— А тебе не все ли равно?
— За что били — вот в чем вопрос… Тригонометрия!
(Горький «На дне»; версия Театра на Юго-Западе)
Рассказ наш будет посвящен теме пьяной частной драки, с которой началось восстание Черниговского полка — избиения восставшими офицерами полкового командира, подполковника Густава Ивановича Гебеля. Нельзя сказать, что это событие осталось незамеченным исследователями. Наоборот, полемика о ней началась еще в XIX веке, при публикации первых источников. За честь избитого отца вступились несколько десятилетий спустя еще здравствовавшие дети; с противоположной стороны тоже не было единства во мнениях. Не остались в стороне и последующие историки. Не сказать, чтобы советская историческая наука уделяла этому скользкому событию много внимания, ведь довольно сложно приписать драку высокой революционной сознательности офицеров. Но в последующие годы наконец наступила полная свобода самовыражения. Тут, разумеется, не обошлось без выдающегося историка современности О.И. Киянской, уделившей некоторое количество внимания горькой судьбе подполковника Гебеля. Тут и переживания по поводу конфликта «нищего разночинца» (это Гебель!) с «аристократом»-Сергеем, и утверждение, что ей ничего не известно о конфликтах Гебеля с офицерами своего полка…
Подполковник Гебель принял Черниговский полк примерно в марте 1823 года, сменив вышедшего в отставку прежнего командира, полковника Ганскау, судя по тому, что мы о нем знаем (например, от Руликовского), — вполне порядочного человека. Отношения нового полкового командира с офицерами, похоже, не задались с самого начала. Вот, например, история о том, как в том же году офицеры полка собирались обратиться к Гебелю через Сергея Муравьева с просьбой изменить свое поведение. Необходимый комментарий: по всей видимости, участники этой истории хотели прибегнуть к посредничеству Сергея Муравьева не только потому, что он к тому времени уже пользовался авторитетом среди офицеров, но и потому, что он (командир батальона) и Гебель (командир полка) находились в равных чинах — оба подполковники. Заметим также, что Гебель не просто получает должность командира полка, находясь в чине подполковника, но и остается в этом чине следующие три года, не очень понятно, почему, что создает дополнительную невнятицу в субординации. К концу 1825 года отношения Гебеля с офицерами полка, похоже, не улучшились. Мало того, мы знаем (из показаний Матвея Муравьева), что где-то за полгода до событий Гебель чем-то серьезно оскорбил двух ротных командиров, поручиков Щепиллу и Кузьмина, и они искали случая отомстить ему. И вот этот час пришел.
Информации о событиях в Трилесах ночи и утра 28–29 декабря 1825 года довольно много, но она предельно противоречива. Что неудивительно, учитывая быстроту и драматизм происходящих событий. Ситуация с источниковой базой серьезно осложняется тем, что не все участники пережили восстание (в частности, погибли оба упомянутых ротных командира) — и еще меньше оставили воспоминаний. Поэтому большая часть мемуарных свидетельств опирается на рассказы немногих выживших, добавляя к ним неопределимое сейчас количество собственных домыслов и представлений. Петербургское следствие не очень интересовалось событиями восстания Черниговского полка — накопать что-то про истребление царской фамилии здесь было затруднительно. А документы следствия, происходившего на месте событий, не сохранились, за исключением итогового доклада аудиториата Первой армии.
Что же у нас есть? В докладе аудиториата к интересующему нас сюжету относится пересказ показаний жандарма Ланга, самого Гебеля, а также черниговских офицеров Соловьева и Сухинова. В документах петербургского следствия интерес представляют показания братьев Муравьевых-Апостолов, Сергея и Матвея. Мемуарные рассказы о событиях в Трилесах есть в «Записке о Сухинове» Соловьева (очень коротко), «Белой Церкви» Ф.Ф. Вадковского и «Записках» И.И. Горбачевского. Два последних текста восходят к сведениям того же Соловьева — единственного выжившего участника событий, которого могли расспросить оба мемуариста. К текстам Вадковского и Соловьева есть поздние комментарии Матвея Муравьева. Последними следует назвать записки детей Гебеля — Эмилии и Александра. Александр в 1825 году были еще ребенком, а Эмилия и вовсе родилась позже; непосредственно при событиях не присутствовали и, судя по обоим текстам, дети любят отца, но знают о произошедшем мало.
Братья Сергей и Матвей Муравьевы приехали в село Трилесы Киевской губернии (местоположение 5 мушкетерской роты поручика Кузьмина) вечером 28 декабря 1825 года и остановились в его квартире (то есть в той хате, где они проживал). По-видимому, где-то в ней же по идее помещаются ее хозяева, но где именно и что они делали все это время, мы не знаем. Самого Кузьмина дома не было: несколько дней назад он отправился с ротой в Васильков для присяги новому императору, рота с тех пор вернулась в Трилесы, а Кузьмин, как остальные черниговские офицеры — члены тайного общества остался в Василькове, на квартире Сергея Муравьева. Вы, наверное, не удивитесь, узнав, что Сергея там в это время не было.
Прибытием в Трилесы завершается четырехдневная поездка братьев Муравьевых, вместившая в себя известия о восстании 14 декабря в Петербурге, сведения о вышедшем приказе об их аресте и попытки связаться с другими членами общества и организовать восстание в Первой армии. Мы не будем здесь разбирать подробности и цели этой поездки, потому что это уведет нас в сторону от нашего рассказа.
По приезде в Трилесы Сергей Муравьев отправил в Васильков записку Кузьмину:
«Анастасий Дмитриевич, я приехал в Трилесы и остановился в вашей квартире. Приезжайте и скажите барону Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже приехали как можно тоже поскорее в Трилесы. Ваш Сергей Муравьев». (Так ее приводит Горбачевский.)
Скорее всего, о Сухинове в записке речи не было: он к тому времени (при содействии Сергея Муравьева) получил перевод в гусарский полк и мог уже уехать на новое место. Но в действительности он тоже находился в Василькове, на квартире Сергея Муравьева.
А дальше Матвей лег спать, а Сергей не лег. Поэтому ему и выпало встречать следующих гостей квартиры Кузьмина — подполковника Гебеля и жандармского поручика Ланга, приехавших в середине ночи с приказом об аресте братьев Муравьевых. Гебель расставил караулы из солдат роты Кузьмина и остался ждать утра.
Около 9 утра 29 декабря в Трилесы приехали вызванные запиской черниговские офицеры. По двое, двумя разными дорогами, чтобы не разминуться с Сергеем Муравьевым (об аресте они еще не знали). Источники расходятся в информации о составе этих пар, но, по всей видимости, сначала приехали Кузьмин и Сухинов, а немного позже — Соловьев и Щепилла. Двое последних — офицеры одного батальона, поэтому скорей всего они едут вместе.
Судя по имеющимся у нас описаниям, хата, в которой квартировал Кузьмин, представляла собой «распашонку»: посередине сени, из которых с одной стороны вход в жилую комнату, разделенную перегородкой на две части, с другой в кухню. В комнате находились арестованные Муравьевы (Матвей спал за перегородкой) и Гебель с Лангом, собиравшиеся пить чай, в кухне — караульные солдаты.
Дальнейшее несколько, хоть и недолго, напоминает гнилой базар. Гебель требует отчета у приехавших: у Кузьмина — почему он не пришел со своей ротой, у Сухинова — почему он не отбыл к новому месту назначения. Далее, у прибывших после Соловьева и Щепиллы — почему они отлучились от своих рот. Отвечают они, по все видимости, не столь красочно, как описано у Горбачевского, но по смыслу сходно. Трое ротных командиров — а чо такого? что время праздничное, и ссылаются на разрешение батальонного командира (которое в действительности им дано не было), Сухинов — что Багира, я уже лезу с хвоста только поменяет лошадей и отбудет в новый полк. Никто из них, кроме Кузьмина, и не задерживается в комнате (да Гебель бы им и не позволил — а Кузьмин все-таки на своей квартире). Причем Кузьмин успел поговорить с обоими братьями Муравьевыми, и разговор этот по сути начинает восстание Черниговского полка. На его вопрос «что для вас сделать» Матвей отвечает — «ничего», «ехать куда повезут» (и, по всей видимости, он не слышит следующего разговора Кузьмина с Сергеем), а Сергей на тот же вопрос говорит — «избавить нас». Именно здесь, а не несколько минут спустя, когда начинают бить землемера Гебеля, восстание становится реальностью. После этого Кузьмин тоже выходит.
Далее точную последовательность событий восстановить не очень просто. Судя по показаниям самого Гебеля, он нервничал и подозревал приехавших офицеров. Или не подозревал, а просто нервничал. Он не знал, что происходит снаружи. А там — в сенях и на кухне — находились четверо приехавших офицеров и тоже нервничали: они не знали, что происходит в комнате. И тот, у кого в этой ситуации первым сдадут нервы, тот и столкнул бы лавину с места. Вполне можно представить, как бегать и орать начал бы в какой-то момент подполковник Гебель, не отличавшийся выдержкой и хорошими манерами. Но случилось иначе. Гебель действительно не выдержал первым, но начал действовать, пользуясь преимуществами своего положения. Он послал Ланга на улицу закладывать лошадей к отъезду. И Ланг отправился исполнять поручение.
Для того чтобы исполнить порученное, Лангу неизбежно нужно было пройти через сени, миновав черниговских офицеров, которым — это важно! — было совершенно неизвестно, куда и зачем он пошел. (Если бы они действительно знали, что Гебель собирается уезжать и выходить соответственно из комнаты вместе с арестованными, они могли бы выбрать для их освобождения более удобный момент.) И первым не выдержал Щепилло — и лавина понеслась. Щепилло опасался, что их разговор в сенях (на вечную тему «что делать?») был подслушан (по версии Горбачевского), и кинулся на Ланга со штыком, который или стоял в углу или был взят им у часового. (А часовой в сенях был действительно поставлен Гебелем.) В процессе, возможно, Щепилло произносит что-то вроде призыва «Убить его!». (Или нет. Возможно, что все дальнейшее он проделывает молча).
Далее документы четко расходятся в том, кто именно находился в это время со Щепиллой в сенях и отвел его удар — Соловьев или Сухинов. По показаниям и воспоминаниям Соловьева это был Соловьев, по показаниям Сухинова — Сухинов. Ланг, допрошенный во время следствия, подтвердил версию Сухинова, но едва ли он хорошо различал черниговских офицеров, которых видел первый и, видимо, последний раз в жизни. Более вероятной нам представляется версия про то, что это был Соловьев, хотя бы потому, что в «Записке о Сухинове» он вообще не упоминает этот эпизод. Если бы Сухинов что-то такое делал, Соловьев обязательно бы это описал. После этого жандарм некоторое время держит дверь, за которой беснуется Щепилло (или ему так кажется). Записывающие разные версии расходятся во мнениях, что это была за дверь, явно плохо представляя план дома. Поскольку, судя по дальнейшему, у Ланга не было времени ни вернуться в комнату, ни зайти на кухню, то наиболее вероятно, что он некоторое время снаружи подпирает входную дверь в дом.
Через некоторое время Щепилло перестает биться в дверь, жандарм отпускает ее и убегает. Еще через некоторое время за ним отправляется Сухинов — видимо, проверить, куда и зачем он пошел. В итоге Сухинов находит его, приводит в дом священника и оставляет там под присмотром последнего. По версии Сухинова (из показаний на следствии) он таким образом спасал Ланга; однако очень вероятно, что основной целью Сухинова было — не дать жандарму уехать неизвестно куда и сообщить о произошедшем здесь начальству.
В. Высоцкий «Побег на рывок»
Начало следующего этапа событий практически идентично описывается у Горбачевского и в «Белой церкви» — и определенно восходит к рассказу Соловьева (та же деталь есть в его показаниях на следствии). Оставшийся в комнате с братьями Муравьевыми Гебель, по-видимому, обеспокоенный долгим отсутствием Ланга, начал звать его. Не получив ответа, он вышел в кухню отдавать распоряжения фельдфебелю и караульным, относящиеся к отправке арестованных. По словам самого Гебеля, «в случае сопротивления Муравьевых колоть их, как важнейших преступников». Судя по описанию Гебеля, в кухне в этот момент находилось восемь солдат и фельдфебель (и непонятно, как там еще оставалось свободное место!). Кроме того, туда вошел сам Гебель — и, судя по всему, там уже некоторое время находился Кузьмин. Он разговаривал с фельдфебелем своей роты, Михеем Шутовым, человеком, который уже давно служит в этом полку; патент на первый офицерский чин для него был уже подписан, но не успел поступить в полк. (О дальнейшей его судьбе см. пост у Раисы). Горбачевский утверждает, что Кузьмин отдавал ему распоряжения о дальнейших действиях. Это вполне возможно, исходя из его вопросов братьям Муравьевым, после которых он, похоже, сразу прошел на кухню и не участвовал в истории с Лангом.
Согласно показаниям Гебеля, офицеры начали спрашивать у него, «за что арестуются Муравьевы». По всей видимости, это был Кузьмин, поскольку кроме него и Гебеля, в кухне в этот момент нет других офицеров. Гебель ответил ему крайне содержательно: «что знать это не ваше дело, и я даже сам того не знаю». Разговор явно происходил на повышенных тонах, и поэтому, похоже, был неплохо слышен и в сенях, потому что дверь распахнулась, и с криком «Ты, варвар, хочешь погубить Муравьева» ((с) все те же показания Гебеля) в кухню ворвался Щепилла с ружьем наперевес, которое, как мы помним, он уже позаимствовал у караульного в сенях во время погони за Лангом. На этот раз никто не стал его удерживать, и он ударил Гебеля штыком; Горбачевский и Вадковский утверждают, что в живот, а сам Гебель — что в грудь. Тут мы склонны ему поверить, потому что ему наверное виднее, куда его ударили, да и рана штыком в грудь у него в формуляре зафиксирована. Видя, что кто-то еще из офицеров (скорее всего, опять же Кузьмин) вооружается штыком, Гебель приказывает солдатам колоть их… И не получает никакого ответа на свое приказание: солдаты (вместе с фельдфебелем) остаются молчаливыми зрителями этой сцены.
Гебель показал, что в кухню вошли все четыре офицера с ружьями. Есть немалое подозрение, что они в таком количестве туда бы просто не влезли. Соловьев и Сухинов остались в сенях, и последний, видимо, вскоре отбыл на поиски Ланга и в дальнейших событиях не участвовал. Но и присутствовавших было достаточно, чтобы Гебель понял, что самое разумное — убраться отсюда. Он попытался выскочить в сени, но на пороге его встретил Соловьев. Он, похоже, подумал, что сейчас повторится история с Лангом — и Гебель сбежит. Чем-то вооружиться Соловьев, похоже, еще не успел, но справился и без этого. Он схватил Гебеля за волосы обеими руками и повалил на пол. (Из чего можно предположить: а) что Соловьев выше Гебеля б) что Гебель отнюдь не лыс и вполне себе лохмат). Следом из кухни выскочил Кузьмин — и то ли, споткнувшись, упал на Гебеля, то ли целенаправленно прыгнул на него сверху. «Белая Церковь» утверждает, что принялся его колотить — и похоже, что в тот момент Кузьмин действительно безоружен. Оставим их пока за этим занятием.
В это время братья Муравьевы услышали у себя в комнате непонятный шум. (Сначала какие-то крики и ругань, потом, наверное, просто крики — надо полагать, Гебель, получив штыком в грудь, вряд ли встретил удар молча; хлопающие двери, звуки падения чего-то, топот…) Вся эта возня была понята Сергеем как возможность сбежать: «вскоре услышал я шум в передней комнате, и первое мое движение было выбить окно и выскочить на улицу, чтобы скрыться». Ничего не обсуждая с братом, он на глазах у Матвея «пробивает раму и вылезает в окошко» (это как раз показания Матвея). Стоящий под окном часовой попытался преградить ему путь, выставив ружье, но — говорит Сергей: «я закрычал на него и вырвал у него ружье из рук». На дальнейшее описание событий у Сергея Муравьева ориентироваться, похоже, не имеет смысла, он неизменно утверждает, что не участвовал в следующей сцене с Гебелем, что не подтверждается всеми остальными источниками. Вполне вероятно, что события следующих нескольких минут он просто не запомнил.
Матвей покинул комнату через дверь. В сенях он увидел Гебеля, пытающегося убежать от преследующих его Щепиллы и Кузьмина (из-под которого Гебель, видимо, как раз успел вылезти). Щепилла по-прежнему вооружен, причем по тексту показаний можно предположить, что за это время он успел ранить Гебеля еще раз. Про Кузьмина не очень понятно, но скорее все-таки штыка у него в этот момент нет. Щепилла собрался ударить Гебеля еще один раз, и тут Матвей схватил его за руку. Далее процитируем показание Матвея: «Я бросаюсь на Шепилова и говорю ему: как вам не стыдно? — он мне отвечает в исступлении: вы не знаете етого подлеца. Как он обрадовался, когда узнал, что велено вашего брата арестовать». (Речь идет о приезде жандармов в Васильков). Таким образом, некоторое время у Гебеля был только один противник, причем невооруженный, чем он не преминул воспользоваться и выскочил во двор. За ним побежал Кузьмин — и стряхнувший Матвея Щепилла, а Матвей вернулся в комнату, уверенный, что драка на этом закончилась.
Из нашего внимания выпал еще один участник этой истории — Соловьев. И не случайно. Повалив Гебеля на пол в сенях и оставив его в надежных руках Кузьмина и Щепиллы, он пошел в комнату к братьям Муравьевым. Однако окно в комнате было выбито, а Муравьевых там уже не было. Сергей уже выскочил во двор, а Матвей по всей видимости как раз перед этим вышел в сени. Как они разминулись с Соловьевым, не очень понятно. Возможно, что сумерки и беготня в сенях привели к тому, что они не заметили друг друга. Дальнейшие действия Соловьева подробнее всего описаны в его показаниях: «Он Соловьев … заметя вышибленное окно, в которое вероятно они выскочили» [не все, но Соловьев, похоже, решил именно так] «не понимает, что заставило и его Соловьева вылезть в оное…»
Там он увидел довольно любопытную картину, но чтобы понять, как она сложилась, вернемся ненадолго к показаниям Сергея Муравьева.
И самоваром, и паяльником,
Потом железным умывальником,
Потом кувшином, черт возьми!
Вот что пишет в показаниях Сергей: «Часовой, стоявший у окна сего, преклонил на меня штык, хотел было воспрепятствовать мне… но я закрычал на него и вырвал ружье у него из рук. В это время, в лево от квартиры, увидел я Гебеля, борящегося с Кузьминым и Щепиллою, и подбежав туда, после первой минуты изумления, произведенного сим зрелищем, вскричал я: Полно-те, господа…»
В этом отрывке кое-что требует пояснений и уточнений. Часовой у окна, пытаясь довольно вяло воспрепятствовать побегу, наклоняет в сторону Сергея ружье, обращенное к нему стволом. Когда Сергей отбирает ружье, он хватает его за ствол — и некоторое время держит именно так. В пользу этого соображения говорит приведенная Горбачевским деталь, что только после окончания драки он почувствовал, что «ознобил пальцы» о ствол ружья. Зачем же он его так держал?
Здесь мы переходим к следующему пункту (и к следующей части драки, успешно выкатившейся на улицу). Дело в том, что другие ее участники, оставившие об этом свидетельства (а именно Соловьев и Гебель) описывают действия Сергея Муравьева отнюдь не как «минуту изумления»! (Разве что понимать его в буквальном смысле частей этого слова — то есть как выход «из ума».) Причем во всех вариантах версии Соловьева (показания, тексты Вадковского и Горбачевского) говорится, что бил он при этом Гебеля именно прикладом, — то есть так и не перехватив пока ружье, отобранное у часового. Вообще к этому моменту виды и способы применения оружия против Гебеля отличались завидным разнообразием. Как говорит в показаниях тот же Соловьев: во дворе «увидел он полковника Гебеля в крови, которого продолжали еще бить Муравьев прикладом, Щепилла ружьем, а Кузмин шпагою». Из догонявших Щепилла остался все с тем же ружьем часового, а Кузмин — единственный из четверки офицеров — вспомнил достать из ножен шпагу, хотя шпаги как часть формы явно были при себе у каждого из них.
Однако в какой-то момент Сергей перехватил ружье в обычное положение. Гебель запомнил от него именно такой удар (хотя общее количество дерущихся запомнил неточно, что, впрочем, совершенно естественно в его ситуации): «…а он, обороняясь, сколько было сил и возможности, выскочил из кухни на двор, но был настигнут ими, равно как и выбежавшими из покоев Муравьевыми, из коих старший нанес Гебелю сильную рану штыком в живот, а прочие кололи его…» (Гебель здесь также совершает распространенную ошибку, путая братьев Муравьевых и называя старшим Сергея).
Соловьев, вылезший из окна следом (часовой уже никак не напоминает о себе), по-прежнему безоружен — и вооружиться ему негде. Поэтому вызывает сомнение версия Горбачевского, где решительный удар Гебелю штыком в живот наносит именно Соловьев – причем с целью закончить драку (видимо, вместе с Гебелем). Зато вполне соответствует ситуации версия, которую описывает в показаниях сам Соловьев: «Подбежав к ним, он Соловьев схватил Гебеля за руку и дернул его так, что он был отдален от них; но не понимает, для спасания ли его или ко вреду, ибо он Соловьев действительно тогда не рассуждал о сем ничего…» Перед нами образчик следственной рефлексии от Соловьева: на провалы в памяти он, в отличие от Сергея, пожаловаться не может, но зато не в состоянии объяснить свои действия даже самому себе.
Возможно, далее действительно происходит какой-то обмен репликами между участниками (какой именно, реконструировать трудно), во время которого Гебель ненадолго остался без их внимания — и еще раз попытался уйти прочь.
Однако и на этот раз ушел он недалеко. За ним погнался Кузьмин — видимо, мало занятый разговором.
Вообще описания окончания драки отличаются некоторой бессвязностью; одни тексты упоминают эпизод с Кузьминым, другие — со Щепиллой. Но похоже, что могли иметь место оба, последовательно.
Итак, вставшего на ноги и пытавшегося уйти Гебеля догнал (видимо, еще на дворе) Кузьмин, снова сшиб его с ног и нанес несколько ударов в спину шпагой. Не очень понятно, почему Кузьмин перестал это делать, но через некоторое время Гебель снова остался один и продолжил попытки уйти. Видимо, уже за воротами его догнал Щепилла. Единственные показания об этом — у самого Гебеля; похоже, кроме него и Щепиллы, у этой сцены и нет свидетелей: «…он Гебель, вырвавшись от них, бежал, однако был преследован Щепиллою, который переломил Гебелю правую руку между кистью и локтем и нанес несколько ударов и сильную в голову рану штыком, причем Гебель, в жару бросившись на Щепиллу, вышиб у него ружье и побежал к корчме…»
В дальнейшем убежавшего Гебеля пытались найти и догнать, как пишет Сергей Муравьев, «дабы он заблаговременно не дал знать о сем происшествии». Где-то на этом этапе вернулся к товарищам и присоединился к поискам Сухинов. В итоге Гебель оказался под присмотром эконома (селение, как и многие другие, принадлежало графине Браницкой), а офицеры начали собирать роту, стоящую в Трилесах, чтобы двинуться с ней дальше.
Подведем итоги.
В формулярном списке Гебеля, в графе «действия против неприятеля», этот день описан так:
«При возмущении, учиненном Муравьевым, получил 14 штыковых ран, а именно: на голове 4 раны, во внутреннем углу левого глаза одна, на груди одна, на левом плече одна, на брюхе три раны, на спине 4 раны сверх того переломом в лучевой кости правой руки».
Скорее всего, рана в грудь это первая штыковая рана, нанесенная Щепиллой еще в кухне; какую-то еще одну он, видимо, наносит в сенях — возможно, в левое плечо. Одна из штыковых ран в живот, по-видимому, принадлежит Сергею Муравьеву, как и раны в голову. Раны в спину нанесены Кузьминым при очередной (третьей?) попытке бегства Гебеля, перелом руки и, возможно, рана около глаза — Щепиллой, уже за воротами. Кто именно нанес еще две раны в живот, сказать трудно; скорее всего, это происходит уже во дворе.
Некоторая неустраняемая невнятица объясняется быстротой происходящего и состоянием аффекта, в котором находятся все участники событий; тем не менее целостную и последовательную версию из имеющегося материала можно попытаться составить — что мы, собственно, и сделали.