Что сказать вам? С тех пор как Великий Князь1 уехал, Москва впала в бездействие. Да и при нем оживление ее не отличалось разнообразием. В полдень, по возвращении с вод, во всех домах повторялось, что Великий Князь сказал такой-то даме или такой-то девице, что он говорил с Иваном Александровичем Нарышкиным и пр. Затем ездили друг к другу, чтобы разузнать и передать о всяком движении Его Высочества. На другой день после каждого бала пересчитывалось, сколько раз он танцевал. Особа, которую он приглашал на два вальса в один и тот же вечер, принимала поздравления на следующее утро. Злоязычие и пересуды шли своим чередом. Одна дама, лет 45-ти, говорила мне: «К чему все эти девчонки гуляют на водах по три раза в неделю, тогда как сами вод не пьют? Ведь чтоб только показаться Великому Князю!»—«А вы сами изволите пить воды?» — «Нет».—«Так за чем же вы беспрестанно туда ездите?» — «Ах, да ведь это занимательно глядеть на все эти странности».—«И вы не боитесь подумать, что молодеж смеется над вами и толкует между собою: зачем ей быть здесь в такие года?»
Нас чрезмерно пугают холерой: по 50 человек каждые сутки умирают в Астрахани, по 30 в Саратове. Послали докторов, учредили кордоны; уверяют, что зараза уже и в Тамбове, а вчера говорили, что богатый Нижегородский купец ехал с двумя сыновьями — один умер дорогой, другой при самом везде в Москву.
Р. S. Некто сейчас приехавший от Жеребцова2уверяет, что слышал от него, будто вчера здоровый, молодой 25 летний солдат умер в течение пяти часов от припадков холеры.
2
У нас большой переполох: разошелся слух, что в разных частях города мрут от холеры. Вы знаете, как быстро распространяются худые известия и с каким легковерием принимаются. В 21 часа все население было в тревоге. Князь Голицын находился в отъезде. Возвратясь, он собрал всех докторов, потребовал донесений полиции, и было выяснено несомненно, что не только нет еще эпидемии в городе, но и во всей Московской губернии, равно ни в Тульской, ни в Калужской, ни в Рязанской.
Неправда и то, будто холера в Нижнем; но есть она на барках, на Волге.
Все принимают предосторожности. Чесноку нельзя больше найти в Москве; последние гарнцы продавались по 40 р. Деготь, хлористая известь, камфора и мускус, от палат до хижин, распространяют свой запах по всей Москве.
Как предохранение, предписывают умеренность, трезвость, поменьше есть зелени, и вовсе не есть плодов. В случае начнет тошнить и слабить, нужно тотчас обильное кровопускание из руки; при боли под ложечкой пиявки, а после того теплая ванна.
Многие уезжают в Смоленск и Петербург, и Москва пустеет как в 1812 г. Не одни только богатые люди покидают ее; вот уже четвертый день как рабочие бросают дело и тысячами уходят назад в деревни. Прорытые на кладбищах предохранительные канавы подали повод к слуху, будто зарывают людей живьем, и населением города овладел безотчетный ужас, перед которым бессильны всякие доводы рассудка. Видно, курс опытности, мною пройденный, еще не кончился: пришлось быть свидетелем, как огромная столица считает себя добычею моровой язвы. Тут только приобретаешь настоящее понятие о слабости человеческого ума и о том, как страшна людям смерть, во всех слоях общества, от миллионера до нищего. Министр внутренних дел3 не успел прибыть в Москву с своими предостерегательными объявлениями, как наиболее робкие люди начали готовиться к выезду. Князь Николай Меншиков, в какие-нибудь четыре часа, уже добыл себе 8 т. рублей, взял подорожную, объездил всех приятелей, уговаривая последовать его примеру, и ускакал из Москвы. С прошлой недели подражателей ему нашлось немало, и теперь изо всех застав тянутся экипажи и толпы рабочего люда. Другие, как напр. Волковы и Леонтьевы, заперлись у себя в домах, обеспечив себя закупкою съестных припасов и живут как в осажденной крепости. У иных предосторожность до излишества: две старые барыни заперлись и в течении суток выпили три бутылки дегтярной воды, от чего с ними сделалась страшная рвота, которую они приняли за холеру и начали кричать в окно, чтобы их спасли и, разумеется, никого по докричались. У меня две недели был болен кучер. Болезнь его сопровождалась сильною рвотою. По несчастию, он умер в воскресенье по утру, в то самое время как по всем церквам читалась нарочно составленная молитва с коленопреклонением, и следовательно страх еще усилился от этого нововведения. Соседи мои, люди весьма богомольные и в особенности весьма трусливые, узнав, что у меня покойник и что его перед смертию рвало, уверились, что в доме у меня холера и через улицу стали кричать моим людям, чтобы кучер был немедленно похоронен4. Раньше суток невозможно было достать от священника похоронного свидетельства. Врач, лечивший умершего, отвечал головою, что никакой опасности нет; но страх ничему не внемлет, и переулок мой волновался. Слыша крики и опасаясь последствий, я дал знать в полицию. Мне тотчас прислали врача и четырех солдат забрать тело и вскрыть, его. Постель и все вещи покойника были сожжены, комната его проветрена и окурена по всем правилам. На поверку вышло, что этот бедный парень умер от перевернувшейся вверх кишки; но подите, растолкуйте это людям, обуявшим от страха! Весть об его кончине разнеслась повсюду с такою быстротою, что когда цирюльник, пускавший покойнику кровь и ходивший за ним, возвратился к себе, все его пожитки валялись на улице, и люди, вооруженные дубинами, не допускали ого в собственное его помещение. Такую предохранительную меру придумал храбрый г-н Киндяков, в доме которого помещалась эта цирюльня. В этот же день господа врачи, даже и такие, которые пользуются наибольшею известностью, подъезжали в каретах к моему крыльцу, вызывали моего слугу и, запрещая ему подходить близко, расспрашивали у него о подробностях болезни. Через час по отвозе тела у всех моих соседей перебывала икона Иверской Божией Матери. В понедельник и вторник трусость достигла высшей степени. Купцы и даже простолюдины не выходили из дому иначе, как держа платок под носом. Каждый спешил закупить себе припасов па случай напечатания домов, так как распространился слух, что все частные дома будут запираться от полиции, подобно домам казенным. Народ собирался у икон, в особенности у иконы что у Варварских ворот, той самой, из за которой погиб Амвросий в 1771 г. Два дни сряду видел я, как спускали лампаду, которая горит перед этой иконою, как люди, и больше всего женщины, обмокали в лампадное масло свои тряпочки с тем, чтоб потом класть их себе на живот. Этого средства не значится в списке предохранительных мер, который привезен министром.
3
По приказанию Государя министр Закревский передал нашему генерал-губернатору, что если болезнь начнется в Москве, то он непременно сам прибудет. Не знаю, какое последовало донесение; но теперь уже и в Кремле и в Петровском дворце делают приготовления к приему Монарха.
4
Прилагаемые у сего ведомости5 послужили несколько к успокоению умов; но зато другая мера усилила страхи: совершают крестные ходы по всем улицам. Священники, с толпами народа, носят образа, хоругви, фонари, поют молитвы с коленопреклонениями на мостовой, что конечно очень может действовать на воображение. Это очень богомольно и похвально, но все возвращаются оттуда бледные как мертвецы, считая себя при последнем часе. Выпускают объявления для успокоения, и устраивают крестные ходы для тревоги; стало быть на все вкусы, и для храбрых, и для трусливых. Но я за первых.
Ищу для вас печатного объявления, в котором подробно означены все меры предосторожности, принятые правительством. Говорят, оно особенно нужно приезжающим в Москву из деревень, чтобы знать, какие заставы еще открыты, какие дороги заперты, какие карантины надо выдержать и т. п.
Неожиданным приездом Государя обрадовано и обнадежено все население Москвы. Государь прекрасно выразил свою любовь к подданным, приехав разделить с ними опасность, тогда как имел полную возможность избавить себя от такой поездки. Но, увы, его присутствие, столь нам дорогое, усилит наши страхи, потому что в те три дня, что он в стенах Москвы, болезнь, если верить обнародованным отчетам, растет, и предосторожности принимаются с такою строгостью, которая только еще больше пугает. Со вчерашнего дня Москва заперта; в течение 12 дней ее покинуло 60 тысяч человек. Теперь никто не выедет и не въедет без нового распоряжения. Вы подумаете, что народу много умирает. Вовсе нет, и даже есть мною врачей, уверяющих, что болезнь не прилипчива, что в это время года всегда бывает много случаев, смерти от воспалений, и в нынешнем году вовсе не больше прежних лет и что в этих воспалениях нет ничего заразительного. Они доказывают это тем, что ухаживающие за больными нигде сами не заболевают, что в одном и том же доме не умирает сразу более одного человека, тогда как в Астрахани и Саратове вымирали целые семьи. Но вот уже три дня, как сомневаться в заразительности не подобает, и врачи, не уверенные в ней, больше не в моде. Все кричат о страшной опасности. Те, кто прежде всех забили тревогу, не хотят отступиться от слов своих. Вдобавок имеются в виду кресты и ленты. Чем сильнее беда, тем значительнее будет награда. Вследствие этого говорить хладнокровно и обнадеживать становится опасно. Я не осуждаю тех, которые говеют как на Страстной неделе (это во всяком случае очень хорошо), ни пишущих свои духовные завещания (половина Москвы этим занята, и тут нет ничего неблагоразумного); но никого не принимать иначе, как предварительно окурив посетителя в трех комнатах сряду, не допускать к себе слугу, не обрызгав его уксусом или дегтярною водою, как будто зараза повсюду; запираться и вешать у своих дверей огромные висячие замки с тем, чтобы никто и ни под каким предлогом не вошел,— это значит не иметь более ни родных, ни друзей и для сохранения собственной драгоценной особы жертвовать всеми привязанностями. Мне жаль таких людей, и действия их тяготят мне душу. Надобно страшно любить жизнь, чтобы сберегать ее такою ценою.
К 7-му номеру «Ведомостей о состоянии города Москвы», от 29 сентября, было приложено дополнение, в котором приведено следующее письмо Николая Павловича к князю Д. В. Голицыну: «С сердечным соболезнованием получил я от 24 сентября ваше печальное известие. Уведомляйте меня с эстафетами о ходе болезни. От ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду делить с вами опасности и труды. Преданность в волю Божию! Я одобряю все ваши меры. Поблагодарите от меня тех, кои помогают вам своими трудами; я надеюсь всего более теперь на их усердие? Вслед за этим письмом помещено извещение о приезде Государя.
Читатели помнят, как отозвался на это величавое действие Государя Пушкин в стихах, которые напечатаны были позднее без его имени и след. искренность которых не подвержена сомнению. Государь мог узнать про эти стихи только по кончине поэта.
И хладно руку жмет чуме.
И в погибающем уме
Рождает бодрость. Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом.
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет Небу другом.
6
Нет, графиня, пяти студентов университета не умирало. Умер всего один жертвою своей невоздержности, пьянства и разврата. Из за этого поднялась тревога, и лекции прекращены. Другие заведения, подчиненные князю С. М. Голицыну, подверглись той же участи. Это продолжается вот уже три недели.
Государь уехал во вторник 7-го и выдержит в Твери недельный карантин. В его пребывание меры строгости чрезвычайно усилилась. Город оцеплен, но не так, чтобы нельзя было пробраться через заставу, потому что за деньги можно войти и выйти. Плохо приходится только людям, едущим в экипажах, потому что они должны иметь дело с начальником заставы, которого нельзя подкупить как полицейских и драгун, набивающих себе карманы от бедных крестьян. Стало быть, эта мера цели своей не достигает, а производить только раздражение всеобщее, и если еще несколько дней ее не отменять, то можно опасаться тяжких последствий. Местные жители до того встревожены, что в первый день хотели пройти заставу насильно. Благоразумный комендант велел пропустить их и даже не донес о том. Я продолжаю высылать вам Ведомости; если вы их понимаете, то вы искуснее нас. Многие не могут надивиться, с какого права какой-то Погодин и г-н Маркус, лица вполне неизвестные публике, позволяют себе бранить ее. Опытный врач, наблюдатель, проведший два месяца на Кавказе в самый разгар эпидемии, пишет мне из Курска, что, вопреки мнению многих его товарищей, болезнь эта вовсе неприлипчива, что она несомненно существует в воздухе, но не распространяется прикосновением. Он заметил, что везде, где лежит вместе много больных холерою, образуется скопление миазмов, и что очень опасно приближаться к такому месту, но что напротив, если больной отделен и помещен просторно, прикосновение к нему нисколько не заразительно. Заболевают от воздуха, которым дышат, а не от чего другого, и на этом основании мой курский врач заключает, что кордоны и карантины не только не достигают своей цели, а напротив могут очень содействовать к распространению болезни. Я дал прочесть это письмо нашему генералу-губернатору. Авось избавимся мы от бесполезных и опасных стеснений, которым нас подвергнули.
Из людей известных жертвами болезни были до сих пор только служивший в Воспитательном Доме Тютчев, большой пьяница, да священник католической церкви Св. Людовика Николя, заразившийся в больнице. Остальные по большей части из простого народа. Их берут на улицах, против воли тащат в больницы, там подвергают кровопусканию, пичкают опиумом, от чего они через сутки же умирают, и затем имена их, как моего кучера, поступают в медицинские холерные отчеты. Злоупотребления вопиющие, и правду сказал кто-то, что доставляй холера места, у нее были бы свои льстецы. Если у вас целы все Ведомости, попробуйте подвести итог, что не совсем легко, благодаря их путанице. Во всяком случае насчитается от четырех до пятисот умерших; из них может быть только десятая часть померли от холеры, остальные внесены для умножения числа. К концу наберутся тысячи, потому что непременно нужно показать усердие. Вчера Жеребцов был в вашем доме6 наведаться про вас. Швейцар спросил его, есть ли больные у него в полку. «Ни одного», отвечал Жеребцов. «И в нашем квартале тоже», сказал швейцар; но что удивительного, что нас обманывают, коль скоро отчеты пишет этот М.? Я его знаю. Я служил у графа Мамонова, когда М. устраивал, чтоб его объявили сумасшедшим и чтоб самому получать по 18 т. р. в год. Швейцар прибавил, что у г-жи Дмитриевой все по прежнему, и гости бывают каждый вечер. Вот что значит благоразумная женщина; а есть такие, что едва живы от страху.
7
Посылаю вам письмо Мудрова7, изучившего и исследовавшего холеру в Саратове и присланное им сюда к товарищам-врачам.
Письмо доктора Мудрова
Холера есть чрезвычайно быстрое и острое воспаление мускульной оболочки желудка и внутренностей. От этого воспаления происходит внутренний жар с невыносимою болью, беспрестанною рвотою и поносом. Пульс слабеет, силы падают, судороги в ногах и руках, и вся поверхность тела холодеет и коченеет. Холера сообщается прикосновением, а в особенности прикосновением к трупам, и запахом от них.
Предосторожности. Не ходить босиком, держать ноги очень тепло, остерегаться всякого рода простуды, носить на животе, для постоянного согревания его, кусок сукна или фланели, не есть ничего сырого или чем можно простудить желудок; не пить ничего горячительного. Когда приходится соприкасаться с больным, нужно натирать себе руки маслом или чем-нибудь жирным. Для очищения воздуха надо курить хлором, уксусом пли можжевельником. Как скоро болезнь показалась, надо пустить больному кровь, из ноги или из руки, смотря по его силам. Кровопускание всегда ослабляет холеру и облегчает жестокость припадков. К тому месту, где чувствуется боль, надо приставить дюжину и более пиявок, вокруг пупка, если боль в самом животе, внизу живота в случае задержания урины. Если боль в голове с бредом, пиявки ставятся к вискам. Когда пиявки отвалятся, надо поддержать кровоистечение компрессами из теплой воды. На все мясистые места, на руках, ногах и лядвеях кладутся горчишники или для скорости компрессы, намоченные в кипящей воде.
В начале болезни необходима строжайшая диета: ничего не есть, кроме супа из овсяной крупы, бульона из цыпленка или телятины, и в особенности не есть говядины. Пить можно простылый отвар овсяной крупы, салена, риса или гумерабик распущенный в воде. Как ни мучается больной жаждою, нельзя ему давать этого питья иначе как малыми приемами и как можно реже, потому что иначе болезнь усиливается и вызывается рвота. Всякое кислое питье запрещено. Покрывать больного теплыми одеялами, тереть руки и ноги сукном или мехом.
В случае сильной головной боли, надо класть на голову компрессы. В начале припадка давать, через каждые 5 или 10 минут, смотря по силе больного, от 5 до 10 капель опиума, называемого Laudanum liquiduin Sydenhami, а еще лучше через каждые 5 или 10 минут порошок нижеследующего состава:
Rp. Extr. Thebaici aquosi gr. Xjj.
Sacch. albi.
Gummi arabici a a 5jj.
M. divid. in XXIV part. aeq.
В. S. 24 порошка, пo грана опиума в каждый порошок.
Порошок дается в очень небольшом количестве воды. Обыкновенно для излечения достаточно пяти таких порошков: боль утихнет, больной заснет, сон его успокоит и вылечит.
8
Я нахожусь в тягостном настроении, между холерою, которая усиливается и начинает меня пугать, и вашим молчанием, которое длится и весьма тревожит меня. Пропускают ли письма? Доходит ли до вас мой еженедельный журнал? После письма вашего от 26 сентября, не видал я от вас ни строчки, и от этого печальная обстановка, в которой мы здесь живем, становится для меня еще мрачнее. Знать, что вы и все ваши дома и здоровы, было бы мне великим утешением. А ну как, в виду приближения эпидемии, и вы спасаетесь где-нибудь в карантине, в мерзком помещении и нуждаясь во всем необходимом? Вот что не выходит у меня из головы. Говорят, что три тысячи человек мучаются в Вышнем Волочке, где уже две недели как учрежден карантин, и десять тысяч человек хорошо помещенных в Москве завидуют участи тех, которые живут хоть может быть и на улицах, но все таки не в зараженном месте. Обольщаться больше нечего: холера водворилась в Москве. Но слава Богу, свирепствует она не так сильно, как в городах, где была прежде. Врачи думают, что теперь достигла она своего апогея и так как она здесь уже 31-й день, то надо рассчитывать на ее ослабление. Дай-то Бог! Но погода так дурна, что я не разделяю этих надежд. Вот покамест ее жертвы из лиц известных: Тютчев и Шумов в Воспитательном Доме, священник Католической церкви, Курбатов и жена его, отец и мать университетского, и жившая с ними сестра, их, девица; французский актер Менье, русский танцор Ливанов, Рюль, брат врача покойной императрицы, винный торговец Ларме; Хвостов приехавший в Москву закупать лекарств, и жена его; Офросимов и сестра его. Выздоравливают больше, чем в начале: врачи наметались и действуют искуснее. У Жеребцова умерла жена полкового адъютанта и несколько других женщин, но из мужчин никого. В Хамовнических казармах умерло также несколько солдат.
Московский гарнизон усилен целою дивизиею, которая на днях вступит. Я думаю, что эта предосторожность весьма уместна и что она вызвана строгостью кордонной службы. Уверяют, что холера уже в Ладоге и Шлиссельбурге. Гвардия выступила, для кордона. Государь все еще в Твери, в карантине, и только сегодня уезжает. Странно, что княгиня Татьяна Васильевна8 вчера перебралась на Садовую к Небольсиной9, а сегодня утром за ней последовали ее супруг и дети. Третьего дни вечером я их видел, и об этом не было речи. Говорят, будто это для того, чтобы дом на Тверской окурить сверху до низу; но в нем не было больных, и он так просторен, что я не вижу, почему Небольсинский безопаснее. Не имеется ли в виду более удаленное положение этого дома? В случае какой-нибудь тревоги или народного скопления, местом действия будет площадь перед генерал-губернаторским домом. Впрочем, это мое только предположение, которое пришло мне в голову по поводу вступающей в город с пушками и картечными зарядами дивизии. Пушки будут расставлены перед казармами.
9
Из прилагаемых Ведомостей вы увидите, что беда у нас растет. Мы были накануне оцепления каждой части города военным кордоном. Таково было приказание Государя из Твери. Наш генерал-губернатор отвечал, что физически это почти невозможно, а в моральном отношении очень опасно. Государь настаивал, но князь в другой раз возразил, и после этого Государь ограничился приказанием оцепить только Тверскую часть, с тем, чтобы никто туда не входил и никого из нее не пускали10. Через три дня это распоряжение вступит в силу. Князь уже перевез все свое семейство к нам на Садовую; но уверяют, что чиновники его канцелярии не захотели последовать его примеру. Живя поблизости от генерал-губернаторского дома, они не довольно обеспечены жалованьем, чтобы с женами, детьми и всем своим скарбом перебираться в другие части города. Я думаю, что князь это очень хорошо понимает и потому откладывает оцепление со дня на день, в надежде, что болезнь ослабеет. Тем не менее мы живем под грозою этой крутой меры, осуществление которой может повести к кровопролитию на улицах. Сопротивление будет тем сильнее, что все убеждены в ненужности такого распоряжения и в крайней его насильственности. Еще слава Богу, что генерал-губернатором у нас человек, смягчающий, сколько возможно, крутые приказания, которые конечно внушены благим побуждением (в этом никто не сомневается), но которые недостаточно соображены с имеющими от них произойти последствиями. Преступления, всегдашние спутники общественных бедствий, уже совершаются. Три дни тому назад, недалеко от Екатерининской больницы, убита ночью целая семья огородника. Утром найдено в его доме семь трупов — трое мужчин, три женщины и ребенок; по ранам видно, что они погибли после долгого сопротивления и что убийц было больше чем жертв. Денег унесено две тысячи рублей. После этого ограблены две церкви. Конечно, войска нужны в помощь полиции, которая слишком занята отвозом заболевающих в больницы и покойников на кладбища. Все страдают от застоя в торговле, производимого кордонами. О получении оброков нечего и думать. Счастлив, кто запасся деньгами или кому верят в долг. Умер от холеры старик-аббат Лимузен (Limousin), живший у Мухановых.
10
Вы уже знаете, что прибывшим войскам не довелось умиротворять Москву; но может быть появление их и воспрепятствовало волнению обнаружиться, и в этом отношении присылка их была великим благодеянием. По-видимому, внутреннего оцепления Москвы не последует, и уверяют, что князь Голицын возвращается на Тверскую11. Тем не менее, по улицам разъезжают только врачи да роковые вымазанные дегтем больничные повозки. Двери везде заперты, кроме дома г-жи Дмитриевой. Третьего дня я был у нее и после шестинедельного заключения обрадовался ярко освещенным комнатам: молодежь распевала, кавалеры любезничали, лица все веселые, и я спрашивал себя: неужели это зачумленная Москва?
11
Вчера видел я полковника Жеребцова очень опечаленного. Холера несколько дней назад поселилась между его кантонистами, которых до сих пор она щадила, благодаря его попечениям. Ему велели отрядить этих молодых людей на похороны коменданта, в числе 500 человек. Они отправились в 6 часов утра и возвратились в 7 часов вечера. Дождь все время не прекращался. Они прошлись, не отдыхая, из-под Немецкой Слободы до Донского монастыря и назад, и 13 часов сряду ничего не ели. На другой день начались простудные болезни, колики и холерные припадки. Несколько человек умерло, и много осталось больных, несмотря на все заботы этого превосходного начальника. Так-то, воздавая почет умершим, губим живых.
12
Почту из Михайловки должно быть везли на черепахах: любезное ваше письмо от 9-го числа пришло только 12-го, проколотое и обкуренное, как мои. Вероятно ваш тульский губернатор завел карантин про запас. Уверяюсь, что Закревский, опираясь на свои полномочия, отрешил от должности пензенского и казанского губернаторов, потому что они опоздали учреждением карантинов. Императрица Екатерина гневалась однажды на своего генерал-полицмейстера за то, что его команда опоздала на какой-то пожар. Полицмейстер до того огорчился, что приказал своим подначальным, чтобы на будущее время они всегда были готовы за сутки до пожара. Тульский губернатор поступает точно также. Нам же грозит еще другая предохранительная мера, не лучше карантинов. Получено приказание класть хлоровую известь во все без исключения товары, находящиеся в Москве. Купцы не знают, как им быть. Эти почтенные люди заявляют, что больницы содержатся почти исключительно на их пожертвования (как оно и есть на самом деле и что вы можете прочитать в Ведомостях), и во внимание к тому просят, чтобы их не довели до неминуемого разорения. Один из них говорит, что в лавках у него на триста тысяч рублей чаю, который никуда не годится, если станут взрезывать цибики и обрызгивать их хлором. Меховщики уверяют, что от этой извести волос лезет из мездры; ситцевые фабриканты, что от нее краска линяет, торгующие бронзою, что позолота сходить, и т. д. Словом 168 купцов первых двух гильдий послали, как слышно, прошение к Государю об отмене этого распоряжения; но так как прошения, подаваемые сообща, не дозволены законом, то и не знают, что из этого выйдет12. Между тем болезнь понемногу ослабевает, но не прекращается, а потому и предосторожности продолжаются.
У нас новый вице-губернатор г. Брусилов. Говорят, что князь Дмитрий Владимирович представлял на эту должность троих: Данзаса, Подчаского и князя Владимира Голицына, но по чьему-то постороннему влиянию назначен человек вовсе не по его выбору. Если это так, мне за него досадно: его представления заслуживают уважения, особенно теперь, когда он так много делает для Москвы. Нам грозит большая беда, которая огорчит вас столько же, как и меня. Вчера посылал я деньги на почту возобновить подписку на «Journal des Debats». Рушковский возвратил мне их и приказал сказать, что до сих пор не получено позволения из Петербурга и что по-видимому после 31 декабря в Россию не будет допускаться ни одна иностранная газета. Мы идем к варварству и станем здесь жить как ирокезы в Америке. Я буду в отчаянии. И какая может быть беда от Парижских газет, когда во всей России читают их какие-нибудь 200 человек! Это лишение, обещающее нам такой же запрет на книги и брошюры о современных делах, будет вероятно стоить вам слез. Москва и без того так весела, так занимательна и образована! Какая важность, если мы будем знать поменьше о том, что делается на свете? Вы не можете себе составить понятия, что такое Москва. Это пустыня и в тоже время резиденция плутовства. В ней мрут со страху, и это буквально: многие заболели вследствие предосторожностей. У князя Черкасского повылезли волосы от мытья головы хлоровою водою; испугавшись, он стал натираться маслом по утру и ввечеру; поры на коже закрылись, и теперь у него страшная лихорадка. В одном мне знакомом хорошем доме изгнана из употребления чистая вода, и вместо нее пьют только легкий отвар хамомиллы.
13
Говорят, что болезнь возобновилась в Саратове и свирепствует там еще сильнее, нежели летом. Здесь она снова показалась в Воспитательном Доме, где уже с неделю как не было ни одного больного. Министр внутренних дел приказал окуривать всю Россию, и по несчастию обстоятельства предписывают повиноваться этому приказанию. Обратите, однако, внимание на мнение Лодера, напечатанное в одном из листков Ведомостей. Он уверен в неприлипчивости холеры. Мнение это подтверждают 18 врачей, тогда как Рейс и трое других стоят за строгие меры. Один врач делал опыты, после которых невозможно сомневаться, на чьей стороне правда. Он ложился на постель умершего, садился в ванну, после того, как из нее вынули мертвого, тер себе грудь холодным потом с умиравших, и остался невредим. Все это делалось в присутствии 20 врачей, и засвидетельствовано ими. И все-таки кордоны и карантины не снимаются. Население доведено до отчаяния. Достаточные люди с трудом получают необходимые предметы, а добыть денег еще труднее. Все сословия терпят и стонут под давлением страха, от которого жизнь становится немила.
14
Из Петербурга пришло повеление открыть Москву с завтрашнего дня. Для своих именин Государь но мог оказать подданным своим лучшей и более благовременной милости, потому что положение становилось невыносимым и грозило гибельными последствиями. Население доведено было до отчаяния, солдаты измучены на кордонной службе. Жители голодали и крестьяне разорены. У нас по-прежнему будут сено, овес, мука, а, что всего лучше — дрова, вздорожавшие до чрезвычайности. Однако я не совсем понимаю эту меру или вернее полумеру, потому что карантины останутся, говорят, еще на несколько недель. Теперешним благодеянием обязаны мы нашему отличнейшему генерал-губернатору, который терпел во сто крат больше нашего от этих строгостей, производившихся против его воли. Нравственной заразы я боялся гораздо больше, чем холеры.
Разнесся слух, что принцесса Оранская13 переедет в Россию и поселится в Твери; но кажется, что это выдумка.
12
Мог вас обнадежить относительно оцепления Тулы. По высочайшему повелению министр внутренних дел приказал снять все карантины, кроме того, который на Петербургской дороге; да и тот вероятно скоро снимут, потому что холера признана заразительною, но вовсе не прилипчивою. Ваше письмо, от 13 числа, получено не проколотое и неокуренное, хотя вы и пишите, что в Туле холера. Замечательно, что в этом году смертность в Москве не превышала прежних лет и даже была много меньше 1813 года, когда свирепствовали гнилые горячки. Лишние предосторожности причинили нам больше бед, нежели самая болезнь.
* * *
Печальная картина, начертанная Кристином, не вполне изображает тогдашнюю Москву. В ней опущены подвиги самоотвержения, которыми отличались многие москвичи. Приношения на содержание больниц и на уход за больными являлись обильно от людей всех сословий. Знатные лица разделили между собою Москву и пеклись о больных по своим участкам. В особенности отличался энергическою деятельностью Ф. В. Самарин. Все это можно видеть из «Ведомостей о состоянии города Москвы». Издатель их М. П. Погодин передавал нам (лет тридцать спустя), как граф Александр Никитич Панин, чтобы наглядно убедить больных, боявшихся принимать ванну, в незаразительности ее, сам в нее садился.
П. Б.
[Петр Бартенев]