А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Киселев и его время. Т. I. СПб., 1882. С. 60–80
[Орфография и пунктуация приведены к современной норме. Порядок примечаний в тексте и в электронном издании не совпадает — везде, где это возможно, примечания вынесены в квадратные скобки после той фразы, к которой они относятся. В основом это касается датировок цитируемых писем. — М. Ю.]
ГЛАВА III. 1819 год
Назначение Киселева начальником штаба 2-й армии; переписка по этому поводу Государя с графом Витгенштейном. — Переписка Киселева с Витгенштейном. — Письмо А. Ф. Орлова о расположении Государя к Киселеву. — Мысль Киселева о составлении истории войн России с Турциею. — Киселев в Черномории. — Предположения его об устройстве управления Черноморским войском. — Подозрение Киселева на счет вражды против него в главной квартире; предупреждение его Орловым и Закревским. — Письмо Рудзевича. — Киселев смотрит доверчиво на свое будущее; письмо его к кн. Волконскому. — Первое свидание Киселева с графом Витгенштейном. — Переписка Киселева с Закревским. — Удовольствие Государя; письма А. Ф. Орлова и князя Волконского. — Предположение Киселева об Одесском лицее и школах взаимного обучения.
В начале 1819 года, именно 22-го февраля, Киселев был назначен начальником штаба 2-ой армии, и тогда же ему было поручено прежде прибытия в главную квартиру заехать войско Черноморское и произвести разследование по доносу есаула Вареника о разных там злоупотреблениях.
Вслед за упомянутым приказом Государь писал Витгенштейну:
П. Х. Витгенштейн (портрет Д. Доу)«Граф Петр Христианович! По случаю открывшейся ваканции корпусного командира в 7-м корпусе, назначив командиром оного генерал-лейтенанта Рудзевича, избрал Я на место его в начальники главного штаба армии, вам вверенной, состоявшего при Мне генерал-майopa Киселева, известного весьма с хорошей стороны, и который несколько раз уже имел от Меня поручения по 2-ой армии и всегда с успехом исполнял оные; почему и не сомневаюсь, что вы сим выбором будете довольны, и что генерал — майор Киселев в точности оправдает оный. Пребываю всегда вам благосклонным. Александр.
Царское Село. 24 февраля 1819 года».
«Всемилостивейший Государь!
При отъезде моем из С.-Петербурга Вашему Императорскому Величеству угодно было позволить мне во всяком случай с чистосердечною откровенностью обращаться к Священной Особе Вашего Величества. Ныне является для меня случай, чтобы воспользоваться сим Всемилостивейшим Вашим отзывом. Будучи всегда готов жертвовать для Вашего Величества и жизьню, и всем, что имею на свете, смело могу сказать, что ycepдие мое к служба Вашей, Всемилостивейший Государь, не уступит никому из верных подданных Ваших и Вам единственно может быть приятен, кто своею честью дорожить умеет, иначе не заслуживал бы он внимания Вашего, а посему и не смею я скрыть от Вашего Императорского Величества, что назначение господина Киселева в начальники главного штаба 2-ой армии столь же чувствительно меня огорчает, сколь и оскорбительно для меня быть должно, не потому, чтобы генерал Киселев не заслуживал сего места, ибо я никак не могу сомневаться в его способностях, как скоро он есть собственный выбор Вашего Величества, но потому, что его назначение удостоверяет меня в совершенной потере как милости, так и доверенности Вашей, Всемилостивейший Государь. К сему заключение имею я следующие причины;
1) Ежели генерал-майор Киселев был назначен в начальники главного штаба 2-ой армии, без малейшего с моей стороны участия, между тем как Ваше Императорское Величество изволили приказать о моем мнении узнать о прежних назначаемых чиновниках главного штаба армии, то сие показывает, что Вы мне не доверяете выбор сего чиновника. 2) От сего назначения лишаюсь я тех подчиненных, о коих просил Вашего Императорского Величества, во-первых, генерал-лейтенанта Рудзевича, который в корпусные командиры назначен, и дежурного генерал-мaйopa Игнатьева, который несколькими годами в чине старше генерала Киселева. Уничтожить сие препятствие весьма легко, удалив Игнатьева от настоящей должности; но послужит ли сие для него наградою за понесенные труды в отличном исполнении его обязанности, для него, который в короткое время своего управления оказал столько способности и ревности, и которого 12-летнее служение при мне всегда оправдывало мою доверенность? и
3) Сие удаление чиновников и выбор в начальники главного штаба 2-ой армии генерала Киселева, который был прислан некоторые дела наследовать при прежнем главнокомандующем, подадут, конечно, мысль не только армии, но и всему свету, что он ныне здесь находиться будет уже не для временного, но для постоянного надзора.—Я уверен, что сия мысль совершенно несправедлива, но свет и общество произносят суждение свое по одной только наружности, по которой оно может казаться вероятным, и армия, потеряв внутреннее уважение, не может иметь уже и должного доверия к своему главнокомандующему; но наружное же одно уважение без внутреннего слабо и ничтожно.
Из сего краткого объяснения Ваше Императорское Величество изволите усмотреть, в каких я нахожусь ныне обстоятельствах, и что не остается мне теперь более ничего делать, как всеподданнейше просить одной милости Вашего Императорского Величества уволить меня от командования армиею, ибо без совершенной доверенности Монаршей не могу я нести сие звание. Есмь с достодолжным благоговением, Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества,
верноподданный граф Витгенштейн.
М. Тульчин, марта 16 дня 1819 года».
Приведенное письмо буквально списано с подлинника, писанного рукою Витгенштейна. Ответом на него был следующий рескрипт Государя.
«Граф Петр Христианович! Письмо ваше от 16-го марта получил Я с крайним удивлением. Никогда и в помышлении Моем не было причинить вам малейшее огорчение, назначением во 2-ю армию начальника главного штаба, равномерно нет в оном ни малешего недостатка Моей к вам доверенности, ибо всегда Я сам предоставлял себе назначение начальников главного штаба, как в армиях, так и в корпусах. Генерал-маюр Киселев назначен Мною в сие звание, по личной Моей уверенности, что он совершенно оправдает и Мою, и вашу к нему доверенность. По нахождению его долгое время при Мне ему совершенно известен порядок службы и устройство войск, которые Я требую.— Я смело отвечаю, что лучшего вам помощника по сей части быть не может; равномерно отвечаю, что и публика по сему случаю никакого фальшивого суждения насчет Моей к вам доверенности выводить не может; разве одни легкомысленные умы, желающие расстраивать ход дел, могут с умыслом стараться изображать сие назначение в превратном толке. Генерал-лейтенанту Рудзевичу ни малейшего оскорбления Я не причинил, но, вверив ему в первый раз корпус, дал явное доказательство, перед целою apмиеюo, Моего yвaжeния к его службе и заслугам.— Касательно генерал-майорa Игнатьева, то старшинство его есть предмет черезчур маловажный, дабы я мог останавливаться оным в назначении полезных чинов по армии; не первый есть пример, что начальники главного штаба моложе чинами прочих чиновников, окружающих главнокомандующего.— При Его Высочестве Цесаревиче начальник штаба по польской армии генерал-майор Томенский, а генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант Гауке.— Вам предоставляю оставить при себе генерал-Майорa Игнатьева в настоящем звании или представить его к другому назначению.— Остается Мне заметить вам на счет предположения вашего, что генерал-майор Киселев назначен Мною, дабы иметь во второй армии надсмотрщика,— сие несходно ни с Моими правилами, ни с Моими понятиями, кои довольно Мною ясно доказаны, в долгое продолжете времени, чтобы не быть известными всем.— По всему вышеписанному Я удостоверяюсь, что прошение ваше об увольнении вас от командования. 2-ю армиею, вы сами признаете несходным ни с обстоятельствами, ни с тою ревностью к службе отечеству, которую Я привык в вас находить.— Будьте покойны на счет Моей доверенности к вам, без оной и пяти минут Я сам не оставил бы вас главнокомандующим одною из Моих армий. Пребываю насегда вам благосклонным.
Александр
С.-Петербург 30-го марта 1819 года».
А. Ф. Орлов (Портрет П. Соколова)Тогда же, передавая донос еврея Гильковича, касавшейся следствия над Жуковским, графу Витгенштейну, Государь писал ему: «Поручая все сие строжайшему рассмотрению вашему, Я совершенно уверен, что дело сие вы обнаружите в настоящем его виде, беспристрастнейшим исследованием. — Вы смело можете употребить для сего начальника главного штаба вверенной вам армии, известного по своим честнейшим и нелицеприятным правилам. Еще раз повторяю, что вы, без всякого сомнения, найдёте в нем хорошего помощника и будете им довольны, лишь бы сначала вы его ободрили вашею доверенностию».[Рескрипт гр. Витгенштейну от 31 марта 1819 г]
В то время, когда происходила эта переписка Витгенштейн и Киселев обменялись также письмами. Витгенштейн после получения последнего рескрипта Государя успокоился. Киселев отправился Из С.-Петербурга сперва в Черноморию в половине марта. Тотчас после отъезда Павла Дмитриевича из С.-Петербурга, А. Ф. Орлов писал ему [по французски]
«16 марта 1819 года, С.-Петербург:
Я пишу тебе, любезный друг, только несколько слов: потеря тебя мне делается чувствительнее каждый день; один, без друга, со всеми заботами с полком в полном распадении, со всем шумом и сплетнями двора — не знаю, как я справлюсь. — Чем больше живешь в свете, тем более узнаешь — как трудно ему доверяться; в этом бурном море, в которое нас бросило обоих, мы служим целию для зависти и сплетен, но наша дружба не изменилась ни на одну минуту, и ничто не могло нас ввести в заблуждение. Наша связь только укрепилась любовью к добру, которою мы одушевлены оба. — Дай Бог, чтобы успехи соответствовали нашему желанно. На другой день после твоего отъезда, Государь говорил о тебе; я сказал, сколько ты тронут последним с Ним свиданием и как ты Ему признателен. — Он мне ответил, что твоя правдивость и откровенность редки в наше время, и что Он по всем твоим поступкам узнал тебя и стал уважать, но этот наш разговор был прерван обычными посетителями. — Князь Петр (Волконский) был недоволен, что ты не был у него вечером пред отъездом; он ожидал тебя до 11-ти часов, ему нужно было с тобою переговорить. Когда покончишь ты с своею ветренностью?»
Перед отъездом из С.-Петербурга после прощального представления у Государя, Киселев был так взволнован, что уехал, забыв проститься с князем Волконским, как это он сам объясняет в приведенном ниже письме к последнему.
Задержанный распутицею в Москве до половины апреля, Киселев в это время не оставался совершенно бездеятельным; его занимала мысль о составлении истории войн наших с Турциею. — Мысль эта, кажется, зародилась у него прежде назначения начальником штаба 2-й армии, и выполнение оной теперь он считал даже своею обязанностию. 6-го апреля он писал Закревскому:
«...Не забудь о присылке ко мне бумаг графа Каменского, и притом не скупись и поручи мне все, что можешь поручить; здесь нашел я столько материалов и столько забытыми, что мысль моя еще более утвердилась, и что я уже полагаю непозволительным оставить предприятие; — основать же хочу будущие труды на пробе, сделанной из твоих бумаг, которые я полагаю весьма полными для описания военных действий графа Каменского; в особенности не пожалей доклады его и что можно из переписки. — Коль скоро увижу возможность преднамерение мое исполнить, то отнесусь формально к Волконскому.
...Жаль мне, что отезжая, не знал я ни слова о положении тульчинских дел моих. — Готовлюсь ко многому, и потому сильно вооружаюсь, но единственно оборонительным образом: на наступающего Бог!...»
В конце апреля, Киселев был уже в Черномории. Поводом к командировке его туда был, как сказано выше, донос есаула Вареника.
В 1816 году Вареник был сужден и приговорен к двухмесячному аресту за разрешение одному казаку своей команды поставить за себя на службу другого по найму. Недовольный приговором войскового суда, он, 22-го ноября 1813 года, отправил князю Волконскому донос (по выражению его «Словарь деяниям В Черноморском войске»), сущность которого изложил в особо поданном прошении на Высочайшее Имя. Донос этот, направленный главным образом на злоупотребления властью тогдашним войсковым атаманом подполковником Матвеевым, войсковою канцеляриею и командирами полков, обнимал их деятельность по всем отраслям войскового управления.— В заключение доноса Вареник говорил, что, кроме указанного, на месте, если будет командировано для расследования особо доверенное лицо, можно будет открыть и указать еще многое другое.
По прибытии в Екатеринодар, Киселев узнал, что в марте месяце, как раз перед его приездом, Вареник скончался1, и убедясь, что этим случаем пресеклись главные способы к раскрытию злоупотреблений и подтверждению доноса доказательствами, был вынужден ограничиться лишь объяснениями войскового атамана, который, конечно, опроверг все взводимые на него лично обвинения.
О добытых следствием результатах Киселев, между прочим, доносил [Начальнику главного штаба князю Волконскому рапортом от 2-го мая 1818 г. За № 19.]: «по всем сведениям, мною полученным, доноситель Вареник не заслуживаем лично, по его нравственности, ни малейшего уважения.— Показания его бездоказательны и никем подтверждены не были, ибо в день моего в Екатеринодар презда атаман Матвееев обявил приказом, что все те, которые имеют на него жалобы, либо доказательства по доносу эсаула Вареника, могут обратиться с оными ко мне. Но во все время пребывания моего при войске жалоб, относящихся лично к атаману, либо подкрипления доносу я не имел.— И как по сему, так и по общему об атамане свидетельствованию действия его похвальны и заслуживают справедливого одобрения».
Но вместе с тем Киселев все же нашел, что в войске существуют «с должным порядком службы несогласные обычаи, которые временем утвердились; существуют от того, что положительных правил с учреждения войска изложно не было, и что беспрерывное военное черноморских казаков состояние к тому служило поводом. — Впрочем, все исполнялось по повелениям или с ведома гг. херсонских военных губернаторов. Войсковая же канцелерия, от них непосредственно зависящая, с весьма ограниченною властью, хотя обвиниться в беззакониях не может, но медлительность хода дел и некоторые без внимания оставленные ею просьбы долгом поставил включить в замечания мои об отступлениях от долженствующего быть по войсковому управлению порядка, которые представил на уважение херсонского военного губернатора 2. Так доносил Киселев князю Волконскому; представляя вместе с тем составленное им Обозрение войска черноморского он просил «если начальник главного штаба найдет полезным, довести оное до сведения Государя». В представленном Обозрении, между прочим, он предполагал полезным:
Об.-офицер л.-гв. Черноморской казачьей сотни, 1819 г.
а) Умножить народонаселение войска переселением еще 25-ти тысяч малороссийских казаков.
б) Составить проект законоположения по военной, гражданской и хозяйственным частям. в) Для отвращения злоупотреблений сформирование полков учредить следующим образом: каждый курень определить на укомплектование трех полков (одного пешего и двух конных), дабы из каждаго куреня (селения) одна треть казаков была на служба, а две трети при сельских занятиях. — По возвращении казаков с кордонной очереди в дома свои, полковым командирам власти над ними более не сохранять, а подчинить их непосредственно гражданскому управлению и куренному атаману, — так чтобы каждый казак имел во время годовой службы командиров, ему назначенных, а во время домашнего пребывания начальников обществами избранных: — для того же, чтобы прекратить уклонения от службы казаков, произведенных в офицеры, которые продолжали пользоваться всем без исключения, назначить срок военного служения, дабы всем равномерно можно было по справедливости пользоваться выгодами хозяйственными, основываясь на том, что казаки и чиновники, быв одного сословия, должны иметь равные к оному обязанности или не иметь равных выгод.
г) Прибавить к войсковому правлению избранных куренями депутатов, которые должны заседать в войсковой канцелярии, взамен депутатов, избираемых исключительно чиновниками. Просьба Киселева была уважена князем Волконским, и Государь повелеть: составленное Киселевым Обозрение войска Черноморского внести в Комитет Министров на рассмотрение и спросить мнение Ермолова3 о предположены подчинить Черноморское войско командиру отдельного Грузинского корпуса, а земли, принадлежащия войску, вместе С частью Таврической губернии, лежащею между землею Донских казаков и Кавказскою губерниею, причислить к сей последней.
В частном письме [В мае 1819 года.] к князю Волконскому, Киселев писал: «злоупотребления, которые я здесь нашел, сносны, но казаки несколько терпят от чиновников». В бумагах Киселева сохранилось письмо А. И. Чернышева (впоследствии князя), писанное из Черкаска от 6-го июля 1819 года, где он находился для исследования положения Донских казаков. Из письма этого видно, что Киселев еще из Екатеринодара сообщал Чернышеву подробности о положении Черноморского войска и мысли о будущем его устройстве. Чернышев в своем ответе писал, между прочим, о положении Донского войска: — «Самовластие ничем неограниченное, действующее по видам самолюбия и корысти, и общее стремление чинов к возвышеннию и обогащению себя насчет простых казаков есть пружина, движущая семи поступками тех, от кого зависит благосостояние храбрых донцев; прибавьте к сему закоренелые предрассудки, привычку к старине и упорство, сродное обветшалой мудрости — и вы будете иметь некоторое понятие о лицах, с коими должен я трудиться».
Ермолов в ответе, не отрицая пользы подчинения черноморского войска Кавказскому начальству, указывал на то, что он предвидит вследствие такого присоединения затруднения для начальника Кавказской линии. — «Ответственность, писал он, за беспорядки черноморцев я почту самою тягостною, ибо знаю, насколько сильны и небезопасны соседние им народы, и то, что только равный воинственный дух и неусыпная бдительность со стороны Чернонорцев может внушить к ним уважение этих соседей; а между тем, строгое соблюдение порядка и безусловное повиновение, столь необходимое в сих случаях, не всегда бывают отличительными свойствами казаков, и что воинственный дух черноморцев настолько упал, что, не будучи охраняемы батальонами пехоты с орудиями артиллерии, они не противустанут горским народам».
Вслед за сим последовало Высочайшее повелиние о передаче войска Черноморского и земель, ему принадлежащих, в ведение начальника отдельного Грузинского корпуса [Указ Правительствующему Сенату 11-го апреля 1819 года]
Может быть, подозрения его были справедливы при доверчивом и вспыльчивом характере Витгенштейна.
Если вражда действовала скрытно, то с другой стороны на стороже стояли друзья Павла Дмитриевича, которые всегда готовы были предупредить его о грозивших ему опасностях и отклонить их, если возможно, самим делом, а главное советами.
Первое известие о неудовольствии Витгенштейна Павел Дмитриевич получил от А. Ф Орлова, который писал ему из Петербурга [по-французски]:
«8-го апреля, 1819 года.
....Не могу умолчать, что по особому случаю я узнал, что есть письма из Тульчина от Витгенштейна (Пестель), в которых говорится, что главнокомандующий обижен твоим назначением и что написал сюда очень сильное письмо; я всячески старался узнать в чем дело, но все молчат. Я думал, что известие несправедливо; я удвоил мои старания и узнал, что послан ответ, также очень сильный, но совершенно в твою пользу; в этом письме выражено полное доверие к тебе — и отвечают совершенно за тебя. По дружбе моей к тебе, я не мог от тебя скрыть этого обстоятельства, и чтобы ты взял свои миры вперед; затруднения большие, но ты их победишь, будь осторожен с твоим характером; действуй, но не теряйся в мелочах; это тебе советует друг, который никогда не изменится; пиши ко мне как к брату; действуй, я буду здесь стоять на стороже, и поверь мне, не буду дремать».
«27 мая 1819 года.
Я писал к тебе, любезный друг, чтобы предупредить тебя о всем, что тебя ожидает в главной квартире, — но не знаю, что сделалось с моим письмом, адресованным в Москву, где, вероятно, оно тебя уже не застало. — Я очень беспокоюсь о твоем положении, ты не на розах, но, ради Бога, терпи и исполняй свой долг, не останавливаясь ни пред чем; следуй только твоему сердцу и совести; будь осторожен с твоим характером и, главное, не теряй терпения; рано или поздно узнают тебя и выкажут тебе уважение. — В свободную минуту напиши мне подробно обо всем, чтобы при случай я мог оказать тебе услугу».
А. А. Закревский, 1810-ые годы.Закревский писал Киселеву [От 1-го мая 1819 года из С.-Петербурга] Из Тульчина получили ответ на известные тебе бумаги, не слишком-то для тебя приятный 4. Почему умоляю тебя умерить свой нрав и как можно лучше подделаться к главнокомандующему, без чего будет у вас война ужасная. Ты увидишь из посланных к тебе бумаг, что тебя поддержали славно. — Следовательно, все теперь от тебя зависит, и доброе и дурное. — Ты умен, можешь ко всем подладиться... Тебе правило это с излишеством известно. В свободное время исправлю еще свой молдавский журнал и тогда тебе доставлю со всеми сведениями каие имею; на это надо время, чтобы разобрать старые бумаги. Намерение твое славное, и по окончании сего плана ты многих заставишь быть благодарными за свой труд. Здесь 5 тебе хорошо, желаю, чтобы сие и продолжалось. А в Тульчине старайся непременно поладить. Сталь (интендант вместо Жуковского) главнокомандующего в рапорте важно обработал. Не забудь выбрать в дежурные генералы знающего дело молодца, а без того не дадут тебе ни минуту покою. Мне кажется, в нынешнее междуцарствие в вашей армии дела потеряют настоящий ход, который должно тотчас исправить....»
В следующем затем письме от 22-го мая Закревский пишет: «Письмо твое, любезный Павел Дмитриевич, от 14-го мая из Тирасполя исправно получил. С нетерпением ожидаю писем из Тульчина. Оттуда разные сюда доходят слухи, а потому и желаю знать, как с тобою обойдутся. Повторяю тебе мою просьбу обворожить своего начальника, и покажи ему особенное свое к нему уважение, а без того не достигнешь нужной для службы доверенности, без которой дела у вас пойдут навыворот.
Мошенников удали отличным манером из главной квартиры; это также будет небесполезно... Пиши ко мне чаще, и обо всем, но только с верными оказиями, а не почтою; я одинаковым манером буду исполнять твои желания. Прощай, будь здоров, весел, терпевлив и помни душевно тебя любящего А. Закревского».
Такие советы давались Киселеву Из С.-Петербурга; а вот что ему писал Рудзевич, на место которого он был назначен:
«16 марта 1819 года.
Поздравляю от души, как вас, любезный Павел Дмитриевич, так и себя с новой для нас сей переменой. Любя и почитая вас много, одно желание мое и есть — видеть вас на новом вашем посту счастливее нежели я был. Желаю также вам душевно и того, чтобы вы избегнули всех тех неприятностей, каке иногда бывают неразлучны с званием сим, и были покойны душой. Я знал хорошо и видел даже на опыте, как я неоднократно подвергал себя гневу монаршему, но, не чувствуя себя виновным, переносил всегда хладнокровно, хотя и болело сердце мое. С вами кажется ожидать сего не должно; но совет дружеский вам — узнать наперед людей, с коими бы вы могли быть откровенны и тогда показать к ним доверие ваше....» После сетований о том, что он лично много перенес от врагов, Рудзевич прибавляет: «теперь скажу вам, что перемена сия большую тревогу произвела в главной квартире. Не описываю об оной, приедете и сами все узнаете».
Сам Киселев, несмотря на опасения своих друзей, смотрел доврчиво на будущее, сознавая в себе правоту своего дела и достаточный запас нравственных сил. Он еще с дороги в мае месяце писал князю Волконскому: «Обещают мне много хлопот и по разным частям. Я их предвидел и повиновался воле Государя, не только из честолюбия, но дабы заслужить милость Его и показать ее, кому не нравится, что прямым усердием можно принести пользу и быть достойным особенного царского воззрения. Последнее мое свидание с Государем удвоило, если можно, мою признательность и душевное почтение к качествам Его сердца. Выйдя от Государя, я имел глупость не быть у вас, о чем вспомнил через нисколько часов, на большой московской дороги. Вы не можете сомневаться в моих чувствах и преданности к вам, и хотя я в наружных изъявлениях неловок, но не менее того дружбы вашей достоин».
Надежды Павла Дмитриевича вполне оправдались; вот как он сам описывал первое свое свидание с графом Витгенштейном в письме К Закревскому от 17-го мая 1819 года:
«…искренно благодарю тебя за письмо от 1-го мая, которое получил в Тульчине в день моего приезда, т.-е. 16-го числа. — В тот же день утром отправился к главнокомандующему и ожидал, как и долженствовало быть, бурного или по малой мере сурового приема. И вообрази мое удивление — видел человека, который с первого слова изъяснил сделанное ему неудовольствие, недовение к нему и сожаление о всем том, что он вынужден был писать против назначения моего, прибавив к тому, что отзыв всей армии и пр. и пр. на мой счет столь меня с ним хорошо познакомили, что одно только Государево предупреждение нужно было для соделания совершенно приятною всю воспоследовавшую перемену, но что внезапность назначения ему оскорбительна, ибо полагает, что потерял тем доверие Его Величества. — Вот смысл его разговора, и я признаюсь, что откровенность его и потом простое и приятное обхождение, которое в два нынешние дни не переставал со мною иметь, возбудили признательность мою и надежду обратить милость Государя к пользе службы Его. Не знаю, что будет вперед, но если судьба продолжит нисколько уже счастливое начало, то благородство души его и характера со мною в том раскаиваться не будут; не только о делах армии говорил со мною откровенно, но даже о своем положении и намерениях... Он осенью собирается в Петербург, где объяснить все свои неудовольстия и потом, как примут.... Вот, любезный друг, что сказать тебе могу о настоящих обстоятельствах моих, которые менее дурны для меня, чем я предполагал. Прими благодарность за дружеские советы твои; я знаю их искренность и умею ценить; стараюсь, сколько могу, улыбаться всем, но признаюсь, что иногда смешно, а иногда скучно маскарадное характера моего положение; однакож пылкость хладеет с годами, и я надеюсь приобресть для света нужные качества».
Закревский на это письмо отвечал 2-го июня следующее: «Рад душевно, что ты ладишь с главнокомандующим. Это необходимо и для твоего спокойствия, и для спокойствия тех, кто тебя любит. Князь Волконский велел тебе сказать, чтобы как можно вежливее обходился с графом, чтобы все подчиненные могли брать с тебя пример. Опять надокучаю тебе: умерь свой нрав... Право, все пойдет хорошо; но в доверенность главнокомандующего надо вкрасться непременно, в чем, я полагаю, наверное успеешь. Доброта твоего графа всем известна. Здесь говорят, что Пестель адютант его, все из него делает; — возьми свои меры. Государь о нем мнения не переменял и не переменит. Он его хорошо, кажется, знает. При осмотре войск вместе с графом ему ни в чем не манкируй и покажи пред всеми свою подчиненность, чем переменишь мнение о тебе в армии имеющееся».— Далее, сообщая свои замечания и наставления о разных начальствующих во 2-й армии лицах, он говорит: «за что ты не любишь Сабанеева; он пречестный человек, но скуп всегда был. Признаюсь тебе, служба потеряет в нем усердного и хорошего генерала в военное время. Посмотри хорошенько список и увидишь, что и Сабанеевых у нас немного. Стыдно будет ему оставить службу. Я пред отъездом предупреждал тебя, что дежурство найдешь в жалком состоянии; ничего не жалей и старайся привести в надлежащее устройство. Людей бери с разбором. Дислокацию сделавши, всегда представляйте на утверждение... форму, к кому как писать, посылаю, но в многих случаях непременно употребляй.... „по воле главнокомандующего" — это необходимо для пользы службы. Не боюсь твоих длинных писем; они мне приносят удовольствие беседовать с тобою; пиши обо всем, всегда с удовольствием буду исполнять твои желания, найду всегда свободное время.— Всего разом поправить нельзя, но ты начни с запущенных частей и понемножку все приведешь в порядок. Усердных поощряй, а ленивых брани порядочно и никакой вины не спускай.— Прощай, пиши чаще, только с верными оказиями; а по почте писем не пиши».
В письме от 10-го июня из Каменца-Подольского Киселев писал Закревскому:
«Я тебе писал о начале моем, а теперь повторяю и если можно прибавить еще, что ежедневно я более доволен и признателен графу за доверие, которое во всех случаях без изъян не перестает оказывать мне. Я объезжаю с ним в его коляске полки, в лагерях находящееся, и на всяком шагу имею причины убеждаться более и более в его благосклонности; все дела чрез меня ход имеют, и тут с душевным удовольствием замечаю, что таковой ход исполняется без принуждения и по сродной только графу откровенности; все его мысли стремятся к добру и одушевляющие его качества во всех отношениях заслуживают почтеше. Приятнейшего начальника иметь не можно, и если судьбою осужден буду служить под влиянием другого, то несомненно и в полной мере почувствую потерю. Месяца еще нет, что я здесь, и ты меня видишь исполненным чистосердечного уважения к главнокомандующему моему; но не удивляйся. Беспрерывно быв с ним и с семейством его, я посреди их узнал только блаженство, каким пользуется и во всех отношениях человек с душою доброю и правилами честности. Смело скажу, что если во время служения имел он какие-либо неудовольствия, то все отнести должно к добродушию его и к злоумышленным окружающим; теперь я таковых не замечаю; время, может быть, откроет, чего открыть бы не желал. — В конце сентября граф проситься будет в Петербург для отдачи детей в лицей или пансион, а потом, как уже к тебе писал, намеревается проситься в отпуск к водам; но здесь от вас все зависать будет, и если вспомнят действительные его услуги 1812 года, то я не сомневаюсь, что служить под его начальством буду, и уверяю тебя, что благовидности и усердия к пользе службы в другом, кто бы нибыл, более не найдете; не осуждай меня предубеждением: открытый нрав графа дает способы легко познать его и потом душевно почитать.... По советам вашим действую сколько могу; иногда однако жъ порывы сердца увлекают осторожность, но ежедневно стараюсь исправляться в откровенности и быть хотя похожим на товарища твоего князя Меншикова.
Дела Жуковского и прочих в запутанности ужасной, и пожалуй продолжаться будут вечно, ибо в Брацлаве, Литтине и других местечках продаются доносы, как яблоки, что всем здесь известно; впрочем от мнения своего не отступлю и черное белым не признаю. На место Сталя, скоро отходящего, вы должны назначить, потому что здешние все чумны. Сабанеев два года хвалил Байкова, и только по назначении его в другой корпус представил о предании его суду за непомерные побои, за растрату солдатских денег и за беспокойный и сварливый нрав и проч. Граф возвратил к Сабанееву его представлеше и приказал ему же строго все исследовать и с своим мнением представить, что опять не понравится „лимону"6, который принял за систему сваливать все на ближнего. Он человек, конечно, честный, но эгоист отличный. И в том верь мне. Сделай мне дружбу без изворотов: пиши мнение твое, как вообще на счет наших приказов, так и бумаг несколько важных, с которыми я сам вожусь. Самолюбие мое клонится к пользе и потому правду слышать готов...
Засвидетельствуй мое почтение князю П. М. и благодарность за участие, которое во мне принимает; скажи, что советов его не забываю и по возможности не забуду; сверх того, уверь его, что приму наистрожайшие и всегда с одинакою признательностью и как верный залог дружеского расположения его.
Заводить ли нам для полков ланкастерские школы? — Государь мне не весьма ясно на то отвечал, и я остался в недоразумении; а заняться устроением сих школ мы готовы и рады показать усердие. В бытность мою в Херсоне осмотрю сиротское отделение и извещу о состоянии его.
Не забудь, что я запрягся как лошадь, и что отрада моя состоит в воспоминании приятелей моих; 1-ое число месяцев не забывай, в чем полагаюсь на твою дружбу. Прощай, Киселев».
Закревский на это письмо отвечал 30-го июня следующее: «Радуюсь душевно, что ты доволен своим главнокомандующим; теперь от тебя зависит, чтобы сие продолжалось. Он человек мягкий и добрый; следовательно, хорошею и не пылкою манерою можешь все из него сделать. Самое затруднительное — преодолено. Все дела по армии мимо тебя не идут. Вот и должен быть порядок, а всякое упущение по службе должно падать уже на тебя. По прибыли графа сюда (в Петербург), верно, ни в чем ему не откажут, если будет о чем-либо просить: тогда восстановится по-прежнему мировая». Первые шаги Киселева на новом его поприще и в особенности отношения его к главнокомандующему интересовали не только его друзей, но и самого Государя. А. Ф. Орлов писал Киселеву: «Стрельна, 31-го июля 1819 года.
Здесь очень довольны тем способом, которым ты пустил в ход машину; это я слышал от князя Петра и от самого Государя. Он восхищался честным обращением с тобою главнокомандующего, и, что для тебя очень лестно, Он прибавил: „Я был уверен, что он его полюбит, когда его узнает"... Вот почти все, что я имел сказать тебе, любезный друг; будем слушаться только своего сердца и усердия; будем исполнять наш долг, и главное верить, что истинная награда в нашей собственной совести и уважении честных людей. Прощай».
Одесса, ул.Дерибасовская, 16,одно из старых зданий лицея.
Я начинаю с самого интересного: Государь в день своего отъезда призвал меня с обыкновенного благосклонностью, спросил меня, имею известия от тебя; я разсказал ему о полученном от тебя письме, прибавив о том, что ты говорил на счет графа. Его Величество мне сказал: уверь Киселева, что прием, который ему сделают, будет достоин Моего уважения, его честности, услуг им оказанных, и того, как Я его ценю. Выразившись так милостиво о тебе, Он уехал»7.
Почти в тоже время князь Волконский писал из Варшавы (от 20-го октября 1819 года) Киселеву: «Я несказанно рад, узнав по переписки вашей с Закревским, что вы живете в ладу с графом Витгенштейном, в чем я с самаго начала не сомневался, зная его за отличного, честнейшего и благороднейшего человека, с коим весьма приятно служить и иметь дело. С вашим же умом вы нигде не найдете затруднии, и вам остается только стараться навсегда удержать это положение, что совершенно от одного вас зависит. Прошу по дружбе не забывать некоторых советов, мною вам данных».
На обратном пути из Черномории, при проезде чрез Одессу, Киселев обратил внимание на положение тамошнего лицея, которому грозило расстройство вследствие интриг законоучителя архимандрита и других преподавателей против аббата Николя, который основал и вел все заведение.
В лицее или, лучше сказать, у аббата Николя воспитывались тогда два сына кн. Волконского, и туда же думал Павел Дмитриевич поместить своего младшего брата. Киселев писал [В мае 1819 г. из Одессы] об этом кн. Волконскому и просил принять теплое участие в деле поддержания лицея.
По его мнению для этого следовало бы на место архимандрита поместить священника, на которого возложить преподавание Закона Божия без влияния на прочие предметы; подчинить лицей, по примеру царскосельского, непосредственно министру просвещения; поместить в совет Сабанеева или Инзова; предоставить совету избрание профессоров; наконец, Киселев предлагал принять на себя самый строгий надзор над лицеем. Князь Волконский отвечал Киселеву из Варшавы [2-го октября 1819 г.]: «Письмо ваше об институте в Одессе я читал Его Величеству; но, к сожалению, мало вижу успеха и боюсь весьма, чтобы оный нерушился от интриг, обращенных против аббата, который, кажется, хочет удалиться; а без него мудрено, чтоб он удержался. Вражда, существующая между аббатом и обучающими должна уже, полагаю, делать много вреда и иметь худое влияние над учениками. Касательно предлагаемаго вами заведения взаимного обучения, нет сомнения, что оно весьма бы полезно было, — но теперь не могу вам еще разрешить, потому что пред отъездом министр просвещения требовал, по Высочайшему повелению, сведения о всех таковых заведениях по военной части, неизвестно еще для чего, почему и советую повременить немного, не останавливая, однако, тех которые заведены».