в ней было введено право беспошлинной торговли (порто-франко), появились Ришельевский лицей и другие учебные заведения, ботанический сад, Приморский бульвар, первая газета и многое другое. Имя Ланжерона до нашего времени носят улица и приморский район Одессы. Также Ланжерон стал героем многочисленных исторических анекдотов, где высмеивались в основном его рассеянность и плохое знание русского языка.

Попав в немилость к императору, был освобожден в 1822 г. от должности (его преемником назначили М. С. Воронцова), в 1823–1825 гг. жил во Франции. По возвращении в Россию при новом царствовании стал членом Верховного уголовного суда над декабристами, участвовал в русско-турецкой войне. Скончался в 1831 г. во время эпидемии холеры.

Автор стихов, пьес, дневников и мемуаров.

Был трижды женат; первая жена не последовала за ним в эмиграцию. В России, несмотря на два последующих брака (после смерти первой жены), оба его ребенка, сын и дочь, были, судя по всему, внебрачными; для сына он позже добился французского дворянства (под фамилией Андро).

(*13)↩Несмотря на то, что одно из тайных обществ, исторически предшествовавших «Филики Этерии», а именно “Hellenoglosso Xenodocheio” («Гостиница греческого языка»), и зародилось во Франции в 1809 г. (Tziatzios, E.St. Le Macédonien Grégoire Zalikis et la société révolutionnaire “Hôtel Hellénophone”. Μήνες, 1939), Наполеон Бонапарт (1769–1821) не был причастен к его созданию. Однако влияние прославленного генерала на сторонников идеи освобождения Греции оставалось значительным. Так, один из наиболее активных представителей раннего греческого национально-освободительного движения Ригас Велестинлис (наст. имя Антониас Кириазис, 1757–1798), живший в Вене, призывал искать поддержки у французов в противовес надеждам других греческих эмигрантов на помощь России. Ригас пытался завязать с Наполеоном переписку, по слухам отправил ему табакерку из благородного лавра, росшего в храме Аполлона, и даже сам поехал в Венецию, чтобы встретить там военачальника, возвращающегося из итальянских походов (1796–1797). Однако встреча не состоялась: в Триесте Ригас был арестован, выдан Турции и позже казнен.

Поощрение же националистических интересов отдельных диаспор внутри Османской империи действительно являлось частью малоазиатской и ближневосточной политики Наполеона. Именно так он поступил при занятии Ионических островов и Эрец-Исраэля (прибрежной части Дамасской провинции Османской империи с городами Газа и Яффо). Это могли экстраполировать и на события в Греции.

(*14)↩ Относительно структуры и способов увеличения численности «Филики Этерии» М. Ф. Орлов, корреспондент Сергея Муравьева, имел достаточно основательные сведения. На так называемом «Московском съезде» Союза благоденствия в январе 1821 г. он (в передаче агента тайной полиции М. К. Грибовского) предлагал реорганизовать общество в соответствии с близкими к «гетерии» принципами: «Орлов... настаивал на учреждении „невидимых братьев“, которые бы составляли центр и управляли всем; прочих разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и пр.), которые как бы лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому» (Записка о тайных обществах в России, составленная в 1821 году. // Русский архив. М., 1875. Кн. 3. №. 12. С. 428).

Для сравнения: управляющий комитет «Филики Этерии» носил название «Незримая высшая власть» или позже «Власть Двенадцати апостолов», состав его держался в тайне, а каждый «апостол» отвечал за организационную работу и вербовку новых участников в отведенном ему регионе. Эта система позволила многократно увеличить число этеристов как в Дунайских княжествах, так и в самой Греции. Современные исследователи насчитывают до 1096 официально подтвержденных «посвятительными письмами» участников организации, однако количество их было куда значительнее. Так, П. И. Пестель в своем донесении от 8 марта 1821 г., написанном в Тульчине после возвращения с границы, сообщал о 200 тысячах членов «Этерии», у каждого из которого есть еще по 4–5 собственных агентов (Documente privind istoria Rominiei. Bucuresti, 1959. V. 1. P. 348). Вероятно, с началом Греческой революции Орлов стал обладателем более полной и конфиденциальной информации о «Филики Этерии», так как, отправив 9 марта из Дубоссар своей невесте (а через нее — ее отцу, генералу Н. Н. Раевскому) «журнал со всеми подробностями Валахского возмущения», он уже 21 марта просит «не разглашать, особливо сие последнее <письмо> и предыдущее. То есть те вещи, которые не требуют разглашения, как, например, образ действия и создание тайного общества...» (Орлов Михаил Федорович. Капитуляция Парижа; Политические сочинения. Письма / М., 1963. С. 230–232).

Благодаря комментируемому здесь письму Сергея Муравьева, в котором он обстоятельно, хоть и в редуцированном виде, излагает полученные от Орлова сведения, можно заключить, что этот «журнал» и упомянутый тульчинский доклад Пестеля основывались на одних и тех же источниках: совпадают порядок изложения информации, количественные данные (200 тыс. и 300 тыс., соответственно), повод для приглашения Ипсиланти в качестве военного вождя и даже, в какой-то мере, название его должности — Диктатор в письме Муравьева, Полномочный и Главный начальник всех греческих войск у Пестеля. На самом деле Ипсиланти называл себя «Генеральным уполномоченным Архи», где «Архи» с новогреч. «Власть» (Арш Г. Л. Ипсиланти в России // Вопросы истории. 1985. № 3. С. 95).

(*15)↩) Джованни Баттиста Чимароли (1687–1771) — итальянский художник-пейзажист. Родился в 1687 году в городе Сало на озере Гарда, недалеко от Брешии. Начал свое художественное образование у Антонио Ауреджо, а затем учился в Болонье у пейзажиста Антонио Кальца. Специализировался на аллегорических пасторальных деревенских пейзажах в светлой, яркой палитре и изображениях видов Венеции. Около 1726 года вместе с Каналетто, Пьяцеттой, Питтони и другими художниками он работал над серией аллегорических гробниц «достойных британцев» (представителей партии вигов) по заказу ирландского арт-агента Оуэна МакСуини. Несмотря на уважение современников, Чимароли был почти забыт до середины XX века, но но позже критический интерес к нему возродился вновь, о чем свидетельствует публикация первого каталога его картин в 2011 году.

(*16)↩ Франческо Джузеппе Казанова (1727–1802), либо Джованни Баттиста Казанова (1730–1795) — итальянские художники, родные братья знаменитого авантюриста Джакомо Казановы. Франческо работал в качестве живописца-баталиста, анималиста и пейзажиста. Джованни был живописцем и иллюстратором академического направления, теоретиком искусства и педагогом в Дрезденской академии изобразительных искусств.

Сложно утверждать, которого из братьев имел в виду М. Ф. Орлов, а вслед за ним и Сергей Муравьев, но поскольку речь идет о путанице между картинами Чимароли и Казановой, то рискнем предположить, что Франческо Казанову, поскольку и он, и Чимароли предпочитали творить в пейзажной тематике. Кроме того, Ф. Казанова писал на заказ для русского императорского дома и знати (например, серию картин, посвященных победам над турками, по заказу Екатерины II, или портрет светлейшего князя Г. А. Потемкина).

(*17)↩ Н. М. Муравьев с 13 января 1820 г. находился в отставке, однако, судя по письмам Н. М. Карамзина к Е. Ф. Муравьевой, он подумывал снова вернуться на службу в армию уже летом того же года, и Карамзин хлопотал об этом у Александра I: «Книги Государю я отдал. Он говорил о незабвенном Михаиле Никитиче с истинным чувством; сказал, что знает достоинства Никиты Михайловича, его ум, сведения, ревность к добру и к чести; что рад снова открыть ему путь по службе, когда Никита Михайлович пожелает того. Это от слова до слова. Я был совершенно доволен отзывом». (Русский Архив. 1867. №3. С. 459.) Согласно уставу, возвращение на службу не могло произойти ранее, чем через год, но для Н. М. Муравьева этот вопрос затянулся, так, Карамзин пишет Е. Ф. Муравьевой 5 сентября 1821 г.: «Перед отъездом имянинника [т. е. Александра I] я напомнил Ему о нашем любезном Никите Михайловиче, и даже опять упомянул об нем в письме 1 сент. Отчего это длится, не знаю: не от начальника ли? Увидим» (Там же). Возможно, колебания царя были связаны с упоминанием Н. М. Муравьева среди главных членов «Союза Благоденствия», донос о котором был представлен ему М. К. Грибовским в мае 1821 г. (см. Русский Архив. 1875. Кн. 3. №12. С. 423–430). Тем не менее, 1 октября 1821 г. Никита был зачислен поручиком в Гвардейский Генеральный штаб.

(*18)↩ Князь Сергей Петрович Трубецкой (1790–1860) — один из лидеров декабристского движения, сослуживец Сергея Муравьева по Семеновскому полку. Получил домашнее образование, с 1806 г. слушал лекции в Московском университете. Военную службу начал в 1808 г. подпрапорщиком Лейб-гвардии Семеновского полка (вместе со своим младшим братом Александром). Участник Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов., в сражении под Лейпцигом был ранен в бедро. С 4 мая 1819 г. назначен старшим адъютантом Главного штаба. С середины 1819 г. по сентябрь 1821 г. находился в отпуске за границей (официально — для излечения болезни), затем вернулся к службе. После раскассирования Семеновского полка Трубецкого, как и остальных семеновских офицеров в звании адъютантов, оставили в гвардии и перевели в Преображенский полк, где 1 января 1822 г. он получил чин полковника. Член «Союза спасения», «Союза благоденствия», один из руководителей Северного общества. В конце 1824 г. Трубецкой был назначен дежурным штаб-офицером в 4-й пехотный корпус в Киев, что способствовало налаживанию связей между Северным и Южным обществами после неудачных попыток, предпринятых членами Южного общества в 1823–24 гг. Один из авторов «Манифеста к русскому народу». Был выбран руководителем (диктатором) восстания 14 декабря 1825 г., но на Сенатскую площадь не явился. Арестован 15 декабря 1825 г., осужден по 1 разряду, каторгу отбывал в Нерчинске, Чите и Петровском заводе. С 1839 г. жил на поселении в селе Оек Иркутской губернии. После амнистии 1856 г. переехал в Киев к дочери, а затем некоторое время жил в Одессе. Умер в Москве, похоронен в Новодевичьем монастыре.

Брак князя Трубецкого с графиней Екатериной Ивановной Лаваль (1800–1854), старшей дочерью управляющего 3-й экспедиции Коллегии иностранных дел, камергера и церемониймейстера двора, графа Жана-Франсуа (Ивана Степановича) Лаваля, был заключен 12 мая 1821 г. в русской церкви во имя Апостолов Петра и Павла при российском посольстве на rue de Malte в Париже. Удивление Сергея Муравьева по поводу свадьбы может быть связано с тем фактом, что состояние здоровья Сергея Трубецкого при его отъезде за границу в 1819 году было весьма плачевным. В медицинском свидетельстве, приложенном к делу о его отпуске для лечения, сказано: «страдает сильною грудною болью и кровохарканьем и изнурением всего тела». (РГВИА. Ф.25. Оп.1/160. Д.841.) Симптомы чахотки присутствовали еще в 1826 г., когда Трубецкой был сослан на каторгу в Сибирь по делу декабристов, однако сибирский климат оказал в этом отношении благотворное влияние на его здоровье.

Е. И. Лаваль подолгу жила с родителями за границей, где и состоялось ее знакомство с С. П. Трубецким. Согласно мемуарам ее сестры Зинаиды, знала об участии мужа и его друзей в Тайном обществе (см. З. И. Лебцельтерн «Екатерина Трубецкая». Звезда. 1975. №12, С. 179–195): «Она пыталась угадать, какова будет участь мужа и ее собственная, и благоразумно хранила молчание о заговорщиках и заговоре. Только узнав о том, что главные из них в тюрьме и во всем признались, она стала в разговоре касаться того предмета, о котором часто спорили заговорщики в ее присутствии, ибо она знала их как близких друзей мужа. По всему судя, она считала, что их намерением было дать России конституцию, но что осуществление этого проекта было отложено на совершенно неопределенное время, ей казалось, что это скорее пожелания, нежели намерения, и они просто ради забавы составляют конституцию, вырабатывают планы восстания, намечают людей, которые, по их мнению, могут быть использованы. Однако как-то в Киеве она была так напугана их речами, что отозвала в сторону Сергея Муравьева (одного из руководителей) и будто бы сказала ему: «Ради бога, подумайте, что вы делаете, вы и нас всех погубите, и свои головы положите на эшафот». Он постарался успокоить ее, говоря: «Неужели вы думаете, что мы не делаем все, что нужно, чтобы обеспечить успех наших замыслов? К тому же, речь ведь идет о совершенно неопределенном времени, не бойтесь же».

Первая из жен декабристов последовала за мужем в Сибирь, ее твердость и настойчивость облегчили путь другим женам. Умерла и похоронена в Иркутске в Знаменском монастыре. В Сибири у Трубецких родилось 7 детей, выжило четверо: Александра (1830–1860), Елизавета (1834–1918), Зинаида (1837–1924), Иван (1843–1874).

^{32↩ РГВИА Ф. 395. Оп. 73. Д. 562. Лл.3-3об.}

6. Фастово, 1 июня

М. Фастово. Июня. 1.ого дня. 1821. года.

По возвращении моем из Киева, я совершенно все свое время посвятил службе; езжу по ротам, учу их, сержусь, показываю своим подчиненным сильнейшую военную страсть, а внутренно с трудом преодолеваю скуку, сопряженную с ничтожным ремеслом, коим должен я заниматься. Ни с кем не знаком, никого не вижу; и в течении всего этого времени я имел только два можно сказать мгновения для удовольствия; а именно при чтении ваших двух писем от 21го и 22го мая; и я чувствительно благодарю вас, любезный Папинька, за то что вы меня не забываете и частыми письмами доставляете мне единственное удовольствие.

Вы пишите, любезный Папинька, что вы намерены ко мне прислать коляску (*1) и дрожки (*2) и приказываете мне, чтобы я без обиняков говорил вам в чем нужду буду иметь, и так исполняю приказание ваше, любезный Папинька. Первая моя прозьба в том состоит, чтобы вы мне ни коляски и дрожек не присылали, потому что мне некуда их деть, и что они будут для меня не только безполезны, но даже отяготительны, а я попрошу вас, ежели та бричка, которую отделывали для меня, вами никому не дана, прислать ее ко мне; ибо она и легка, и гораздо спокойнее тележки (*3); Ежели же она уже употреблена на другое, то и брички мне не надобно, и без нее я могу обойтится, не выезжая почти никуда, как только по деревням, где роты расположены; что касается до повозки, которую вы хотите посылать ко мне ежемесячно то не слишком ли оно будет обременительно для людей и для лошадей; а припасы нужные могу я доставать из Киева; что же касается до приятностей жизни, то я уверяю Вас, любезный Папинька, что в Фастове это все неизвестный товар.

Как меня обрадовало то, любезный Папинька, что мы сошлись мыслями на щет службы; вы не хотели мне сообщить всего того что вы думали о сем деле, более, как вы пишите, чтобы желание ваше не слишком большое имело бы влияние на меня, а я не сообщил вам, любезный Папинька, что единственное мое желание есть выйти на волю, боясь что бы намерение мое вам не понравилось. Ежелиб я мог иметь в службе надежду, вознаграждающую всю тягость моего состояния, я, признаюсь вам, нимало не усумнился бы остаться и ждать; но, кажется, я здесь ничего не дождусь. Офицеры, служившие в Семеновском полку, должны быть все на замечании и следственно мало выгоды могут ожидать от службы и, хотя пишут мне из Петербурга, что два полковника, бывшие в том полку, а именно Казнаков (*4) и Ефимов (*5), получили уже полки, но это для всех нас ничего не доказывает, в особенности же, может быть, для меня. В прочем, до Сентября времени довольно; не знаю какой успех будут иметь действия генерала Р[аевского]³³, но ежели обстоятельства мои не переменятся и я выйду в отставку, то немалое удовольствие будет для меня посвятить и время мое и труды в пользу вашу.

И мы праздновали здесь крещение новорожденной; прочтя ваше письмо, я объявил радостную новость всем моим домочадцам, и все, в том числе и я, пили за здоровье сестрицы. Поздравляю вас и Маминьку и сожалею, что судьба не дает мне никогда быть дома во время подобных семейных ³⁴ праздников.

Вы напрасно называете ласкательством, любезный Папинька, приведенный мною пример Моисея; я сообщил вам то ³⁵ что я чувствовал; и хотя Гезиод (*6) и Макиавелли (*7) такие оба люди противу коих спорить не ловко, но я все держусь первому моему разделению, прибавя, что некоторые люди, принадлежащие первому разряду, не хотят пользоваться властию им от неба данной. Эти люди те, коих вы называете превосходительными. По милости вашей, любезный Папинька, я не вовсе чужд делам Европы; примите мое благодарение за вашу ко мне снисходительность; ибо я чувствую сколько сообщение скучных, а часто гнусных политических известий должно быть для вас неприятно. Я на днях получил письма из Петербурга, и могу платить вам тою же монетою. Вам известно что гвардия выступила вся из столицы, и пошла в Витебскую и Смоленскую губернии; выход ее из Петербурга был ознаменован многими безпорядками и поход всякими притеснениями обывателей; в начальстве Гвардейского Корпуса большие перемены. Командир 1ой Гвард[ейской] Дивизии Генерал-Лейтенант Барон Розен назначен командовать 14ою или 15ою Арм[ейской] Дивизиею (*8), Командир 2ой Гвард[ейской] Дивизии Генерал Майор Потемкин назначен командиром 4ой Арм[ейской] Дивизии (*9), Генерал майор Нейдгарт (*10) назначен начальником штаба Гвард[ейского] Корпуса вместо генерала Бенкендорфа (*11).

Вместо Барона Розена Командир 1ой Дивизии генерал Паскевич (*12), а вместо Потемкина, старший по нем генерал (*13). Васильчиков усидел (*14); но ожидают, как мне пишут еще больших перемен.

Никита имеет точно намерение вступить в службу; он просится в Преображенский полк; я не знаю, успеет ли он в своем намерении; но не могу вообразить себе как он приучится к фронтовой службе, о которой он понятия не имеет (*15), и, кажется, не имеет даже способностей, потребных к сему делу. Тут надобно кричать, а у него голосу нет, нужно маршировать мерным шагом, а он отроду не мог даже ³⁶ пропеть ниже самой простой песни, ибо вовсе лишен способности в музыке (*16). Словом он будет самой жалкой фронтовой офицер, но я надеюсь что он в полку не останется, а будет у кого нибудь Адъютантом.

Заговорив о музыке, я вспомнил, что вы пишите что вы с Доктором поете; ni jamais, ni toujours (*17); желал бы очень услышать музыкальное искуство почтенного Доктора, и радуюсь, что и без меня вы имеете с кем петь романс сей с коим я вас познакомил, и который столько вам понравился.

Продолжение письма на французском языке

Les exercices continuels et mon vagabondage ont été cause, mon cher Papa, que je ne vous ai pas repondu plutôt à vos deux lettres. Tout le bataillon vient de se réunir à fastovo, j’aurai donc en peu plus de tem[p]s à moi ; et comment pourrai-je l'employer mieux qu'à vous écrire ? Je présente mes tendres respects à Maman, en lui baisant les mains, j’embrasse frères et soeurs et suis pour la vie

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод франкоязычной части письма

Постоянные упражнения и мое бродяжничество были причиной, любезный Папинька, тому, что я не ответил вам раньше на ваши два письма. Весь батальон собрался в фастово, у меня будет немного больше времени для себя; и разве я могу его использовать лучше, чем писать к вам? Я выражаю мое нежное уважение Матушке, целуя ей руки, я обнимаю братьев и сестер и остаюсь всю жизнь,

Вашим покорным сыном

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 50-51об.

(*2)↩ Дрожки — легкий открытый экипаж, преимущественно городской, с примитивными рессорами или без них (вследствие чего довольно тряский). Использовался на коротких расстояниях, для езды по проселочным дорогам был неудобен.

(*3)↩ Тележка — также см. примечание 8 к письму от 4 апреля 1821 г.

(*4)↩ Геннадий Иванович Казнаков (1792–1851) — сослуживец Сергея Муравьева по Семеновскому полку. Окончил 2-ой кадетский корпус в Санкт-Петербурге в 1806 г., откуда поступил прапорщиком в Лейб-гвардии Семеновский полк. Боевое крещение получил в сражении при Фридланде в 1807 г. Принимал участие в Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах. С 1816 года — полковник, в 1818-20 гг. командир 1 батальона Семеновского полка, в котором 16-18 октября 1820 г. вспыхнули солдатские волнения. Однако, в то время Казанаков был в отпуску, и основная ответственность за неповиновение батальона была возложена на его заместителя И. Ф. Вадковского. После раскассирования полка его перевели в Могилевский пехотный полк, а весной 1821 г. он был назначен командиром Олонецкого пехотного полка. С 1826 г. — генерал-майор. Вышел в отставку в 1834 г. Был женат на Надежде Васильевне Куломзиной (1800–1853), от которой имел пятерых детей.

(*5)↩ Григорий Иванович Яфимович (? – 1831) — также бывший сослуживец Сергея Муравьева по Семеновскому полку. В 1807 г. выпущен из Пажеского корпуса прапорщиком в Кексгольмский гренадерский полк, в 1808 г. переведен в Семеновский, в котором прошел Отечественную войну 1812 г. и Заграничные походы. С 1817 г. полковник, командир 3-го батальона, после раскассирования Семеновского полка переведен в Московский пехотный полк, с 18 апреля 1821 г. — его командир. Произведен в генерал-майоры в 1826 г. и назначен командиром 1-ой бригады в 6-ю пехотную дивизию. Погиб в бою во время подавления Польского восстания 1830-32 гг. Декабрист В. С. Толстой упоминал Г. И. Яфимовича как члена «Союза Благоденствия» (см. Ильин П. В. Новое о декабристах. СПб., 2004. С. 432–434).

(*6)↩ Гесиод (VIII–VII вв. до н.э.) — древнегреческий поэт, рапсод (исполнитель эпических песен), первый из достоверно известных науке поэтов материковой Греции. Намеренно противопоставлял себя безвестным певцам-«гомеридам», считая, что личность поэта не менее важна в деле духовного и нравственного развития слушателя, чем содержание его произведений. Сохранились две эпические поэмы Гесиода: «Теогония» и «Труды и дни», а также несколько более мелких стихотворных форм. В России первой трети XIX в. труды Гесиода переводил П.И. Голенищев-Кутузов. Издание «Творений Гезиода» вышло в 1807 г.

Взгляды Гесиода на власть и роль лидера далеки от тех, что С. И. Муравьев-Апостол транслировал в письме к отцу от 14.05.21, так что цитаты из Гесиода, вероятно, приводились в качестве контраргумента. Гесиод не приветствовал идею изменения существующего миропорядка. Высшей добродетелью для политика он считал мудрость, за которой обязательно последуют правосудие и законность, а для обычного человека — умеренность.

(*7)↩ Никколо Макиавелли (1469–1527) — итальянский мыслитель и политический деятель, автор военно-теоретических трудов, писатель. Его самой известной работой является промонархическая работа «Государь» (1513), в 1559 г. осужденный церковным судом и внесенный в «Индекс запрещенных книг». Однако политические взгляды Макиавелли лучше отражают скорее «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (1516) и «История Флоренции» (1526), наполненные республиканскими идеями. Масштабные аналитические труды мыслителя легли в основу современной политологии, но самым главным своим проектом Макиавелли считал создание «народного ополчения», то есть призывной армии.

По мысли Макиавелли, лидерские качества, необходимые политику, не даются от рождения. Авторитет завоевывается кропотливой работой, а одним из важнейших слагаемых успеха является деятельная поддержка сторонников.

(*8)↩ Барон Григорий Владимирович Розен (1782–1841) — генерал-адъютант, происходил из эстляндского дворянского рода, известного еще со времен Ливонского ордена; сын генерал-поручика В. И. Розена (1742–1890). был с детства записан в Преображенский полк. Участвовал в кампаниях против Наполеона 1805 и 1807 гг., русско-шведской войне, кампаниях 1812–1814 гг. В 1812-1820 гг. был командиром л.-гв. Преображенского полка, с 1813 г. командовал также 1 гвардейской пехотной дивизией, в которую входили Преображенский, Семеновской, Измайловской, Егерский полки и 1-я артиллерийская бригада. 9 апреля 1820 г., одновременно с командиром Семеновского полка Я. А. Потемкиным, был освобожден от должности командира Преображенского полка, его преемником стал К. К. Пирх (его свояк). В мае 1821 г., опять же, одновременно с Потемкиным, был назначен командиром 15 армейской дивизии (с июня 1820 г. — 8-я пех. дивизия), входившей в состав 1-й армии. На этой должности он оставался до 1826 года, когда дивизия была реорганизована.

Впоследствии с 1827 г. командовал Отдельным Литовским корпусом, поэтому был одним из главных военачальников при подавлении польского восстания в 1830–1831 гг. После успешных действий в Польше осенью 1831 г. был назначен командиром Отдельного Кавказского корпуса. В 1837 г. уволен с этой должности по собственному прошению в связи с тем вскрывшимися во время визита императора злоупотреблениями его зятя флигель-адъютанта князя А. Л. Дадианова.

Был женат на племяннице екатерининского фаворита Платона Зубова Елизавете Дмитриевне, в семье было два сына и четыре дочери, две из которых приняли монашество. Одна из них, Прасковья — впоследствии игумения Митрофания, возглавлявшая Владычный монастырь города Серпухова и общину сестеры милосердия, в 1873 г. была обвинена в финансовых махинациях, имевших целью увеличение благосостояния монастыря и общины; под впечатлением от судебного процесса А. Н. Островский написал пьесу «Волки и овцы».

(*9)↩ Яков Алексеевич Потемкин (1782–1831) — генерал адъютант (с 1824 г. — генерал-лейтенант), сын генерала А. Я. Потемкина, происходившего из смоленского дворянства. После окончания Пажеского корпуса поступил на военную службу, принимал участие в кампаниях 1805, 1807 г., в русско-шведской войне. Во время кампании 1812 года в декабре был назначен командиром лейб-гвардии Семеновского полка, с которым участвовал в заграничных походах. Командовал им до 9 апреля 1820 г. Считался гуманным и просвещенным командиром, отменил в полку телесные наказания при обучении и строевой подготовке солдат, поощрял интерес к просвещению и ученым занятиям у офицеров полка. Потемкина любили и уважали как офицеры, так и солдаты. Был освобожден от должности командира полка по настоянию великого князя Михаила Павловича, с 1819 г. командовавшего бригадой, в которую входил Семеновский полк. Эта смена командира и назначение вместо него жестокого фрунтовика Ф. Е. Шварца предопределила выступление солдат полка осенью того же года. При этом Потемкин оставался командиром другой гвардейской дивизии, 2-й, куда Семеновский полк не входил. С этой должности в мае 1821 г. он был переведен руководить 4-й пехотной армейской дивизией, которой командовал до ее реорганизации в 1827 г. Впоследствии участвовал в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. (сначала на Дунае, потом на Кавказе). В конце 1830 года был назначен генерал-губернатором Волынским и Подольским, но умер через два месяца после вступления в должность. Однако за это короткое время он успел завоевать такое расположение, что местное дворянство постановило в его память открыть Потемкинский инвалидный дом.

Был трижды женат (две первых супруги умерли молодыми, третий брак состоялся примерно за год до его смерти), трое выживших детей родились во втором браке.

(*10)↩ Алексей Иванович Нейдгарт (1784–1845) — брат упоминавшегося в примечании 5 к письму от 14-го мая 1821 года Павла Ивановича Нейдгарта. Сын чиновника, происходил из дворянского рода, чьи предки прибыли из Австрии в Россию еще в XVII в. Поступил на военную службу в 1798 г., участвовал в антинаполеоновских кампаниях 1807–1808 гг.; по итогам военных действий 1812–1814 гг. переведен в Гвардейский Генеральный штаб. Занимал штабные должности в разных дивизиях, затем был назначен флигель-адъютантом, с 1818 г. — генерал-майор.

Должность начальника штаба Гвардейского корпуса освободилась позже (см. об этом следующее примечание), поэтому Нейдгарт действительно был назначен туда, но не в мае 1821 г., а в 1823 году. Он оставался на этой должности до 1834 г., участвовал с гвардейским корпусом в русско-турецкой войне, руководил штабом действующей армии при подавлении польского восстания. Различные высокие военные должности он занимал и в дальнейшем до самой смерти.

(*11)↩ Александр Христофорович Бенкендорф (1782–1844) — генерал-адъютант, происходил из потомков бургомистра города Риги И. Бенкендорфа, приобретшего в начале XVIII века этим званием потомственное дворянство. С присоединением Россией данных земель следующие поколения Бенкендорфов оказались уже на русской службе. Благодаря матери, Анне Юлиане, урожденной баронессе Шиллинг фон Карштадт, подруге императрицы Марии Федоровны, приехавшей вместе с ней в Россию, воспитывался при дворе. По окончании пансиона стал флигель-адъютантом Павла I. При Александре I продолжал успешную карьеру, много путешествовал, в частности, совершил продолжительную поездку с целью осмотра границ России от Якутии и Забайкалья до контролировавшегося тогда Россией острова Корфу.

Участвовал в войнах антинаполеоновской коалиции (1805–1806) и противостоянии с Турцией (1809–1810). В кампаниях 1812–1814 гг. командовал различными «летучими отрядами», в частности, освобождал Голландию.

В марте 1819 г. назначен начальником штаба Гвардейского корпуса. Вопреки тому, что пишет Сергей Муравьев, Бенкендорф оставался в этой должности до декабря 1821 г. и даже успел получить, состоя в ней, осенью следующий чин — генерал-лейтенанта. С 1 декабря 1821 года он был назначен начальником 1-й кирасирской дивизии (входившей в состав Гвардейского корпуса).

Впоследствии осенью 1824 г. — активный участник ликвидации последствий наводнения в Петербурге. При этом в целом в последние годы александровского царствования Бенкендорф не пользовался особенным расположением императора; во время событий междуцарствия он однозначно и активно поддержал Николая I. Член Следственного комитета и один из руководителей следствия по делу декабристов, создал и до самой смерти возглавлял III отделение Его Императорского Величества канцелярии (орган политического сыска), шеф корпуса жандармов.

(*12)↩ Иван Федорович Паскевич (1782–1856) — генерал-лейтенант, происходил из малороссийского казацкого рода, сын состоятельного помещика. Обучался в Пажеском корпусе, ко времени окончания обратил на себя внимание Павла I и был назначен его флигель-адъютантом. В 1805 г. был отправлен в действующую армию, участвовал в русско-турецкой войне 1806–1812 гг., где в итоге уже через 11 лет после окончания корпуса командовал дивизией и имел чин генерал-майора.

Во главе дивизии участвовал в кампаниях 1812–1814 гг. (в частности, в Бородинском сражении оборонял один из редутов батареи Раевского).

С 1817 года состоял при великом князе Михаиле Павловиче, вначале при его путешествиях по европейской части России и по Европе, затем — после его назначения генерал-фельдцейхмейстером. С выступлением гвардии к западным границам был назначен командиром 1-ой гвардейской дивизии, а с февраля 1825 г. — 1-м пехотным корпусом, расположенным в Митаве. Впоследствии — член Верховного уголовного суда на декабристами; летом 1826 года был назначен командовать войсками Кавказского корпуса, вначале при сохранении верховной власти Ермолова (которому Николай I не доверял), а затем и единолично. Командовал военными действиями в русско-персидской и русско-турецкой войнах. В результате к России были присоединены земли, населенные армянами, и Паскевич получил титул графа Эриванского. В 1830 г. после смерти И. И. Дибича возглавил подавление польского мятежа, по итогам получил титул светлейшего князя Варшавского, был назначен наместником Польши и оставался им вплоть до смерти; в 1848–1849 командовал подавлением венгерского восстания, во время крымской войны был назначен на дунайский театр войны, но вскоре сдал командование из-за контузии.

(*13)↩ В мае 1821 года на должность командира 2-й гвардейской дивизии был назначен генерал-майор Карл Иванович Бистром (1770–1838). Сергей Муравьев не знал, кто именно назначен; «старший по нем генерал» — т. е. следующий по старшинству, по той дате, когда он получил свой нынешний чин. Назначение «по старшинству» было обычной практикой, нарушение этого принципа вызывало пересуды и недовольство.

Карл Иванович (Карл Генрих Георг) Бистром происходил из остзейского дворянства, отец его также находился на военной службе, дослужившись до чина полковника. Участвовал в русско-шведской войне 1788–1790 гг., в кампаниях 1806–1807 и 1812–1814 гг. против Наполеона. С 1799 г. командовал различными армейскими егерскими полками, с 1809 — Лейб-гвардии егерским полком. С 18 октября 1820 г., после отстранения полковника Шварца был назначен командующим Семеновским полком, в этой должности пробыл до получения в Петербурге 18 ноября того же года приказа от Александра I, где командиром полка назначался генерал И. Ф. Удом. С 1821 года по весну 1825 г. Бистром командовал 2-й бригадой гвардейской дивизии, в марте 1825 г. был назначен командующим всей пехотой гвардейского корпуса. Был гуманным и любимым солдатами и офицерами начальником.

В день 14 декабря 1825 г. занял выжидательную позицию, вызвав неудовольствие Николая I, усугубившееся тем, что адъютант Бистрома Е. П. Оболенский был одним из руководителей восстания. После этого, не занимая значительных должностей, оставался в гвардейском корпусе, участвовал в турецкой и польской кампаниях.

Скончался в 1838 г., находясь на лечении в Баварии, был похоронен в своем имении Романовка под Петербургом с воинскими почестями. Офицеры Гвардейского корпуса на свои средства заказали скульптору Клодту памятник в виде бронзового льва на постаменте, а также построили рядом часовню и инвалидный дом для солдат, которые должны были охранять памятник. Памятник сохранился до нашего времени, хотя в XX веке скульптуру дважды сбрасывали с пьедестала и увозили (во время революции и немецкой оккупации). Но оба раза он был возвращен на пьедестал; в настоящее время это территория г. Кингисепп.

(*14)↩ Илларион Васильевич Васильчиков (1777–1847) происходил из семьи обеспеченного новгородского помещика. Начав в 15 лет военную службу, в 1799 г. оказался при дворе, и вскоре после воцарения Александра I получил чин генерал-майора и был назначен генерал-адъютантом при императоре (в возрасте 24 лет). С 1803 г. командовал бригадой в армии, участвовал в кампаниях 1807 и 1809 года, 1812–1814 гг. (командовал дивизией и был ранен в Бородинском сражении). С 1817 г. командовал Гвардейским корпусом и оставался в этой должности до начала 1830-х гг. 14 декабря находился при императоре Николае I и настаивал на применении картечи; был членом Верховного уголовного суда по делу декабристов. Пользовался большим доверием Николая I и занимал впоследствии до смерти различные высокие военные и должности, не участвуя более ни в каких военных кампаниях; получил графский, а затем княжеский титул.

(*15)↩ Н. М. Муравьев был зачислен в действующую армию прапорщиком свиты по квартирмейстерской части, прошел кампанию 1813–1814 гг., участвовал в сражениях, 1 августа 1814 г. переведен в Генеральный штаб. Таким образом, несмотря на военный опыт, он действительно не имел опыта строевой, т. е. фрунтовой службы.

(*16)↩ Возможно, что известный из воспоминаний В. А. Олениной эпизод из детства Никиты Муравьева, когда он не хотел танцевать на детском вечере у Державиных, и на попытку матери уговорить его спрашивал, танцевали ли Аристид и Катон, объясняется в первую очередь тем, что у него не было слуха и чувства ритма, ему плохо давались танцы и он использовал любой предлог, чтобы от них увильнуть (Декабристы. Летописи гос. лит. музея. Кн. 3. М., 1938. С. 484).

(*17)↩ “Ni jamais, ni toujours” (фр. «Ни никогда, ни всегда») — французский фортепианный романс-ноктюрн для исполнения на два голоса (1815). Музыка — M-lle Delieu, слова — Louis-Joseph-Alexandre de Laborde.

7. Васильков. 18 июня

Wasilkoff. Le 18 Juin 1821

Pardon et mille fois pardon, Mon cher Papa, pour les inquiétudes que mon silence vous a données ; la cause en a été toute entière dans le Service pénible, au quel je suis assujetti cependant, Mon cher Papa, depuis mon départ de Хомутец, je n’ai pas laissé passer une semaine sans vous écrire. Je vous écris fatigué, enroué, et par dessus tout ennuyé ; et la raison de cela, c’est que nous exerçons huit heures par jour, et les Dimanches, comme jours de fêtes, quatre pour nous reposer. Vous ne vous figurez pas ce que c’est que ce genre de vie ; comme il agit non seulement sur la phisique mais même sur la morale ; je suis persuadé que vingt ans de ce métier vous mène un homme tout droit au niveau de la brute la plus brute. Mon bataillon d’après avoir passé quelque cinq semaines à Fastovo est venu s’établir ici Dimanche passé, pour les exercices de régiment. Le 26 et 27 de ce mois, nous passons ici la revue de notre Divisionnaire, après quoi, le 4 du mois prochain ³⁷ nous partons pour Белая Церковь, où se reunit toute notre division pour la revue de Général en chef Comte Sachen, qui viendra nous voir le 18 ; 19 et 20 du mois de Juillet ; vous voyez donc, Mon cher Papa, qu’il ne nous reste plus que bien peu de tem[p]s, et qu’il nous faut le regagner à force d’exercice et c’est ce que nous faisons. Au milieu de tout ce vacarme militaire, j’ai une espérance bien douce pour moi, qui me soutient. Mon Colonel m’a promis qu’après la revue de Général en chef, si nous la passons sans encombre, de me laisser aller à Хомутец pour 2 semaines, y serez-vous encore, Mon cher Papa ? Quel plaisir pour moi si je recevois de vous la nouvelle, que je vous y trouverai.

Depuis mon voyage à Kiew, je n’y ai plus été ; et je ne sais pas quelle Démarche le Général R[ajevskj] a fait à mon sujet, et j’ignore leur bon ou mauvais succès. Le Général Rajevskj lui même n’est plus à Kiew, il est dans ses terres avec toute la famille. Je n’ai plus par conséquence de nouvelles de Turquie ; ou de la Guerre déclarée par la Russie ; ici au moins nous n’entendons parler de rien de ressemblant à la guerre ; il faut croire que Mathieu se sera dépêché de vous instruire de faux bruits, (peut-etre même, inventés et morts a Чернигов même). Cette guerre cependant ne seroit pas impossible ; et je le désirerois de tout mon cœur pour les pauvres Grecs, qui sont à se disputer sur des subtilités politiques, quand il s’agit de vérité palpable ; être ou ne pas être ; il paroit que chez eux c’est une vieille maladie, et ce n’est pas ce qui les rend respectables ; mais leur enthousiasme, leur noble élan vers la liberté, voilà leur titres à l’estime des Nations, et il faut espérer, que Dieu, protecteur de la liberté, leur donnera de soutenir jusqu'à la fin leur noble caractère. L'Amérique du train dont elle y va, finira par manger l’Europe ; et ce sera suivant le Système des compensations, mais plus généreux dans leur prospérités, Les Américains, il faut l'espérer, ne nous apporteront que la liberté et l'indépendance et ce sera la plus belle vengeance qu’ils puissent tirer de nous. Cette jeune Amérique est vraiment intéressante; La Nature lui a tout prodigué, et ses habitan[t]s sont dignes d’elle. J’ai lu avec bien du plaisir les № de Сын Отечества que vous avez eu la bonté de m’envoyer ; non pas que ces № soyent intéressants par eux-même, mais c’est que dans ma solitude, cette lecture me rapproche, pour ainsi dire, de monde rêvant. Ces petits querelles de notre Parnasse, puisque Parnasse y a, sont toutes plaisantes ; ces Messieurs ne se refusent jamais le plaisir d’une injure bonne ou mauvaise, et l’article dont vous me faites remarquer l’insolence, Mon cher Papa, m’a surtout frappé par se platitude. Ces gens-la ne savent pas même être insolents de /bonne/ grace ³⁸

. Comment se portent Maman et ma sœur, Mon cher Papa ? Serai je assez heureux pour vous trouver encore a Хомутец vers la fin de juillet ? Si vous pouviez dire oui ! Je baise les mains à Maman et a vous aussi, Mon cher Papa, Votre fils soumis, Serge Mouravieff-Apostol

Si vous aviez la bonté de m’envoyer la Britchka ; elle me serait utile pour la course de Белая-Церковь.

Перевод

Васильков. 18 июня 1821

Тысячу раз прошу прощения, любезный Папинька, за беспокойство, которое вам причинило мое молчание; вина за это целиком на тяжелой Службе, которой я все же подчинен, любезный Папинька, с тех пор как я покинул Хомутец, я не провел ни единой недели без того, чтобы вам написать. Я пишу вам усталый, охрипший, и сверх того полностью раздосадованный; и причиной тому то, что мы упражняемся восемь часов в день, а по воскресеньям, как праздничным дням, четыре часа, чтобы отдохнуть. Вы не представляете себе, что такое этот образ жизни; поскольку он воздействует не только на тело, но и на дух; я убежден, что двадцать лет такого ремесла приведут вам человека прямо на уровень самого скотского скота. Мой батальон, проведя каких-то пять недель в Фастово, обустроился здесь в прошлое воскресенье для полковых учений. 26 и 27 числа сего месяца мы пройдем здесь смотр [проводимый] нашим Дивизионным генералом, после которого, 4 числа следующего месяца, мы отправимся в Белую церковь, где вся наша дивизия объединится для смотра [проводимого] Главнокомандующим Графом Сакеном, который приедет к нам 18; 19 и 20 числа Июля месяца; итак, вы видите, любезный Папинька, что нам остается лишь совсем немного времени, и что нам нужно отыграть его при помощи учений, и именно это мы и делаем. Посреди всего военного шума у меня есть довольно слабая надежда, которая поддерживает меня. Мой Полковой командир (*1) пообещал мне, что после смотра Главнокомандующего, если мы пройдем его благополучно, он позволит мне отправиться в Хомутец на две недели, вы еще будете там, любезный Папинька? Какое удовольствие для меня, если я получу от вас новость, что я найду вас там.

Со времени моей поездки в Киев я больше не был там; и я не знаю, какой Ход Генерал Р[аевский] дал моему делу, и я не знаю, закончилось ли оно успехом или неудачей. Генерал Раевский сам больше не в Киеве, он в своих владениях (*2) со своей семьей. Соответственно, у меня больше нет вестей о Турции; или же о Войне, объявленной Россией; здесь, по крайней мере, мы не слышим, чтобы говорили о чем-то похожем на войну; нужно верить, что Матвей поторопится просветить вас насчет ложных слухов (которые, возможно даже, возникают и умирают в самом Чернигове (*3). Таким образом, эта война не представляется невозможной, и я желал бы ее всем сердцем для бедных Греков, которые ссорятся из-за политических тонкостей, когда речь идет об очевидной правде; быть или не быть; кажется, что у них старая болезнь, и это не то, что делает их достойными уважения; но их энтузиазм, их благородное стремление к свободе, отсюда их право на почтение Наций, и нужно надеяться, что Бог, защитник свободы, позволит им выдержать до конца их благородный характер. Америка, двигаясь тем путем, которым она идет, в конечном итоге поглотит Европу; что произойдет вследствие Системы компенсаций (*4), но более щедрые в своих богатствах, американцы, нужно надеяться, принесут нам лишь свободу и независимость, и это будет самый красивый способ, которым они смогут нам отомстить. Молодая Америка действительно интересна; Природа щедро ее одарила, и ее жители достойны ее. Я с большим удовольствием прочитал Сына Отечества(*5), которые вы были так добры отправить мне; не то чтобы эти № были интересны сами по себе, но дело в том, что в моем одиночестве, это чтение приближает меня, так сказать, к мечтающему миру. Маленькие распри нашего Парнаса, поскольку они есть на Парнасе, абсолютно нелепы; эти Господа никогда не отказывают себе в удовольствии оскорбить, удачно или неудачно, и статья, на дерзость которой вы обращаете мое внимание, любезный Папинька, особенно задела меня своей пошлостью.

Эти люди не умеют даже быть наглыми из милости.

Как чувствуют себя Мама и моя сестра, любезный Папинька? Буду ли я столь счастлив еще застать вас в Хомутце к концу июля? Если бы вы могли сказать да! Я целую руки Матушки и также ваши, любезный Папинька,

Ваш покорный сын,

Сергей Муравьев-Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 52–53.

(*1)↩С 1817 по весну 1823 г. командиром Черниговского пехотного полка был Яков Федорович Ганскау (1786–1841), происходивший из курляндского дворянского рода. В службу вступил с 1805 г. по окончании кадетского корпуса. Участвовал в кампаниях против наполеоновской армии в 1806–1807 и 1812–1815 гг. Участник сражений при Фридланде, Бородине, Кульме и Лейпциге.

После выхода в отставку перешел на гражданскую службу. С 1824 г. — архангельский гражданский губернатор, впоследствии был губернатором в Костроме, Курске и Херсоне, в последней должности скончался в 1841 г. Как во время военной службы, так и в гражданской описывался современниками как человек просвещенный, деятельный и снискавший хорошее отношение подчиненных. В Костромской губернии он заботился об открытии школ и училищ, за что был избран почетным членом Московского университета. Был переведен на следующее место службы, в Курск, после того, как отстраненный им от службы врач, за взятки браковавший рекрутов, написал несколько писем в III отделение, по сути являвшихся доносами на Ганскау. В Курске во время эпидемии холеры Ганскау принимал энергичные и эффективные меры для противодействия распространению болезни, успокоения населения и материального обеспечения больниц и заболевших. В Херсоне при нем было открыто Херсонское морское учебное заведение (ныне — Херсонская морская академия).

Во время квартирования Черниговского полка в Рязанской губернии женился на княжне Александре Дмитриевне Волконской (1797–1843) из рязанской ветви рода. В семье было четыре дочери и два сына.

(Степанов В. Б. По десять копеек с крепостного // Степанов В. Б. Наместники и губернаторы Курского края. 1779–1917 гг. Исторические очерки. Курск, 2005; Рындин И. Ж. Материалы по истории и генеалогии дворянских родов Рязанской губернии. Вып. 2. Вагины — Гюллинги. Рязань, 2007. С. 259–261).

(*2)↩ В 1805 г. мать Н. Н. Раевского Е. Н. Давыдова выделила ему из своих имений в собственное владение Болтышскую экономию, состоящую из сел Болтышка и Ивангород, и нескольких деревень и хуторов. Несмотря на заботы по увеличению имения, Н. Н. Раевский и его семья вплоть до смерти Е. Н. Давыдовой в 1825 г. летом проживали в основном в Каменке, имении его матери, поэтому куда именно — в Болтышку или в Каменку — отправился Раевский с семьей, сказать трудно.

(Бухаров В. Г. К истории Болтышского имения Раевских. // Науковi записки. Серiя: Історичнi науки. Вип. 19. Кiровоград, 2014. С. 12–24).

(*3)↩ Чернигов — город, центр Черниговской губернии, в настоящее время — центр Черниговской области Украины. Упоминается с X в., в том числе византийскими источниками, тогда же появились городские укрепления. Был центром Черниговского княжества, в XIV в. вошел в состав Литовского княжества, в XVI в. отвоеван Московской Русью, здесь была построена крепость для отражения нападений Литвы. Во время Смутного времени сильно разорен в 1610 году, после этого город опустел и начал заселяться только в 1620-х годах, за это время его территория отошла по Деулинскому миру к Речи Посполитой. В 1654 г. по решению Переяславской Рады в составе земель Войска Запорожского вошел в состав России, где в XVIII в. стал центром наместничества, а затем, с 1801 г. — губернии.

С 1802 г. Черниговская и Полтавская губерния составляли Малороссийское генерал-губернаторство. В 1816–1834 гг. его возглавлял Н. Г. Репнин-Волконский. Матвей Муравьев-Апостол был в 1818–1822 гг. его адъютантом, поэтому упоминание его в связи с Черниговом, по-видимому, указывает на какую-то служебную поездку Матвея туда — вместе с Репниным-Волконским или по его поручению.

(*4)↩ Речь может идти о компенсациях, выплачиваемых правительством Соединенных Штатов Америки другим государствам за их колониальные территории и собственным гражданам — по их финансовым претензиям к бывшим владельцам земель. Так в 1803 году у наполеоновской Франции ими была приобретена Луизиана (территория в 2 100 000 км², на которой в настоящее время расположено около десяти штатов). А позже, в соответствии с договором Адамса-Ониса, подписанным 22 февраля 1819 года и ратифицированным в 1821 году, Испания бесплатно передала Соединенным Штатам Испанскую Флориду. Правительство США взяло на себя обязательство оплатить претензии американских граждан к Испании (в основном, за ущерб, понесенный в ходе Первой семинольской войны 1814–1819 гг., так как Испанию обвиняли в поддержке индейцев-семинолов). Для урегулирования этого вопроса в Вашингтоне была создана специальная комиссия, которая с 1821 по 1824 годы собрала 1859 претензий, касающихся 720 инцидентов. По этим искам правительством было выплачено 5 454 545,13 долларов. В целом, несмотря на то, что покупка территорий вместо войны за них, не была новой практикой, только США в течении всего XIX – начала XX вв. пользовались этим механизмом с настолько ошеломительным размахом. Именно подобными тенденциями, ощутимыми уже в первой трети XIX века, могут быть вдохновлены строки о «поглощении Европы» и «щедрости американцев».

(*5)↩«Сын Отечества» — русский историко-политический и литературный (начиная с 1814 года) журнал, издававшийся в Санкт-Петербурге в типографии Н. И. Греча, подробнее о Грече см. в примечании 7 к письму от 14.05.21). Основную работу по отбору и редакции публикаций в начальный период существования журнала выполняли Н. И. Греч и А. Ф. Воейков. Несмотря на перерывы и смену идеологического вектора, выходил почти полвека: с 1812 по 1852 гг. С 1856 г. по 1901 гг. в России выпускались также журнал и газета с аналогичным названием. Издание было еженедельным, номера появлялись в продаже в четверг. Пятидесятистраничные тонкие книжки часто подшивались под один твердый переплет своим же издателем и нумеровались по частям; именно такую подборку мог получить Сергей Муравьев. В 1815–1825 гг. на страницах «Сына Отечества» разворачивались бурные полемики, оттачивалось критическое и литературное мастерство знаковых русских авторов: Н. И. Гнедича, А. С. Грибоедова, П. А. Вяземского, А. А. Бестужева (Марлинского), А. А. Катенина и других. «Дерзкий» тон подобных публикаций, равно как и сосредоточенность на распрях Парнаса в ущерб социально-политическим темам, были визитной карточкой журнала. Эпиграфом к каждому номеру служило изречение Ювенала: “Verba animi proferre et vitam impendere vero” («Высказать душу свою, за правду пожертвовать жизнью», пер. с лат. Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского), — являвшееся также известным девизом Ж.-Ж. Руссо. Однако после декабрьского выступления 1825 г. правдолюбивая и подчеркнуто демократическая позиция журнала уступила место умеренному консерватизму. Влияния и тиражей первой трети XIX века «Сын Отечества» больше не достигал.

^{37↩ “du mois prochain” вставлено над строкой.}^{38↩ Слово под сургучом, прочтение предположительное.}

8. Васильков, 26 июня

Г. Васильков. 26. Июня 1821

Спешу к вам написать несколько строк, любезный Папинька, среди приготовлений к смотру, и к принятию Дивизионного Командира, которого мы ожидаем с часу на час. Я вчера имел удовольствие получить письма ваши от 18го Июня, и вместе 4 экземпляра вашей Ольвии (*1), чтение которой доставило мне приятнейшие отдохновение от моих Ефрейторских Трудов. По желанию вашему, один экземпляр будет доставлен Генералу Орлову, хотя он уже не в Киеве, но, как я полагаю или в Одессе или в Кишеневе; Он будет к нему доставлен Александром Раевским, который должен проехать через Васильков на сих днях; он обещался мне еще в Киеве, в обратной проезд свой непременно меня посетить и приехать даже в Фастово, еслиб я там находился; следственно я его ожидаю, и намерен также подарить ему один из присланных экземпляров, ибо он меня неотступно просил: когда выйдет Путешествие ваше по Крыму (*2), прислать его к нему даже в Грузию (*3). Последнему экземпляру я не нашел еще хозяйна, и сохраню его пока не ³⁹ найду достойного сего подарка, чтобы не метать бисер перед свиньями.

Продолжение письма на французском языке

Savez-vous, mon cher Papa, que votre préface a ajouté, je ne sais pas combien à ma vanité, je suis tout fier d'être celui qui vous a conseillé la publication de cette lettre ; et je me surprends des bouffées d'orgueil, comme cette servante de Curé, qui en parlant de son maître, ne manquait jamais de dire : moi et M[onsieu]r le Curé. Quant à l'ouvrage lui-même, indigne que je suis, que puis-je vous dire autre chose, sinon que la lecture m’en a beaucoup plu, et que quoique je le connusse déjà, je l’ai relu avec le même attrait que la première fois ; et que je me promets le plaisir de la relire plusieurs fois. J'étois entrain, mon cher Papa, de causer ⁴⁰ long-tem[p]s avec vous, mais on vient me déranger ; Le Général va bientôt arriver, il faut que je me dépêche d’aller au bataillon, Je vous envoye cette lettre informe, en vous demandant pardon, mon cher Papa, je ne veux pas laisser passer cette poste sans vous écrire, voilà pourquoi je me décide à vous envoyer mon Griffonnage.

Je n’ai que le tem[p]s de baiser les mains à Maman, d’embrasser tout le monde et de me dire

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод франкоязычной части письма

Знаете ли вы, любезный Папинька, что ваше предисловие усилило, я не знаю насколько, мое тщеславие, я очень горд быть тем, кто посоветовал вам издать это письмо; и я замечаю в себе прилив гордости, как та самая служанка Кюре, которая, говоря о своем господине, никогда не упускала [возможности] сказать «я и господин Кюре»(*4).Что до самого произведения, будучи недостойным, разве я могу вам сказать что-то другое, кроме как что чтение мне очень понравилось и что, хотя я его уже знал, я его перечитал с тем же увлечением, что и первый раз; и что я намереваюсь с удовольствием перечитать его несколько раз. Я собирался долго беседовать с вами, но меня только что отвлекли; Генерал сейчас приедет, и я должен торопиться идти к батальону. Я вам отправляю это неоконченное письмо, и прошу у вас за это прощения, любезный Папинька, я не хотел пропустить эту почту, не написав вам, вот почему я решил отправить вам мои Каракули. Я успеваю только поцеловать руки Матушке, обнять всех и сказать

Ваш покорный сын

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 54–54 об.

Это фрагмент сочинения, состоящего из 25 писем к воображаемому собеседнику, сочетающих в себе путевые и исторические заметки. Сочинение описывает путешествие И. М. Муравьева-Апостола по побережью Черного моря и Крыму в 1820 году. Поездка началась с посещения села Порутина в устье Южного Буга (совр. Николаевская область), в окрестностях которого находятся остатки древнегреческого города Ольвии, а далее И. М. Муравьев-Апостол двинулся в Крым сухим путем. Один из возможных прототипов «воображаемого адресата» этих писем — поэт К. Н. Батюшков (1787–1855), находившийся в родстве с семейством Муравьевых: известно, что в 1818 году они с И. М. Муравьевым-Апостолом встречались в Одессе, где К. Н. Батюшков проводил отпуск и заодно готовил исследование о древней Ольвии (к сожалению, до нас оно не дошло) (А. А. Охременко. «Путешествие по Тавриде в 1820 годе» И. М. Муравьева-Апостола в контексте русского литературного движения 1820-х годов. Симферополь, 2017. С. 14–15). Сам И. М. Муравьев-Апостол также перед путешествием «занимался, почти исключительно, чтением всего того, что, относительно к Тавриде, находится в древнейших повествователях и Географах» (И. М. Муравьев-Апостол. Путешествие по Тавриде в 1820 годе. СПб., 1823).

«Ольвия….» посвящена Сергею Муравьеву-Апостолу со следующим предисловием: «Намереваясь издать путешествие мое по Крымскому полуострову, я читал оное отрывками другу моему С… и между прочими следующее письмо. Он весьма справедливо заметил, что в отношении к Тавриде, Ольвия есть Эписод; и потому желал, чтобы я поспешил изданием оного особливо: исполняю его волю. 16 марта 1821 года».

Ольвия — милетская колония, основанная в VII в. до н. э., подробно описанная в «Истории» Геродота. В V–IV в. это крупный процветающий город, с III века он постепенно приходит в упадок, а окончательно исчезает в IV веке н. э. И. М. Муравьев-Апостол рисует в воображении именно времена упадка в первые века н.э.: величественные развалины и поминутное ожидание набегов варваров. О существовании античных развалин в этой местности известно с конца XVIII века, когда территория входит в состав России, с греческой Ольвией они отождествляются на рубеже веков П. С. Палласом. В 1816 году здесь происходят раскопки и вскрытие древних курганов в присутствии великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича. Но на 1820 год систематических и научных раскопок не ведется, а античное наследие разоряется и используется для строительства новых зданий, о чем И. М. Муравьев-Апостол пишет с возмущением (В. Папанова. Урочище ста могил (Некрополь Ольвии Понтийской). Киев, 2017. С. 8–17).

Привлечение внимание к этой проблеме становится одной из причин издания в 1822 году указа Александра I «О средствах к сохранению древних достопамятностей Тавриды» — о выделении средств на охрану и реставрацию памятников античности.

(*2)↩ Полностью «Путешествие по Тавриде в 1820 годе» было издано в 1823 году.

(*3)↩ С апреля 1819 г. А. Н. Раевский был прикомандирован к Кавказскому отдельному корпусу, которым командовал генерал А. П. Ермолов. На Кавказе он провел несколько месяцев в течение 1819–1820 гг., в 1821 г. он туда так и не доехал, ссылаясь на расстроенное состояние своего здоровья.

(*4)↩ Французский анекдот (здесь: краткая забавная история) о господине кюре, т.е. католическом приходском священнике, и его служанке был распространен в начале XIX века как во Франции, так и за ее пределами, попав в итоге даже в книгу британского юриста, историка английского католицизма и писателя Чарльза Батлера (1750–1832) (Reminiscences of Charles Butler, esq. of Lincoln's Inn. Boston, 1827). Фабула анекдота такова: некто малозначительный настолько горд достижениями своего благодетеля, что начинает упоминать собственное имя прежде, чем его, при описании общих успехов.

Вот как эта история передана у Батлера:

«Французский перевод этого произведения (речь идет о "Житиях святых" преподобного Албана Батлера, английского агиографа XVIII века) выполнил аббат де Годезар. Второе издание книги было озаглавлено "Жития святых господина Батлера и господина Годезара", третье — "Жития святых господина Годезара и господина Батлера", а некоторые последующие издания имели заглавие "Жития святых господина Годезара". Это напоминает часто рассказываемую во Франции историю о служанке французского кюре, которая, гордясь блеском кухонной утвари и порядком, в котором та содержалась, любила демонстрировать ее прихожанам. Сперва она говорила: "Все это — господина кюре", потом: "Все это — господина кюре и мое", позже: "Все это мое и господина кюре", и наконец: "Все это мое"». (Указ. соч. С. 41–42).

В 1833 г. в романе Оноре де Бальзака «Сельский врач», события которого относятся к 1829 г., анекдот получил второе рождение, став элементом биографии эпизодической героини произведения — служанки Жакоты. Прежде чем попасть в услужение к доктору Бенаси, Жакота была служанкой кюре и «любила говорить „мы”» (Бальзак О. Сельский врач. М., 2017. С. 13). Упоминается на страницах романа и до блеска начищенная кухонная утварь, предмет гордости Жакоты, так что можно с уверенностью утверждать: Бальзак отсылает читателя именно к известной и уже ставшей поистине народной истории.

^{39↩ Слово вставлено над строкой.} ^{40↩ Слово вставлено над строкой.}

9. Васильков. 27 июня

Wassilkoff. Le 27 Juin 1821

Mon cher et bon Papa, je viens de recevoir la britchka que vous avez eu la bonté de m’expédier, et sur le champ, j’en fais l’essay, car je pars avec à Kiew, où je dois trouver Alexandre Rajevskj, qui m’a écrit une lettre pour m’engager à venir ; Je vous témoigne toute ma reconnaissance pour votre continuelle sollicitude à mon égard, et je remercie mille fois pour les confitures et le sucre Maman, tout en l’assurant que je n’en ai pas besoin pour conserver de doux souvenirs pour ses bontés pour moi.

Le G[énér]al Neidhart, après avoir passé deux jours avec nous, vient de nous quitter depuis quelques heures pour aller inspecter le régiment de Poltava, le premier jour, que de lundi, nous avons eu [la] revue d’inspection avec toutes les ennuyeux détails ; et aujourd’hui [le] grand exercice avec évaluations ; etc, etc, etc ; Vous communiquerai-je un triomphe dont je fais bien peu de cas, Mon cher Papa ? il le faut bien ; car dans notre petite ville de quoi puis je vous entretenir que de petites choses ? J’ai obtenu des grands remerciements pour mon bataillon, que le G[énér]al dit ne plus reconnaître, pour sa bonne tenue etc. etc. etc.; mais une chose, qui je vous communiquerai avec plus de plaisir, parce que certainement elle vous en sera plus à vous aussi, c’est que toute cette bonne tenue, etc, ne m’a pas coûté un seul coup de bâton, et que je me flatte d’avoir démontré au régiment, où je me trouve, qu’on peut former le soldat russe, avec de moyen plus doux que ceux, en usage ici. Voilà sur quoi porte toute ma vanité, et elle redouble en ce moment que je vous en fait part, Mon cher Papa.

Je ne trouverai a Kiew, personne que le jeune Rajevskj, Son Père fait la tournée de son corps d’armée, et Orloff est déjà à Odessa. Je lui porte, comme je vous ai adressé dans ma précédente, un exemplaire de votre Olvia, et ce sera lui que je chargerai d’en faire tenir une à Orloff ; Mais, Mon cher Papa, je le lui ferai tenir de ma part et non de la vôtre ; car s’il étoit à Kiew, passe encore, mais le lui envoyer à Odessa, avec une épître comme de votre part, c’est trop d’honneur pour lui ; et il ne faut pas le gâter, je me contenterai de lui faire indiquer par Al[exandre] Raievskj que c’est moi qui lui envois l’exemplaire, jugeant que cet ouvrage l'intéressera, et qu'étant su les lieux, il pourra par lui-même vérifier vos conjectures. Suum cuique.

Je ne sais, Mon cher Papa, comment cela se fait, que trois courriers ne vous ont pas apporté de mes lettres ; pendant tout ce tem[p]s d’exercice, occupé continuellement dans mon bataillon, je n’ai cependant pas laissé passer une semaine sans vous écrire, et il faut ou que mes lettres se soyent perdues ou qu’elles soyent encore en chemin ; La semaine dernière, il est vrai, qu’en remettant ma lettre à la poste, j’ai trouvé le receveur ivre-mort ; Est-ce qu’il auroit oublié dans son ivresse de faire partir une lettre ? Je ne le crois cependant pas, car il n’est pas seul dans son comptoir, enfin je me perds dans mes conjectures et ne sais ce que mes lettres deviennent.

Merci, mon cher Papa, pour vos nouvelles de Péloponnèse ; je prends un bien vif intérêt à ces braves Grecs, à qui je désire de tout mon cœur gain de cause ; Il semble que le succès sera de leur côté ; les Turcs eux-mêmes les aident autant qu’ils peuvent, d’abord en les exaspérant par des massacres plus impolitiques encore que cruels, et ensuite en nous cherchant querelle à nous ; Et puis, Mon cher Papa, je suis pour les Héroïnes ; elles sont d’un bon signe dans une guerre nationale ; Quand les femmes s’arment pour la patrie, il ne reste plus aux hommes qu’à vaincre ou mourir; et je désire trop le premier aux Grecs pour les voir exécuter le second.

Je vous écris ou plutôt barbouille cette lettre à la hâte, Mon cher Papa, parce que je pars à l’instant à Kiew ; les chevaux sont prêts ; cette lettre vous sera remise par le conducteur de la britchka, qui me l’a amenée saine et sauve. Il voudroit partir demain et me prie de le charger d’une lettre. Demain de Kiew, je vous écrirai encore, Mon cher Papa ; en présent je ferme cette lettre en vous embrassant de tout mon cœur, Mon cher Papa, et en vous assurant qu’aucune expression ne peut rendre tout ce que j’éprouve pour vos continuelles bontés pour moi.

Votre fils soumis,

Serge Mouravieff Apostol

Je recevoye, Mon cher Papa, par le cosaque le chariot, dont j’ai fait l’acquisition à Krémentchouk, et les selles de bât, dont je ne [ai] plus besoin, et que je pourrai toujours envoyer chercher en cas de marche.

Перевод

Васильков. 27 июня 1821

Мой дорогой и добрый Папинька, я только что получил бричку, которую вы были столь любезны отправить мне, и я сразу же испытаю ее, поскольку я отправляюсь в [ней] в Киев, где встречу Александра Раевского, который написал мне письмо, чтобы побудить меня приехать; Я свидетельствую вам всю признательность за постоянное попечение обо мне, и я благодарю тысячу раз Маменьку за варенья и сахар, уверяя ее, что я и без них сохранил нежные воспоминания о ее щедротах ко мне.

Генерал Нейдгарт, проведя у нас два дня, собирается нас покинуть через несколько часов, чтобы отправиться инспектировать Полтавский полк (*1). В первый день, в понедельник (*2), у нас был инспекторский смотр со всеми его скучными подробностями, а сегодня — большие учения с маневрами etc, etc, etc; Сообщить ли вам, любезный папинька, о триумфе, которым я совершенно пренебрег? Это необходимо, поскольку в нашем маленьком городе о чем я могу вам говорить, кроме мелких событий? Я получил много благодарностей за мой батальон, который, по словам Генерала, не узнать, за его хорошую выправку etc, etc, etc; но обстоятельство, которое я сообщаю вам с наибольшим удовольствием, поскольку оно несомненно доставит такое же и вам, это то, что вся эта выправка etc. не стоили мне ни единого удара палки, и я льщу себя надеждой, что доказал полку, где я нахожусь, что можно выучить русского солдата, используя средства более мягкие, чем те, что употребляют здесь (*3). Вот к чему относится все мое тщеславие, и оно удваивается сейчас тем, что я сообщаю о нем вам, любезный Папинька.

Я не найду в Киеве никого, кроме младшего Раевского; Его Отец объезжает свой армейский корпус, а Орлов уже в Одессе. Я везу ему, как я вам сообщал в предыдущем [письме], экземпляр вашей Ольвии, и именно его я попрошу ее отправить от моего имени, а не от вашего, поскольку если бы он был в Киеве, еще куда ни шло, но отправлять ее в Одессу с посланием будто бы от вас — слишком много чести для него, его не следует баловать, я удовольствуюсь тем, что передам ему с Ал[ександром] Раевским, что это я отправляю ему экземпляр, считая, что этот труд будет ему интересен, и, зная эти места, он может сам проверить ваши догадки. Suum cuique ⁴¹.

Я не знаю, любезный Папинька, как вышло так, что три почты не принесли вам моих писем; за все время учений, занятый постоянно в моем батальоне, я тем не менее не пропускал ни недели без того, чтобы написать вам, и, должно быть, либо мои письма потерялись, либо они еще в пути; На прошлой неделе действительно, когда я принес письмо на почту, то нашел почтмейстера (*4) мертвецки пьяным. Может ли быть, что он в своем опьянении забыл отправить письмо? Я все же этому не верю, поскольку он не один в своей конторе, наконец я теряюсь в догадках и не знаю, что стало с моими письмами.

Благодарю, любезный Папинька, за новости о Пелопоннесе; я испытываю живой интерес к этим храбрым Грекам, которым я желаю от всего моего сердца победы; Кажется, успех будет на их стороне; Турки сами помогают им насколько могут, прежде всего ожесточая их резней, скорее политически недальновидной, пусть даже и жестокой, а затем — ища ссоры с нами; Кроме того, любезный Папинька, я на стороне Героинь; они — добрый знак в национальной войне (*5); Когда женщины берутся за оружие ради своей родины, мужчинам остается только победить или умереть, и я слишком желаю первого для Греков, чтобы видеть, как над ними исполнится второе.

Я вам пишу или скорее царапаю это письмо в спешке, любезный Папинька, поскольку я немедленно уезжаю в Киев, лошади готовы, это письмо будет передано вам кучером брички, который доставил ее мне в целости и сохранности, и он просит меня дать ему письмо. Завтра из Киева я напишу вам снова, любезный Папинька, а сейчас я заканчиваю это письмо, обнимая вас от всего моего сердца, любезный Папинька, и уверяя вас, что любые слова не могут передать то, что я испытываю к вам за вашу доброту ко мне.

Ваш покорный сын,

Сергей Муравьев Апостол

Я получил, любезный Папинька, от казака повозку, которую я приобрел в Кременчуге, и вьючные седла (*6), которые мне больше не нужны и за которыми я всегда смогу послать в случае похода.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 56–57.

(*1)↩ Полтавский пехотный полк в 1821 г. входил в 9-ю дивизию 3-го пехотного корпуса 1-ой армии вместе с Черниговским, Алексопольским, Кременчугским пехотными полками и 16-м и 17-м егерскими. С 4 ноября 1819 по 27 декабря 1825 г. командир полка — полковник В. К. Тизенгаузен 2-ой, с 1824 г. состоял в Южном обществе. До апреля 1821 г. полк дислоцировался в Полтаве, с июля 1821 г. — в местечке Ржищеве Киевской губернии в 80 верстах от Киева.

(*2)↩ «Этот понедельник» — это день написания письма, 27 июня 1821 г.

(*3)↩ Хотя Воинский устав о пехотной службе, принятый в 1811 г., определял телесные наказания павловской поры как недопустимые в учении солдат и призывал применять их лишь в самом крайнем случае («только для нерадивых, но и тут… с умеренностью и осторожностью»), палочная дисциплина в армии процветала. Даже искоренение телесных наказаний в гвардейском Семеновском полку, где служил Сергей Муравьев, нельзя было назвать абсолютным. В ходе учений палки действительно не применялись (до появления полковника Шварца, см. о нем примечание 5 к письму от 02.07.21), однако солдат могли наказать телесно за неоднократные и злостные нарушения дисциплины или уголовные проступки — нанесение увечий, кражу. Впрочем, обычно в полку все же использовали более мягкие наказания, такие как уменьшение жалованья (так называемый перевод на младший солдатский оклад).

(*4)↩ Васильковским почтмейстером в 1821 г. был титулярный советник Иван Васильевич Фузеретте. Он занимал эту должность с 1813 по 1829 гг.

(*5)↩ Для национальных революций, охвативших в первой трети XIX века три континента, появление женщин-борцов за свободу не было редкостью. Однако именно героини Греции завоевали в России признание и народную любовь. Так поэт В. В. Капнист (см. о нем в примечании 14 к письму от 04.04.21), написавший атрибутируемое 1821 или 1822 годом стихотворение «Воззвание на помощь Греции», не обошел вниманием и воинственных греческих женщин:

Одним все духом, млад и стар,

И жены, вспламенясь ко брани

Отважныя простерли длани, —

И смертный отражен удар.

(Капнист В. В. Избранные произведения. Л., 1973. С. 319).

Наиболее известными героинями войны за независимость Греции от османского ига были Ласкарина (наст. имя Мария) Бубулина, Домна Висвизи и Манто (Магдалина) Маврогенус.

Ласкарина Бубулина (1771–1825) — уроженка острова Спеце арнаутского происхождения (арнауты — православные албанцы). После смерти мужа, богатого судовладельца Димитриоса Бубулиса, стала наследницей его состояния. Спонсировала организацию «Филики Этерия» и была единственной женщиной, принятой в ее ряды. На свои средства содержала небольшой флот из восьми военных кораблей, принимала активное участие в сражениях греческой войны за независимость на палубе построенного ей корвета «Агамемнон». Погибла в бытовой потасовке. По утверждению современников, Бубулине посмертно присвоили звание контр-адмирала флота Российской империи, однако приказа об этом или иных официальных документов не сохранилось.

Домна Висвизи (1783 или 1784–1850) родилась в г. Энос (совр. Энез) в Восточной Фракии, росла в богатой семье. В 1808 г. стала супругой судовладельца Антониса Висвизиса, члена «Филики Этерия», в браке было пятеро детей. С началом греческой революции приняла участие в боевых действиях на бриге своего мужа, носящем название «Каломира» («Счастливица», дословно «Хорошая судьба»). После нападения османских войск на Энос покинула город с мужем и детьми на борту того же брига. Принимала участие в нескольких морских стычках, помогала осуществлять десант отрядов Дмитрия Ипсиланти в г. Стилис. Смерть мужа в 1822 г. либо от случайной пули, либо в результате заговора, не охладила Домну Висвизи — и до 1823 г. она продолжала участвовать в боевых действиях как капитан «Каломиры». Исчерпав средства семьи, передала потрепанный корабль повстанцам в качестве брандера. После этого жила бедности, потеряла трех из пяти детей во время эпидемии чумы, обращалась за помощью в том числе и к И. А. Каподистрия, который в итоге выделил ей вспомоществование. В начале 30-х гг. второй раз вышла замуж и до своей смерти проживала с мужем и дочерью в г. Пирей.

Старший сын Домны Висвизи, Димитриос-Фемистокл обучался в Париже в числе детей греческих повстанцев, привезенных во Францию в 1825 г. Его литографический портрет стал наиболее известным образом «молодого эллина» и продавался огромными тиражами. На эти средства прогречески настроенные круги Парижа закупали для греков продовольствие, медикаменты и боеприпасы.

Дочь Домны, Мариорица, в 1829 г. написала и опубликовала национальной прессе статью о своем отце.

Манто Маврогенус (1796–1848) — родилась в богатой купеческой семье в Триесте, владела тремя языками, воспитывалась в аристократическом окружении. С началом войны за независимость Греции примкнула к «Филики Этерия»; также как и Бубулина, за свой счет оснастила несколько кораблей, снабжала повстанцев, ездила в Европу и призывала оказать помощь сопротивлению (известно, например, ее пламенное обращение к женщинам Парижа). Российским правительством Маврогенус было присвоено почетное звание генерал-лейтенанта. Была помолвлена с Дмитрием Константиновичем Ипсиланти (1793–1832), братом Александра Ипсиланти, однако брак не состоялся по политическим мотивам. Последние годы, так и не сумев расплатиться с многочисленными долгами, доживала в бедности на острове Парос.

(*6)↩ Седла делятся на верховые и вьючные, предназначенные для перевозки грузов. На вьючном седле нет сидения и креплений для стремян, зато есть дополнительные прокладки для потника, и различные крепления, ремни и крюки для грузов. Чаще всего такие седла поставлялись сразу в комплекте со специальными вьючным чемоданами.

^{41↩ (Лат.) Каждому свое.}

10. Киев, 28 июня

Кiевъ 28-го Июня 1821. года.

Me voilà à Kiew, Mon cher Papa, et mon premier soin est de remplir ma promesse en vous écrivant ; je ne sais si vous recevez cette lettre dans son ordre chronologique, c’est-à-dire, après celle qui vous sera venise par le Cosaque, conducteur de la Britchka ; mais en tout cas l’une ou l’autre vous parviendra ; et c’est tout mon désir, car je ne sais comment expliquer ce que vous me mandez de trois cour[r]iers, qui ne vous ont pas apportés de mes lettres. A Kiew, je n’ai trouvé personne qu’Alexandre Rajevskj ; son Père fait la revue de son corps, et tout le reste de sa famille est allé passer l’été à Odessa. Je puis vous instruire cependant que le G[énér]al a écrit une lettre au P[rin]ce Wolkonskj par rapport à mon passage, et qu’il en attend incessam[m]ent une réponse ; et de plus, qu’il a chargé son fils de me dire, que si l’on lui refusoit mon passage dans son corps comme il le demande, il me promettoit de me présenter au commandement du premier régiment vacant sous son commandement, chose qu’il est persuadé qu’on ne lui refusera pas. Voilà l'état de mes affaires de service ; en tous cas, je me laisserai doucement aller aux circonstances et attendrai tranquillement les événements. Je vous ai mandé, Mon cher Papa, dans une de mes lettres que mon Colonel m’a promis de me laisser passer deux semaines chez vous après la revue du G[éner]al en chef, et je vous ai demandé en même tem[p]s de m’instruire si pour celle époque, c.a.d., vers la fin de Juillet je vous trouverai encore à Хомутец, et point de réponse de votre part, Mon cher Papa ; Dois-je en conclure que ma lettre ne vous est pas parvenue, ou que votre départ étant fixé avant ce terme, mon espérance de vous embrasser encore à Хомутец est illusoire ?

Le 4 du mois prochain nous partons pour Белая-Церковь, fameuse par la course inutile de Nicolas de la 14-ème classe, où nous restons jusqu’au 20, après quoi nous revenons à Wassilkoff, moi, libre enfin de voler à Хомутец.

Nous avons passé agréablement notre matinée avec Rajevskj à lire votre Olvia, qui est une production d’un genre tout nouveau dans notre langue. S’apperciera-t-on à Pétersbourg, tribunal où se rendent les sentences littéraires ? J’ai trouvé cependant une remarque dans votre lettre, qui ressemble à une attaque dirigée contre l’idole du jour contre Караmsин. Vous dites en parlant d’Очаков , que Карамзин raconte en son histoire qu’il a été fondé sur des ruines, на какихъ-то развалинахъ, en lettres italiques mais je sais toute l'innocence de cette remarque et de cet italique, mais je sais aussi l’irritabilité de nos vates, et je crains qu’on ne voye une malice dans cela ; ce n’est peut-être qu’une idée ; mais je connais les hommes du pays et aussi la réputation de méchant qu’on vous a faite, et vous verrez peut-être de hostilités dirigées contre vous ; Aureste cela ne vous touchera certainement pas et cela animera un peu nos journaux.

Il y a un article dans votre avant-dernière lettre, qui m’a fait beaucoup de peine, Mon cher Papa ; c’est celui où vous parlez de vos tracasseries domestiques ; cela vous a donné du chagrin, je le crois bien, mais au moins ce chagrin est-il passé comme un nuage léger ? Je le désire de tout mon cœur.

Nous avons tant bavardé la matinée que je crains de manquer la poste en tardant plus long-tem[p]s ; Je finis donc en baisant les mains á Maman, et en embrassant et mes sœurs et l’aimable inconnue et Vasinka qui certainement continue de dire Гадко! et auquel je me joins pour faire chorus, et en vous baisant les mains à vous mêmes, Mon cher Papa, de toutes les forces de mon cœur.

Votre fils soumis, Serge Mouravieff Apostol

P.S. Alexandre Rajevskj me charge de vous présenter ses respects et de le rappeler à votre souvenir.

Перевод

Кiевъ 28го Июня 1821. года.

Вот я и в Киеве, любезный Папинька, и моя первая забота – выполнить обещание, написав вам; я не знаю, получите ли вы это письмо в хронологическом порядке, то есть после того, которое прибудет вам с Казаком, кучером Брички; но в любом случае одно или другое дойдет до вас, и в этом все мои желания, поскольку я не знаю, как объяснить то, что вы мне говорите о трех почтах, что не принесли вам мои письма.

В Киеве я не нашел никого, кроме Александра Раевского; его отец проводит смотр своего корпуса, а все остальное семейство отправилось проводить лето в Одессе. Притом я могу сообщить вам, что Генерал написал письмо князю Волконскому (*1) относительно моего перевода и со дня на день ждет от него ответа, и кроме того, он велел сыну сказать мне, что если ему откажут в моем переводе в его корпус, о чем он и просит, он обещает представить меня к командованию первым же свободным полком под его командованием, – в этом, как он убежден, ему не откажут. Вот состояние моих дел по службе, во всяком случае, я позволяю себе неспешно следовать за обстоятельствами и спокойно ожидать событий. Я сообщил вам, любезный Папинька, в одном из писем, что мой Полковник обещал отпустить меня провести две недели у вас после смотра Главнокомандующего, и я просил вас тогда же сообщить, найду ли я вас в это время, т.е. в конце июля, в Хомутце, – и никакого ответа от вас, любезный Папинька; Должен ли я из этого заключить, что мое письмо не дошло до вас, или, поскольку ваш отъезд назначен на более раннее время, и моя надежда снова обнять вас в Хомутце иллюзорна?

4 числа следующего месяца, мы отбываем в Белую Церковь, известную бесполезной поездкой Николая 14-го класса(*2), – и останемся там до 20-го числа, после чего мы возвращаемся в Васильков, и я волен лететь в Хомутец.

Мы приятно провели утро с Раевским, читая вашу Ольвию, произведение нового жанра для нашего языка. Оценит ли ее Петербург, трибунал, где выносят литературные приговоры? Я нашел между тем одно замечание в вашем письме (*3), которое кажется атакой, ведущейся против кумира нашего времени, против Карамзина(*4). Вы пишете, говоря об Очакове, что Карамзин рассказывает в своей истории, что он был основан на руинах, на каких-то развалинах – курсивным шрифтом (*5), но я знаю всю невинность этой ремарки, и этого курсива, но я знаю также раздражительность наших vates ⁴², и я боюсь, чтобы в этом не увидели злобу; это только выдумка, но я знаю тамошних людей и ту репутацию злого человека, которую вам создали, и вы увидите, возможно, враждебные действия, ведущиеся против вас. В остальном это вас конечно не коснется и оживит немного наши журналы.

Есть один пункт в вашем позапрошлом письме, который меня очень огорчил, любезный Папинька, тот, где вы говорите о ваших домашних неприятностях; это опечалило вас, я уверен, но по крайней мере эта печаль уже прошла, как легкое облако? Я желаю этого всем моим сердцем.

Мы столько проболтали утром, что я боюсь пропустить почту, если задержусь еще больше. Я заканчиваю, целуя руки Матушке и обнимая как моих сестер, так и милую незнакомку, и Васиньку, который, несомненно, продолжает говорить Гадко! и к которому я присоединяюсь, чтобы сказать это хором с ним, и целуя руки вам самому, любезный Папинька, изо всех сил моего сердца.

Ваш покорный сын

Сергей Муравьев Апостол

P.S. Александр Раевский велел мне передать вам приветы и просит вас помнить о нем.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 58-58об.

(*1)↩ Письмо Н. Н. Раевского о переводе Сергея Муравьева к нему в корпус демонстрирует скорее осторожность по отношению к опальному офицеру, чем заинтересованность генерала:

Милостивый Государь!
Князь Петр Михайлович!

Начну благодареньем что вы не докладывали о моем желаньи иметь при мне адьютантом Лейб Козачьего Орлова, я не знаю сего постановления: теперь другая просьба поступить так с первой буде вы разсудите за благо, вы сие увидите из письма Муравьева при сем приложеннаго, — я считаю что он будучи у меня он стоить(?) будет места как у Генерала Рота, а в протчем я никаких особых притчин не имею хлопотать о его переводе, просит что он уже служил при мне, и помнит мои ему услуги. <...>
Имею честь быть с совершенным почтением и преданностию
Вашего Сиятельства
Милостиваго Государя покорный слуга
Николай Раевский
1821 Майа 26го
Кiев.
(РГВИА. Ф. 395/ Оп. 73/ Отд. 2. Д. 562. Л. 1).

(*2)↩ 14-й класс — низший классный чин Петровской Табели о рангах. В гражданской службе коллежский регистратор, в военной до 1884 г. — прапорщик. 14-й классный чин до 1826 г. давал право на личное (для гражданских) или потомственное (для военных) дворянство, хотя и с ограничениями на покупку земель и крепостных. Позже — лишь звание почетного гражданина.

Личность «Николая 14-го класса», а также подробности его «бесполезной поездки» в Белую Церковь установить не удалось.

(*3)↩ Речь явно идет об одном из писем (глав) «Путешествия по Тавриде», а не о личной переписке.

(*4)↩Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) — поэт, писатель, публицист и историк. Крупнейший представитель сентиментализма, один из создателей современного русского языка. Автор «Истории государства Российского» — сочинения, которое фактически открыло русскую историю широкой публике и послужило материалом для сюжетов множества исторических художественных произведений. В дальнейшей переписке его сочинения упоминаются неоднократно: его широко читают, цитируют и обсуждают.

(*5)↩Речь идет о примечании к упоминанию античного «приморского города Алектроса» в «Ольвии» (на стр. 12 указанного ранее издания). Примечание следующее: «Очаков. Н. М. Карамзин говоря о заложении крепости сей Крымским ханом Менгли Гиреем упоминает при том, что она была основана на каких-то развалинах. Ист. Г. Рос. том VI стр 222, 1-го изд». И. М. Муравьев-Апостол цитирует здесь следующий пассаж из Н. М. Карамзина: «В 1492 году новый Посол Иоаннов, Лобан Колычев, убеждал Менгли-Гирея воевать Литовские владения, представляя, что Ординские Цари злодействуют ему единственно по внушениям Казимировым. Хан ответствовал: «Я с братом моим, Великим Князем, всегда один человек, и строю теперь при устье Днепра, на старом городище, новую крепость, чтобы оттуда вредить Польше». Сия крепость была Очаков, основанный на каких-то древних развалинах». Вероятнее всего, выделяя курсивом «какие-то развалины», И. М. Муравьев-Апостол иронизирует над тем, что Карамзин не устанавил связи между городом Алектросом (Алектором) и Очаковым, по его мнению, очевидной. Сарматский город Алектрос упоминается также в приложенной к «Ольвии» речи Диона Хрисостома (I–II вв.). В примечании к ней И. М. Муравьев-Апостол уверенно отождествляет Алектрос с Очаковым, и так вслед за ним делают многие позднейшие исследователи. Однако современные ученые-археологи не могут с точностью установить такое тождество, вопрос по-прежнему остается открытым (Беляева С. А. Турецкая крепость Озю (Очаков). // От Стамбула до Москвы. М., 2003. С. 161).

^{42↩ (Лат.) 1) прорицатель, провидец, пророк; 2) вдохновенный песнопевец, поэт; 3) учитель, корифей.
Отсылка к латинской же цитате “irritabile genus vatum” , «ревнивое племя поэтов» (Гораций). Цитата полностью приведена в письме от 17 июля 1823 года из Бобруйска.}

11. Васильков, 2 июля

Wassilkoff. Le 2 Juillet. 1821.

Me voila de retour de Kiew, Mon cher et bon Papa, et je ne veux pas laisser passer cette poste sans vous écrire ; j’ai passé trois jours à Kiew, en tête-à-tête avec Alex[andre] Rajevskj de la manière la plus agréable du monde. C’est un jeune-homme, qui gagne beaucoup à être connu, et comme il seroit à souhaiter qu’il y en eut beaucoup en Russie ; en un mot, Mon cher Papa, il y a tout-à-fait ma conquête. Jugez combien j’ai eu de peine, après trois jours aussi agréablement passés en entretiens sur des matières grandes et élevées, Jugez combien j’ai eu de peine à revenir prendre mon collier de misère, et à m’occuper prosaïquement d’exercer mon bataillon. Nous avons quelques changements dans nos dispositions pour la revue. Au lieu de partir d’ici le 4. nous ne partons plus que le 10 et nous nous en retournons le 20 de Белая-Церковь ; Cette nouvelle disposition est beaucoup plus avantageuse pour nous ; car plus tard nous nous rassemblerons en camp de Division et moins nous serons fatigués par les exercices de division qui sont la chose la plus terrible du monde, à cause de la longueur de chaque manœuvre. Puisse-je espérer, Mon cher Papa, en retour de la revue, si j’obtiens la permission de venir à Хомутец, de vous y encore trouver ? Voilà qui seroit pour moi un délicieux repos après toutes nos fatigues. Je crains bien cependant que vous n’ayez déjà décidé votre départ ; En tout cas, instruisez-moi de vos dispositions pour que je puisse régler d’après les miennes.

J’ai reçu par différentes voyes diverses nouvelles de Pétersbourg qui n’ont rien d’intéressant ; ce sont des avancements, des changements, etc, toutes choses qui ont lieu tous les jours. Bibikoff me donne cependant une nouvelle désagréable ; La demande du G[énér]al Rajewskj, adressée au P[rin]ce Wolkonskj, a été refusée, sous prétexte qu’il n’y a pas de raison plausible pour me faire passer. Le G[énér]al m’a fait dire par son fils qu’il me présenteroit au commandement du premier régiment vacant de son Corps. Je ne suppose pas que cette seconde demande lui soit plus accordée que la première, mais comme je ne suis pas extrêmement ivre d’ambition, ce désappointement ne m’est pas tellement désagréable, que je m’en désespère.

Un Colonel de notre ci-devant R[égimen]t Вадковский, vient d’être livré a une commission militaire sur la demande d’un G[énér]al Лаптьевъ, qui s’est plaint de ce que Wadkovsky s’est conduit grossièrement contre lui. C’est un officier très-distingué, et qui dans la jugement de Schwartz a dit des choses, qui ont pu être désagréables aux Chefs ; je crains bien qu’on ne profite de cette occasion pour le punir de sa conduite précédente.

Grâce à vos bontés, je voyage à présent en Grand Seigneur, et ma Britchka est extrêmement commode. Votre Colonie est-elle augmentée, Mon cher Papa, de la famille de Brave docteur Lan ? Hélène m'écrivoit dans sa dernière lettre qu’on l’attendoit incessamment. Nous ne savons rien ici en fait de politique. On parle de guerre avec les Turcs ; et d’un nouveau Congrès à Vienne ou tous les Souverains Européens, y compris le Roi d’Angleterre, doivent se réunir pour prendre à l’égard de la Turquie les mesures convenables ; Voilà tout ce que j’entends dire. Mes lettres vous parviennent-elles plus exactement qu’avant ? Je vous en ai écrit une pendant les trois jours que je suis resté à Kiew ; et le Cosaque, conducteur de la Britchka, doit vous en remettre une autre.

Adieu, Mon cher Papa, je vous baise les mains ainsi qu’à Maman et suis pour la vie Votre fils soumis,

Serge Mouravieff Apostol

Перевод

Васильков. 2 июля 1821.

Вот я и вернулся из Киева, дорогой и добрый Папинька, и я не хочу пропустить эту почту, не написав Вам; я провел три дня в Киеве, тет-а-тет с Александром Раевским самым приятным в мире образом. Это молодой человек, который многое выигрывает, когда его узнаешь, и как хотелось бы, чтобы таких, как он в России было много; одним словом, любезный Папинька, он совершенно меня покорил. Судите, с каким трудом, после трех столь замечательно проведенных дней в беседах о значительных и возвышенных вещах, Судите, какого труда мне стоило вернуться к моему тяжкому будничному труду и прозаически заняться учениями моего батальона. У нас несколько изменений в диспозиции смотра. Вместо того, чтобы отправиться отсюда 4-го [числа], мы отправимся лишь 10-го, и 20-го мы вернемся из Белой Церкви; Новая диспозиция гораздо более выгодна для нас; так как мы позднее соберемся в Дивизионном лагере, и меньше будем утомлены дивизионными учениями, самой ужасной вещью в мире из-за длительности каждого маневра. Могу ли я надеяться, любезный Папинька, по возвращении со смотра, если я получу разрешение приехать в Хомутец, все еще застать Вас там? Вот что было бы для меня чудесным отдыхом после всех наших тягот. Я боюсь, однако, как бы Вы не решили уже уезжать; В любом случае известите меня о Вашей диспозиции, чтобы я мог в соответствии с ней определить свою.

Я получил разными путями различные новости из Петербурга, которые ничем не интересны; это продвижения по службе, переводы, etc., все, что всегда и происходит. Бибиков (*1), однако, сообщает мне неприятную новость; прошение Генерала Раевского, адресованное князю Волконскому, было отклонено, под предлогом, что нет приемлемой причины для того, чтобы перевести меня (*2). Генерал передал мне через своего сына, что он представит меня к командованию первым свободным полком своего Корпуса. Я не предполагаю, что его второе прошение будет принято лучше, чем первое, но, поскольку я не слишком пьян амбициями, это разочарование не столь неприятно для меня, чтобы я из-за него отчаивался.

Полковник нашего прежнего Полка Вадковский(*3) только что был передан под военный суд по запросу Генерала Лаптьева(*4), который пожаловался на то, что Вадковский грубо повел себя по отношению к нему. Это очень достойный офицер, и он по суждению Шварца (*5) говорил то, что могло быть неприятным Командующим; я боюсь, как бы не воспользовались этим случаем, чтобы наказать его за его предшествующее поведение.

Благодаря Вашей доброте, я ныне путешествую как Большой Господин, и моя Бричка необычайно удобна. Ваше поселение не пополнилось ли, любезный Папинька, семьей Славного доктора Лана? Елена (*6) писала мне в последнем письме, что его ждали со дня на день. Мы здесь ничего, фактически, не знаем о политике. Говорят о войне с Турками, и о новом Конгрессе в Вене, где все Европейские Монархи, включая Короля Англии, должны встретиться, чтобы принять в отношении Турции надлежащие меры (*7); Вот все, о чем я слышал.

Доходят ли до Вас мои письма более точно, чем раньше? Я написал Вам одно в течение трех дней, что я оставался в Киеве; и Казак, кучер Брички, должен передать вам другое.

Прощайте, любезный Папинька, я целую руки Вам и Матушке и остаюсь на всю жизнь Вашим покорным сыном,

Сергей Муравьев-Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 60–61.

(*1)↩ Илларион Михайлович Бибиков (1790? – 02.02.1860, Москва) — муж второй сестры Сергея Муравьева, Екатерины Ивановны (с 1818 года). В браке родились десять детей, по ветви дочери Екатерины Илларионовны (в замужестве Коробьиной) был продолжен ныне существующий род Муравьевых-Апостолов-Коробьиных.

Принадлежал к псковской ветви старинного дворянского рода Бибиковых. Окончил Дерптский университет. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813 гг. (в отряде полковника Фигнера). Кавалер орденов Св. Анны 2 и 4 ст. и Св. Владимира 4 ст. с бантом; ордена Шведского меча Младшего креста и Прусского за достоинство. С 31 декабря 1813 года определен в Александрийский гусарский полк в чине поручика с назначением адъютантом к саксонскому военному губернатору генерал-адъютанту князю Н. Г. Репнину(-Волконскому), при котором служил вплоть до декабря 1817 г.

С 24 апреля 1819 г. был произведен в полковники с назначением старшим адъютантом Главного штаба русской армии под руководством князя П. М. Волконского. В 1821 г. находился за границей в императорской свите. 2 декабря 1824 г. утвержден в должности директора канцелярии Главного штаба уже под руководством генерал-адъютанта И. И. Дибича. С 30 августа 1825 г. назначен флигель-адъютантом императора с сохранением должности начальника канцелярии Главного штаба. Именно это назначение предопределило тот факт, что 14 декабря 1825 г. Бибиков оказался в гуще событий на Сенатской площади в окружении императора Николая I и при выполнении ряда его поручений был жестоко избит как солдатами бунтующего Московского гвардейского полка, так и представителями толпы, собравшейся у забора, окружавшего строительство Исаакиевского собора. За усердие, точность и верность, проявленную Бибиковым в критический для Николая I день, в 1826 г. тому был пожалован бриллиантовый перстень с императорским вензелем и 10000 руб. единовременно (РГИА. Ф. 1343. Оп. 25. Д. 6166. Лл. 17 — 28 об.).

Однако семейные и дружеские связи Иллариона Михайловича с заговорщиками, вероятно, подорвали доверие Николая I к нему. Впоследствии генерал-майор Бибиков был выведен из императорской свиты и последовательно занимал посты нижегородского гражданского губернатора (1829–1831), калужского гражданского губернатора (1832–1836), гражданского губернатора и генерал-губернатора Саратова (1837–1839).

С 29 октября 1842 по 14 октября 1843 года Бибиков занимал пост директора Департамента хозяйственных дел Главного управления путей сообщения и публичных зданий. Только в 1856 г. Илларион Михайлович был произведен императором Александром II в генерал-лейтенанты и назначен сенатором. Последним местом службы И. М. Бибикова стала Комиссия военного суда при Московском ордонансгаузе, в которой он состоял председателем.

Скончался в Москве 2 или 3 февраля 1860 года (ГА РФ. Ф. 1153. Оп. 1. Д. 233. Лл. 1–4). Его сын М. И. Бибиков писал Н. Н. Муравьеву-Карскому 9 февраля 1860: «После десятидневной болезни скончался…. 6 февраля хоронили» (ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 395. Л. 89). Место его погребения неизвестно.

(*2)↩ В описываемое время И. М. Бибиков, являясь старшим адъютантом Главного штаба и правой рукой генерал-адъютанта князя П. М. Волконского, мог сообщить своему шурину известия о судьбе прошения Н. Н. Раевского частным образом быстрее, чем посредством официальных каналов. Однако официальный ответ Раевскому 21 июня 1821 г. от П. М. Волконского, переданный через А. А. Закревского, называл другую причину отказа:

«Подполковника Муравьева Апостола невозможно перевести из Полтавскаго Пехотнаго полка в один из полков Командуемого Вами Корпуса, ибо он быв замешан по делу бывшаго состава Лейб Гвардии Семеновскаго полка, может быть еще нужен будет к Суду».

(РГВИА. Ф. 395. Оп. 73 Отд. 2. Д. 562. Лл. 4/4 об.)

(*3)↩ Иван Федорович Вадковский (1790–1843) — бывший сослуживец Сергея Муравьева по Семеновскому полку. Из дворян Орловской губернии. В Семеновский полк был определен в 1807 г. Участник войны 1812 г. и Заграничных походов. Отличился под Кульмом, приняв командование 1-ой гренадерской — «государевой» — ротой полка. С сентября 1820 г. на время отпуска полковника Казнакова был назначен командующим 1-м батальоном, который 16-18 октября 1820 г. выступил с требованиями о замене полкового командира полковника Г. Е. Шварца из-за его чрезмерной жестокости и тяжелых условий службы. Привести батальон к повиновению Вадковский не смог, что было вменено ему в вину во время третьего витка расследования причин восстания, когда под следствием оказались уже не нижние чины, а некоторые офицеры этого батальона (кроме самого Вадковского: Н. И. Кашкаров, И. Д. Щербатов и Д. П. Ермолаев — на момент выступления уже вышедший в отставку).

Следствие длилось до апреля 1822 г. Вадковский не признал свою вину и написал Александру I письмо, где излагал свое видение происшествия. Конфирмации судебного приговора от императора не последовало, и Вадковский вместе с остальными осужденными по этому делу офицерами был оставлен в заключении до марта 1826 г., когда уже новый император Николай I велел отправить его сперва в Динабургскую крепость, а потом в том же чине на Кавказ — в Тифлисский пехотный полк. Вышел в отставку в 1827 г. по состоянию здоровья.

Иван Федорович много хлопотал об облегчении участи своих младших братьев-декабристов, Федора и Александра. Умер в 1843 г. в своем имении Петровское Елецкого уезда Орловской губернии, дата смерти определена по письму его брата Ф. Ф. Вадковского к И. И. Пущину от 10 сентября 1843 г.: «Между тем, получил известие о смерти старшего моего брата в ту минуту, когда он собирался упрочить мою будущность! Это был мой брат-кормилица, ибо младший давно мне ничего не посылает...» (Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных: записи прошлого, воспоминания и письма. Подготовил к печати и снабдил примечаниями Е. Якушкин. Под ред. С. В. Бахрушина и М. А. Цявловского. М., 1926. С. 88).

Жена — Елизавета Александровна Молчанова, дети: Варвара (1821–1863), Федор (1824–1880), Екатерина (1829–1882).

(*4)↩Василий Данилович Лаптев (1758–1825) — генерал-лейтенант, в 1818 г. командовал I пехотной дивизией, расквартированной в г. Пскове и его окрестностях. В военной службе с 1776 г., участвовал в войнах с Турцией, подавлении восстания Кюстюшко в Польше в 1792 г., в походах против наполеоновской армии в 1805–1807 гг. Вскоре после этого вышел в отставку, но вернулся с началом кампании 1812 г. и служил до 1815 г., когда вновь отправился в отставку, и опять возвратился на службу в 1818 г.

Генерал приходился дальним родственником княгине Е. Р. Дашковой, в свое время оказавшей ему протекцию по службе; он сопровождал ее в начале ссылки во время правления Павла I. Был дважды женат, оба брака продолжались недолго, единственный сын умер во младенчестве. Отличался вспыльчивым характером, не брезговал рукоприкладством.

Суть претензий генерала Лаптева к Вадковскому такова. Вадковский, отводивший к новому месту службы часть солдат Семеновского полка, которые должны были служить в 1-ой пехотной дивизии под началом Лаптева, раздал им деньги из экономической суммы, несмотря на возражения последнего. Встреченных им пьяных солдат из числа бывших семеновцев Лаптев приказал выпороть, а потом затребовал к себе «для освидетельствования» и внушения: «Вот так-то у нас заставляют повиноваться». Сам Вадковский к тому времени был переведен в полк, относящийся к другому корпусу, поэтому о какой грубости в адрес Лаптева идет речь, неясно. Дело Вадковского и Лаптева должно было разбираться в военном суде, но он не состоялся из-за затянувшегося процесса, связанного с Семеновской историей.

(РГВИА. Ф. 36. Оп. 3/847. Св.1. Д. 6. Дело Семеновского полка. Л. 262–262а об.).

(*5)↩ Федор Ефимович Шварц (между 1783 и 1785 – 1868) — генерал-майор (с 1828 г.), участник военных кампаний 1805 и 1807–1809 гг., Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов; был ранен, имел ряд орденов и золотое оружие за храбрость. Происходил из небогатого рода обрусевших датчан, осевших в Смоленской губернии. Военную карьеру начал в 1797 г., вступив в Псковский гарнизонный батальон, затем служил в Кексгольмском пехотном и Гренадерском графа Аракчеева полку. Получив чин полковника, с 1815 по 1819 г. командовал Екатеринославским 1-м гренадерским полком, квартировавшим в Калужской губернии. С 20 января 1820 г. — командующий столичным Лейб-гвардии гренадерским полком, откуда 14 марта 1820 г. переведен в Семеновский полк. 11 апреля 1820 г. по протекции великого князя Михаила Павловича был назначен командиром Семеновского полка (см. примечание 3 к письму от 13.12.21), заменив в этой должности Я. А. Потемкина. Замещение снисходительного и любимого в полку командира жестким фрунтовиком Шварцем, возвращение им телесных наказаний, практически изжитых в гвардии, — и одновременно неумение полковника завоевать авторитет у собственных подчиненных привели к бунту: «Семеновской истории» 16–17 октября 1820 года. 2 ноября 1820 года приказом Александра I из Троппау Шварц был предан военному суду. 2 апреля 1821 на заседании военно-судной комиссии зачитали мнение И. В. Васильчикова (о нем см. примечание 14 к 02.07.21), в значительной мере изменившее как ход семеновского дела, так и судьбу Сергея Муравьева. Вина Шварца в нем приуменьшалась, а поведение Муравьева приводились в качестве примера действий сознательного офицера (Васильчиков И. В. Мнение командующего отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютанта Васильчикова о Семеновском возмущении 1820 года. // Русский архив, 1870. Стб. 1777–1812). Данный факт мог стать косвенной причиной того, что будучи упомянутым в майском доносе Александру I как член тайного общества, Сергей избежал дальнейших судебных разбирательств (оставшись, однако, под наблюдением властей). Шварц же 3 сентября 1821 г. был признан виновным «в нерешимости лично принять должные меры для прекращения неповиновения» (так как после начала возмущения покинул полк и скрывался), приговорен к смертной казни, но после смягчения приговора «отставлен от службы с тем, чтобы впредь никуда не определять». Несмотря на приговор, в 1823 году Шварц был определен на службу в Отдельный корпусе военных поселений. 20 августа 1828 произведен в генерал-майоры. Спустя больше четверти века продолживший военную службу Шварц снова попал под суд практически по аналогичному обвинению: «злоупотребление властью, обнаруженное жестоким наказанием и истязанием нижних чинов». 14 октября 1850 г. он был отправлен в отставку без возможности вернуться в армию. Кроме того, ему был запрещен въезд в Москву и Санкт-Петербург (снят в 1857 г.).

Академик исторической живописи Вячеслав Григорьевич Шварц (1838–1869) — родной племянник Ф. Е. Шварца. В его семейной переписке часто упоминается как сам дядя, так и незаконный сын Ф. Е. Шварца Алексей Федорович, фамилия которого остается неизвестной.

(Ист.: Вячеслав Григорьевич Шварц: переписка, 1838–1869: к 175-летию со дня рождения. Курск, 2013).

(*6)↩ Елена Ивановна Муравьева-Апостол (1799, Гамбург? – 12.04.1855, Санкт-Петербург?), в замужестве — Капнист. Четвертая сестра С. И. Муравьева-Апостола, младшая дочь И. М. Муравьева-Апостола и А. С. Черноевич. После смерти матери в 1810 г. Елена поступила в Смольный институт благородных девиц вместе со своей сестрой Анной, но, в отличие от сестры, не закончила его: в феврале-марте 1814 г. отец забрал ее из института по причине «весьма слабаго здоровья» (ЦГИА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1460. Лл. 25, 26). До замужества проживала с отцом и его второй супругой, Прасковьей Васильевной, в Москве, Старожилове и Хомутце. Летом 1824 г. вышла замуж за С. В. Капниста, старшего сына поэта и драматурга В. В. Капниста (дата свадьбы устанавливается по письмам С. И., М. И. Муравьевых-Апостолов и Е. Ф. Муравьевой). В браке родились семеро детей. До смерти мужа в 1843 г. проживала в Обуховке, имении Капнистов в Малороссии, позднее — в Москве и Санкт-Петербурге, где и скончалась. Похоронена в Александро-Невской лавре (Федоровская церковь).

(*7)↩ Четвертый и последний конгресс Священного союза состоялся не в Вене (там в 1815 году лишь было подписано соглашение о создании самой организации), а в Вероне, на территории Ломбардо-Венецианского королевства, решением Священного союза и образованного. Встреча проходила с 20 октября по 14 ноября 1822 г. И несмотря на то, что предложение о ее проведении было сделано австрийским императором Францем I через посла в Вене Д. П. Татищева лишь в июне 1822 г., необходимость подобной конференции ощущалась уже в середине 1821 г. (См. Внешняя политика России XIX и начала ХХ века. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия вторая. Т. IV (XII). М., 1980. С. 528).

Король Англии Георг IV (1762–1830) встречу не посетил, однако ее дипломатические представители, равно как уполномоченные Франции и Ватикана, в Вероне присутствовали. Прочие же страны-участницы (Россия, Австрия, Пруссия, Сардиния, королевство Обеих Сицилий, герцогства Тоскана, Модена и Парма) делегировали на конгресс своих правителей.

Основным направлением переговоров в Вероне стали события начавшейся в 1820 г. испанской революции: в результате Франции была дана санкция на ее подавление. Принятие «надлежащих мер» в отношении Турции отошло на второй план, однако «восточный вопрос» (понятие, оформившееся именно на данном конгрессе) забыт не был. Делегаты недвусмысленно осудили борьбу греков за независимость от Османской империи, депутатов временного греческого правительства не допустили на заседание, их декларации и ходатайства не рассматривались. В результате неявной, но ощутимой конфронтации с Англией Российской Империи также не удалось добиться от Турции и таких уступок как вывод войск из Дунайских княжеств, снятия эмбарго на черноморскую торговлю и свободного прохода для российских судов через проливы Босфор и Дарданеллы.

В целом, Веронский конгресс показал, что крупным политическим игрокам Венской системы все труднее находить точки баланса своих интересов, но существование Священного союза все еще оправдывает себя в основном вопросе, для решения которого он и был создан: деле подавления европейских революций.

12. Васильков, 8 июля

Васильков. 8.го Июля. 1821.

№1

Отправляясь завтра в Белую-церковь, пишу к вам, любезный Папинька, письмо сие, ибо полагаю что будучи там, принужден буду посвятить все свое время учениям и службе. И я, любезный Папинька, решился ставить № на письма, отправляемые мною к вам по почте, ибо я вижу что некоторые письма мои к вам не дошли, что я отношу на щет нашего Городского почтмейстера, который вечно пьян и следственно мало рачителен к своей должности; не номеровавши мои письма, мне трудно теперь узнать какие к вам не дошли, но я хорошо помню что я ни одной недели не пропускал чтобы к вам не писать. Vaut mieux tard que jamais ⁴³, и теперь легко можно будет открыть неизправность почты. Ваши же письма все ко мне дошли исправно. Вот вам, любезный Папинька, и мой отчет: он гораздо безпоряднее вашего, но, чтоже делать, я знаю что я самый безпорядочный человек на свете, и сколько до сих пор не бился, но вижу что мне никогда с порядком не познакомиться, постараюсь по крайней мере последовать примеру вашему, и буду вести журнал моей переписки с вами.

То, что вы называете взыскательностью вашей, любезный Папинька, для меня слишком приятно, и драгоценно, что бы когда мне могло в голову прийти считать ее тягостью; а только прошу вас, любезный Папинька, не безпокоить себя сомнениями, когда я не всегда исправно буду к вам писать, ибо в наших пехорических, как вы их называете, упражнениях бывают такие минуты, где ничего не делать есть первое наслаждение, и где до того изленишься, что ни за что пера в руку не возьмешь; а постараюсь однакож так же чтобы таковых минут было как можно меньше.

В Белой-церкви, ожидают меня маневры, смотры и вероятно большая скука; однакож, утешаюсь мыслью, что найду там многих старых товарищей, находящихся со мной в одном корпусе (*1). 26-го числа мы возвратимся и отдохнем; как полагают, около полтора месяца, а там опять примемся за работу.

Здесь до нас ничего не доходит; мы вовсе чужды всему тому, что произходит не в Василькове; по недостатку же внешних известий, мы сочиняем свои собственные; в них ничего нет ни вероятного, ни занимательного, и к сему роду должно, по моему мнению, причислить, разпространившийся здесь слух, что будто князь Репнин (*2) назначен Военным Губернатором в Петербург вместо Гр[афа] Милорадовича, которого жалуют в Губернаторы Малороссии (*3).

Продолжение письма на французском языке

Voilà ce que nous avons de plus intéressant ici ; ce qui peut vous faire aisément sentir, mon cher Papa, le plaisir avec lequel je lis tous les détails que vous avez la bonté de me communiquer sur les Grecs. Si leurs affaires marchent aussi bien que vous l’annoncez, certes je suis de votre avis que nous ne pourrions que leur faire de mal en nous en mêlant ; et je

crois même maintenant que ce n’est plus notre intention, car notre corps, qui a été jusqu’à présent sur le pied de guerre, a reçu en jours-ci l’ordre de se mettre sur le pied de paix.

Combien votre oui m’a fait plaisir, mon cher Papa, je ferai tout mon possible pour m'échapper, en attendant je baise les mains à Maman, à qui je compte apporter si on me laisse venir un roman très-intéressant de Walter Scott, le Romancier à la Mode. Je vous baise les mains à vous-même, mon cher Papa, et j’embrasse tout le monde.

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод франкоязычной части письма

Вот и все, что у нас здесь есть интересного; что позволит вам легко почувствовать, любезный Папинька, удовольствие, с которым я читаю все подробности, которые вы были так добры сообщить мне о Греках. Если их дела идут так хорошо, как вы говорите, я, конечно, согласен с вами, что вмешавшись, мы сможем лишь навредить им, и я также думаю сейчас, что у нас больше нет таких намерений, поскольку наш корпус, который до сих пор был на военном положении, получил на днях приказ перейти на положение мирного времени.

Какое удовольствие доставило мне ваше «да», любезный Папинька, я сделаю все что в моих силах, чтобы ускользнуть; в ожидании я целую руки Матушке, которой я рассчитываю привезти, если мне позволят приехать, очень интересный роман Вальтера Скотта (*4), Модного Романиста. Я целую вам руки, любезный Папинка, и обнимаю всех.

Ваш покорный сын

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 62–63.

(*1)↩ В 3-ем пехотном корпусе служили более десятка бывших семеновских офицеров, переведенных в армию как до, так и после раскассирования полка в 1820 г., а также несколько подпрапорщиков, произведенных в офицеры уже после перевода. Из них М. П. Бестужев-Рюмин и А. Ф. Вадковский — будущие члены Южного общества, капитан А. И. Тютчев — член Общества соединенных славян. Другим было известно о существовании и целях Тайного общества, в их числе можно назвать штабс-капитана А. А. Рачинского — его пытался завербовать в Южное общество М. П. Бестужев-Рюмин (см. Восстание декабристов: материалы. Т. IX. М., 1950. С. 122, 147), и полковника П. А. Набокова, командира Кременчугского пехотного полка (см. Восстание декабристов: материалы. Т. 11. М., 1954. С. 287, Ильин П. В. Новое о декабристах. Прощеные, оправданные и необнаруженные следствием участники Тайных обществ. СПб., 2004. С. 423–430).

(*2)↩ Николай Григорьевич Репнин-Волконский (1778–1845) — урожденный князь Волконский, унаследовал фамилию своего деда по матери, фельдмаршала князя Н. В. Репнина, который не оставил мужского потомства. В военной службе — с 1790-х годов. В Аустерлицком сражении, командуя одним из эскадронов Кавалергардского полка, был ранен и попал в плен, затем отправлен Наполеоном к Александру I для переговоров. Вышел в отставку, исполнял в 1809–1810 гг. дипломатические поручения. В 1812 г. вновь поступает на военную службу, командует 9-ой кавалерийской дивизией в корпусе графа Витгенштейна. Впоследствии, с октября 1813 г., — генерал-губернатор Саксонии, много сделавший для восстановления этих земель. По возвращении в Россию в 1816 г. был назначен губернатором Малороссии и оставался в этой должности до отставки в 1836 г. Проявил себя как гуманный и энергичный администратор, способствовавший хозяйственному развитию Малороссии, открытию здесь новых учебных заведений. Выступал за упорядочение отношений помещиков с крестьянами, подавал императору проект их освобождения.

С 1802 г. женат на Варваре Алексеевне Разумовской (1778–1864), внучке последнего гетмана Малороссии, где ей принадлежали обширные владения. В походах она следовала за мужем и заботилась о раненых. Впоследствии до конца своей жизни занималась благотворительностью. Из детей до взрослых лет дожили три дочери и один сын.

Слухи о новых должностях для Репнина и Милорадовича не подтвердились.

(*3)↩ Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825) — генерал от инфантерии, в 1818–1825 гг. Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор. Из сербского по происхождению дворянского рода; его прадед поступил на российскую службу при Петре I. С 1787 г. — на военной службе (куда формально был записан еще в детстве), участвовал в войне со Швецией, в Швейцарском и Итальянском походах Суворова, русско-турецкой войне 1806–1812 гг. — до 1810 года, когда был назначен Киевским военным губернатором. Эту должность он исполнял до начала кампании 1812 г. (Возможно, это обстоятельство способствовало зарождению слухов о возвращении Милорадовича в Малороссию.)

В кампании 1812 г. при отступлении от Бородина к Москве командовал арьергардом русской армии; участвовал преследовании французов до границ России и в заграничных походах, где в сражениях октября 1813–1814 гг. командовал русской и прусской гвардией. В 1813 г. возведен в графское достоинство.

Милорадович считал себя учеником и последователем Суворова, знатоком души русского солдата, вслед за Суворовым часто обращался к солдатом с вдохновляющими речами. За удаль и любовь к роскоши его неоднократно сравнивали с маршалом Франции И. Мюратом.

В период междуцарствия 1825 г. М. А. Милорадович показал себя сторонником великого князя Константина и не обратил внимания на поступавшие к нему сведения о возмущениях, готовящихся к дню новой присяги. Еще утром 14 декабря он успел доложить новому императору о том, что в городе все спокойно. Дальнейшие беспорядки Милорадович пытался исправить знакомыми ему методами, произнеся зажигательную речь перед солдатами, но получил от восставших две равно смертельных раны и через несколько часов скончался. Его гибель в день 14 декабря добавила к его героическому образу в глазах потомков оттенок трагичности; современники были не столь единодушны и утверждали, например, что он держал сторону Константина, потому что рассчитывал, что тот заплатит его многочисленные долги.

Женат не был, известен многочисленными романами, в частности с балериной Екатериной Телешевой.

(*4)↩ Вальтер Скотт (1771–1832) — шотландский писатель, основоположник жанра историко-приключенческого романа, он написал их более тридцати. Пользовался огромной популярностью во всей Европе и, в частности, в России, вызвал массу подражаний. Большинство его романов оперативно переводились на русский, но еще быстрее — на французский, так что русская публика в основном читала переводы. Новинки 1820–21 годов — это три романа из шотландской истории XVI века: «Аббат» (1820), «Монастырь» (1820) и «Кенилворт» (январь 1821), скорее всего, Сергей Муравьев читает один из них. У каждого из романов самостоятельный сюжет, но действие во всех трех разворачивается вокруг борьбы за английский престол Марии Стюарт и Елизаветы I.

В последующей переписке содержится еще несколько упоминаний Вальтера Скотта, в частности в следующем году Cергей Муравьев посылает приемной матери новый роман — «Пират», а потом в письме из Макавеевки 8 августа 1822 г. радуется, что их мнения о книге совпадают. Так что можно сказать, что Сергей Муравьев следит за творчеством этого писателя и старается читать все новинки.

^{43↩ (Фр.) Лучше поздно, чем никогда.}

13. Васильков, 28 июля

Wassilkoff. Le 28 Juillet.1821.

№2

L’homme propose et Dieu dispose, Mon cher Papa, je viens d’en faire la triste expérience ; après nos fatigues de Белая-церковь, notre régiment est revenu dans nos cantonnements de Wassilkoff ; et moi, je suis allé droit à Kiew, où mon Colonel devoit, d’après sa promesse, m’envoyer la permission d’aller à Хомутец ; mes préparatifs de voyage étoient faits ; déjà je jouissois en idée du plaisir de vous embrasser et de me reposer auprès de vous ; Quand j’ai reçu l’ordre de retourner à Wassilkoff, pour prendre le commandement du régiment pendant l’absence du Colonel. A son retour ici, il a trouvé une lettre qui m'annonçoit, que sa femme, qui est à Rezan, venoit d'accoucher d’un fils, et son cœur paternel lui a suggéré l’idée de demander un semestre pour lui-même ; Le Général en chef étoit à Gitomir ; et cette affaire n’a pas été longue à arranger ; et le billet de semestre en poche il m’a envoyé l’ordre de revenir, et est parti ces jours-ci en me remettant le commandement du régiment, pendant son absence. Jugez, Mon cher Papa, si cela m’est agréable ; j’enrage contre le Destin, qui vient traverser tous les projets, qui me tiennent le plus à cœur ; mais comme ce n’est pas le tout que d’enrager, mais qu’il faut encore prendre un parti ; J’ai pris le seule qui m’a restoit ; Je me suis philosophiquement confiné à Wassilkoff, où je partage assez également mon tem[p]s entre l’ennui et les devoirs de mon service, et sous le souvenir du vilain tour que m’a joué le Colonel qui vient me tracasser de tem[p]s en tem[p]s, je serois assez content ; mais avoir eu la perspective de passer un mois auprès de vous, et devoir réduit à le passer ici, vous avouerez que c’est cruel.

Le Colonel revient vers la fin du mois d'août, et alors je serai libre, et si je ne craignois de faire des projets, je ferois celui de vous aller voir à la fin d'août.

Notre revue a passé sans encombre, et c’est ce qu’il y a de plus heureux. Notre régiment s’est distingué par-tout et nous n’avons reçu de toutes parts que des remerciements et des compliments. Le Bruit a couru au quartier-Général, lors de l’arrivée du Général-en-Chef à Белая-Церковь, que j’etois presenté au commandement d’un régiment ; j’ai été à la recherche de la vérité, et j’ai trouvé que ce n’étoit qu’un effet de la bienveillance de ceux qui l’avoient inventé ; le plus plaisant de tout cela, c’est le Général Neidhart, qui s’est pris d’une amitié tout-à-fait exclusive pour moi. Quand la nouvelle pseudonime de ma nomination au commandement d’un régiment est parvenue à lui, il a jetté les hauts cris ; il a déclaré qu’il ne me laisseroit pas sortir de sa division qu’il auroit aussi au mois de 7bre un régiment vacant, et que c'étoit à moi qu’il le destinoit, comme je savois que tout cela rouloit sur un faux bruit, je n’ai fait qu’en rire ; mais si cela avoit été sérieux, je serois monté sur mes grands chevaux et me serois en allé avec bien du plaisir de la 9ème division, où, malgré l’amitié dont m’honore le G[énér]al Neidhart, je ne désire nullement servir, et pour plus d’une raison.

Nous avons un nouveau Général de Brigade ; c’est quelqu’un que vous avez rencontré ci devant à Pétersbourg ; C’est un M[onsieu]r Мацнев ; sa mère, grande bavarde à qui Dieu fasse paix, étoit de la société de M[ada]me Pouchkine, où vous l’avez rencontrée. Son fils étoit Colonel alors dans les Chasseurs de la garde ; il a été passé Général depuis, et a épousé une polonaise de nos environs. On l’attend ici ces jours-ci, et j’espère que son arrivée rompra un peu la monotonie de l’ennui de Wassilkoff.

On parle beaucoup de guerre chez nous, Mon cher Papa, et c’est à la Turquie qu’on en veut. On dit même ici que la 2ème armée est déjà en mouvement, et nous attendons journellement l’ordre de nous mettre sur le pied de guerre ; quoi qu’il en soit, la saison est tellement avancée que je ne crois pas que nous fassions quelque chose de cela cette année ; mais pour le printem[p]s prochaine, il est très-probable que nous marchons à Constantinople. J’ai l’idée que si nous avons une guerre, elle sera terrible ; Toute l’Europe se mêlera certainement des intérêts de la Grèce, les Anglais surtout, qui, d’après les nouvelles qui nous parviennent, ont l’air de vouloir à toute force brouiller la Turquie avec nous. Le Corps d’Ipsilanti a été dispersé, et lui-même s’est réfugié en Autriche pour passer de là en Morée. Voilà ce que je sais de plus nouveau, quoique peut-être cela soit déjà bien vieux pour vous. Par les nouvelles qu’on nous débite de la Capitale, on parle beaucoup d’un Милостивой Манифест, où sera proclamée une amnistie générale, en célébration de 20 ans de règne évolus ; on l’annonce même comme devant bientôt paraître.

A propos, Mon cher Papa, un certain original, nommé Бестужев-Рюмин, ci devant porte-enseigne du R[é]g[imen]t de Semenovskj, est-il venu vous voir à Хомутец? Je le lui ai expressément signifié, et s’il l’a fait comme je l’ai dit, je suis sûr qu’il vous a parfaitement amusé. C’est un doctrinaire enragé, qui s’est pris d’une belle passion pour moi, et qui doit se trouver dans vos environs à cause d’une revue de notre 7ème division, qui aura lieu à Loubny.

Il y a bien long-tem[p]s que je n’ai reçu de vos lettres, Mon cher Papa, mais j’attribue votre silence à mon propos de vous venir voir à la fin de Juillet. Puisque ce projet en est resté là, ne me refusez pas au moins la consolation de vos lettres.

Хомутец doit être extremement animé dans ce moment. La famille du Docteur est venue augmenter votre colonie, et vous a apporté, comme j’en suis persuadé, l’agrément d’une aimable compagnie. Mathieu aussi, plus heureux que moi doit être auprès de vous. Enfin je me figure Хомутец charmant.

Maman, se rappelle-t-elle de moi, Mon cher Papa ? Je tiens trop à ce souvenir pour ne pas mieux exprimer. Je lui baise les mains et j’embrasse frères et sœurs, et par-dessus tout la nouvelle arrivée, avec laquelle il y a un sort qui m'empêche de venir faire connaissance. Quand je vous écrivois dans une de mes lettres que je craignois que Wassilkoff ne devienne Naples pour moi sous le rapport de nos relations, étoit-ce donc une prédiction ?

Je ne sais, Mon cher Papa, si vous déchiffrerez mon griffonnage, mais la faute en est à moi autant qu’au papier qui boit comme une éponge.

Adieu, Mon cher Papa, je vous baise les mains et n’ai pas d’expressions pour vous dire combien vous êtes aimé de votre fils tout-dévoué,

Serge Mouravieff Apostol

P.S. demain je retourne à Kiew, c’est la seule diversion à l’ennui que j’aye et je la dois à Al[exandre] Rajevskj, de l’amabilité de qui je ne saurois trop à me louer.

*** ⁴⁴

une prière, Mon cher Papa ; si vous aviez un dictionnaire latin-français ou Latin-Russe de trop, je vous demanderois de me l’envoyer.

Перевод

Васильков. 28 июля. 1821.

№ 2.

Человек предполагает, а Бог располагает, любезный Папинька, я только что получил в этом печальный опыт; после наших тягот в Белой-церкви, наш полк вернулся на свои квартиры в Василькове, а я отправился прямо в Киев, куда мой Полковник должен был, по его обещанию, отправить мне разрешение ехать в Хомутец. Мои приготовления уже были сделаны, я уже мысленно наслаждался удовольствием вас обнять и отдохнуть рядом с вами, Когда я получил приказ вернуться в Васильков, чтобы принять командование полком на время отсутствия Полковника. По возвращении сюда он получил письмо, которое объявляло, что его жена, находящаяся в Рязани, только что родила сына (*1), и отцовское сердце внушило ему мысль об отпуске для него самого; Главнокомандующий был в Житомире (*2), это дело было быстро улажено; и, с бумагой об отпуске в кармане, он отправил мне приказ вернуться и уехал на днях, оставив мне командование полком на время его отсутствия. Судите, любезный Папинька, приятно ли мне это; я бешусь на Судьбу, препятствующую всем замыслам, которые мне более всего по сердцу; но поскольку нельзя только лишь злиться, но нужно и принять решение, я принял единственное, которое мне оставалось. Я философически заперся в Василькове, где я делю примерно в равной мере мое время между скукой и обязанностями службы, и несмотря на воспоминания о той злой шутке, что сыграл со мной Полковник, которые беспокоят меня время от времени, я вполне доволен, но, имев перспективу провести месяц с вами и быть должным ограничиться тем, чтобы провести его здесь, — вы признаете, что это жестоко.

Полковник возвращается к концу августа, и тогда я буду свободен, и если бы я не боялся строить планы, я бы построил такой: отправиться повидать вас в конце августа.

Наш смотр прошел без помех, и это то, что лучше всего. Наш полк отличился везде, и мы получили ото всех одни только благодарности и комплименты. В главной квартире во время прибытия Главнокомандующего в Белую-Церковь прошел Слух, что я представлен к командованию полком, я доискивался до истины и нашел, что это был только результат благосклонности тех, которые его придумали; самое приятное во всем этом — это Генерал Нейдгарт, который проникся ко мне совершенно исключительными дружескими чувствами. Когда фальшивая новость о моем назначении командовать полком пришла к нему, он закричал; он объявил, что он не позволит мне выйти из его дивизии, что у него будет уже в сентябре месяце свободный полк, и именно для меня он его предназначает; поскольку я знал, что все это относилось к лживому слуху, я только рассмеялся, но если бы это было серьезно, я бы преисполнился важности и убрался бы с большим удовольствием из 9-ой дивизии, где, несмотря на дружбу, которой меня удостаивает Генерал Нейдгарт, я ничуть не желаю служить и более чем по одной причине.

У нас новый Бригадный Генерал — некто, кого вы встречали прежде в Петербурге. Это некий Господин Мацнев(*3), его мать, ужасная болтушка (*4), упокой ее Господи, была из круга Мадам Пушкиной (*5), где вы ее встречали. Ее сын был Полковником тогда в гвардейских егерях, он стал с тех пор генералом и женился на полячке из наших окрестностей (*6). Его ожидают здесь на днях, и я надеюсь, что его прибытие нарушит немного монотонность скуки в Василькове.

У нас много говорят о войне, любезный Папинька, и именно против Турции. Здесь даже говорят, что 2-ая армия уже в движении (*7), и мы ожидаем со дня на день приказа о переводе нас на военное положение, что бы там ни было, время года уже столь позднее, что я не верю, чтобы мы что-то такое сделали в этом году, но весной следующего года очень вероятно, что мы пойдем на Константинополь. Я думаю, что, если у нас будет война, она будет ужасна; Вся Европа, несомненно, вмешается в интересы Греции, особенно Англичане, которые, согласно новостям, которые к нам приходят, кажется, хотят всеми силами поссорить Турцию с нами. Корпус Ипсиланти был рассеян, а сам он укрылся в Австрии, чтобы пройти оттуда в Морею (*8). Вот что я знаю нового, хотя, возможно, все это уже довольно старо для вас. Из новостей, которые доходят из Столицы, много говорят о Милостивом Манифесте, где будет объявлена общая амнистия в ознаменование прошедших 20 лет царствования (*9), о нем объявляют так, как будто он скоро появится.

Кстати, любезный Папинька, некий чудак, зовущийся Бестужев-Рюмин(*10), бывший подпрапорщик Семеновского полка, приехал ли посетить вас в Хомутце? Я ему это недвусмысленно объявил, и, если он сделал, как я ему сказал, я уверен, что он вас отлично развлек. Это бешеный теоретик, который проникнут ко мне нежной страстью, и который должен оказаться в ваших краях по причине смотра нашей 7-ой дивизии, который будет в Лубнах (*11).

Уже давно я не получал ваших писем, любезный Папинька, я приписываю ваше молчание моему намерению приехать вас повидать в конце июля. Поскольку этот проект тем и ограничился, не откажите мне хотя бы в утешении вашими письмами.

Хомутец должен быть чрезвычайно оживлен сейчас. Семейство Доктора прибыло и увеличило ваше поселение, и принесло вам, в чем я уверен, удовольствие любезного общества. Матвей также, более счастливый чем я, должен быть рядом с вами. Словом, я представляю Хомутец очаровательным.

Вспоминает ли обо мне Маминька, любезный Папинька? Я слишком привязан к этому воспоминанию и не могу выразиться лучше. Я целую ей руки и обнимаю братьев и сестер, и прежде всех — новоприбывшую, c которой судьба помешала мне прибыть познакомиться. Когда я писал вам, что боюсь, как бы Васильков не стал Неаполем для наших отношений, не было ли это предсказанием (*12)?

Я не знаю, любезный Папинька, разберете ли вы мои каракули, но моя вина здесь такова же, что и бумаги, которая впитывает как губка.

Прощайте, любезный Папинька, я целую вам руки и не имею выражений, чтобы сказать, насколько вас любит ваш преданный сын

Сергей Муравьев Апостол

P.S. Завтра я возвращаюсь в Киев, это единственное развлечение в моей скуке, и я обязан им Александру Раевскому, любезность которого я не могу перехвалить.

Одна просьба, любезный Папинька, если у вас есть лишний латинско-французский словарь или Латинско-Русский, я прошу вас отправить мне его.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 64–65 об.

(*1)↩ Супругой Якова Федоровича Ганскау, командира Черниговского полка, была Александра Дмитриевна, урожденная Волконская (1797–1843). Согласно данным о семействе Ганскау, представленным в 1835 г. в Герольдию, их старший сын Михаил родился годом позже, в 1822 г, причем непосредственно в расположении Черниговского полка, где и был крещен полковым священником (Михаил Ганскау впоследствии он служил в корпусе жандармов и был убит на этой службе в 1861 г. в Варшаве). Согласно тем же данным, на год старше его была дочь Варвара (годом раньше родилась старшая дочь, Екатерина). По-видимому, до Сергея Муравьева дошли неточные сведения о том, кто именно родился.

(РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 625. Л. 35, 43 об. Дело о дворянстве Ганскау).

(*2)↩ Житомир — губернский город Волынской губернии, в настоящее время центр Житомирской области на северо-западе Украины. Город возник в древнерусское время: археологические раскопки свидетельствуют о существовании домонгольского поселения, а первое летописное упоминание относится к 1240 г., когда он был разрушен во время монголо-татарского нашествия. В последующие столетия вплоть до XVII в. он еще не раз разорялся татарами. В дальнейшем вошел в состав Великого княжества Литовского, затем — Речи Посполитой. В городе существовал замок, впоследствии разрушенный. В XVI–XVII вв. здесь неоднократно разворачивались события, связанные с борьбой казаков и Польши. Когда по Андрусовскому перемирию 1667 года Киев был присоединен к России, органы городского управления Киева переместились в Житомир, что дало дополнительный стимул к развитию города.

Присоединен к России в 1793 г. по второму разделу Польши, с 1804 г. — центр Волынской губернии (заменил собой в этом качестве г. Новоград-Волынский).

В Житомире находился штаб 3-го пехотного корпуса 1-ой армии, в который входил Черниговский полк.

(*3)↩ Михаил Николаевич Мацнев (1785–1842) — генерал-майор, из семейства орловских дворян. В военной службе с 1801 г., служил преимущественно в егерских полках. участвовал в кампаниях против наполеоновской Франции 1805, 1806–1807 гг. В 1812 г. в составе лейб-гвардии егерского полка участвовал в Бородинском сражении, где был контужен. По возвращении в армию в 1813–1814 гг. командовал полком, затем бригадой, участвовал в походе 1815 г. В дальнейшем служил в составе 10-ой пехотной дивизии, входившей в состав 4-го пехотного корпуса в 1-ой армии.

В начале 1823 г. вышел в отставку, жил с семейством в орловском имении. Скрипач-любитель, участвовал в квартетах, собиравшихся в Орле в в театре отставного генерала С. М. Каменского.

В июне 1821 г. он был назначен командиром 1-ой бригады 9-ой пехотной дивизии, куда входил Черниговский пехотный полк. Параллельно он временно (на 4 месяца, то есть до начала ноября) замещал отсутствующего дивизионного генерала П. И. Нейдгарта. Такие поручения Мацнев выполнял неоднократно, так как до этого в течение нескольких лет не имел собственной бригады под началом, а числился «при начальнике» дивизии.

В семье Мацнева было два сына и дочь. Одного из сыновей, Михаила, в конце 1850-х годов судили за жестокое обращение с крестьянами и домашними, в итоге он был сослан в Сибирь, где и умер; другой, Иван, в те же годы, будучи отставным военным, увлекся идеей применения в армии аэростатов, сам совершал на них полеты во Франции и России, подавал проекты использования их в Крымской войне и, не получив одобрения правительства, совершил в Севастополе несколько полетов на построенном им самим воздушном шаре. На это увлечение он потратил все свои средства.

(См. работы краеведа А. М. Полынкина о роде Мацневых: https://maloarhangelsk.ru/matsnev-general/, https://maloarhangelsk.ru/matsnev-mihail-zlodey/, https://maloarhangelsk.ru/aeronaut-matsnev/; Бахметев Н. И. Записки и дневник Н. И. Бахметева. / Публ. Г. Ф. Соловьевой. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. М., 2003. Т. 12. С. 249).

(*4)↩ Мать М. Н. Мацнева — Варвара Дмитриевна, урожденная Ланская (1759–1817) происходила из семейства смоленских дворян и была родной сестрой екатерининского фаворита Александра Ланского (1758–1784), что позволило ей стать фрейлиной. В семье было еще несколько детей; старший брат Яков был женат на Анастасии Васильевне Грушецкой (1768–1792), старшей сестре Прасковьи Васильевны Грушецкой, мачехи Сергея Муравьева.

Ее муж, отец генерала — Н. М. Мацнев, орловский губернский прокурор, пытался также взяться за государственные поставки муки, но растратил деньги и вынужден был продать в уплату часть владений; известен его портрет кисти Рокотова.

(См.: Полынкин А. М. Мацневы. Николай Мацнев, губернский прокурор. // https://maloarhangelsk.ru/matsnev-nikolay-prokuror).

(*5)↩ Трудно однозначно установить, кто из петербургских представительниц семейства Пушкиных (или Мусиных-Пушкиных) имеется в виду.

Наиболее вероятно, что речь идет о Евпраксии Аристарховне Пушкиной, урожденной Кашкиной (1765–1826), супруге Никифора Изотовича Пушкина (1758–1831), родной тетке матери Сергея Муравьева. Однако в переписке с Ф. П. Ожаровским в 1810-х годах он называет ее иначе: «тетушка Пушкина».

(О семействе Кашкиных см.: Лиуконен Е. А. Отзвуки славных имен. Угличский государственный историко-архитектурный и художественный музей. // https://uglmus.ru/about/publics/otzvuki_slavnih_imen/).

(*6)↩ М. Н. Мацнев был женат на полячке, Эмерике Адамовне (1801–1847), урожденной Абрамович, дочери шляхтича Махновского повета Киевской губернии (Махновка, находящаяся примерно в 150 км к юго-западу от Василькова, близ Бердичева, в то время — город и уездный центр, ныне — село Казатинского района Винницкой области Украины, в 1935–2016 гг. называлось Комсомольское).

Овдовев в 1842 г., она в 1845 г. стала второй женой московского почтмейстера Александра Яковлевича Булгакова, но через два года скончалась.

(*7)↩ Слухи о выдвижении 2-ой армии против турок на помощь восставшим грекам не оправдались.

(*8)↩ Новости о разгроме корпуса Ипсиланти при попытке через территорию Австрии пройти в Морею (подробнее о топониме см. в примечании 10 к письму от 26.05.21) к 28 июля 1821 г. действительно сильно устарели. Основное сражение на территории Дунайских княжеств, после которого надежды на их освобождение были похоронены, произошло 7 (19) июня при Драгашанах. Затем, в июне же, Ипсиланти с немногочисленными сторонниками, а также братьями Николаем и Георгием действительно перешел австрийскую границу, чтобы через Триест попасть в охваченную восстанием Грецию. На это перемещение имелось официальное разрешение австрийских властей, однако после пересечения границы Ипсиланти и его люди были схвачены австрийцами и отправлены в крепость Паланок на территории Закарпатья (она же Мукачевский замок, с 1782 по 1896 — австрийская политическая тюрьма), где провели около двух лет, а затем были переведены в крепость Терезин в Чехии.

В дальнейшем территория Австрии не использовалась греческими повстанцами для транзита войск: в Морею перемещались либо через российскую Бессарабию (неудачная попытка такого перемещения закончилась резней в монастыре Секу), либо через Болгарию и Северную Грецию.

Что же до ожидания близкой войны и прогнозов перевода армии на военное положение, то этими настроениями в середине 1821 г. проникнуто большинство писем современников Сергея Муравьева. Так 21 августа А. С. Пушкин пишет И. С. Тургеневу, прибывшему из Константинополя с миссией Строганова (о нем и миссии см. примечание 16 к 14.05.21): «Если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии» (А. С. Пушкин. Собр. соч. в 10 т. М., 1959–1962. Т. 9. Письма 1815–1830. С. 83).

(*9)↩ Вопреки ожиданиям, никакого Манифеста и амнистии так и не последовало.

(*10)↩ Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (1801–1826) — однополчанин Сергея Муравьева по Семеновскому полку, в дальнейшем его ближайший друг и соратник. Родился в селе Кудрёшки Горбатовского уезда Нижегородской губернии в семье городничего г. Горбатова Павла Николаевича Бестужева-Рюмина и Екатерины Васильевны, урожденной Грушецкой. Был младшим из пяти сыновей, и, по утверждению его племянника К. Н. Бестужева-Рюмина, любимцем своей матери. В 1816 г. вместе с родителями переехал в Москву. Получил хорошее домашнее образование, также слушал лекции профессоров Московского университета. 23 февраля 1818 года получил аттестат Комитета испытаний при Московском университете с оценками «хорошо» и «очень хорошо».

С 13 июля 1818 г. — юнкер Кавалергардского полка, с 12 апреля 1819 года — эстандарт-юнкер. Однако, «по слабости груди», 9 марта 1820 г. был переведен в Семеновский полк (где ранее служили его старшие братья Иван, Николай и Владимир). Состоял в 1 фузилерной роте под началом своего родственника князя Ивана Щербатова, друга Сергея Муравьева, что косвенно подтверждает их совместный круг общения (РГВИА. Ф.801. Оп.77/18. Отд.3. Д.24. Ч.1. Л. 371). После «Семеновской истории» и раскассирования полка переведен 24.12.1820 в Полтавский пехотный полк в том же чине — подпрапорщиком, поскольку, не будучи офицером, не имел права на повышение при переводе из гвардии в армию. Звание прапорщика получил 12 января 1821 года. Согласно показаниям его полкового командира В. К. Тизенгаузена, до июня или июля 1821 г. находился не при полку, а в учебном батальоне при корпусной квартире в г. Кременчуг (Восстание декабристов: материалы. Т. 9. М. 1954. С. 242). С 20 мая 1824 г. — подпоручик.

По словам Сергея Муравьева-Апостола, был принят им в Южное общество в 1822 г.: «...Бестужев-Рюмин, коего я принял в течении 1822-го года» (Восстание декабристов: материалы. Т. 4. М.–Л., 1927. С. 275), возглавлял вместе с ним Васильковскую управу. В 1823-1825 гг. Бестужев активно участвовал в разработке планов восстания, в том числе т. н. «Бобруйского» и «Белоцерковского». С 1824 г. подолгу жил у Сергея Муравьева в Василькове, откуда разъезжал по делам Общества по всей Украине без уведомления своего полкового командира и, очевидно, за собственный счет (Восстание декабристов: материалы. Т. 11. М., 1954. С. 271–272). Вел переговоры с Польским патриотическим обществом в 1823–1824 гг., в сентябре 1825 г., во время Лещинский лагерей, присоединил к Южному обществу Общество соединенных славян.

Его неудачная помолвка с Екатериной Андреевной Бороздиной, родственницей руководителей Каменской управы, и разрыв с невестой по настоянию родителей, послужили одной из причин конфликта между двумя управами в 1825 г.

В декабре 1825 года Бестужев вместе с Сергеем Муравьевым составил «Православный катехизис» и «Воззвание» для агитации в войсках и среди местного населения. Участвовал в восстании Черниговского полка, взят с оружием в руках 3 января 1826 г., 19 января доставлен в Петербург. А. Х. Бенкендорф, участник следствия над декабристами, так характеризовал его в своих воспоминаниях: «наиболее революционно настроенным из них был Бестужев-Рюмин, молодой человек, якобинец по убеждениям, энергичный, честолюбивый, настоящий демон пропаганды» (Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802—1837. М., 2012. С.338). Приговором Верховного Уголовного суда осужден вне разрядов и повешен вместе с С. И. Муравьевым-Апостолом, П. И. Пестелем, П. Г. Каховским и К. Ф. Рылеевым 13 июля 1826 г.

(*11)↩ Лубны — с 1802 г. уездный город Полтавской губернии, в настоящее время город в Полтавской области Украины, районный центр. Возник в древнерусское время как крепость на р. Сула на границе со степью, впервые упоминается в 1107 г., когда около него русские князья нанесли поражение половцам. Был разрушен во время монголо-татарского нашествия, позднее вошел в состав Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой, принадлежал роду Вишневецких, построивших там в конце XVI в. замок, а городу давших герб и Магдебургское право. В 1654 г. в составе Левобережной Украины Лубны вошли в состав России, с 1782 г. — уездный город.

В Лубнах в первой половине 1820-х гг. находился штаб 8-ой пехотной дивизии, входившей в состав 3-го пехотного корпуса 1-ой армии.

(*12)↩ В письме из Богуславля от 6 мая 1821 года Сергей Муравьев иронически сравнивает Васильков с Неаполем в отношении отдаленности того и другого от Хомутца, в котором проживал отец с семьей, и невозможности, в силу занятости по службе, часто приезжать в родовую усадьбу.

^{44↩ Далее вдоль страницы на полях.}

14. Киев, 6 августа

Kiew. 6 août 1821.

№ 3.

On parle beaucoup de guerre, Mon cher Papa, et c’est aux turcs, comme de raison, qu’on en veut ; tout incrédule que je suis pour les bruits populaire, je commence à croire qu’il peut y avoir du vrai dans tout ce qui nous revient ; et différents ordres reçus dans notre corps confirment tout cela. Nous sommes de nouveau sur le pied de guerre, prêts à marcher dans 24 heures ; on parle même d’un plan de campagne par lequel le G[énér]al Ermolov à la tête de plusieurs corps, le nôtre y compris, joint aux Autrichiens sous les ordres du G[énér]al Frimont, marcheroit par Sophie sur Constantinople tandis que le C[om]te Witgenstein à la tête de son armée iroit bloquer les forteresses turques sur le Danube. Les Anglais et les Français, dit-on, consentent aux hostilités ; enfin on dit que nous devons marcher vers la fin de ce mois ; toutes ces énigmes doivent donc s’expliquer bientôt. Je ne sais si tout ce que je vous raconte là se vérifiera à la lettre, mais je suis persuadé qu’il y aura quelque chose et que de plus le règne des Turcs en Europe touche à sa fin. D'après les dernières nouvelles Stroganoff étoit très-mal auprès du Divan, et il avoit tout préparé pour se retenir soit à Odessa soit aux 7 tours ; une partie de sa chancellerie est même déjà arrivée à Odessa. Le Corps d’Ipsilanti ait dispersé en petits détachements de partisans, et fait en ce moment la petite guerre en Moldavie et Walachie, Ipsilanti lui-même s’est réfugié en Autriche pour passer de là en Morée où les Grecs plus forts et plus heureux battent les Turcs sur tous les points. Il y a eu une affaire navale entre les flottes Grecques et Turques où cette dernière a été complèttement battue. Tous les succès des Grecs me font présumer de la vérité d’une expédition de nos troupes en Turquie ; car à présent que nous voyons qu’ils peuvent se tirer d’affaire eux-mêmes certainement nous ne resterons pas oisifs mais nous nous mêlerons de leurs intérêts pour notre propre compte. Voilà, Mon cher Papa, tout mon sac politique vuidé ; je vous raconte là tout ce que j’ai entendu dans tous les coins, et comme cela m'intéresse beaucoup, je vous ai fait part de tout ce que ⁴⁵ je sais. Ce qui me dépite le plus dans tout cela, c’est que je ne pourrai pas faire une course à Hомутец, car àpresent l’absence du Colonel me fixe à Wassilkoff et à son retour il ne sera peut-être plus tem[p]s. Il faut avouer que j’ai été malencontreux cette année-ci ; rien de ce que j’ai le plus désiré ne s’est accompli. Je crains presque de désirer quelque chose, tant je suis sûr qu’elle ne réussira pas.

C’est de Kiew, et de chez Al[exandre] Rajevskj que je vous écris, Mon cher Papa ; c’est lui qui m’a donné quelque unes des nouvelles, que je vous ai communiquées plus haut, et c’est lui qui dore un peu mon existence dans cette contrée. Il est si doux de rencontrer quelqu’un, avec lequel on puisse parler ! et cet homme, malgré sa jeunesse, a tant de lumière que sa conversation est des plus intéressantes, aussi mes voyages sont-ils extrêmement fréquents à Kiew.

Pour Pétersbourg, ne recevant plus depuis long-tem[p]s de lettres de personne, j’ignore ce qui s’y passe. Je sais seulement par une lettre que j’ai reçu de Василий Алексеевич, avec le 9ème volume de Karamzine (présent de Nikita) que Ma Tante est extrêmement tracassée par son procès qui va très-mal ; et que la rupture existante entre elle et les Olenines, rupture, dont la cause vous est connue, n’a pas encore cessée, mais que les preliminaires d’une réconciliation sont déjà mis en avant. La victime ; en attendant, a prospéré et elle est plus grosse et grasse que jamais elle qu’on supposoit absolument devoir descendre au Tombeau. Voilà encore une nouvelle que j’ai apprise ici et qui m’a fort étonné ; Je ne sais au reste si elle [est] vraie. Le Jugement du 1er bataillon de R[é]g[imen]t ci devant Semenovskj a été recommencé. Ceci m'intéresse et peut-être serai je obligé de faire encore un voyage à Pétersbourg.

Aprésent, Mon cher Papa, je vais vous parler de mes propres affaires ; je me porte parfaitement bien, mais ma bourse a furieusement maigré de sorte que je me vois obligé de vous prier de m’aider en quelque chose ; j’ai compté sur mon appointement, mais je ne sais par quelle négligence on n’a pas envoyé ici mon attestat du régiment de Semenovskj, de façon qu’on ne veut pas me payer ici, et que je suis obligé d'écrire au R[é]g[imen]t pour avoir mon attestat qui arrivera Dieu sait quand ! car le R[é]g[imen]t, n'étant plus à Pétersbourg, y ⁴⁶ aura laissé peut-être tous les papiers concernants l’ancien régiment et mon affaire traînera en longueur, et moi en attendant depuis le commencement de l’année je sers sans appointement ; mon seul refuge est donc en vous, Mon cher Papa.

Me pardonnez-vous toutes les incohérences de cette lettre ? La cause en est dans le sommeil qui m’accable, il est deux heures et j'écris pour ne pas laisser passer la poste demain ⁴⁷. Je vous baise les mains, Mon cher Papa et a Maman aussi mes compliments à tout le monde, et suis pour toute ma vie

Votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод

Киев. 6 августа 1821.

№ 3.

Много говорят о войне, любезный Папинька, и имеют в виду, как и следовало ожидать, [войну] с турками; будучи недоверчивым к популярным слухам, я начинаю верить, что во всем, что до нас доходит, может быть и правда, и различные приказы, полученные в нашем корпусе, подтверждают все это. Мы вновь на военном положении, готовые выдвинуться в 24 часа; говорят даже о плане кампании, по которому Генерал Ермолов во главе нескольких корпусов, включая наш, соединенный с Австрийцами под командованием Генерала Фримона (*1), двинется через Софию к Константинополю, в то время как Граф Витгенштейн во главе своей армии будет блокировать турецкую крепость на Дунае. Англичане и Французы, говорят, согласны на военные действия, наконец, говорят, что мы должны выдвинуться к концу этого месяца; все эти загадки должны вскоре разрешиться. Я не знаю, все ли, что я вам рассказываю здесь, исполнится дословно, но я убежден, что что-то будет и что, кроме того, правление Турок в Европе близится к концу. Согласно последним новостям дела Строганова при Диване шли весьма плохо (*2), и у него все готово, чтобы удалиться или в Одессу, или в Семь башен (*3); часть его канцелярии уже даже прибыла в Одессу. Корпус Ипсиланти рассеялся на небольшие партизанские отряды, и в данный момент ведет действия в Молдавии и Валахии, сам Ипсиланти отступил в Австрию, чтобы пройти оттуда в Морею, где более сильные и более удачливые Греки бьют Турок повсюду. Было морское сражение между Греческим и Турецким флотом, в котором этот последний был полностью разбит (*4). Все успехи Греков позволяют мне и вправду ожидать похода наших войск на Турцию; поскольку в настоящее время, когда мы видим, что они несомненно могут выбраться из этого дела самостоятельно, мы не останемся без дела, но мы вмешаемся в их интересы ради нас самих. Вот, любезный Папинька, весь мой мешок политики опустошен; я рассказываю все что я услышал повсюду, и поскольку это меня весьма интересует, я поделился с вами всем, что я знаю. Во всем этом мне более всего досаждает то, что я не смогу совершить поездку в Хомутец, поскольку в настоящий момент отсутствие Полковника меня держит в Василькове, а после его возвращения, наверное, уже не будет времени. Следует признать, что я был несчастлив в этом году; ничего из того, что я больше всего желал, не исполнилось. Я почти боюсь желать чего-либо, настолько я уверен, что оно не удастся.

Я пишу вам, любезный Папинька, из Киева, из дома Александра Раевского; это он сообщил мне некоторые новости, которые я передал вам выше, и именно он несколько украшает мое существование в этих краях. Так приятно встретить кого-то, с кем можно поговорить! и этот человек, несмотря на свою молодость (*5), настолько просвещен, что его разговоры из самых интересных, а мои поездки в Киев чрезвычайно часты.

Что до Петербурга, не получая уже долгое время ни от кого писем, я не знаю, что там происходит. Я знаю только из письма, которое я получил от Василия Алексеевича(*6), вместе с 9-ым томом Карамзина (*7) (подарком Никиты), что Моя Тетушка (*8) чрезвычайно обеспокоена ее судебным делом, которое идет очень плохо; и что разлад, существующий между ней и Олениными (*9), разлад, причина которого вам известна, еще не прекратился, но что предварительные договоренности о примирении уже выдвинуты. Жертва; в ожидании этого, расцвела, и она более, чем когда-либо, толста и жирна, она, которая по безусловному предположению должна была сойти в Могилу. Вот еще одна новость, которую я здесь узнал, и которая меня очень удивила; Впрочем, я не знаю, верна ли она. Суд над 1-ым батальоном бывшего Семеновского полка возобновился. Это меня интересует, и, быть может, я буду обязан совершить еще одну поездку в Петербург (*10).

Сейчас, любезный Папинька, я хочу поговорить с вами о моих собственных делах; я чувствую себя отменно хорошо, но мой кошелек катастрофически исхудал до той степени, что я чувствую себя вынужденным просить вас помочь мне кое в чем; я рассчитывал на мое жалованье, но, не знаю, по чьей небрежности, сюда не отправили мой формуляр из Семеновского полка, таким образом мне здесь не хотят платить, и я вынужден писать в Полк, чтобы получить мой формуляр, который прибудет Бог знает когда! поскольку полк, не находясь более в Петербурге, видимо, оставил там все бумаги, относящиеся к прежнему полку, и мое дело затянется, и я, в ожидании, с начала года служу без жалования (*11); вы моя единственная надежда, любезный Папинька.

Вы простите мне бессвязность этого письма? Причина тому сон, который меня одолевает, сейчас два часа, и я пишу, чтобы не пропустить завтрашнюю почту. Я целую вам руки, любезный Папинька, и Матушке тоже, мои приветствия всем, и я на всю жизнь

Ваш покорный сын,

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 66–67.

(*1)↩ Иоганн Мария Филипп Фримон (1759–1831) — австрийский кавалерийский генерал. Родился в Лотарингии и начал службу рядовым в гусарском полку. Участвовал в войнах с Турцией, подавлении мятежа в Нидерландах и войнах с революционной, а затем наполеоновской Францией. В кампаниях 1799–1800, 1805, 1809, 1813 гг. сражался с французской армией в Италии, в 1815 г. воевал с Неаполитанским королевством. По решению конгрессов Священного Союза в Лайбахе и Троппау Фримон во главе австрийского экспедиционного корпуса в феврале 1821 года была направлен в Италию для подавления Неаполитанской революции. Фримон рассеял армию восставших, в конце марта вступил в Неаполь, где оставался до 1825 г., командуя австрийскими и неаполитанскими войсками.

Слухи о начале новой военной кампании с участием русских войск под командованием Фримона не подтвердились.

(*2)↩ Диван Высокой Порты — законосовещательный орган при султане Османской империи, фактически кабинет министров с великим визирем в роли председателя.

Отношения дипломатической миссии Г. А. Строганова с турецким Диваном неуклонно ухудшались с апреля 1821 г., несколько раз полномочный министр вместе со своей канцелярией готовился к эвакуации в Одессу и даже вынужден был во время беспорядков укрываться в доме английского посланника. Наконец в июле, после эмбарго на товары, перевозимые на кораблях под российским флагом, запрета греческого судоходства и многочисленных случаев преследования православных христиан, Строганов от имени царского правительства поставил Турции ультиматум, который та не выполнила. Это привело к отъезду российской миссии в полном составе в конце июля 1821 г. Эвакуация начала подготавливаться значительно раньше, причем сперва турки пытались помешать дипломатам вывезти бумаги, но этот вопрос был урегулирован. Слухи о грядущем бегстве доходили до России через австрийские и немецкие газеты, русскоязычная пресса политические известия из Турции практически не публиковала. Наконец, 2 августа, миссия прибыла в Одессу, и до середины месяца ее члены оставались в карантине. Таким образом, к 6 августа 1821 г. в Одессе находилась уже не часть, а вся канцелярия Строганова.

(*3)↩ Семибашенный замок (совр. Едикуле, устар. Эдикале) — османская крепость, сокровищница, архив и политическая тюрьма в исторической части Стамбула. Была основана Мехмедом Завоевателем в 1458 г. Название отражало фактический облик сооружения. Замок использовался для изоляции послов и даже целых миссий недружественных Турции стран (одна из башен в честь этого именовалась «Посольской»), а также как место казни. Уже в 1830-е гг. крепость потеряла свое государственное значение, хотя последний узник покинул ее только в 1837 г. После этого замок какое-то время служил казармами и пороховым складом. В 1895 г. был преобразован в музей.

(*4)↩ До нанесения серьезного урона турецкому флоту в июле–августе 1821 г. было еще далеко, однако греки, ограниченные законодательством в использовании корабельной артиллерии, нашли выход: они широко применяли брандеры — суда, нагруженные взрывчатыми и/или легковоспламеняющимися веществами (селитра, сера, смола). При столкновении с кораблем противника брандер поджигали, и его «начинка» детонировала. Именно использование брандеров позволило грекам 8 июля 1821 г. сжечь один турецкий линейный корабль и восемь транспортов, а 24 июля атаковать вражеские суда неподалеку от острова Кос. Возможно, эти события Сергей Муравьев и подразумевал под морским сражением между греческим и османским флотом.

Успех повстанческого флота чуть было не подорвало объединение турецкой, египетской и алжирской эскадр под командованием Измаил-Гибралтара («адмирала Паши Египетского», см. Новости политические: Турция. // Сын отечества, Часть 73. № 44. СПб., 1821), которые провели несколько карательных операций в островной Греции. По-настоящему победоносные сражения греческий флот ждали лишь в середине 1822–23 гг.

(*5)↩ Александр Николаевич Раевский родился 16 ноября 1795 г. и был, следовательно, лишь на три недели моложе Сергея Муравьева-Апостола.

(*6)↩ По-видимому, имеется в виду Василий Алексеевич Плавильщиков (1768–1823) — издатель и книготорговец. Происходил из семьи московского купца, его старший брат Петр был актером и драматургом, младший брат Алексей — чиновником и книгоиздателем.

В. А. Плавильщиков в 1790-х гг. переехал в Петербург, где арендовал вначале Губернскую, а затем Театральную типографию и занялся издательской деятельностью. В частности, в 1794 г. в его типографии был напечатан перевод комедии У. Голдсмита «Ошибки или Утро вечера мудренее», сделанный И. М. Муравьевым (будущим Муравьевым-Апостолом).

Плавильщиков открыл книжную лавку в Гостином дворе, а в 1815 г. — у Синего моста, где также была открыта первая в Петербурге публичная библиотека. Каталог ее книг изданный в 1820 г., насчитывал более 7 тысяч названий. Его библиотека и лавка были местом встреч и общения многих ученых и литераторов.

После его смерти в 1823 г. библиотека и лавка отошли по его завещанию его бывшему приказчику А. Ф. Смирдину.

(*7)↩ IX том «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, вышел через три года после первых восьми, в 1821 году. Он был ожидаемой новинкой и содержал в себе повествование о наиболее драматических событиях правления Ивана Грозного (1560–1584 гг.).

Отец Никиты Муравьева, Михаил Никитич Муравьев (1757–1807), дружил с Н. М. Карамзиным, поддерживал и отчасти покровительствовал ему, Карамзин часто бывал в их доме. Первые тома «Истории…» Никита Муравьев читал запоем и писал критические замечания на них (Записка Никиты Муравьева «Мысли об Истории государства Российского Н. М. Карамзина». // Литературное наследство. Т. 59: Декабристы-литераторы. I / М., 1954. С. 569–598), поэтому неудивительно, что именно Никита Муравьев — в числе первых прочитавших и начавших дарить товарищам новый том.

(*8)↩ Моя Тетушка — Екатерина Федоровна Муравьева (урожд. Колокольцова, 02.11.1771 – 21.04.1848) — двоюродная тетя С. И. Муравьева-Апостола, супруга литератора и просветителя М. Н. Муравьева и мать декабристов Н. М. и А. М. Муравьевых. Принимала деятельное участие в судьбе Муравьевых-Апостолов после того, как в ее московском доме 28.03.1810 скончалась Анна Семеновна, первая жена И. М. Муравьева-Апостола. Екатерина Федоровна взяла на себя воспитание их младшего сына Ипполита, жившего у нее до 1815 года. В ее петербургском доме время от времени подолгу гостили как старшие братья Муравьевы-Апостолы (см. примечание 8 о Н. М. Муравьеве к письму С. И. Муравьева-Апостола от 6 мая 1821 из Богуславля), так и их сестра Анна после ее выпуска из Смольного института (данные устанавливаются по письмам К. Н. Батюшкова и Н. М. Муравьева за 1810–1821 гг.). На момент написания письма проживала в Санкт-Петербурге в собственном доме на Фонтанке.

(*9)↩ Речь идет о длительной тяжбе Е. Ф. Муравьевой с графиней Мусиной-Пушкиной в Межевом департаменте и о ее ссоре с А. Н. и Е. М. Олениными, причина которой осталась невыясненной. В письме от 3 ноября 1821 года Н. М. Муравьев писал матери: «Нельзя бы было заключить трактат с Ол[ениными]. Это бы вас весьма успокоило!» (Муравьев Н. М. Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 2000. С. 224.) В письме от 30 января 1822 года Екатерина Федоровна подробно описывала сыну свои шаги в деле примирения с ними, которое на тот момент так и не состоялось (ГА РФ. Ф. 1153. Оп. 1. Д. 117. Л. 30–30 об.).

(*10)↩ 31 мая 1821 г. начала работу вторая комиссия по расследованию происшествия в Семеновском полку 16–18 октября 1820 г. под началом полковника Жуковского. Работа первой комиссии была признана Александром I неудовлетворительной, поскольку зачинщики выступления так и не были найдены.

(*11)↩ Формуляр или формулярный список — документ, в котором указывались сведения о военнослужащем: его имя, звание, возраст, награды, происхождение, семейное положение, этапы прохождения воинской службы (когда, где и в каком чине служил), участие в боевых действиях и полученные ранения, отпуска, образование и пригодность для дальнейшей службе. Обновлялся 1–2 раза в год. В соответствии с данными из формулярного списка рассчитывалось жалованье (и пенсион) военнослужащего. Семеновский полк, где прежде служил Сергей Муравьев, после «Семеновской истории» 1820 г. был полностью укомплектован заново и находился вместе с остальной гвардией в Западных губерниях (см. примечание 6 к письму от 26 мая 1821 г.). Таким образом, чтобы найти формулярный список офицера из прежнего состава полка, требовались дополнительные усилия.

^{45↩ Слово вставлено над строкой.}^{46↩ Слово вставлено над строкой.}^{47↩ Написано в два слова: “de main”.}

15. Васильков, 13 августа

Wassilkoff. le 13 août 1821.

№4

Je suis extrêmement inquiet de votre silence, Mon cher Papa, voilà la troisième lettre que je vous écris depuis mon retour de Белая-церковь, et jusqu’à présent je n’ai pas une seule lettre de vous, mon imagination est aussi bien prompte à s’allarmer, et je ne puis vous peindre les inquiétudes que votre silence me fait éprouver ; et puis c’est que personne de chez nous ne m’écrit. Aux moins si Helène, Mathieu m’envoyaient deux lignes je serois tranquille, mais le silence est universel, et moi je suis tout attristé dans ma solitude, qui n’est pas trop gaye sans cela, par tout le noir que cela me donne.

Je suis tout-à-fait seul maintenant, Mon cher Papa ; Al[exandre] Rajevskj avec qui je passois mon tem[p]s la plus que je pouvois, est parti ; et je ne sors plus de Wassilkoff ; c’est un ennuy à n’y pas tenir, et si je n’étois vraiment soutenu par l’espérance de vous aller voir vers la fin de ce mois, espérance qui peut fort bien encore être frustrée mais dont j’aime à me flatter, je vous avère que mon courage seroit à bout. Je dois encore à Rajevskj la consolation de quelques livres ; il m’a donné entr’autres une traduction de l’histoire d’Angleterre par Hume, ouvrage que je n’ai jamais lu, et qui fait àprésent tous mes plaisirs. Pour les officiers, qui composent le régiment où je suis, il n’y en a pas un avec lequel je puisse passer mon tem[p]s. Ce sont pour la plupart de braves gens, mais pour la plupart aussi ignorants comme les nobles du moyen-âge qui se faisaient gloire ⁴⁸ de ne savoir ni lire ni écrire ; et à la lettre, le plus savant parmi eux est celui qui peut correctement signer son nom. Voila ma société, Mon cher Papa, plaignez-moi et daignez au moins par consolation m’écrire quelques mots.

Rien de nouveau ne parvient jusqu’à nous. L’on parloit beaucoup d’une marche de notre corps vers la Turquie ; l’on en parle encore mais beaucoup moins, soit parce qu’on a déjà épuisé ce sujet, soit parce qu’en effet ce projet est ajourné. Je commence à croire de nouveau cependant que nous passerons l’hyver ici, et la raison est qu’on accorde des semestres aux officiers et aux soldats ; cependant nous sommes toujours sur pied de guerre.

Je vous ai fait la demande dans une de mes lettres précédentes d’un renfort pécuniaire, Mon cher Papa, ne sachant si mes lettres vous sont parvenues, permettez-moi de vous réclamer la même prière, s’il y a moyen ; car je prévois bientôt la fin de mes finances, et grâce au régiment de Semenovskj qui ne m’envoye pas mon attestat d’appointement, je n’ai rien touché depuis le mois de janvier.

Voilà, Mon cher Papa, ce que j’ai de plus intéressant à vous communiquer sur ce qui me regarde et sur ce qui ne me regarde pas. Car quand une fois je vous ai écrit que je me porte bien, que je m’ennuye, et que je ne désire rien tant que de m’échapper d’ici pour vous aller voir et qu’en attendant mon plus grand plaisir est de recevoir de vos lettres je vous ai tout dit, et je n’ai plus qu’à ajouter que vous êtes aimé de toutes les forces de son âme

par votre fils soumis

Serge Mouravieff Apostol

Перевод

Васильков. 13 августа 1821.

№ 4.

Я чрезвычайно обеспокоен вашим молчанием, любезный Папинька, вот уже третье письмо, что я вам пишу после моего возвращения из Белой-церкви, и до сих пор я не имею ни одного письма от вас, мое воображение довольно скоро на тревогу, и я не могу вам описать беспокойство, которое ваше молчание меня заставляет испытывать; более того, никто из наших мне не пишет. Если хотя бы Елена, Матвей прислали бы мне пару строк, я был бы спокоен, но это всеобщее молчание, и я весьма удручен в моем одиночестве, и без того не слишком веселом, черными мыслями, вызванными всем этим.

Я теперь совсем один, любезный Папинька; Александр Раевский, с которым я проводил свое время, насколько мог, уехал; и я больше не выезжаю из Василькова; это невыносимая скука, и если бы меня не поддерживала надежда поехать к вам к концу этого месяца, надежда, которая может быть обманута, но которой я люблю себя тешить, я уверяю вас, что моя храбрость уже иссякла бы. Я обязан также Раевскому утешением несколькими книгами; среди них он дал мне перевод истории Англии авторства Юма (*1), произведение, которого я никогда не читал, и которое сейчас составляет все мои удовольствия. Что до офицеров, состоящих в полку, где я нахожусь, нет ни одного, с кем я мог бы проводить время. Это по большей части храбрые люди, но по большей части столь же невежественные, как средневековая знать, что хвалилась неумением ни читать, ни писать; и буквально, наиболее ученым среди них является тот, кто может правильно написать свое имя (*2). Вот мое общество, любезный Папинька, пожалейте меня и соблаговолите, по крайней мере в утешение, написать мне несколько слов.

Ничего нового не доходит до нас. Много говорят о походе нашего корпуса в Турцию, об этом все еще говорят, но уже гораздо меньше, то ли потому, что уже исчерпали эту тему, то ли потому что на деле этот план отложен. Тем временем я вновь начинаю думать, что мы проведем здесь зиму, поскольку разрешают отпуска и офицерам, и солдатам, тем временем мы все еще на военном положении.

Я запрашивал у вас в одном из моих предыдущих писем денежную поддержку, любезный Папинька, не зная, дошли ли до вас мои письма, позвольте мне повторить вам ту же просьбу, если есть возможность; поскольку я предвижу скорый конец моих финансов, и по милости Семеновского полка, который не прислал мне мой формуляр, я ничего не получил, начиная с января месяца.

Вот, любезный Папинька, что я имею наиболее интересного, чтобы вам сообщить, о том, что ко мне относится и не относится. Поскольку когда однажды я вам написал, что я чувствую себя хорошо, что я скучаю и что я не желаю ничего, кроме как вырваться отсюда, чтобы приехать к вам, и что в ожидании этого наибольшее удовольствие для меня — получать ваши письма, я вам все сказал, и мне нечего добавить, кроме того, что вы от всей души любимы

вашим преданным сыном

Сергеем Муравьевым-Апостолом

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 68–69.

(*1)↩ Давид Юм (1711–1776) — один из крупнейших деятелей просвещения, шотландский философ, публицист и историк. «История Англии» — глобальный многотомный труд, охватывающий историю Англии от Юлия Цезаря до революции 1688 года, в интересующее нас время — это крупнейшее базовое сочинение по английской истории. Здесь речь идет о французском издании 1760 года, русский перевод появился только в наше время.

(*2)↩ Сергей Муравьев, безусловно, сгущает краски, однако разница в уровне образования ранее знакомых ему офицеров гвардии и армейских офицеров в целом была заметна. Она задавалась и тем, что большинство последних были выходцами из небогатого провинциального дворянства, и связанными с этим небольшими возможностями дать детям какое-либо образование помимо домашнего.

По формулярам офицеров, привлеченных позже к следствию по делу о восстании Черниговского полка, видно: те, кто поступал в полк без окончания какого-либо учебного заведения, чаще всего имеют в формуляре запись «российской грамоте читать и писать умеет», иногда указано также знание арифметики (поручики Сухинов, Петин, Мозалевский, подпоручик Войнилович и др.). Некоторые из получивших домашнее образование могли иметь и более обширные познания: так, у подпоручика Быстрицкого отмечено знание истории и географии, а у поручика Щепилло — немецкого и французского языка.

Более широкому кругу предметов, хоть и относящемуся преимущественно к военным наукам, давали военные учебные заведения, в частности Санкт-Петербургский и Московский военно-сиротские дома, где обучались майор Трухин и штабс-капитан Соловьев. В формуляре последнего отмечено: «Арифметике, геометрии, часть алгебры, полевой фортификации, ситуации, рисовать, российский, немецкий и французский языки, древней российской истории и географии знает».

Но дело было безусловно не только в списке изученных предметов (у самого Сергея Муравьева по итогам Корпуса инженеров путей сообщения написан схожий, но меньший список), но в общем кругозоре и культурном уровне офицеров — и наконец, в настроениях самого Муравьева, мало расположенного в первое время после перевода в армию искать общие темы для разговоров и точки соприкосновения с офицерами полка.

(РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 1041.; РГВИА. Ф. 801. Оп. 70/11. 1826 г. 2 отд. Д. 35 ч. 4.)

^{48↩ Слово вставлено над строкой.}

16. Васильков, 21 августа

Васильков. 21. августа.

№5

Я долго молчал, любезный Папинька, потому что я все думал что удастся мне к вам съездить; но когда надежда сия исчезла, я опять взялся за перо, и теперь, кажется, вы должны довольно исправно получать мои письма.

Весть о благополучных родах Аннушки (*1) меня весьма обрадовала; Вы мне первый ее сообщили, любезный Папинька, и я сам слишком чувствовал что меня там не доставало. благодарю вас также за добрую весть о выздоровлении Матюши. Князь Репнин, быв в Киеве, от куда он вчера только выехал, сказал о болезни и выздоровлении брата Нейдгарту, который проезжая здесь обратно, мне сообщил сие известие первый; но я все безпокоился до получения письма вашего, так что хотел ехать к вам без позволения. Князь Репнин зделал доброе дело. Разсказав об этом Нейдгарту, он уговорил его дать мне отпуск для свидания с вами, слова князя подействовали. Нейдгарт мне позволил по возвращении сюда Полковника, ехать к вам на 10 дней. С нетерпением теперь ожидаю возвращения Полковника чтобы воспользоваться позволением; и я надеюсь быть у вас в конце нынешнего месяца.

Молчание брата меня ничуть не безпокоит; я все разщитывал, что он или на дороге в Петербург, как он мне о том писал, или ожидает меня в Хомутце, будучи обманут так как и вы но более всего как я сам ложною надеждою. А он между тем боролся со смертию и победил ее, и слава Богу и доброму Доктору Лану, которого я прошу вас, любезнейший Папинька, поблагодарить от меня за сохранение мне брата.

Лексикон, француские газеты, и Сын отечества, все мною получено; и я, благодаря нежное ваше обо мне попечение, теперь имею чем заняться. Весьма любопытно для меня будет сравнение двух журналов (Constitutionel (*2) и Journal des débats (*3)), любопытны для меня речи Хороших Ораторов обеих партий, но любопытнее для меня то, что они умалчивают. Французы, между собой, на совершенно военном положении; обе партии действуют друг против друга не с намерением Конституционным, но с явной целью истребить одна другую. Воспоминания революции слишком близки еще к ним ⁴⁹, и я полагаю, что цель министров la Système de la bascule ⁵⁰ (*4), как называют ее французы, есть единственное средство сохранения спокойствия франции; а между тем, французы всегда французы, любят вымолвить красное словцо. и я, читая один, хохочу иногда как бы при представлении Брюнета.⁵¹ (*5)

Вот вам, любезный Папинька, нескладное политическое разсуждение, о положении франции; Вы пишите, что все в Хомутце занимаются политикою, и я плачу свою дань всеобщей сей страсти не только в Хомутце.

Здесь у нас все спокойно; много толковали о войне, и о выступлении в поход нашего корпуса, теперь все умолкли, и, кажется, на зиму здесь останемся. Что с греками делается, мне вовсе не известно, и из Петербурга ни от кого писем не получаю.

То что вы мне пишите о добром ко мне расположении маминьки нимало меня не удивляет зная доброе ее сердце, но то что меня отменно утешает, так это мысль что я мог приобресть ее благосклонность, ибо верх моих желаний есть и будет быть во все силы угодным, так же как и вам, любезный Папинька. и наконец заключаю письмо сие, целуя руки у Маминьки и у вас, и утешаюсь приятнейшей надеждою что скоро вас увижу и забуду в объятиях ваших то несносное одиночество, в коем нахожусь уже четыре месяца.

Ваш покорнейший сын

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 5–6.

(*1)↩ Анна Ивановна Муравьева-Апостол (1797, Гамбург? – осень 1861, Полтавская губерния?), в замужестве — Хрущова (с весны 1820). Третья сестра С. И. Муравьева-Апостола, средняя дочь И. М. Муравьева-Апостола и А. С. Черноевич. Обучалась в Смольном институте благородных девиц с 1810 по 1818 гг. После замужества постоянно проживала в полтавском имении Бакумовка. В браке с А. Д. Хрущовым родились трое детей: дочь Анна (в замужестве Смагина), сын Дмитрий (р. в 1825 или 1830) и сын, о рождении которого идет речь в данном письме. Из ранее опубликованной переписки С. И. и М. И. Муравьевых-Апостолов с Хрущовыми известно, что мальчик умер в начале 1822 года (Б. М. Энгельгардт. Письма С. И. и M. И. Муравьевых-Апостолов к А. Д. и A. И. Хрущовым. // Памяти декабристов. Сборник материалов. Том I. Л., 1926. С. 135). Год смерти Анны Ивановны устанавливается по письму М. И. Муравьева-Апостола к М. И. Бибикову от 14.01.1862: «Я пережил всех своих братьев и сестер... Вот уже 3 месяца, что сестра скончалась, я узнал это только по твоему письму от 13 января». (ГА РФ. Ф. 1153. Оп. 1. Д. 277. Л. 7.) Место ее захоронения неизвестно.

(*2)↩ “Le Constitutionel” (фр. «Конституционалист») — ежедневная экономическая, политическая и литературная газета. Была основана в Париже в 1815 году, во время «Ста Дней» Жозефом Фуше, министром полиции при Наполеоне и начале Реставрации. Издавалась до 1914 г. В интересующий период объединяла либералов, бонапартистов и антиклерикалов.

(*3)↩ “Journal des débats” (фр. «Газета дебатов») — французская газета, издававшаяся с 1789 по 1944 гг. Была основана вскоре после созыва Генеральных штатов как «Газета дебатов и декретов» и поначалу публиковала отчеты об их работе и официальные документы. Впоследствии была органом якобинцев, роялистской оппозицией Наполеону, после его прихода к власти выходила под названием “Journal de l’Empire” («Газета империи»), и наконец в 1814 году получила название “Journal des Débats Politiques et Littéraires” («Газета дебатов политических и литературных»). Долгое время была самой популярной утренней газетой консервативной направленности. Консервативное направление проявлялось и во взглядах на искусство: так, в газете критиковали романтизм.

(*4)↩ “Le Système de la bascule” (фр.) — система или политика равновесния, дословно система качелей. В настоящее время термин обозначает совокупность маневров, которые правительство предпринимает, чтобы найти баланс между двумя полярными тенденциями, стремлениями двух политических партий и т.п., попеременно полагаясь то на одного, то на другого противника. Однако по отношению ко временам Великой французской революции термин имел более узкое применение и являлся презрительным определением политики Исполнительной директории (1795–1799), после термидорианского переворота 1794 г. поочередно опиравшейся то на роялистов, то на якобинцев. В самой Директории предпочитали называть данные действия «политикой золотой середины».

(*5)↩ Брюнет (правильнее: Брюне) — псевдоним популярного французского комического актера Жана-Жозефа Мирá (1766–1853), который он взял в честь своей покровительницы и предшественницы на посту руководителя Театра Варьете на Монмартре, мадемуазель Монтансье (настоящее имя — Маргерит Брюне). Сыграл более 600 ролей, был особенно успешен, представляя разнообразных недотеп и глупцов.

^{49↩ Подчеркнуто карандашом, скорее всего, при более позднем прочтении.}

^{50↩ (Фр.) Система равновесия (дословно: система весов или качелей).}

^{51↩ Весь этот абзац выделен на полях карандашом, подчеркивание в тексте — тем же карандашом.}

17. Киев–Васильков, 28–29 октября

Kiew. Le 28 octobre 1821.

Je commence, Mon cher Papa, par vous féliciter ainsi que Maman avec son jour de nom, jour que j’aurois bien désiré passer auprès de vous, mais comme mes regrets seront inutiles, je veux vous en épargner le récit et veux faire celui de mon voyage. Je suis arrivé ici hier à 11 heures du soir en tout bien et tout honneur, et me suis arrêté dans le logement d’un M[onsieu]r Bacounine, aide-de-camp du G[énér]al Rajewskj qui est à Pétersbourg dans ce moment, ce dont je me ressens un peu car il fait chez lui un froid de loup que son domestique entretient par économie. Les chevaux sont déjà attelés à ma britchka et immédiatement après cette lettre je pars pour Wassilkoff.

Dans cette matinée j’ai fait toutes mes courses et en sais le résultat, j’ai d’abord été chez M[onsieu]r Boucharine pour la commission de Maman, et j’ai été bien content de trouver Лизавета Федоровна qui /…/⁵² depuis quatre jours. C’est donc à elle que je me suis adressé, voilà ce qu’elle m’a chargé de dire à Maman ; La femme en question est en condition je ne sais chez qui à Борисполь ; mais comme elle n’est pas contente de sa place, elle ne demande pas mieux que de changer et il n’y a pas long-tem[p]s encore qu’elle s’est adressée à M[ada]me Boucharine à cet effet. De plus, M[ada]me Boucharine a eu la bonté de se charger elle-même de faire dire à cette femme de ne point s’engager jusqu’à nouvel ordre, et elle m’a promis d’écrire à Maman ce qu’elle en saura ainsi que du prix de son engagement que M[ada]me Boucharine dit ne devoit pas aller plus loin que 600 à 700 r[oubles] par an. Cette affaire est donc pour ainsi dire, terminée, et il ne me reste plus qu’à faire des vœux — pour que mes demarches soyent inutiles et que la pauvre Софья Ивановна soit encore long-tem[p]s chez vous.

M[ada]me Boucharine dit que la femme en question est d’un caractère excellent et que pendant les six mois qu’elle a été chez elle, elle ne lui a pas donné le moindre sujet de plainte ; que la raison pourquoi elle ne l’a pas gardée c’est que ses enfants étoient déjà trop grands pour elle et qu’elle peut être une bonne d’enfant mais non pas une gouvernante à cause d’un seul defaut qu’elle ait, qui est une très mauvaise prononciation en français et peu de connaissances ; mais du reste, excellente personne, d’une très grande douceur et de plus parlante très bien l’allemand, qui est sa langue maternelle. M[ada]me Boucharine après avoir pris des informations auprès de cette femme ne manquera pas d’en écrire à Maman.

J’inclus ici une note des vins de Roubaud ; je n’ai pas parlé du Kirshwasser parce que je n’ai pas vu Schlaipfer lui-même ; j’ai passé aussi chez le hoir que je n’ai pas trouvé chez lui. Il n’y a personne des Rajevskj mâles ici, mais M[ada]me est arrivée depuis quelques jours et l’on attend le G[énér]al ces jours-ci, ainsi qu’Alexandre qui passera l’hiver ici et n’ira en Georgie qu’en printem[p]s, vous ne sauriez croire comme cette nouvelle m’est agréable. Je n’ai pas fait ma visite chez M[ada]me Rajevskj parce qu’il auroit fallu faire toilettes et je ne veux pas de faire mes porte-manteaux. Après vous avoir fait un récit succinct de toutes mes commissions et nouvelles, il ne me reste plus, mon cher Papa, qu'à vous communiquer une nouvelle, qui, j'espère, vous sera agréable. M[ada]me Boucharine m’a dit et M[onsieu]r m’a confirmé que M[ada]me Синельников désiroit beaucoup un accommodement avec vous.

La pauvre Dame est dans de très-mauvais draps, ses terres ne lui sont d’aucun rapport cette année à cause du manque de bled ⁵³, et elle n’a pas le sou. Elle a beaucoup appuyé sur son désir de s’arranger à l’amiable ; et comme elle à appris que Хрущев ne dirigeoit plus vos affaires, je crois qu’elle s’adresse à Василий Васильевич Капнист. Elle doit se rendre à cet effet incessamment en petite-Russie après avoir fait consentir les Алексеев à la laisser maîtresse de la négotiation. Si j’osois vous dire mon opinion là-dessus, voilà ce que je dirois, Mon cher Papa, c’est Dieu lui-même qui prend soin de votre tranquillité, ne laissez pas échapper cette occasion, profitez en, et souvenez-vous que sur tout en Russie rien n’est assuré, si l’on se livre aveuglément à la justice de nos lois.

Voilà tout ce que j’ai pu apprendre, je vous le communique en hâte, et finis ma lettre en vous embrassant, en baisant les mains de Maman et en embrassant frères et sœurs. Votre fils à jamais dévoué

Serge Mouravieff Apostol

J’ai oublié de vous dire que Schlaipfer faisoit un rabais de 20 pour % sur ses vins.

J’étois prêt à fermer ma lettre quand j’ai fait la réflexion que je pourrois tout de même la donner à la poste de Wassilkoff et que ma relation ne seroit complète qu’en vous faisant part de mon arrivée au régiment ; j’ai donc mis ma lettre dans mon porte-feuille ; et me suis embarqué pour ma destination. aujourd’hui j’ai été voir mon Colonel, et j’ai appris que la prompte arrivée de Дибич n'étoit qu’une ruse pour me faire arriver plus vite. C’est un petit tour de la façon du G[énér]al Мацнев, qui a entendu je ne sais où, que bientôt je serois mandé à Pétersbourg et qui craint de me voir loin du régiment en moment où l’on viendra me chercher. J’ai été furieux de me voir joué comme cela, et j’ai fait sonner bien haut toutes les maladies dont je me suis accablé et dont la guérison desquelles on m’avoit privé par là ; mes cris ont fait effet, et l’on me fait espérer qu’après la revue de Дибич, je pourrai retourner auprès de vous. Ce ne sont que des promesses, il est vrai, mais j'espère faire tous qu’elles se réaliseront. Дибич doit venir, dit-on, dans 4 ou 5 semaines.

Demain je pars pour Фастов où je me lance dans toutes les profondeurs du service et de l’ennuie en même tem[p]s ; ennuie dont j’espère, Mon cher Papa, que vos lettres viendront me tirer de tems en tems.

Eh ! bien ! Mon cher Papa, avois je raison de vouloir rester jusqu’au 28. Je pressentois que l’on me mystifioit, mais maudit Мацнев me le payra !

Je finnirai ma lettre en vous disant que de toutes les nouvelles que j’ai pu savoir en courant c’est que tout se prépare à la guerre. Grand mouvement dans l’arsenal de Kiew, Des commissionnaires envoyés incognito sur les frontières de Moldavie et d’Autriche pour des achats de bled etc. tout cela prouve qu’au printem[p]s nous irons à Constantinople. Je vous baise les mains.

Votre fils dévoué.

Serge Mouravieff Apostol

Wassilkoff. 29. octobre

Перевод

Киев. 28 октября 1821.

Я начинаю, любезный Папинька, поздравляя вас, так же как и Матушку, с ее именинами (*1), я очень хотел бы провести этот день с вами, но поскольку мои сожаления будут бесполезны, я хочу вас избавить от их описания и описать мое путешествие. Я прибыл сюда вчера в 11 часов вечера с самыми лучшими намерениями, и остановился на квартире некого Господина Бакунина (*2), адъютанта Генерала Раевского, который сейчас в Петербурге, последствия чего я немного ощущаю, поскольку у него собачий холод, который его слуга поддерживает из экономии. Лошади уже запряжены в мою бричку и сразу же после этого письма я уезжаю в Васильков.

Этим утром я совершил все свои поездки и знаю их результат, сначала я был у Господина Бухарина (*3) по поручению Матушки, и был очень рад встретить Лизавету Федоровну(*4), которая /…/ уже четыре дня. К ней я и обратился, вот что она поручила мне сказать Матушке; Та самая женщина, о которой шла речь, в услужении я не знаю у кого в Борисполе (*5); но поскольку она не довольна своим местом, она хочет лишь его сменить и совсем недавно она обратилась к Мадам Бухариной на этот счет. Кроме того, Мадам Бухарина была столь добра, что сама взялась передать этой женщине никуда не наниматься до нового приказа, и она пообещала написать Матушке все что она узнает, так же как и о стоимости ее найма, о которой Мадам Бухарина говорит, что она не должна быть больше, чем от 600 до 700 р[ублей] в год. Итак, это дело, можно сказать, завершено, и мне остается лишь молиться о том, чтобы мои действия были бесполезны, и чтобы бедная Софья Ивановна(*6) еще долго оставалась с вами.

Мадам Бухарина говорит, что женщина, о которой идет речь, имеет превосходный характер, и в течение шести месяцев, что она была у нее, она не давала ей ни малейшего повода жаловаться; и причина того, что она ее не удержала, в том, что ее дети уже слишком большие для нее, и что она может быть хорошей бонной, но не гувернанткой, по причине единственного ее недостатка — плохого произношения во французском и недостаточных знаний; но в остальном это превосходная личность, очень ласковая и, кроме того, она прекрасно говорит по-немецки, это ее родной язык. Мадам Бухарина, получив сведения об этой женщине, непременно напишет Матушке.

Я прикладываю счет за вина Рубо, я не говорил о Вишневой водке, потому что я не видел Шлейпфера лично; я посетил наследника, которого не застал дома (*7). Никого из мужчин Раевских здесь нет, но Мадам приехала несколько дней назад и на днях ждут Генерала, а также Александра, который проведет зиму здесь и поедет в Грузию только весной, вы не можете представить, как мне нравится эта новость. Я не стал навещать Мадам Раевскую, потому что [тогда] следовало бы принарядиться, а я не хочу заниматься багажом. Сделав вам краткий доклад обо всех моих поручениях и новостях, мне остается только, любезный Папинька, сообщить вам новость, которая, я надеюсь, будет вам приятна. Мадам Бухарина мне сказала, а Господин подтвердил, что Мадам Синельникова весьма желает соглашения с вами (*8).

Бедная Дама в весьма затруднительном положении, ее земли не дают ей в этом году никакой прибыли за неимением хлеба, и у нее нет ни гроша. Она очень держится за свое желание договориться полюбовно; и поскольку она узнала, что Хрущев больше не ведет ваши дела, я думаю, что она обратится к Василию Васильевичу Капнисту. Для этого она должна как можно скорее уступить в Малороссии, заставив Алексеевых(*9) оставить ее хозяйкой переговоров. Если бы я осмелился высказать свое мнение по этому поводу, вот что бы я сказал, любезный Папинька, сам Бог заботится о вашем спокойствии, не дайте этой возможности ускользнуть, воспользуйтесь ей, и помните, что особенно в России ни в чем нельзя быть уверенным, если мы слепо полагаемся на справедливость наших законов.

Вот все что я смог узнать, я сообщаю вам это в спешке и заканчиваю письмо, обнимая вас, целуя руки Матушке и обнимая братьев и сестер. Ваш навеки преданный сын

Сергей Муравьев Апостол.

Я забыл сказать, что Шлейпфер сделал скидку в 20% на свои вина.

Я был готов завершить мое письмо, когда подумал, что все равно мог бы отдать его на почту в Василькове и что мое сообщение не будет полным, если я не расскажу вам о своем прибытии в полк; итак, я положил письмо в портфель; и направился к своей цели. Сегодня я был у моего Полковника, и я узнал, что скорый приезд Дибича(*10) был лишь хитростью, чтобы заставить меня приехать быстрее. Это небольшая шутка в стиле Генерала Мацнева, который услышал, я не знаю где, что вскоре меня потребуют в Петербург, и который боится моего отсутствия при полку в момент, когда меня будут искать. Я был в ярости, увидев, что мной играли подобным образом; я громко объявил обо всех болезнях, которые меня одолели и излечения которых я был лишен таким образом (*11); мои крики возымели действие, и мне дали надежду, что после смотра Дибича я смогу вернуться к вам. Конечно, это всего лишь обещания, но я надеюсь приложить все усилия к тому, чтобы они осуществились. Дибич должен прибыть, как говорят, через 4 или 5 недель (*12).

Завтра я уезжаю в Фастов, где я брошусь во все глубины службы и в то же время скуки; скуки, из которой, я надеюсь, любезный Папинька, ваши письма будут меня время от времени извлекать.

Итак! любезный Папинька, [не правда ли] у меня была причина желать остаться до 28, я предчувствовал, что меня мистифицируют, но проклятый Мацнев мне заплатит!

Я заканчиваю письмо, говоря вам, что все новости, которые я мог узнать на бегу, это то, что все готовится к войне. Большое движение в арсенале Киева (*13). Комиссионеры отправляются инкогнито на границы Молдавии (*14) и Австрии (*15) для закупок зерна и т.д. Все это доказывает, что весной мы пойдем в Константинополь (*16). Я целую ваши руки.

Ваш преданный сын

Сергей Муравьев Апостол

Васильков, 29 октября.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 70–71 об.

(*1)↩ 28 октября по старому стилю (10 ноября по новому) мачеха Сергея Муравьева, Прасковья Васильевна, отмечала свои именины в честь великомученицы Параскевы Пятницы, дочери иконийских христиан, которые особенно чтили пятницу как день распятия Иисуса Христа и поэтому так назвали дочь (др.-греч. παρασκευή — пятница). По преданию, в царствование императора Диоклетиана (257–305 гг. н.э.) за проповедь христианства она была заключена в темницу, а затем подвергнута различным истязаниям до смерти. В православии Св. Параскева издревле пользовалась особой любовью: она считалась покровительницей полей и скота, целительницей душевных и телесных недугов, хранительницей семейного благополучия и счастья.

(*2)↩ Александр Павлович Бакунин (1797–1862) — подпоручик лейб-гвардии Финляндского полка, адъютант командующего 4-м пехотным корпусом генерала Н. Н. Раевского. Из семейства богатых тверских помещиков (троюродный брат теоретика анархизма М. А. Бакунина); отец его некоторое время управлял Академией наук, куда был назначен по протекции своей двоюродной тетки Е. Р. Дашковой. Лицеист первого выпуска; в его сестру Екатерину (впоследствии в замужестве — Полторацкую) были влюблены несколько лицеистов, а А. С. Пушкин посвятил ей несколько стихотворений. После лицея А. П. Бакунин поступил в Семеновский полк, где служил одновременно с Сергеем Муравьевым. В феврале 1820 г. был назначен адъютантом Н. Н. Раевского, во время Семеновской истории при полку не находился, а был в той же должности формально переведен в другой гвардейский полк, Финляндский.

В 1823 г. перешел в статскую службу, поступив в канцелярию московского губернатора Д. В. Голицына (в 1824 г. женился на его воспитаннице, внебрачной дочери его брата). В 1829 году вышел в отставку, несколько лет жил с семьей в костромском имении, занимал должности в губернских благотворительных учреждениях. В 1835 г., после смерти первой жены, вернулся на гражданскую службу в Москву. С 1838 г. — новгородский вице-губернатор, в 1842–1857 гг. — тверской гражданский губернатор, занимался в эти годы подготовкой крестьянской реформы; вышел в отставку из-за несогласий с министром внутренних дел С. С. Ланским. Скончался в Ницце, похоронен в Москве.

(*3)↩ Иван Яковлевич Бухарин (1772–1858) — киевский гражданский губернатор. До 1801 г. находился в военной службе (в армии, затем во флоте). С 1802 г. поступил в министерство финансов, занимал должности в провинции, с 1808 г. — губернаторские: сначала в Финляндии (после ее присоединения к России), в 1811–1814 гг. в Рязанской губернии, отстранен от этой должности по обвинению в том, что отдал подряд без торгов своему родственнику. Через четыре года, подав императору объяснительную записку о своих действиях, был вновь назначен губернатором — в Астрахань, но уже через год, в 1820 г. переведен в Киев. В 1822 г. вышел в отставку по болезни. Позднее служил архангельским гражданским губернатором (уволен после конфликта с генерал-губернатором), затем был сенатором в Москве, где впоследствии и жил до самой смерти.

Был женат, в семье родилось двое детей, сын и дочь, о его семье см. следующее примечание.

(*4)↩ Елизавета Федоровна Бухарина (урожденная Полторацкая) (1789–1828) — супруга И. Я. Бухарина. Отец ее, происходивший из разветвленного семейства потомков придворного певчего М. Ф. Полторацкого, владел несколькими фабриками и богатым поместьем в Курской губернии. Брак с И. Я. Бухариным не был удачным; в мемуарных источниках указывается, что супруги после рождения двоих детей (в 1813 и 1815 гг.) были в разъезде, однако, как мы видим по данному письму, в 1821 г. Елизавета Федоровна проживала в Киеве вместе с мужем. Скончалась от несчастного случая вскоре после того, как дети были устроены в учебные заведения в Петербурге.

(Люди былого времени. Из рассказов Веры Ивановны Анненковой и других старожилов. Записано Н.И. Мердер. // Русский архив. 1906. № 1. С. 105–111).

(*5)↩ Борисполь — местечко в Переяславском уезде Полтавской губернии, поблизости от Киева, на левом берегу Днепра; в настоящее время — районный центр Киевской области Украины, где расположен киевский аэропорт. Город упоминается с начала XI в. под разным названиями (Льто, Летч), связанными с рекой Альта (совр. Ильтица), на которой он расположен. На Альте погиб от рук подосланного убийцы сын князя Владимира Борис, позже канонизированный вместе со своим братом Глебом. При Владимире Мономахе на месте гибели была построена каменная церковь. По ней город и получил позже свое имя, упоминающееся с XVI в., когда он принадлежал Киевскому Пустынно-Николаевскому монастырю. После татаро-монгольского нашествия, когда город был разрушен, территория перешла Великому княжеству Литовскому, а затем Польше В польское время принадлежал разным владельцам, упоминался как местечко, получил Магдебургское право. Перешел под власть России в середине XVII в. после восстания Богдана Хмельницкого и Переяславской Рады; во время последующих войн с Польшей был несколько раз разрушен. С 1802 г. — волостной центр в Переяславском уезде, находившийся на дороге из Киева в Полтаву.

(*6)↩ Софья Ивановна — по-видимому, гувернантка в семье Муравьевых-Апостолов, присматривавшая за детьми от второго брака, замену которой Сергей Муравьев пытался найти по совету Е. Ф. Бухариной; к ней женщина, о которой идет речь, возможно, обратилась в надежде получить место при ее детях.

(*7)↩ Иван Мартинович Рубо — одесский купец первой гильдии, по происхождению — из Франции, крупный виноторговец, его агенты торговали от его имени и в других местах на территории современной Украины: в Тульчине и Киеве. В 1825–1827 гг. — гласный Одесской Градской думы. Из того же купеческого семейства происходил живописец Франц Рубо (1856–1928), создатель «Бородинской панорамы» и других батальных диорам.

Шлейпфер — лицо неустановленное, по-видимому, также виноторговец или откупщик.

(РГВИА. Ф. 14414. Оп. 16/183. Св. 541. Д. 18).

(*8)↩ Речь идет о длительной тяжбе И. М. Муравьева-Апостола за наследство его двоюродного брата по материнской линии Михаила Даниловича Апостола (сер. XVIII века – 1816). Последний, будучи бездетным и находясь в конфликте с близкими родственниками (бывшей женой Елизаветой Николаевной Чорба и сестрой Марией Даниловной Селецкой) в 1801 году принял решение передать после смерти все родовое имение, а также фамилию «Апостол» кузену Ивану Матвеевичу Муравьеву на основании положения Статута Великого Княжества Литовского 1588 года (Разд. VII, арт. I.), действовавшего на территории Малороссии и позволявшего подобное наследование собственности любым лицом по выбору собственника в обход ближайших родственников. Прошение и завещание М. Д. Апостола в пользу И. М. Муравьева было конфирмовано императорским именным указом от 9 апреля 1801 года.

После смерти М. Д. Апостола 20 августа 1816 г. противостояние возобновилось: София Ивановна Синельникова, дочь М. Д. Селецкой и племянница М. Д. Апостола, предъявила новое завещание, подписанное ее дядей незадолго до смерти, по которому все его имущество наследовала уже она. Пока И. М. Муравьев-Апостол находился вдали от Малороссии, Синельникова заняла родовое имение Хомутец в Полтавской губернии, а Миргородский поветовый (уездный) суд утвердил ее права на владение. В ответ Иван Матвеевич подал жалобу на рассмотрение дела в Комитет министров, который 22 февраля 1817 г. специальным положением подтвердил действительную силу первого завещания М. Д. Апостола на том основании, что оно было подкреплено именным императорским указом, который может быть отменен только другим именным императорским указом, а не новым завещанием наследодателя (См.: Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Т. XXXTV. СПб., 1830. С. 80–82). Однако Комитет министров оставил за Иваном Матвеевичем только те владения, которые находились в собственности М. Д. Апостола на 1801 год (селения Хомутец, Поповка, хутор Столбин и 4000 крепостных крестьян в Полтавской губернии), а имения в Киевской и Херсонской губерниях, которые были приобретены Апостолом позднее, остались в собственности С. И. Синельниковой согласно его последнему завещанию. При этом И. М. Муравьеву-Апостолу не возбранялось оспаривать это решение в судебных инстанциях на местном уровне, что он и предпринял. Переехав в Малороссию в 1817 году, Иван Матвеевич подал гражданский иск против Синельниковой в Киевский суд, а также открыл уголовное преследование в Миргородском суде по обвинению в подделке последнего завещания М. Д. Апостола.

Тяжба затянулась до 1821 года, и при посредничестве генерал-губернатора Малороссии князя Н. Г. Репнина-Волконского 15 января 1821 года было заключено мировое соглашение, согласно которому Иван Матвеевич был вынужден уступить часть апостольского имения Синельниковой, а вдове М. Д. Апостола, прогнанной некогда мужем, уплатить 160 тысяч руб. (См. также: Муравьев-Апостол И. М. Письмо к приятелю. // Русский архив. 1887. № 1. С. 39–46).

(*9)↩ Алексеевы — Дмитрий Ларионович Алексеев (действительный статский советник, Екатеринославский губернский предводитель дворянства), женатый на второй дочери М. Д. Селецкой — Варваре, которая наряду со старшей сестрой С. И. Синельниковой также претендовала на часть наследства М. Д. Апостола.

(*10)↩ Иван Иванович Дибич (1785–1831, Ханс Карл Фридрих Антон фон Дибич-унд-Нартен) — сын выходца из Силезии, поступившего на русскую службу в 1791 г. После окончания Берлинского кадетского корпуса поступил на военную службу. Участник антинаполеоновских кампаний 1805, 1806–1807, 1812–1814 гг., в 1813 г. — генерал-квартирмейстер союзных армий. С 1814 г. — начальник штаба 1-ой армии. Пользовался расположением императора, назначившего его в 1818 г. флигель-адъютантом.

Впоследствии, с 1823 года — начальник Главного штаба; присутствовал в Таганроге при смерти Александра I; обнаружив в бумагах императора донос о тайных обществах, начал расследование и направил письмо о них в Петербург (полученное Николаем I 12 декабря 1825 г.). Главнокомандующий во время русско-турецкой войны с 1829 года (после отставки П. Х. Витгенштейна), получил по ее итогам приставку к фамилии «Забалканский», и при подавлении польского восстания, во время этой кампании скончался от холеры.

(*11)↩ Идея получить, а вернее, продлить отпуск из-за пошатнувшегося здоровья приходила Сергею в голову в Хомутце месяцем ранее, так, 30 сентября 1821 г. он писал А. Д. Хрущову:

«Возвратившись домой, я пришел к мысли, мой дорогой Хрущов, что мое здоровье требует, чтобы я оставался здесь [в Хомутце] еще некоторое время; потому что нужен хороший запас здоровья, когда впереди предвидится поход; поэтому я прибегаю к вам, мой дорогой Хрущов, с просьбой получить от поветового лекаря свидетельство, которое мне нужно. Он должен знать его форму; что касается болезни, то надо бы, чтобы этот добрый человек засвидетельствовал, что, вследствие ангины, я подвержен беспрерывным нарывам на шее, а рана на ноге делает мое путешествие в полк невозможным. Если бы было нужно, чтобы он приехал сюда, сделайте мне удовольствие известить меня о6 этом, как и о том, нужно ли ему дать денег» (Энгельгардт Б. М. Письма С. И. и М. И. Муравьевых-Апостолов к А. Д. и А. И. Хрущевым. // Памяти декабристов: сборник материалов. Л., 1926. Вып. 1. С. 125).

Судя по тому, что Сергей задержался в Хомутце еще на 4 недели после письма Хрущеву и апеллировал к своему полковому командиру упоминанием о болезни, ему удалось добыть официальное лекарское свидетельство.

(*12)↩ В дальнейших письмах нет упоминаний о приезде И. И. Дибича; невозможно установить, приезжал ли генерал Дибич, начальник штаба 1-ой армии, на смотр.

(*13)↩ Киевский арсенал был заложен на месте Вознесенского женского монастыря в 1750 г. как часть созданной по распоряжению Петра I Киево-Печерской крепости. Существующее здание арсенала было построено в 1783–1801 гг. и было одним тогда одним из крупнейших подобных зданий в Российской империи. Использовалось по своему прямому назначению до конца XX века. С 2006 г. — музейный центр, где проходят художественные выставки в основном — современного искусства.

(*14)↩ Молдавия — в данном случае имеется в виду западная часть бывшего Молдавского княжества, находившаяся под властью Османской империи; его восточная часть, присоединенная к 1812 г. Российской империей, именовалась Бессарабией. В настоящее время — территория Румынии, историческая область Молдова или Западная Молдова.

(*15)↩ Под Австрией подразумевается австрийская Галиция, а точнее, Восточная Галиция с административным центром в г. Лемберг (современный Львов), с 1815 г. по условиям Венского конгресса принадлежащая Австрии и управляемая из Вены. Данная территория имела протяженную сухопутную границу с Российской Империей, через которую том числе велась и торговля зерном. В настоящее время — Львовская область Западной Украины.

(*16)↩ Весна 1822 г. не ознаменовалась не только походом на Константинополь, но и вообще коль сколько-нибудь значимыми военными действиями, исключая разве что укрепление оборонительной линии в кабардинских землях Центрального Кавказа.

^{52↩ Одно слово утрачено из-за повреждения бумаги сургучом.}^{53↩ В современной французской орфографии “blé”.}

18. Фастово, 7 ноября

Фастово. 7. ноября. 1821.

На прошлой недели я к вам не писал, любезный Папенька, по весьма хорошей причине; у меня не было ни листочка бумаги, а в здешней лавке этого товара не держут, вероятно потому что здесь мало охотников писать; я нашелся принужденным послать нарочного в Киев, для закупки как бумаг и так и других припасов, и я всю прошлую неделю провел в устроении ⁵⁴ маленького моего хозяйства. Полагаю что вы уже получили первое мое письмо, начатое в Киеве и конченное в Василькове; вы следственно уже знаете что смотр Г[енера]ла Дибича был только предлог, чтобы вызвать меня. Теперь я узнал настоящую причину всех безпокойств Ген[ерала] Мацнева и отменного его желания видеть меня при полку. Он командовал нашей Дивизиею, во время отсутствия Ген[ерала] Нейдгарта, который проезжая через Могилев (*1), узнал Бог ведает от кого? что меня требуют в Петербург, для возобновления суда; и сообщил это известие Мацневу. Вот мой Мацнев и перепугался, видел ежеминутно прискакавшего за мной Курьера, и не мог равнодушно воображать ⁵⁵ ужасной ответственности, лежащей на нем, когда узнают что Государственного преступника нет при полку. Он всякой день мучил этим моего Полк[ового] Командира, который на конец, чтобы избавиться от него, решился за мною послать нарочного. Нейдгарт уже возвратился, и начальство (купно с сокрушением) Мацнева кончилось; но признаюсь вам боюсь, чтобы он не отмстил мне за всю кровь, которую я у него ему испортил, не нажаловался бы Нейдгарту, и чтобы долгое мое отсутствие от Полка не попрепятствовало бы скорейшему возвращению моему к вам.

Я здесь живу в совершенном уединении, даже не езжу в Васильков, и все время посвящаю обучению 40 рекрут, которые собраны в местечке, и составляют так называемую Баталионную учебную команду; надобно вам знать, любезный Папинька, что в зимнее время, когда людей гуртом учить нельзя, то при корпусах, дивизиях, полках и баталионах составляются таковые команды; их обучают во всю зиму, им бывают смотры, и тут-то щеголяет своими воспитанниками каждый мастер своего дела; моя же Команда немного поотстала по причине моего отсутствия и так, чтобы от прочих не отстать я стараюсь вознаградить потерянное время.

Я сделался совершенный хозяин; и, помня наставление ваше, любезный Папинька, я решился на то, чего до сих пор не имел твердости исполнять постоянно; я пишу свой ежедневный расход, и ежедневно имею прискорбное удовольствие видеть как скоро уходят у меня деньги. Лошади меня совершенно разоряют; я должен еженедельно покупать для них по малому количеству сено и овес, и это очень дорого обходиться, ибо маленькой возок сена, которого достает только на четыре или на пять дней, я плачу 4 и 5 рублей, а овса четверть стоит 7 рублей. Словом, эти мелочные закупки весьма разорительны, и гораздо выгоднее было бы закупать все гуртом.

Я вчера получил письмо от Никиты из Минска, куда он уже явился на службу, Минск так близок от Киева (*2), что я имею надежду его увидеть зимою. Он между прочим сообщает мне известие что облака ваши вышли на конец из печати (*3). Сколько я не обрадовался, узнав это, но вспомнив огромнейший лист опечатков, у вас находящийся, я ужаснулся и боюсь очень чтобы вы* не остались недовольными поспешными трудами Г[осподи]на Греча (*4).

Нового ничего сообщить вам не могу, любезный Папинька, к нам ни какого рода известия не доходят и я должен ограничиться моими атмосферическими наблюдениями; у нас Осень прекрасная, погода стоит хоть бы весною, и, кажется, зиме долго еще не бывать, и нескоро следственно могу надеяться увидеть вас в Киеве.

Я весьма желал бы знать следствие моего исполнения Маменькиного препоручения к Бухариной, а вдвое того желал бы узнать что оно не нужно, и что добрая Софья Ивановна вышла из опасности. Я, сидя в скучном Фастове [прос]тить ⁵⁶ себе не могу что не остался у вас до 28, не смотря ни на какие смотры на свете. Что же делать? Говорят что Руские задним умом крепки, и я Руской в этом отношении. Целую у вас и Маменьки руки, и прошу вас, любезный Папенька писать ко мне; письма ваши одно мне удовольствие,

ваш покорнейший сын

Сергей Муравьев-Апостол

P.S. Произнесите приговор, который должен меня несказанно утешить или, признаюсь вам, жестоко оскорбить. Пишу ли я сносно по руски? Я чувствую сам как я далек еще от того что бы писать хорошо, но вы представить себе не можете как уничижает

/далее написано на полях л. 7 об./

меня мысль что я не умею владеть моим отечественным языком, и, может быть, так и уметь не буду. Это меня убивает. Я дорого бы дал, чтобы

/на полях л.7/

совершенно забыть франсцуский проклятый язык.⁵⁷

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 7–8.

(*1)↩ Могилев — губернский город, лежащий в излучине реки Днепр. Для отличия от другого Могилева: Могилева-на-Днестре, расположенного на границе с Молдавией, — часто именовался Могилевым-на-Днепре или Могилевом Губернским. Легенды связывают дату основания с 1267 г., однако в письменных источниках упоминания города прослеживаются только с конца XIV века. Долгое время принадлежал Речи Посполитой, после I раздела Польши в 1772 г. вошел в состав Российской империи. В годы Первой мировой войны — фактическая военная столица государства, так как именно в Могилеве в период с 1915 по 1918 годы находилась Ставка Верховного главнокомандующего. В годы Гражданской войны входил в состав Западной коммуны РСФСР, потом вернулся в состав Белорусской ССР. В настоящее время — административный центр Могилевской области и Могилевского района Республики Беларусь.

В 1815–1830-е гг. в Могилеве располагалась Главная квартира 1-ой армии.

(*2)↩ После почти двухлетней отставки, 1 октября 1821 г. Н. М. Муравьев возобновил службу в Генеральном штабе гвардии, которая на тот момент находилась в походе в Вильно и Минске, куда Никита Михайлович прибыл 19 октября 1821 г. (см. письмо к Е. Ф. Муравьевой от 24 октября 1821 в издании «Муравьев Н.М. Сочинения и письма. Т. I. Иркутск, 2000. С. 219»).

Расстояние от Минска до Киева составляет 433 км (т.е. 407 верст) по прямой.

(*3)↩ Установить точную дату публикации «Облаков» в типографии Н. И. Греча не удалось, однако, если Н. М. Муравьев отправил Сергею Муравьеву-Апостолу письмо сразу же, как узнал о выходе книги, то произошло это, вероятно, в последней трети октября.

(*4)↩ Н. И. Греч — см. о нем примечание к письму 14-го мая 1821 года. К изданию «Облаков» действительно прилагается две страницы опечаток, в основном в терминах или в древнегреческих словах. Строго говоря, ни одно издание тех лет не обходилось без опечаток, типография Греча на этом фоне не выделяется, более того, по мнению П. А. Плетнева она дорогая, но лучшая («В типографии у Греча за набор за лист берут по 35 рублей. Можно ли переменить сию типографию на другую, если уже известно, что все гораздо хуже его, хотя и дешевле» (письмо П. А. Плетнева к П. А. Вяземскому, цит. по: Михайлова Н. И. Василий Львович Пушкин. М., 2012. С. 338). Следующие свои книги И. М. Муравьев-Апостол печатал в других типографиях, качество изданий это не повысило.

^{54↩ Слово вставлено над строкой.}^{55↩ Отсюда и до конца листа на полях отметка карандашом.}^{56↩ Лист оборван, часть текста утрачена, восстановлено по смыслу.}^{57↩ Ср. у Л. А. Медведской: «Произнесите приговор, который должен меня несказанно утешить или, признаюсь вам, жестоко оскорбить. Пишу ли я сносно по руски? Я чувствую сам как я далек еще от того чтобы писать хорошо, но вы представить себе не можете как уничт[ожает] меня мысль что я не умею владеть моим отечественным языком, и, может быть, никогда уметь не буду. Это меня убивает. Я дорого бы дал, чтобы совершенно забыть французскую речь».}

19. Фастово, 18 ноября

Фастово. 18.го Ноября.

№3

Долгое молчание ваше, любезный Папенька, начало уже меня безпокоить, когда я третьего дня обрадован был получением двух ваших писем за № 1. и 2; это доказывает вам исправность почт наших, которые, судя по нашей Васильковской, весьма дурно управляются; наш Почт-мейстер вечно пьян, так что немудрено чтобы у него письма и терялись, и я, по примеру вашему, для предосторожности принял намерение нумеровать письма мои к вам.

С недели назад, уединенный мой уголок украсился посещением многостранствующего Безтужева (*1); но путешествия его ему не пощастливились и он за них заплатил дорого. Корпусный Командир разведал о том, вытребовал его в Житомир, продержал сутки под Арестом, и отправил в полк с бумагой, в коей приказано его не выпускать за пределы полка; но он все тот же, и не унывает, он даже открыл мне намерение проситься в Петербург; он привез ко мне письмо от Алекс[андра] Раев[ского] с приглашением в Киев; и так я вскоре простился с Безтужевым, и отправился в Киев где провел с большим удовольствием четыре дни с Алекс[андром] Раевс[ким], в кругу его семейства; я бы еще продлил мое там пребывание, но увы! нет нам отдыху в нашей дивизии, и я принужден был возвратиться в баталион, для приготовления к смотру Дивизионного Командира, который, не взирая на дурную погоду, объезжает полки.

На щет будущих моих видов по службе, я узнал что нет мне до сих пор успеха, потому что не смеют еще докладывать Государю ничего, касающегося до бывших в Семеновском полку; что подтвердил также Г[енерал] Нейдгарт, который со своей стороны, представлял меня в Баталионные Командиры, и получил отказ по той же самой причине. В Киеве слухи носились что нещастного Кашкарова, бывшего Капитана 1ой гранодерской роты Семенов[скаго] п[олка], участь решена; он разжалован в Солдаты и сошел (будто бы) с ума (*2). О полковнике Вадковском ничего еще не слыхать.

Возвратясь в Фастов, я получил от Андрея прискорбное объявление о кончине Минса, прекрасной моей собаки, подаренной мне братом, и похищенной у меня смертию, и какой смертию! Играя на дворе с другой собакою, он подбежал как-то к солдату, который в то время рубил дрова, в самое то мгновение, когда он размахнувшись топором, не мог уже остановить его стремления, топор вонзился ему в бок, и он пал нещастной преждевременною смертию, alieno volnere, сказал бы Вергилий (*3). Он страдал еще три дни и умер. Я описать вам не могу, любезный Папенька, как опечалила меня сия потеря; чтобы чувствовать всю цену привязанности, даже животного, надобно, подобно мне, находиться в совершенном уединении. Он мне был неразлучный товарищ, он ласкал, любил меня, словно я тогда не был один.

Я в Киеве видел Лизавету Федоровну Бухарину, и узнал от нее что она уже переговорила с женщиною, о коей Маменька просила; она намерена была писать к Маменьке на сей неделе; и я утвердил ее в сем намерении; ибо, не получив еще тогда писем ваших, я не знал что добрая Софья Ивановна вышла из опасности. Ежели все желания мои исполнялись по особенному ко мне благоволению Небес, я уверяю вас, любезный Папенька, что Софья Ивановна удивила бы вас своим здоровьем, ибо я отменно ее уважаю; но я слишком чувствую что не все желания мои исполняются; а то, я не был бы в Фастове, а был бы в Хомутце, не разлучно с вами, по крайней мере долго-долго, как говорит Карамзин (*4). Бывший педагог Ипполита (*5) весьма радуется его прилежанию, и от души желает продолжения похвального сего начала; но кажется мне, трудно ему одному зделать значительные успехи, и полагаю что для него весьма полезно, ежели бы вы, любезный Папенька, занялись с ним или нашли человека способного к тому, или бы отправили его куда; незабудьте, любезный Папинька, что он теряет лутчее время жизни, и что общество имеет право требовать от него более нежели от другого. Ежели б я не вел жизнь совершенно кочующую, я, с позволения вашего, с радостью бы принял на себя обязанность сообщить ему скудные мои познания, но образ моей жизни не позволяет мне и думать об этом.

Казна моя приходит к концу, и вынуждает меня просить вас, любезный Папенька, о вспоможении, от души благодарю Маминьку за воспоминание, обнимаю вас ⁵⁸ и братцев и сестер,

ваш преданный Сын Сергей.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 9–10.

(*1)↩ Речь идет о Михаиле Павловиче Бестужеве-Рюмине, на тот момент прапорщике Полтавского пехотного полка, будущем соратнике Сергея Муравьева по Южному обществу. Несмотря на то, что его полковой командир В. К. Тизенгаузен в своих показаниях отрицал, что Бестужев-Рюмин покидал расположение полка без разрешения в 1821–23 гг., из этого письма очевидно, что тот самовольно совершал свои поездки уже в 1821 г., еще не состоя в Южном обществе (см. Восстание декабристов: материалы. М., 1954. Т. XI. С. 242).

(*2)↩ Николай Иванович Кашкаров (1787–1860) — также сослуживец Сергея Муравьева по Семеновскому полку. Происходил из дворян Пензенской губернии, в 1809 г. поступил подпрапорщиком в Лейб-гвардии Семеновский полк, в сентябре 1809 г. — прапорщик. Прошел вместе с полком всю Отечественную войну 1812 года и Заграничные походы.

В чине капитана с 1819 г. командовал 1-ой гренадерской ротой 1-ого батальона Семеновского полка, в которой и произошли первые солдатские выступления против полкового командира полковника Г. Е. Шварца 16 октября 1820 г. После раскассирования полка был переведен подполковником в Бородинский пехотный полк. В июне 1821 г. Кашкарова снова привлекли к следствию по Семеновскому делу как свидетеля, а 29 августа 1821 г. по Императорскому указу он уже предстал перед военным судом (вместе с полковником Вадковским) как обвиняемый.

Отсидев в заключении четыре года, ввиду отсутствия конфирмации судебного приговора Александром I, Кашкаров по распоряжению нового императора Николая I весной 1826 г. был отправлен сперва в Бобруйскую крепость, а потом в Кавказский отдельный корпус, с сохранением звания подполковника. Там он отличился в русско-персидской войне 1826–28 гг. и русско-турецкой войне 1828–29 гг. В 1828 г. получил под командование пехотный Графа Паскевича-Эриванского полк.

В 1832 году женился на дочери бывшего коменданта Бобруйской крепости Елизавете Карловне Берг. Ему так же приписывают отцовство знаменитой актрисы Александринского театра В. Н. Асенковой (1817–1841).

Таким образом, слухи, которые пересказывает Сергей Муравьев, о разжаловании Кашкарова в солдаты и его сумасшествии не соответствовали действительности.

(*3)↩ Вергилий (70 г. до н. э. – 19 г. до н. э) — римский поэт. Сергей Муравьев цитирует его главный труд — эпическую поэму «Энеида» о мифическом прародителе римлян Энее. “Аlieno volnere” — букв. «раненый за другого». Это рассказ из X песни «Энеиды» о гибели в бою одного из спутников Энея, Антора, в которого случайно отлетело копье, направленное в самого Энея.

(*4)↩ Скорее всего, здесь Сергей Муравьев цитирует незаконченный роман Н. М. Карамзина «Рыцарь нашего времени»: «Душа Леонова образовалась любовью и для любви. Теперь обманывайте, терзайте его, жестокие люди! Он будет воздыхать и плакать; но никогда — или по крайней мере долго, долго сердце его не отвыкнет от милой склонности наслаждаться собою в другом сердце». (Н. Карамзин. Герой нашего времени. [Электронная публикация]. http://az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0360.shtml. Дата обращения 01.01. 2013).

Это роман воспитания, во многом автобиографический, рассказывающий о детских и отроческих годах благородного юноши Леона. Первые главы романа печатались в журнале «Вестник Европы» в 1802–1803 гг.

(*5)↩ Бывший педагог Ипполита — лицо доподлинно неустановленное. Бывшими педагогами Ипполита Муравьева-Апостола на тот момент были: англичанин Томас (Фома Яковлевич) Эванс, преподаватель Московского университета, служивший его гувернером с 1812 по 1818 год, о чем есть многочисленные упоминания в письмах К. Н. Батюшкова и Н. М. Муравьева за этот период, а также преподаватели Ришельевского лицея в Одессе, где Ипполит Иванович, предположительно, обучался в 1818–1820 гг., но не закончил его (См. Батюшков К. Н. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. М., 1989. С. 503; Капнист-Скалон С. В. Воспоминания // Записки русских женщин XVIII – первой половины XIX века. М., 1990. С. 346). Однако маловероятно, чтобы Сергей Муравьев-Апостол встречался и общался с кем-либо из них в Киевской губернии в тот период.

Более правдоподобной выглядит версия, что под «бывшим педагогом Ипполита» Сергей Иванович иронически имеет в виду себя самого. Вероятно, в свой недавний приезд в Хомутец в сентябре–октябре 1821 года он мог обратить внимание, что образованием 16-летнего младшего брата никто систематически не занимается, и преподать ему что-то из собственных знаний. В пользу этой версии говорит и выраженное далее в тексте желание продолжить эту практику, ограниченное его служебными обязанностями, и тот факт, что в конце 1822 года Сергей забирает Ипполита из отцовского дома к себе в Васильков на несколько месяцев, где они возобновляют занятия (см. письма братьев Муравьевых-Апостолов от декабря 1822 года – февраля 1823 года в данной публикации).

^{58↩ Отсюда и до конца письма написано на полях листа 10.}

20. Васильков, 25 ноября

Васильков. 25.го ноября. 1821

№4

Смотр, назначенный нам Дивизионным Командиром, заставил меня опять покинуть на время мое фастовское уединение и переселиться в Васильков, где я пробуду пять дней, и там, ежели обстоятельства позволят, съезжу в Киев, или обратно в Фастово; Вы из этого видеть можете, любезный Папинька, что я недолго уживаюсь на одном месте. Скучные переезды на скучные места; вот жизнь моя.

Кажется, войны с турками не будет. Я сужу по тому, что нет никаких заготовлений и потому также что отставки вновь разрешили, правда, с некоторыми исключениями, ибо велено принимать прозьбы тех только, кои за ранами, или по болезни продолжать службы не могут, или по лености или дурному поведению не достойны служить, прозьб же по домашним обстоятельствам подавать нельзя; все это доказывает однакож ⁵⁹ что дела наши с Турками клонятся к миру, и следственно надежда моя на войну должна исчезнуть, а жалко мне с нею разставаться, по тысячу причин, кои вам известны, любезный Папинка.

Знаете что я из скуки вздумал зделать? и непременно исполню? Я вам разсказывал в одном из прежних моих писем что у нас составлены учебные команды, и что также значут учебные команды. Я намерен мою команду одеть с ног до головы в новом, разкрасить ее совершенно, выучить также, и имя мое будет греметь по всему корпусу; это, хотя и стоить будет моему карману, но за то польза может из этого быть великая. Вот мое намерение, любезный Папинька, и надеюсь исполнить его так что удивлю всех, кто ни приедет смотреть полк.

Ежели б Судьба меня не привела близ Киева, а в Киеве болезнь не задержала Ал[ександра] Раевского, я бы здесь умер со скуки, но спасибо ему, я ему обязан весьма моими здешними удовольствиями. Когда удастся мне в Киев съездить, там я совершенно оживаю, и когда мы не вместе в Фастове и в Василькове, книгам его я обязан приятнейшими моими минутами. Я нашел у него сочинение Байеля (*1), о коем я вам говорил, и читавши его не мог вытерпеть чтобы не выписать для вас некоторые места, которые при сем к вам посылаю.

У меня хозяйство в разстройстве. Бедный Лука очень болеет, и лежит в Госпитале. Нельзя-ли, любезный Папинька, прислать ко мне мальчика какого ни будь? Вы обещали мне сироту какого нибудь, который мог бы заменить Андрея со временем. Он был бы для меня очень нужен теперь, ибо Лука в Госпитале, Филипа я оставил в Фастове с вещми а сам здесь с Андреем у коего сверх того на руках нет лошадей. Вы извините меня, любезный Папинька, что письмо мое нескладно и написано так, что вы с трудом разберете; что делать? Я спешу кончить и одеться для встречи грозного Нейдгарта. И так поцеловав руки ваши, я здесь письму поставлю конец.

Ваш сын покорнейший

Сергей Муравьев Апостол

Я не знаю, Mon cher Papa, получили ли вы опровержение размышлений о революции Мадам де Сталь (*2), написанное Байелем, сочинение, о котором я вам говорил. Оно сейчас у меня, и, пребывая в сомнениях, я не могу удержаться от того, чтобы списать вам некоторые его фрагменты. Если у вас есть это сочинение, мои труды останутся без вознаграждения. ……………. Байель, рассказав об ошибках Мадам де Сталь относительно конвента (*3), создает следующий портрет Робеспьера (*4)). ………………

Для Робеспьера, напротив, это не было ни случайностью, ни требованием времени (он говорит о терроре (*5)). Это была Система, приготовленная заблаговременно, [было] нечто таинственное, как находит мадам де Сталь в образе жизни того, кто планировал неведомый террор посреди явного террора, который объявляло правительство ⁶⁰. Он представлял себе единственный способ возрождения общества; он ставил в основание общества и государства равенство и демократию: равенство не абсолютное, поскольку он допускал существование должностных лиц и различия в достатке; и не то, которое мы имеем перед законом, поскольку должностные лица были подчинены народу, и поскольку он был против значительных состояний в торговле, которые мы там видим. Основа демократии, которую он хотел установить, это добродетель, но добродетель в самом строгом смысле слова; и поскольку, по его мнению, врагами добродетели являются все те, кто выигрывают от злоупотреблений порочного режима, все богатые эгоисты, все опустившиеся бедняки, все честолюбцы, все враги народа и равенства, etc., etc., общественное возрождение, или революция, должно очистить общество, не только от всех этих пороков, но и от тех, кто может подать их пример ⁶¹. …………….……………. Согласно этому главному принципу общественного устройства, добродетели, согласно утверждению о том, что общество наполнено врагами добродетели, которых следует искоренить, вот, по словам Робеспьера, каким должно быть государство, чтобы достигнуть добродетели: обязанностью народного государства во время мира является добродетель, обязанностью народного государства во время революции являются добродетель и террор: добродетель, без которой террор пагубен; террор, без которого добродетель бессильна; террор есть ни что иное как справедливость скорая, суровая и непреклонная; он есть следствие добродетели (*6). Он доказывает затем, почему террор преступен при деспотическом правлении [и как он равно спасителен и необходим при правлении демократическом], поскольку в первом случае он защищает только преступление, в то время как во втором он защищает добродетель. Вот как все было устроено в этой действительно инфернальной голове.

Робеспьер, убежденный в своем совершенстве и высоте своих замыслов, не походил ни на какого другого революционера: те чувствовали, что придают себе грозный вид, но эта горячка, которую они возбуждают, прекратится вместе со своей причиной; он был спокоен, он был в своей стихии; он уже видел добродетель в народе; и все, что обрушивалось с разных сторон, должно было привести к установлению его добродетели. Чувство, которое им руководило, было гораздо более гибельным, чем могло быть лицемерие; он видел себя существом привилегированным, направленным в мир, чтобы быть возродителем и устроителем наций: отсюда эта уверенность, этот скромный вид, нечто таинственное, что признает за ним мадам де С[таль]. Считая врагами революции не только врагов священных принципов, но также и тех, в ком он видел врагов добродетели, он придавал революционному действию неопределенные масштабы, и они поражали без различия все классы общества: в том терроре, который он создал среди террора, как это замечает еще мадам де С[таль], не придавая этому значения. Поэтому эти первые данные, которые неоспоримы, поскольку представляют собой только выдержку из его доктрин, совершенно естественно объясняют события. ___

У Робеспьера всегда на устах было слово добродетель, он всегда говорил о народе с уважением, представляя его как источник, как центр всей добродетели, и хотя никто не знал, кого именно он называл народом, он быстро стал популярен. Также к этому он добавил страсть, с которой он преследовал тех, кого называл врагами народа, интриганами, лицемерами, мошенниками, etc... И поскольку все они угрожали добродетели, они угрожали также и основам государства; таким образом, это были заговорщики: из-за этого перекоса он обнаружил, что три четверти французов состоят в заговоре. ____ Шабо (*7), Базир (*8), братья Фрей (*9), [два немца, на сестре которых женился Шабо] etc. придумали какие-то неизвестные мне махинации с акциями Ост-индской компании (*10), чтобы заработать денег ⁶²; но они предстали перед революционным трибуналом не как люди жадные или виновные в злоупотреблении служебным положением, но как участники заговора, имеющего целью обесславить и унизить Конвент, и следовательно, свободу. Все обвинительные акты, которые я видел, пока я был в Консьержери (*11), казались сделанными по одной форме: и только отдельные из них казались основанными на фактах, [об иностранцах, которые выдвигали друг против друга разные обвинения], и всегда грозная формула: как соучастники заговора с целью свержения правительства, etc, или против свободы и суверенитета народа. Мы не могли объяснить эту странность, которая постоянным источником удивления; это было следствием этой добродетели, которая была основой новой демократии……….…… Уже все формальности были отменены, вероломство смогло слиться с исступленным восторгом и яростью, и смех соединился с ужасом, когда были приняты еще более жестокие меры. Робеспьер увидел наконец смуту, которая царила ⁶³ повсюду, злоупотребления, которые [ожесточение и] интриги производили из его принципов, которые он сделал ⁶⁴ законами [вместо того, чтобы осознать свою ужасную ошибку], он стал только яростнее обличать все это. Неизвестно, намеревался ли он стать диктатором, как, видимо, кажется мадам де С[таль]; но он фактически стал им, поскольку он был, возможно, единственным существом во Франции, в чьей добродетели он сам был уверен. Так его обвинения падали на все классы и на все головы: и в этот момент стал виден весь ужас его планов; и поскольку они полностью открылись, и поскольку они были крайней точкой демагогии, производимой во имя добродетели, им положили конец.

Вот добродетельный человек, над смертью которого проливал слезы г-н Карамзин, по признанию, которое он мне сделал (*12)

Вот картина Франции в момент создания Директории (*13)

Когда четыре директора, Сийес (*14) не принял назначения, вошли в Люксембург (*15) там не было мебели. В маленьком кабинете, вокруг маленького хромого стола, одна из ног которого шаталась от старости, на который они положили тетрадь почтовой бумаги и общую чернильницу ⁶⁵, которую, по счастью, они на всякий случай взяли из Комитета общественного спасения (*16), они уселись на четыре соломенных стула перед несколькими плохо горящими поленьями, одолженными у смотрителя Дюпона (*17). Кто бы мог подумать, что в таком окружении члены нового правительства, изучив всю сложность, я скажу больше, весь ужас их положения, смогут придумать, как преодолеть все трудности, стоящие перед ними, и вывести Францию из пропасти, в которую она погрузилась? Только смелость могла ее спасти. ___ Возвращение к нормальному управлению казалось настолько невозможным, что в него никто не верил. Исполнительная директория не могла ничего получить ни с мебельного склада, ни из общественных взносов для своей меблировки. В течение шести недель ее члены были вынуждены спать на кроватях без набивки; они были лишены самых необходимых предметов. ___ Мадам де С[таль] сказала, что в казне не было и сотни тысяч франков наличными: у них не было ни единого су. Ассигнации не имели ценности: за ночь их печатали в том количестве, которое было необходимо на следующий день; и их пускали в обращение еще влажными. Не было никакой системы общественного дохода, никаких взносов, в которых учитывался бы доход. Никто не смотрел на расходы, расточая капитал, а этот ресурс и так был почти нулевым, так как все общественные кредиты были уничтожены, доверие исчезло; бешеный ажиотаж занял место торговли, вовлекая все классы общества в коррупцию. ___ Надо было бесплатно кормить столицу, обеспечивать всех крупные города и армию в тылу. ............. Деревни были не в лучшем состоянии, и нельзя было собрать меру пшеницы, чтобы перевезти из одной деревни в другую, без ружейного залпа: у государства не было зерна в хранилищах. В армии, умирающей от голода, не было дисциплины, как не было одежды и хлеба. В приютах и больницах не было ни средств, ни управления; нищета и страдание не находили утешения в общественном призрении. Все коммуникации, большие дороги, каналы, мосты никуда не годились, ими было невозможно пользоваться. Леса были расхищены, в результате вырубок, сделанных не в сезон, без необходимости и без аккуратности, они сильно пострадали. Государственное образование было уничтожено, от частного тоже почти ничего не осталось. ____ Бесстыдный цинизм родился в конвульсиях этого времени, общественная честность была изранена. Быстрое падение курса ассигнаций нанесло роковой удар по порядочности: без зазрения совести за долги и за аренду платили по номинальному значению. Вольнонаемным, государственным служащим, должностным лицам платили таким же образом, и они, обескураженные, были удостоены хотя бы тем, что работали, и были счастливы тем, что не дали себя подкупить, хотя были связаны нуждой. Дух восстания, ярость партий царили везде, и армия не показывала, что тоже готова к восстанию. Многие порядочные люди, имея возможность, наученные бояться будущего прошлым и настоящим, стремились в отставку, и они уходили, чтобы их места заняли люди крайних взглядов из противоборствующих партий, интриганы и проходимцы. Со всех сторон шли контрреволюционные разговоры, возглавляемые единым движением и единым центром действий. Неизбежным следствием было то, что клубы, которые раньше были не более чем инструментом анархии, переродились в большое количество коммун (*18); и люди, имевшие возможность получить сведения об этих разговорах и движениях, внешне противоположных, были убеждены, что английское правительство, которое всегда стремилось скорее побеспокоить Францию, чем оградить себя от революционных идей, помогает то одним, то другим. ____ Общественные газеты, почти все проданные фракциям, проповедовали свержение правительства. Зажигательные памфлеты продавались везде; их в изобилии распространяли в казармах и среди ветеранов. Легион полиции был оживлен духом бунта, который разразился вскоре после этого (*19): нельзя было больше полагаться на остальные войска. ___ Контрреволюция была мощно организована на юге; война в Вандее (*20) и шуаны (*21) никогда не были настолько воодушевленными; банды разбойников разоряли провинции: у них не было ни единых взглядов, ни единых намерений в отношении закона; а [сами] члены исполнительной Директории не пребывали в идеальной гармонии мнений и их не направлял общий дух (*22).___ Вне Франции тоже не было ничего утешительного. Армия потеряла плоды первых побед, она была побеждена, обескуражена, оставлена без средств к существованию: можно даже сказать, верных офицеров заменили предатели. Военные группами дезертировали в тыл с оружием и снаряжением; наш флот был разрушен, его остатки заперты в наших портах. Корсика была захвачена Англией. Верно то, что Пруссия и Испания подписали договор о нейтралитете, но вся остальная Европа была в союзе против нас. Швейцария, центр всех заговоров, которые составляются против Франции, была опасным соседом. Голландия скорее мешала, чем помогала, поскольку там царила анархия (*23).___ Наконец, в дополнение к этой пугающей картине, давно уже не существовало центра управления; каждая из партий была рассеяна по комитетам разного рода, бесчисленным комиссиям, партийным бюро каждого из комитетов и каждой из комиссий. Все бумаги и документы были разделены. Никто не хранил ни общих бумаг, ни бумаг по отдельным делам: все было перемешано, свалено в кучу или разбросано в невероятном беспорядке. Каждое отдельное ведомство представляло собой не менее яркую картину, чем весь государственный аппарат. ___ Всю эту массу проблем нужно было решить сразу, и, видя доступные средства, следует сказать, что никогда правительство не находилось в таком отчаянном положении; и правительства, о котором идет речь, еще не существовало. И вот, среди этих руин и препятствий, подвергаясь этим опасностям, 13 брюмера IV года (*24), в грязном кабинете, вокруг хромого ⁶⁶ стола, сидя на одолженных стульях, перед очагом, с которым им помогли, первые избранные члены исполнительной Директории составили на листе почтовой бумаги, поскольку у них не было другой, акт, в котором они осмелились объявить Директорию учрежденной, в котором они сразу же обращались к законодательной власти (*25). Не прошло и половины года, как везде был порядок: средств к существованию было в изобилии, и твердая валюта заменила ассигнации; но члены Директории собирались каждый день с восьми ч[асов] утра до четырех и пяти ч[асов] вечера ⁶⁷, и ровно с восьми ч[асов] вечера до четырех или пяти ч[асов] утра. ___ У них не было никаких исключительных талантов, сказала мадам де С[таль]; тем лучше! их успех есть доказательство того, что значат рвение, мужество и упорство в работе. Как хорошо знать, что можно достичь того же, что и исключительно талантливые люди; и в этом случае результаты так прекрасны, что даже весьма проницательный ум не может обнаружить различий. ___ Я вошел во все эти детали, в которых я не сомневаюсь ⁶⁸, поскольку Франция не слишком хорошо с ними знакома.

В данной Директории были Карно (*26), Ребель (*27), Баррас (*28), Ларевельер (*29), Сийес, который не согласился, и вместо него Летурнер (*30).___ Вот портрет каждого из них по описанию Байеля.

..................На Карно было пятно бывшего Комитета [общественного] Спасения; но он был известен тем, что он вел нашу армию дорогой славы. Ребель был опытен, имел способности и твердый характер, быть может, даже слишком твердый, по крайней мере, в некоторых случаях. Баррас, слушающийся и сердца, и разума, вытащил Конвент из двух опасных крайностей (*31). Ларевельер-Лепо, этот ангел кротости и мира, образец добродетели, показал также сильный и светлый ум. Некоторые настроены против Летурнера; но мне о нем известны только хвалебные отзывы.____

Вот я и закончил цитировать, Mon cher Papa, сможете ли вы это разобрать? Я писал мелко из уважения к почте. Я уверен, что когда у вас будет все это сочинение целиком, если вы не читаете его уже, вы увидите, насколько мадам де Сталь пристрастна в своих суждениях и как она спешит, не сомневаясь, с ошибочными, злыми и нелепыми предположениями, вы увидите, что она полностью оправдывает эпиграф, который Байель поместил в начале своего опровержения — modo vir, modo femina (*32): я уверен, что вы найдете много хорошего в этом сочинении, я заранее прошу прощения, любезный Папинька, за неудобство, которое мои каракули доставят вашим глазам.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 43–45об.

До того, как революция оставила его без работы, поскольку суды были реорганизованы, служил адвокатом при Парламенте. Затем отправился в Мондидье и оттуда в 1790 году отбыл в Гавр, где стал одним из основных членов клуба Сен-Франсуа. Был избран депутатом в Конвент. Представлял наиболее умеренных жирондистов, в процессе против Людовика XVI голосовал за тюремное заключение и изгнание короля.

Подписал протест против ареста жирондистов, после чего 03.01.1793 был арестован и находился в тюрьме Консьержери. Избежал смерти благодаря термидорианскому перевороту, вернулся в Конвент в декабре 1794 года, где показал себя страстным борцом против якобинцев. В 1795 году стал членом Комитета общественной безопасности, требовал создания специальной комиссии для суда над террористами, чтобы очистить Конвент от радикалов, — но также отправил под трибунал нескольких главных роялистов.

Был избран в Совет пятисот, в 1798 занимал пост его директора и придерживался политики Директории, отклоняясь то влево, то вправо. Во время Консульства его политическая карьера в Париже завершилась, но в 1804 он получил должность в департаменте Сомма, которую занимал до второй реставрации.

Байель внес существенные улучшения в финансовую систему Франции. Он был одним из основателей ежедневной политической газеты “Le Constitutionel” (подробнее см. в примечании 2 к письму от 21.08.21), где публиковал многочисленные статьи по политической экономии. Его перу принадлежит множество статей и различных произведений, в том числе стихов и комедий.

Здесь речь идет о сочинении «Критическое рассмотрение посмертного изданного сочинения мадам де Сталь, называющегося: Воспоминания и размышления об основных событиях французской революции» (“Examen critique de l'ouvrage posthume de Mme la baronne de Staël, ayant pour titre: Mémoires et Considérations sur les principaux événemens de la révolution française”).

Книга мадам де Сталь, которую опровергает Байель, — «Размышления об основных событиях французской революции от ее начала и до 8 июля 1815 года» (“Considérations sur les principaux événements de la Révolution française, depuis son origine jusques et compris le 8 juillet 1815”), — была издана в 1818 году.

Сочинение Байеля издано в двух томах, которые вышли в 1818 и 1819 гг. В письме цитируется второй том, который в настоящее время широко доступен только во втором издании, произошедшем уже в 1822 году.

Расхождения между выписками и оригиналом минимальны. Мы не учитывали отличия в пунктуации, поскольку эти отличия не несут особого смысла. Все различия в употреблении слов обозначены сносками. В основном тексте приводится вариант Сергея Муравьева, к которому комментарием дан опубликованный вариант.

(*2)↩ Мадам де Сталь — баронесса Анна-Луиза Жермена де Сталь-Гольштейн (1766–1817) — французская писательница и публицистка. Речь идет о ее опубликованном посмертно в 1818 году сочинении “Considérations sur les principaux événements de la Révolution française, depuis son origine jusques et compris le 8 juillet 1815” («Размышления об основных событиях французской революции от ее начала и до 8 июля 1815 года»). Оно начинается как мемуар о первом этапе революции, свидетельницей которой была сама де Сталь, но перерастает этот формат и становится попыткой полного изложения событий революции, а также содержит очерки о современном (на 1816 год) положении вещей в стране и об английской конституции.

(*3)↩ Национальный Конвент — высший законодательный и исполнительный орган во Франции во время Первой Французской республики. Был созван в сентябре 1792 года на основе всеобщего избирательного права (все мужчины, достигшие 21 года, кроме домашней прислуги) и двухступенчатых выборов. Он был созван по решению Законодательного собрания для выработки новой конституции Франции. Действовал до октября 1795 года, за это время принял две конституции (в 1793 и 1795 гг.) и в соответствии с последней был сменен двухпалатным Законодательным собранием (состоявшим из Совета пятисот и Совет старейшин). За эти три года конвент принял множество решений о текущей политике, в частности: о суде и казни короля, объявлении Франции республикой, введении революционного календаря и культа Верховного существа и т. д. Конвент постоянно был ареной политической борьбы нескольких фракций, поэтому немалое количество решений было направлен против текущих политических противников. В конце своей деятельности Конвент отменил собственный декрет об установлении смертной казни и объявил всеобщую амнистию (с некоторыми исключениями: эмигранты, неприсягнувшие Республике священники, фальшивомонетчики и участники вандейского восстания).

(*4)↩ Максимильен Робеспьер (1754–1794) — один из наиболее радикальных и влиятельных политических деятелей Великой французской революции. Родился в семье потомственного адвоката, но был воспитан своим дедом-пивоваром. Выпускник парижского лицея Людовика Великого, он начинал свою карьеру как адвокат в родном Аррасе и в 1789 г. был избран оттуда в Генеральные штаты. Участвовал в составлении Декларации прав человека и гражданина, первой французской конституции 1791 года, выступал за отмену смертной казни и отмену рабства во французских колониях. Робеспьер приветствовал революцию и падению монархии, и будучи избран в Конвент от Парижа, занимал там весьма радикальную позицию, полагая, что насильственные действия для защиты республики неизбежны, но должны быть поставлены на правовую основу: «Неужели вы хотели революцию без революции?». .

В 1793–1794 гг. Робеспьер возглавил Комитет Общественного спасения, получивший самые широкие полномочия в борьбе с противниками республики. Мятежи внутри страны и вторжение во Францию коалиции европейских государств потребовали жестких мер, получивших название «Революционный Террор» (см. примечание 5 к этому же письму). Однако, провозглашая необходимость террора, Робеспьер старался не допускать произвол на местах, и представители Конвента, на которых поступали жалобы, были отозваны. .

В результате переворота 9 термидора II года (27 июля 1794 г.) Робеспьер, его младший брат Огюстен и другие лидеры якобинцев были объявлены Конвентом вне закона и казнены без суда на следующий день, 10 термидора (28 июля 1794 г.).

(*5)↩ Революционный Террор (или просто «Террор») — период Великой Французской Революции (с июня 1793 по июль 1794 года), характеризовавшийся массовыми арестами и казнями. Было арестовано около 400 тыс. «подозрительных» (эмигранты, роялисты, неприсягнувшие священники, а также кто угодно, вызвавший какие угодно подозрения в неблагонадежности), казнено по суду примерно 17 000 человек (из них ок. 2600 — в Париже на гильотине) и еще около 10 000 были убиты во внесудебном порядке или скончались в тюрьмах. Целью террора была заявлена борьба с тяжелой ситуацией, в которой к тому моменту оказалась революционная Франция — спекуляциями, недостатком хлеба, начавшейся гражданской войной, угрозой внешней интервенции. Политика террора своих целей не достигла, экономическая ситуация не стабилизировалась, Вандейская война продолжалась, а успехи в борьбе с внешней агрессией не были связаны напрямую с проводимой политикой Террора. Эту политику проводил Комитет общественного спасения, фактически ставший правительством Республики. Во главе его в это время стоял М. Робеспьер. Переворот «9 термидора» (27 июля 1794 г.) закончился свержением и казнью Робеспьера и его ближайших сторонников и окончанием периода Террора, произведшего сильнейшее впечатление на умы современников. Именно с тех появляется и распространяется термин «террор» (фр. «ужас») и являвшийся его синонимом — «ужасы Французской революции».

(*6)↩ Подчеркнутый текст представляет собой цитату из речи Максимилиана Робеспьера в Конвенте 5 февраля 1794 года «О политической морали, которой должен руководствоваться Национальный конвент во внутреннем управлении республикой». Далее до конца абзаца также близко к тексту пересказаны положения речи Робеспьера.

(Œuvres de Robespierre, recuellies et annotées par A. Vermorel. Paris, 1866. P. 301.)

(*7)↩ Франсуа Шабо (1756–1794) — французский политик и революционер. В 1772 году вступил в орден капуцинов, за легкомысленное поведение был отрешен от сана в 1788 году. Увлекшись революционным движением, присоединился к третьему сословию, стоял за гражданское устройство духовенства, был депутатом в Законодательном собрании, сложил с себя монашество и сделался очень популярным. Любые крайние предложения находили его горячую поддержку.

В октябре 1793 г. Шабо, чтобы отмыть деньги, женился фиктивным браком на Леопольдине (1776–?), сестре богатого австрийского банкира Фрея, получив в приданое 100 тысяч ливров, которые он сам и профинансировал.

Боролся против жирондистов, примыкал к группе кордельеров и был прозван «яростным монахом». После неудачной попытки клуба кордельеров (14 вантоза II года, то есть 4.03.1794 г.) произвести государственный переворот, Комитет общественного спасения обвинил Шабо и его друзей в составлении заговора, стремившегося «обесславить и унизить народное представительство и разрушить путем продажности республиканское правительство». Их судили вместе с Дантоном и др. Шабо обвинялся также в участии в «заговоре иностранцев» и в махинациях с акциями Ост-Индской компании.

Шабо был гильотинирован. Два брата его жены (см. примечание 9 к данному письму) тоже были казнены, участь самой Леопольдины неизвестна.

(*8)↩ Клод Базир (1764–1794) — французский политик и революционер, член Законодательного собрания и Конвента. В 1791 году был избран депутатом в Национальное собрание, где он вскоре выделился как ярый патриот и враг королевского двора. Позже был избран в Конвент. Ему был поручен арест подозрительных лиц. Он принадлежал к партии дантонистов, проповедовал идеи гуманности, а затем открыто восстал против системы террора. Базир был арестован и обвинен в подделке декрета, касавшегося дел Ост-Индской компании. Представ перед революционным трибуналом в одно время с Дантоном и Демуленом, Базир был приговорен к смерти и казнен.

(*9)↩ Два брата — Юний и Эммануэль Фреи, из них наиболее известен Юний Фрей (1753–1794). Настоящее имя Моисей Добрушка.

В 1775 перешел из иудаизма в католичество и взял имя Франц Томас Шонфельд. В 1778 году был произведен в дворянское достоинство в Вене, и теперь назывался Франц Томас Эдлер фон Шонфельд. В 1792 году он приехал в Париж и стал якобинцем, снова изменив имя, и теперь звался Юний Брут Фрей (от немецкого «свободный»). В 1793 году опубликовал книгу «Философия общества, посвященная французскому народу». Ее текст представляет собой синтез идей Локка, Руссо и Канта. Фрей кладет в основу демократического режима теологию и предлагает анализ конституций Моисея, Солона и Иисуса.

Эммануэль Фрей (1765–1794) — младший из братьев, имя до крещения — Давид. Известен в основном своими публикациями на политические темы в якобинском печатном органе “Journal de la Montagne”, ведшем обширную полемику с жирондистами и чрезвычайно популярном в Париже в 1793–94 гг.

В 1794 году оба брата Фрей были осуждены и казнены по делу Ост-Индской компании.

(*10)↩ Французская Ост-Индская компания — торговая организация, которая координировала французскую торговлю и колонизацию побережья Индийского океана во второй половине XVII–XVII вв. К 1769 г. потеряла монополию и вынужденно сократила свою деятельность в этом регионе из-за многочисленных поражений Франции в ходе войны за Австрийское наследство и Семилетней войны. К началу 1790-х гг. потерпела окончательный крах из-за установленных в ходе Великой французской революции принципов свободной торговли. Ликвидации (а по сути приватизации) Ост-Индской компании в 1793–1794 гг. сопутствовал обширный коррупционный и политический скандал с участием Фабра д’Эглантина, Жозефа Делоне, Франсуа Шабо, Клода Базира и т.д.

Хотя ликвидацию и должно было курировать правительство и в ходе нее предполагались выплаты в государственную казну большого количества штрафов (например, многолетние долги по дивидендам акционеров в размере 25% от общей суммы прибыли), администрация компании махинациями, взятками и подделкой документов добилась передачи процесса в свои руки. Долги оказались списанными, а надзор за ликвидацией — чисто символическим. Факт сговора коммерсантов с депутатами Конвента вызвал шумиху в прессе и масштабные судебные разбирательства с перекрестными обвинениями, зачастую спутанными или напрямую ложными. Не обошлось и без подозрений в иностранном вмешательстве (а конкретнее, в причастности к заговору кабинета британского премьер-министра Уильяма Питта).

Процесс развязал в правящих кругах революционной Франции «охоту на ведьм» и убедил Максимилиана Робеспьера в существовании разветвленной сети заговорщиков. Тень, павшая в ходе расследвания на сторонника Дантона, Фабра д’Эглантина (который подписал один из сфабрикованных документов — причем, до сих пор неизвестно, ради личной выгоды или по недосмотру), спровоцировала арест и казнь обоих. Не случайно дантонистов и обвиняемых по делу Ост-Индской компании судили в один и тот же день.

(*11)↩ Консьержери — тюрьма в Париже, возникшая в здании бывшего королевского замка с XIV в. Название было образовано от названия должности консьержа — человека достаточно высокого ранга, который охранял дворец в отсутствие короля, поскольку королевская резиденция была с этого времени перенесена в Лувр. Когда в расположенной поблизости тюрьме Шаттле не осталось места, новых заключенных стали размещать в помещениях дворца. Больше всего Консьержери прославилась во времена Французской революции, в ней содержались «подозрительные», т. е. те, кто мог представлять угрозу для власти. Из Консьержери осужденных отправляли на казнь. Здание существует до сих пор, составляя один комплекс с построенным в XIX веке Дворцом Правосудия; там располагаются суд, прокуратура и муниципальные службы.

Ж.-Ш. Байель не был узником Консьержери, а посещал ее при расследовании деятельности революционного трибунала.

(*12)↩ Робеспьер. «Друзья Карамзина рассказывали, что, получив известие о смерти грозного трибуна, он пролил слезы; под старость он продолжал говорить о нем с почтением, удивляясь его бескорыстию, серьезности и твердости его характера...» (Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 1915. С. 342).

(*13)↩ Директория (Исполнительная директория) — высший орган исполнительной власти (правительство) Первой французской республики, созданный по конституции 1795 года и существовавший до ноября 1799 года, когда в результате «переворота 18 брюмера» к власти в качестве первого консула пришел Наполеон Бонапарт.

В компетенции Директории находились распоряжение армией, назначение главнокомандующих, министров, сборщиков налогов. Директория в количестве пяти человек избиралась Законодательным собранием на 5 лет, с ежегодной сменяемостью одного из членов и без права повторного избрания. Члены Директории избирали ее председателя, который сменялся каждые 3 месяца. В действительности состав Директории определялся текущими политическими обстоятельствами, за 4 года ее существования в ней перебывали 18 человек, а с начала до конца оставался только один — П.-Ф. Баррас.

Использование термина «Директория» в названии органа управления Южного общества декабристов и принципы взаимодействия его директоров, как и сам факт чтения Сергеем Муравьевым книги Байеля о Директории свидетельствует о пристальном интересе южных декабристов именно к этому периоду Французской революции, а не к периоду якобинской диктатуры, как принято считать.

(*14)↩ Сийес — Эммануэль-Жозеф Сьейес, «аббат Сьейес» (1748–1836), французский политик и революционный деятель, со-основатель Якобинского клуба, член и председатель Конвента, во время прихода к власти Наполеона Бонапарта ставший одним из трех временных консулов. Его брошюра “Reconnaissance et exposition des droits de l’homme et du citoyen” («Признание и изложение прав человека и гражданина») является предшественницей «Декларации прав человека».

В ранние годы обучался в католической семинарии, затем продолжительное время был священником. Обрел значительное влияние в предреволюционной Франции благодаря своим политическим эссе («О привилегиях», «Что такое третье сословие?»), был избран в Национальное собрание, где стал одним из наиболее деятельных политиков. В январе 1793 г. голосовал за немедленную казнь Людовика XVI.

Неучастие в Революционном Терроре помогло Сьейесу избежать гильотины — и после падения Робеспьера он в 1795 г. возглавил Конвент. От вступления в Директорию действительно отказался, равно как и от поста министра иностранных дел, зато стал президентом Совета Пятисот. В 1797 г. пережил покушение, был тяжело ранен. В ходе переворота 18 брюмера занял сторону Бонапарта и оказывал ему всестороннюю поддержку. После второй Реставрации его изгнали из Франции как «цареубийцу». На родину Сьейес вернулся лишь в 1830 г. Похоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже.

(*15)↩ Люксембург — дворец на левом берегу реки Сены в центре Парижа, построен в 1615–1631 гг. по заказу королевы-регентши Марии Медичи (вдовы Генриха IV и матери Людовика XIII) на месте усадьбы покойного герцога Пине из рода Люксембургов, что отразилось в названии дворца. В разные периоды строительство велось разными архитекторами, что объясняет отсутствие единого стиля постройки — от ренессанса к барокко.

В течение своей истории Люксембургский дворец был не только резиденцией различных особ королевской крови. С 1723 года он служил музеем, где хранились картины Рубенса, Йорданса и других фламандских живописцев. В июне 1793 года во время Великой французской революции он стал тюрьмой, а с 18.09.1795 отошел Исполнительной директории, пятеро членов которой заняли его 03.11.1795. В 1799 году дворец был передан Сенату, который и заседает в нем по сегодняшний день. Во время нацистской оккупации Франции во дворце располагалась штаб-квартира люфтваффе.

(*16)↩ Комитет общественного спасения — один их Комитетов, сформированных Конвентом. Появился в начале 1793 г. и предназначался для решения военных и дипломатических задач в условиях угрозы внешней интервенции. За первую половину 1793 года не преуспевший в этой деятельности Комитет был дважды реорганизован, и в июле того же года во главе его встал Максимилиан Робеспьер. С этого времени комитет вплоть до времени термидорианского переворота (июль 1794 г.) фактически сосредоточил в себе функции правительства Республики и проводил политику, получившую название Революционного Террора. Кроме того, Конвентом были сформированы также Комитет общественной безопасности, выполнявший полицейские функции и Революционный трибунал — судебный орган, действовавшие согласованно. После термидорианского переворота Комитет общественного спасения был вновь реорганизован, лишен большинства своих полномочий, вновь занимался только вопросами, связанными с армией и дипломатией и просуществовал еще год до прихода к власти Директории.

(*17)↩ Андре Дюпон (1742–1817) — чиновник почтового ведомства, смотритель Люксембургского дворца в период с 1789 по 1796 гг. С началом Великой французской революции не получал за свой труд никакого жалования. Освобожденный от занимаемой должности Полем Баррасом (см. о нем примечание 28 к этому письму), продолжал жить с женой Луизой на территории Люксембургского сада в выделенном им доме, занимаясь разведением роз. Его талант был замечен Жозефиной де Богарне (1763–1814), императрицей Франции в 1804–1809 гг. и страстной любительницей садового искусства на протяжении всей жизни. В итоге Дюпон вошел в свиту ее ботаников-селекционеров, трудившихся в парке Мальмезон. В поисках новых растений для парка Жозефины сопровождал в путешествиях ученого-энциклопедиста Александра Гумбольдта (1769–1859). После смерти в 1814 г. своей патронессы оставил розарий, к тому моменту насчитывающий 250 сортов роз, новой власти в обмен на пенсию от Палаты пэров.

В честь Андре Дюпона в 1861 г. был назван гибрид кустарниковой розы — «дюпонтия».

(*18)↩ Клубы — политические объединения, практически прообразы политических партий, в эпоху Французской революции. Возникли после отмены королевских запретов и с началом заседаний Учредительного собрания в Париже. Формировались по территориальному или политическому принципу. Активное вмешательство клубов в политику привело к ряду ограничений их деятельности в 1791 году, но с началом работы Конвента осенью 1792 г. они были вновь разрешены. Директория в начале 1796 г. вновь запретила образование клубов.

Коммуны или муниципалитеты — название как территориальных единиц, введенных в революционной Франции, так и органов их управления. Первая коммуна появилась в Париже в 1789 году, затем эта практика была закреплена законом для всей территории Франции.

Идея о прямой преемственности клубов и коммун является предположением Байеля и не подтверждается историческими фактами.

(*19)↩ Под бунтом, зреющим среди полицейского легиона, видимо, имеется в виду «Заговор равных» Гракха Бабефа (1796 г.). Целью заговорщиков было затормозить кризис периода «термидорианской реакции» за счет отмены частной собственности, установления равных прав для всех граждан республики, отрешения от власти буржуазии и возвращения к идеалам конституции 1793 г. Именно полицейский легион оказался настолько подвержен этой пропаганде, что 2 мая 1796 г. Директории пришлось разоружить и распустить его.

Выданные своим же соратником, лидеры заговора предстали перед судом. После объявления смертных приговоров попытались совершить самоубийства, но в итоге были казнены на гильотине в 1797 г.

(*20)↩ Вандейское восстание — гражданская война в 1793–96 гг. между республиканским правительством и контрреволюционно настроенным населением в северо-западных областях Франции, в основном в Вандее. Началась с крестьянских выступлений, вызванных резкими социальными переменами, отменой религиозных норм и воинским призывом крестьян в республиканскую армию. После того, как во главе восставших встали роялисты, мятеж приобрел организованный характер. До лета 1794 г. успех скорее сопутствовал вандейцам. Боевые действия с перерывами продолжались до июля 1796 г., когда республиканский генерал Гош с помощью превосходящих сил уничтожил основные отряды восставших и их руководителей. В ходе войны погибло около 200 тыс. человек, обе стороны отличились жестокостью в обращении с противником, в том числе с пленными.

(*21)↩ Шуаны (франц. “chouans”) — участники роялистского контрреволюционного мятежа в 1793–1800 гг. в двенадцати западных департаментах Франции, в частности, в Бретани, Нормандии и графстве Мэн. Так же как и Вандее (см. примечание 20 к этому же письму), восстание было спровоцировано недовольством крестьянского населения политикой революционных властей. У истоков движения среди прочих стоял контрабандист Жан Котро по прозвищу Жан Шуан (от франц. “chat-huant” — неясыть, крику которой его люди подражали в своем условном сигнале). Начавшись стихийно, движение приобрело характер партизанской войны и распространилось на северо-западные департаменты Франции. Летом 1793 г. шуанские разрозненные отряды возглавил граф Жозеф Пюизе, действовавший с переменным успехом. В 1794 г. он просил помощи у Англии и получил ее. К июлю 1796 года генералу Луи-Лазару Гошу удалось подчинить все западные провинции. Однако в 1799 гг. один из лидеров шуанов, Жорж Кадудаль вновь поднял мятеж в Нормандии, отклонив переговоры о мире, предложенные ему Наполеоном Бонапартом. Массовое движение продолжалось до 1801 г., но неудачи и заключение Конкордата с папой Пием VII способствовали его затуханию. Одно из последних выступлений совместно с вандейцами произошло во время Наполеоновских «Ста Дней» в 1815 г.

(*22)↩ Среди членов Директории действительно не было единодушия, но и современники, и историки чуть более позднего периода (например, ровесник Сергея Муравьева Франсуа Минье (1796–1884), выпустивший в 1823 г. книгу об истории Французской революции) сходились во мнении, что их полярные взгляды и различия в образе действий помогли преодолеть хаос «термидорианской реакции»:

«Директора распределили между собой работу. Они соображались при этом с теми мотивами, которые заставили партию Конвента их выбрать. Ребель, одаренный чрезвычайно деятельным характером, законник, сведущий в администрации и дипломатии, получил в свое заведование юстицию, финансы и внешние сношения. Скоро он сделался, благодаря своей ловкости и властному характеру, главой гражданской власти Директории. У Барраса не было никаких специальных знаний. Ума он был посредственного и недалекого и отличался прирожденной леностью. В момент опасности он был годен по своей решительности к смелым поступкам…. Но в обыкновенное время он способен был единственно к наблюдению за партиями, так как знал их интриги, как никто иной; поэтому он получил заведование полицией… Честный и умеренный Ларевельер-Лепо, выбранный в директора Собранием по единодушному указанию общественного мнения из-за своей кротости, соединенной с мужеством и искренней привязанностью к республике и законным мерам, получил в свое заведование моральную часть управления — воспитание, науки, искусства и торговлю. Летурнер, бывший артиллерийский офицер, член Комитета общественного спасения в последнее время существования Конвента, был назначен управлять военным делом. Но с того времени, когда был выбран Карно, после отказа Сьейеса, он взял на себя ведение военных операций, а товарищу своему, Летурнеру, отдал морскую часть и колонии. Большие способности Карно и его решительный характер дали ему перевес в этой партии. Летурнер сблизился с ним, а Ларевельер-Лепо с Ребелем, между тем как Баррас остался нейтральным. Директора занялись с редким единодушием восстановлением государственного порядка и благосостояния».

(Ист.: Минье Ф. История Французской революции с 1789 по 1814 гг. Пер. с фр. И. М. Дебу и К. И. Дебу; под ред. и со вступ. ст. Ю. И. Семенова. М., 2006. Сохранены написания имен дореволюционного оригинала.)

(*23)↩ В период с 1795 по 1806 гг. Голландия носила название Батавской республики (произв. от племени батавов, живших в античности на ее территории). До 1795 г. государство называлось Республикой Семи Объединенных Нижних земель или Республикой Соединенных провинций. Потеря значительного количества колониальных владений в ходе Четвертой англо-голландской войны (1780–1784) привела к глубокому политическому кризису в Голландии, в результате которого вспыхнула Батавская революция 1787 г. Подавить ее удалось лишь при помощи прусской военной интервенции. Контрреволюция однако длилась недолго: уже в 1895 г. Соединенные провинции пали, чтобы при вооруженной поддержке французских революционных сил возродиться под именем Батавии. Создание республики широко приветствовалось местным населением. Началось написание нидерландской демократической конституции (принята в 1798 г.). Однако Франция предпочла оккупировать Голландию и эксплуатировать ее в своих целях как одну множества дочерних (клиентских) республик, что, разумеется, приводило к вспышкам протеста и политическому хаосу. В итоге, после прихода к власти Наполеона Бонапарта в государстве была восстановлена монархия. Французские оккупационные войска покинули территорию молодого королевства лишь в 1813 г.

(*24)↩ То есть 3 ноября 1795, день, когда пятеро членов Директории собрались в Люксембургском дворце, который до того был тюрьмой.

(*25)↩ Высшим органом законодательной власти по французской конституции 1795 года являлось двухпалатное Законодательное собрание, состоящее из Совета Пятисот и Совета Старейшин.

(*26)↩ Лазар Карно (1753–1823), французский военный и политический деятель, инженер и ученый.

Председатель Национального конвента Франции в 1794 г. Член Исполнительной директории, с мая по август 1797 г. — ее президент.

Происходил из многодетной семьи бургундского адвоката. Окончив военную школу, служил в инженерных войсках. Интересовался воздухоплаванием, механикой, экономикой, серьезно изучал фортификационное искусство, а также писал стихи. В 1791 г. был избран депутатом в Законодательное собрание Франции, где участвовал в разнообразных комитетах, но в итоге принял решение сосредоточиться на военном деле. Избранный в 1792 г. в Национальный Конвент, успешно руководил обороной границ республики, благодаря чему был в 1793 г. назначен членом Комитета общественного спасения. В этой должности отдал много сил для создания новой армии, получив прозвище «организатор победы» (“l’organisateur de la victoire”). Помимо административной работы активно руководил военными действиями. Как член Исполнительной Директории, в 1795 г. разрабатывал план похода в Италию вместе с Наполеоном Бонапартом. Разногласия между членами Директории в 1797 г. привели Барраса, Ребелля и Ларевельер-Лепо к идее арестовать Карно по обвинению в роялизме (что ознаменовало переход Директории от демократической к авторитарной линии поведения). Карно бежал в Швейцарию, откуда смог вернуться только после прихода к власти Наполеона. В 1800-м году был при нем военным министром. После второй Реставрации — окончательно изгнан из Франции, до самой смерти занимался научной деятельностью. Сыновья Карно, Николя-Сади и Ипполит-Лазар, «разделили пополам» таланты отца: первый стал известным физиком, а второй — политиком. Внук Карно был президентом Франции.

(*27)↩ Ребель — Жан-Франсуа Ребелль (1747–1807), политический деятель Великой французской революции. Член Исполнительной директории с 1795 по 1799 гг., ее председатель в 1795–1797 гг., отвечал за суды, финансы и внешнюю политику. После 11 апреля 1797 г. входил в так называемый Триумвират вместе с П.-Ф. Баррасом и Л.-М. Ларевельер-Лепо, который 18 фрюктидора V года (то есть, 4 сентября 1797 г.) пытался приостановить контрреволюцию при помощи государственного переворота. Происходил из семьи эльзасских адвокатов. Будучи избранным в Генеральные штаты от третьего сословия, занимал наряду с Робеспьером крайне левые позиции. С 1789 по 1791 гг. — член Учредительного собрания. С 1792 г. — депутат Национального конвента. В 1793 г. по заданию Комитета общественного спасения выполнял миссию в мятежной Вандее, а затем какое-то время выжидал и не участвовал в разгуле революционного террора. С падением Робеспьера в 1794 г. вернулся к общественной деятельности и, круто изменив политические взгляды, начал нападки на якобинцев. Непримиримость и жесткость Ребелля, преследование им эмигрантов, духовенства, евреев (сам Ребелль был крещеным евреем), а также его склонность к ссорам и скупости в личной жизни сослужили политику плохую службу: в глазах потомков он остался обогатившимся за счет людей, разоренных революцией. После 1799 г. Ребелль неуклонно терял популярность у масс и после 18 брюмера отошел от политической деятельности. Продав в 1806 г. свое поместье, жил в бедности и умер от апоплексического удара.

(*28)↩ Поль-Франсуа, виконт де Баррас (1755–1829) — деятель Великой французской революции, один из лидеров термидорианского переворота, директор всех составов Директории в 1795–1799 гг. и ее фактический руководитель. Уроженец Прованса, из старинного дворянского рода, Баррас в молодости служил на военном флоте, а после отставки в 1783 г. жил в Париже, не проявляя особого интереса к общественной жизни. После начала революции и взятия Бастилии в 1789 г. занялся политикой, в 1792 г. был избран в Конвент и поддерживал якобинскую диктатуру, голосовал за казнь Людовика XVI. В качестве комиссара Конвента Баррас участвовал в подавлении роялистского мятежа в Тулоне во второй половине 1793 г., где познакомился с капитаном-артиллеристом Наполеоном Бонапартом. Жестокость и чрезмерное обогащение Барраса вызвали многочисленные жалобы, и в январе 1794 г. Комитет общественного спасения, возглавляемый Робеспьером, его отозвал. Во время переворота 9 термидора (27–28 июля 1794 г.), Баррас был назначен Конвентом комендантом Парижа, командовал захватом и арестом Робеспьера и его сторонников. В октябре 1795 г. для подавления роялистского мятежа в Париже привлек генерала Бонапарта и назначил его своим адъютантом, а потом главнокомандующим внутренними войсками. Бонапарт, пришедший к власти в результате переворота 18 брюмера (9–10 ноября 1799 г.), отстранил Барраса от власти как человека ненадежного и коррумпированного. Его сослали в провинцию, а в 1810 г. запретили жить во Франции, и он поселился в Риме вплоть до Реставрации, когда ему разрешили вернуться. Политикой больше не занимался, писал мемуары.

(*29)↩Луи-Мари де Ларевельер-Лепо (1753–1824), политический деятель, член Директории. Участвовал в выработке конституции III года и был первым президентом Совета Пятисот, который представил его в члены Директории 216 голосами из 218 вотировавших. Строгий республиканец, участник переворота 18 фрюктидора. Лидер теофилантропического общества, которое существовало с 1796 по 1802 годы, служил в нем чем-то вроде священника. С окончанием «эпохи Директории» полностью отстранился от политики и отказался от назначенной ему Наполеоном пенсии.

(*30)↩ Этьен-Франсуа Летурнер (1751–1817), юрист, офицер, политический деятель. Член Конвента с 1792 года, один из ведущих членов Военного комитета (“Сomitе de la guerre”), Входил в Директорию с 1795 по 1797 год, вышел из нее в 1797 по жребию согласно правилам.

(*31)↩ Одной из крайностей является возвращение к монархии — Баррас принимал активное участие в подавлении движений роялистов, а другой крайностью — Робеспьер, в заговоре против которого Баррас также был весьма деятелен.

(*32)↩ «То мужчина, то женщина». Крылатое выражение, источник — поэма Овидия «Метаморфозы» ( IV, 279–80).

^{59↩ Слово вставлено над строкой.}^{60↩ Подчеркивания здесь и далее во всем тексте соответствуют выделению текста курсивом в издании.}^{61↩ В оригинале: от тех, кто был ими заражен.}^{62↩ В оригинале в предложении другой порядок слов: придумали, чтобы заработать денег, мне неизвестно какие махинации.}^{63↩ В оригинале: была.}^{64↩ В оригинале: превратил в законы.}^{65↩ В оригинале чернильница описана как “à calumet”, что значит «трубка мира». Чернильница в форме трубки мира теоретически возможна, но кажется слишком оригинальной деталью. Предположительно, имеется в виду одна, общая для всех чернильница. В оригинале и в списке это “à calumet” подчеркнуто, что бы оно ни значило.}^{66↩ В оригинале трухлявого.}^{67↩ В оригинале после полудня.}^{68↩ В оригинале которые не подлежат сомнению.}

21. Фастово, 6 декабря

Фастово. 6.го декабря. 1821.

№5

Долгое молчание ваше, любезный Папинька, начинало уже меня тревожить, но почта 29го прошлого месяца, развеяла мои сомнения, но вместе и огорчила меня известием всех безпокойств ваших, коих я был невинною причиною. Я писал к вам 9го ноября и разщитывал, что письмо мое к вам дойдет 15го, ибо обыкновенно почта ходит из Василькова в Миргород шесть дней (*1), и следственно полагал, что в назначенный вами срок вы получите ясное доказательство ничтожности всех обо мне хлопот Г[енера]ла Мацнева и Комп[ании]. Я ошибся, но я не виноват, и понять не могу каким образом письмо мое столь долгое время было в дороге. Причиною медленности такой я полагаю нашего почтмейстера, которой, как я вам уже писал о том, вечно пьян, и не мудрено чтобы письмо мое у него завалялось, или дурная зимняя дорога. Теперже я надеюсь, любезный Папинька, что воображение ваше вовсе покинуло черную свою одежду, и уверяю вас притом, что ежели бы разщет мой не ввел меня в заблуждение, то я бы пренебрег все правила приличия и постарался бы на каком ни есть лоскутке предупредить безпокойства ваши.

Я здесь, кажется, вовсе забыт; но не понимаю, от куда взялись слухи, которые приписывали мне неприятнейшее путешествие. Я на днях получил от Кн[язя] Сер[гея] Трубецкого, из Петербурга, письмо, в коем он описывает мне также что во всю дорогу от Вильны (*2) преследовали его неприятные обо мне известия (*3), и что он весьма обрадовался, когда, приехав в столицу, он узнал что это одни только пустые слухи.⁷¹

От души желаю вам избавления, любезный Папинька, от трех незваных гостей вас посетивших. Одна из них меня не удивляет. Она что-то вас всегда слишком любила; и я желал бы чтобы вы когда нибудь с ней поступили по совету Автора du Sonnet à la Princesse Uranie ⁷² (*4). Но Скука от куда к вам забрела? и как вам с нею знаться, любезный Папинька? В недрах семейства вашего, в приятной независимости, Вы проводите время в занятиях вами любимых; и вы жалуетесь на скуку; предоставьте мне эту гостью, мне одинокому, не имеющему никого, с кем можно мне поговорить, мне, принужденному посвящать большую часть своего времени занятиям мелочным и вовсе для меня неприятным. Скука не разлучная мне ⁷³ Сопутница.

Что же касается до третьего, до того что вы называете гневом брата, то вы меня извините любезный Папенька, но я этому верить не могу. Брат во многом может быть пред вами виноват; но я слишком хорошо знаю его сердце, слишком знаю сколько он вас любит и вам предан, чтобы я мог подумать что он на вас гневается. Не мне его пред вами оправдывать, но я представляю вам это как истину, мне известную.

Смотр, о котором я извещал вас в последнем письме моем, кончился благополучно, но вместе Див[изионный] Ком[андир] объявил неприятное приказание ходить к нему в караул; после смотра, я возвратился в Фастово, где пробуду до 15го сего месяца, а там отправлюсь с баталионом в Белую-Церковь, где останусь до Нового года. в Киеве давно уже не бывал, и не могу сообщить вам никакого рода новостей. Совершенное безденежие заключает меня в Фастове и принуждает просить вас о подкреплении. Не лутче-ли было бы для вас, любезный Папенька, назначить мне годовую Сумму, которую я бы получал в два или три срока? Я знаю что дела ваши расстроены, и довольствовался бы всем тем, что вы мне назначите, а теперь я должен слишком часто безпокоить вас прозьбами моими.

Я в прежних письмах забыл благодарить вас, любезный Папенька, за присылку журналов и газет. Они доставлены мне исправно, и сохраняются у меня бережно. Книги Бестужева так же ему доставлены. Он поручал мне засвидетельствовать вам живейшую свою благодарность, и просит вас чтобы вы сделали ему милость выписали ему Оссияна на Английском языке (*5), и Lémontey Regne de Louis XIV (*6), и вместе извинить смелость, с коею он утруждает вас своими прозьбами. Все это мною переведено с француских слов Бестужева, который, на пути в Киев, заехал ко мне и теперь у меня.

Снисходительной ваш приговор о моем руском писании поощряет меня к вящему старанию. Целую ваши и Маминькины руки и пребываю

ваш покорне[й]ший сын, Сергей М.А.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 11-12.

(*1)↩ Миргород — уездный город Полтавской губернии, ныне — райцентр Полтавской области Украины. Впервые упоминается в 1656 г., когда эта территория принадлежала Польше — король Стефан Баторий назначил его центром Миргородского казачьего полка; впоследствии — владельческое местечко. В 1648 г. присоединен к России по итогам Переяславской рады. В XVIII веке стал торговым и ремесленным центром, знаменитым своими ярмарками. Из Миргорода был родом художник В. Л. Боровиковский, происходивших из семьи казаков-иконописцев.

Расстояние от Василькова до Миргорода по нынешним дорогам — примерно 300 км, в начале XIX века путь этот не слишком отличался от современного и мог быть преодолен примерно за двое суток. Таким образом, шестидневное следование почты — это достаточно долго. Дорога на Хомутец проходила через Миргород.

(*2)↩ Вильно — главный город Литовско-Виленской губернии, в настоящее время — Вильнюс, столица Литвы. Впервые упоминается в 1323 г. как стольный город Гедимина, правителя Великого княжества Литовского. Впоследствии по Польско-Литовской унии вошел в состав Речи Посполитой. По итогам третьего раздела Польши, после подавления восстания Костюшко, центром которого был Вильно, город вошел в состав Российской империи.

(*3)↩ С. П. Трубецкой, будучи адъютантом Главного штаба, мог перемещаться по делам службы между Вильно, где стояли гвардейские части, и Петербургом, где находился Главный штаб.

Неприятными известиями, о которых он оповестил Сергея Муравьева, скорее всего, были сведения о набирающем обороты в ноябре-декабре 1821 г. деле бывших семеновских офицеров Д. П. Ермолаева и И. Д. Щербатова (первоначально именуемого «О подозрительных письмах»), где всплывало также имя Сергея Муравьева, дружившего с И. Д. Щербатовым.

Следствие производилось в Витебске, где в то время находился штаб 1-ой кирасирской дивизии. При ней же была учреждена Военно-судная комиссия над бывшими семеновскими офицерами И. Ф. Вадковским и Н. И. Кашкаровым (см. примечание 3 к письму от 2 июля 1821 г. и примечание 2 к письму от 18 ноября 1821 г.). Таким образом, можно предположить, что по пути из Вильно в Петербург Трубецкой получил какую-либо информацию об интересе следствия к Сергею Муравьеву, тем более, что в начале декабря был отправлен запрос об изъятии его бумаг (Декабристы: Сб. материалов. Л., 1926. С. 188).

(*4)↩ (Фр.) «Сонет к принцессе Урании» Сергей Муравьев цитирует здесь комедию Ж.-Б. Мольера «Ученые женщины» (впервые поставлена в 1672 г.). Один из ее персонажей, салонный поэт Триссотен, пишет «Сонет к принцессе Урании на ее лихорадку». Таким образом, первая гостья, посетившая И. М. Муравьева-Апостола — это лихорадка. Совет же в русском переводе Н. А. Брянского таков:
Толкайте ж гостью вашу, или
Немного будет толку в том,
Что завершите вечным сном
Вы жизнь прекрасную в могиле.
Как? Вас она терзает, жжет,
Кровь воспаляет, — без забот
О ваших прелестях и сане?
Идите ж в ванну с ней и там
Без слов, прибрав ее к рукам,
Нахалку утопите в ванне.
(Мольер Ж.-Б. Полное собрание сочинений в одном томе. М. 2009. Цит. по электронной публикации: http://www.azlib.ru/m/molxer_z/text_0322.shtml.)

(*5)↩ Речь идет о сочинениях шотландского поэта Джеймса Макферсона (1736–1796). В 1760-е годы он опубликовал несколько поэм на материале кельтских мифов о герое и мудреце Финне Маккуле (или Фингале), якобы написанных легендарным бардом III века н. э. Оссианом (его сыном) и сохраненных гэльскими сказителями в горах Шотландии. Поэмы получили огромную популярность по всей Европе, имя Оссиана стало нарицательным наряду с Гомером. Несмотря на последующее «разоблачение», поэмы значительно повлияли на литературу романтизма. Их переводили на русский язык начиная с А. И. Дмитриева и заканчивая В. А. Жуковским. По-английски в начале XIX века поэмы были переизданы дважды: иллюстрированное издание 1803 года и издание с 1807 года с параллельным гэльским текстом.

(*6)↩ Речь идет о книге Пьера Лемонте (1762–1826), адвоката, писателя и политического деятеля. Он был участником событий первых лет французской революции, в 1793 г. воевал против Конвента, эмигрировал, в 1795 г. вернулся во Францию. После возвращения писал оперы, романы, сатиры, служил в цензурном комитете, был избран во Французскую академию.

В 1818 г. вышла его самая известная книга, вызвавшая бурную реакцию публики — «Рассуждение о монархическом устройстве при Людовике XIV и о тех изменениях, которые оно претерпело при жизни этого правителя». Согласно концепции автора, Франция переживала упадок еще в конце правления Людовика XIV, а установившийся при порядок неизбежно вел к революции. Книга не представляла ничего нового в смысле методологии, но пользовалась популярностью за счет живости изложения, сатирических обличений и обилия анекдотов об исторических личностях. В частности, именно в ней была впервые приведена приписывающаяся Людовику XIV фраза «Государство это я».

^{71↩ Напротив этого абзаца на полях отметка карандашом.}^{72↩ (Фр.) Сонета к принцессе Урании.}^{73↩ Слово вставлено над строкой.}

22. Киев, 13 декабря

Le 13. decembre 1821. Kiew.

№ 6.

C’est de Kiew, Mon cher Papa, et de la chambre d’Alexandre Rajewski que je vous écris pour ne pas laisser passer la poste, sans vous donner de mes nouvelles. C’est avec le plus grand plaisir que je me charge de la traduction que vous voulez bien me confier. Je ne vous réponds ni de l’élégance du style, ni de ce que la traduction sera digne de l’original, mais enfin je prends sur moi l’exactitude, et vous promets tous mes soins. Cette idée me sourit aussi à moi, car cela me donnera une bien douce occupation pour mes heures de loisir.

Je suis venu passer deux jours ici, et demain je m’en vais à mon poste, pour me préparer à monter la garde à Белая Церковь, où, comme je vous ai déjà annoncé, je dois être pour le 18 de ce mois. J’ai trouvé ici, à mon grand plaisir, un de mes anciens camarades de Service ; c’est Bibicoff, aide-de-camp du Grand-Duc Michel ; il inspecte ici l’arsenal ; J’ai pu deviner, par ce qu’il m’a dit, que les officiers du ci-devant régiment sont bien mal vus ; mais j’ai appris en même tem[p]s que l’affaire étoit tout-à-fait finie ; ainsi àprésent il me faut désirer ou une guerre ou quelqu’autre moyen de réparer tout le mal que nous à fait à tous cette vilaine histoire ; et en même tem[p]s les bruits de guerre se renouvellent ; on va même jusqu’à dire que les Turcs eux-mêmes pourroient bien commencer les hostilités. Un militaire doit toujours désirer la guerre, mais moi j’ai quelques droits de plus à former ce même désir.

Du reste rien de nouveau, mon train de vie est toujours le même, et je vis d’espérance en attendant mieux. Je passe mon tem[p]s ou aux devoirs de mon service ou à la lecture de[s] livres que me prête Rajevskj. Je vous remercie beaucoup, Mon cher Papa, pour l’envoy des journaux russes et français, que j’ai reçus encore dernièrement. Je remplirai ponctuellement l’ordre de vous les renvoyer, mais je vous demande la permission que en voir après ma garde [à] Белая Церковь ; et en attendant je vous promets de les garder sains et saufs.

J’ai encore à vous remercier pour les 100 R[oubles], que vous m’avez envoyés, ainsi que de l’attention que vous avez eue de me les envoyer en petits papiers, quoique du reste cela ne m’ait pas été utile : on n'échappe pas si facilement à la griffe des Juifs. et je répare l’erreur que j’ai commise en vous disant que les petits papiers ne perdoient pas dans le change, car les agioteurs prennent leur gain sur tout, grands papiers, argents, petits papiers, petit monnaye. C’est une véritable peste que ces gens-là dans ce gouvernement. l'on perd régulièrement 12 ½ pour % ; et c’est à tel point, que si quelqu’un vouloit se donner le petit passe-tem[p]s, de changer un papier de 25 R[oubles] pendant une matinée successivement en petits papiers, en argent, en cuivre et répéter plusieurs fois l'opération; le charge seule lui auroit emporté bientôt son argent. J’ose vous réitérer, Mon cher Papa, ma demande de me fixer une somme annuelle ; chose qui me seroit beaucoup plus avantageuse que les envoys de petites sommes ; d’abord parceque sachant ce que je peux dépenser, je saurai coordonner la dépense à la recette, et ensuite parceque je ne serai pas obligé de vous tourmenter aussi souvent de mon manque d’argent ; et enfin parce qu’avec de petites sommes, on dépense beaucoup plus qu’avec des sommes plus considérables. Vous me reprochez, Mon cher Papa, de vous parler de mes dépenses d’écurie, et de ne vous rien dire de celles de ma maison. Ce n’est pas par négligence que j’ai fait cette omission ; c’est par calcul. La dépense de l'écurie est une chose fixée on peut calculer juste ce que l’entretien d’un cheval peut coûter. Pour l’entretien de la maison au contraire on ne peut juger d’un jour par l’autre, ni, même fonder sur la dépense d’un mois, celle de toute l’année. Je voulois donc laisser passer trois mois aumoins ⁷⁴, et alors la division de la somme dépensée par le nombre de jours m’auroit donné l’approximation de l’année. Le mieux est encore, comme je l’ai déjà dit, et pour vous et pour moi de me fixer une somme annuelle ; et alors je confirmerai là-dessus ma dépense.

J’ai communiqué à Al[exandre] Rajevskj l’article de votre lettre qui concerne M[ada]me Lan, il se trouve que c’est très-vrai que l’on l’a recommandé[e], comme Dame de compagnie, à M[ada]me Rajevskj. J’ai prié en même tem[p]s Alex[andre] Rajevskj de dire quelque chose en sa faveur, ce qu’il m’a promis.

Il est très vrai aussi que c’est pour être chef de bataillon que m’a présenté Neidhart et qu’il a été refusé dans sa demande, mais par le quartier-général de Mohileff, comme n’osant encore présenter à quoique ce soit les officiers du ci devant régiment.

Il ne me reste plus qu’à vous baiser les mains ainsi qu’à Maman, et de me dire pour la vie

Votre fils soumis,

Serge Mouravieff Apostol.

Il est trois heures du matin. Tout dort auprès de moi, et moi-même je tombe de sommeil.

Перевод

13. декабря 1821. Киев

№ 6.

Я пишу вам, любезный Папинька, из Киева и из комнаты Александра Раевского, чтобы не пропустить почту, не передав вам моих новостей. С огромным удовольствием я займусь переводом, который вы изволили доверить мне (*1). Я не ручаюсь вам ни за элегантность стиля, ни за то, что этот перевод будет достойным оригинала, но, в конце концов, я беру на себя точность, и обещаю вам все мое усердие. Эта идея также привлекает меня, так как она даст мне довольно приятное занятие для часов моего досуга.

Я прибыл сюда на два дня, и завтра я отправляюсь на свой пост, чтобы подготовиться к несению караула в Белой Церкви, где, как я вам уже объявлял, я должен быть 18 [числа] этого месяца. Я обнаружил здесь, к своему большому удовольствию, одного из своих бывших товарищей по Службе; это Бибиков (*2), адъютант Великого Князя Михаила (*3); он инспектирует здесь арсенал; Я мог догадаться, из того, что он мне сказал, что офицеры бывшего полка на довольно плохом счету, но я узнал в то же время, что дело почти завершено (*4); таким образом, в настоящее время мне следует желать либо войны, либо некого иного способа исправить все зло, которое причинила всем нам эта скверная история; и в то же время слухи о войне возобновляются; говорят даже, что Турки сами могут начать военные действия. Военный должен всегда желать войны, но я имею больше прав желать того же.

В остальном ничего нового, мой образ жизни все тот же, и я живу надеждой, ожидая лучшего. Я провожу время либо в обязанностях службы, либо в чтении книг, которые одалживает мне Раевский. Я очень благодарю вас, любезный Папинька, за отправку русских и французских журналов, которые я получил уже некоторое время назад. Я найду способ аккуратно отправить их вам обратно, но я прошу у вас разрешения позаботиться об этом после моего караула в Белой Церкви (*5); и в ожидании я обещаю вам держать их в целости и сохранности.

Я также должен поблагодарить вас за 100 рублей, которые вы отправили мне, а также за предупредительность, которую вы оказали мне, отправив их мелкими купюрами, хоть и в остальном это не было мне полезным: не так просто избежать когтей Евреев. И я исправляю ошибку, которую я совершил, говоря вам, что мелкие купюры не потеряют при обмене, поскольку спекулянты извлекают свою выгоду из всего, из крупных бумаг, серебра, мелких бумаг, мелких монет. Эти люди — настоящее бедствие в этой губернии. Регулярно теряешь 12 ½ процентов; и до такой степени, что, если кто-то захочет поразвлечься и разменять ассигнацию в 25 рублей в течение утра последовательно мелкими купюрами, серебром, медью, и повторит операцию несколько раз, одна только комиссия вскоре заберет его деньги (*6). Я осмеливаюсь повторить, любезный Папинька, свою просьбу закрепить за мной ежегодную сумму; это было бы мне более полезно, чем отправка мелких сумм; прежде всего из-за того, что, зная, сколько я могу потратить, я смогу соотнести расходы с доходами, а также из-за того, что я не буду обязан мучить вас так часто моей потребностью в деньгах; и, наконец, поскольку мелкими суммами можно потратиться гораздо больше, чем суммами более значительными. Вы упрекаете меня, любезный Папинька, в том, что я говорю вам о своих расходах на конюшню, и ничего не говорю о расходах на дом. Не из небрежности я совершил это упущение, а из-за подсчетов. Расходы на конюшню — это установленная вещь, можно четко посчитать, во сколько может обойтись содержание одной лошади. Для содержания дома, напротив, нельзя ни судить по одному дню о другом, ни даже рассчитывать расходы на год, исходя из расходов на месяц. Итак, я хотел, чтобы прошло по меньшей мере три месяца, и тогда делением суммарных расходов на число дней я бы получил приблизительное значение годовой [суммы]. Лучше, как я уже сказал, и для вас, и для меня установить мне ежегодную сумму, таким образом, я соотнесу с ней мои расходы.

Я передал Александру Раевскому раздел из вашего письма, относящийся к Мадам Лан, он находит весьма правдивым то, что ее рекомендовали как компаньонку для Мадам Раевской. В то же время я попросил Александра] Раевского сказать что-нибудь в ее пользу, что он мне и пообещал.

Также весьма верно, что Нейдгарт вновь попытался представить меня на должность командира батальона (*7), и что ему отказали в его просьбе, но из главной квартиры в Могилеве, поскольку не решаются еще представлять к чему бы то ни было офицеров бывшего полка.

Мне остается лишь поцеловать руки вам и Матушке, и объявить себя на всю жизнь

Вашим покорным сыном,

Сергей Муравьев-Апостол

Сейчас три часа утра. Все спят вокруг меня, и я сам падаю спать..

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 72–73.

(*1)↩ Речь идет о переводе на французский язык рукописи книги «Путешествие по Тавриде в 1820 годе», который И. М. Муравьев-Апостол поручил сделать сыну, о чем тот также упоминает в следующем письме от 23 декабря 1821 года. Можно утверждать, что процесс растянулся до середины 1823 года, т.к. в письме от 17 июля Сергей Муравьев объясняет отцу, что служебные обязанности и хлопоты не позволяют ему полноценно заняться переводом. Отдельные листки этого незавершенного перевода хранятся в ГАРФ (Ф. 109. Оп. 18. Д. 185. Лл. 117–127об.).

(*2)↩ Илья Гаврилович Бибиков (1794–1867) — один из известных представителей разветвленного рода Бибиковых, сын генерал-майора Гавриила Ильича Бибикова и его второй жены Екатерины Александровны, урожд. Чебышевой. Получив прекрасное домашнее образование, в октябре 1811 г. поступил юнкером в лейб-гвардии артиллерийскую бригаду. С 19 ноября 1812 г. — прапорщик, с переводом во 2-ю резервную артиллерийскую бригаду.

Участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничных походах. С 3 июля 1819 года — адъютант великого князя Михаила Павловича, 19 апреля 1820 года произведен в полковники.
Был членом Союза благоденствия, о чем лично объявил императору; но благодаря заступничеству Михаила Павловича его участие «высочайше повелено оставить без внимания». В Семеновском полку до 1819 г. служил его брат Гаврила Гаврилович Бибиков (1790–1850), через которого он, вероятно, и был знаком с Сергеем Муравьевым.

С 29 сентября 1828 г. — генерал-майор, принимал участие в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и в Польской кампании 1831 г. С 6 декабря 1837 г. — генерал-лейтенант, с 19 апреля 1849 г. — генерал-адъютант. С 1850 по 1855 г. — виленский военный губернатор и гродненский, ковенский и минский генерал-губернатор; одновременно управляющий учебными заведениями Виленского учебного округа на правах попечителя. Председатель Виленского цензурного комитета в 1850–54 гг. 26 ноября 1852 г. произведен в генералы от артиллерии. Уволен от службы 17 января 1856 г. 19 февраля 1860 г. вновь принят на службу и повторно назначен генерал-адъютантом. Оставался в этом звании до конца своей жизни.

Жена — Варвара Петровна Мятлева, с которой имел детей: Сергея, Прасковью и Варвару.

Вот что писал о нем в своих «Воспоминаниях» граф Густав Олизар (которого на описываемый им момент только что выпустили из Петропавловской крепости, признав невиновным по делу о причастности к Тайным обществам):

«Когда великий князь объявил, что прикажет меня уведомить о дне аудиенции, полученной у императора, через доброго давнего знакомого, я решил предупредить визит Елияша [Ильи — польск.] Бибикова и отправился к нему сам. Знал его действительно еще полковником, присланным в Киев на следствие по какому-то делу тамошнего арсенала. Был это, как говорится, un bon vivant, страстный картежник. Я принимал его не раз на обедах и видел, что он был в очень тесных отношениях как с Михаилом Орловым, также и с Волконским, Муравьевым и Бестужевым и другими членами позднее открытого заговора; сообщаю с уверенностью, что и он принадлежал, а по крайней мере знал о нем.

Способ же, с помощью которого он выпутался, надлежит приписать единственно великому благородству князя, при котором он служил. Говорили мне также в столице, что после 14 декаб[ря] и ареста Пестеля Бибиков приходил к своему князю и, отдавая ему шпагу, сказал с сокрушенным видом: „Негоден я носить ее дальше, служил при вашей княжеской милости, знал о заговоре, отчасти принадлежал к нему; не отважился об этом донести...“ На что князь, не принимая поданной ему шпаги, обратился к нему с речью: „Так долго при мне служишь и еще не знаешь, что я ничем так не брезгаю, как ложью. Ты не знаешь о заговоре, не принадлежал к нему, понимаешь? Прошу в следующий раз с такими мыслями ко мне не приходить“.

Не дал себе во второй раз повторить это благородный Илья и так хорошо обо всем забыл, что когда я к нему пришел, он был так взволнован своей ролью (наверное, уважая желание князя), что хотя мы были наедине, он ко мне: „Какого дьявола вы впутались в эту потасовку, дорогой друг? Вы припомните, сколько мы насмехались в Киеве над этими безумными?“ Я посмотрел на него... и ответил: „Это хорошо, что мы одни, мы можем быть уверены друг в друге“. Не знаю, захотел ли он меня понять, но дальше разговор продолжился о другом». (Цит. по: Г. Олизар. Воспоминания. Перевод с польского, предисловие и комментарии Р. Э. Добкач. Опубл. http://decabristy-online.ru/olizar.htm)

(*3)↩ Великий князь Михаил Павлович (1798–1849) — четвертый и единственный порфирородный сын Павла I и Марии Федоровны, младший брат императоров Александра I и Николая I, с последним из которых был наиболее близок в силу возраста, совместного воспитания и интереса к военному делу. Современники отмечали двойственность его характера: добрый, веселый и остроумный с близкими, он был строг, вспыльчив и придирчив к подчиненным, оставался непревзойденным знатоком «фрунта», за что его недолюбливали в тех военных частях, которыми он командовал.

С 1819 года был назначен командиром 1-ой бригады 1-ой гвардейской пехотной дивизии (Преображенский и Семеновский полки) и шефом Московского гвардейского полка. В качестве бригадного командира имел непосредственное отношение к Семеновской истории 1820 г.: новый полковой командир Ф. Е. Шварц, порядками которого оказались возмущены солдаты, был его ставленником. В своих воспоминаниях полвека спустя М. И. Муравьев-Апостол писал: «Михаил Павлович, только что снявший с себя детскую куртку, был назначен начальником 1-й пешей гвардейской бригады. Доброе сердце великого князя, о котором так много ныне пишут, было возмущено, узнав, что мы своих солдат не бьем. Он всячески старался уловить Семеновский полк в какой-нибудь неисправности своими ночными наездами по караулам в Галерный порт и неожиданными приездами по дежурствам. Все это ни к чему не послужило. Везде и всегда он находил полный порядок и строгое исполнение службы. Это еще больше бесило и восстановляло против ненавистного ему полка. Разумеется, великий князь не мог благоволить и к нашему генералу, с которым не имел ничего общего. Поэтому к нам начали придираться, отыскивая во что бы то ни стало, правдой или неправдой, если не беспорядка, то, но крайней мере, каких-нибудь ошибок» (Штрайх С. Я. Муравьев-Апостол, М. И. Воспоминания и письма. Петроград, 1922. С. 42–43).

В звании генерал-фельдцейхмейстера в 1819 г. Михаил Павлович также фактически вступил в управление артиллерийским ведомством, которое в период его управления претерпело ряд преобразований и улучшений. По докладу Великого князя в 1820 г. было открыто первое в России артиллерийское училище.

В период междуцарствия 1825 года курсировал между Варшавой и Санкт-Петербургом, обеспечивая переговорный процесс между Великими князьями Константином и Николаем о занятии вакантного престола, а также непосредственно участвовал как в подавлении восстания декабристов на Сенатской площади, так и в работе Следственной комиссии.

Сразу после восстания декабристов Михаил Павлович был назначен генерал-инспектором по инженерной части, членом Государственного Совета, а в 1826 году-командиром Гвардейского корпуса, во главе которого участвовал в русско-турецкой войне 1826–1828 годов (получив орден св. Георгия 2-й ст. за взятие Браилова) и подавлении Польского восстания в 1830–1831 годах. За штурм Варшавы во главе гвардейского корпуса великий князь был пожалован званием генерал-адъютанта.

В дальнейшем был командующим Пажеского и всех сухопутных кадетских корпусов, а также гвардейским и гренадерским корпусами (с 1844 года).

Был женат на Фредерике Шарлотте Марии Вюртембергской (в крещении — Елене Павловне) с 1824 года. В браке родились пять дочерей, две из которых умерли в раннем детстве.

Михаил Павлович скончался 28 августа 1849 года в Варшаве, куда прибыл на смотр гвардейского и гренадерского корпусов, отправляемых в Венгрию.

(*4)↩ Из писем Сергея Муравьева отцу видно, что сведения, которые он получал по этому вопросу, по большей части были мало достоверными. Военно-судное дело над офицерами-семеновцами завершилось только к концу апреля 1822 г. Бумаги у Сергея Муравьева были изъяты командиром Черниговского пехотного полка полковником Ганскау 7 января 1822 г. и отправлены в Военно-судную комиссию в Витебск. После изучения, не обнаружив там ничего подозрительного, их вернули владельцу (см. Декабристы. Сборник документов. Л., 1926. С. 188-189. и РГВИА. Ф. 36. Оп. 3/847. Св.2. Д.14. Л.107).

(*5)↩ Несколько раз в год батальоны из полков отправлялись нести караулы при дивизионной квартире, корпусной или главной квартире армии. В Белой Церкви батальон Сергея Муравьева должен был нести караул при дивизионной квартире 9-ой пехотной дивизии, в которой состоял Черниговский полк.

(*6)↩ В России на тот момент существовало параллельное обращение бумажных денег (ассигнаций) и металлических (золотых, серебряных и медных монет), притом денежные знаки одного и того же наименования обладали различной ценностью. Официальный курс серебра был примерно в 4 раза выше, чем ассигнаций, существовал и неофициальный курс обмена (именуемый «народным лажем» — наценкой рыночного курса над номиналом), в т. ч. медных денег на серебро и серебра на золото. Обмен денег, их размен и другие мелкие финансовые операции в Малороссии традиционно были сосредоточены в основном в руках евреев (что, вероятно, было связано в том числе с распространенностью среди них начал грамотности и счета).

(*7)↩ Несмотря на то, что Сергей Муравьев был прикомандирован к Черниговскому полку для командования 3-м батальоном, официально он числился только «командующим», т.е. — «исполняющим обязанности командира». Командующего могли заменить в любой момент без объяснения причин, что делало такое положение невыгодным в служебном плане. Командиром батальона он стал только в августе 1822 г., после официального перевода в Черниговский полк и главное — окончания следствия над своими сослуживцами, офицерами-семеновцами.

^{74↩ Слово вставлено над строкой.}

23. Белая Церковь, 23 декабря

Белая Церковь. 23.го Декабря. 1821.

№ 7.

Поход мой Бело-церковской причиною, любезный Папинька, что письмо это дойдет к вам позже обыкновенного; здесь почты нет, а Васильков от сюда 50. верст; Но Дивизионный наш Командир собрал всех полковых начальников Дивизии, чтобы отдать им приказания, и я пользуюсь возвращением нашего полковника чтобы уведомить вас о себе. Я здесь провел уже неделю, и еще одну должен провести; а большую часть коротких теперешних Дней посвящаю на разводы; объезд караулов; и т.п.; и следственно если не имею отличных удовольствий, по крайней мере, мало имею времени скучать.

Продолжение письма на французском языке

Vous avez dû recevoir ma lettre de Kiew, et vous devez savoir déjà, Mon cher Papa ; combien votre proposition de traduction de votre manuscrit m’a fait plaisir. J’atten[d]s avec impatience vos ordres ultérieurs à cet égard, et désire vivement l’arrivée du manuscrit, pour me mettre à l’ouvrage. Ce me sera une douce occupation au milieu de mon désœuvrement. J’ai oublié aussi, Mon cher Papa, dans la même lettre, de répondre à une de vos demandes, concernant la bonne, dont Maman a besoin, mais je tombois de sommeil, et voilà mon excuse. Pour reparer mon oubli aussi bien que possible, j’annonce donc à Maman que cette femme est entièrement à sa disposition, que son payement annuel ne pourra pas aller au dela de 600 ou 700 R[oubles], et enfin que si Maman en a besoin, elle n’a qu’à ecrire un petit mot à M[ada]me Boucharine, et l’affaire sera faite. Je suis bien fâché de n’avoir pu pendant tout ce tem[p]s être plus souvent à Kiew (car je n’y ai été que deux fois, dans l’une des quelles j’ai passé 4 jours, et dans l’autre 2.) car j’aurois alors veillé plus attentivement à cette affaire.
Vos craintes au sujet d’Acajou sont sans doute déjà calmées ; car une lettre de Mathieu de tchernigow m’annonce son passage par cette dernière ville, d’où je conclus qu’il doit être déjà chez vous. Vous at-il ⁷⁵apporté quelque chose de nouveau ? Car je suppose que vous devez être aussi dénué de nouvelles que nous le sommes ; il y a environ 2 semaines qu’on ne reçoit aucun journal étranger à Kiew, et les nouvelles sont si variables ici, qu’on ne sait à quoi s’en tenir. Aurons-nous ou n’aurons-nous pas guerre avec Les Turcs ? Voilà la grande question, agitée par tout le monde. Les uns disent que les Turcs se renforcent en Moldavie, ou sont envers nous dans des intentions tellement hostiles, qu’on doit s’attendre à ce qu’ils nous attaqueront eux-mêmes au printem[p]s, si nous différons de le faire. D’autres, qui se prétendent mieux instruits, soutiennent qu’il n’y aura pas de guerre ; enfin on ne sait au quel croire, et nous avons alternativement une semaine de guerre et une semaine de paix. C’est notre semaine de paix que celle-ci. Nous n’avons pas d’hiver du tout ; pas le brin de neige et notre soleil est un soleil de printem[p]s. J’apprends par une lettre de Pétersbourg, que là-bas aussi il n’y a pas d’hyver et qu’il y pleut tous les jours. Voilà encore de l’extraordinaire et n’y auroit-il pas quelque chose détraqué dans la grande machine de notre univers. Les Médecins ici présagent que le Printem[p]s sera fécond en maladies. Je leur laisse à eux leur présage, mais je ne puis m'empêcher de jouir d’un hyver aussi agréable sur-tous après ceux de Pétersbourg. J’ai fait quelques tentatives, Mon cher Papa, pour obtenir la permission de venir passer chez vous les fêtes ; mais elles ont été infructueuses et me voilà fixé ici bongré malgré. Ne pouvant donc vous offrir mes félicitations de vive voix et pour la Noël et pour la nouvelle année, je suis réduit à les confier à cette lettre. Je les offre aussi à Maman ; J’embrasse frère, sœurs et souhaite à vous, Mon cher Papa et à tout le monde santé, bonheur, prospérité, mais plus particulièrement à vous une censure indulgente et des imprimeurs plus exactes que M[onsieu]r Gretch. Je finis par ce vœu, car je suis sûr qu’il vous sera agréable. Je vous baise les mains et à Maman.
Votre fils dévoué Serge Mouravieff Apostol
P.S. Mon cher Papa, Il y a long-tem[p]s que Nikita dans une de ses lettres m’a annoncé l’apparition de vos nuées sur l’horison de notre littérature est-ce vrai ? Et si c’est vrai, j’ose espérer de vous un exemplaire.
J’ai oublié de vous annoncer, Mon cher Papa, que le G[énér]al Neidhart m’a représenté pour être nommé chef de Bataillon ; il n’y a encore aucune réponse. Pour moi, Mon cher Papa, qui fait ici un cours de philosophie pratique ; j’ai [нрзб.] me tâter moi-même. Je ne me sens aucune espèce d’ambition, et je puis vous assurer que j’attends comme peut plus tranquillement la décision d’en haut.

Перевод франкоязычной части письма

Вы должны были получить мое письмо из Киева и вы должны уже знать, любезный Папинька, какое удовольствие доставило мне ваше предложение о переводе вашей рукописи. Я с нетерпением ожидаю ваших дальнейших указаний по этому вопросу, и с нетерпением жду прибытия рукописи, чтобы взяться за работу. Это будет для меня приятным занятием посреди моего бездействия. Я забыл также, любезный Папинька, в том же письме ответить на один из ваших вопросов, касающихся бонны, которая необходима Матушке, но я засыпал на ходу, вот мое извинение. Чтобы исправить мою забывчивость наилучшим образом, я сообщаю теперь матушке, что эта женщина полностью в ее распоряжении, что ее годовое жалование не может быть более 600 или 700 рублей, и наконец, что если Матушка имеет в ней нужду, ей нужно только написать несколько слов мадам Бухариной, и дело будет сделано. Мне очень досадно, что я не мог в течение этого времени чаще бывать в Киеве (поскольку я там был только два раза, в один из которых я провел там 4 дня, а в другой 2), поскольку тогда бы я с большим вниманием следил за этим делом.

Ваши страхи по поводу Акажу, без сомнения, уже успокоились, поскольку письмо Матвея из Чернигова ⁷⁶ объявляет мне о его проезде через этот город, откуда я заключаю, что он уже у вас. Привез ли он вам что-нибудь новое? Поскольку я полагаю, что вы так же лишены новостей, как и мы, прошло уже около двух недель, как в Киеве не получают никаких иностранных газет, и новости здесь столь различны, что непонятно, каким верить. Будет или не будет у нас война с Турками? Вот главный вопрос, который волнует всех. Одни говорят, что Турки укрепляются в Молдавии, или что они имеют против нас столь враждебные намерения, что следует ожидать, что они нападут на нас прямо весной, если мы промедлим это сделать [сами]. Другие, которые считают себя более сведущими, полагают, что войны не будет, и в конце концов непонятно, кому верить, и у нас попеременно происходит то неделя войны, то неделя мира. Сейчас идет неделя мира.

У нас еще вовсе нет зимы, нет ни капли снега, а солнце у нас совершенно весеннее. Я узнал из письма из Петербурга, что там также нет зимы и целыми днями идет дождь (*1). Вот еще нечто необычайное, и не вышло ли что-то из строя в нашем мироздании? Врачи здесь предсказывают, что Весна будет обильна болезнями. Я оставляю им их предзнаменования, но не могу помешать себе наслаждаться вполне приятной зимой, особенно после зим в Петербурге.

Я сделал несколько попыток, любезный Папинька, получить разрешение съездить провести у вас праздники, но они были бесплодны, и вот я волей-неволей остаюсь здесь. Не имея возможности передать вам вслух мои поздравления и к Рождеству, и к новому году, я вынужден доверить их этому письму. Я передаю их также Матушке. Я обнимаю брата, сестер и желаю вам, любезный Папинька, и всем остальным здоровья, счастья, процветания, но более всего лично вам — снисходительной цензуры и издателей более аккуратных, чем Господин Греч. Я заканчиваю этим пожеланием, поскольку я уверен, что оно будет вам приятно. Я целую руки вам и Матушке.

Ваш преданный сын

Сергей Муравьев Апостол

P.S. Любезный Папинька, Никита уже давно объявил мне в одном из своих писем о появлении ваших туч на горизонте нашей литературы, верно ли это?(*2). И если это верно, я осмеливаюсь надеяться на один экземпляр от вас.

Я забыл сказать вам, любезный Папинька, что Генерал Нейдгарт представил меня к назначению батальонным командиром, и еще нет никакого ответа. Для меня, любезный Папинька, проходящего здесь курс практической философии, я [нрзб.] колебаться сам. Я не испытываю никакого рода амбиций, и я могу вас уверить, что я жду как можно спокойнее решения сверху.

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 74 –74об.

(*1)↩ По метеорологическим наблюдениям, после холодной и засушливой осени наступила мягкая зима, в черноземных губерниях во многих местах в декабре сошел с полей свежевыпавший снег и показалась свежая трава. Это нередко приводило к гибели озимых хлебов, что, наряду с другими причинами, вызвало в следующем году голод во многих губерниях.

(Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Рокот забытых бурь (Первая половина XIX века) // Наука и жизнь. 1987. № 8. С. 76.)

(*2)↩ Речь идет о выходе в печать перевода «Облаков» Аристофана, упоминавшемся в письме из Киева 28 октября 1821.

^{75↩ Так в оригинале.} ^{76↩ Написано с маленькой буквы.}

24. Белая Церковь, 30 декабря

Белая-Церковь. Декабря 30 дня 1821

№ 8.

Нас наконец посетила зима, и прежестокая; а меня ужаснейший флюс, и я пишу к вам, любезный Папенька, с подвязанною щекою; я полагаю службу мою причиною моей болезни; в течении двух недель, у нас стояла погода сырая, а вчера холод простирался градусов до 15ти, и не мудрено чтобы я, обходя по обязанности, караулы, как ни будь простудился; как бы оно ни было, но я страдаю порядочно, и с радостию жду приближения минуты освобождения моего от здешнего пребывания. После завтра я оставлю белую-Церковь и возвращусь в Фастово; здесь отстоял караул до сих пор благополучно и надеюсь кончить также. Давно уже я лишен удовольствия получать письма ваши, любезный Папенька, я полагаю что несколько их ждут меня в Василькове, и сия-же причина более еще заставляет меня желать оставить белую-церковь. Праздники провел я скучным образом, и новый год также скучно проведу, здесь здавая караул. Всего же для меня неприятнее было то, что попытавшись получить позволение посетить вас хоть на короткое время, получил решительный отказ; и так надежда моя увидеть вас в скором времени, исчезла.

Прилагаю при сем письмо солдата нашего полка, уроженца Старожиловскаго (*1); Его зовут Максимом Анисимовым (*2), в полку нашем находятся два солдата из Старожилова; они оба как поведением так и службою делают честь своей родине, и я принял их под особенное свое покровительство. Прошу вас покорно, любезный Папинька, приказать отправить письма сии с первым случаем; у нещасного Максима Анисимова отец, мать и жена в Старожилове, и он, со вступления в службу, сколько ни писал к ним, но весьма редко получал от них вести; вы этим обрадуете нещасного. Надеюсь, по возвращении моем в Фастово, найти уже первую тетрадь вашего Путешествия; и с радостью ожидаю минуты, когда примусь за работу.

Я надеюсь, что вы, любезный Папинька, и Маминька и все наши весело и в здравии провели праздники, и что также встретите новый год. Надеюсь также что вы в день щастия вспомнили обо мне, одиноком, и сверх того, с надутою щекою. Ежели флюс меня скоро покинет, я имею намерение съездить на несколько дней в Киев чтобы там пожить с людьми (*3).

Вот вам, любезный Папинька, нескладное описание моего здесь житья и моих радостей и надежд.

До нас никакие слухи не доходят, и я, сверх того, ни от кого писем не имею.

Прощайте, любезный Папинька, целую руки ваши, Маменьки свидетельствую почтение и остаюсь,

ваш покорнейший сын

Сергей Муравьев Апостол

ГА РФ. Ф. 109. Оп. 18 (1843 г., 1 эксп.). Д. 185. Лл. 13–14.

(*1)↩ Старожилово — крупное село в Пронском уезде Рязанской губернии (ныне — райцентр в Рязанской области). Известно с конца XVI в., а столетие спустя, в 1683 г. было пожаловано Василию Фокичу Грушецкому, двоюродному брату царицы Авдотьи Семеновны Грушецкой, первой жены царя Федора Алексеевича. От бездетного, по-видимому, Василия Фокича, оно перешло к детям его двух братьев. В их роду Старожилово сохранялось до 1860-х годов, когда было продано фон Дервизам. Ныне существующие в Старожилове постройки усадьбы, сохранившегося храма и конного завода построены уже при них.

C XVIII в. Старожилово одновременно принадлежало нескольким владельцам из рода Грушецких, а также затем и их потомков (Жеребцовы, Орловы). В частности, частью его владел Василий Владимирович Грушецкий, отец Прасковьи Васильевны, второй жены И. М. Муравьева-Апостола.

В 1815–1816 гг. Иван Матвеевич с Прасковьей Васильевной подолгу жили Старожилове, судя по сохранившимся письмам к Г. Р. Державину и Д. М. Полторацкому. В одном из писем Полторацкому Иван Матвеевич упоминал приезд в Старожилово Сергея Муравьева осенью 1816 г. Длительное пребывание в Старожилове связано с ожиданием наследства от М. Д. Апостола (см. комментарий 8 к письму от 28 октября 1821 г.). После его смерти осенью 1816 г. Иван Матвеевич начинает интенсивно хлопотать о решении вопроса о наследстве Апостола в свою пользу, и в дальнейшем, с 1817 года поселяется уже в Малороссии.

(РНБ. Ф. 247. Оп. 2. Ед. хр. 104.; там же, Ф. 603. Ед. хр. 308.; РГИА. Ф. 1409. Оп. 1 (раздел 1821). Д. 3575. Л. 2–3об.)

(*2)↩ Солдат 1-й гренадерской роты Черниговского полка, входившей в первый батальон полка под командованием майора С. С. Трухина — единственной роты, которая в полном составе не присоединилась к восстанию. По свидетельству командира полка Г. И. Гебеля, при сборе первой роты «Анисимов... первой на возмутительную речь Муравьева отвечал в следующем смысле: „что Муравьев, взбунтовав Семеновский полк, хочет их также ввести в несчастие, но в сем не успеет“», — и его поддержала вся рота. За это вся рота (и, по-видимому, Максим Анисимов в ее составе) была переведена в гвардию.

(Восстание декабристов: материалы. Т. 6. М.–Л., 1926. С. 112.)

(*3)↩ Скорее всего Сергей Муравьев имеет в виду намерение поехать в Киев на Контрактовую ярмарку, начинавшуюся 15 января: ежегодную крупнейшую киевскую ярмарку, на которую съезжались помещики, военные, купцы со всех окрестностей, в том числе для заключения на ближайший год контрактов по поставкам различных товаров, откуда она и получила свое название. На Контракты с 1822 года съезжались и члены Южного общества декабристов. На первом же собрании присутствовал и Сергей Муравьев. Оказался ли он там случайно, встретив на ярмарке старых знакомых по тайному обществу, или был приглашен заранее, неизвестно. С этого времени и до восстания Черниговского полка он становится из самых активных членов общества и главой его Васильковской управы.