Новые данные о биографии декабриста М. П. Бестужева-Рюмина

Михаил Бестужев-Рюмин был самым молодым из пяти декабристов, казненных 13 июля 1826 г. Таким и остался он в воспоминаниях современников — юношески пылким и увлекающимся, откровенным, «решительным до безумия» и часто непонятным для окружавших его людей. Многие считали его лицом второстепенным, «тенью» С. Муравьева-Апостола, и только в советское время, благодаря глубокому и разностороннему изучению материалов по истории движения декабристов, его роль в Южном обществе и сама личность декабриста получили достойную оценку в трудах историков.

«В лице Бестужева-Рюмина перед нами — горячий патриот, страстно преданный родине и революционному делу. Энергичный и талантливый, всецело отдающий себя подготовке восстания, выдающийся организатор движения и пламенный оратор»1 — эта характеристика, данная в статье М. В. Нечкиной, опровергает имевшиеся в дореволюционной литературе попытки принизить роль молодого декабриста и его заслуги в первом в истории России революционном движении.

В связи с этим для историка представляют интерес не только общая оценка революционной деятельности декабриста, но и вопросы его личной биографии, в изучении которой до настоящего времени все еще имеются серьезные пробелы. Когда и где он родился, где проходило его домашнее воспитание, какие факты окружающей действительности оказывали влияние на формирование его мировоззрения до вступления в тайное общество? — единственными источниками для ответа на эти вопросы являлись лишь известный «Опросный лист» М. П. Бестужева-Рюмина и письмо его племянника, историка К. Н. Бестужева-Рюмина к Л. Н. Толстому, основанное на семейных преданиях, так как автор родился уже после смерти декабриста. Что же касается возраста М. П. Бестужева-Рюмина, то здесь его собственные показания, сведения из писем и официального формулярного списка настолько разноречивы, что привели к утверждению в исторической литературе ошибочной даты его рождения. Поэтому главной целью нашего исследования явились поиски новых документов, которые могли бы ответить на поставленные вопросы или в совокупности с известными ранее материалами, хотя бы приблизить к достоверному ответу.

В Центральном государственном военно-историческом архиве были обнаружены документы, представляющие некоторый интерес для изучения вопроса о поступлении М. П. Бестужева-Рюмина в гвардию и его военной службы в Петербурге. Но каких-либо новых сведений о его возрасте обнаружить не удалось. Тогда поиски были продолжены в Центральном архиве города Москвы и Московской области, так как в формулярном списке М. П. Бестужев-Рюмин числится выходцем из дворян Московской губернии Звенигородского уезда, а в письме К. Н. Бестужева-Рюмина перечисляется ряд московских родственников и знакомых, у которых могли, например, в зимнее время, проживать родители декабриста. Однако и здесь удалось обнаружить лишь материалы для характеристики подмосковного имения Бестужевых-Рюминых — сельца Ново-Никольского Звенигородского уезда (сейчас поселок Ново-Никольское Красногорского района Московской области).

Наконец, в Государственном архиве Горьковской области была найдена метрическая книга церкви села Теряева Горбатовского уезда Нижегородской губернии за 1801 год, в которой сохранилась запись за май месяц о том, что в сельце Кудрёшки «у господина Павла Николаева Бестужева сын Михаил рожден двадцать третьего числа, а святым крещением просвещен двадцать девятого числа»2. Найденная здесь же запись в исповедной книге 1816 г. свидетельствует, что по крайней мере, до весны этого года М. П. Бестужев-Рюмин и его родители жили в сельце Кудрёшки3.

Вновь установленные факты имеют важное значение для биографии декабриста. Они показывают, что в отличие от многих участников движения, получивших блестящее воспитание и образование в Москве или в Петербурге, М. П. Бестужев-Рюмин рос в деревне, в дворянской семье, имевшей средний достаток, заброшенной в глухую провинцию и несмотря на знатность рода, обреченной на забвение вдали от шумной столичной жизни.

Его отец, Павел Николаевич Бестужев-Рюмин, по старому обычаю, с шестилетнего возраста записанный в гвардейский полк к тридцати годам дослужился только до чина прапорщика и вскоре перешел на гражданскую службу4. В 1787 г. он стал городничим в маленьком уездном городе Горбатове с населением лишь в несколько сот человек (в Экономических примечаниях Горбатовского уезда в городе числится 154 двора, в которых насчитывалось по ревизии 408 душ мужского пола и 466 душ женского пола)5, а в 1804 г. «по расстроенному здоровью» вышел в отставку и поселился в своей родовой вотчине Кудрёшках, посвятив себя хозяйственной деятельности. Впрочем, и в хозяйственных делах главную роль играла его жена, Екатерина Васильевна, урожденная Грушецкая. Женщина деятельная и практичная, она направила деньги в винные откупа и уже в 1816 и 1818 гг. приобрела новые имения, почти удвоившие состояние семьи.

Старшие сыновья Бестужевых-Рюминых воспитывались в Москве, в университетском пансионе, затем поступили на военную службу. Михаил, последний сын и любимец матери, оставался при родителях. Большое влияние оказывала на него мать, о чем свидетельствует К. Н. Бестужев-Рюмин: «Бабка моя, женщина умственно деятельная, физически была неподвижна: по целым утрам не вставала с постели или с дивана; в ее комнату приходил Михаил Павлович, и они по целым часам вели философские разговоры (как выразился один из наших родственников, часто видавший тогда бабку)»6. Кроме матери, единственным воспитателем будущего декабриста был француз-гувернер, сумевший привить ему любовь к французскому языку и литературе и, вероятно; еще в Кудрёшках юноша познакомился с сочинениями Вольтера. «Первые либеральные мысли почерпнул я в трагедиях Вольтера, которые к моему несчастью слишком рано попались мне в руки»7, — говорил он впоследствии в показаниях Следственной комиссии.

Документы Государственного архива Горьковской области и Центрального архива города Москвы и Московской области дают интересные сведения об имущественном положении семьи Бестужевых-Рюминых. Акт полюбовного раздела имения в 1826 г.8 свидетельствует, что из общего количества 641 крепостных мужского пола отцу принадлежало только 37 дворовых и 120 крестьян в Кудрёшках, а остальные были приобретены матерью. 196 человек в деревне Зименках Семеновского уезда, вероятно, были получены в наследство после отчима, князя И. Ф. Голицына; 30 душ в Кудрёшках приобретены у других совладельцев (в деле 1783 г. сельцо числится за П. И. Бестужевой-Рюминой, Товарищевой, Дубенскими, Кроткими и Головиным)9. 237 человек в деревне Ямной Семеновского уезда куплены в 1818 г. у ее брата М. В. Грушецкого и только 21 крестьянин в деревнях Андронове и Малине Новгородской губернии входили в ее родовую вотчину.

В 1816 г. семья Бестужевых-Рюминых переехала в Москву, а 5 октября 1816 г. Е. В. Бестужева-Рюмина приобрела на свое имя еще одно имение — сельцо Ново-Никольское в Звенигородском уезде10. Интересна история этого села. Оно возникло только в начале прошлого века. В ревизской сказке дворовые люди записаны как обычно, по имени и отчеству вместо фамилии, но крестьяне — с указанием имени, отчества и фамилии, причем среди женских имен встречаются необычные для русского населения: Кристина, Олимпиада11. Вероятно, они имели польское происхождение. С другой стороны, среди старожилов Ново-Никольского и сейчас передаются рассказы, что их предки были вывезены с Урала. Эта легенда подтверждается особыми обычаями, отличавшими их от населения окрестных деревень и тем, что по описанию 1820 г. некоторые жители занимались «медным мастерством», а также тем фактом, что прежними владельцами их были некий корнет Н. Н. Закржевский и затем Н. М. Походящин, сын известного уральского купца-миллионера, основателя крупных медных заводов. И наконец, еще одна очень важная деталь — сведения 1820 г. об основанной Е. В. Бестужевой-Рюминой в сельце Ново-Никольском миткалевой фабрике:

1. По содержанию мною фабрики занимается работников 35 человек.
2. Строение и заведение стоит 6000 руб.
3. Ежегодно употребляется при оной фабрике сумма на 15 000 руб.
4. Вырабатывается изделия на 18 000 руб12.

Если учесть, что мать имела очень большое влияние на сына, то ее предпринимательская деятельность с откупами и фабрикой, использование буржуазных методов ведения хозяйства, несомненно, отразились и на мировоззрении будущего декабриста. Годы, проведенные в Кудрёшках, где по соседству находились богатые промышленные села Павлово, Ворсма, Богородское, где были еще живы воспоминания о Пугачевском бунте, наконец, своеобразный уральско-польский состав населения в подмосковном селе содействовали формированию у него демократических взглядов. Во всяком случае, если Бестужев-Рюмин впоследствии так и не был до конца признан за «своего» в аристократических кругах даже среди единомышленников, то пользовался большим влиянием и авторитетом среди офицеров из мелкого дворянства, к которым относилось большинство участников возглавленного им «Общества соединенных славян».

Если учесть, что мать имела очень большое влияние на сына, то ее предпринимательская деятельность с откупами и фабрикой, использование буржуазных методов ведения хозяйства, несомненно, отразились и на мировоззрении будущего декабриста. Годы, проведенные в Кудрёшках, где по соседству находились богатые промышленные села Павлово, Ворсма, Богородское, где были еще живы воспоминания о Пугачевском бунте, наконец, своеобразный уральско-польский состав населения в подмосковном селе содействовали формированию у него демократических взглядов. Во всяком случае, если Бестужев-Рюмин впоследствии так и не был до конца признан за «своего» в аристократических кругах даже среди единомышленников, то пользовался большим влиянием и авторитетом среди офицеров из мелкого дворянства, к которым относилось большинство участников возглавленного им «Общества соединенных славян».

После переезда в Москву Бестужевы-Рюмины большую часть времени проводили в городе, так как родители стремились использовать пребывание в столице, чтобы дать Михаилу образование, необходимое для поступления на службу. «Воспитывался я в родительском доме, показывал впоследствии Бестужев-Рюмин. - Брал уроки у Р. Сен-Жерман, Зонненберга, Шрама, Ринардиона. Также у профессоров: Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Старался я более усовершенствоваться в истории, литературе и в языках. Готовился я быть дипломатом. После, готовясь к экзамену, я тщательно занимался естественным правом, гражданским, римским и политическою экономиею. Таковые занятия дали мне наклонность к политике»13.

Одновременно юный провинциал делает первые шаги в светском обществе. Разумеется, он был еще незрел, неопытен, и именно к этому времени относится «высокомерный» отзыв И. Д. Якушкина: «Я знал этого Бестужева взбалмошным и совершенно бестолковым мальчиком. В обыкновенной жизни он беспрестанно говорил самые невыносимые пошлости и на каждом шагу делал самые непозволительные промахи»14.

Возможно, что она была вызвана излишней пылкостью юноши в модных тогда политических спорах или расхождением в их политических взглядах. Известно, что именно в это время Якушкии очень настороженно относился к Польше и его согласие на цареубийство было отчасти продиктовано подозрением, что Александр I хочет унизить Россию в угоду полякам, тогда как в семье Бестужевых-Рюминых было сочувственное отношение к польскому народу. Это видно и на примере активной деятельности М. П. Бестужева по установлению связи с польским тайным обществом. Характерно, что в это же время его старший брат, по свидетельству К. Н. Бестужева-Рюмина, путешествуя за границей «писал путевые записки по-французски, и оплакивал в них падение Польши»15.

Трудно сказать, к какому экзамену готовился М. П. Бестужев-Рюмин — в университет или на военную службу? В начале 1818 г., когда в связи с пребыванием в Москве царской семьи здесь находился сводный гвардейский отряд, и в московских гостиных щеголяли блестящие офицеры, для родителей представился удобный случай устроить своего сына в один из гвардейских полков. В результате ходатайства, а может быть и личной поездки в Петербург, где находился штаб и командир дивизии, последовало распоряжение от 24 апреля 1818 г.: «Приказать недорослю из дворян Михаилу Бестужеву-Рюмину, просящемуся в службу в Кавалергардский полк, явиться к директору 1-го кадетского корпуса генерал-лейтенанту Клингеру, для учинения ему экзамена в тех науках, какие должно знать дворянам, вступающим в гвардию; и буде окажется он знающим сии науки, в таком случае... определить его в Кавалергардский полк юнкером на законном основании»16.

Михаил выдержал экзамен по французскому и немецкому языку, истории, географии и математике17, а для того, чтобы обойти возрастной ценз, семнадцатилетний юноша, загоревшийся горячим желанием попасть в гвардию, приписал к своему возрасту два лишних года (эта ошибка прошла впоследствии через все служебные документы18, вплоть до известного формулярного списка 1825 г., помещенного в следственном деле, который неверно определяет его возраст в 26 лет). Переписка между Москвой и Петербургом затянулась, и только 13 июля последовал приказ: «...определенного в Кавалергардский полк юнкера Бестужева-Рюмина, по нахождению его в г. Москве, причислить в дивизион, там находящийся»19. Еще через месяц гвардия покинула Москву и в начале августа прибыла в Петербург.

Сравнительно вольная московская жизнь сменилась муштрой, бесконечными строевыми смотрами, изнурительными нарядами на караульную службу в Зимний дворец и жестокими придирками к солдатам и офицерам со стороны командующего полком генерал-лейтенанта Каблукова. В полковых приказах то и дело появляются записи о наказаниях офицеров внеочередными нарядами за малейшее нарушение строя, за нарушения формы в неслужебное время. Поведение кавалергардов кажется командиру слишком вольным, а сложившиеся в некоторых случаях дружеские отношения между командирами и подчиненными он считает нетерпимыми: «Замечено полковым командиром, что юнкера в противность порядка службы фамильярно обходятся с г.г. офицерами; для чего рекомендуется им, чтобы впредь соблюдали всю строгость воинской субординации»20.

Здесь юнкер Бестужев-Рюмин впервые увидел не парадную, а будничную сторону гвардейской службы. Особенно тяжела была жизнь солдат, о которой рассказал в рукописной «Солдатской поэме» неизвестный автор того времени:

«О солдат, ты горемыка

Хуже лапотного лыка...

Тебя дуют, тебя бьют,

Так, как полосу куют.

Тебя палкой бьют по роже,

А собаку чтут дороже,

Выбивают тебе зубы,

Разбивают нос и губы...

В карауле нам — мученье,

А как сменимся — ученье.

В карауле жмут подтяжки,

На ученье ждут растяжки:

Стой ты прямо и тянись,

За тычками не гонись,

Оплеухи и пинки

Принимай ты, как блинки»21.

Не раз в полковом манеже был Бестужев невольным свидетелем жестоких экзекуций над солдатами-гвардейцами. 18 августа были наказаны за побег трое солдат Кавалергардского полка: 

«прогнать сквозь 1000 шпицрутенов — одного три раза, двух других по два раза». 2 сентября и 18 сентября еще трое солдат получили наказание по две тысячи розог22. 

Для впечатлительного юноши это было тяжелое испытание. «Бестужев-Рюмин сам мне сознавался,— писал в своих воспоминаниях декабрист II. П. Басаргин, — что пылкость его характера не допускала середины, и что в обыкновенных даже сношениях своих, при известии о каком-либо дурном поступке, особенно когда дело шло об угнетении сильным слабого, он возмущался до неистовства»23.

Вероятно, это и привело его к неизвестным нам поступкам, которые впоследствии он назовет «прежними своими винами», вынудившими его оставить Кавалергардский полк. Именно в эту пору «знакомства с Петербургом» он часто и явно вне очереди назначался на дежурство по эскадрону в сентябре (15, 17, 19 и 28-го числа) и в октябре (9, 15, 30-го)24. В последующие месяцы назначения в наряд следуют лишь по одному разу в месяц, а в начале 1819 г. — раз в два месяца25. Видимо, начальству удалось, наконец, «успокоить» строптивого юнкера, а вскоре последовало и повышение в звании: «Его императорское высочество (великий князь Михаил Павлович. — Е. М.) повелением от 12 числа сего апреля уведомлять изволит, что Кавалергардского полка юнкера Бестужева-Рюмина, за усердную службу, произвел в эстандарт-юнкеры на имеющуюся вакансию»26.

Большое значение для М. П. Бестужева-Рюмина имело его знакомство с петербургским обществом. Известно, что он посещал дом А. Н. Оленина, который был одним из культурных центров Петербурга, где собирались многие писатели, художники, артисты. Здесь часто бывали и гвардейские офицеры, в том числе многие участники тайного общества декабристов. Царивший в этой среде дух вольнодумства еще больше усилил его наклонность к политике, начало которой было положено еще во время занятий у московских профессоров. «Я стал читать известных публицистов, из коих всего более вреда мне наделал пустословный де Прадт (французский дипломат и писатель, автор книг об испанской революции. — Е. М. 27). Между тем везде слыхал стихи Пушкина с восторгом читанные. Это все более и более укореняло во мне либеральные намерения»28 — показывает Бестужев на следствии. В доме Оленина он несколько раз встречал А. С. Пушкина. Вероятно, здесь он познакомился и с П. Я. Чаадаевым, с офицерами Семеновского полка Ф. П. Шаховским и С. И. Муравьевым-Апостолом.

Юнкерская служба оставляла мало времени для отлучек и развлечений. Помимо обычных обязанностей в полку, юнкеры Кавалергардского полка должны были по четвергам, субботам и понедельникам проходить дополнительно обучение верховой езде, по вторникам и воскресеньям занимались фехтованием в одном из залов Михайловского дворца29. Кроме того, Каблуков дважды в неделю устраивал специальные смотры всех юнкеров и офицеров для проверки верховой езды.

Осенью 1819 г. снова сгущаются тучи над головой молодого эстандарт-юнкера. 1 и 5 ноября его имя снова оказывается в списке на дежурство30, а после инспекторского смотра 12 ноября в полковом приказе появляется еще одна неприятная запись: «По приказанию бригадного командира господина генерал-майора и кавалера Каблукова эстандарт-юнкеры Бестужев-Рюмин и Анненков наряжаются не в очередь дежурными при эскадроне первый за незнание своего дела на три раза, а последний за то, что у него была каска невычищена — на один раз»31. И в то время, как его товарищи, позже поступившие в полк, производятся в офицерское звание, он по-прежнему остается в эстандарт-юнкерах. Дальнейшее пребывание в полку становится бесперспективным. В марте 1820 г. последовало высочайшее разрешение о переводе в Семеновский полк эстандарт-юнкера Бестужева-Рюмина, «который по слабости груди не может продолжать кавалерийскую службу»32.

В письме К. Н. Бестужева-Рюмина выдвигается другая причина: «Депрерадович, недовольный его посадкою, просил взять его в другой полк.» Однако приведенные выше документы дают основания предположить, что конфликт в данном случае произошел не с командиром полка, героем Отечественной войны 1812 г. Н. И. Депрерадовичем, который фактически лишь числился на этой должности, а с командующим полком генерал-лейтенантом Каблуковым. И, конечно, «слабость груди» и посадка послужили лишь поводом для ухода, за которым скрывались более веские причины; намек на них содержится в выдержке из письма Н. Врасского, близко знакомого с семьей Бестужевых-Рюминых и находившегося в Петербурге в 1820г.: «Кажется, и он сделался поскромнее, чувствует, что некоторым образом сам виноват, ибо если бы лучше вел себя в кавалергардах, то не имел бы надобности переходить в Семеновский полк»33.

Не случайно выбор М. П. Бестужева-Рюмина пал на Семеновский полк. Офицеры этого полка отличались более высоком культурой, высказывали передовые общественные взгляды, некоторые из них слушали частные курсы политических наук, в полку имелась богатая политическая библиотека. Уже с 1815 г. здесь не применялись телесные наказания солдат, дисциплина основывалась на взаимном уважении, а командир полка Потемкин за свою доброту пользовался любовью солдат и офицеров. Приказ о переводе был подписан 9 марта 1820 г .

Но прошел всего лишь один месяц, и 9 апреля Потемкин был отстранен от командования за то, что, по мнению царя и его братьев, «излишним мягкосердием распустил полк». Вместо него был назначен полковник Шварц, ставленник Аракчеева, уже отличившийся своей жестокостью за время командования Екатеринославски и Лейб-гвардии Гренадерским полками. Поощряемый великим князем Михаилом Павловичем, который возмущался, что «Семеновские офицеры своих солдат не бьют», новый командир вводит в полку неслыханную муштру и палочные порядки. Уже в мае последовал конфликт, когда офицеры единодушно решили подать прошение об отставке. Командование с трудом замяло неприятную историю, но Шварц с удвоенной энергией принялся за истязания солдат, заставляя их маршировать по три часа сряду, вызывая по десяти человек от взвода для особых смотров к себе на квартиру, где давал волю своим кулакам и издевался над солдатами, принуждая их плевать в лицо друг другу. С 1 мая по 3 октября 44 человека подверглись наказанию от 100 до 500 палочных ударов34. Наконец, 10 и 17 октября вспыхнули солдатские волнения, после которых солдаты были заключены в Петропавловскую крепость, затем последовало расформирование Семеновского полка.

О службе М. П. Бестужева в Семеновском полку не удалось обнаружить новых сведений, кроме единственного документа, указывающего, что он служил в 1-м батальоне, в том самом, где начался семеновский бунт. Солдат-декабрист Анойченко впоследствии показывал: «Бестужева-Рюмина... знал я также в Семеновском полку еще портупей-прапорщиком, потому что он часто ходил под знаменами, и, будучи молод, любил шутить с солдатами, в числе коих и я бывал»35. В солдатском восстании офицеры и подпрапорщики не принимали участия, но офицеры были переведены в армейские части с повышением в чине, подпрапорщики же повышения не получили и были высланы группами, под наблюдением офицеров, в солдатские команды, следовавшие к новому месту назначения, о чем свидетельствует распоряжение бригадного командира от 24 декабря 1820 г.:

«Вследствие предписания г-на дивизионного командира, сходно Высочайшей воле... предлагаю распорядиться отправлением к новому назначению всех находящихся здесь подпрапорщиков и портупей-прапорщиков бывших лейб-гвардии Семеновского полка и в прилагаемом у сего списке означенных, нижеследующим порядком: тех из них, кои состояли в 1-м батальоне, сдать в ведение 1-го Морского полка поручика Врангеля, для препровождения в команду штабс-капитана Михайлова, по тракту в город Лубны; во 2-м батальоне служивших, Троицкого пехотного полка штабс-капитану князю Мещерскому для препровождения в команду полковника Вадковского в Гатчину; бывших в 3-м батальоне Симбирского пехотного полка майору Рындину для препровождения в команду полковника Яфимовича по тракту к Вышнему Волочку.... Прошу наблюсти, чтобы все подпрапорщики без изъятия отправлены были из столицы непременно 26-го числа сего декабря»36.

 Помещаем «Список подпрапорщикам, переведенным по высочайшему повелению лейб-гвардии из Семеновского полка в армию теми же чинами»37.

Так закончилась гвардейская служба М. П. Бестужева-Рюмина. «Сию минуту еду в Полтаву. Долго ли пробудем, неизвестно: есть надежда, что нас простят. Ради бога, не огорчайтесь, карьера может поправиться. В бытность мою в Петербурге не успел заслужить прежние вины, но новых не делал и впредь все возможное старание употреблю сделаться достойным вашей любви. Прощайте, Бог даст, все переменится»38, — утешал он своих родителей в последнем письме из Петербурга 29 декабря 1820 г.

Вынужденное «путешествие» дало М. П. Бестужеву новые впечатления, о которых он лишь вскользь сообщает своему другу П. Я. Чаадаеву: «Я повидал много таких вещей, от которых волосы становились дыбом; отрадного было очень мало»39. Там же он рассказывал и о службе на новом месте, в учебном батальоне в Кременчуге, где приходилось «выносить вытягивание поджилок по 7 часов в день». Вероятно, он находился здесь до октябри 1821 г., когда получил назначение батальонным адъютантом в Полтавском полку. В это время он едва ли мог сблизиться с С. Myравьевым-Апостолом, и письмо последнего о приезде к нему «многостранствующего Бестужева»40 и о дальнейших его злоключениях, по-видимому, следует отнести не к 1821 г., а к ноябрю 1824 г., когда М. П. Бестужеву-Рюмину действительно запрещено было появляться в Киеве.

Приведенные в настоящей статье материалы, конечно, не отличаются достаточной полнотой, но в известной степени отвечают на поставленные вопросы и доказывают, что изучение революционной деятельности декабриста и его личной биографии требует привлечения новых разнообразных архивных источников.