А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Киселев и его время. Т. I. СПб., 1882. С. 20–59
[Орфография и пунктуация приведены к современной норме. Порядок примечаний в тексте и в электронном издании не совпадает — везде, где это возможно, примечания вынесены в квадратные скобки после той фразы, к которой они относятся. В основом это касается датировок цитируемых писем. — М. Ю.]
Глава II. 1815–1818 гг.
Возвращение Императора Александра в С.-Петербург. — Служебная обстановка Киселева. — Направление его деятельности. — Письмо к нему Сталя и Рудзевича. — Возвращение Киселева в С.-Петербург; разговор его с Государем. — Отзыв самого Киселева об исполнении им возложенных на него поручений. — Поездка Киселева с Государем в Варшаву. — Мнение Закревского об отношении Поляков к Русским. — Беспорядки во 2-й армии. — Главный Интендант Жуковский.— Рескрипт Беннигсену и его письмо к Государю. — Командирование Киселева в 2-ю армию; поручения, на него возложенные. — Новый рескрипт Беннигсену.— Способ исполнения Киселевым возложеннных на него поручений. — Мнения его о Жуковском и Беннигсене. — Письма Закревского, Меньшикова и А. Орлова. — Письма Беннигсена Государю о Киселеве. — Отчет Киселева о его действиях во 2-й армии. — Огорчение Киселева; письмо к нему Дениса Давыдова. — Предположения Киселева об учреждении при пехотных корпусах военных училищ и кадетских рот, о раздаче казенных земель в Крыму, об устройстве иностранных поселенцев в южном крае. — Новая командировка во 2-ю apмию. — Письмо Закревского о речи Государя в Варшаве; ответ Киселева. — Заботы Киселева о приготовлении apмии к смотру; успех смотра; письмо к Закревскому.— Командировка Киселева на встречу Прусского короля. — Журнал этой поездки. — Пребывание Прусского короля в Москве и С.-Петербурге.
В ночи на 2-е (14) декабря 1815 года Император Александр возвратился в Петербург; но второе возвращение отличалось от первого заметною переменою в его характере. «Александр, недовольный всем, что окружало его, более и более удалялся от людей, более и более не доверял им. Обычная безмятежность его характера уступила место нервным порывам. Он сделался несравненно более взыскательным в отношении к военной дисциплине...» 1
Военное управление было преобразовано, причем хозяйственная часть была оставлена в ведении военного министра, которым был назначен 2 П. П. Коновницын, а самый близкий к Государю человек, с малолетства при нем неотлучный, князь П. М. Волконский, в звании начальника главнаго штаба, стал распоряжаться прочими делами прежнего военного министерства. Тогда же дежурным генералом назначен был генерал-адютант А. А. Закревский человек весьма близкий к Киселеву: они были на «ты» и вели непрерывную переписку самаго задушевного содержания. В таких же отношениях с Киселевым был князь А. С. Меншиков — правитель дел при князе Волконском, и А. Ф. Орлов, которого уже и тогда Император Александр отличал и приблизил к себе. Кроме того, со времени назначения своего флигель-адюталтом, Киселев сблизился с князем П. М. Волконским.
Все эти лица разных характеров имели одно общее: честность и желание принести пользу государству.
Такая обстановка способствовала тому, что все представления Киселева получали ход, а это, в известной степени, развивало в нем пытливость, с которою он, в последующую службу, всматривался во все, что встречалось ему замечательного; эта пытливость поддерживалась в нем уверенностью, что результаты его исследований не пропадут даром, а принесут пользу, как делу, так и лично ему.
М. Иванов. Вид крепости Бендеры. 1790-ые.При этом должно сказать, что он весьма легко изучал разнородные предметы, затем обыкновенно составлял предположения о необходимых изменениях или преобразованиях; каждое исполненное им поручение, кроме должной отчетности, сопровождалось рядом докладных записок. Рассчитывая на близость к Государю Киселева, поощряемые его внимательностью, обращались к нему с представлениями люди самых разнообразных положений.
Киселев из Берлина приехал сначала в Тульчин где была главная квартира 2-й армии, под начальством Беннигсена; оттуда он поехал в Хотин, Кишинев, Измаил, Аккерман и Бендеры; затем в Крым и возвратился в конце апреля 1816 г. в С.-Петербург. Сохранилась часть путевых записок Киселева, которые он вел о поездке его по Бессарабии. Они интересны, выказывая и наблюдательность автора, обращавшего внимание на многие существенные предметы администрации, и тогдашнее положение Бессарабии.
Во время объезда южных губерний, Киселев, между прочим, осматривал караулы в Севастополе и прочих крепостях, содержимые для надзора за арестантами. Прибыв в Севастополь и убедившись на месте в возможности уменьшит число часовых, Киселев сделал по этому должное распоряжение; но обезжая другие крепости, он нашел, что в них нельзя убавить число конвойных для присмотра на работах за арестантами, пока не последует распоряжения относительно буйных и решительных преступников, для наблюдения за которыми наряжаются для двух, а часто и за каждым, по одному солдату, обязанному в течение целого дня в амуниции и с ружьем следовать за арестантом, чрез что служба солдата делалась отяготительнее работы, определенной преступнику в наказание.
В виду изложенных неудобств караульной службы, Киселев, в особом представлении князю Волконскому, изложил меры, необходимые к облегчению крепостной службы нижних чинов, которые, при многочисленности крепостей в южном крае, окончательно изнуряются ею, отвлекаясь от настоящих своих обязанностей. Меры, предложенные Киселевым, заключались в следующем:
1) Для уменьшения конвоя за крепостными арестантами, возобновить приказание о выводе их с легкою цепью, прикованною от пояса к ноге и с выбритою вдоль до половины головою. Тогда на 6 преступников было бы достаточно одного солдата.
2) Предписать комендантам и инженерным начальникам, как можно менее раздроблять работы. В этом случае, мерою охранения арестантов может послужить цепь, составляемая из часовых.
3) Запретить повсеместно в тюрьмах внутрение посты, как величайшее зло в отношении нравственности. Разговоры, повествования и бесстыдство преступников сильно действуют на молодых, неопытных солдат, и часто обольщенный часовой делает побег с доверенным ему арестантом. Для приведения в исполнение предположений Киселева, по его же указанию, необходимо было тюремные здания привести в исправное состояние и увеличить лишь ночной надзор за арестантами — усилением наружных постов. Для внутренего же порядка в тюрьмах — назначать надзирателей из инвалидов.
Вместе с тем, Киселев обратил внимание и на то, что в крепостях и на гауптвахтах, кроме престуников, содержится очень много разнаго звания подсудимых, которых, как и преступников, употребляют в различные работы; а между тем отпускают им на содержание только паек, чем ставят их в весьма бедственное положение, так что некоторые арестанты, ожидающее по нескольку лет решения своего дела, не имеют чем прикрыть свою наготу. Киселев полагал справедливым давать этим арестантам тоже содержание, которое определено крепостным работникам, состоящим в ведении инженерного ведомства.
При расследовании дела на месте оказалось, что донесение на Высочайшее имя, сделанное в ноябре 1814 года Платоновичем, было вполне верно. Откупщик продавал водку неузаконенной доброты и проч. Земская полиция, чиновники и высшая губернская администрация, действительно, делали откупщику большие поблажки. Следствие, начавшееся по первому сообщению Платоновича местным властям, еще прежде донесения его на Высочайшее имя, было произведено неправильно, и заключение по делу дано пристрастно в пользу откупщика. Киселев обвинял откупщика, его повереннаго, симферопольскую полицию, инспектора врачебной управы, гражданских следователей и высшую губернскую администрацию.
Во время поездок своих по Новороссии Павел Дмитриевич убедился, что беспорядки по откупу одинаковы во всех южных губерниях (Екатеринославской, Херсонской и Таврической), и что дело Платоновича ничтожно сравнительно с другими беспорядками, существовавшими в Таврической губернии. — Злоупотребления, самоуправство и беззаконные требования местных властей так глубоко вкоренились в Новоpoccии, в такое стеснительное положение поставили население, что одним наказанием виовных нельзя было уничтожить беспорядков. Для этого, по мнению Киселева, нужны были более радикальные меры, способные изменить установившийся порядок управления.
Теперешнее же управление, - писал он в докладной записке, представленной по этому случаю, — уничтожает промышленность и вообще все выгоды, которые Россия вправе ожидать от страны столь для нее важной». Киселев предлагал учредить три комиссии (в каждой губернии по одной) для расследования всех злоупотреблений и для составления правил управления на новых началах. Вместе с тем, он представил еще две записки: одну относительно лиц, которые могли бы с успехом заняться устройством Новороссии, а другую о беззаконной продаже Татарами Таврической губернии казенных земель частным лицам. В последней записке было изложено предположение о раздаче этих земель заслуженными и раненым офицерам, или под поселение отставным солдатам, для охранения южной границы. Ко времени этой командировки относится нисколько сохранившихся писем, рисующих тогдашнее положение Киселева, как его понимали современники.
Некто Сталь 3, судя по тону писем ровесник и друг Киселева, пишет, что радуясь тому, что все дела его по раскрытию злоупотреблений пошли успешно, он на-деется, что эта удача придаст Киселеву рвение и поощрит «употребить свою голову на пользу службе». — Вместе с тем, Сталь дает дружеский совет: соблюдать осторожность в своих донесениях, подобно тому, как делает это он: «я взял себе правилом осторожно говорить при личном обяснении, ибо одно неосторожное слово, от искреннего желания сделать добро, бывает гибельным. Примечай это при твоих донесениях. Описав добро — остаются холодными, с каким бы энтузиазмом ни описал оное доноситель; но с жадностию внимают описанию злоупотреблений. Надобно иногда при своих донесениях думать как человек, ибо брюхо крепко есть просит, а сия, весьма основательная просьба - основа всем злоупотреблениям»... Злоупотребления по откупам, по мнению Сталя, могли исчезнуть только с уничтожением откупа, «ибо зло слишком далеко и высоко распространяется». Там же сказано: «Бессарабия поставит тебе (Киселеву) памятник».
В Одессе Киселев встретился с командиром 7-го корпуса, генералом Рудзевичем, с которым он уже был знаком и в приязненных отношениях 4. В письме (из Одессы, от 29 января 1816 года), сказавши нисколько слов относительно успешного выбора людей в гвардию, Рудзевич говорит: «Теперь обращаюсь на счет важных ваших поручений, в которых вы, любезный друг, без всякого сомнения тоже много успели и почерпнули нужные для вас сведения от многих. Брат мой Андрей Ильич Шостак пишет, что вы наделали в Крыму много шуму и тревоги. Унизили гордых, и надутых сделали сговорчивыми. Почему я заключаю, что успех ваших делах был хорош, и кошка поняла, чье мясо села. Итак, поздравляю вас с добрым успехом и желаю от всей души всему оному доброго конца...» Прихавши на обратном из Крыма пути в Херсон, Киселев в письме 1-го февраля жаловался Рудзевичу на то, что исследование его там возбудило против него много вражды; Рудзевич в письме от 9 того же февраля отвечал: «Жизнь наша так коротка, что надо спешить делать добро, чтобы оставить по себе память добрых дел своих. Случаи таковые бывают весьма редки, а иногда встречаются такия обстоятельства, по которым есть совершенная невозможность быть полезным; но вы, любезный друг, можете назваться счастливым, потому что имеете полную доверенность сделаться для нашего края полезным человеком. Неприятели, нажитые вами по важной сей порученности вашей, вам нестрашны и вредить не могут. Они достойны всякого и от всех презрения. Злодеяние, буде оно есть, пора истребить, и Бог должен вступиться и наказать кровопийц. Вы послужите примером всякого беспристрастия и удивитесь, какую благодарность заслужите от наших сограждан. Вот все, что я могу вам сказать в описанных вами кривоходов».
Рокштуль. Александр 1, 1817 г.По возвращении Киселева в С.-Петербурга он был принят благосклонно Государем, имевшим с ним продолжительный разговор, о котором сохранилась следующая собственноручная записка Киселева: «30-го апреля 1816 года приехал я в С.-Петербург; 1-го мая был представлен в кабинете и 3-го мая получил приказание, через князя Волконского, быть на другой день с бумагами моими в 7 часов у Государя.
В четверг на Святой, в 71/2 часов был я призван. Государь сидел у стола и по входе моем в комнату, обер¬нувшись ко мне, приказал на приготовленном стуле сесть близ себя; разговор начался сими словами:
Государь. Я хотел с тобою видеться и обясниться лично насчет твоего путешествия; поручениями, которые ты уже имел, я доказал доверенность Свою. Я с удовольствием должен тебе отдать справедливость; ты оправдал ее во всех отношениях; письма твои к Волконскому, которые Я все читал, еще более меня в том убедили. Я теперь прошу тебя быть со мною так, как ты был; не забывай мои слова, в Париже тебе сказанные; у тебя кроме Моей протекции другой нет.
Я. Государь, мне другой и не нужно, но дела, о которых должен говорить, вводят меня в сношение со многими, и я только того боюсь, чтобы, рано или поздно, правда, которую конечно от Вас не скрою, не навлекла величайшие мне неприятности от Вас самих, по внушению тех.
Государь. Будь покоен и веди себя как Я желаю, ayez de la confiance en moi, c'est tout ce que je vous demande. Дай же твои бумаги.
Я. Вот, Государь, дело Платоновича по винному откупу; донос, который он Вам сделал, большею частью справедлив; я сделал краткую записку, из которой усмотрет Вы можете в чем состоит дело и кто более по оному виноват.
Государь взял тетрадь и начал читать; при обясненных злоупотреблениях, а особенно при описании исследования, сделанного гражданскими чиновниками, пожимал плечами и спрашивал часто пояснений. Я, дело знав твердо, на каждый вопрос отвечал как следовало. По прочтении всей бумаги, Государь сказал: “такие мерзости делаются везде и, право, непостижимы; эти господа будут наказаны как заслуживают».
Я. Осмеливаюсь просить Ваше Величество по суждению моему — хотя в справедливости его и уверен — наказания не исполнять. Я, Государь, в первый раз по гражданской части был употреблен; молод, неопытен и мог ошибиться; все cиe вправе будут сказать и Вас обвинить тем более, что закон — да без суда не накажется у всех нас в понятии; прикажите нарядить комиссию и рассмотреть как дело Платоновича, так и множество других злоупотреблений, которые нужно искоренить во всем Новороссийском крае. Я думал, что не лишнее будет сделать в проезде моем замечания о всем том, что казалось мне вредным и на что более там жаловались. Вот записка, которую с тем только представляю Вашему Величеству, чтобы приказали людям опытным и честным на местах рассмотреть и Вам сделать доклад; к тому же, Государь, управление Дюка Ришелье вначале могло быть полезно, теперь же сделалось отяготительным и дает повод к величайшим злоупотреблениям; новое положение и общие правила мне кажутся необходимы. Южная Poccия не то что была; ныне она заселилась Русскими и может иметь уже одинаковое с Poccией управление. Странно видеть, что в одном государстве, у одного народа на каждом шагу права и управления разные. Если бы я не был тому очевидным сам свидетелем, верить бы конечно не хотел; и вот, я полагаю, причина затруднений для управляющих: все жалуются, все ропщут!
Государь. Всего сделать вдруг нельзя; обстоятельства до нынешнего времени не позволили заняться внутренними делами, как было бы желательно; но теперь мы занимаемся новою организациею. Смерть Императрицы не позволила ей азиатские обычаи и многое в правлении, по желанию Ее, переменить. Мы должны теперь идти ровными шагами с Европою; в последнее время она столько просветилась, что, по нынешнему положению нашему, оставаться назади мы уже не можем; но на все надо время, всего вдруг сделать нельзя; уменьшать злоупотребления конечно должно, но один всего не успеешь сделать, помощников нет, кругом видишь обман; что ты говорил о Беннигсене Я всякий день вижу; придет человек с умом, с способностями и представляет дело не так, как он сам видел, но по наущению секретаря, и согласиться в правде не хочет. Я знаю, что в управлении большая часть людей должна быть переменена, и ты справедлив, что зло происходит как от высших, так и от дурного выбора низших чиновников; но где их взять? Я и 52-х губернаторов выбрать не могу, а надо тысячи; — лучше менее, но с хорошим содержанием и строгим выбором — конечно, но чем платить? ты в своем чине хорошо ли содержан? Армия, гражданская часть, все не так как я желаю,— на как быть? вдруг всего не сделаешь, помощников нет. Я знаю, что способы есть чрезмерные. Россия может много, но на все надо время.
Государь, продолжая читать записку мою, на всяком пункте останавливался и спрашивал о всех подробностях; я говорил как бы с своею совестью, ничего не скрыл, и с душевным восхищением видел сколько участия принимал Государь во всем, что к народу относилось; благодарил несколько раз, брал меня за руку, говоря: Я очень тобою доволен; ну, что ты видел и слышал, когда ехал уже в С.-Петербург?
Я. Государь, жалуются; в Малороссии, например, недовольны новым предположенным формировашем уланских полков; казаки по нынешнему положению блаженствуют и перемены всякой боятся, да кажется и справед-ливо; мнение же общее противно всякому умножению войск; все удивляются числу, которое Вы теперь имеете и все ропщут; мир заключен, а расходы те же, и войско прибавляется; к тому же считаюъ, что теперь кавалерии у нас множество, 70 т. регулярной и 100 полков казачьих.
Государь. Вот как все судят! Я казаков не считаю в составе армии, а регулярная кавалерия не превышает соединенной прусской и австрийской кавалерии. Россия в таком положении, что должна содержать армию в равном числе против соединенных войск Пруссии и Австрии; Я других наших соседей в счет не полагаю.
Я. Но, Ваше Величество, известно, что соседи наши армии свои убавили.
Государь. Да и Я убавить ее хочу, но должно взять за правило никогда устроенной части не расстраивать; я не могу публиковать в газетах Мои намерения и каким образом желаю достигнуть до своей цели. Я рассчел, что содержание полков на Чугуевском положении выгоднее и способнее; уланы, о которых ты говоришь, не будут новые полки, но только кантоны для старых, которых в них поселю; но вдруг всего сделать невозможно. Я хотел попробовать и поместить прежде украинские полки. Но и это дело будет пересмотрено 20 раз. Мало ли что хочет В... (?) Я все читал и ни на что еще не решился; ты прав, пусть другие рассмотрят; а у нас все судят по слухам.
Я. И по тому что видят. Мысли Вашего Величества не все знают, а видят прибавление армии — и недовольны. Я сам, Государь, до Вашего истолкования обвинял Вас; да к тому еще, люди, которые должны были бы защищать Вас, которые часто сами кругом виноваты, Вас же обвиняют и выставляют наружу. Вас, Государь, не все берегут, и мнение падает на Вас, а оно не то что было 30 лет тому назад: теперь все говорят, о всем судят, и как-то в обычай вошло всем быть недовольну; например, назначение губернаторов в Тулу и Калугу сделало дурное впечатление: думают, что Вы, Государь, не любите дворян, и даже русских.
Государь. Почему же это? Если бы Я дал Поляка, либо Лифляндца: о Поляке не говорю, но уверен, что Лифляндцом были бы более довольны.
Я. Мы привыкли себя считать выше Хохлов, — а две старые русские губернии поручены двум выходцам канцелярским. Простите, Ваше Величество, мою дерзость, но Вам угодно знать правду, я ее не скрываю.
Государь. Надо взойти и в мое положение: за одного просил неотступно брат, за другого фельдмаршал ручаясь, что лучшего выбора сделать не могу, как же отказать? Я согласился, но глаза на них будут открыты и при первом случае... А очень недовольны?
Я. Очень, Государь, и более от того, что полагают Вашу в том немилость к коренному Русскому.
Государь. Вот всегдашний вздор; Я тысячу раз это слыхал и понять не могу, что дало тому повод. Но расскажи же все подробности твоего путешествия; ты поехал из Берлина с поручением выбирать людей.
Я. Я приехал в Тульчин к графу Беннигсену по прекраснейшей дороге до границы и по чрезмерно дурной нашей; здесь, Ваше Величество, позвольте сделать замечание о наших сообщениях: многие говорят, что шоссе нам не нужны, я в том несогласен; — до Радзивилова ехал я на двух и трех лошадях и приятнейшим образом; кой час попал в Россию, заложили мне шесть, потом восемь, и наконец в Бессарабии 14-ть и с курьерскою подорожною нередко в сутки мог отъехать не более 40 и 60 верст, ломая коляску и падая беспрестанно. При разделе Польши Иосиф II-ой занялся построением шоссе, и ныне в Галиции с весьма малыми издержками имеют отличные дороги, которые, можно сказать, заменяют судоходство и поддерживают торговлю между Poccией, Польшею и Германией; в войне с Турками дороговизна всех поставляемых припасов происходит единственно от дурного сообщения; а у нас способы, если не более тех, которые Иосиф имел в Галиции, то по крайней мере одинаковые; в мирное время лучше войск наших употребить, кажется, трудно, тем более что дороги в Poccии послужат в будущие времена монументом Вашего царствования.
Государь. Я давно этим занимаюсь и знаю сколько это важно, но прежде надо устроить главнейшее.—Сколько времени пробыл у Беннигсена?
Я. Пять дней, и только потому, что желал иметь понятие о его сочинениях; он пишет беспрестанно и скоро должен кончить весь мемориал свой. Кампания 12-го года на¬писана весьма справедливо и хорошо. Старик фельдмаршал и несколько других представлены не в блистательном положении, но он сам это чувствует, а переменить не хочет. Се vieux renard, говорил он, m'a fait trop de mal, il a cherché à ternir ma réputation, il s'est conduit à mon égard d'une maniere indigne, aussi ne l'ai-je point menagé. Le croiriez vous—lui qui se disait mon ami, qui m'a forcé de ve-nir avec lui, cherchait, pourje ne sais quelle raison, à m'hu-milier autant qu'il tait en lui de le faire, il me faisait venir, monsieur, il me park avec ce ton mielleux qui lui était si propre, m'interrogeait sur les affaires les plus épineuses, demandait, exigeait tete des conseils que j'avais la sottise de lui donner, qu'il, recevait avec déférence, qu'il annongait comme étant trés sages et qu'il ne suivait jamais, mais jamais comme je vous. le dis,—c'est abominable—je ne le pardonnerai de ma vie.5
Вот что я несколько раз слышал от гр. Б. всегда сердитым образом; впрочем история его военной и политической жизни очень интересна, он много видел и много помнит. Я пять дней этих провел с большою понятностью; графиня женщина любезная, и мы вечера проводили весело.
Государь. А были еще другие женщины — кто был?
Я. Графиня В. с дочерью и несколько полек.
Н. Орда. Каменец-ПодольскийГосударь. Ты был влюблен?
Я. Нет, Государь.— Другим был занят.
Государь. Каков город?
Я. Деревня, как все польские и pyccкие города; из Тульчина я поехал через Могилев и Каменец в Хотин.
Государь. Каков Каменец?
Я. Город изрядный, вымощен и есть много каменного строения.
Государь. Там Бахметьев?
Я. Я его видел.
Государь. Что, довольны?
Я. Должны быть довольны,— он человек весьма честных правил и дело свое делает как должно, но Полякам этого мало.
Государь. А Хотин?
Я. Хуже всякой деревни; в 1812 году умножили укрепления, но сколько я мог видеть, крепость от того не крепче — и если когда вздумают Австрийцы его брать, то затруднений больших предстоять им не будет. Копать землю, или лучше сказать заставлять копать, приносит две пользы: деньги и почести; в Бессарабии кажется устремились еще более к первому; я писал, Государь, и подтвержу: Гарт[инг]... не имущество только отнимает, а сосет кровь несчастных жителей,— все на откупу, все имеет цену, и исправники обязаны еще более других быть грабителями, платя за места свои от 20 т. и до 30 т. рублей. В доказательство сколько пагубно правление нынешнее в Бессарабии, я желал бы, чтобы Ваше Величество приказали сделать справку: сколько было жителей в 1812 году при заключении мира,— сколько тогда перешло к нам Болгар и затем сколько осталось и сколько из сих последних возвратились назад, предпочитая тягостное для них турецкое правление нашему. Потом исследовав приобретения, господами чиновниками сделанные, и несоразмерное обогащение их,—из сего числа я не исключаю и губернатора.
Государь. Я давно о том слышал; в Вену ко Мне писали, и Я тогда хотел с ним расстаться, но дела были другие; теперь Я хотел послать Модераха: но он болен и не может ехать; весьма жаль, он человек почтенный.
Я. Репутация его, Ваше Величество, отменная. Есть человек, которого с пользою употребить можно для устройства колонии — правил честных и трудолюбивый, на нынешнем же месте и с главнокомандующим каков Беннигсен, он кажется не весьма полезен.
Государь. О ком ты говоришь?
Я. Об Инзове. — Он слишком добр для начальника штаба, а с Болгарами он на своем месте, тем более, что они его знают, любят и уважают.
Государь. Но он генерал хороший и во время дела распорядителен; у нас таких имеется немного.
Я. В мирное время почему не заняться ему гражданской частью? в военное может возвратиться к командованию войск.
Государь. И тогда будет не тот.
Я. Можно послать Бахметьева, он в соседстве.
Государь. Да, это лучше. Из Хотина ты поехал в Кишинев?
Я. В Сороки, а потом в Кишинев.
Государь. Каков город?
Я. Большая, грязная и дурная деревня с 4-мя или 5-ю каменными домами; я прожил там 3 дня с двумя apxиeреями; армянский — человек весьма умный и сообщил мне много сведений о Бессарабии и Турках.
Государь. Что, они смирны?
Я. Чрезвычайно;— утверждают там, что они были в таком несчастном положении в 1814 и 1815 году, что весьма бы дешево можно было исправить все невыгоды нынешней границы, которая по всему для нас небезопасная — особенно же по чуме; она беспрестанно у наших дверей и преграда карантинная не остановит ее. Прут можно перейти почти во всякое время года; — сношения Молдаван беспрерывные; степи и камыш не позволяют устроит кордон, коим бы прекратились опасные жителей переходы. В Бессарабии все есть кроме рук; со временем южная часть будет основанием богатства Poccии,— но переселение Болгар необходимо; между Дунаем и Балканами их считают до 500 тыс. семей; без войны переход их невозможен, а при первой войне забыть их не должно.
Государь. Это все хорошо; но воины затевать теперь не должно; нам нужен отдых.
Я. Я того же мнения, Государь, но я сказал: в случай.
Государь. Да это дело другое. В крепостях ты был?
Я. Во всех Государь; Измаил считается первостатейною и довольно уже в дурном состоянии.—Господа инженеры делают ужасные сметы, — хотят убавлять одну и прибавить другую и употребить миллион; — я думал бы, Государь, на предложения их никак не надеяться; все хотят строить, и почти все по одной и той же причине. Я составил записку о чиновниках в крепостях, — она у князя Волконского; также и на счет полков, которые я видел и о содержании войск.
Государь. В каком состоянии полки?
Я. Вообще в весьма хорошем, особенно внутренностью; службу не твердо знают; офицеров старых мало. Я принял смелость представить Вашему Величеству трех полковых командиров, которые заслуживают внимания; записка о том также у князя Волконского.
Государь. Кто командует дивизиею?
Я. Генерал В.... невозможно быть более деятельным и более любить службу; он во все мелочи входит и занимается дивизиею как полком.
Государь. Но командовать ею не должен; Я его коротко знаю; он в Финляндии дал себя и бригаду свою изрубить по пустому от нераспорядительности; он храбр, но чтобы командовать этого мало, я никогда ему не поручу дивизии; К тому же он нечист, в Молдавии был дежурным генералом, потом выпросил экспедицию за Дунай, чтобы ограбить деревни; это не мой человек.
Я. Однако ж, Государь...
Государь. Полно—полно, ты его не знаешь. Какой полк расположен в Измаиле?
Я. Камчатский, в дивизии всех слабее; но теперь дан ему новый начальник; перемена была нужна; в Килии — мингрельский, который я считаю лучшим, им командует майор Ер.... офицер достойный, строгий и знающий; — жаль что он майор.
Государь. Это поправить можно.
Я. 2-й батальон его в отличном положении, в записке моей, Ваше Величество о том усмотреть изволите...»
В своей автобиографии Киселев говорит так об исполнении даннаго ему поручения: «Остались довольны моим выбором людей и донесениями о материальном и нравственном положении этой армии. Во время пребывания моего в южной России, Государю угодно было прислать мне с фельдегерем приказание рассмотреть жалобы на крымского губернатора и представить свой рапорт прямо к Нему. Вникнув близко в дело, ничего не скрывая и по самому искреннему убеждению моей совести я составил донесение, в котором высказал все, что я узнал и просил, чтобы, прежде нежели положиться на мой рапорт, велел рассмотреть все представленные жалобы в специальной комисси, составленной из местных лиц и нескольких членов, назначенных правительством. Эта комиссия работала более 2-х лет; результат ее работ мне неизвестен; но Бороздин (губернатор) потерял место и Крым вздохнул. Государь, чтобы выразить мне свою благодарность, велел назначить меня в свою поездку в Москву и Варшаву; дал Анненскую ленту моему отцу и выказывал мне особенную милость».
Поездка, предпринятая Государем в августе 1816 года, имела целью, как сказано в циркулярной ноте к резидентам иностранных дворов в Петербурге: «обозрение губерний, наиболее потерпевших от войны, и чтобы ускорить своим присутствием исполнение сделанных распоряжений».
Государь выехал из С.-Петербурга 10 августа, приехал в Москву 15, откуда выехал 31-го августа и чрез Тулу и Киев приехал в Варшаву 18-го сентября, оставался там до 4-го октября. 13-го октября Государь возвратился в Царское Село.
Peter Eduard Stroehling. Л. Беннингсен. 1810-20-ые гг.Ко времени этого путешествия относится одно письмо, 29го сентября 1816 года, Закревского к Киселеву в Варшаву, в котором он высказывает свои мысли об отношениях Поляков к Русским. «Видно в Варшав прием не московский; там хоть плачущие бригадиры, но приверженные; царство же сумасбродное Польское никогда не может Русских любить, чем хочешь их ласкай. Полек не так легко надуть как Москвитянок, которые и теперь еще в чаду и мечтании. Когда наскучат ваши смотры и ученья, от которых я сам не знаю куда даваться? Не жалуйся, что тебе в Варшаве скучно; может ли сравниться своя компания с какою-либо польскою»?
Еще во время военных действий 1814 и 1815 года, наша армия была разделена на две: 1-я армия под начальством Барклая-де-Толли, а 2-я под начальством генерала графа Беннигсена. По возвращении из заграницы, 2-я армия была рас¬положена в юго-западных губерниях и Бессарабии; главная квартира ее находилась в местечке Тульчин Подольской губернии. Вскоре в управлении этой армией стали обнаруживаться большие беспорядки, в особенности, по интендантской части. К 1816 году армия была без необходимых наличных запасов хлеба; суммы ассигнованной для покупки провианта было недостаточно. Подрядчики обязанные поставкою, обанкротились. — Такое положение дел еще более запутывалось тем, что некоторым подрядчикам повышали цены на хлеб и перевозку, делали льготы и вообще на торгах по поставкам и подрядам отступали от положительных указаний закона.
Чтобы дать надлежащее направление интендантским делам, назначен был главным интендантом 2-й армии статский советник Жуковский, выбранный самим Императором, как способнейший чиновник по интендантской части в 1-й армии.
Естественно, что на Жуковского по одному тому, что он был назначен для искоренения злоупотреблений, смотрели недоброжелательно все те, которые прямо или косвенно были причастны продовольствию войск 2-й армии; вследствие чего, препирательства дошли до того, что Жуковский донес в Петербург о затруднениях, встречаемых им при исполнении своих обязанностей, причем указывал, что такое положение создается по вине главнокомандующего apмиею графа Беннигсена.
В одном из своих писем [От 27 мая 1817 года] на имя князя Волконского, Жуковский, описывая свое положение в армии и притеснения, делаемые интендантским чиновникам, между прочим, говорит, что в армии смотрят на него, как на вводителя новостей, и что все против него. Поэтому он просит или уволить его, или же поставить в иное положение. «Я пагубен здесь для себя и вреден для службы; вреден потому, что образ отношений ко мне начальства имеет влияние на моих подчиненных и на весь ход дел интендантских».
В записке же, приложенной к этому письму, охарактеризовывая значение, роль и деятельность высших начальников во 2-й армии и выставляя причины, вследствие которых интендантство не может быть верным блюстителем казенного интереса, Жуковский говорит: «когда управление армии в болезненном состоянии подобно телу, можно ли исцелить не истребив причины болезни? Главнокомандующий слабый может ли иметь повиновение, душу порядка? Начальник штаба (Рудзевич), имеющий связь родства с подрядчиком 6 , может ли быть равнодушен к делам подрядческим? Генерал-интендант малочиновен и беден, может ли иметь приличное званию его уважение и содержание? Корпусные командиры и проч., под слабым начальством, могут ли быть в границах порядка? Интендантство без шефа у верховного правительства может ли быть верным блюстителем правительственного интереса?»
Вследствие донесений Жуковского, последовал 30-го апреля его письмо 1817 г. на имя Беннигсена Высочайший рескрипт, в котором главнокомандующему повелевалось не мешать Жуковскому в его распоряжениях, а напротив содействовать ему всеми средствами.
В ответ на этот рескрипт, Беннитсен прислал Государю письмо [15 мая 1817 г. из Тульчина], в котором, оправдываясь во взводимых на него Жуковским жалобах, заключил так: «Соблаговолите, Государь, не отказать мне в милости расследовать с самою суровою строгостью, что делалось и делается в настоящее время. Это, может быть, последняя милость, которую я испрашиваю у Вашего Императорского Величества. Было бы горько после 44-х-летней службы и на 72-м году жизни, следовательно в конце карьеры, если б безосновательные донесения помрачили мою честь. Если Ваше Величество не признаете за лучшее произвести формальное следствие, то соблаговолите, Государь, оказать милость и назначить кого-либо из лиц, счастливых доверием Вашего Величества, повелев ему сделать Вашему Величеству верный и точный доклад о лжи и правде, заключающихся в помянутых донесениях. Я дам тому лицу средства углубиться во всв розыскания. Это командирование, смею надеяться, может быть лишь полезно интересам Вашего Императорского Величества».
Вследствие приведенного письма престарелаго главнокомандующего, Государь назначил командировать в южную армию Киселева. Об этом Павел Дмитриевич в своей автобиографической заметке пишет следующее:
«По возвращении в С.-Петербург в 1817 году, Его Величество имел повод быть недовольным администрацией 2-й армии, и по просьбе главнокомандующего графа Беннигсена, прислать в его главную квартиру, для поверки всех дел интендантства, человека, снабженного полным Его доверием, послал меня с приказанием: исследовать в точности несогласия, происшедшие между главнокомандующим, его начальником штаба и генерал-интендантом армии, который обвинял их в преступлениях по должности (prevarication) и в то же время осмотреть все войска и передать им нововведения, которые были приняты после войны не только в гвардии, но и в войсках 1-й армии. Вместе с тем я получил, по приказание Его Величества, ко всем гражданским губернаторам южных губерний циркуляры, по которым они должны были в точности исполнять все мои требования, какие я мог им предявить во время моего пребывания на юге. Кроме того, мне поручено было инспектировать все внутренние гарнизоны, также как и инвалидов, все госпитали и военные школы, которые встретятся мне по пути. Наконец, на словах Государь обяснил мне, что, имея сведения о многих беспорядках, оказавшихся в южной армии и желая исправить зло, Он поручает мне все осмотреть и во все вникнуть с самой строгой точностью. Государю угодно было присовокупить лестные слова о доверии, которое Он имел ко мне и которое я приобрел, сказал Он, необычною откровенностью и прямодушием (franchise et loyaute toute particuliere).
Этого было довольно, чтобы поощрить меня к исполнению поручения весьма трудного во всех отношениях, и последствия которого могли бы отразиться на Государе, избравшем меня, на множестве лиц, замешанных в эти дела, и в особенности на мне самом».
Посылая Киселева, Государь писал Беннигсену:
«Снисходя к желанию, выраженному в вашем письме от 15 сего мая, Я приказал моему флигель-адютанту, полковнику Киселеву отправиться в вашу главную квартиру. Честный и правдивый (probe et veridique) характер этого офицера поможет вам ознакомить Меня с подробностями, кои вы желаете повергнуть на Мое воззрение чрез лицо, честность которого Мне известна. Александр.
Мая 1817 года».
В своей автобиографии Киселев говорит: «Вникнув в смысл моих инструкций и рассмотрев сообщенные мне бумаги, я отправился в путь и 11-го июля 1817 года пpиехал в Тульчин. Я предположил себе действовать неспешно и правильно,— и таким образом в результате я вполне ознакомился с поводами к тем пререканием, вследствие которых начальствующие в армии лица перессорились между собою и потеряли чрез то уважение».
Киселеву, по возложенному на него поручение, предстояло раскрыть злоупотребления, о которых доносил Государю и в которых обвинялись все старшие строевые начальники арми, и особенно начальник штаба Рудзевич, будто бы злоупотреблявший доверием и слабостью престарелого главнокомандующего.
Самыми крупными делами, связанными с значительными денежными интересами казны, были следующие дела по поставкам провианта для продовольствия войск: 1) дело с подрядчиком Гальперином; 2) дело с подрядчиком Перетцем; 3) дело с комиссионером Горговским и 4) Дело о торгах в подольской казенной палате.
Занимаясь разбором этих дел, Киселев в тоже время производил осмотр войск, входил в личные сношения с командующими лицами и вообще вникал в ход дел по управлению армией.
В донесениях князю Волконскому он писал, что не толь¬ко приложит все старания чтобы раскрыть прошлые злоупотребления, но еще ревностнее займется изысканиями средств к предотвращению будущих, настолько, насколько это будет возможно, для чего необходимо изменить как способы продовольствия, так и самую дислокацию».[Письмо к кн. Волконскому 15 июля 1817 г.]
При рассмотрении как означенных выше дел, так и порученнаго ему графом Беннигсеном, по жалобе командира 6-го корпуса генерал-лейтенанта Сабанеева на дерзкие, относительно его, поступки Жуковского, — Киселев ознакомился с характером, деятельностью и взаимными отношениями главных начальствующих лиц в армии и с положением Жуковского.
Вот заключение Киселева о генерал-интенданте и о самом главнокомандующем: «Генерал-интендант — человек замечательного ума, но вспыльчивый и не слишком разборчивый на способы достижения безусловной независимости, нашел случай поймать своих противников в некоторых делах, в которых предписанный порядок не был соблюден и настоящий интерес правительства забыт». — «Главнокомандующий оправдывался малым знашем языка и законов русских; подчиненные опирались на одобрение начальника, и интендант торжествовал. Но эти успехи указывали ему на другие более прибыльные (lucratifs). Преследуя главную квартиру, он в в тоже время заключал контракты на поставку продовольствия с жидами, один из которых, обманутый в своих надеждах, отмстил, представивши Государю донос на интенданта, как нарушителя закона, и вызвался представить верные тому доказательства».
Во время пребывания своего в армии; Киселев вел деятельную переписку с князем Волконским и с друзьями своими: Закревским, А. Ф. Орловым и кн. Меншиковым. Закревский писал:
М. С. Жуковский29-го июня 1817 года, Петергоф.
...Несмотря ни на кого, делай свое дело как благородный человек. Каков Жуковский во всех отношениях? Сабанеев всегда честностью отличался и злодееев не любит, что ты сам заметить можешь.
26-го июля 1817 года, Петербург.
...Рапорт твой читал у князя (Волконского) и письмо твое мне переводил; все читано было сегодня Государю и велено оставить до окончания дела. Письмо Беннигсена к тебе престранное и ясно доказывающее, что он слаб и стар, а правители его сим пользуются; боюсь чтобы Клети и Старникова не отдали под суд, тогда будет дурно, и тронут честь старика самолюбиваго. Усматриваю из твоих писем, что и Жуковский гусь порядочный. Рад, что познакомился с Сабанеевым; узнаешь его короче и будешь мнения совсем противнаго противу прежнего».
Меншиков от 9-го сентября 1817 г. писал из Александрии близ Белой Церкви: «Укоризны твои более чем оскорбительны, почитая меня придворным человеком и чтящим дружбу лишь по счастью. Ты ошибаешься в своих заключениях и на свой и на мой счет: тебе не худо, а я не царедворец. Ты желаешь, чтобы я предложил Петру (Волконскому) написать ласковое слово старику и перенести дела Перетца из С.-Петербурга к Сабанееву на рассмотрение,— на что ответствую, что случая к любезной переписке доселе не открылось, а от дела Перетца, как и от всех провиантских, отрекаюсь и поставил себе правилом по сим предметам без всякого умствования исполнять лишь приказанное. Царем твои деяния, как кажется, доселе принимаются за известное без всякого заключения. Орлов в разговоре предупредил Его, что ты себе наделал много врагов, что и правда. На твой счет распускают:
1) что ты разглашал, что Розену не дают дивизии, потому что он фуражный вор;
2) что ты надменен и чванишься;
3) при осмотре Васильчикова бригады зазнался неприлично в присутствии Беннигсена;
4) что Беннигсен везет от Татищевой7 рекомендации для смягчения твоей аккуратности.
Твоя осанка и запальчивость вероятно подали повод к этим слухам и изображению других. Прошу остерегаться. Римские нравы не для нашего века. Хотя пилюли глотают и ныне, но с позолотою. Правило, которое ты недовольно соблюдаешь при подчивании».
В тоже время, именно 10-го сентября 1817 года, из Белой Церкви А. Ф. Орлов писал Павлу Дмитриевичу следующее:
«...Волконский тебя сердечно любит; твоими действиями довольны; в заключение я сообщу тебе новость, которая поощрит тебя в твоих занятиях; постараюсь передать ее сколь возможно точнее. Государь обращается со мною сблагосклонностью, которой я конечно не заслужил; вчера Он пил чай у графини и, возвратившись к Себе, призвал меня, говорил со мною долго о войсках, которые мы смотрели утром; воспользовавшись благопрятным случаем, я сказал Ему, что получил от тебя письмо, в котором ты не надеешься воспользоваться дозволешем Его Величества представиться Ему во время Его путешествия; что ты уезжаешь для осмотра б-го корпуса; я прибавил: Вы, Государь, возложили на Киселева тяжкое поручение; оно причиняет ему много неприятностей, но он утешается видя уже от своих занятий некоторые успехи для службы Вашему Величеству. Государь казалось этим огорчился и сказал: кто ему делает неприятности, не генерал ли? Я отвечал: что ты напротив находишься в самых лучших отношениях с стариком; своею откровенностью и своими поступками, ты приобрел полную его доверенность, но открывая виновных, невозможно не встретить недовольных. Поклонись ему от Меня; уверь его в Моей дружбе и главное в Моем доверии,— Киселев добрый малый (brave gar§on); это человек, который предпочитает интересы ему ввтренные неприятностям им получаемым; он держит себя выше их, он прежде всего предан своему долгу; и он прав, — и вот, прибавил Он, как надо поступать. На это я выразил Государю мою благодарность; Он меня обнял и мы расстались. Ты не будешь, любезный друг, сердиться за эту небольшую услугу, оказанную тебе без твоего позволения, единственно Издружбы и уважения, которые я к тебе питаю. Я тебя прошу только об одном: что бы ни случилось — уведомь меня, чтобы я мог отвечать если меня спросят; будь спокоен — я не сделаю промаха..."
Вот другое его письмо из Москвы от 8-го ноября 1817 г.: «Мое письмо будет коротко, я даже не хотел совсем писать к тебе, любезный друг, в виду скорого твоего приезда. Но твое письмо, которое князь Петр мне показал, переменило мое намерение. Желание твое выразить свою благодарность Государю, отчасти уже исполнено мною, и вот как это случилось: в день нашего производства 8, Государь призвал меня к Себе и я тут выразил Ему нашу благодарность за наше повышение и главное за Его милость оставить нас при Себе. Он меня обнял и сказал: „Я не мог сделать всего разом; вы оба будете как Потоцкий и Меншиков,— надо иметь терпение; - если ты будешь писать своему другу, поклонись ему от Меня; имеешь ли ты от него известие?" — На этот вопрос я рассказал ему о твоем письме, об окончании осмотра тобою армии, о добром расположении, которое ты встретил в большой части командиров, и о твоей надежде, что Его Величество не будет недоволен. Вот, любезный друг, что я сделал, и надеюсь, что это не будет противно твоим желаниям. Твои родные здоровы; Государь был милостив к твоему отцу, и очень к нему расположен; зная твое сердце и привязанность к твоему почтенному старику, я не мог не сообщить тебе об этом; какое известие и какая награда может быть приятнее для такого почтительного сына как ты...»
По окончании расследования, главнокомандующий письмом благодарил Государя за командирование Киселева, честность и благородные поступки котораго во все время пребывания во 2-ой армии, по словам Беннигсена, «служат верным ручательством, что самая истинная правда о всем здесь им слышанном и испытанном дойдет до сведения Вашего Величества».
Киселев, в своей краткой автобиографии пишет:
«При исполнении возложенного на меня поручения, видя что зло было сделано и что всякое писание не принесет никакой пользы правительству, разве только лучше ознакомить с личностями, которым была поручена власть, я, делая изыскания, в тоже время старался возбудить в начальствующих лицах возможное с их стороны стремление к охранению интересов казны.
Я считал это делом чести (point d'honneur) и достиг того, что цены на муку уменьшились в продолжение четырех месяцев, и только для одного корпуса сбережено 250 т. рублей, сумма огромная, которую я спас от жадности бесчисленного множества пиявок; они мне этого никогда не простят. Я обязан был этим единственно полковым командирам, потому что все другие противодействовали сколь¬ко могли в этом деле, которое раскрывало прошедшее и должно иметь влияниe на будущее. Но наконец дело было сделано и я был доволен успехом, который обещал мне еще и другие. Занимаясь экономическими интересами армии, я исполнял и свои другие обязанности. Я инспектировал полки и к большому сожалению видел насколько эта армия, отдаленная от центра высшей администрации, отстала и сколько злоупотреблений вкралось и поддерживалось как законное дело. Не желая с одной стороны обманывать своего Государя, который выказал мне так много доверия; а с другой стороны не считая нужным, для пользы дела, выказывать слишком большую строгость и разглашать о состоянии этой армии, — я поставил себе в обязанность оставаться среди нее насколько было необходимо для того, чтобы дать полный толчок, возбудить ревность и желание делать добро в большей части полковых командиров, которыми я не мог нахвалиться. Я возвращался инспектировать полки по два и по три раза, чтобы составить свое донесение в то уже время, когда улучшения становились ощутительными и могли обещать впоследствии других, более положительных Этот способ доставил мне не только дружбу всех, которые искренно желали добра, но и счастье не сделать ни одного человека несчастным.
А. А. ЗакревскийИсполнив свое поручение, т. е. выяснив вполне все доносы, дошедшие до Государя против главной квартиры и хозяйственной части армии, увидев вблизи положение всех полков и сообщив им желаемые улучшения, — выставив начальникам на вид все беспорядки, которые мне удалось раскрыть, и которые были не чужды многим из них, наконец приготовив свои подробные донесениия о состоянии всех частей администрации и о всех порученных мне делах, я отправился в Москву, где представился Его Вели-честву 6-го декабря 1817 года. Я был принят Государем со всевозможною благосклонностью и на другой день работал с Ним 5-ть часов; в это время, кроме пересмотра моих донесений, я счел долгом, по желанию Его Величества, представить Ему:
1) Что жалобы генерал-интенданта на военных начальников к несчастью отчасти справедливы, и что надо принять в уважение оправдания, представленные начальниками и подчиненными; что генерал Беннигсен не имел должного понятия о постановлениях и принятых формальностях в подобных случаях и, приказав или приняв меры ложные или незаконные, он один и должен был нести ответственность; но что, с другой стороны, занимаемый им пост, его долгая служба и преклонные лета не позволяют строго поступить с ним. Что же касается до генерал-интенданта, то в виду того, что он нападал на начальников с такой силой и относился к ним так неумеренно, можно было бы заключить, что его честность не могла подвергнуться сомнению и что он весь предан общему благу. Но с другой стороны между бумагами, приложенными к следствию, нашлось более одной, заставившей подозревать, что усердие, выказанное им при защите интересов Его Величества, имело целью лишь удаление всех посторонних влияний в сделках, которые он имел с подрядчиками; вражда существующая между ним и начальником штаба может дать способ удостовериться насколько это подозрение основательно. Человек этот может оставаться на своем посту, но надо присматривать за ним близко. О генерале Рудзевиче мне оставалось сказать, что пользуясь военною репутацею, весьма известною, он, быть может, не придавал этому делу особой важности и что по существующим установлениям, его влияние на хозяйственные дела армии весьма косвенно.
2) Относительно армии я должен был сознаться, что она отстала во всех отношениях; что отдаление, в котором она находилась от столицы, не приучило ее к военной выдержке, которой достигли остальные корпуса русской армии, что штабы не были организованы и что эта армия, занимая несколько лет покоренные провинции, привыкла к некоторым отступлениям от общего порядка, которых нельзя терпеть в собственной стране. Я прибавил, что усердие и доброе расположение большинства этой армии ручались за успех, который она не перестанет делать во всех возможных улучшениях и несомненно, что в настоящее время, узнав о желании Его Величества, она будет выполнять их во всей обширности со всевозможною деятельностию. Что же касается до некоторых нарушений дисциплины, на которые Его Величество указал мне и малой твердости во всем ходе командования и военной администрации — то я должен был сознаться, что лета главнокомандующего и слишком большая мягкость его характера, не обещали в этом отношенш существенных улучшений. Отдельно почти все чины штаба работали усердно и деятельно, но нельзя надеятся, чтобы слабый авторитет главнокомандующего мог вселить в армии то положительное стремление к улучшениям, присущее только твердой воли и силе, которые, если бы он их когда-либо и имел,— с годами слабеют все более и более. Наконец я доложил Его Величеству, что генерал Беннигсен в интимном со мною разговоре, несколько раз выражал желание удалиться от службы, лишь бы ему оставили его содержание по должности главнокомандующего, и что, по моему мнению, это желание старого генерала было и справедливо само по себе и выгодно для пользы службы.
Государь одобрил мою мысль и приказал мне дать понять Беннигсену, что желание его может осуществиться после осмотра армии, который Его Величество намеревался произвести весною следующего года.
После этого доклада я имел счастие исходатайствовать для некоторых офицеров и чиновников 2-й армии несколько наград и имел еще большее счастие обратить представленными мною рапортами внимание властей на инвалидов и военные школы.
Шесть дней спустя после 12-го декабря, Его Величеству угодно было выразить мне Свою благодарность пожалованием моей сестре шифра; я не ожидал и не просил этой милости и она составила мою награду. Два месяца ранее я был произведен в генерал-майоры вместе с моими другими товарищами, которые никогда не были употреблены в дело и которых нельзя было подвинуть вперед, не включив и меня в их число».
Киселев, при исполнении поручений на него возложенных, смотрел не столько на прошедшее, сколько на будущее, и поэтому не предлагал от себя крутых мер, а должное наказание виновным предоставлял определить суду. Но тем не менее он не мог избежать вражды, тайной и явной. Это его огорчало, как видно из следущего письма Дениса Давыдова от 12-го августа 1818 года из Кременчуга: «Ты сожалеешь о доброй, которое сделал, видя столько неблагодарных; это минутная досада, а не постоянное чувство. К тому же, сколько я могу знать, тебе столько благодарных, и столько почитающих тебя в нашем корпусе, что весело слушать. По прочтении письма твоего я при некоторых генералах, полковых командирах и офицерах нарочно стал говорить о неблагодарности вообще и потом привел тебя в пример; все одним голосом от Принца Андрея и Засядки до последнего офицера восстали на меня и просили меня уверить тебя, что ты заслужил в корпусе нашем вечную и совершенную благодарность, и что одни подлецы могут быть против тебя; вот слова их; ты можешь вообразить с каким удовольствием я исполняю это поручение. К тому же уверяю тебя, что это истинное общее о тебе мнение и что исключая Вас (?), который в душе (если ее имеет) скрывает к тебе злобу, Беннигсена (который должен бы выменить 9 твой образ, но который тебя ругает, и, может быть, двух или трех скрытных врагов,— все прочие, верь моей чести, все тобой не могут нахвалиться». Киселев, пользуясь правом, которое было предоставлено ему Государем относительно инспектирования внутренних гарнизонов, инвалидов, госпиталей и военных школ, внимательно изучил положете осмотренных частей и учреждений, причем, кроме отчета о результатах осмотра, он представил целый ряд соображений и проектов. Укажем на главнейшие.
Обезжая малонаселенные губернии Новороссийского края, Киселев убедился, что большое число помещико и вообще чиновников военного и гражданского ведомств, с одной стороны по бедности своей, с другой по недостатку учебных заведений были лишены способов дать детям какое-либо воспитание. Многие отцы прямо относились с просьбами своими к Киселеву помочь им. Такое положение дела навело его на мысль об учреждени при пехотных корпусах военных училищ и кадетских рот, для воспитания сирот и детей бедных офицеров и чиновников. По совещании с генералом Сабанеевым, мысли котораго по этому предмету были сходны с его взглядом, Киселев составил проэкт о помянутых учебных заведешях, требовавших, по его соображешям, лишь незначительных издержек. Представив этот проэкт князю Волконскому, он просил довести о нем до сведения Государя.
При посещении Таврической губернии Киселев убедился, что много земель, прежде принадлежавших ханам, а затем по завоевании Крыма, перешедших в собственность казны, незаконным образом распродано чиновникам этой губернии и другим алчным скупщикам земли, которые большею частью по неимению способов, не могут ни заселить ее, ни завести порядочное хозяйство.
Заселение этих местностей переселенцами из внутренних губерний, по мнению Киселева, могло повлиять на уменьшение населения в этих последних, И потому он полагал более удобным предоставлять казенные земли выходцам из славянских земель, подвластных туркам, а еще лучше назначить под поселение отставных солдат и в награду заслуженным офицерам и чиновникам.
Приведенные предположения были высказаны Киселевьш в общих чертах, а потому, не имея в виду практических подробностей, которые собственно в таком живом деле и составляют сущность, трудно судить о результатах, к каким привело бы осуществлеше мыслей Киселева. Если же исключить возможность устройства поселений из инвалидов по образцу аракчеевских военных поселений, к которым Павел Дмитриевич относился весьма несочувственно, то нельзя не заметить, что проектированные им меры имели большое сходство с тем, что в последнее двадцатилетие осуществлено на Кавказе и отчасти в Туркестане.
Кроме частного вопроса о более полезном употреблении казенных земель Таврической губернии, Киселева занимал и общий вопрос о колонизации южных губерний или точнее об устройстве водворявшихся там иностранных поселенцев. Вызванные перед тем из Tyрции Болгары приходили в Бессарабию, занимали там своевольно земли казенные и помещичьи, что подавало повод к обоюдным жалобам, к насилиям с той и другой стороны, к притеснениям со стороны местных властей и наконец к возвращению многих семейств обратно в Турцию. В тоже время бродили по Новороссийскому краю неустроившиеся виртембергские переселенцы; составленная об устройстве их записка посланнаго на место чиновника министерства внутренних дел Корсакова была передана Киселеву. Корсаков главным средством к водворению виртембергских колонистов считал выдачу на каждое семейство по 500 р. Киселев находил такой способ разорительным для казны и не обеспечивающим ycпеxa колонизации; он считал необходимым постановить за правило давать земли тем только из переселенцев, которые на обработывание их употребить могут капиталы, с собою принесенные. Вообще же, для успешного водворения колонистов, Киселев считал прежде всего необходимыми устройство над ними попечительства. «Находясь в южном крае, говорил Киселев, я убедился, что защита, данная колонистам против грабительства, коему они подвержены, будет более споспешествовать благосостоянию их, чем денежные пособия, которыми правительство в их пользу располагать может; и потому от выбора попечительства зависит желаемый успех во всех отношениях».
Составленная на этих основаниях Киселевым записка, по Высочайшему повелению, была передана на рассмотрение особого комитета из графа Аракчеева, гр. Нессельроде и Киселева; — она вошла с незначительными изменениями в мнение комитета, на основании которого 22 марта 1818 года было Высочайше утверждено «Положение о попечительном комитете об иностранных поселенцах южного края»; председателем комитета был назначен генерал Инзов, на которого Киселев указывал Государю еще в 1816 году.
Представив отчеты по расследованию беспорядков во 2-й армии и вообще о результатах командировки на юг России, Киселев тогда же получил новое поручение — приготовить войска 2-й армии к Высочайшему смотру, предполагавшемуся во время объезда Государем южных губерний, куда Его Величество намерен был отправиться из Варшавы. — Таким образом, в январе месяце 1818 года, прямо из Москвы, Киселев опять возвратился в Тульчин, взяв с собою полковника Адамова, из гвардейских гренадер, и двух унтер-офицеров с музыкантом для передачи войскам всех правил и порядков, принятых в гвардии.
Как ни кажется странным назначение Киселева (не занимавшагося с 1814 года фронтовою частью) для ознакомления войск 2-й армии с требованиями вновь вышедших тогда уставов, (из которых пехотный и артиллерийский ему, как кавалерийскому офицеру, были вообще весьма мало знакомы), — но выбор Государя имел свои основания; Ему видимо хотелось найти 2-ю армию вообще в хорошем состоянии, а для этого надо было послать туда человека, близко знакомого со всем слабыми ее сторонами, который, зная хорошо начальствующих лиц, без особого полномочия, обидного для старших, сумел бы устроить все к лучшему.
Выказанное Киселевым при первой командировке во 2-ю армию уменье так распутать узел самых тонких интриг, чтобы все осталось целым, несмотря на то, что на каждом шагу можно было возбудить скандальную историю, не могло не нравиться Государю, искавшему правды, но вместе с тем желавшему щадить самолюбие своих недавних сподвижников, во главе которых Он прошел Европу.
21-го февраля 1818 года Государь выехал из Москвы в Варшаву, куда прибыл 1-го марта, и 15-го марта торжественно открыл сейм.
18-го апреля Государь отправился Из Варшавы чрез Пулаву и Люблин на юг России.
С начала весны Киселев уже был во 2-й армии и занимался приготовлениями ее к Высочайшему смотру, успех которого его столько озабочивал... Вот что он писал Закревскому из Тирасполя, 11-го апреля:
«...Корпус собирается, и завтра нескольким полкам мы делаем репетицию смотра и маневров; чем ближе подходишь к развязке, тем более боюсь за успех; совершенство гвардии, к которому мы привыкли, тревожит меня. На 7-й корпус я более считаю; аммуниция везде в отменном положении, но ученьем хвастаться нельзя особенно;здесь провозглашенное мнение, что неприятеля и без того бить можно, губит нас.— Но со всем тем, армия по внутренности в хорошем и щегольском устройстве; издержки сделаны ужасные, и все части (кроме учебной) действительно в порядке; увидим, что будет.— Князь Горчаков ожидает окончания смотра и хочет проситься в отставку; старик Бенигсен тоже; но огорченные сии герои от улыбки, от ласковаго слова все намерения оставят; последнему, кажется, сих слов не дождаться, чего я от него и не скрываю».
Опасения Киселева насчет успеха смотра были напрасны: 30-го апреля из Старо-Константинова он писал Закревскому:
«Мы одержали победу, которую усмотришь, любезный друг, из приказа и бумаг к тебе отправляющихся. — Царь всем был доволен, кроме трех полков».
В следующем письме [От 4-го мая из Старо-Константинова] он пишет:
«Наконец, экспедиция моя совершенно кончилась и совершенно благополучно; не мог ожидать того, что случилось; все без иъятия довольны; Государь уверился, что донесения мои были сходны с истиной, apмия же, что пребывание мое здесь для выгод ее было необходимо. — По приказам увидишь, любезный друг Арсений Андреевич сколько милостей ознаменовали сражения при Старо-Константинове и Тирасполе.— Старик отпущен и благословляет имя Государя; все для всех исполнено и (Толь) в предмете. Витгенштейн назначается главнокомандующим; Сабанеева дело исправлено; Горчакову обещано и беднякам многим сделано добро. Со мною милостив до чрезмерности, и потому я иду ныне к королю прусскому; по приезде в Москву буду советоваться с Храповицким, но со всем тем я могу поступить в число надутых; по крайней мере употребил время ко мне милос¬тивое на пользу многих и, кажется, выезжая отсюда, оставляю людей ко мне благосклонных.... Прощай; еду хлопотать о пустом и беднейшем Ланжероне...» В бытность Государя в Одессе, на пути в Крым, последовал Высочайший приказ об увольнении Беннигсена, по расстроенному здоровью, от командования 2-ю apмиею с сохранением содержания.[Высочайший приказ 2-го мая 1818 года.] Таким образом, желание престарелого главнокомандующего, которое было передано Киселевым Государю в Москве, исполнилось с соблюдением возможного приличия. — Вместо Бенигсена назначен был главнокомандующим генерал от кавалерии граф Витгенштейн.</p
Король Пруссии Фридрих-Вильгельм IIIПроехав чрез Симферополь, Mapиуполь, Новочеркаск, Воронеж и Рязань, Государь прибыл в Москву 1-го июня, где в то время ожидали короля прусского Киселев в начале мая отправился по новому своему поручению на встречу высокому гостю. Сохранилась следующая собственноручная записка Киселева о поездке его вместе с королем Фридрихом-Вильгельмом из Торна в Кенигсберг.
«Я приехал в Торн 18 (30) Мая и с трудом нашел себе квартиру; город был переполнен народом, явившимся из окрестностей, чтобы видеть короля. Три польские семейства занимали почти всю гостиницу, и мне отвели род чердака, который я принял, как дар Провидения. Некто г. Гейдекен, бывший полковник не знаю какого полка, посетил меня и обнимал, как старого и хорошего знакомого. Я его не знал, но он объявил мни, что прихал из Ливорно, где был консулом, едет в Данциг и предложил мнй свои услуги на время моего пребывания в Торне. Я воспользовался предложением и остался очень доволен, так как при незнании мною немецкого языка мое положение было довольно затруднительно.
Король приехал на другой день 19 (31) мая в 6-ть часов. Крики «ура» меня об этом известили. Я надел свой парадный мундир и отправился к королю, как посланник. Дежурный адъютант доложил обо мне, и двери тотчас же отворились. Хорошо быть русским генералом и посланником Государя; я заметил это, входя и особенно выходя от его прусского величества, который осыпал меня вежливостями, так же как и окружаюшие его, подражавшие весьма искусно своему повелителю. Я отправился спать в ожидании парада, назначенного на утро в 9-ть часов. Сегодня (20-го мая) Бог на стороне земледельцев: дождь, выводящий из терпенья, по словам господ любителей парадов, лил ливмя. За неимением экипажа я остался дома до 2-х часов.
Один польский вельможа, извещенный приятелем моим Гейдекеном о моем затруднительном положении, предложил мне весьма любезно свою коляску; я принял и отправился отдать визит президенту провинции Шёну и генералу, командующему дивизией. Он принял меня, и мы говорили о смерти маршала Барклая, постигшей его в Инстербурге, недалеко от Кенигсберга. От него я отправился к королю. Приемная уже была переполнена. Я был представлен генералу Рауху, инспектору крепостей, также как и генералу Блюменштейну, командиру артиллерийской бригады. Минуту спустя вышел король; сейчас же обратился к г. де-Брей (Bray), ближе стоявшему, потом к Гейдекену и подошел ко мне. Здоровье Императора было предметом нашего разговора. Прием продолжался недолго. Садясь за стол, дежурный адютант майор Малаховский подошел ко мне и шепнул на ухо, чтобы я сел против короля. Я сел сбоку, желая уступить это отличие старику баварскому посланнику; но по знаку короля майор вернулся и, по порученио его величества, сказал мне, чтобы я сел на назначенное место; я повиновался, подумав еще раз, что выгодно быть русским генералом и посланником Императора. Разговор едва поддерживался. К концу обеда подали шампанское и три раза наполняли бокалы. Мой vis-a-vis никому не уступал, и говорю это здесь как про обстоятельство хотя и удивившее меня, но и доставившее удовольствие: эта бесцеремонность, которая доказывает, может быть, более нежели все прочее, прямоту его характера. С последним бокалом встали из-за стола, и король удалился, объявив Смотр в 6 часов. Малаховский подошел ко мне передать предложение короля, чтобы я ехал тоже в Кенигсберг, предоставляя на мой выбор: ехать прямо или следовать за ним небольшими переездами. Последнее было для меня удобнее, так как я нуждался в отдыхе, что прямо и высказал. В 6 часов мне доложили, что король приглашает меня. Я отправился на площадь, где находились 3 батальона пехоты, 3 эскадрона кавалерии и 4 пушки; 33-й линейный батальон в отличном состоянии, ландверный батальон, как таковой, прекрасен. Гарнизонный батальон такой же силы, как и первый, составлен из ветеранов и рекрут; такой состав кажется мне весьма полезным для нравственности молодых солдат... Пропуская мимо себя войска, король мне сказал: „они пройдут мимо нас три раза; это для того, чтобы продлить удоволствие". Наив¬ность, вырвавшаяся у него, я думаю, против воли, но которая дает понятие о его характере прямодушном и открытом. Во все продолжение этого удовольствия он разговаривал со мною. Это до крайности не нравилось патриотам Пруссакам, и правду сказать, я думаю, они отчасти правы. Едва перестал барабанный бой, как надо было подумать о городском бале даваемом королю в 8-м часов. Уже все собрались; мой вчерашний приятель заехал за мной. В зале, вымощенном камнем, я увидел до пятидесяти дам, более или менее некрасивых и весьма дурно одетых. Что же касается до мужчин, т.-е. офицеров гарнизона, то я ничего не видел уморительнее! Наряды, манеры, выговор, все невыразимо жеманно; это — пародия или скоре плохая карикатура всего того, что видишь в свете. Застенчивость короля превосходит всякую вероятность. Протанцовав несколько польских, он скрылся в толпе, и более его не видели. Войдя, он спросил меня: „много ли балов принимает Государь, путешествуя?" „Как можно менее, ваше величество, и всего на один час"! Он улыбнулся от удовольствия и сказал мне: - „Я делаю точно также и в восторге, что и ваш Государь так делает. Для меня бал несчастье; я на другой день болен"... Наследный принц оставался до ужина; я был возле него и в течение двух часов разговора заметил в нем решительную склонность к насмешке, удерживаемую лишь боязни скомпрометировать себя. На другой день я должен был обедать с королем в Грауденце;— пески и плохия лошади решили иначе. Я ночевал в Mapиенвердере у одного адвоката, дом которого показался мне прелестным. Опрятность и вид довольствия, царствовавшие в нем, заставили меня вздохнуть, вспомнив о своей стране. Много лет пройдет еще, пока цивилизация достигнет у нас до того, чтобы водворилось такое благосостояние во всех слоях общества. — От Мариенвердера до Прейс-Голанда, где мы ночевали, край прекрасен; и несмотря на то, что почва песчаная, она хорошо обработана, вследствие чего довольство царит в этом месте .— Прехав на ночлег, Малаховский пришел ко мне, передать подробности относительно завтрашнего дня. Добряк этот Малаховский — и больше ничего! Я ему благодарен, но общество этого господина никогда не было бы для меня рекреационным временем; между нами такое разногласие, что мне доставляет удовольствие быть жестоким с ним. В 10-ть часов утра, сделав семь немецких миль, я очутился у ворот Кенигсберга. Задержанный войсками, наполнявшими улицы, я вышел и вошел в род корчмы, где желал бы находиться и теперь.—Прислужница была также хороша, как приветлива и резва! Я забавлялся ею несколько минут; но здесь выгода быть генералом послужила мне помехой, и против воли я не мог продолжать забавы серьёзно... Едва приехал король, как мы сели на коней и поскакали галопом. По мере нашего приближения, войска встречали Его Величество криками ура, которые, правду сказать, весьма мало напоминали крик победы, но, благодаря национальному характеру, должны были заменять таковой. Длинные улицы Кенигсберга были полны народа и представляли приятное зрелище для глаз. Женщины одеты весьма чисто и прилично; были между ними и хорошенькие; но лица их, мало оживленные, выражали скорее любопытство, чем энтузиазм. Это равнодушие тем удивительнее, что жители этого города должны были помнить ту печальную эпоху, в продолжение которой их несчастный король находился среди их, и сравнить ее с теперешней славной и счастливой. Но в коммерческом городие все душевные ощущения клонятся лишь к спекуляции и личному интересу; — это так верно, что во время везда короля и его свиты, я видел торговцев, спокойно сидящих за своими конторками, заботясь о своих делах и оставляя своего короля спокойно проезжать мимо.—Погода была хорошая, и после полудня улицы покрывались толпой; к вечеру у замка, расположеннаго в самом лучшем квартале города, послышались хоры полковой музыки; стечение всех жителей города придало этому вечеру праздничный вид, который я нашел прекрасным».
Прусский король вместе с наследным принцем прибыл в Москву 4-го июня, оставался в ней 11-ть дней, затем 19 июня прехал в Царское Село; 22-го июня выехал в Петербург; 5-го июля выехал в Гатчину и оттуда обратно в Берлин. Во все пребывание королевской фамилии в России Киселев находился при наследном принце.
Нет сведений, из которых можно было бы узнать непосредственные отношения Киселева к наступившему за тем времени ахенского конгреса, когда в характере Императора Александра стали обнаруживаться симптомы реакционного направления в смысле толкований мистиков и в форме грозных своею жестокостью действий графа Аракчеева, а потому, не вдаваясь в предположения и догадки, ограничимся тем, что приведем выдержку из письма Закревского, относящегося еще к июлю 1817-го года, но в котором как бы предсказывались последующие события. Сообщая Киселеву, что бугские военные поселения взбунтовались, Закревский пишет: «Для усмирения бугского войска велено послать столько войска, сколько потребует граф Витт. Вот новые плоды цветущего и обдуманного поселения, и если во всвх местах, где будут поселены войска, появится сия новость, то могут быть не совсем приятные послевдствия. Впрочем, этого всегда и ожидать можно».
Государь отправился на конгресс в Ахен в конце августа 1818-го года и возвратился в Петербург 23-го декабря. Киселев оставался все это время в России, и из письма его к Закревскому от 15-го ноября 1818 г. видно, что он тогда жил в Москве и собирался приехать в Петербург к возвращению Государя.
Примечания
1См. Богданович. История Царствования Александра, т. V, стр. 119–120
2На место кн. Горчакова, для расследования действий которого была наряжена следственная комиссия. Князь Меншиков в письме к Киселеву от 9 сентября 1817 г. сообщал ему между прочим, следующее: На докладе Лобанова (Министра Юстиции) о предании Самбурскаго (чиновник военного ведомства) суду написано: «быть по сему, с тем, чтобы Государственный Совет, решил, какому подлежит суду кн. Горчаков и статс-секретарь Молчанов». Дело состояло в том, что 1812 и 1813 г. витебский губернатор предлагал заготовить запасные магазины на Двине для Кутузова, покупая хлеб по 121/2 р., но кн. Горчаков вошел с представлением в Комитет Министров, чтобы отдать поставку Косиковскому, по 20 р., а Комитета разрешил его купить по 25 и 30 р.
3Впоследствии, в 1821 году, находящийся при штабе 2-ой армии в чине генерал-майорa. Главнокомандующий граф Витгенштейн вследствие личных с ним неприятностей просил удалить Сталя из армии.
4Так, по крайней мере, можно судить по тону писем Рудзевича. В письме от 19 февраля 1816 г. он пишет: «Вы настаиваете, любезный друг, чтобы я вам доставил письмо (к кн. Волконскому об аренде) и тем насильно заставить меня уверить вас в истинной дружбе моей. Но cиe доказательство было бы для вас весьма недостаточно, если бы только чувства мои не соответствовали сердечному моему к вам расположению. Вы знаете, любезный друг, что никакое время долговременного знакомства не может связывать людей в дружбе; но есть тайна какая-то непостижимая, соединяющая при первой встрече взаимныя друг к другу сердечныя чувства, и связывают союз оной крепчайшими узами дружбы, и такими взаимными чувствами, кажется, и мы с вами столкнулись, и я твердо уверен, что вы столько же меня полюбили, сколько и я вас».
5Этот старый лис, — говорил он, — сделал мне слишком много зла, он испортил мою репутацию (очернил мою репутацию), он ведет себя на мой взгляд недостойным образом, также у нас с ним есть неулаженные вопросы. Вы полагаете его — его, который назывался моим другом, который заставил меня прийти к нему, искал способ — потому что я не знаю другой причины — унизить меня настолько, что теперь он молчит о том, что сделал, он меня заставил прийти, месье, он ко мне приходил с самыми лучшими намерениями, которые казались столь искренними, заставил меня прервать все самые трудные дела, просил, требовал моих советов, которые я имел глупость ему дать, которые он получил со всем уважением, которые он игнорировал как слишком благоразумные и которым он никогда не последовал, никогда, я вам говорю, — это омерзительно, — я его не прощу никогда в жизни.[пер. Р. Добкач]
7Намек на какую-то любовную интригу.
8А. Ф. Орлов и П. Д. Киселев произведены в генерал-майоры, с назначением состоять при Его Императорском Величестве, 6-го октября 1817 г.