Эпиграф. Николай I-садовник
То и дело в современном интернете попадаются мемы, построенные на одной и той же, довольно очевидной метафоре. Можно посадить в землю растение, а можно посадить человека в тюрьму. А можно вообще на кол. Метафора стара, как мир, и посаженные на каторгу декабристы ей пользовались. Так, Иван Пущин весной 1841 года пишет Д. Якушкину, казалось бы, об огородничестве:
«Непременно хочу, чтоб у вас и у Матвея Ивановича [Муравьева-Апостола] были грядки... Некоторые говорят, что нас двинут, но я об этом не думаю — по-моему, из Ялуторовска стоит отправить только двух стариков. Они уже совершенно отупели в сибирской теплице Николая Павловича, который, как искусный садовник должен, знает, чем похвастать...»
Два старика — видимо, декабристы Ентальцев и Тизенгаузен, и правда к тому моменту старые и больные. А «сибирская теплица», в которой отлично можно отупеть — каторга и поселение.
Мария Федоровна и папа Кюхельбекера
Возвращаемся на много лет назад, в те времена, когда связи царской семьи, семей декабристов и садоводства были еще совершенно не метафорическими. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, матушка великого князя, а потом и императора Николая, отличалась неукротимой энергией и очень, очень любила цветы. Сыновья присылали ей луковицы и семена из заграничных путешествий — известно, что в 1824 году Николай привез маме из Пруссии цветочных луковиц на 37 талеров.
Муж, император Павел I, подарил Марии Федоровне Павловск. Она обожала эту резиденцию и всю жизнь обустраивала и украшала ее. Цветы в Павловске цветут и сейчас: современные музейные работники стараются блюсти традиции. Например, вот современный цветник в Павловске. Это место — «собственный садик» императрицы, то, что она видела из своих окон. Основу композиции составляют бегонии. Вечноцветущая бегония в саду Марии Федоровны и правда могла цвести, но только в самые поздние годы, после 1821, когда ее впервые завезли в Берлинский ботанический сад из Бразилии. А вот махровые клубневые бегонии появились в России только в конце XIX века.
Помогал императрице в обустройстве Павловска и его садов Карл Генрих фон Кюхельбеккер (Карл Иванович), отец декабристов Вильгельма и Михаила. Именно он был главным по строительству в городе, много лет переписывался и лично общался с императрицей. Частично их переписка опубликована, она очень теплая и дружеская. Двое людей, которые увлеченно заняты одним делом. Разумеется, они обсуждают цветы. Например, способы сохранения роз на зиму в условиях Санкт-Петербурга. Императрица дает указания:
«Скажите Визлеру, что мне кажется хорошо бы он сделал, если не теряя времени он сегодня выроет из поля розаны, посадит их в горшки и поставит в холодную комнату...»
Вообще, так иногда делают и сейчас. Корневая система розы, конечно, неизбежно повредится, и это плохо. Но в холодной светлой комнате розе и правда может быть много комфортней зимовать, чем под снегом (у Марии Федоровны нет современного удобного спанборда, металлических дуг и прочих ухищрений для создания воздушно-сухого укрытия), а главное — цвести роза будет еще долго. В Восточной Сибири так иногда делают и сейчас: выкапывают розы на зиму и складывают зимовать в подвал.
…Розы в царской семье вообще любили. Александра Федоровна, супруга Николая I, например, не могла устоять перед белыми розами. Розы по-прежнему цветут в Петергофе: в 2005 году от графини Клотильды фон Ринтелен в дар были получены саженцы старинных сортов роз, восходящих к XIX веку. Например, такие:
|
|
Яблочки и картошка, картошка и яблочки
Декабристы и их жены тоже видели утешение в садоводстве. В далеком Забайкалье это было одним из немногих оставшихся способов сохранить рассудок. «Мы окружили себя цветами и редкими растениями, чтобы создать иллюзию в этом печальном климате», — пишет Мария Николаевна Волконская. Впрочем, интересовала декабристов не только красота, но и практическая польза: для того, чтобы поесть свежих овощей и фруктов в Сибири, их надо было сначала вырастить: не всякий плод выдержит долгую дорогу. А привычные цветы и деревьяздесь не росли.
Наверное, главным шоком для оказавшегося в окрестностях Байкала жителя средней полосы России оказывается то, что здесь нет привычных яблонь. Слишком мало выпадает снега, слишком сильные ветры. Дерево, которое кажется нам таким неприхотливым и всегда плодоносящим (ну максимум – вымерзнет привитый на дичок сорт, но сам-то дичок, иногда вполне вкусный сам по себе, расти будет всегда! Разве может быть иначе?), отказывается жить. То есть, яблони-то здесь есть. Осенью именно яблони – одно из главных украшений сибирских и уральских городов. Это разного рода гибриды природной сибирской яблони, плод которой – размером со смородину. Вот типичная яблоня Улан-Удэ:
Сейчас в садах попадаются и яблони с более-менее крупными плодами, гибриды сибирской яблони и китайки, но это современные районированные сорта, плоды селекции. А уж во времена декабристов, тут росла разве что сама по себе сибирская яблоня. Плоды у нее кисло-горькие и становятся съедобны примерно как рябина – с заморозками. Называют их в Забайкалье «морошкой». Выглядит она примерно так:
Иркутская жительница Екатерина Авдеева-Полевая в своих воспоминаниях, опубликованных в 1837 году, пишет: «Пытались разводить плодовитые деревья; привозили, например, из России яблонные и грушевые; он принялись, цвели, но не было плодов; прививали к диким яблоням, но не было успеха. Впрочем, для охотника есть возможность иметь плодовитые деревья в грунтовых сараях». Итак, яблоки – это «морошка». А что же такое «яблочки»?
«Есть у меня огород, в котором яблочек будет достаточно. Так здесь называют картофель», – пишет Мария Казимировна Юшневская в 1842 году из Малой Разводной. Чета Юшневских с юга: те места, где они жили до каторги, сейчас поделены между Молдовой, Польшей, Украиной и Приднестровьем. Фрукты, овощи, ягоды, виноград, зерно – то, что сейчас составляет основу экономику этих регионов. Воткни палку – вырастет и даст несколько урожаев.
Ботанический рисунок картофеля. XVIII в.
«Вспомните меня летом, когда будете кушать клубнику, крыжовник, яблоки, груши, сливы, мед-липец, спаржу. Всего этого я здесь не вижу», – пишет Юшневская в 1853 году из Иркутска деверю в Бессарабию. Липы в Сибири и правда мало – сохранились реликтовые остатки липовых лесов в Кемеровской области, но таких липовых рощ, чтобы получился настоящий липовый мед с характерным ароматом, ни в Забайкалье, ни под Иркутском просто нет, да и в целом пчеловодство развито не сильно.
Рисунок для вышивки. Композиция с ульем и пчелами, 1810-20-е.
Окончательно, переходя от яблочек к картофелю, стоит рассказать еще одну историю. Не знаю, сохранился ли это сорт сейчас, но во второй половине XIX века в Красноярском крае самым популярным сортом картофеля была «спиридовка» или «спиридоновка». Ее вывел декабрист Михаил Спиридов под Красноярском. Михаил Матвеевич – из старшего поколения, знатный, не бедный, хорошо образованный, прошедший войну 1812 года. Идя в тайное общество, он знал, на что шел.
Памятник декабристу М. Спиридову в Емельяново под Красноярском. Даты жизни неверные, правильные – 1796-1855.
Попав в Пензенский полк, он вступил в Общество соединенных славян, которое в этом полку в основном и произрастало (раз уж мы употребляем именно растительные метафоры), а с момента взаимного открытия двух обществ – Южного и Славянского – Спиридов занимался, так сказать, осуществлением связей. На рубеже 1825 и 1826 годов Пензенский полк ни в каких реальных боевых действиях не участвовал. Общества разные, локации разные: когда С. Муравьев-Апостол поднял свой Черниговский полк, спиридовский Пензенский узнал об этом слишком поздно. Об этой истории подробно можно прочитать в статье Р. Добкач «Выбор Пензенского полка».
Но свой первый разряд от Чернышева Михаил Матвеевич получил – несмотря на то, что, в сущности, не делал ничего, разговаривал разговоры. На юге таких было много, за разговоры давали минимум несколько лет каторги. Следствие далось Cпиридову тяжело, и было там место и предательству, и героизму, и отчаянию. А пройдя Читу и Петровский, он попал на поселение в Красноярск, где климат получше, чем под Читой.
И вот тут-то его пробило всерьез заниматься сельским хозяйством. Он купил хутор в деревне Дрокино (сейчас это примерно один населенный пункт с селом Емельяново) и, как пишет нам википедия, «создал образцово-показательное хозяйство». Цветов, кажется, не разводил – а вот почти неизвестную доселе в этих местах картошку выращивал успешно. Местная легенда гласит, что первому крестьянину, осмелившемуся попробовать новый продукт, Спиридов выдал за храбрость 10 рублей (другой вариант легенды говорит, что Спиридов просто налил крестьянину стопочку). Впрочем, документальным подтверждений нет, а картошка была – и скорее всего именно это сорт по окрестным огородам и растет до сих пор, хотя семенного картофеля с таким названием в современных крупных питомниках уже не продается.
Троицкая церковь в селе Емельяново, 1820-х годов постройки, так что Спиридова помнит.
Волконские в Чите. Табак и Огородник
Первые оранжереи и теплицы декабристы создают еще в Чите. Правда, тут стоит понимать, что сибирские теплицы того времени – совсем не современные изящные металлические конструкции с огромными стеклами. Это именно что «грунтовые сараи» – эдакие землянки, сильно углубленные для сохранения тепла, с печкой внутри и более-менее застекленным верхом. Отличный пример такой теплицы сохранился в усадьбе дальнего родственника Волконских – Ясной Поляне Льва Толстого (Сергей Григорьевич – троюродный дядя писателя по матери). Выглядит это так:
Теплица в Ясной Поляне. Вид снаружи.
Теплица в Ясной Поляне. Вид изнутри.
Волконские увлеченно занимаются созданием теплиц – у них есть на это средства. Весной 1829 года Мария Волконская пишет: «Так как Сергей еще не может работать в своем саду, то он устроил себе сад в моей комнате, которая теперь полна цветочных горшков; но, увы, они плохо идут. Скоро он примется за свою раму со стеклами; он мечтает устроить с ее помощью маленькую оранжерею; очень сомневаюсь, чтобы это ему удалось, так как отведенный ему участок земли крайне мал». В следующем письме она благодарит за присланный ящик огородных семян. В их числе табак, который отлично взошел, но вот как его обрабатывать до курибельного состояния декабристы не знают. Дело в том, что для того, чтобы самосад стал настоящим табаком, его нужно не просто высушить, а правильно ферментировать, иначе на выходе получится просто сено.
Чубуки трубок в бисерных чехлах, которые по легенде принадлежали Сергею Григорьевичу Волконскому. (@Иркутский музей декабристов).Курение табака в России в этот период совсем не считается вредным, а, напротив, скорее полезным – доктор может прописать курить, декабристы в крепости просят разрешения курить «для сохранения здоровья». Логика в этом есть – о вреде курения для легких еще не очень известно, о рисках, связанных с раком – тем более, а вот обеззараживающий и тонизирующий эффект всем знаком. Курят от зубной боли, от головной боли, от бессонницы, от сонливости… Южане, привыкшие к крепкому турецкому табаку, в Сибири страдают – местный табак слабоват. Оставшийся в наследство табак умерших товарищей декабристы тщательно распределяют между своими – это большая ценность. Все, кто занимается огородами, пытаются растить и курить свой табак , но все равно все предпочитают привозной.
Табак. Ботанический рис. 1837 г.
Зато к сентябрю 1829 года у Волконских всходят «цветная капуста, артишоки, прекрасные дыни и арбузы». Как ни смешно, бахчевые культуры в солнечном Забайкалье действительно растут неплохо, много лучше яблонь. Они однолетние, корневая система у них неглубокая, если солнца и удобрений много – вырастут. Дыни и арбузы удаются всем декабристам. Другое дело, что эти «большие» и «прекрасные» арбузы, которые они растят – скорее всего, совсем не сахарные астраханские великаны, к которым привыкли мы, хотя и они уже известны и их тоже можно вырастить. Чаще всего в Сибири выращивали арбузы довольно мелкие и относительно несладкие, предназначенные в первую очередь для засолки, они бывают не только красными, но белыми и желтыми.
Современные сорта арбузов.
Вообще, ярко-красная мякоть арбузов на XIX век все еще относительно неустойчивый признак, даже красные сорта то и дело выдают плоды со слабо окрашенной мякотью – об этом предупреждают огородные справочники. Селекция XX века этот признак почти исключила, а теперь то и дело раздаются новости: «выведен новый сорт арбуза с белой мякотью». Сорт новый, но сам признак – близок к исходному арбузному первопредку: арбузы древнего мира, по свидетельствам ученых, в основном были бледно-желтыми, а ярко-алая окраска – мутация, возникшая довольно поздно.
На картине – арбузы совсем старинные, это произведение итальянского художника XVII века Джованни Станки. Видите, насколько они отличаются от современных. Арбузы середины XIX века все-таки уже гораздо больше похожи на наши, но, тем не менее – там свои сорта, далекие предки современных. Хотя в Астрахани уже выращивают пудовые сахарные, под Царицыном – арбузы помельче, но еще слаще, а ближе к северу – арбузы величиной с крупное яблоко на засолку (вот эта традиция, кажется, уже почти совсем исчезла).
Видимо опыт лета 1829 года показал недостаток теоретических знаний (особенно в области обработки табака. Марии Николаевне оно неактуально, а вот Сергей Григорьевич, должно быть, сильно страдает без хорошего курева). Овощи выращивают на общем огороде и сдают в артель. Якушкин пишет так: «С наступлением весны загородили для нас большое место под огород, и мы всякий день по нескольку человек ходили туда работать. В первый год урожай был очень плохой; но все-таки в продолжение осени и зимы клалось в нашу артельную похлебку по нескольку картофелин, реп и морковей».
Н. Бестужев. Читинский острог и парники Волконского в лунном свете.
«Сергей просил вас, милая матушка, прислать ему следующие книги: Наставление о приготовлении табаку и разведении оного, Г. Ливотова, 1810, и Наставление о разведении и обработывании табака Г. Готгарда, перевод Жуковского, 1812 и посоветуйтесь с г. Фишером насчет присылки наилучших французских книг по этой части… Надо видеть как доволен Сергей, когда приносит мне то, что взрощено его трудами. Прошу вас, милая матушка, прислать ему "Альманах опытного садовника" Туэна с дополнениями до последних лет, и приложить, главное, атлас, а также Огородник Левшина и другие его сочинения по садоводству».
С «Огородником» Левшина можно ознакомиться здесь.
Что-то в нем устарело, что-то кажется вообще незнакомым – кто сейчас сходу скажет, что такое «сахарный корень», «овсяный корень», «черный корень» или «девица в зелени», и какую пользу они приносят? Но в основном советы универсальные:
«От частого вскапывания огородная земля получает рыхлость и плодоносие, которое для роста растений необходимо, ибо в земле твердой коренья распространяться и успевать не могут».
«Иметь надлежит семяна разного рода спелыя и полныя: ибо известно, что от худых семян и растения выходят негодныя».
«Растения одного рода не должно сеять на одних и тех же грядах несколько лет сряду».
Не поспоришь.
Ананасное заведение
Вкусные яблоки, груши и сливы в Восточной Сибири вырастить действительно было почти невозможно. Разве что в «грунтовых сараях», то есть, по сути, в тех же теплицах. Но зато, помимо арбузов, все там хорошо с экзотическими фруктами. Самый простой для выращивания «экзотический» фрукт – тоже яблоко, только «сосновое» – ананас. Опыт выращивания ананасов в теплицах у русских садоводов имелся еще со времен Петра I. Причем на звание «родины российского ананаса» сейчас претендует хоть и не Сибирь, но все равно место отдаленное от столиц – Соликамск, где в 1731 году купец Григорий Демидов создал Ботанический сад. Получилось примерно одновременно с Петербургским, но чуть раньше. Разумеется, ананасы он разводил, вот современная памятная доска на церкви Иоанна Предтечи в Соликамске, где Демидов выступает с ананасом наперевес.
К середине XIX века выращивание ананасов становится всеобщим увлечением, в редкой усадьбе нет своей оранжереи. Ананас – трава, и ему нужен не столько свет, сколько тепло, а уж тепло зимой в России обеспечивать умеют, без этого не выжить.
«Здесь у многих построены богатые оранжереи и чудные есть цветы, даже разводят персики и вишни: удастся ли им первый опыт. Много ананасов. Богатые кушают, а к бедным и запах не доходит. Wszystko to na ofiare Bogu! [Все это в жертву Богу! (польск)]», – так пишет Юшневская из Иркутска в 1853 году. Кажется, кто-то не угостил ее ананасом, а она дама гордая и обидчивая.
Вишни в Сибирь и правда притащили декабристы. В Иркутске, кажется, они так и не прижились, а вот в более благоприятных местах – в Минусинской долине – декабрист Краснокуцкий разводил вишневые сады. Жандармы доносили: «…развел большой огород, занимается …разведением табачной рассады и вишневых деревьев… Получает лучшие огородные семена и снабжает ими жителей».
Его, по крайней мере, не заподозрили по этому поводу ни в чем противозаконном, потому что и такие случаи были. Например, об одном из ссыльных поляков, который тоже занимался огородничеством и садоводством, жандармы доносили так:
«Поселенный в Енисейской губернии из польских преступников Ипполит Корсак пересылкою к своим родным разных в большом количестве отсюда цветных семян при описании, каким образом разводить и лелеять их здесь, породил невольное сумнение, не заключается ли в этом случае какого-либо злоумышления, тем более, что лишение его дворянского достоинства и ссылка в Сибирь на поселение последовала по Высочайшей конфирмации за аллегорическое сочинение каталога садоводства для сообщения друг другу политических известий и проч.»
Возвращаясь к ананасам – в Иркутске в 1850-е годы ананасы выращивали Трубецкие. Когда им разрешают поселиться в Иркутске, они покупают ни много ни мало, а дом бывшего губернатора Цейдлера. Того самого, с которым в 1826 году у княгини Трубецкой случилось красочное противостояние, описанное в поэме Некрасова «Русские женщины» и показанное в фильме «Звезда пленительного счастья», где Цейдлера сыграл аж целый Смоктуновский.
Цейдлер тоже пытался разводить яблони: «В саду гражданского губернатора я видел целую гряду плодоносных яблонь и прививки лучших черенков к диким». Так что когда Трубецкие покупают его дом в 1847 году (Цейдлер к тому моменту уже перебирается в Петербург), там есть «сад чудесный, оранжерея, ананасное заведение». Другое свидетельство об оранжереях Трубецких: «две огромные оранжереи, а в них множество редких цветов и кустарников, около трехсот ананасов и около трехсот лимонных и апельсиновых деревьев. А также, что весьма редко в этих краях, у них есть три персиковых дерева, которые плодоносят уже несколько лет».
Нет, это не оранжереи Трубецких, это столичные: сады Малого Эрмитажа в 1865 году. Но впечатление, должно быть, производили близкое. А вот для сравнения – зимний сад в музее Волконских в наше время:
@Иркутский музей декабристов).
Две усадьбы – Трубецких и Волконских – в Иркутске расположены рядом, в обоих сейчас музеи, каждый со своей спецификой (то есть это два филиала одного Иркутского музея декабристов). Именно в музее Волконских собрались самые увлеченные цветоводы: дом по-прежнему наполнен цветами, в основном теми, которые вполне могли выращиваться и при хозяйке. В доме 70 видов комнатных растений, около дома разбит сад, есть парники. И ананасы сотрудники музея тоже наловчились выращивать, хотя в наше время это сложнее из-за зимнего центрального отопления – ананасу для нормально развития нужен прохладный период старта и влажный воздух, когда температура не поднимается выше 15 градусов. Это несложно обеспечить, умело протапливая оранжерею – и труднее в обычном доме, в котором жарят батареи.
Но ананасы в домах декабристов по-прежнему растут. А вокруг – цветут пионы, лилейники и ирисы современных сортов, зато подаренные далеким потомком Волконских – светлейшим князем Александром Петровичем в 2013 году. Вот такие там пионы:
@Иркутский музей декабристов.Поиски белого ириса
Мы снова возвращаемся немного назад. В 1850-е годы Трубецкие выращивают ананасы в Иркутске. А вот в начале 1840-х вся эта компания: Волконские, Трубецкие, Юшневские, Вадковский, Муханов, Сутгоф, братья Муравьевы, Поджио – живет в окрестностях Иркутска в гребенях разной степени отдаленности от города. Волконские в Урике, Трубецкие в Оеке, Муханов и Поджио – в Усть-Куде. У Волконских, Трубецких и обоих Муравьевых подрастают дети. Иногда вот эдакая спокойная, растительная жизнь в сибирской теплице Николая Павловича выглядит раем земным:
«Цветов бездна в окружности и мы ходим их рвать и выкапывать. Вчера пересадили к себе в сад белый ирис, который так искал Иван Дмитриевич [Якушкин]. Помните голубые цветы, которых так добивалась Сашенка в Петровском, их здесь так много, что они уже ей надоели», – пишет Трубецкой о своей 11 летней дочери И. Пущину в середине лета 1841 года. А в конце лета 1850 года пишет самому Якушкину: «Сашенька спасает цветы свои от морозов, которые у нас уже несколько дней как начались с довольной силой. В начале нынешнего лета она в восторге была от большого количества разнородных цветов, которые она могла набирать; все думала о том, как переслать тебе белый ирис, который она несколько раз находила… Особенного рода цветов здесь нет; в большом множестве полевые анемоны, желтая сорока, tegri legia, Trolle и orchis».
Букеты, должно быть, выглядят как-то так:
П. Борисов. Букет полевых цветов.
Оrchis – это, конечно, разные орхидеи-башмачки, которые сейчас сплошь в Красных книгах, а тогда вот «в большом количестве». Их множество на ботанических рисунках декабриста Петра Борисова, который увлеченно рисовал сибирскую флору. Trolle – это Trollius, купальница или жарки. А вот tegri legia – возможно, ошибка прочтения и написано здесь было «лилия»? «Желтая сорока» – возможно, здесь был написано «сарана»? А может быть и нет – ботанические загадки.
В букете на рисунке Петра Борисова можно увидеть и башмачки, и анемону-ветреницу, и «дикий хмель» – вообще это дикий клематис, княжик, и лилии, и желтый лилейник и лютик (может он и есть «желтая сорока»?). Купальницы нет, вот она сама по себе, от того же Петра Борисова:
Что за белый ирис растет под Иркутском? Наверно, какой-то такой: это еще один рисунок Петра Борисова.
Местное название – пискульник. Вообще, вокруг Байкала могут расти несколько видов диких ирисов, цветущих в разное время, и по рисунку точно определить нельзя (потому что для определения вида важно знать еще и высоту растения). Паллас, впервые описавший сибирские ирисы, дал виду название «ирис молочно-белый». Но засада заключается в том, что белых видовых ирисов в Забайкалье и под Иркутском в наше время нет, они сине-фиолетовые или желтые. Встречаются альбиносные формы, но, как и всегда, нечасто. Хотя, видимо, чаще, чем сейчас – ну и самих ирисов больше было. Так что Якушкин с Трубецким искали (и находили) пусть и невеликую, но редкость.
В 1841 году Сашеньке Трубецкой 11 лет. Она родилась в Петровском заводе и ничего, кроме Сибири не знает. Якушкина и его увлечение белыми ирисами она помнит с самого детства: взрослый и непростой по характеру дядя и 7-8 летняя девочка (а то и две, там ведь еще и Нонушка Муравьева, которая всего годом старше! Цветы-то, скорее всего, компанией искали).
Сашенька выйдет замуж за Николая Ивановича Ребиндера, кяхтинского градоначальника, и в конце жизни успеет увидеть благодатный юг: после амнистии все семейство, включая Сергея Петровича, перебирается Киев. Умрет она в июле 1860 года – и именно ее смерть сломит князя Трубецкого, он переживет ее всего на три месяца. Но пока:
Салфетка, которая была подарена Сашеньке Трубецкой декабристом Вольфом в Петровском заводе в 1836 году. @Иркутский музей декабристов.
«Сашенька моя любит заниматься цветами, и у ней есть, между прочим, и хорошие далии и прекрасные анютины глазки. Охота к цветоводству здесь распространяется. Муханов получил много прекрасных цветов, которые все почти хорошо дошли. Разного вида кактусы, глоксинии, камелии, туберозы, амариллисы только что принялись, а фуксии в полном цвету; у Сашеньки есть туберозы и лилии, но не цвели».
Упругий человек с кактусами
Декабрист Петр Муханов при ближайшем рассмотрении производит впечатление человека довольно грубого, несколько циничного и к тому же редкостного мизогина: женский пол любит, но не уважает. Большой, рыжий, громкоголосый, упрямый как осел, не способный сдерживаться. Начинал как писатель-сатирик и бытописец. Его сатирические очерки совершенно бесценны в смысле бытописания, ни одна книжка о дворянском быте 1820-х не обходится без его цитат, но юмор у него довольно тяжеловесный.
Мелокактус. Ботанический рисунок XVII века.
На каторгу Муханов попал за пылкость характера: когда в Питере в декабре 1825 года случилось все, что случилось, москвичи, узнав об этом, собрали совещание – что же теперь делать? Муханов в расстроенных чувствах предложил было выручать арестованных товарищей, хоть с помощью цареубийства. Его быстро и аккуратно сняли с потолка. Какое цареубийство, опомнись, чем, как? Ты-то штатский литератор, ну куда тебе? Но на каторгу он за свои слова угодил, хорошо хоть не по первому разряду (в основном потому что вел эту часть следствия Бенкендорф, который все подробности разговора из участников вытащил виртуозно, но смысла приговаривать этого вот дурака к смерти не увидел).
Коллизия вышла самой что ни на есть драматической, причем в основном для снимавших Муханова с потолка. Рассказал следствию об этом Якушкин, а через два дня, видимо, осознав последствия, буквально в истерике пытался откатить назад показания и взять всю вину на себя. Не вышло, взять показание назад одному Пестелю удалось, и то в несколько другой ситуации. Но кроме Якушкина, виноват характер: Муханов страшно не понравился на допросах главному садовнику страны. «Беда, что он так упрям или, лучше сказать, упруг», – как-то так высказался Николай – и посадил. Действительно, Муханов не каялся и не валялся в ногах, выражая искреннее раскаяние – он пытался логически доказать, что цареубийство в их ситуации было технически неисполнимо, поэтому всерьез о нем и говорить не могли. Лучше бы каялся, но не такой был человек.
Астрофитум. Ботанический рисунок cер. XIX в.
В Сибирь они ехали бок о бок с Якушкиным – и оба, хотя и по-разному, поразили князя Бориса Куракина, который cидел в Тобольске, встречал каждую проезжающую мимо партию декабристов и старательно записывал, кто спокоен, кто рыдает, прося снять кандалы (ни с кого не снял), а кто выражает полное раскаяние.
Якушкин «несмотря на кандалы на ногах, очень занимается своими красивыми черными усами, к которым он присоединил еще и эспаньолку… молодой человек 25 лет, предающий своего государя, цареубийца…лишенный чинов и дворянства…имеет смелость, несмотря на все это, заниматься своей физиономией».
Но Муханов оказался еще хуже: «это положительно чудовище. Представьте себе голову льва, лежащую на плечах толстого и большого человека, — и Вы получите полное представление о личности, у которой видны только глаза, нос, совсем маленькая часть губ и едва-едва рот; при этом та небольшая часть кожи, которую можно рассмотреть — пламенно-красного цвета…. я увидел человека, который смеется мне прямо в лицо и, насмехаясь и повторяя мой вопрос, говорит мне: «Доволен ли я офицерами? Мой Бог, вполне, да я вообще всем доволен!»».
Кактусы. Ботаническая илл. начала XX века.
А в Сибири увлекся цветоводством. Кактус – цветок самый подходящий к этому характеру, но ведь не только кактусы! «У Марии Николаевны [Волконской] чудесные цветы и много – туберозы цветут, камелии, фуксии, разных сортов розы, разные кактусы. Одним словом всевозможные редкости. Луковиц много разных сортов и всевозможных. П. Ал. Муханов все это выписал и страстный охотник до всего этого», – пишет Пущину Юшневская.
Чаще всего мы размножаем кактусы вегетативно – многие из них (хотя и не все) охотно дают отростки, которые легко можно отделить. Вырастить кактус из семени возможно, но не так просто и в современных условиях – в частности, кактусам-младенцам надо очень много света и тепла. Но вот же – выращивали!
Зато точно можно сказать, что именно эти кактусы были похожи на привычные нам, потому что в русском комнатном цветоводстве до сих пор преобладают природные виды, селекционные кактусы (и вообще сама идея их селекции) появилась у нас совсем недавно. Однако селекцией все ж занимаются и чаще всего на подоконниках можно встретить гибридные сорта «декабристов» (правильно они называются шлюмбергеры) – лесных кактусов Южной Америки, которые зацветают у нас своей, южноамериканской весной, то есть в конце ноября-начале декабря. Первые «декабристы» появились в Европе в 1816 году (аккурат одновременно с созданием первых, еще «преддекабристских» подростковых обществ, вроде «Республики Сахалин»), так что в принципе и они у Муханова могли быть.
Шлюмбергера. Ботанический рис. 1820-х годов.Еще один известный во времена декабристов кактус можно увидеть на вот этой вышивке:
@Laughing_Loki, по ссылке больше фотографий.
Gо схеме первой половины XIX века. В центре композиции – «царица ночи». Так называют ряд кактусов из рода селеницериусов – едва ли не самое популярное оранжерейное растение середины XIX века, их несколько видов. Сами по себе кактусы довольно невзрачные, но вот цветут огромными душистыми ночными цветками – и в наше время ботанические сады часто во время их цветения работают до ночи, чтобы посетители могли это увидеть. В Петербургском ботаническом саду цветет самая старая «царица ночи» Европы – первый экземпляр появился тут в 1824 году. Правда, даже если у Муханова были его семена, то цветения он не дождался – зацветают молодые растения очень поздно и то при благоприятных условиях. Но любоваться таким кактусом на вышивке – вполне мог.
…В Сибирь за своими мужчинами, как известно, поехали 9 жен и 2 невесты, француженки, Полина Гебль и Камилла ле Дантю. За Мухановым тоже поехала влюбленная в него женщина – несмотря на характер и внешность, был он достоин любви. Брак был невозможен в России: родная сестра Муханова была замужем за ее родным братом, и по церковным правилам это считалось родством, делавшим брак недопустимым. Варенька Шаховская поехала в Сибирь вслед за своей сестрой Прасковьей, женой еще одного декабриста, А. Муравьева, в надежде на то, что уж в Сибири-то, с каторжникам – может разрешат брак? Нет, не разрешили, и когда это окончательно стало понятно, она вернулась в Россию и умерла. От чахотки, то есть туберкулеза. От горя. Ее нет в списке 11 знаменитых декабристок – и невеста и не невеста, и поехала в Сибирь и не поехала.
Когда Муханов разводит кактусы в Усть-Куде – ее уже нет в живых. Обеих сестер уже нет в живых, Прасковья умерла несколькими месяцами раньше Варвары. На их смерть упрямый рыжий человек написал такие стихи:
На могиле новой
Два креста стоят,
Под доской дубовой
Две сестры лежат.
Часто со слезами
Спрашиваю я:
«Нет ли между вами
Места для меня?»
Камчатник и урикские тополя
Село Урик – одно из самых старых сел под Иркутском, ему больше 300 лет. Само слово не то бурятское, не то эвенкийское, что означает, непонятно, но село самое русское. Когда начинается выход на поселение, именно здесь складывается самая большая декабристская «колония»: Лунин, братья Никита и Александр Муравьевы, Вольф, Волконские… Правда вскоре она распадается: Лунин арестован и отправляется в Акатуй, Волконские перебираются в Иркутск, Никита Муравьев умирает, а Александр Муравьев с семейством и примкнувшим к ним Вольфом отправляются в Тобольск. Но пока все здесь – живут дружно.
У Волконских кроме дома в Урике, есть еще и дача ближе к Усть-Куде, где живут Муханов и Александр Поджио, в месте, которое и сейчас называют «Камчатником». Сергей Григорьевич увлеченно занимается садовым дизайном: «Дача устраивалась под его надзором, и он разбивал природный березняк дорожками, в природных каменных глыбах устраивал диваны, скамейки и разные сиденья на два, на три человека и окрашивал эти природные седалища красками». Марии Николаевне эти места напоминают любимый Крым: «Камчатник напоминает Гурзуф: дом прислонен к очень высокой остроконечной горе, и Ангара образует бухту прямо у ног Дачников».
Каменные скамьи Волконского в Камчатнике.
Здесь же разворачивается драматическая история: пылкий итальянец декабрист Александр Поджио, тоже увлеченный огородник, опасно близко дружит с Марией Николаевной Волконской. Для Сергея Григорьевича дробление природного камня для скамей – возможно, способ смириться, потому что ничего с этим поделать он не может, да и не считает себя вправе.
Но зато Поджио выращивает грандиозные арбузы и дыни, они ему еще с Петровского отлично удаются:
Лучшие сорта арбузов конца XIX века. Рекламный каталог. У Поджио другие, они еще дальше от нынешних.
«Здесь такие отборные дыни, которые и в наших-то краях редко встретишь. Это потому, что Поджио Александр и Петр Муханов тщательно заботятся об этих растениях в своих огородах. Особенно первый из них – по призванию и долгому опыту настоящий огородник. Он выписывает из-за границы самые лучшие семена, не жалея расходов и собственного труда для любимого фрукта. Есть у них и арбузы очень хороших сортов. Они иногда достигают таких размеров, что один весит 15-20 фунтов».
….Урик – старое село, в котором с 1770 года стоит каменная Спасская церковь. Особой оригинальностью не отличается, но и построена удачно, и фасад ее украшен по-сибирски, словом, вполне достойный храм. Разумеется, церковь помнит декабристов. В особенности заботились о ней братья Никита и Александр Муравьевы.
Спасская церковь в селе Урик.
Когда-то вокруг храма было сельское кладбище, но годы и советская власть не оставили от него ровно ничего. Сохранилась только одна могила – декабриста Никиты Муравьева, который нашел здесь последнее пристанище. Надгробие глубоко советское, разумеется, без креста и, признаться, страшноватое. Утонченный Никита Михайлович не одобрил бы никогда, но исходное надгробие не сохранилось, и даже за точное место поручиться никто уже не может. Местные жители утверждают, что это надгробие – уже третье по счету.
Могила Никиты Муравьева.
Могила его племянника, младенца Никиты утеряна – а умерли почти одновременно, одним ветром унесло. Александр Муравьев описывал эти события так: «Кита [Никита, сын Александра Муравьева] простудился и в святую субботу у него обнаружился круп. Г-н Вольф делал все, чтобы спасти Китеньку; наконец болезнь отступила, но бедный Кита не смог ее перенести... Его болезнью брат был потрясен... ночью был очень сильный холодный ветер, и дверь балкона из-за очень сильного сквозняка открылась. Добрый брат, сам будучи в испарине, войдя был охвачен холодом и, закрывая дверь, был пронзен леденящим ветром, после чего еще умылся холодной водой и, едва спустившись, почувствовал недомогание и сказал г-ну Вольфу: "Не говорите Саше, что я плохо себя чувствую, он уже и без того измучен"».
Детского надгробия на кладбище нет, и вообще ничего-ничего от былых могил, и казалось бы – совсем ничего от тех времен, кроме самой церкви.
Но – свидетели есть. В ограде церкви растут несколько елей. Ели здесь везде, ели и лиственницы – основа здешнего леса. Но кроме елей растут еще и несколько совсем стареньких, скрученных и шишковатых тополей, ровно-ровно по ограде, причем не современной, а той, которая была здесь когда-то. Они-то что здесь делают? Свидетельствуют.
Вот они:
|
|
«[Муравьевы]Обсадили церковную ограду тополями, из коих уцелел по сие время один на память об усердии Муравьевых к церкви Божией. И церкви остались до сего времени половина большого ковра и Святая икона Божией Матери, так называемой итальянской живописи. Много добра делали Муравьевы народу. Сад развели большой, в который крестьяне возили всякие сибирские деревья, а тополи из-за Ангары и Иркута за хорошую цену», – так вспоминали местные жители в 1930-х годах.
Срок жизни тополя – лет 80-100. Конечно, эти тополя – не те самые, привезенные декабристами. Но точно потомки тех самых, потому что других тополей в окрестностях просто нет.
…Александр Муравьев в итоге перебирается в Тобольск – все-таки в городе жить много легче, а у Вольфа вся практика под рукой. А цветы – цветы продолжают сажать. 1853 год:
«Любезные друзья! Прошу вас прислать нам следующие семена, они еще могут приехать к нам вовремя: георгин 10 сортов; 100 однолетних цветов; левкой летних махровых поболее; душистый горох поболее; резеды поболее; цветной капусты ранней; арбузов разных сортов; дынь разных сортов; артишоков; огурцов разных сортов; редис разных сортов; брокули».
Еще не бархатцы и петуньи, привычные сейчас. Еще левкои и резеда. Но 10 сортов георгин уже есть и уже похожи на нынешние сортовые! Вот, например, одна из георгин 1830-х годов и георгина одного из самых соврменных сортов:
|
|
Камелия Пущина
Декабрист Иван Пущин, лучший друг детства поэта Александра Пушкина, очень любил женщин и очень любил делать им детей. Нет-нет, да и полюбит. Нет-нет, да и сделает. А вот жениться и усыновлять – нет, не очень любил, не женился и не усыновлял.
Но женщины в конце жизни ему отомстили, потому что на старости он таки женился. Причем на самой что ни на есть роковой женщине, с которой Достоевский списывал не то Настасью Филипповну, не то Грушеньку, не то Соню Мармеладову, не то Катерину Ивановну, не то всех сразу.
Наталия Дмитриевна Фонвизина была дама высоконравственная, высокодуховная, высокообразованная, жила напряженной внутренней жизнью, вела обширную переписку с духовенством, обсуждая подробности своего внутреннего состояния и способы борьбы с окамененным нечувствием и прочими грехами. Многие считали ее святой. Многие влюблялись.
..Жила как умела – с тяжелой болезнью, сопровождающейся приступами бреда и бессонницы, пережив всех своих детей, пережив мужа. После амнистии И. Пущин сделал ей предложение: «Он так знаменательно поглядел на меня: ''Cогласитесь выйти за меня замуж, тогда Бог даст мне право защитить вас от вас самих…''. Я испугалась и смутилась… напомнила: ‘’А люди-то что скажут? Ведь нам обоим около ста лет''. Он улыбнулся: ‘’Не нам с вами говорить о летах… Мы оба молодого свойства, а людей кого же мы обидим, если сочетаемся? Вы свободны и одиноки – у вас куча дел не по силам. Очень натурально, что вам нужно помощника. Скорее на меня падёт упрёк, что я женился, рассчитывая на ваше состояние''».
Цветочный венок и обвивающая его змея, кусающая себя за хвост. Схема для вышивки, 1820-е годы.
Крови она ему попортила изрядно, потому что роковой характер не пропьешь. Но, видимо, и правда Пущин ее любил настолько, что был готов терпеть на старости лет.
Одна из вещей, которая их безусловно объединяла – страсть к цветоводству. В 1850-е Фонвизины живут в Тобольске, соседствуют там с Муравьевыми (возможно, Александр поделился с ней своими ста однолетниками и десятью георгинами?). Она пишет так:
«Я теперь в беспрерывных хлопотах: во-первых, по саду до сих пор еще не кончилась садка растений. Лето у нас благоприятнее прежних, и надеюсь, что труды по саду и огороду не будут напрасны. Садовник-латинист, которого ты видел прошлого года, множество погубил у меня растений своею беспечностью и ленью, теперь у меня другой, смирный и усердный, он из царских петергофских садов, а как климат Петербурга сходствует с здешним и притом Петербург на одной широте с Тобольском, то он имеет навык как обращаться с растениями в северных полосах, а это здесь не безделица. При таком помощнике страсть моя к цветоводству возникла опять с новой силою, и это одно спасает меня покуда от отчаяния…»
Голуби на венке с розами. Схема для вышивки, вторая четверть XIX в.
Пущин живет еще совсем в другом месте, но тоже разводит цветы. В 1841 году с ним случается целая цветочная история.
Он в Туринске, в одном доме с Марией Петровной Ле Дантю, матерью Камиллы Ивашевой, и ее внуками. Самих супругов Ивашевых уже нет в живых, и теперь бабушка хлопочет о том, чтоб ей с внуками разрешили вернуться в центральную Россию к родственникам. Да, нужно добиваться разрешения, да, могут не разрешить. Детям, в итоге, все-таки разрешили, а вот, например, вдовам декабристов – уже не разрешали, в результате две вдовы – Ентальцева и Юшневская – зависли в Сибири без мужей на десяток с лишним лет. Впрочем, в ссылке любой год – лишний. Впрочем, мы не об этом.
Марья Петровна Ле Дантю, несмотря на обрушившиеся на нее многочисленные несчастья и ответственность за детей, достойная мать Камиллы – старушка хозяйственная, вечно возится с садом-огородом, а Пущин принимает в этом деятельное участие:
«Дружески кланяется вам Мария Петровна: она теперь возится в парниках; я боюсь, чтоб она по страсти к садоводству не приняла меня за подсолнечник и не стала поливать из лейки. Мы часто около цветов – ладно живем, но нужно и терпение с женщиной этого возраста», – пишет он Фонвизиной 23 апреля 1841 года.
Подсолнечник. Ботанический рис. начала XVII в.
Он не просто помогает Марии Петровне с цветами, он еще и рассылает семена всем знакомым. В частности, посылает семена камелии в Тобольск – видимо не Фонвизиным, а Бобрищевым-Пушкиным, но так, чтоб на всех хватило: «Пушкин даст и вам несколько зернушек – пожалуйста, выберете что-нибудь и посейте, чтоб увидеть цветочек отсюда. Я думаю, резеда и камелия прежде всех будут цвести», – из того же письма. А через несколько дней он пишет Якушкину в Ялуторовск: «С первым случаем вы получите клубнику и камелию. Непременно хочу, чтоб у вас и у Матвея Ивановича [Муравьева-Апостола] были грядки – она необыкновенно разрастается, у нас здесь пошла жестоким образом в ход. …Камелия – прелесть, с цветком нельзя послать, но вы увидите, как хороша эта белая широкая роза. Она три недели не вянет, не давайте только, когда распускаться будет, стоять на солнце».
Камелия. Ботанический рис сер. XX века.
23 мая посылка в Ялуторовск отправляется, и там, судя по всему, не семена, а прямо уже растения: «Прошу вас получить камелью и шесть кустов клубники. Как великий садовник вы камелию посадите в горшок и будете держать в комнате по направлению листьев к солнцу. Клубнику – на гряду в большом расстоянии один куст от другого. Из этих кустов будет мильон, прищипывая усы. Будет и вам, и Матвею Ивановичу. Полюбите камелию; она обещает скоро цвести: вы увидите, что за прелесть. Поливайте не очень много ее, пока она не цветет».
Пущин в 1841 году маниакально рассылает камелии по всем. Анненковым тоже досталась: «Наталья Дмитриевна увидит это милое растение у Анненковой, которая собирается переезжать в Тобольск».
Откуда в Сибири у Пущина взялась камелия? От Марии Петровны. «Главный мой пункт теперь камелия – их в прошлом году прислали Марье Петровне из Дрездена – и некоторые у нас уже цвели. Это прелесть!», – пишет Пущин Энгельгардту уже летом 1841.
Судя по всему, семян у Пущина много – и выросшие из них камелии дают разные цветы, и белые, и розовые, и красные. Вот картина 1843 года датского художника Лауренса, который специализировался на красивых цветах. Она изображает букет камелий, можно оценить разнообразие.
Й. Лауренс. Букет камелий в греческой вазе.
Вообще, в современном комнатном цветоводстве камелия является цветком очень и очень сложным. Это, как и азалия, гардения и, собственно, та же роза – субтропический кустарник. Ей нужна прохладная и светлая зимовка. В современной квартире с центральным отоплением и пластиковыми окнами они просто не выживают, разве что есть прохладная светлая лоджия, которую можно обустроить под зимний сад. Камелии зимой слишком жарко и слишком сухо, добиться от нее цветения – искусство. Зимой они чаще всего и гибнут, но летом – летом цветут. «Та, которая мне принадлежит здесь, скоро будет цвести», – пишет Пущин Якушкину 27 июня 1841 года. «Моя камелия скоро будет цвести. 12-ть цветков почти вдруг откроются. Этот куст, кажется, будет розовый, еще нельзя определить, но что-то красное сквозит через зеленую оболочку. Я с любовью около нее хожу», – 18 июля, Фонвизиной.
Однако, судя по всему, в этот раз камелия не зацвела. И не только у Пущина «С камелией у меня та же история, что с вашей, – пишет он Якушкину, –- но я, как человек терпеливый, срезал все цветочные почки, чтобы укрепить само растение. Зелень чудесная, а с весенним солнцем зацветет снова. Мои почки не были так велики как ваши – это самое меня заставило решиться на операцию. У Басаргина красные цветы теперь распускаются», – 17 ноября. Басаргина, Пущин, стало быть, тоже озадачил камелией.
Й. Лоуренс. Красные и белые камелии.
Камелия действительно способна стоять с бутонами по нескольку месяцев и думать – цвести ей или нет. И выдать бутоны летом, а к осени, при ухудшении условий, их просто сбросить. А то засохнуть зимой – вот камелия Якушкина зимы 1841-42 года и не пережила. А у Пущина выжила, правда так и не зацвела: «Хотелось бы мне вам сделать отводку от моей камелии, но не знаю, как это уладить. Ваша погибла, верно, от слишком теплой комнаты. Моя зеленью свежа, цветов еще нет, и не знаю, будут ли», – к Якушкину в марте 1842 года.
Кажется, увлечение Пущина камелиями заканчивается с отъездом в Россию Марии Петровны – ей таки разрешили увезти детей из Сибири к тетке под Симбирск, и больше камелии в его переписке не упоминаются. Не вышло. Но в целом камелии в Сибири не перевелись, у Волконской вот в 1847 году цветут.
Букет цветов Восточной Сибири
Об истории святой и роковой женщины Натальи Фонвизиной мы больше всего знаем из воспоминаний Марии Францевой – юной дочери сибирского чиновника, которая стала Фонвизиной верной подругой и даже в чем-то ученицей. Она тоже была увлечена цветами и так описывала пышную природу Сибири:
«С детства я обожала природу и восхищалась ей, а в Енисейске более, чем где-либо нельзя было ей не восхищаться. Помню как теперь, что когда после наших детских учебных занятий, отпускали нас, детей, гулять с гувернером-французом по живописным окрестностям города, то трудно описать нашу радость, когда, бывало, выйдя за город, увидим расстилающийся живой ковер всевозможных цветов под нашими ногами. Я нигде потом, ни в России, ни заграницей, не видала такого богатства флоры, как там. Разнообразие и величина цветов необыкновенная: там растут фиалки, гвоздики махровые, астры, тюльпаны и незабудки величиной с серебряный гривенник и еще какие-то местные цветы оранжевого цвета, формы розы, называемые сарана».
Типичный сибирский букет полевых цветов выглядел как-то так:
П. Борисов. Букет полевых цветов.
А кто художник? Тоже один из экспонатов сибирских теплиц, декабрист Петр Борисов, основатель и лидер Общества Соединенных славян. Их было два брата, Петр и Андрей, оба потрясающие: очень умные, очень ясно мыслящие, очень спокойные. Оба ни на секунду не раскаивались в своем выборе пути. Старший Андрей пишет на следствии: «Я откровенно объявил: что сам себя щитаю виновным против самовластного правления; но по своему рассудку ни признаю ни себя, ни кого либо из Моих товарищей. Может быть я в заблужденьи, но твердо уверен что Законы наши неправые...». Младший, Петр: «Несправедливости, насилие и угнетение помещиков их Крестьянам причиняемые рождали во мне всегда подобное чувствование и укрепляли в моем уме Либеральные мысли... Я любил читать и размышлять, всякую новую мысль хотел прежде нежели сделать ее своею разобрать и доказать самому себе истину новой, но будучи ослеплен любовью к Демократии и Свободе, каждую вольную мысль находил справедливою и не мог ничем опровергнуть оной... Желание быть полезным человечеству занимало меня всегда, я положил себе за правило искал истины и думал, что образовываясь в мнениях, меня погубивших, я ищу ее и найду...»
Старший, Андрей, уже на следствии точно знает, что с ним будет: «Знаю, по законам должен быть как заговорщик расстрелен, А как цареубийца четвертован; По смегчении приговоров в россии, буду приговорен конечно за первое: сослан на поселение, а за второе в каторжную работу. А Государь, верно из Сострадания Переменит на вечное тюремное заточение». Слава Богу, без вечного тюремного обошлось, наоборот, братья оказалась на каторге в числе самых первых, угодили в Благодатский рудник – место, по сравнению с которым последующие Чита и Петровский завод были настоящими курортами. Но рассудок старшего не выдержал, и Андрей сошел с ума.
П. Борисов. Cибирская яблоня.
Наверно, современные психиатры могут поставить точный диагноз. Нет, он не был полностью невменяем, в какие-то периоды – даже и вполне разумен. Обслуживал сам себя, работал – отменно делал книжные переплеты. Но временами был уверен, что его хотят убить, бредил и не отпускал от себя брата ни на секунду. И младший брат посвятил заботе о старшем всю свою жизнь. Он вообще был заботлив и ради своих был готов на все. Братья Борисовы – кажется, единственные из декабристов, кто не просил помощи у родных из России – а наоборот, помощь в Россию посылали – из каких-то с трудом накопленных за их ремесло копеек.
Старший Андрей делает переплеты, а младший Петр – рисует, бесконечно рисует Сибирь: цветы, птицы и насекомые, снова птицы и цветы, снова цветы и насекомые. Раздаривает, рисует на заказ за деньги, делает копии ботанических рисунков других авторов. Не то, чтобы его интересовало именно «цветоводство», но в ботанике он разбирался.
П. Борисов. Букет полевых цветов с бабочками.
Они оказываются на поселении в Малой Разводной, вместе с Юшневскими. Юшневские обучают купеческих детей музыке и манерам, а Борисов рисует цветы для их отцов и матерей. Живут братья очень скромно – зато после смерти за ними не остается долгов, в отличие от прочих жителей Разводной. За более богатым Юшневским – остаются, за Артамоном Муравьевым, свояком министра финансов Канкрина – остаются, а за этими – нет.
Там, в Малой Разводной, Петр Борисов влюбляется. Он хотел бы жениться, но – брат. Брат не отпускает ни на минуту. Поговорить с ним невозможно, приходится писать письмо:
П. Борисов. Багульник даурский.
«Я не требую от тебя ничего другого, кроме того, чтобы из любви ко мне ты уважал и мою жену и твою сестру, имеющую на это неотъемлемые права. Не думаю, что для тебя будет тягостно из-за любви к твоему брату на несколько минут на время обеда, чая и ужина не давать воли. Любезный братец, если ты только любишь меня, как я люблю тебя, успокой меня одним словом, что ты примешь участие в моем счастии и будешь содействовать его прочности и продолжительности. Будь уверен, что наше счастье неразделимо, как ты не можешь жить без меня, по собственным твоим словам, так и мне невозможно не думать о твоем спокойствии и об обеспечении тебя. Итак, любезный братец, постараемся, чтобы я мог согласить выполнять обязанности брата с важными и священными обязанностями мужа, которые исполнять обязывают меня ум, совесть и честь».
Не вышло. Не помогло письмо. Пришлось расстаться – нет, даже на несколько минут во время обеда и чая брат не смог его отпустить. Слишком страшным вышло следствие 1826 года.
П. Борисов. Лилейник.
А потом они умирают – в один день: у Петра не выдерживает сердце, а Андрей поджигает дом и кончает с собой. Так рассказывает об этом их соседка, Мария Казимировна Юшневская: «30-го сентября в начале 5-го часа, дают мне знать, что у Борисовых горит. Все мои люди убежали туда на помощь, деревня собралась также, кто мог действовать на крыше, чтобы ломать её и заливать огон, вдруг слышу, что у них в комнатах горит, я побежала скорей, чтобы хлопотать снимать крышу на моих строениях, меня встречают у ворот и говорят оба брата Борисовых не существуют уже. Наконец, чтобы не рассказывать Вам подробности, скажу только, когда взломали дверь и вбежали в комнаты, наполненные дымом до того, что невозможно различить никакого предмета и видели, что пламени нет нигде, высадили окошко и когда дым вышел, что можно было сколько-нибудь видеть, что делается в комнате Петра Ивановича, находят его на постели мёртвым, но ещё тёплым. Вынесли одного брата на воздух, чтобы дать ему капель, наткнулись на другого, повесившегося на лестнице, ужас овладел всеми, растерялись с испугу люди. Я в одну минуту нарядила верхового в город к С. Гр. [Волконскому] и казачьему старшине, поставила караул к дому. Между тем давали помощь, чтобы привести в чувство П. Ив. Всё было поздно, они не жили. Оказалось наконец, что П.Ив. пил чай и в это время сделался с ним удар, бедный Анд. Ив. приводил в чувство брата, лил на него ром и одеколон. Но, видно, ничто не помогло.
П. Борисов. Букет полевых цветов и трав.
В отчаянии Анд. Ив. схватил бритвы и в двух местах прорезал горло. Наконец на вышке зажёг бумажные обрезки, в печь набросал бумаг, тряпок и всякой всячины, зажёг - и наконец, вероятно, когда услышал ходящих на крыше, повесился. В комнате у Пет. Ив. все нашли в большом порядке, даже полчашки чаю ещё не допитой, У Анд. Ив. всё разбросано, видно, что человек потерянный был в этой комнате, и, как выше сказано, зажёг, где мог. Может быть, думал, что сгорит и тем кончит жизнь свою, наконец в этом отчаянии и помешательстве повесился. Он бы никогда не пережил брата. Вы знаете, как он давно помешан, и без брата не ел ничего – увидел его мёртвым, не мог себе представить, чтобы можно жить без него - беда, несчастье, какое трудно себе представить».
А рисунки – раздаренные, проданные – сохранились и опубликованы. И белые ирисы, и желтые сараны, и цветущие сибирские яблони, и орхидеи-башмачки. Так и цветут.
Жок и кукуруза
В этой статье много цитируются письма Марии Казимировны Юшневской. Неудивительно: сохранился очень большой корпус ее писем – к деверю в Россию, к Пущину, к другим адресатам. Она пишет подробно и разборчиво, разве что переходит по настроению то на французский, то на польский. Именно от нее мы знаем об «ананасном заведении», о подробностях смерти Борисовых, о многих других деталях жизни на каторге и поселении.
Цветы и фрукты. Рис. для вышивки. Сер.XIX в.
Юшневская приезжает в Сибирь одной из последних, позже нее только Камилла ле Дантю к Ивашеву. Она ничего не знает про Читу, разве что из аккуратных писем Волконской, которая передает сдержанные послания мужа: «у меня все хорошо, не торопись, улаживай дела сколько надо». А в Петровском заводе пытается разводить цветы, но у нее ничего не выходит. Она всю жизнь провела в Бессарабии, где сезон начинается в апреле и заканчивается к ноябрю, поэтому июньские заморозки, уничтожающие посевы, повергают ее в уныние. В середине июля 1832 года она пишет брату мужа, Семену, из Петровского завода. Это ее второе лето на каторге:
«У нас опять сделалось тепло, но какая польза, когда мороз погубил у нас многие растения. Пропали мои труды. Огурцы, картофель, разные цветы — все погибло, и я не наведываюсь даже в огород: так огорчилась. Еще в последний раз на будущий год попробую засеять свой огород. Если так же пропадет, то засажу одними кедрами это место, сделаю клумбы для моего бедного Еминьки, который очень стар сделался, уже почти не дышит, а хрипит, особливо, когда идет, но все очень интересен, и я люблю его, кажется, еще больше...»
Рис. для вышивки. Сер.XIX в.
Еминька – это песик, которого она привезла в Сибирь из России, в переписке он фигурирует года с 1828-го (тогда он еще «мил и зол»), но когда появился у Юшневских и когда умер, мы не знаем. Может быть, и дожил до персональных клумб для разорения.
…В Забайкалье у Юшневской с садоводством так и получалось не очень, с переменным успехом. А вот перебравшись на поселении под Иркутск на берег Ангары, она развернулась. С другого берега Байкальского «моря» и климат другой, и почвы другие – и видимо, как минимум, привычней вести хозяйство.
Как она тосковала по клубнике и липовому меду, я уже писала. Но для Юшневских, бессарабских жителей, оказалась в Сибири еще одна засада – тут нет кукурузы! Картофель к середине XIX века уже потихоньку с переменным успехом, но распространяется, а вот кукуруза не дошла – ее тут вырастить много сложнее. А людей, страдающих без нее – немало. Вот еще один отрывок из ее письма, написанного уже с поселения из Малой Разводной:
«Пожалуйста, любезный брат Семен, сделай дружбу, собери на [слово не разобрано] три или четыре. Положи туды кочень папушои хоть на одну мамалыгуцу пришли моему молдовану; он так будет счастлив. Я ему обещала все это от тебя выписать, и он до слез разнежился. Я ему на фортепьянах заиграла жок молдованеск. Он закричал, заплакал и не велел играть. Кричит: не хочу: мне крепко жаль, кныма доретыре [нет, не хочу!]. Бедный человек! Что же чувствуют образованные люди?!»
Кукуруза. Ботанический рисунок конца XIX века.
«Кочень попушои» – это как раз кочан кукурузы. Мамалыга, мамалыгуца – традиционная кукурузная каша в Молдавии и Румынии, базовое блюдо, во многом заменяющее хлеб этому региону. По нему будешь тосковать – часть родины.
Это было в 1841 году, а в 1853 году кукуруза в Малой Разводной уже растет вовсю. Выращенные из семян овощи оказываются живым способом связи с родными:
«…Давно уже едим выращенную редис из присланных тобою семян, салат тоже, прочее все еще не дошло; кукуруза растет чудесно. Странно, не могу съесть ни одного разу салата или редиски, чтобы сильно не растрогаться. И Рейхель тоже всегда приговаривает: может быть, Семен Петрович в это же время кушает ту самую редис, которой семена нам прислал. Цветы плохо всходят, однако же вышли. Маленький парник доставил нам много удовольствия, все в нем хорошо выросло, а теперь уже из гряд имеем щавель, шпинат, а горох цветет. Пожалуйста, добрый мой брат, пришли мне осенью еще семян редису, салату, непременно петрушки, сельдерей, порей и, ежели есть хорошие сорта, арбузов и дынь. Я на будущую весну думаю еще сделать другой парник. Я имею здесь детей, и потчевать их люблю. Не знаю, бывают ли семена клубники, дикой посадила много; да нет ли у вас семян лилии или георгинии. Пришли семян, пожалуйста, о которых прошу. Я богата огородами, целых три: картофелью и капустой занят один, другой против дома: несколько гряд, остальное - терассы две с чистой травой; третий против крыльца, где тоже часть занята цветами, насажено несколько деревцов, и гряды с цветной капустой, огурцами, кукурузой и клубникой; с трех сторон окружены огородами и с четвертой ворота и улица деревни, от которой я закрыта».
Рекламный каталог семян конца XIX века.
Юшневская дама пожилая. Из своих детей у нее только одна дочь, София, уже взрослая. Рейхель, известный художник – это ее муж: узнав, что Марию Казимировну не отпускают в Россию даже после смерти супруга, государственного преступника, семейство Рейхелей само перебирается в Сибирь: Рейхель отлично зарабатывает, рисуя сибирских купцов и расписывая церковь в Кяхте. Так что у Марии Казимировны дома бывают и внуки, и свои воспитанники – она по-прежнему зарабатывает, обучая музыке и хорошим манерам купеческих детей из Иркутска. И, видимо, заодно потчует их клубникой.
Кукурузу разводит не она одна. Александр Поджио, тоже подумывает о кукурузе. В 1837 году из Петровского завода он пишет в Шушенское (ну да, то самое Шушенское, где много лет спустя будет жить В. Ульянов! Это под Енисейском) декабристу Фролову:
Кукуруза. Рекламный каталог семян конца XIX века.
«… выходцы из Малороссии засевают у вас многими десятинами арбузы и дыни для сбыта их в Красноярск. Вот неоспоримое доказательство доброты вашей почвы. Верите ли вы, что с трудностию допускаешь всю истину, так еще мы сильно и неосновательно предубеждены против всего под широтой сибирской. Я уверен, что можно бы сделать не одну удачную попытку в разведении многого неизвестного у вас: кукуруза и арнаутка [сорт твердой пшеницы], конечно, при девственной вашей почве могли бы быть с успехом разводимы. Постараюсь последний через матушку вам доставить для будущей весны».
Иркутская область все-таки не лучшее место для кукурузы, хотя в 1950-е годы ее активно пытались тут разводить, и сейчас между Иркутском и Нижнеудинском примерно 2 тыс. гектаров занято кукурузными полями. Но эту кукурузу высаживают на силос, она не успевает вызреть. Некоторые современные сорта – пониже и раннеспелые можно выращивать на своих участках, но это тоже требует большого труда – и главное очень, очень благоприятной погоды. Год вызреет – второй нет.
Но вот – выращивали.
Вместо послесловия
Русский шалфей
Есть целый род растений под названием Perovskia. Нет, не в честь Софьи Перовской (так могли бы назвать свежеоткрытый цветок в советские времена). Перовския – это эдакая сибирская лаванда (собственно, к тому же семейству и принадлежит, вместе с мятой, розмарином, базиликом и с шалфеем. Это семейство яснотковые, больше половины пряных трав оттуда). С шалфеем ее постоянно путают, один из подвидов, кажется, официально собираются переименовать в шалфей, а за рубежом иногда «русским шалфеем» уже и называют. Это полукустарник, который цветет длинными голубыми метелками. В подмосковных садах приживается не очень – выпревает, довольно поздно цветет – это все-таки растение оренбургских степей, а не подмосковных лесов, ему нужно, чтобы сухо и солнечно. Хотя в целом – не сложнее некоторых видов лаванды и шалфея, в благоприятном месте – выживет. Даже декоративные сорта есть.
Перовския. @ Billy Hathorn.
Названо растение в честь генерал-губернатора Оренбурга Василия Алексеевича Перовского, который имеет прямое отношение к декабристам. Собственно, это один из тех, кто «проскочил», оказался в Оренбурге по своей воле и принес отечеству немалую пользу будучи гражданином законопослушным.
Биография его просится в авантюрный роман. Внебрачный сын аж целого графа Алексея Кирилловича Разумовского (таким образом, брат писателя Антония Погорельского, который «Черная курица, или Подземные жители»). Участник Бородинского сражения (отстрелили палец на левой руке). Гвардеец, полковник, член Союза Благоденствия. Принят был в 1818 году – ну а кто тогда не был принят в общество? Но в 1822 году удачно уехал за границу, приехал в 1824, но, судя по всему, старых знакомств не возобновил. Тоже частый случай, таких – пришедших до 1820-го года, а потом изменивших образ мысли, было не мало.
Время изменилось, общество – изменилось. 14 декабря Василий Перовский находился на Сенатской при императоре, а не против него. В 26 декабря написал государю объяснительную записку о том, что общество, каким он его знал, занималось преимущественно благотворительностью, а вот эта вот вся смута – не к нему. Высочайше оставлен без внимания, и даже к делу привлечен, но не к тому – помогал разбирать бумаги Северного и Южного общества. Декабристом никогда не считался, но тут тонкий вопрос – в обществе-то все-таки состоял и даже в том признался государю.
Человеком он, судя по всему, был интересным и неплохим, много сделал для исследования и развития Оренбурга и окрестностей. Ботаникой и естественными науками Перовский интересуется живо, как и его отец, известный покровитель наук и искусств и обладатель одного из лучших частных ботанических садов в России. У того-то в подмосковной усадьбе Горенки был сад, в котором пальмы и кипарисы соседствовали с сибирскими кедрами, но к середине века от него мало что осталось – наследники распродали растения по одному, а потом продали и саму усадьбу. Нет, на картинке не он, от того сада даже подробных изображений не осталось. Это один из Зимних садов Эрмитажа – «Помпейский садик». Но должно быть, было похоже:
М. Антонов. Помпейский садик. 1840-е гг.
В 1839-41 году трудами Василия Перовского организуется поход оренбургских войск в Хивинское царство. Очень хотелось побороться с Британией за влияние на регион. Военной цели поход не достиг, был печальным и неудачным. Но кроме военных целей ставились цели исследовательские, например, нельзя ли как-нибудь повыгодней проложить торговые пути, нарисовать карты, определить, как и куда течет Аму-Дарья?
Один из участников Хивинского похода – ни кто иной, как Владимир Даль, который не только составлял словари и собирал пословицы, но занимался еще и этнографией, ботаникой и прочими научными изысканиями. Словарь-то он издавал за свой счет, на чистом энтузиазме, а жить было надо. В те годы Владимир Даль – чиновник особых поручений при оренбургском генерал-губернаторе. Судя по всему, именно он этоn цветочек из-под снега и выкопал и назвал в честь губернатора. Почему бы и нет?
Ну да, революционерка и участника «Народной воли» Софья Перовская – неблизкая, но родственница героя. Разумовскому приходится правнучкой, ее дед – старший брат Василия Алексеевича. Ей бы голубые цветочки под ее фамилией понравились, но увидеть их в дикой природе она никак не могла: всю жизнь провела между Петербургом и югом Украины, а потом была повешена.
Почему-то хочется думать, что – и в честь нее тоже.
Бошняк и бошнякия
Есть и растение, названное в честь предателя. Александр Карлович Бошняк, флорист и ботаник, соученик Юшневского по университетскому благородному пансиону, архивный юноша, страстно увлеченный ботаникой. В 1810-е годы он ездит по стране, по западным и южным областям, собирает гербарий, а его специально обученные крепостные производят ботанические рисунки. Потом этот гербарий и 70 ящиков наколотых на булавки насекомых достанутся по завещанию Московскому университету. Так они там по сей день и хранятся, иногда попадают на выставки старинных гербариев. Есть у них особенность – отчего-то любил Бошняк помещать цветы на листах гербария вверх ногами.
Лист из гербария Бошняка. @ drugoj-m
С 1820 года Бошняк – чиновник при начальнике южных военных поселений Ю. Витте. Как раз в первые годы чиновничества он издает книжку в двух томах о своих ботанических изысканиях («Дневные записки путешествия А. Бошняка в разные области западной и полуденной России, в 1815 году»), а вот весной 1825 года начинает изыскания вовсе не научные, а политические: втирается в доверие к Давыдову и Лихареву, принят в тайное общество, и пишет об этом Витту несколько записок, а потом еще отдельно дает показание на следствии. Адам Мицкевич пишет о нем так: «Граф Витт уже имел сведения о существовании заговора от одного из своих агентов, фамилию которого я назову, так как она не упоминается ни в одном официальном документе, ни в одной истории, от некоего Бошняка, предателя, шпиона, более ловкого, нежели все известные герои этого рода в романах Купера. Этот Бошняк, литератор <...> всюду сопровождал графа Витта под видом натуралиста. Он хорошо говорил чуть ли не на всех языках, сумел втереться в разные тайные общества, и он сообщал графу Витту секретные сведения о заговоре». Яростный С. Г. Волконский в своем очерке «Три предателя» вторит: «Бошняк, полагаю, действовал из честолюбия. При его образованности, уме и жажде деятельности, помещичий быт представлял ему круг слишком тесный. Он хотел вырваться на общественное поприще – и ошибся. Что с ним стало впоследствии – мне неизвестно».
Надпись из гербария Бошняка. 26 июля 1826 года, Ново-Ржевск. Окрестности Михайловского.
Нам – известно. В июле 1826 года, когда одни преданные им уже повешены, а остальные ждут отправки в Сибирь, Бошняк получает свою награду – 3 тыс. рублей ассигнациями – и едет в Псков продолжать карьеру, собирать там сведения о Пушкине. Это актуально – декабристы Пушкина среди членов общества не называют, но вот его ранние свободолюбивые стихи и эпиграммы на Александра I лежат в бумагах слишком у многих. B сам Бошняк поэта терпеть не может. Его племянник вспоминал так: «Дядя <...> признавался моему отцу, что поэзия входившего тогда в славу Пушкина ему вовсе не нравится, но что он принужден восхвалять его, так как кругом его расточаются похвалы явившемуся поэту». Бошняк прикидывается странствующим ботаником (да и не прикидывается, он и правда профессионал! просто совмещает приятное с полезным) – и в ходе ботанических изысканий расспрашивает кого попало о Пушкине: от проходящих мимо крестьян до настоятеля Святогорского монастыря. Но Пушкин осторожен, разве что свободу любит: «иногда ездит верхом и, достигнув цели своего путешествия, приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу», а больше за ним этим летом ничего и не замечено. Что и неудивительно, потому что Александр Сергеич опасность в полной мере сознает и сидит летом 1826 года очень, очень тихо. Свободу – только лошадям.
Возвращаются в Москву они с Пушкиным почти одновременно – на коронацию Николая I к началу сентября. Только Бошняк сам, а Пушкин в сопровождении фельдъегеря. Тригорские барышни и Арина Родионовна провожают поэта как в Сибирь, ощущает он себя соответствующе. По дороге Пушкин пишет черновик «Пророка», в котором первая строчка звучит не так, как мы привыкли. «Глубокой скорбию томим». Потом «глубокая скорбь» сменится «духовной жаждой», и стихотворение станет иным. Но первый вариант был плачем по казненным товарищам, написанным по дороге на допрос.
Бошнякия русская
Потом Бошняк будет вице-президентом молдаво-валашского дивана (это не мебель, а правительственное учреждение!), а умрет в 1831 году в Баре во время польского восстания. Но бессмертие он получает не за это.
Тогда же, в 1826 году еще один ботаник – Карл Антонович Мейер – едет в Сибирь добровольно в составе научной экспедиции. Экспедиция большая, он путешествует вместе с немецким ботаником Александром Бунге по Алтаю и Казахстану, они знакомятся с Гумбольдтом.
Про личность Мейера, к сожалению, известно не очень много (он явно еще ждет своего исследования). Но с работами Бошняка по ботанике он был знаком, не так уж много в 1826 году русских ботаников, выпускающих книги, все всех знают. И вот, найдя новое растение на Алтае, он называет его в честь известного коллеги-ботаника Бошняка – бошнякия. Что Мейер знал об особенностях карьеры Бошняка – на данный момент неизвестно (да и вряд ли в разгар 1826 мог что-то знать). Но логос – логос не обманешь. В честь Бошняка он назвал растение-паразит из семейства заразиховых. Бошнякия русская – желто-красная, торчащая вверх и вполне фаллическая шишечка. Эдакий хрен, который своего хлорофилла не вырабатывает, а присасывается к корням других растений. Не просто бесполезен, вреден, и ближайший родственник заразихи – одного из главных вредителей в сельском хозяйстве. Впрочем, говорят, и лекарственное значение у него есть – отличное слабительное, но одновременно и афродизиак (видимо, по аналогии со внешним видом). Главное дозу правильно рассчитать, а то может выйти конфуз.
Бошнякия русская