Оксана Ивановна Киянская и отравление века

А теперь начнем все-таки с начала, т.е. с генерала Ф. Эртеля, отправленного в марте 1823 года в Киев с секретным заданием. В главе 4 «Южного Бунта» «Миссия генерала Эртеля» Киянская подробно описывает безвластие и разгул криминалитета, царившие в Киеве в начале 1820-х годов (действия корчемников (т.е. нарушителей государственной водочной монополии, которой, кстати, в самом Киеве не было, Киев — это правый берег Днепра, по тогдашним понятиям это Польша, а там были свои законы, в частности, по поводу винных откупов1), мошенничества игроков в азартные игры, информацию о деятельности запрещенных, но все еще не закрытых масонских лож) по материалам Гос. архива Киевской области, в частности, рапортам полицмейстера г. Киев2. Для пущей яркости описания привлекаются «Записки» Ф. Вигеля, в которых описывается вялость, отсутствие интереса к управлению городом (и наоборот повышенный интерес к магнетизму) командира 4 пехотного корпуса генерала Н. Н. Раевского, самого старшего по чину в городе человека (строго говоря, Раевский и не обязан был испытывать к этому процессу интерес, он командовал 4 корпусом, а не г. Киевом, это не входило в его прямые служебные обязанности). Давайте на этом месте тоже задержимся. О. И. Киянская пишет, ссылаясь на Ф. Вигеля, что к тому времени в Киеве уже лет 12 не было генерал-губернатора (тут все верно, только Вигель говорит об этом, описывая изменения в городе, в котором он довольно давно не был, а не повествуя о якобы царивших в городе бардаке и неразберихе), и вслед за этим продолжает: «В Киевской губернии действительно не было генерал-губернатора, и, таким образом, корпусный командир оказывался высшим должностным лицом. Раевского вовсе не интересовали его обязанности – но еще меньше они интересовали его подчиненных по ”гражданской” части: губернатора Ивана Ковалева и обер-полицмейстера Федора Дурова»3. Здесь, вообще говоря, все рассуждения не имеют никакого отношения к реалиям местного управления 1 четверти XIX века. В этот период генерал-губернаторы (тогда их чаще называли военными губернаторами) были далеко не во всех губерниях, в Московской и Петербургской были, в Сибири были, а в какой-нибудь Смоленской, Калужской или Тульской не было, но это не значит, что там непременно наступал бардак. Военный губернатор действительно был высшим должностным лицом губернии, как в гражданском, так и военном отношении, ему подчинялись не только гражданские власти, но и расквартированные на территории губернии войска. Если такого должностного лица в губернии не было, то военные власти были отдельно, а гражданские отдельно, и подчинялись они гражданскому губернатору. Таким образом, генералу Н. Н. Раевскому подчинялись, к примеру, командиры дивизий, входивших в его корпус, и не подчинялись киевский гражданский губернатор и полицмейстер, вышеупомянутые Ковалев и Дуров, так что Раевский имел полное право не вникать, интересуют ли этих двоих их служебные обязанности. А соотношение чинов между ними всеми начинало иметь значение, когда, скажем, надо было понять, кто из них первым и кому именно будет наносить визит. Рассуждение о равнодушии Н. Н. Раевского к повседневной жизни города Киева звучит примерно так же, как если бы Киянская выразила удивление, почему нынешний командующий Московским военным округом не принимает решений о пропускном режиме в Москве во время карантина.

Так вот, в Киеве процветало кормчество, разбой, азартные игры, взяточничество и магнетизм, а еще «Киев был излюбленным местом встреч Пестеля со своими сподвижниками — на контрактах проходили так называемые «съезды» руководителей Южного общества4 . На всякий случай напомню — уже целых два раза, в январе 1822 и январе 1823 года во время Контрактовой ярмарки в Киеве, куда съезжались купцы, дворяне, офицеры и вообще кто только не со всех окрестных губерний, чтобы продавать, покупать и заключать сделки на весь следующий год, члены Южного общества в количестве 5, а на следующий год 6 человек собирались в доме В. Л. Давыдова в Липках, которые тогда еще чаще называют Кловом, читать и обсуждать «Русскую правду» и планы еще очень далекого и умозрительного вооруженного выступления. Видимо, на время этих посиделок криминальная активность шулеров, корчемников, взяточников и прочих масонов в страхе замирала. Ну а также: «Кроме того, под Киевом, в Василькове служил подполковник Муравьев-Апостол. Он вел опасные разговоры, вообще не опасаясь преследования: проведя кампанию 1814 года «при генерале от кавалерии Раевском», участвуя вместе с ним в боях за Париж, он был своим человеком в киевском доме генерала. Кроме того, Муравьев-Апостол был не чужд и увлечения магнетизмом5. (следует ссылка на воспоминания М. Муравьева-Апостола, пройдя по ней, встречаем упоминание о магнетизме, по мнению О. И. Киянской, вероятно, противозаконном занятии, не верь, читатель, российские законы 1 четверти XIX века никак не регулировали занятия магнетизмом; разумеется, ничего не встречаем о том, что Сергей Муравьев-Апостол вел опасные разговоры, вообще не опасаясь преследования, да на такое утверждение мудрено было бы поставить ссылку, это произвольное допущение автора).

И тут… «В марте 1823 года киевскому безвластию пришел конец: на должность генерал-полицмейстера 1-й армии был назначен генерал от инфантерии Федор Эртель»6. Что мы знаем о лисе? Ничего, и то не все генерале Эртеле? Именно что ничего, поэтому, смешав и взболтав свидетельства все того же Ф. Вигеля и И. А. Второва (последние относятся к пребыванию Ф. Эртеля в конце Павловского царствования в должности московского обер-полицмейстера), О. И. Киянская смелыми мазками рисует нам образ опытного и умелого сыщика, настоящего детектива, не то Глеба Жеглова, не то инспектора Мегре, настоящего следака: «Имя генерала Эртеля… наводило на современников ужас. …Эртель любил действовать тайно, «невидимо» и жестоко"»7. Вигель Вигелем, шпионская сеть в виде московских дам, которым Эртель давал деньги8, это, конечно, ужас что такое, но давайте попробуем выяснить про гения сыска что-нибудь еще. Федор Федорович Эртель родился в 1768 году (т.е. в 1823 году ему 56 лет) в Восточной Пруссии, принят в русскую военную службу из прусской в 1785 году, своей карьерой обязан сначала наследнику, а потом императору Павлу I, служил по полицейской части, обер-полицмейстер последовательно Москвы и Петербурга, генерал-полицмейстер действующей армии в 1812 году, с 1821 года состоит по армии, 7 марта 1823 года назначен генерал-полицмейстером 1 армии (т.е. его для этого достали из нафталина, «состояние по армии» — это почти отставка, когда даже жалованья не платят). Полностью формуляр 1816 года с последующими дописками до момента смерти вот. О выдающихся сыскных дарованиях Эртеля действительно пишет Вигель: «В нем была врожденная страсть настигать и хватать разбойников и плутов, столь же сильная — как в кошке ловить9. Второв этого не пишет, и оба они пишут, что самую большую известность (и нелюбовь москвичей) Эртель заслужил ревностным исполнением Павловских указов о допустимом внешнем виде шляп и воротников.

Эртель был снят с должности и покинул Москву в марте 1801 года, после убийства императора Павла. Провожая его, москвичи бросали в воздух не уничтоженные круглые шляпы (ликуя по поводу внезапной отмены масочного режима)10. Однако через год он снова оказался в той же должности, только в Санкт-Петербурге, где и прослужил до 1808 года. Никакой внятной информации о его служебной деятельности найти не удалось, кроме неизвестной достоверности дипломатических слухов об огромных деньгах, полученных им на создание гигантской шпионской сети, и премии в пятьдесят тысяч рублей (или пожалованном имении) для того, чтобы он взялся за это дело с большим рвением11. Что уж у него получилось со шпионской сетью, мы не знаем, однако в 1811 году он отправляется в юго-западные губернии заведовать рекрутскими депо, то есть формировать армейские резервы, и заодно – бороться с поджигателями. Потому что пожары, разумеется, возникают не сами по себе. Про эту деятельность нам как раз кое-что известно.

Когда в 1823 году Эртель снова появился в Киеве, его, конечно же, вспомнили. Граф В. П. Кочубей пишет летом 1824 года из своего имения в Диканьке (да-да, той самой!) М. М. Сперанскому: «Эртеля знают здесь по пребыванию его в Ромне для сформирования резервов. Там прославился он пьяными своими привычками, кои продолжая, обобрал было он и могилевского помещика Яншина, о чем и его величеству известно»12. С поджигателями тоже все вышло серьезно: Эртель их нашел, но, похоже, не смог поймать. Он составил их описание, которое в виде инструкции полицейским чиновникам было разослано по России13. Главных поджигателей было трое, от одного из них известна фамилия, от двух других – имена. Были они поляками и говорили — вот неожиданность! — по-польски. Ездили в бричке, запряженной двумя лошадьми разного цвета, у одной хвост длинный, у другой короткий. Узнавали друг друга по особым знакам: у главного поджигателя на шляпе было 4 зеленых кисточки, а у второстепенных, у которых ни фамилии, ни шляп, зеленые кисточки были пришиты под мышками. Но как-то не помогло описание, и так и ускакали поджигатели в голубую даль на своей бричке, помахивая зелеными кисточками. А там и Наполеон Неман перешел…

Тут Эртель еще в свою очередь продвинулся по карьерной лестнице и стал генерал-полицмейстером действующей армии. В этой должности он находится в 1812–1815 годах, а возможно, и далее — по формуляру не очень понятно, пока в 1821 году не отправился «состоять по армии». Неясно, чем он занимался между 1815 и 1823 годом. Возможно, стройкой.

Будь я Киянской, я бы, наверное, уже поведала бы читателю об огромных размерах коррупции, которой занимался Эртель на различных полицейских должностях. Строго говоря, данных о том, чтобы судить о бескорыстии или корыстолюбии Эртеля, у нас маловато. Однако кое-что все-таки проскакивает.

Сначала при отъезде из Москвы новоназначенный военный губернатор И. П. Салтыков потребовал у него финансового отчета, а Эртель отказался, ссылаясь на то, что деньги ему выделял император по секрету, и отчитываться он будет только императору (а император, кстати, уже умер). Но в конце концов отчетность он вроде бы все-таки представил, и Салтыков благородно отказался ее изучать, потому что речь в ней шла о деньгах, которые Эртель платил завербованным дамам14 (гусары, молчать!). Впрочем, достоверность истории о расходах на женский пол совершенно неизвестна. Мы точно так же ничего толком не знаем о его доходах и расходах в период службы в Петербурге, но о чем-то судить все-таки можем. Уже через год, в 1803 году, он приобрел в городе участок земли, на котором выстроил несколько доходных домов. Часть из них позже была продана, а часть ушла в приданое единственной дочери. Место это называлось Эртелев переулок, ныне улица Чехова в окрестностях Литейного проспекта. Таким образом, он оставил след не только в истории, но и в топонимике города Петербурга15. Сложно сказать, насколько хорошо оплачивалась полицейская служба, но должность эта оказалась для Эртеля определенно прибыльной.

Итак, в марте 1823 года опытный сыщик, гроза поджигателей и непреклонный борец с одетыми не по форме, генерал Эртель назначается генерал-полицмейстером I армии и прибывает в Киев с инструкцией, которую он сам цитирует, говоря, что был отправлен туда «1-е) для следствия о корчемниках, убивших трех и ранивших шесть человек; 2-е) для открытия масонской ложи с членами; 3-е) для отыскания азартных игроков»16. Обратите внимание, Эртель перечисляет все поставленные перед ним задачи. В это инструкции нет ни слова про поиск карбонариев, выяснение настроения умов в Киеве, разоблачение какого-нибудь заговора или чего-то подобного. Киянская сама приводит эту цитату, а страницей ниже она задается вопросом: «Исследователей, изучающих деятельность генерал-полицмейстера, ставит в тупик простой вопрос. Как могло случиться, что он, полицейский с огромным опытом, ловя картежников, поляков и масонов, не сумел разглядеть у себя под носом военный заговор с цареубийственными намерениями?»17. Нам неизвестно, кто эти «исследователи», но рискнем предположить: Эртель не обнаружил нужного общества, потому что его члены не играли в карты, не состояли в масонских ложах, не гнали и не сбывали самогон — и даже не были поляками. Иными словами, они никак не попадали в сферу профессиональных интересов Эртеля.

Однако жители города Киева ничего не знали о полученных Эртелем инструкциях — и по-своему интерпретировали его появление. Особенно напряглись поляки. Бывший тогда киевским поветовым маршалом (то есть уездным предводителем дворянства) Густав Олизар пишет в воспоминаниях:

«Аренду казенных шинков в Киеве держал полковник Юзеф Понятовский… но когда вооруженные банды из Заднепровья приспособились провозить алкоголь мимо него контрабандой, что приводило порой и к злодеяниям, он выпросил у военной власти следствие на этот счет. Под видом такого случая прислали тогда в Киев из штаба главной армии… какого-то генерала Эртеля. Повсеместно, впрочем, многие были уверены, что этот Эртель скорее был прислан для политического шпионства и преследования впадающего уже в немилость генерала армии Раевского, нежели для дела контрабандистов…»18.

По-видимому, так думали не только поляки. Вот, например, свидетельство служившего в это время в Киеве декабриста Муханова: «Вскоре по первом приезде Генерала Эртеля разнесся слух, что он имеет тайное повеление разведать о заведенном на юге обществе… — все меры, принятые Г. Ертелем, то свидетельствовали»19.

Особой же остроты эта история достигла весной 1824 года, когда русская и польская версии соединились в Петербурге. Приехавший туда Олизар рассказал об Эртеле Матвею Муравьеву-Апостолу. Вскоре после этого по требованию полиции Олизар покинул Петербург. Как раз в это время Матвей уже несколько недель не получал писем от брата и решил, что общество раскрыто и Сергей Муравьев арестован в Киеве Эртелем. Поэтому он принял решение покуситься на императора Александра и сообщил о своем намерении находящемуся в Петербурге Пестелю, Артамону Муравьеву и нескольким кавалергардам — членам тайного общества. В процессе этих разговоров родилось несколько версий предполагаемого покушения на Александра разной степени фантастичности …после чего Матвей получил письмо от Сергея, из которого выяснилось, что тот был у отца в Хомутце и пропустил несколько почт20. Все это, может быть, могло иметь комический оттенок, если бы не приговоры к каторжным работам, которые в результате получили участники этих обсуждений.

Итак, напомним последовательность событий. В марте 1823 года Эртель назначен генерал-полицмейстером I армии и приехал в Киев. В апреле 1824 года в Петербург приехал Олизар и привез киевские слухи о тайных целях Эртеля, вызвав в Петербурге некоторый переполох. В конце ноября 1824 г. генерал Н. Н. Раевский был уволен в отпуск, а вместо него командиром 4 корпуса был назначен А. Г. Щербатов21. В декабре 1824 г. С. П. Трубецкой получил назначение дежурным штаб-офицером 4 корпуса, а в феврале 1825 года прибыл в Киев к месту службы. Щербатов пригласил его сам и настаивал на его назначении, хотя на эту должность был и другой кандидат, племянник Ермолова. Киянская пересказывает всю эту историю, сопровождая ее недоуменными комментариями, например, фразу о том, что Щербатову нужен был офицер, знающий фронтовую службу, она комментирует словами о том, что Трубецкой с 1819 года служил при штабе (он вроде бы всю военную кампанию проделал в Семеновском полку — это уже не считается?), а завершает тем, что окончательное решение о назначении принял лично император22 (да, в документе, который называется «Высочайшие приказы о чинах военных», он все подобные решения подписывает!).

Но вы же уже поняли, это жжжж — неспроста! Трубецкой отправился в Киев не просто так, а спасать тайное общество, которое уже два года неотвратимо вел к гибели генерал Эртель. О его огромной опасности для общего дела Трубецкой только что — то есть в апреле 1824 года — узнал. Как раз такую историю описывает В. Ерофеев в «Вальпургиевой ночи»:

«А мне мой белобрысый приятель Эдик притащил яду, он сказал, что яд безотказен и замедленного воздействия. Я влил все это дядюшке в куриный бульон — и что ж вы думаете? — ровно через 26 лет он издох в страшных мучениях…»

Словом, это было не то чтобы обыкновенное назначение на должность. (За кадром тревожная музыка).

Тем более, что, по мнению Киянской, это был «странный с точки зрения обычной логики шаг (для гвардейского полковника такой перевод был серьезным понижением статуса)»23. Правда, здесь Оксана Ивановна ошибается, демонстрируя слабое знакомство с реалиями военной службы того времени. Дело в том, что всю жизнь оставаться гвардейскими офицерами могли только очень богатые люди, жившие не на жалование, к тому же не особенно честолюбивые. Ну, выходишь ты в отставку капитаном гвардии, уезжаешь в имение, зиму проводишь в Петербурге и Москве… Заведешь в имении сахарный или винокуренный заводик, выдашь замуж дочку — вот и жизнь прошла. Если же финансовые возможности скромнее или амбиции повыше, то остаться на всю жизнь офицером гвардии — не вариант. Для того чтобы начать чем-то командовать, придется переводиться в армию и уезжать в провинцию. Просто потому, что армейских полков гораздо больше, чем гвардейских, и выслужить генеральский чин там получится гораздо быстрее. А уже в этом чине можно в отставку, на гражданскую службу, а там — в имение, сахарный заводик, дочку замуж… Вообще-то все так делают, и Трубецкой здесь – не исключение. По всей видимости, он действительно подумывает о генеральском чине (о чем сама Киянская упоминает за страницу до размышлений о «странном поступке»24). Но Оксана Ивановна видит здесь совсем другое: «Принимая должность в штабе Щербатова, Трубецкой не мог не понимать: эта авантюрная поездка вполне могла обернуться для него катастрофой. Но деятельность Эртеля… несла в себе смертельную угрозу тайному обществу. Служба в Киеве давала князю шанс спасти заговор – дело всей его жизни»25.

Сначала Киянская рассказывает нам о служебной деятельности и непосредственном начальнике Трубецкого. Это генерал-майор Афанасий Красовский, начальник штаба 4 корпуса, которого она характеризует так: «В армии знали: он устал, дают себя знать старые раны и «нервическая горячка», и он только ждет случая, чтобы оставить службу»26. Когда в июне 1825 года он уехал в отпуск, его обязанности стал исполнять Трубецкой, сосредоточив в своих руках немалую власть. (Над кем: над писарями штаба? Над дежурными офицерами? Над адъютантами начальника?)

Кстати, о Красовском. Давайте и на него посмотрим поближе. Далеко ходить не будем, Википедии достаточно – жаль, Оксана Ивановна туда не заглянула. А то узнала бы, что вместо пенсии по старости Красовский с 1826 года служит в Отдельном Кавказском корпусе, и во время войны с Персией занимает Эривань, Эчмиадзин, крепость Сардар-Абад и разбивает войско Аббас-мирзы; а затем участвует в русско-турецкой войне и подавлении польского восстания27. Возможно, штабная должность в Киеве и правда не вызывала у него других желаний, кроме как убраться отсюда поскорее, но целом картина, согласитесь, получается какая-то другая.

Описание должности и обязанностей дежурного штаб-офицера Киянская берет из «Учреждения о большой действующей армии» 1812 года, сокращая его для удобства себя и читателей и стараясь внушить нам, что дежурный штаб-офицер исполняет в основном полицейские функции28. Такие функции у него отчасти есть, он может арестовывать обер-офицеров и наказывать за провинности нижних чинов (обратите внимание, что это функции военной полиции), но это отнюдь не главные его обязанности. Дежурный штаб-офицер инспектирует войска, обеспечивает их регулярное снабжение, занимается караулами и дежурствами, выдает подорожные, принимает курьеров — и еще многое другое… В общем, он очень занят29.

Однако в случае с Трубецким мы видим не обыкновенного дежурного офицера из «Учреждения о большой действующей армии».

«В 1825 года, при явном попустительстве начальника корпусного штаба, в руках Трубецкого сконцентрировалась немалая власть — и прежде всего власть полицейская. Причем не только над войсками 4-го корпуса, но — поскольку генерал-губернатор в Киеве отсутствовал, и над городом»30. (Как ни старалась, не нашла в «Учреждении о большой действующей армии» ничего о функциях генерал-губернатора в этой связи!)

Совместная розыскная деятельность Трубецкого и Эртеля описана в пределах одной страницы и довольно-таки невнятно. Судя по описанию Киянской, Трубецкой участвовал в расследовании дел о корчемстве, сначала совместно с Эртелем, а после его смерти – уже самостоятельно. Об участии Трубецкого в поисках картежников, масонов и поляков Киянская не упоминает, только подчеркивает, что после смерти Эртеля расследование этих дел странным образом остановилось31. Даже по этому описанию можно сказать — было бы странно, если бы Трубецкой продолжил расследование тех дел, в которых он и раньше не участвовал.

Вообще участие дежурного штаб-офицера 4 корпуса, главная квартира которого находится в городе Киеве, в служебной деятельности находящегося в г. Киеве генерал-полицмейстера 1 армии совершенно естественно. Эртель — военный полицмейстер, у него нет прав приказывать гражданским чиновникам и требовать, например, от киевской гражданской полиции исполнения своих приказов, вне зависимости от того, есть в Киеве генерал-губернатор, или такой должности там в это время нет. (Зато есть гражданский губернатор Киева, полицмейстер и прочие подчиненные ему чины.) Для осуществления своей деятельности он может пользоваться только армейскими чинами, распоряжается которыми командование корпуса.

Правда, в процессе розыскной деятельности Трубецкого возникали непредвиденные сложности. Например, «доверчивый и пылкий» граф Олизар (не подумайте плохого!), который вернулся из Петербурга и рассказал (сложно понять, кому) о том, как Трубецкой в столице предупредил его о полицейской слежке. Напомню читателю, что поездка Олизара в Петербург и возвращение оттуда имели место весной 1824 года, а Трубецкой появился в Киеве в феврале 1825 г., месяцев десять спустя. К тому времени Олизар давно покинул Киев и постоянно жил в своем имении в Крыму (о чем упоминает и Трубецкой в том показании, на которое ссылается Киянская). Но поскольку в версию Киянской это не вписывается, она утверждает, что виной всему была болтливость Олизара: «Именно поэтому Трубецкой счел невозможным возобновить в Киеве петербургское знакомство с Олизаром»32. К этой фразе стоит ссылка на показание Трубецкого из дела А. О. Корниловича, где вообще-то сказано совсем иное: «Олизар был раз в Киеве в мою бытность, но у меня не был, и я его не видал» 33. Из показания Трубецкого также ясно, что Олизар рассказывал о петербургском эпизоде полякам, и эта информация была передана членам Польского патриотического общества в Варшаве.

В более ранней статье Киянской (в соавторстве с А. Готовцевой) «Человек, достойный доверия», где излагается тот же сюжет о Трубецком и Эртеле, приводится еще один пример служебного рвения Трубецкого. Ссылаясь на показание М. Ф. Орлова, она рассказывает, что Трубецкой в Киеве стал часто посещать его, но разговоры вел не о тайном обществе (что, между прочим, логично: Михаил Орлов с треском и блеском вышел из Союза Благоденствия еще в 1821 г.). Но простое предположение, что он просто так заходил к старому знакомому, не для нас: «Орлов, зять Раевского, как уже говорилось выше, подозревался Эртелем в масонской деятельности и уже по одному этому был достоин внимания дежурного штаб-офицера»34.

Так незаметно, в трудах и полицейских заботах прошла зима, и уже приближалась Пасха. Великий пост в 1825 году начинался 9 февраля; напомню читателю, что Трубецкой приехал в Киев в феврале. Таким образом, их совместная с Эртелем розыскная деятельность и отдельная от Эртеля деятельность Трубецкого по спасению тайного общества продолжалась меньше двух месяцев, потому что «на Пасху» Эртель уехал в Могилев, где находился Главный штаб 1 армии. Пасха в 1825 году приходилась на 29 марта. «На Пасху», скорее всего, означает, что Пасху Эртель намеревался встретить в Могилеве. Уехал он уже больной и 8 апреля 1825 года умер в Могилеве в возрасте 58 лет. Если вы не видите в этой печальной истории ничего необычного, то это вы зря. «Смерть его была загадочной... Независимо от того, была ли эта смерть естественной или насильственной, она оказалась на руку Трубецкому (в киевской квартире которого при обыске была найдена банка с мышьяком)»35. В записи из Твиттера Киянской, уже цитировавшейся, есть еще подробность: «Жена его подозревала, что он был отравлен». Что касается жены, то женат Эртель несомненно был, причем уже второй раз (жена значится у него в формуляре), но откуда взялась информация о подозрениях супруги, неизвестно – ни в книге, ни в статье ни слова об этом нет.

Разберемся сначала со сроками отравления. Пасху и дату смерти Эртеля разделяет 11 дней. Даже если трактовать Пасху расширительно, и уехал он после Пасхи, на Святой неделе, то получается дней восемь. Между Могилевым и Киевом по современной трассе 440 километров. Это два-три дня пути в то время. Википедия говорит нам, что смерть при отравлении мышьяком наступает в интервале от 30 минут до нескольких часов. Если виной всему все-таки банка мышьяка, обнаруженная в доме Трубецких, то у меня есть только одна версия: княгиня Катерина Ивановна дала ему на дорогу куличей, наказав есть в одиночестве и только по приезде в Могилев. Видимо, он буквально исполнил ее предписание, и съел этот кулич только 7 апреля. Но обычно выражение «на Пасху» означает — приехать к празднику. И тогда это был какой-то другой яд. Возможно, уже упоминавшийся здесь «безотказный и замедленного воздействия» из «Вальпургиевой ночи» Ерофеева. Но тогда это чей-то еще – у Трубецких такого не было.

Ну и последнее. Банку с мышьяком обнаружили при обыске в киевской квартире Трубецких уже в 1826 году, почти год спустя. Никакого расследования по этому поводу не было, как не было и никакого криминала в хранении в то время дома банки мышьяка: его часто использовали для того, чтобы травить крыс и мышей. Строго говоря, нигде у Киянской не сказано прямо, что Трубецкой отравил Эртеля. Ну, неожиданно умер; причина смерти не установлена; эта смерть была на руку Трубецкому; у Трубецкого нашли банку мышьяка… Вы подумали, что Трубецкой отравил Эртеля? А я этого не утверждала!

Но на этом история Трубецкого и Эртеля у Оксаны Ивановны не заканчивается. Правда, в ней опять нет ни одного прямого утверждения, но есть очень выразительные намеки: «Трубецкой, нейтрализовавший смертельно опасное для заговора расследование генерала Эртеля»36; «Смертный приговор Трубецкому стал бы неминуемым, если бы следствие заинтересовалось деятельностью в Киеве генерала Эртеля»37; «История с Эртелем, которую Пестель, скорее всего, хорошо знал, была такого же свойства: Трубецкой действовал в сугубо практической плоскости, спасая — с помощью служебного положения, связей и влияния — тайное общество от разгрома»38; «”Припоминать” Трубецкому, близкому другу Сергея Муравьева, историю с Эртелем он [Михаил Бестужев-Рюмин] не стал…»39. В последней по времени тематической книге Киянской, сборнике «Декабристы», вышедшей в серии ЖЗЛ, масштаб события еще несколько подрос: «Жизнь Трубецкого — это жизнь опытного военного, умевшего исполнять сложные и ответственные поручения и потому ценимого и любимого начальством. Свидетельство тому — история с его командировкой в Лондон. Свой опыт и связи князь часто использовал для нужд заговора. И биография его — прежде всего биография отважного заговорщика. Своей деятельностью в Киеве — самоотверженной, сопряженной со смертельным риском — он сорвал масштабную полицейскую операцию по выявлению тайного общества, сделав тем самым возможными и восстание на Сенатской площади, и восстание Черниговского полка»40.

Тоже вроде бы без единого внятного утверждения, самим подбором фраз в части «Южного бунта», посвященной следствию, обсуждаются возможные последствия вроде бы нигде не названного прямо отравления Эртеля Трубецким. Причем этот самый Эртель насколько ценен Российской империи, что его убийство угрожает Трубецкому смертным приговором — в отличие, например, от планов цареубийства и вооруженного выступления. Не знаю, на основании какого закона, подозреваю, что Оксана Ивановна тоже этого не знает. Но это ведь и не важно, правда?

В 12-м пункте уже цитированного твита Киянской от 20 марта 2020 года всех предупредили, что кого-то это может шокировать. Так что если вы шокировались, имейте в виду — у нее «все документировано». Даже статьи есть, как у хорошего следователя, но это уж как обычно — и в них есть и про планы Трубецкого, и про его письмо к Сергею Муравьеву накануне 14-го… И везде — шокирующие подробности. Так что работы еще много, непочатый край.