А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Киселев и его время. Т. I. СПб., 1882. С. 131–151.
[Орфография и пунктуация приведены к современной норме. Порядок примечаний в тексте и в электронном издании не совпадает — везде, где это возможно, примечания вынесены в квадратные скобки после той фразы, к которой они относятся. В основом это касается датировок цитируемых писем. — М. Ю.]
ГЛАВА VI
Закревский облегчает ход дел во 2-й армии. — Жалобы Киселева на отказы в представлениях по 2-й армии и на сопротивление Сабанеева усилить фронтовые занятия. — Закревский успокоивает Киселева. — Закревский не одобряет увлечения Киселева фронтовою частью. — Оправдание Киселева. — Закревский отказывает Киселеву в приискании офицера до фронтовой части. — Свидание Государя с Киселевым в Слониме. — Письмо Государя к графине Потоцкой. — Греческое восстание. — Вторжение Ипсиланти в Молдавию. — Пестель собирает сведения о положении дел в Княжествах. — Восторженный взгляд Киселева на греческое Восстание. — Корпусу Рудзевича приказано идти в Пресбург. — Письма Закревского и Ермолова о войне с Турками. — Желание Киселева оставить место начальника штаба; ответ Государя.— Остановка движения наших войск в Италию. — Письмо Ипсиланти Императору Александру. — Ответ Государя и его последствия на предприятия Ипсиланти. — Переписка между Закревским, Ермоловым и Киселевым по поводу ожидаемой войны.
Дружеские отношения к Закревскому во многом облегчали Киселеву достижение успехов в устройстве армии. «Участие, которое принимаете по делам 2-й армии, — писал Павел Дмитриевич Закревскому [14-го января 1821 г.], — видим, чувствуем и благодарим; имя Закревского у нас произносится с уважением и признательностью; все ко мне доходящие просьбы упираются на тебя: «попросите Арсения Андреевича, если можно, то верно сделает»; вот отголосок всех тех, которые нуждаются в помощи и знают тебя ценить; много отвергаю, но со многими тебя и мучу; других в покое оставляю, а потому жили, живут, и будут жить: они забыты и неизвестны».
П. Д. Киселев.Несмотря, однако, на содействие Закревского, Киселев жаловался на обстоятельства, препятствовавше ему в доведении армии до желаемаго устройства. Одно из этих обстоятельств было: частые отказы в наградах и поощрениях для 2-й армии.
Осмотрев в начале 1821-го года полки, Киселев 17-го февраля писал Закревскому: «Сейчас возвратился из путешествия чрезмерно тягостного; объехал всю армию и осмотрел все учебные наши заведения и занятия нынешней зимы; успехи будут болыше, если все начатое будет продолжаться, и если Государю неугодно будет продолжать долее систему отказов, которая, кажется, принята для 2-й армии, обреченной быть у правительства в загоне. Зачем отказано Пестелю, зачем не произвели за отличие 13 офицеров, в apмии стотысячной, признанных достойными; почему не уважить другие незначащие просьбы, которые служат поощрением и дают вес начальству, которому трудно заставить людей быть старательными. Из одной лишь боязни? можно было заметить, что я не слишком тароват на представления к наградам, отвергаю их во множестве; но когда вижу баталион, роту или эскадрон в порядке, особенно от прочих отличном, то нахожу полезными для самой службы испрашивать воздания трудящемуся и тем заставить других так же трудиться и видеть за успех — награду, за нерадение — взыскание. Не обвиняю князя Петра Михайловича, но ей-ей, не можно ожидать хорошего от одной строгости, дав начальникам лишь право наказывать и отняв возможность делать добро, полагать, что все исполнится и будет по желаемому!...»
Другое обстоятельство, на которое жаловался Киселев, было сопротивление Сабанеева, который, находясь, впрочем, в хороших отношениях с Киселевым, открыто восставал против занятий, по крайней мере излишних, фронтовою частию.— «Напиши Сабанееву, — просил он Закревского 14-го января 1821 года, — что несомненно есть много хорошего
в намерениях его и действиях, но что служа Государю и правительству, должно исполнять общие распоряжения и входить в смысл власти, без чего всякое правление ходу иметь не может. Он завлекается страстями и часто противоречит самому себе, путает подчиненных и заставляет от капризов своих роптать и жаловаться, — говорит и пишет, что ученье для него статья последняя и в военном деле ненужная; что егерская служба заменяет все, и что он служит не для парадов и смотров, к коим все готовятся. Все сие он может думать, но толковать офицерам не следует, и для того я, чрез три дня, отправляюсь в Тирасполь и буду ему говорить так, как следует и как обязан человеку, который имеет достоинства и может быть полезен; с твоей стороны, письмо в таком же смысле принесет пользу большую».
Закревский успокоивал Киселева и умирял его нетерпеливость: «Вояж твой по армии делает пользу службе, манера выговаривать и побранить за дурное дает полное право надеяться в успех ваших желаний. Твое усердие есть образец твоим подчиненным и высшим начальникам. Но надо быть всегда кротким. Мне прискорбно, что в некоторых представлениях вам отказали; но вы огорчаться не должны, а должны были ожидать сего после смотра Государем трех ваших полков, по которым сделаны некоторые замечания. Не принимай пламенно отказов: они были и будут; вооружись терпением. Государь, осмотря в нынешнем году вашу армию, верно будет доволен, и все трудящиеся наградятся, и ты возьмешь тогда верх над отказами. Правда, не все строгостью можно делать, но малое внимание к подчиненным и бездельная награда всякого понуждает, и от сего части в их состоянии улучшаются. Князя П. М. в отказах не обвиняй, он ни в чем не виноват... Желаю душевно, чтобы мое письмо подействовало на Сабанеева; я его люблю, как умного человека; живой чрезчур характер его иногда сбивает с пути истинного». [Письмо 1-го марта 1821 г.]
А. А. Закревский.Мы выше видели, что в прошедшем году Закревский, успокаивая Киселева в неудачных последствиях смотра Государем трех полков 2-ой армии, указывал ему на необходимость заниматься фронтовою службою; но в душе своей он не придавал важности подобным занятиям; он вовсе не принадлежал к тем людям, которых обыкновенно называли и называют фронтовиками. Киселев, увлекшись советами Закревского, а главное желаниями и одобрениями свыше, с особенною деятельностию занялся фронтовою службою. В начале 1821 года [14-го января] он писал Закревскому: «Волконский пишет мне из Тропау самым дружеским образом и, по приказани Царя, одобряет весьма фронтовые все распоряжения». Закревский на это отвечал, 1-го февраля, лаконически: «Не удивляюсь, что ты получил письмо от него (кн. Волконского) с одобрением Государя распоряжений твоих; иначе не должно быть, а подробно о сем распространяться не иначе можно, как при личном свидании».
Закревский, однако, не дождался свидания с Киселевым и высказал ему свой взгляд на фронтовую часть в следующей переписке.
Киселев, в письме от 16-го июля, говоря о приготовлении к войне, писал Закревскому между прочим: «Не поверишь, сколько нынешние обстоятельства расстроивают учебные наши занятия; все желания устремлены к войне, и учебный шаг остается в небрежении; боюсь будущего смотра, и особенно, если полувоенное наше состояние несколько еще продолжится».. Закревский на это писал: [22-го августа 1821 г.] «Стыдно, любезный Павел, так жалеть, что вас не увидят в знати учебного шага; видь ты, как умный, честный и благородный человек, судить так не должен; и я замечаю, что ты очень переменился, и потому хочу лично с тобою видеться». Киселев отвечал [16-го сентября 1821 г.] «В письме твоем от 22-го августа, полагаешь, что я переменился во многом; крайне ошибаешься: мнения
мои не поколеблены; но опыт заставил подчинять действия не внушениям собственным, но обстоятельствам нами управляемым, и потому учебный шаг для многого соделывается нужен, и им занимаюсь, как необходимостью, и часто убеждаюсь в пользе его; увидимся и объяснимся».
По фронтовой части главным деятелем у Киселева был полковник Адамов. В начале 1821 года он умер; Киселев просил Закревского прислать ему другого. Закревский 29-го июня 1821 года отвечал: «На место Адамова, профессора не знаю, а лучше снесись с полковыми командирами гвардейскими, к которым имеешь доверенность; я же на сие поручение не гожусь, ибо совершенно по сей части никого не знаю».
Недовольный тем, что многие представления по управлению 2-ою армиею не получили желаемаго разрешения, и вообще желая выяснить свое положение, Киселев еще в начали года хотел видеться с Государем, но не решался ехать в Петербург «показывать всем рожу довольную и веселую, и более всего принимать утешение и благодарить за участие» [Письмо к Закревскому 17-го февраля 1821 г.]. Положение его, по крайней мере в глазах Государя, было не так дурно, как он себе воображал.
Князь Волконский, в письме от 8-го февраля 1821 г. из Лайбаха, писал Павлу Дмитриевичу по поручению Государя: «Его Величество никогда не думал уменьшить доверенность к вам, и Он чрезвычайно доволен вашею peвностью к службе; Он будет весьма рад видеть вас в одном из городов на возвратном пути в Pocсию». Еще более в лестных выражениях князь Волконский передавал Киселеву милостивое расположение к нему Государя в письме 31-го марта, также из Лейбаха: «Государь читал ваше ко мне письмо и поручил мне сказать вам, что Он питает к вам всегда ту же доверенность, и что никакие клеветы не могут поколебать ее. Его Величество знает вашу ревность и преданность, с которыми вы исполняете ваши обязанности». Свидание это состоялось в конце мая в Слониме, и Киселев остался доволен приемом Государя, как это видно из следующего его письма к Закревскому: [5-го июня 1821 г. Тульчин] «Поездка моя в Слоним и успехи по представлениям моим тебе уже известны; я изложил мние мое по многим статьям настоящего положения нашего; должно сознаться, что не можно было оказать более милостивого внимания ко всему, что ycepдие к пользе общей приглашало меня представить Его Величеству. Если из сего что-либо исполнится и окажется полезным, то труды мои тем будут заплачены, и тем в полной мере награжден уже буду; ожидаю по сему предмету извещения вашего; но некоторые исполнения ожидать должно от времени, в подобном случае терпение не беда».
Еще более ободрило Киселева письмо Государя к графине Потоцкой, по случаю состоявшейся помолвки ее дочери Софьи с Павлом Дмитриевичем. В письме к Закревскому от 16-го июля Киселев говорит: «Государь писал письмо графини Потоцкой, в котором, между прочим, говорить обо мне столько для меня лестным образом, что я не имею слов изъяснить признательность мою; таковой отзыв для меня приятнее всех возможных лент и награждений».
Греческое Восстание, подготовлявшееся уже давно, получило в течении 1820 года особенную силу. Из числа тайных обществ, существовавших у Греков и имевших целью независимость Греции, одно, под названием Гетерии, развилось в южной Pocсии, в Одессе. Основателем этого общества был никто грек Николай Скуфас, служивший в одном из одесских торговых домов, а первыми членами были многие греческие купцы. При принятии в общество указывалась цель: вооруженное братство христиан Турецкой империи для споспешествования торжеству Креста над полумесяцем. Учредители не были слишком разборчивы в средствах, и во всех их тайных воззваниях содержались весьма прозрачные намеки, будто бы одна великая держава (Россия) обещает им свое содействие.
В 1819 году гетеристы обращались к графу Каподистрия, ходатайствуя о содействии им русского правительства; но так как здесь они не нашли поддержки, то обратились затем к князю Александру Ипсиланти (сыну бывшего господаря Валахского), который состоял в то время в русской службе в чине генерал-vайорa. Александр Ипсиланти, потерявши руку под Кульмом, пользовался репутациею блестящей храбрости. Усвоив взгляд гетеристов, он в конце 1820 года поспешил в южную Pocсию. Здесь, в Кишиневе, установлен был будущий план действий, и начаты были деятельные сношения с греками в Дунайских княжествах, с обоими господарями Суццо, Александром в Валахии и Михаилом в Молдавии.
А. К. Ипсиланти.Движение греков в княжествах и деятельность гетеристов были, как видно, известны нашему правительству, потому что Витгенштейн, в последнее пред тем свидание свое с Государем в Петербурге, получил приказание охранять границу. По этому поводу он писал Киселеву [1-го августа 1820 г.]: «Я полагаю необходимым составить солидный план и не только для настоящего момента, но и для будущего времени. Поэтому надо определить, какое число казаков и пехоты нам нужно для охранения Прута». Тогда же были сделаны распоряжения о более тщательном охранении границы, порученной ближайшему ведению командира 6-го корпуса Сабанеева, причем обращено было особенное внимание на то, чтобы посредством агентов следить за событиями в княжествах и за намерениями турок, по договорам не имевшим права переводить свои войска за Дунай.
При возбужденном состоянии областей Турции, Султан имел еще опасного врага в лицв Али-паши Янинского, который открыто восстал против него. Али-паша, в виду значительных военных сил, посланных султаном для его усмирения, обратился с воззванием к грекам, призывая их соединиться с ним против общего врага.
Минута к Восстанио казалась настолько удобна, что гетеристы не преминули воспользоваться ею, причем князь Ипсиланти должен был сделать вторжение в Дунайския княжества, что и было им исполнено 22-го февраля 1821 года, когда он из Бессарабии перешел чрез Прут с небольшим отрядом из греков, арнаутов и русских удальцов.
Чтобы разведать об истинном положении дел в княжествах и наблюсти за пропуском через границу жителей бежавших, вследствие возникших беспорядков, в пределы России, Киселев командировал в Скуляны Пестеля. Пестель приехал сначала в Кишинев, представился генералу Инзову, управлявшему Бессарабскою областью за отсутствием наместника Бахметьева, совещался с генералом Пущиным, с Катакази и другими лицами, и затем отправился в Скуляны, где при посредстве вице-губернатора Круненского, начальника карантина Навроцкого и нашего консула в княжествах Пизани, собрал сведения о том, что происходило в провинциях европейской Турции. Описав подробно в письме к Киселеву происшествия, случившиеся в княжествах вследствие восстания Владимереско и вторжения Ипсиланти, Пестель, между прочим, писал, «что тогдашние события в то время еще только любопытные, могут иметь важные последствия. Если существует 800 т. итальянских карбонариев, то, может быть, еще более существует греков, соединенных политическою целю. Вот что в первый момент я могу сказать. Сам Ипсиланти, я полагаю, только орудие в руках скрытой силы, которая употребила его имя точкою соединения. Я сообщил Пизани расположение наших 4-х батальонов на границе, и что такое же число готово их подкрепить и даже с артиллериею. Я ему сказал, что вследствие совещания Сабанеева с Инзовым и предписания, полученного из штаба 2-й армии, войскам приказано: 1) позволять являться в наши владения всем, кто, убегая от убийств турок, придет спасать свою жизнь; 2) что за этими лицами будут наблюдать войска, в предупреждение заразы, и эти лица должны будут выдерживать определенный карантин; 3) что если, этих лиц турки будут преследовать, то войска их остановят и, если нужно, употребят силу против тех, кои будут настаивать на преследовании; 4) что наша цель — оказать человеколюбие всякому; поэтому от переходящих будет отобрано оружие, ибо если мы позволили бы оставлять оружие, то это было бы действовать против турок хотя косвенно, но все-таки фактически; 5) если между лицами, перешедшими границу, найдутся преступники, то они будут выданы турецкому правительству также, как это делается в настоящее время, и что в этом отношении теперешние обстоятельства не будут иметь влияния». — «Пизани был восхищен, услыхавши все это, потому что он имеет теперь возможность согласовать свой голос с обязанностию своего поста, видя, что приготовленные меры вполне согласуются с теми, которые ему предписывает долг. Предписанные вами меры хороши тем более, что они совершенно в духе трактата, по которому Россия провозгласила себя покровительницею Молдавии, и в тоже время стремятся сохранить согласие с турками. На этом-то основании я полагаю, что Государь эти приготовительные меры может только одобрить во всех отношениях. Чрез несколько часов я уезжаю в Кишинев, где сообщу все сведения Инзову, который об этом еще ничего не знает, и посоветую ему привести в исполнение ваш план касательно определений пунктов для карантинов. Он говорил, что считает это бесполезным; но я полагаю, что лучше принять лишнюю миру, чем оплошать в таком важном деле. Из Кишинева я предполагаю поехать в Тирасполь к генералу Сабанееву, чтобы сообщить ему все точные сведения, мною собранные, и оттуда уже я возвращусь в Тульчин, чтобы рассказать вам еще о многом лично. Эти дела очень интересны; но так как они не относятся ни до нашей армии, ни до данного мне поручения, то я не передаю их письменно. Я очень желаю, чтобы вы остались довольны тем, как я исполнил ваше поручени. Ваше одобрение для меня весьма дорого».
Составив из письма Пестеля записку, Павел Дмитриевич препроводил ее князю Волконскому, который писал Ему [31-го марта 1821 г. из Лайбаха]: «Я получил ваше письмо от 9-го марта с сведениями, собранными Пестелем, и поспешаю вам сообщить, что Государь остался весьма доволен ясным изложением всех подробностей этого дела».
Такую же записку Киселев отправил и к Закревскому и при этом писал: [14-го марта 1821 года, Тульчин] «Происшествия нашего края, вероятно, вам уже известны, и в Петербурге толкуете, по обыкновению, каждый по своему произволу. Дабы тебе дать о начале дела сего ясное понятие, посылаю записку, составленную одним из чиновников, отправленных мною на границу, и который имел случай представить достоверные сведения. Дело не на шутку, крови прольется много и, кажется, с пользою для греков. Нельзя вообразить себе, до какой степени они очарованы надеждою спасения и вольности. Все греки южного края, богатые и бедные, сильные и хворые, все потянулись за границу, все жертвуют всем и с восхищением собою для спасения отечества. Что за время, в которое мы живем, любезный Закревский? Какие чудеса творятся и какие твориться еще будут? Ипсиланти, перейдя за границу, перенес уже имя свое в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамена его стремятся. — Помоги ему Бог в святом деле; желал бы прибавить: и Pocсия. Мы отправили курьера в Лайбах, ожидаем ответа. Молдаване неотступно просили и просят занять их край и защитить оный против ярости турок; но отказ был решительный, и они в ужасном трепете. Поверишь ли ты, что стотысячная армия, на границе расположенная, не имеет никакой инструкции для непредвидимых происшествий, и даже не знает статей мирного договора! Подъяческая осторожность — вот наше руководство; кажется, с нею в ответ не попадешь, но затем о человеколюбии и справедливости уже ни слова».
В конце этого письма Киселев приписывал: «Сейчас получили с фельдъегерем повеление отправить корпус под командою Рудзевича в Пресбург; дела греков в Лайбах не были еще известны, а без того я сошел бы с ума от сделанного распряжения; я предпочитаю полк более чем пустое мое штабство, хлопот безмерно, а прибыли немного; подожду и осмотрюсь, а потом не только просить, а требовать буду, чтобы употребили на дело и, за грехи других, меня с ними в утешение не оставили. В Константинополе началась резня ужасная; в один день 20 кораблей приехало в Одессу с греками; ожидают Строгонова».
Сцена в военном лагере.
Перв. четв. XIX в. Закревский на это письмо, между прочим, отвечал Киселеву [30-го марта 1821 г.]: «Мы еще не имеем известий как примет Государь действия Ипсиланти, и не сделал ли другого распоряжения насчет выступающего от вас корпуса с Рудзевичем (чрез Aвстрию и Италию). Я пишу главнокомандующему о госпиталях; не забудь сделать на счет их нужные распоряжения и другие мелочи, по местным обстоятельствам известния, не забудьте. Не уподобляйтесь 1-ой армии или распоряжениям Дибича; он, дав предписание войскам о выступлении, пишет мне, дабы я сделал распоряжения насчет рекрутских партий, и прочих их хозяйственных мелочей, совершенно от их распоряжений зависящих. Видно — это не учебный шаг и криком ничего не возьмешь. Такого рода распоряжение всякий может делать, даже и Ольдекоп. После 5-го марта мы не имеем никакого известия из Лайбаха (где тогда был Государь). Прислали указы о вступлении войск, забыв все внутренние распоряжения, и ничего в дополнение к оным не присылают. Признаться надо, что манера престранная, — и даже по сие время не прислано манифеста о войне, тогда как войска уже идут за границу. По твоему письму могу судить, что если от вас возьмут корпус Рудзевича, то ты не с большою охотою останешься на настоящем месте. Скажи, что говорит твой граф насчет сего движения и как оное принял. Гвардия ожидает похода, и я рад, что ее выводят проветриться».
В том же письме была приписка от Ермолова, в которой между прочим сказано: «Воскресающая Греция дает теперь вам достойное занятие. Видел из письма к Закревскому, что события воспламеняют сердце героя, желающего летать на помощь знаменитой стране. — Жалеть буду вместе с вами, если пламень Греков будет угашен их собственною кровью. Дай Бог им успеха, дай Бог не иметь Pocсии других соседей, кроме турок».
Отделение от армии 7-го корпуса дало повод Киселеву, как мы видели из приведенного выше письма его к Закревскому от 14-го марта 1821 года, желать другого назначения. Это была не мимолетная вспышка, а твердое решение; вот что он писал 26-го марта князю Волконскому: — «Теперь позвольте сказать несколько слов о двусмысленном положении, в котором я нахожусь. Вся армия состоит только из одного 6-го корпуса, штаб которого организован прекрасно и для которого поэтому Главный штаб армии бесполезен. Для меня не остается обязанностей; но я желаю служить Государю и прежде всего быть полезным. Ради Бога освободите меня из этого ложного положения. Я имею большие обязательства перед Его Величеством за доставленное мне счастье. Теперь момент, когда я могу доказать свою благодарность и показать, что был достоин милостей. Помогите мнеможет быть в самом важном случае жизни. Повергните перед Его Величеством мою нижайшую просьбу и скажите, что в Его неисчерпаемой доброте я имею полнейшую уверенность. Его Величество в своем чрезмерном великодушии всегда отдает должное человеку, посвятившему себя Его службе и просящему службы как величайшей милости. Прежде всего возьмите на себя труд умолить Его Величество позволить мне явиться в Его главную квартиру. Это позволение мне крайне необходимо и смею надеяться, что оно не будет бесполезно для службы Его Величества; политический горизонт повсюду помрачается и везде можно быть полезным. Я не выбираю себе назначения. Этот выбор зависит от степени доверия, которое Его Величеству угодно будет мне оказать. Но каково бы оно ни было, я исполню свой долг с рвением и преданностью. В настоящем моем положении я не приношу никакой пользы, а иметь такое убеждение в 32 года грустно».
Волконский не дал никакого хода этому письму; так по крайней мере можно заключить из того, что Киселев, извещая Закревского о свидании с Государем в Слониме, свидании, которым он остался доволен, ничего не говорит о том, был ли разговор о его желании оставить место начальника штаба; сам Киселев, обласканный Государем, очевидно не решился говорить Его Величеству об этом. Но он не изменил намерения своего, которое еще более укрепилось в нем при усилившихся слухах о неизбежности войны с Турциею.
В письме к Закревскому от 1-го июля 1821 года он писал: «...Турок здесь собирается много, и мы вынуждены были сделать движение, ибо турки от безначалия могут наделать хлопот, и, по разрыве между двумя правительствами, могут со дня на день начать действовать опустошением Бессарабии, которую, по состоянию границ ее, защищать с малым числом войск не можно.
Я так измучен, что через силу держу перо в руке;— дайте мне дивизии, и избавьте от почетного места, которое, кроме мучения, ничего не доставляете. Хорошее относится к начальству — дурное к нам, и репутации военной никогда не выслужить, а я в газетах хочу быть для того, чтобы остаться в истории; ибо как ни говори, но слава наша, т. е. частных людей, далее газет распространяться не может.— Впрочем, проситься и напрашиваться не должно, но также затруднять собою не следует, и потому, дайте мне дивизии...»
В тот же день вот что он писал Волконскому: «Чем более милости Государя ко мне велики, тем более я должен быть признателен и осторожен. А поэтому я нисколько не желаю затруднять Его Величества, который по сродному Ему великодушию может быть не захотел бы оскорбить человека, нелицемерно ему преданного. — Сверх того, и по собственному убеждению мне было бы желательно избавить себя от обширной ответственности, сопряженной с моим званием, служить в рядах, и без забот достигнуть той репутации, которой в нашем ремесле позволительно каждому желать и которой без сомнения никакой начальник штаба и никогда не достигнет. В 17-ой дивизии лишь один Козлянинов старше меня. С переводом его в другую, вы окажете двойную услугу: дивизии — назначением ей начальника усердного и который себя беречь не будет, и мне — уменьшением громадной ответственности, неимоверных забот, и более всего возможностью не затруднять собою общие и, может быть, полезные предположения. Я пишу вам без уверток и собственно для вас; вы, по доброму ко мне расположению, увидите, что можно будет сделать; но повторяю, что желание мое неизменно, и особенно если Государь лично не будет здесь управлять военными действиями. Знаю, что толков будет много, что неприязненные рассказы представят в печальном для меня виде мое перемещение; но затруднять собою Государя я не намерен и потому да исполнится воля Его». Волконский 7-го сентября 1821 года отвечал: «...Его Величество поручил мне передать вам, чтобы вы оставались совершенно покойны, потому что на занимаемом месте вы более полезны нежели в дивизии и что усилении войск 2-ой армии в случай войны увеличит вашу работу, которую вы исполните с полнейшим успехом». Об этом письме Киселев извещал, 29-го сентября, Закревского: «Я получил от кн. П. М. преобширнейшее письмо, в коем именем Государя он уведомляет, что Его Величеству не угодно и слышать о перемещении моем, что находя меня в звании моем более полезным, чем в дивизии, Государь полагает, что настоятельно я требовать сего не буду, и что с умножением войск в армии, умножатся занятия мои, которых деятельность мне конечно не страшна; все сие заключается приятностями, которые с признательностью я принимаю, но которые, в случай изменения, обратят меня к первому желанию. Я благодарил и остаюсь впредь до случая». Таким образом Киселев остался начальником штаба.
Пока происходили передвижения наших войск, назначенных в Италию, Австрийцы успели восстановить порядок как в Неаполе, так и в Пьемонте, и русские Италии войска были остановлены на границе. Закревский 1-го мая писал: «Рудзевич остановлен на границе, и прочиe корпуса, за границу назначенные, также будут расположены по границе. Дела в Неаполе и Пьемонте кончились, но не думаю, чтобы это было надолго. Не только австрийские коммиссары, которыми ты недоволен, но и вся нация пренесносная и претяжелая. Теперь ты не будешь горячиться по расположению войск на границе и, следовательно, не будешь иметь дела с австрийцами. Желаю тебе иметь приятную переписку по дипломатической части, и чтобы в ней, кроме нежностей, ничего не имел. Всегда о внутренних распоряжениях, делаемых по выступлению войск, уведомляй меня, кроме военного министра и начальника главного штаба. От сего я совершенно ничего не получаю путного и через то наше внутреннее распоряжение может быть нисколько несогласно с вашим; наши распоряжения соображаются с движениями войск. Кроме войск, у нас есть рекруты, преступники, бродящие по всей России, которым, во время движения войск, надо сделать какое-нибудь распоряжение, а без того будут водить их без пользы, да еще и с большими издержками, которых во всяком случай надо стараться избегать. Твой граф теперь успокоился остановлением Рудзевича; он также смотрел хладнокровно как немец, когда Рудзевича у вас из команды взяли1. Точно, в нынешнее время надо быть командующими войсками людям не устаревших лет, у которых еще не угасли чувства. Правительству нашему нельзя было заступиться за греков после заключенных с нами трактатов».
Последние слова письма Закревского относятся к заявлению, по повелению Государя сделанному Ипсиланти.
Вторгнувшись в Молдавию, Ипсиланти 27-го февраля (8 марта) послал письмо Императору Александру в Лайбах. Письмо это, если принять во внимание время, лица и отношения тогда существовавшие, было верхом безрассудства, фантазии и простодушия едва вероятного. Ипсиланти излагал на письме то, что хотел сказать Государю на словах в Петербурге;. Он говорил, что «возвышенные побуждения народов происходят от Бога и что, вследствие божеского вдохновения, греки восстали, чтобы низвергнуть четырехвековое иго». В конце письма автор умолял Императора принять участие в освобождении Греции.
Эта теория о божеском происхождение революции и простодушное сознание Ипсиланти, что она была делом тайного общества, ветви которого простирались на все места, где только жили греки, эта теория была представлена Императору в самый несчастный момент. В Испании и Португалии возмущение было в своем апогее, позади австрийской армии, которая шла в Неаполь. Восстание вспыхнуло в Пьемонте; в собрании царственных особ в Лайбахе распространился панический страх и наконец Император Александр подчинился влиянию Метерниха2. Он считал греческое Восстание также опасным для общего спокойствия, как и революционные последствия покушении на западе и потому повелел исключить из службы Ипсиланти, обявив ему, что Государь отнюдь не одобряет его намерений, что он никогда не должен надеяться на помощь России. В тоже время графу Витгенштейну повелено наблюдать строжайший нейтралитет на счет смятения в обоих княжествах и доведено чрез нашего посланника до сведения Порты, что политика России всегда будет чужда покушениям, нарушающими спокойствие какой-либо страны, и что Государь в своих сношениях с Портою ничего не желает, кроме постоянного и точного соблюдения трактата, существующего между обеими державами.
Такое заявлении нашего правительства отозвалось печальным образом для предприятия Идсиланти. Киселев писал Закревскому:
12-го апреля 1821 года. Тульчин.
«Обнародованное мнение правительства нашего много повредило предприятию; мало людей довольно сильных духом, чтобы противоборствовать препятствиям, которые могуществом представиться могут; кинжалы турецкие не устрашили их, но одно слово, Российким Государем провозглашенное, исторгнуло надежду и с нею пламенный энтузиазм многих. Надо здесь жить, чтобы знать в каком унижении находятся подданные турецкого правительства, и сколько так называемое возмущение греков законно. Мы судим, как люди частные; политика государств судит инаково и, может быть, для государства полезнее; но со всем тем участь единоверцев наших достойна сожаления и, как человек, я их искренно жалею».
Затянувшаяся борьба греков, неистовства турок и двусмысленная роль, в которую поставил себя в этом деле Император Александр, сочувствуя борцам за независимость и не решаясь помочь им. как мятежникам против законного правительства, давали повод лицам, не посвященным в тайны тогдашней дипломатии, ожидать с часу на час объявления войны, необходимой даже для ограждения чести России.
Закревский и Киселев сходились во взгляде на неизбежность войны; оба не одобряли нерешительности правительства. Киселев с напряженным вниманием наблюдал за тем, что делается в княжествах, куда турки ввели свои войска. В этих наблюдениях он имел ревностного и умного сотрудника — Сабанеева, который собирал сведения чрез лазутчиков и обо всем передавал в Тульчин, а Киселев сообщал эти сведения Закревскому. Вот что он писал ему:
4-го апреля 1821 года. Тульчин.
«Посылаю тебе, любезный Арсений Андреевич, две записки о делах греческих; худо им (грекам) после объявления Российского двора; все уныли духом; турки ободрились и кровополития, по-видимому, будет много.
Корпус Рудзевича в движении; Меншиков пишет, что в Неаполе все кончено, и что прогулкою все кончится для наших войск; я не так думаю».
5-го июня 1821 года. Тульчин.
«Кажется, что без штыков не обойтись. Турки снисхождение правительства принимают как последствие ослабления способов государства нашего и делают в отношении к нам много непозволительного. С варварами страх лишь силен; великодушие мало им известно».
16-го июня 1821 года Кишинев.
«Из рапорта моего усмотришь, любезный Арсений Андреевич, все, что здесь делается; турки с нами поступают как с подвластными им татарами. Поведение их с Строгоновым наиболее тому свидетельствует, я предложил строгие меры осторожности, потому что стыдно бы было дозволить варварам обеспокоить пределы великого и сильного государства; по всем известиям, варвары на все готовы, а особенно на грабительство. В письме моем князю Петру Михайловичу говорил о продовольствии войск, которое, в случае движения, затруднит нас до крайности. Скажи мне, что ты думаешь о настоящих обстоятельствах и что ожидать должно? Я лично не знаю на что согласиться: жениться и воевать не забавно, оставаться женихом в ожидании войны — тоже не весьма приятно».
Закревский с своей стороны писал Киселеву 29 июня 1821 года: «...Поведение турок так дерзко с христианами, что без войны трудно обойтись; да жаль, что очень мешкают, а головы несчастных летят; не знаю, вырвался ли оттуда барон Строгонов? его положение также не забавное. Продовольствие, если будет война, армии весьма затруднит и надо брать заблаговременно решительные меры. Это не Германия. Война, кажется, неизбежна, но какие именно войска, кроме вашей армии, будут назначены, еще неизвестно. Советую тебе жениться, и жену взять с собою, ибо в нынешнем году ничего нельзя более сделать, как занять Молдавию и Валахию и подкрепить сербов, снабдив их оружием и некоторою частью денег, без коих трудно им будет действовать решительно... Из всех генералов, какие у вас есть в армии, полезнее Сабанеева в нынешнем положении не будет. Ему известен край и нрав народов, во всех отношениях корыстолюбивых, и за чиновниками нашими надо порядочно присматривать. При первом вступлении в Молдавии и Валахии, надо вводить и гражданское управление, для чего заблаговременно нужно приготовить хороших чиновников. Турки поступают злодейски, а мы смотрим хладнокровно, тогда как необузданные толпы могут ворваться, хотя малыми частями, в наши пределы; тогда срам будет порядочный. Благодарю за присланные сведения по делам молдавским. Здесь по сие время еще ни на что не решились и не делают к войне никаких приготовлений, а потому на все ваши бумаги князь Волконский ничего не отвечает; да оне, между нами сказать, вполне еще не читаны. Теперь суди как хочешь! Вам также странно кажется, как и нам, что армия получает Высочайшие повеления от графа Нессельроде, а не от военного начальства, как должно содержать оную на границе при нынешних обстоятельствах. Ты предвидишь основательно, что, в случае войны с турками, не одна ваша армия будет действовать, а нарочито оная усилится и, следовательно, тебя не оставят начальником главного штаба, и хорошо сделаешь, что заблаговременно будешь просить дивизии. Ипсиланти не важно отличился, а прокламации его были важные, да пользы никакой».
1-е августа 1821 г.
Памятник А. Ипсиланти в Трапезунде.«Если будет война, то в нынешнем году ничего более нельзя занять, как Молдавии и Валахии, но к движению нужно приготовить палатки, провиант, снаряды и множество денег. Нынешняя кампания гораздо труднее нежели в прежние времена, ибо мы входили в земли, где нас принимали как избавителей и давали способы к продовольствию; теперь, кроме разорения, ничего не найдем, да и самых жителей, которые возвратятся в свои дома, должны будем кормить. Тебе сюда (в С.-Петербург) приезжать незачем и бесполезно. Твое мнение не может дать никакого перевеса войне, а когда будет война, тогда можешь свои мысли объявить главнокомандующему, если находишь оные полезными» [1-го августа 1821 г.] В этом же письме была приписка от Ермолова: «Соседственные вам происшествия занимают умы столицы. Многие думают, что выгодно избежать войны, и не видят чего избежать невозможно. Я со стороны немиролюбивых и даже наступательных. Еду через несколько дней в Грузию; вам желаю побед и славы, мне от вас продолжения прежней дружбы». В следующем письме (от 22-го августа 1821 г.) Закревский писал: «...Здесь по сие время в нерешимости, что делать, и если будет война, то не прежде, как в апреле месяце. Вот последние разговоры после полученных последних сведений от визиря; а что будет впредь по нашей нерешительности — Бог знает!... Тульчинские власти остаются в своей силе. Ермолов едет в конце этого месяца в Грузию и, следовательно, на Дунае главнокомандующим не будет. По секрету, 2-й пехотный корпус отправлен для усиления его (Ермолова) корпуса и выступил 15-го августа, он располагается в Воронежской и Тамбовской губерниях впредь до его востребования. На счет твой ничего не могу сказать. От князя П. М. добиться ничего не мог и советую теперь ничего не предпринимать. В свое время узнаю и тебя тотчас же уведомлю. Легко может быть, что войны совсем не будет, ибо есть большое желание остаться в мире, несмотря на то, что турки оскорбляют Русских и тем унижают наше величие перед прочими державами. Дай Бог, чтобы все шло к лучшему, а по порядку и деятельности, существующим ныне, ничего хорошего ожидать нельзя. Надо быть здесь, видеть и потом судить, чего Россия может ожидать. Вот любезный друг, как русский русскому говорить должен. Если зимою все будет тихо, не лишнее тебе сюда прехать, хотя на две недели, посмотреть на здешние происшествия».
В письме от 19-го ноября 1821 года Закревский пишет: «Поведение Турок столь нагло я дерзко, что месть должна их преследовать и нам, право, пора проснуться. Если теперь избавимся от войны, то через год ее никак избежать будем не в состоянии, и тогда будет труднее и тяжелее ее начинать...
Вскоре получатся, ежели уже не получены, ответы турецкого правительства на депеши, посланные нашим правительством. Каподистрия — молодец и знает, где должно употребить твердость и решительность».