История эпидемий в России. Отрывок

[Исследование охватывает период с Древней Руси по начало XX века, в настоящей публикации помещены разделы, относящиеся к истории медицины XIX веае. Примечания в книге даны постранично, в электронной публикации помещены сразу после того абзаца, к которому относятся, выделены курсивом.

Полностью книгу в формате pdf можно скачать ЗДЕСЬ]

Глава XVII

ОБЩЕЕ ЭПИДЕМИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ РОССИИ В XIX ВЕКЕ И В ПЕРВЫЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ XX ВЕКА

Огромное количество жертв уносили чумные, холерные, гриппозные эпидемии. Достаточно сказать, что только от холеры в 1848 г. умерло более 690 000 человек. Распространение некоторых заразных болезней было до того громадным, что едва ли справедливо говорить об эпидемиях, так как дело по существу заключалось в увеличении заболеваемости постоянно и везде распространенных болезней.
Коэффициент общей заболеваемости острозаразными болезнями в 1900 г. равнялся: в Москве —135, 5, в Петербурге — 151,5, в Одессе — 184, 4, а в 1901 г. составлял в Москве — 119, 8, в Петербурге — 174, 8, в Одессе — 229, 8.

Увеличение или уменьшение степени распространения инфекционных болезней отчетливо влияло и на цифры общей смертности в стране.

Так, в отчете о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи населению России за 1910 г. сказано: «Отчетный год в связи с значительным развитием эпидемии азиатской холеры и других острозаразных заболеваний, особенно дифтерии, представляется неблагоприятным в санитарном отношении. Смертность в Европейской России повысилась до 30,5 на 1000 населения и была на 1,6 на 1000 выше, чем в предыдущем году, и на 1,1 выше средней смертности за последние 10 лет». В ответе же за 1911 г. говорилось: «В связи с умеренным развитием острозаразных заболеваний смертность понизилась в Европейской России до 26,8 на 1000 населения».

Постоянными очагами инфекционных болезней были промышленные города, значительно выросшие в XIX веке. Рост городского населения хорошо иллюстрируют следующие цифры: в 1851 г. городское население в России составляло 7,8%, в 1863 г. — 10,6%, а в 1897 г. — уже 13%. Города росли главным образом за счет неимущего населения. Вокруг фабрик и заводов, обычно на окраинах городов, за их заставами, возникали рабочие слободы, как правило, совершенно неблагоустроенные и лишенные элементарных санитарных удобств. Часть же пришлого населения, вообще не имея пристанища, вынуждена была ночевать под мостами, на берегу рек под лодками, на чердаках фабрик или идти в ночлежные дома. «Характер населения ночлежных домов за последнее время резко изменился, — писал К. В. Караффа-Корбут. — Если раньше в немногочисленных ночлежках Петербурга ютились „отбросы“ городской жизни, то теперь все возрастающая дороговизна жизни и в особенности квартир гонит в ночлежные дома рабочее население столицы». [К. В. Караффа-Корбут, Гигиена и санитария, 1912, № 2, с. 82)]

Ночлежные дома были рассадником инфекционных болезней. Недаром возвратный тиф назывался в дореволюционной медицинской литературе «болезнью ночлежных домов».

Наряду с кварталами, застроенными благоустроенными домами и заселенными представителями зажиточных классов, в городах были Целые районы, где ютилась беднота, живущая в чрезвычайной скученности, в отвратительных помещениях. Л. Н. Куломзин, обследовавший в 1901 г. жилища рабочих в Петербурге, писал "что в этих квартирах на человека приходится воздуха «втрое меньше минимального количества допускаемого гигиеной, а в отдельных случаях и в 6 1\2 раз меньше. Около 20% помещений составляют серые и темные подвальные этажи. «Обделенные воздухом мастеровые часто вовсе лишены света и солнца. Они ютятся нередко в помещениях, производящих впечатление глухих отвратительных ящиков». [Труды IX Пироговского съезда. СПБ, 1905, Т. IV, стр. 335].

Нужно также сказать, что и общее санитарное состояние русских городов XIX века было весьма неблагополучным. Так, в 70-х годах водопровод был в 37 городах России, канализация — в одном; в 80-х годах водопровод — в 70 городах, канализация — в 4; в 90-х годах водопровод — в 111, канализация — в 8. В Москве канализация была построена только в 1898 г. Водопровод отсутствовал в десятках крупных городов страны. Да и там, где он был, к водопроводной сети было подключено не более 10% домов. "Самым крупным санитарным злом во всех поселениях Поволжья и особенно в городах, — писал царский сенатор Лихачев, — является отсутствие надлежащей организации удаления нечистот, хозяйственных и других отбросов, которые вывозятся из селений не более одной десятой части. Вследствие этого население в буквальном смысле слова или тонет в собственных нечистотах, отравляя ими воздух, безжалостно загрязняя городскую почву и почвенные воды, или более или менее открыто спускает их в Волгу и ее притоки. [В. Лихачев. Всеподданнейший отчет и санитарное описание мест Поволжья. СПБ, 1898, стр. 7.]

Вода, поступавшая в водопровод, обычно не очищалась. Н. Ф. Гамалея по этому поводу вспоминал: «Испражнения столицы России, Петербурга, изливаются в протекавшие по городу реки и каналы, а из них в Неву, откуда водопроводные трубы доставляют питьевую воду для снабжения населения. Не удивительно, что каждый приезжий в Петербург заболевал кишечной инфекцией и нередко брюшным тифом. [Н. Ф. Гамалея. Два отрывка из воспоминаний микробиолога. М., 1940.] Нужно сказать, что подобное же положение было в то время и во многих городах других стран. Так, еще в 1889 г. в Париже водопровод доставлял воду прямо из Сены без очистки и фильтрации. [Недаром известный гигиенист и знаток проблем городской санитарии П. Н. Лаженков (1864–1925) указывал, говоря о 1869 г.: «Все государства Европы в то время в деле врачебно-санитарной организации стояли на крайне низкой ступени, смертность и заболеваемость повсеместно были на одной и тон же высоте, и Россия не отличалась в этом отношении в дурную сторону. У нас было плохо, но не лучше было у соседей...» [Известия Томского университета, 1910, стр. 14].

Санитарное состояние городов России мало улучшилось и в первые десятилетия XX столетия. Постоянные эпидемии холеры, брюшного тифа, дизентерии неумолимо карали людей за пренебрежение к требованиям санитарии и гигиены. С полным основанием Н. Ф. Гамалея указывал: «Если холерный вибрион является санитарным инспектором, производящим периодические ревизии и жестко карающим за санитарные упущения, то бацилла брюшного тифа есть деятельный его помощник, сидящий на месте и непрерывно и неумолимо обнаруживающий те же самые дефекты».

Тем не менее эти печальные уроки не шли впрок царскому правительству, оно было на редкость тупым «учеником» и по-прежнему очень мало делало для улучшения санитарного благоустройства страны. Достаточно сказать, что в 1909 г. водопровод был только в 167 городах России, а канализация лишь в 13, причем в большинстве случаев эти сооружения были примитивно устроены и далеко не все домовладения были подключены к водопроводной и канализационной сети.

Тяжелые социально-бытовые условия жизни подавляющего большинства населения страны и плохое санитарное состояние населенных мест создавали почву для широкого распространения заразных болезней Кроме частых эпидемий холеры, оспы, брюшного тифа, паразитарных тифов, обращает на себя внимание высокий уровень «обычной» спорадической инфекционной заболеваемости в городах России в XIX веке.

Приведенная ниже таблица показывает, сколько больных поступило в больницы, госпитали и лазареты Петербурга в 1870 г. [Эпидемиологический листок, 1870, № 3–9.]

Конечно, это далеко не полные данные, так как многие больные не попадали в больницы. «Как известно, — писали по этому поводу земские врачи, — в наших больших городах очень значительное число бедняков умирает без всякой медицинской помощи, так что и отметки причины их смерти приходится делать по опросу окружающих, и бывает, что они умирают так в подвалах городских домов, верхние этажи которых заняты квартирами нескольких врачей-практиков». [Е. А. Осипов, И. В. Попов и П. И. Куркин, Русская земская медицина, М, 1899, стр. 95.]

Высокий уровень обычной инфекционной заболеваемости все время создавал угрозу возникновения эпидемий и широкого их распространения во время неурожайных лет, перемещения больших масс населения, военных кампаний. Это хорошо прослеживается во второй половине XIX века, когда в ряде губерний России был организован учет инфекционных больных. Показательным примером является изменение эпидемических условий в стране в связи с русско-турецкой войной 1877–1878 гг. В 1876 г. эпидемии сыпного тифа были отмечены в 28 губерниях страны, а к концу воины — в 65. Только по отчетам Медицинского департамента Министерства внутренних дел за 2 года войны в стране было учтено 80 783 случая сыпного тифа, по существу же вся страна была охвачена эпидемиями тифов. Колоссальные эпидемии наблюдались в действующей армии, где только одни тифы (брюшной, сыпной, возвратный) унесли в могилу в 2 раза большее количество жертв, чем погибло от оружия.

Такие же явления можно отметить и в первые десятилетия XX столетия. Русско-японская война 1904–1905 гг. и массовые репрессии, проводимые обанкротившимся царским правительством против революционного движения народных масс, сопровождались в послевоенные годы значительным увеличением количества инфекционных больных. Так, заболеваемость холерой, державшаяся до 1906 г. на уровне 0,17-0,65 на 10 000 населения, возросла до 14,8, заболеваемость сыпным тифом с 3,9–5,0 увеличилась до 11,0, а возвратным тифом-с 0,8–1,2 до 8,4. Особенно резко возросло количество случаев брюшного тифа, и без того значительно распространенного в предвоенные годы. Заболеваемость брюшным тифом, державшаяся в 1902-1904 гг. на уровне 19,7–24,7, достигла в 1906 г. 30,6 на 10 000 населения.

Быстрому распространению болезней способствовало в XIX веке значительное расширение торговых связей и развитие железнодорожного транспорта, морского и речного судоходства. Можно отметить, что чем доступнее был какой-либо район страны железнодорожному или пароходному сообщению, тем быстрее шло распространение болезней. Так если в 1830 г. для перехода гриппа из Москвы в Америку потребовалось II месяцев, то в 1899 г. болезнь преодолела это же расстояние всего за 3 месяца. Выяснилось, что для распространения эпидемий холеры и гриппа не так важно линейное расстояние между городами, как интенсивность сношений. Распространение эпидемий шло вдоль основных торговых путей.

Широкому распространению инфекционных болезней и мощным эпидемиям холеры, гриппа, чумы и пр. не могла помешать весьма слабая медицинская организация царской России.

В 1797 г. во всех губерниях были учреждены врачебные управы. Они состояли из инспектора или в городах штадт-физика, оператора, акушера и писаря. Кроме того, в каждом уезде предполагалось иметь доктора или лекаря и двух лекарских учеников. В инструкции, определяющей круг обязанностей чипов врачебной управы, между прочим, предусматривалось также, что при появлении «повальных болезней» среди людей или животных управа должна принять меры для выяснения причин их возникновения и характер распространения, а также «стараться колико возможно о пресечении оной».

Но если учесть, что губерния еще в начале XIX века имела в среднем 400 000–500 000 жителей и состояла из 10–15 уездов, то легко представить себе, что даже при полном штате врачебной управы при возникновении эпидемии врачей едва хватало для устройства карантинов, a о «пресечении» эпидемии или плановой борьбе с ней не могло быть и речи.

В январе 1852 г во всех губерниях и уездах для «охранения народного здравия, для благовременного устранения всего того, что угрожает здравию, и принятия единообразных мер к пресечению болезней эпидемических и эпизоотических» были учреждены так называемые Комитеты общественного здравия. В них входили представители высшей губернской и уездной администрации, дворянства и духовенства. Уездные комитеты подчинялись губернскому, губернский — министру внутренних дел. На обязанностях комитетов лежало принятие мер к «недопущению распространения и прекращению» появившихся эпидемических и эпизоотических болезней, а также «распространению в народе здравых понятий о способах предохранения от болезней как людей, так и домашних животных». В своих распоряжениях комитеты должны были руководствоваться «существующими постановлениями, применяемыми к местным способам... и предавать всевозможной гласности» наставления, издаваемые «по распоряжению и одобрению высшего начальства». Задуманные как сугубо бюрократические организации, комитеты общественного здравия не принесли, да и, очевидно, не могли принести какой-либо пользы. Ни комитет, ни уездные врачи не располагали средствами для борьбы с эпидемиями. При получении известия о появлении какой-либо эпидемической болезни начиналась длительная переписка, затем на место происшествия командировался уездный врач, который ехал туда с пустыми руками и в лучшем случае заставал эпидемию уже прекратившейся. Если же она еще продолжалась, то он назначал лекарства и спешил дальше, так как у него было еще много дел. В итоге пострадавшее от болезни население страдало еще в экономическом отношении, оплачивая проезд медицинского персонала и лекарства, часто совершенно бесполезные. Поэтому крестьяне старались, насколько возможно, скрывать случаи заразных болезней, чтобы по крайней мере не переносить двух бед в одно время.

Высшее медицинское начальство, очевидно, хорошо сознавало истинное положение вещей. Так, в докладе Медицинского департамента о преобразовании губернских врачебных учреждений, составленном в начале 60-х годов, сказано: «Уставы медицинской полиции и судебной медицины не были обеспечены прямыми исполнителями, штатное число врачей не рассчитывалось сообразно массе народонаселения, а налагаемые на врачей обязанности — их силам физическим. Один и тот же врач должен был исполнять в уезде все, что ему предпишут; средств к исполнению предписанного не полагалось, содействия врачу почти никто не оказывал, а ответственности и взысканию он подвергался. Отсюда произошло стремление соблюсти только форму; дело заменилось перепискою, которая осложнилась еще более с учреждением Комитета оспенного и Комитета общественного здравия, а эти последние уже по составу членов и сложности их прямых обязанностей не могли быть настоящими деятелями на пользу общественного здравия. Между тем народное здравие не могло быть сохраняемо передвижением бумаг из одного присутственного места в другое». [Архив судебной медицины и общественной гигиены, 1865, № 2, стр. 15]

Остро ощущался недостаток врачей, больниц, медикаментов. На здравоохранение в 1887 г. на одного жителя России отпускалось 16 копеек, а в 1897 г. — 21 копейка. [Г. Е. Рейн, Записка об общих основах устройства врачебной помощи в России. СПб,1912, стр. 20 ]

В 1864 г. в ряде губерний Европейской России дело охраны народного здоровья было передано в руки местных самоуправлений — земств. Земские врачи самоотверженно боролись с эпидемиями. Медицинская организация земств много сделала для улучшения медицинской помощи сельскому населению, в устройстве больниц, в создании более или менее полного учета инфекционных больных. В некоторых земствах возникли специальные санитарные организации. Впервые они появились в Пермском земстве (1872), а затем в Вятском (1874), Херсонском (1874), Московском (1875), Самарском (1879), Курском (1882), Петербургском (1884) В 1888 г. в Перми была организована первая санитарная станция.

Однако земства, целиком отданные в руки помещиков-дворян, не могли решить вопрос о медицинской помощи населению и организации борьбы с эпидемиями. Царское правительство подавляло малейшую самостоятельность земских собраний<...>. Все расходы земств разделялись на обязательные и необязательные причем расходы на здравоохранение и просвещение относились к последней категории, и поэтому на удовлетворение медицинских нужд отпускались ничтожные суммы.

В конце 80-х годов в некоторых городах стали появляться санитарные врачи, но их было очень мало и оказать сколько-нибудь существенное влияние на общее неблагополучное санитарно-эпидемическое состояние городов они не могли.

Огромная смертность в России, в частности большая смертность от эпидемических болезней, неоднократно привлекала к себе внимание передовых отечественных врачей. В 1885 г. на заседании «Общества русских врачей в Петербурге» после обсуждения доклада Н. К. Экка — русского делегата на международной санитарной конференции в Риме — принято постановление, первый пункт которого гласил. «Смерть от большинства болезней есть смерть насильственная, а не естественная и зависит от неприятия соответственных предупредительных мер». Принятие такого постановления имело большое принципиальное значение, так как противостояло широко распространенному в XX веке мнению о «естественной необходимости» высокого уровня смертности, в частности от эпидемических болезней 2. [С не меньшей прямотой писал в 1886 г. и стоявший во главе Медицинского департамента Министерства внутренних дел Н. Бубнов: «Ежегодно зарываются у нас в землю миллионы людей совершенно понапрасну, только по привычке и недоразумению...» (Международная клиника, 1886, № 5). ]

Одновременно общество (председателем его в это время был С. П. Боткин) обратилось к министру внутренних дел о необходимости проведения мероприятий по борьбе с чрезвычайно высокой заболеваемостью и смертностью населения России. 8 января 1886 г. при Медицинском совете Министерства внутренних дел создана «Комиссия по улучшению санитарных условий и уменьшению смертности в России». Председателем комиссии назначен С. П. Боткин, и поэтому в историю русской медицины она вошла под названием: «Боткинской комиссии». Комиссия ставила своей целью разработать проект мероприятий по улучшению санитарного состояния страны и. снижению заболеваемости и смертности среди населения.

В результате почти трехлетней деятельности Боткинской комиссии собран огромный материал, показывающий безрадостное положение с медицинским делом и санитарным состоянием страны и, может быть, невольно для его составителей вскрывавший глубокие социально-экономические причины огромной смертности населения и широкого распространения эпидемических болезней в России. Комиссией предложен ряд научно обоснованных мер, по проведение их в жизнь натолкнулось на непреодолимые препятствия в виде экономической и политической отсталости царской России. Царское правительство даже не удосужилось рассмотреть собранный материал. [Собираемый комиссией материал регулярно печатался в журнале «Международная клиника» за 1886 и 1887 гг.] Боткинская комиссия «умерла вследствие отсутствия всяких условий для ее жизнеспособности», — писал известный биограф и друг Боткина. [Н. А. Белоголовый. Воспоминания и другие статьи. М., 1898, стр. 357]

Вопросы борьбы с эпидемиями неоднократно обсуждались на Всероссийских съездах «Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова («Пироговские съезды») и на губернских и уездных съездах земских врачей. Медицинские съезды были общественной трибуной, с которой нередко звучали голоса передовых врачей и ученых того времени. При обсуждении узко специальных вопросов борьбы с эпидемиями, выступавшие на съездах указывали на глубокие социальные причины огромного распространения инфекционных болезней в России, придавая обсуждению этих вопросов большое общественное значение.

На съездах был предложен также ряд практических мероприятий по предупреждению распространения эпидемических заболеваний и намечена программа изучения наиболее распространенных в России инфекционных болезней. Однако в условиях царского самодержавия, ограничивающего всякую общественную самостоятельность, подавляющее большинство предложений съездов оставалось без внимания. Поэтому на IX Пироговском съезде при обсуждении вопроса о борьбе с малярией принята была резолюция, в которой прямо говорилось: «Имея в виду, что громадное большинство ходатайств Пироговских съездов перед правительством оставалось без удовлетворения или было совершенно игнорируемо... воздержаться от возбуждения ходатайств перед правительством на будущее и формулировать все свои постановления, указывая лишь, что необходимо или желательно и что должно быть устранено».

В конце XIX и начале XX столетия русское общество все более начинает убеждаться в безуспешности борьбы с эпидемиями только медико-полицейскими мерами. Многочисленные эпидемии острозаразных болезней, особенно холеры, уже со всей остротой выдвинули вопрос о необходимости перехода от чрезвычайных противоэпидемических мероприятий к осуществлению минимального благоустройства населенных мест.

Пока дело касалось жизни и здоровья «низших» классов, русское дворянство и буржуазия, заседавшие в земских собранияхи городских самоуправлениях, довольно спокойно созерцали разрушительное действие эпидемий. Однако и они скоро пришли к неизбежному заключению, что распространение болезней отнюдь не ограничивается жилищами городской и сельской бедноты и что, если они не хотят сами стать жертвами этих болезней, необходимо срочно принять меры для борьбы с эпидемиями. Экстренные противоэпидемические мероприятия, проводимые при опасности возникновения эпидемий, не могли полностью гарантировать от их появления. Сама жизнь настойчиво ставила вопрос о необходимости улучшения санитарного состояния страны, особенно крупных городов и портов. К этому царское правительство вынуждали и внешнеполитические соображения. На международных санитарных конференциях от русского правительства настойчиво требовали принятия мер против острозаразных болезней, так как их громадное распространение в России угрожало соседним странам. Особую тревогу вызывали эпидемии холеры. H. Ф. Гамалея указывал, что «страх перед холерой больше сделал для очищения городов и жилищ Западной Европы, чем все указания науки и потребности общежития».

Нельзя сказать, чтобы представители медицинской администрации в России не понимали значения общесанитарных и противоэпидемических мероприятий.

В отчете Министерства внутренних дел за 1904 г. указывалось: «Меры против распространения и эпидемического развития холеры, помимо санитарной охраны границ от заноса заразы, заключаются, как это общеизвестно, в доставлении населению доброкачественной питьевой воды, устранении источников загрязнения почвы, улучшении жилищ для рабочих, обеспечении своевременного обнаружения и скорейшей изоляции заболевших и надзоре за лицами, приходившими в соприкосновение с больными и вообще подвергавшимися возможности заражения».

Возник ряд проектов санитарного благоустройства городов, в частности городов Поволжья, угольных районов, столыпинское «принудительное оздоровление» Петербурга и др. Однако все они разбивались о сопротивление домовладельцев и промышленников, составлявших подавляющее большинство в городских самоуправлениях (городских думах). Исходя их своих узкокорыстных интересов, они тормозили проведение каких-либо санитарных мероприятий, отпуская на их проведение совершенно недостаточные суммы. В 58 городах Европейской России на санитарное дело отпускалось менее 1 % общей суммы бюджета городских самоуправлений [А. Грацианов. Труды IX Пироговского съезда. СПБ, 1905, т. IV, стр. 179].

«Причина санитарного неустройства не только в провинциальных городах, но даже и в столицах, — говорил H. И. Долгополов на IX Пироговском съезде, — лежит в общих условиях современного порядка, а именно в ограничении права представительства в городские думы, имеющие в своем составе представителей главным образом промышленно-торгового класса и домовладельцев» [Там же, стр. 224.]

Поэтому основным оружием в арсенале средств борьбы с эпидемиями в XX столетии по-прежнему оставались только экстренные противо-эпидемические меры, направленные на то, чтобы как-нибудь потушить уже возникший пожар. Но и для проведения этих мер отечественные врачи располагали весьма скромными средствами. Не хватало ни медицинского персонала, ни больниц, ни отпускаемых ассигнований.

В 1910 г. в России было всего 24 835 врачей, т. е. один врач на 6374 человека населения. Радиус врачебных участков колебался в Европейской России от 9 верст в Московской губернии до 94 верст в Архангельской; а в Сибири и Средней Азии он составлял от 44 до 104 верст. На нужды медицинского обеспечения населения страны царское правительство отпускало в 1907 г. 58 копеек на 1 жителя в год, в 1909 г. 64 копейки, в 1910 г. — 69 копеек [Официальная «Междуведомственная комиссия по пересмотру врачебно-санитарного законодательства», работавшая под председательством проф. Г Е. Рейна, известного реакционного деятеля царской медицины, вынуждена была прийти к заключению в 1912 г. об «ужасающей заболеваемости и смертности населения» (Г. Е. Рейн. Заметка об общих основах устройства врачебной помощи в России. СПБ. 1912; неопубликованные материалы комиссии, собранные в 6 томах, находятся в Государственной центральной научной медицинской библиотеке в Москве). Так, в 1913 г. на 1000 человек населения умерло в России 30 человек, в Германии — 15, в Англии — 14, в Норвегии — 13,5. Между тем царское правительство отпустило в 1913 г. на медицинские нужды населения по 90 копеек на 1 жителя, и в эту «сумму» включено на борьбу с эпидемиями и на санитарно-гигиенические мероприятия 5 копеек... Что имели возможность сделать при таких условиях даже работавшие по 16–18 часов в сутки врачи, среди которых недостатка в энтузиазме и в горячем желании нести помощь своему обездоленному народу никогда не было?! ]

Медицинская помощь была по существу недоступна для подавляющей массы населения. По наблюдениям Генрихсона в Одессе в конце XIX века из 100 умерших в самой зажиточной части города умирало, «не видав врача» 40 человек, а на Пересыпи — беднейшей части города — умирало без помощи даже 94%. Сходные данные указаны в отношении Костромы, где в 1880 г. из 1164 умерших помощь была оказана только 551, т. е. 47,3%.

Поэтому нет ничего удивительного, что, несмотря на существующее законодательство, согласно которому все заразные больные должны быть пометены «отдельно от здоровых», т. е. изолированы, фактически изоляции подвергалась очень небольшая их часть. Так, в 1902 г. из общего числа зарегистрированных больных в лечебных заведениях находитесь всего 3,3%, причем из числа заразных больных в больницах лечилось только 19,7% (9% больных скарлатиной, 2,7% больных корью, 0 5% больных коклюшем, 3% зарегистрированных больных дизентерией). А в 1910 г. 84% всех больных брюшным тифом осталось на дому.

Наши врачи самоотверженно боролись с эпидемиями острозаразных болезней. Открывая V Пироговский съезд, проф. В. В. Сутугин говорил: «В течение последних трех лет врачам пришлось выдержать борьбу с двумя довольно распространившимися эпидемиями: сыпного тифа и холеры. Врачи явили себя героями на поле брани: большинство в расцвете жизни, некоторые еще студентами неудержимо шли в места эпидемий и многим пришлось пожертвовать жизнью... 16 врачей и 3 студента умерли от холеры, 60 врачей и 9 студентов — от сыпного тифа». [Труды V съезда Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова. СПБ, 1894.]. С. А. Новосельский в докладе на XI Пироговском съезде показал, что одной из причин весьма интенсивной смертности среди русских врачей являются инфекционные заболевания, в частности сыпной тиф [С. А. Новосельский Труды XI съезда Общества русских врачей в память И. Пирогова. СПБ. 1910, т. I, стр. 125.]

Однако в условиях дореволюционной России врачи бессильны были добиться каких-либо ощутимых результатов в борьбе с эпидемиями. Постепенно это стало осознаваться передовыми отечественными врачами. На чрезвычайном внеочередном Пироговском съезде, созванном в период бурного политического подъема в 1905 г. и обсуждавшем вопросы борьбы с холерой, выступления многих врачей носили ярко выраженный политический характер. Врачи говорили, что при существующем в России государственном строе успешная борьба с эпидемиями невозможна.

«Мы, русские врачи, сказал один из выступавших в прениях врачей, заявляем всему русскому обществу, что мы, врачи всей России, пришли к тому глубокому убеждению, что в борьбе с эпидемиями, имеющими характер народных бедствий в частном случае в борьбе с могущей появиться у нас холерой, при существующем у нас государственном строе бороться нельзя, а потому русские врачи приглашают общество принять самые энергичные меры к тому, чтобы прежде всего весь государственный России был изменен».

Истина была неприглядна, она слишком уже бросалась в глаза, и общественность не могла более закрывать их...

ЭПИДЕМИИ ЧУМЫ

XIX век вошел в историю чумных эпидемий как время относительного затишья после жестоких вспышек этой болезни в предыдущие столетия. До 1894 г. во всех странах отмечаются лишь отдельные эпидемии или небольшие эпидемические вспышки в портовых городах.

Всего за XIX век в России зарегистрировано 15 эпидемий чумы. Большинство из них наблюдалось в южных и юго-восточных областях на Кавказе (1798–1819, 1830, 1838–1843), Черноморском побережье и Бессарабии (1812, 1819, 1824–1825, 1829, 1835–1837), в Астраханской губернии (1806–1808, 1877–1879, 1899, 1900) (табл. 6).

Трижды в течение века чума появлялась в Одессе (1812, 1829, 1837), причем во всех случаях хорошо прослежена связь с заносом болезни через портовый карантин.

Эпидемии обычно не принимали широкого распространения и сравнительно быстро купировались проводимыми противоэпидемическими мероприятиями. Исключение составляют 20 чумных лет на Кавказе (1798–1819), где в связи с беспрестанными военными действиями и специфическими социально-бытовыми условиями жизни населения регулярно отмечались эпидемические вспышки чумы. Болезнь ни разу не проникала из образовавшихся очагов в центральные районы страны, но в результате громоздких и часто бестолково проводимых противоэпидемических мероприятий возникшие эпидемии в значительной мере нарушали течение жизни и сопровождались большой смертностью.

С современной точки зрения происхождение чумных эпидемий в XIX веке легко может быть объяснено существованием природных энзоотических очагов болезни на юго-востоке России и Балканском полуострове. Но исследователи и эпидемиографы прошлого столетия, исходя из господствовавших тогда представлений о возможности только заносного происхождения чумы, затрачивали много усилий на установление прямых связей между эпидемиями на территории России и соседних стран. В некоторых случаях, когда речь шла об эпидемиях в портовых городах, это легко удавалось, однако происхождение большинства эпидемий чумы в России так и оставалось невыясненным.

Исходя из основной задачи своего изложения, мы намеренно ограничились изложением только истории чумных эпидемий в России и мер борьбы с ними, не касаясь при этом вопросов о происхождении чумы как проблемы, в значительной степени еще гипотетической и требующей специального изучения.

Первой в хронологическом отношении эпидемией чумы в России в XIX веке была продолжавшаяся в течение ряда лет чума на Кавказе. Ее начало относится еще к XVIII столетию.

На рубеже XIX века Кавказ представлял из себя «пестрый конгломерат мелких и мельчайших феодальных и родовых объединений, находящихся в постоянной вражде между собой и сильно отстававших в своем социальном развитии».

1801 г. Грузия, бессильная противостоять военным притязаниям Турции и Ирана, разоренная междоусобицей феодалов и постоянными набегами горцев, присоединилась к России. Обосновавшись в Тифлисе, Царское правительство приступило к энергичному расширению своих владений в Закавказье, проводя ряд войн и жестоко подавляя восстания крестьян. В этих условиях значительно возросли возможности распространения эпидемических болезней и трудности борьбы с ними. Первые случаи чумы появились в русских владениях в 1798 г. Предполагают, что их появление связано с заносом из Турции, где в это время была эпидемия чумы.

В 1802 г случаи чумы были обнаружены в Тифлисе, а затем и в ряде мест Восточной Грузии. Первое время за болезнью не признавали эпидемических свойств. Только в июле 1803 г. врачебная управа Кавказской губернии утвердилась в мысли, что это действительно «моровая язва», и стала проводить соответствующие мероприятия. Введены были оцепления городов и селений, в Тифлисе, Душете и Моздоке учреждены карантины. Однако, несмотря на заставы и оцепления, жители пораженных болезнью мест разбегались, разнося заразу далеко за пределы первых очагов.

С 15 июня 1803 г. по 1 августа 1804 г на Кавказе заболело 1796 человек. [Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. III, Тифлис, 1869, стр. 56]. Но можно не сомневаться, что это далеко не полные данные, так как истинное положение вещей едва ли было известно даже и администрации.

12 августа 1804 г. было объявлено о прекращении «заразы», но вскоре чуму обнаружили на Северном Кавказе в Георгиевске, Александровской крепости, в аулах Большой и Малой Кабарды. В течение 1805 л 1806 гг. эпидемии чумы по существу не прекращались, а в декабре 1806 г. болезнь появилась в Астраханской губернии. Значительное распространение она получила среди горных племен. При появлении чумы в аулах горцы покидали их, уходя в горы.

В начале 1807 г. чума появилась в Памбукском округе, а уже в марте в «4 уездах Кавказской губернии, в 11 местах гражданского ведомства» [Там же] . В этом году распространение болезни приобрело особенно широкие масштабы. Эпидемии проявились во многих городах и селах Грузии и Северного Кавказа — Георгиевске, Моздоке, Владикавказе. «Константиногорские воды, — отмечал Варадинов, — по причине свирепствовавшей в Кавказской губернии заразы вовсе не были посещаемы». [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. I, СПБ, 1858, стр. 201.]

В Большой и Малой Кабарде от чумы вымерли целые племена горцев. Заболевания наблюдались также в пограничных турецких владениях.

Зимой 1807 г. эпидемия начала стихать, а в феврале 1808 г. военный губернатор доносил, что «зараза в Грузии совсем прекратилась». В течение 1808 и 1809 гг. в Кавказской губернии были отмечены лишь отдельные эпидемические вспышки. Однако уже летом 1809 г. стали поступать донесения о распространении «моровой язвы» на турецко-кавказской границе и в Кабарде. Весной 1810 г. чума появилась в Тифлисе, Сигмах, Гори, Телаве, окрестных селах.

Распространению чумы в значительной мере способствовали военные действия. Вместе с войсками, возвращавшимися после осады Ахалциха, где свирепствовала эпидемия чумы, болезнь была занесена во многие населенные пункты Кавказа. В октябре эпидемия пошла на убыль, но в январе 1811 г. болезнь снова появляется сразу во многих местах Грузии и Дагестана. В феврале случаи заболевания зарегистрированы в Тифлисе, вначале лишь среди военнослужащих.

Подробное описание этой эпидемии оставил Л. Пикулин [Л. Пикулин. Всеобщий журнал врачебной науки, 1812, № 3, стр. 29–74.] По его данным, с февраля по 20 сентября в Тифлисе только среди военнослужащих было 804 заболевания «язвой», которые в 562 случаях кончились смертью.

Для борьбы с эпидемией применялись строгие карантины. Пикулин признавал, что в борьбе с чумой большое значение имеет обязательное заявление о каждом заболевшем, быстрая изоляция больных, оцепление зараженных мест и карантины. Заражение, по его мнению, происходит от больного человека, от зараженных вещей и «через воздух».

К январю 1812 г. болезнь в Грузии прекратилась, но уже в марте чума появилась в Моздоке и Кизляре, а в мае снова в Тифлисе. Количество заболевших было не велико: до 2 июля в Тифлисе умерло 30 человек. Чума наблюдалась также в Имеретии, Дагестане, в окрестностях Владикавказа. Эпидемия продолжалась до наступления зимы.

В 1813 г. чума снова зарегистрирована в ряде населенных пунктов Грузии, в Баку, Дагестане, в станицах и крепостях «по кавказской линии». Сильная эпидемия наблюдалась и в Тифлисе.

В 1814 г. случаи заболевания чумой были в ананурском гарнизоне, Моздоке, Владикавказе, в 1815 г. — в Дербенте и Грузии, в 1816 г.- в Ставрополе и Моздоке, в 1817 г. — в Абхазии.

После 1817 г. точных сведений о распространении чумы на Кавказе нет, но Варадинов указывал, что еще в 1819 г. чума наблюдалась в Кавказской губернии. [Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. II, СПБ, 1858] При появлении чумы пораженная болезнью территория оцеплялась воинскими частями и с нею прекращалось всякое сообщение. Также поступили и при появлении болезни в Тифлисе, только в 1810 и 1811 гг. жителям города разрешили выехать в окрестные села, но зато при возвращении они были подвергнуты карантину.

Во время эпидемии были запрещены всякие сборища и богослужения, закрыты рынки, бани. Зараженные вещи и даже дома, в которых жители умерли, сжигались. Медные деньги принимались не иначе, как после обмывания в уксусе.

При появлении болезни прекращался свободный проезд во внутренние губернии России. Выезд разрешался только после обязательного карантина и «очищения».

В этом отношении интересен указ 1808 г.3. В нем предписывалось восстановить прерванное с Кавказской губернией сообщение, но все приезжающие должны были следовать только через один, специально назначенный для этой цели пункт. Провозимые вещи и товары подлежали «очищению» по правилу, выработанному генерал-штаб-доктором Крейтоном. Все вещи и товары при этом делились на три категории. К первой категории относились: лен, пенька, хлопчатая бумага, шелк-сырец, некрашеная шерсть, сырые кожи, волос, перья, полотно, белые сукна, Деревянные вещи; ко второй — окрашенные шерстяные, льняные, бумажные, шелковые ткани, крашеные перья и нежные меха; к третьей — тонкие, окрашенные в нежные цвета (желтый, голубой и др.) ткани с золотыми и серебряными шитьем и украшениями. Товары первой категории очищали газом «перекисленной соляной кислоты», второй категории — газом «простой соляной кислоты» и третьей — посредством искусственного тепла в натопленой бане. Очищение производилось в специальных помещениях, в которых на высоте 2 аршин от пола развешивали вещи и товары. На пол ставили глиняные горшки с составом, выделяющим газ, после чего двери плотно закрывали. Окуривание продолжалось 24 часа, затем вещи проветривали 3 дня и выдавали хозяевам.

Состав для получения газа «перекисленной соляной кислоты» должен был изготовляться «медицинскими чиновниками по известной им пропорции составных веществ». Весьма возможно, что это был состав предложенный в книге Гитон де Морво. По крайней мере, по инструкции, изданной в 1812 г. в связи с эпидемией чумы в Одессе.  [Инструкция приведена в кн.: В. Белиловский и Н. Гамалея. Чума в Одессе. Одесса, 1903, приложение № 2.] и текстуально совпадающей с цитируемым указом, состав делался по «системе Гитон де Морво» . [Гитон де Морво (Guiton de Morveau, Louis Bernard, 1737–1816) — известный французский химик, автор многочисленных работ по химии, один из создателей современной химической номенклатуры. Являясь сторонником теории распространения инфекции по воздуху (миазматическая теория), предложил для уничтожения «заразы» окуривание газами и парами, образующимися при нагревании различных кислот. Его сочинение (1801) переведено на русский язык В. Я. Джунковским и издано отдельной книгой: Л. Б. Гитон-Морво. О средствах к благорастворению воздуха и отвращению заразы. СПБ, 1804 (а также 1806 г. 709 стр., и в 1807 г.). Троекратное издание в течение короткого срока свидетельствует о широкой потребности в такого рода практическом руководстве по дезинфекции. Однако еще до издания труда французского основоположника дезинфекции на русском языке было опубликовано петербургским академиком Крафтом «Наставление о вернейших предохранительных средствах против заразы с показанием способов как употреблять их в пользу (Краткое извлечение из преизящного сочинения Гитона Морво)», Технологический журнал, 1804, стр. 116–151. О том же излагалось и в изданной в 1807 г. в Москве книге Ф. Ф. Рейса «Краткое наставление, как употреблять средство, надежно предохраняющее от прилипчивости горячки, моровой язвы и от всех заразительных болезней, служащих между людьми и скотом; средство, которое совершенно очищает воздух, зараженный или испорченный гнилыми испарениями всякого рода» (49 стр.)]

Для приготовления же газа «простой соляной кислоты» рекомендовалось взять 3 фунта поваренной соли и 1,5 фунта серной кислоты. Окуривание производилось в течение 24 часов, проветривание — 7 дней. Для очищения вещей и товаров третьей категории считалось достаточным нагреть их до температуры «обыкновенной бани» и потом в продолжение 2 недель проветривать на «вольном и свежем ветре».

«Люди, привозившие товары, должны быть подвергаемы окуриванию нагие и в продолжение времени очищения привезенных товаров, равно как одежды их и пожитков, от карантина должно им быть даваемо платье...»

В то же время оцепление и карантин далеко не всегда были достаточно эффективной мерой. Так, например, в 1810 г., когда войска были выведены из ахалцихского пашалыка, где свирепствовала чума, везде на дорогах, ведущих в Грузию, были учреждены карантины, а зараженные аулы оцеплены. Тем не менее весьма скоро чума появилась во многих грузинских селениях и в Тифлисе. Несмотря па оцепления и заставы, в декабре 1806 г чума из Кавказской губернии была занесена на Волгу.

В прямой связи с эпидемией чумы на Кавказе находятся и чумные эпидемии 1806–1808 гг. в Астраханской и Саратовской губерниях. В 1806 г., когда чума распространилась по всему Северному Кавказу, случаи заболевания появились и в Астраханской губернии. Однако до марта 1807 г. эпидемия ограничилась лишь двумя татарскими селениями.

Весной же 1807 г. болезнь стала постепенно продвигаться к Астрахани, в апреле она появилась в городе, а в мае — в поселке Красный Яр.

Летом 1808 г. эпидемия в Астраханской губернии начала стихать. Полное же благополучие наступило лишь в августе, когда было восстановлено нормальное сообщение с соседними губерниями.

Всего в Астраханской губернии с декабря 1806 г. по май 1808 г. умерло от чумы 1186 человек и из них в самой Астрахани — 650. [Н. К. Шепотьев. Чумные и холерные эпидемии в Астраханской губернии, Казань, 1884, с. 31.]

С чумой боролись устройством карантинов, а вся Астраханская губерния была оцеплена военными кордонами. Но карантины были организованы плохо и попавшие туда «сомнительные» часто заражались там чумой.

Не особенно помогали и оцепления. По крайней мере уже в ноябре 1807 г чума появилась в Саратовской губернии. Чума занесена, как говорится об этом в указе 1808 г., на судне, которое проследовало из Астрахани мимо Царицына и Камышина прямо в Саратов. Несмотря на то, что судно шло «из столь опасного места, каково Астрахань», и в пути на борту его умерло несколько человек, оно благополучно миновало все карантины и прибыло в Саратов.

За это губернским властям делалось строгое внушение и предлагалось. «Пресечь без малейшего изъятия всякое сообщение Саратова и всех других зараженных мест со здоровыми местностями губернии, не впускать в соседние губернии ни людей, ни вещей, о чем объявить по всей Саратовской губернии».

Для проведения мер по борьбе с «язвой» в январе 1808 г. в Саратовскую губернию был командирован из Петербурга сановник в сопровождении двух врачей. Он оставил описание эпидемий чумы в Саратове в 1808 г.

Первые случаи чумы появились в ноябре 1807 г. но сначала болезнь считали «прилипчивой желчной горячкой», и только когда она стала распространяться дальше, ее признали «моровой язвой».

Всего чумой было поражено 10 населенных пунктов, в том числе Саратов. Количество заболевших было сравнительно невелико, с ноября 1807 г. по февраль 1808 г. заболел 101 человек и из них 91 умер. Эпидемия полностью прекратилась к началу февраля 1808 г., но только в августе были упразднены все карантины и восстановлено свободное сообщение с соседними губерниями. Особое, место среди эпидемий чумы в России в XIX веке занимают эпидемии в Бессарабии и среди русских войск в Молдавии и Валахии.

Ф. Л. Дёрбек отметил, что в конце XVIII и начале XIX столетия эпидемии чумы почти не прекращались на Балканском полуострове. Л. В. Громашевский высказал предположение, что на Балканах в прошлом существовали обширные природные очаги этой болезни, исчезнувшие потом в связи с сельскохозяйственным освоением земель. С этой точки зрения становится понятным, почему вступление русских войск в эти районы часто сопровождалось появлением среди них чумы.

Непосредственно с действием этого природного очага можно также связать эпидемии чумы и в Бессарабии. Первое в XIX веке упоминание о появлении чумы в этой области относится к 1819 г. Случаи заболеваний имели место в городах Браилове, Савке, Горичанах и Атанах. По данным Варадинова, чума скоро прекратилась и только в одном поселке было несколько заболеваний в 1820 г.

В 1824 г чума снова появилась в Бессарабии. В городке Тучково на Дунае в одной семье заболело и умерло 4 человека. Быстрая гибель боль пых встревожила местные власти и этот дом вместе с соседними был оцеплен военным караулом. Через 3 дня в оцепленных домах появились новые заболевания, характер которых не вызывал сомнений в их чумной природе. Вскоре появились заболевания и среди солдат оцепления. Всего в Тучкове с ноября по февраль 1825 г заболело чумой 83 человека и из них умерло 75. При появлении заболеваний были приняты экстренные меры. Кроме военных кордонов, все 14 домов были окружены глубоким рвом. Больных забирали в лазарет, тоже окруженный рвом и военным караулом Постели и платье больных сжигали, дома окуривали хлором, домашних животных убивали. Из лазарета выздоровевших после обмывания разведенной серной кислотой переводили в карантинный дом, где держали 24–40 дней, затем подвергали вторичному «очищению» и только тогда отпускали как «неопасных». Умерших хоронили далеко в поле, густо засыпая негашеной известью. Карантин был наложен и на весь город. Его окружили воинскими частями, выезд был разрешен только по специальным пропускам после 16-дневного карантина. Город разделили на 4 участка, в каждом из которых был смотритель и врач, ежедневно обходившие дома своего участка.

3 февраля 1825 г. заболевания прекратились, но только 15 марта карантин был снят и полностью восстановлено сообщение с внешним миром.

Кроме Тучкова, в 1825 г. чума в Бессарабии была в колонии Барб и в Измаиле. Первые случаи заболеваний в колонии были обнаружены в январе, всего там заболело 30 человек, из которых 22 умерли. В феврале заболевания прекратились. О количестве заболевших в Измаиле сведений нет. При появлении чумы проводились те же мероприятия, что и в Тучкове.

В апреле 1828 г. Россия объявила войну Турции. Боевые операции начались одновременно на Балканском полуострове и на Кавказе. Стотысячная русская армия перешла р. Прут и заняла Дунайские княжества, в мае были заняты Браилов и Бухарест, а в октябре пала Варна.

Перед выступлением в поход русское командование на Балканах было предупреждено о неблагоприятной эпидемической обстановке на предполагаемом театре военных действий. В частности, врачам армии были разосланы «Практические замечания о чуме, о болезнях жаркому климату свойственных и перемежающих лихорадках», составленные Я. Виллие.

Однако едва начались военные действия, всякие предосторожности против чумы были забыты, а результаты не замедлили сказаться: в мае в Бухаресте было уже много чумных больных.

Среди врачей начались разногласия, некоторые из них не признавали болезнь за чуму, но все же решили принять меры, как против чумы. Была организована противочумная комиссия и по ее предложению город разделили на несколько участков, в каждый из которых был назначен врач и пристав: первый обязан осматривать заболевших, второй следить за исполнением санитарных правил. Для больных был организован специальный лазарет.

Жители обязывались немедленно заявлять о каждом заболевшем. Дома, где были заболевания, оцеплялись и окуривались хлором. На дворах и улицах жгли кучи навоза «для курения», деньги обмывали в уксусе, бродячих собак и кошек убивали. Выезд из города разрешался только по удостоверению от врача. Войска были выведены из Бухареста, но среди них уже распространилась болезнь.

Чтобы предупредить занос чумы из действующей армии в Россию» вдоль Прута, Днестра и нижнего течения Дуная были установлены карантины. Въезд в Россию разрешался только после 21-дневного карантина и окуривания хлорным газом.

Летом эпидемия несколько утихла, но в августе возобновилась с новой силой, особенно в осаждавшем Журжу отряде. Из Бухареста болезнь распространилась в соседние деревни, и к осени было уже поражено более 30 населенных пунктов.

Были устроены чумные госпитали и карантины, в деревни назначены врачи и военные чиновники для наблюдения за исполнением всех предписываемых правил.

Многочисленные заболевания среди русских войск сильно встревожили командование, которое решило, что виной всему плохая работа врачей. Поэтому первая противочумная комиссия была распущена и на ее месте создана «Верховная противочумная комиссия», состоявшая исключительно из генералов и полковников.

Комиссия начала свою деятельность с того, что объявила виной всему невежество врачей, а поэтому все сделанное ими в борьбе с чумой было поставлено под сомнение и отвергнуто. Ф. А. Дёрбек отмечал: «Тогда совершилось нечто совершенно невероятное; заседавшая в Яссах особая противочумная комиссия стала сомневаться, действительно ли болезнь, против распространения которой так долго и безуспешно боролись была чума. Явился какой-то молдавский боярин, предложивший лечить чуму вином, икрой и луком, и предложение его было принято! Было предписано давать больным в военном госпитале ежедневно 1,5 фунта молдавского вина, 1\4 фунта икры и 1\8 фунта луку! Один из членов ясской комиссии, очень заслуженный врач, доктор Иконников, положивший немало трудов в борьбе с чумой и сделавшийся, наконец, жертвой этой болезни, высказался неодобрительно о таком назначении и за это был удален из комиссии и заменен более покладистым доктором Геслингом. Когда из Букарештской верховной комиссии в ясскую комиссию прибыло уведомление о предстоящем прибытии инвалидов, заразившихся на пути чумой, навстречу инвалидам был выслан чиновник, который, осмотрев больных, решил, что они страдают не чумою, а бубоны у них зависят от венерической болезни, плохого питания, сырого климата и тяжелого похода, и это мнение чиновника было принято ясской комиссией. Вскоре начались разные послабления на карантинной линии на Пруте, и путешественников стали пропускать в Россию, довольствуясь простым окуриванием их. В это время упомянутый боярин опубликовал свой „ взгляд на чуму и ея пресечение" в особой брошюре, которая доктором Геслингом и комиссией была разослана врачам в армию! Одновременно появилось другое, составленное одним из членов ясской комиссии, молдаванским агою, который советовал в самом начале болезни назначить свежевыжатый сок из лошадиного помета в количестве 40—100 драхм, а за неимением такового, такое же количество деревянного масла! Председатель ясской комиссии генерал Маевский также пустился в рассуждения о чуме и решил, что наблюдавшаяся болезнь не чума и все предложенные врачами меры против эпидемии — ерунда» [Ф. А. Дёрбек. История чумных эпидемий в России. СПБ, 1905. 266–267.]

Чума между тем продолжала распространяться. Вместе с возвратившимися на зимнюю квартиру войсками болезнь была занесена в Фокшаны и Яссы и даже в Бессарабскую область. Эпидемия свирепствовала в Букареште, в Базарджике, Варне.

Кроме чумы, в армии было много больных «перемежающей лихорадкой, дизентерией и другими болезнями. Ежемесячное число больных в госпиталях и в войсковых лазаретах с мая 1828 г. по май 1829 г., при средней численности армии в 144 060 человек, составляло 34 916 больных, а умирало 3031 человек. [Л. С. Каминский и С. А. Новосельский. Потери в прошлые войны (1756–1918). М, 1947, стр. 22.]

Бессильная бороться против эпидемий часть военно-медицинской администрации пошла по следам ясской противочумной комиссии. Назначенный в феврале 1829 г новый генерал-штаб-доктор Витт начал с того, что стал отрицать существование чумы. Затрудняясь дать «этой болезни настоящее систематическое название», Витт придумывал для нее всевозможные мудреные наименования, вроде «нервно-тифозной и чумоподобной лихорадки», а в выпущенной через несколько лет книге он писал: «Описываемую здесь южную эпидемическую тифозную горячку, или так называемую Валахскую язву, нельзя назвать ни восточной чумой, ни другой какой-либо новой болезнью; но она в этом крае есть обыкновенная, от эпидемических и местных причин зависящая язва» [X. Витт. О свойствах климата Валахии и Молдавии и так называемой валахской язве... СПБ, 1842. стр. 12–13]. В то же время он не отрицал ее заразительность, но она, по его мнению, ...была условна, подобно заразительности других эпидемических горячек, как-то: госпитальной, тюремной, корабельной и проч...». Подобное мнение генерал-штаб-доктора русской армии отнюдь не способствовало успешной борьбе с чумой в России.

В середине мая 1829 г. чума была в Варне, Галаце, Браилове, Черповодах, Каларашах, Бабадаге, Кюстенджи, Мангами, Базарджике, Каварне. Количество больных непрерывно росло. В мае 1829 г в госпиталях и войсках было 50 689 больных, в июне — 55 856, в июле — 64 646, в августе — 89 017, в сентябре — 93 607.

Средняя ежемесячная смертность от болезней в армии составляла с мая 1829 г. по апрель 1830 г. 43,4 на каждую 1000 человек среднесписочного состава в месяц [С. Каминский и С. А. Новосельский. Потери в прошлые войны (1756–1918). М., 1947, стр. 22.]

Войсковые врачи героически боролись с эпидемией чумы, часто сами становясь жертвами этой болезни. Так в Варне из 41 врача чумой заболело 28 человек и умерло 20.

В качестве примера мероприятий, которые считали нужным проводить в военных гарнизонах при появлении чумы, могут быть мероприятия, рекомендованные доктором Н. Я. Чернобаевым при появлении болезни в крепости Кюстенджи. Он рекомендовал: 1) вывести здоровых людей гарнизона в поле; 2) в госпитале служителей одеть в предохранительное платье, пропитанное дегтем; 3) отделить в госпитале те палаты, в которых больные уже имели признаки чумы, приставив к ним караул; 4) прекратить частый перевод больных из одного отделения госпиталя в другое, смотря по роду болезни; 5) подозрительных с их платьем вывести в редут; 6) отделить тяжелобольных от вновь поступающих. [Чернобаев. Военно-медицинский журнал, 1836, XXVII, № 2 и 3].

Вместе с поступающими войсками, несмотря на карантины и очищения, чума перевалила через Балканские горы и в сентябре появилась в Айдосе, а в октябре — в стоящих вокруг Адрианополя войсках. В декабре здесь умирало от чумы ежедневно по 50–60 и даже 70 человек. Из 4700 больных, бывших в госпитале, осталось в живых 1200. а из охраняющего его батальона — только 1/з состава. Умерло 8 врачей, в том числе и главный врач. Чума появилась и среди гражданского населения Адрианополя. Война закончилась в сентябре 1829 г. но русские войска оставались в Европейской Турции до июля 1830 г.

В марте — апреле 1830 г. эпидемия чумы среди русских войск начала стихать, и ко времени ухода их с Балкан были лишь единичные заболевания.

Перед отправкой в Россию вся армия была подвергнута 42-дневному карантину и очищению. Тщательному очищению подвергались также все пораженные болезнью районы Молдавии, Валахии и Бессарабии. Жители этих мест под присягой должны были заявить, что не будут скрывать ни больных, ни зараженных вещей. Затем был произведен поголовный осмотр и очищение. Вдоль болгарской границы и Прута была учреждена карантинная линия.

Всего во время этой войны в русской армии на Балканах с мая 1828 г. по июль 1830 г умерло от чумы 23 098 человек, а было убито и умерло от ран около 20 000. [С. Каминский и С. Л. Новосельский. Потери в прошлые войны (1756–1918). М., 1947, стр. 21.]

Во время войны эпидемия чумы наблюдалась также и в Кавказской армии.

С 1819 по 1827 г. чумы в Грузии не было, но в соседних турецких владениях чумные эпидемии почти не прекращались. Зная об этом, командующий русскими войсками на Кавказе Паскевич принял некоторые меры. Был создан особый комитет, выработавший специальные правила для «предохранения войск от заразы и недопущения ее в Грузию». Правила были разосланы всем командирам военных частей и объявлены жителям. Было приказано также, чтобы сообщение с действующей армией происходило только через строго определенные пункты, где предполагалось учредить карантины.

После взятия Карса среди пленных турок обнаружены больные чумой, а через несколько дней заболевания появились и среди русских солдат. Все войска немедленно рассредоточились так, что между отдельными подразделениями, полками, батальонами, ротами и даже отдельными палатками оставлялось значительное свободное пространство. Все личные вещи и даже сбрую приказано было погрузить на 24 часа в проточную воду или yа 48 часов в стоячую, а всему личному составу армии ежедневно купаться. Лошади и обоз также обмывались в реке. Солдатам запрещалось прикасаться к чему-либо голыми руками, и поэтому им были розданы перчатки, смазанные маслом или жиром. Всех «от фельдмаршала до барабанщика» ежедневно осматривали врачи, раздевая донага. Больных и сомнительных немедленно изолировали, а тех, кто жил с ними в палате, вместе с вещами удаляли за черту лагеря в карантин.

Эти рациональные и строго проводимые меры сыграли положительную роль: через 16 дней после первых заболеваний чума прекратилась, и войска смогли двинуться дальше. За то время заболело только 60 человек.

В Карcе же среди местных жителей и поставленного там гарнизона заболевания продолжались до ноября 1828 г. Своего максимума эпидемия достигла в августе, когда ежедневно заболевало до 70 человек. За 3 месяца среди местных жителей умерло от чумы более 2600 человек.

Несмотря на принимаемые меры (карантины), вместе с партиями пленных чума была занесена в Грузию. Вначале она появилась в Горийcком уезде, а в конце 1828 г. и в других уездах Грузии и Армении.

Однако дело ограничивалось спорадическими заболеваниями или отдельными небольшими эпидемическими вспышками. Несомненно, положительную роль сыграли и проводимые мероприятия. При появлении чумы населенный пункт окружался военным караулом. Вся территория его подразделялась на участки, в каждый из которых назначался врач. Больные изолировались, а дома, где они жили, обмывались, проветривались и затем заново оштукатуривались.

Из пораженных болезнью населенных пунктов войска выводились в лагерь. Все лица, выезжающие из Грузии в Россию, подвергались 2 раза 14-дневному карантину: первый раз — в Екатеринограде, второй - в Кизляре.

К концу 1829 г. эпидемия чумы полностью прекратилась в Грузии, но еще в 1830 г. поступали сообщения о случаях чумы в Армянской области.

Пять раз в течение XIX века чума появлялась в Одессе, главном портовом городе на юге России. В августе 1812 г. были обнаружены первые случаи заболевания чумой в Одессе. Причина появления чумы была в последующем предметом расследования, произведенного по приказу из Петербурга. Созданная комиссия пришла к выводу, что чума занесена из Константинополя, откуда проникла в Одессу вследствие упущений одесского карантина. Карантинная контора категорически отрицала эту версию, но в дальнейшем большинство авторов склонны были считать, что чума занесена в Одессу через портовый карантин. [Согласно современным взглядам, эпидемии чумы в XIX веке в Одессе могут рассматриваться как типичные крысиные портовые эпидемии этой болезни. Однако, как это еще указывал Д. К. Заболотный, в отдельных случаях при распространении чумы могли служить и приехавшие на кораблях больные, возможно, и бациллоносители (эпидемиологическая роль которых до сих пор еще недостаточно выяснена), а также вещи больных и умерших в пути. Особенно хорошо последнее прослежено Э. С. Андреевским во время одесской эпидемии 1837 г. Значение вещей умерших от чумы и больных не отрицается и современными авторами. Так, описаны эпидемии чумы, связанные с завозом инфекции при транспортировке хлопка и зерновых продуктов. В. Н. Федоров, И. И. Рагозин и Б. К. Фенюк пишут: «Следует оговориться при этом, что обильно выделяемая больным легочной чумой мокрота может привести к массовому заражению различных окружающих такого больного вещей. В этом случае естественно возникает большая опасность заражения тех лиц, которые соприкасаются с такими вещами» (Профилактика чумы. М. 1955, стр. 108).]

Эпидемия продолжалась с 15 августа 1812 г. по 18 февраля 1813 г. За это время заболело чумой 3500 человек и умерло 2018, но к этому еще нужно прибавить 335 умерших в военном госпитале и 302 — в крепостном карантине, а всего — 2655 человек. Население в Одессе в то время составляло 25 000 человек, следовательно, от чумы в течение 7 месяцев умерло более десятой части населения, а заболело около 14% жителей.

Для борьбы с эпидемией в Одессе проводились следующие мероприятия: город был разделен на пять участков, и в каждый назначен врач и комиссар. Все присутственные места, а также церкви, театры, трактиры, бани были закрыты.

При выезде из города учреждены карантинные заставы. Желающие выехать из Одессы подвергались 24-дневному карантину, а лица, выезжающие с товаром — 12-недельному. Жителям настрого приказано было немедленно извещать о случаях заболеваний чумой и рекомендовалось ежедневно мыться холодной водой с уксусом и 2 раза в день окуривать дома по методу Гитона де Морво. Для больных были устроены специальные больницы, причем больные должны были изолироваться не позже чем через 2 часа после определения болезни врачами. Жители домов, в которых были случаи заболеваний, вывозились в крепость для обсервации, дома же их и вещи подвергались очищению. Умершие хоронились на особом кладбище.

Тем не менее, этих мер показалось мало, и 22 октября 1812 г. в городе учрежден общий карантин. После этого жителям города вообще было запрещено выходить из домов или кого-либо принимать у себя. Воду и продукты развозили по дворам. Комиссары в своих участках должны были следить, чтобы жители не утаивали больных. Не желавшие подвергаться общему карантину могли выехать из Одессы через карантинную заставу.

Несмотря, однако, на оцепления и карантины, эпидемия чумы распространилась за пределы города. Случаи заболеваний были обнаружены в Тираспольском, Ольвиопольском и Херсонском уездах. Указом правительства вся область между Бугом и Днепром была объявлена «сомнительной». По Днестру и Бугу выставлены военные караулы, внутри названных уездов учреждено несколько карантинных оцеплений и везде проводились те же меры, что и в Одессе. В этих уездах с сентября по декабрь 1812 г. умерло от чумы 1087 человек.

16 февраля 1813 г. Одесса была объявлена свободной от чумы, карантин прекращен и произведен поголовный врачебный осмотр всего населения города: больных и подозрительных не оказалось. После этого жители под присягой были опрошены, не скрывают ли они вещей болевших или умерших от чумы, и произведена тщательная санитарная очистка всех домов.

В марте разрешено вывозить и ввозить в Одессу товары с соблюдением всех карантинных правил, причем «для более строгого удержания неблагонамеренных от недозволенных изворотов» у ворот карантинных застав были построены виселицы с надписью «Казнь за подлог».

30 января 1814 г. Херсонская губерния была окончательно признана полностью благополучной. Кроме Одессы и близлежащих уездов, случаи чумы в эти годы имели место также в Таврической губернии. В августе 1812 г. чума была занесена в Феодосию, а оттуда проникла в Симферополь, Керчь, Еникалы. Эпидемия прекратилась в 1813 г. Случаи заболевания чумой были также в Подольской губернии и за Бугом на границах с Киевской губернией. В Новороссийском крае в 1812–1813 гг. умерло от чумы 4558 человек. После 1812 г. чума еще несколько раз появлялась в Одессе. В июне 1823 г. с австрийского судна был снят чумной больной. Судно было подвергнуто окуриванию и поставлено на 14-дневную обсервацию на рейде. Экипаж осмотрен врачами и признан здоровым, больной же помещен в портовый карантин и выпущен после выздоровления и многократных очищений согласно всем карантинным правилам.

В 1829 г., несмотря на все принимаемые меры, наличие карантинных линий на Днестре, Пруте и Дунае, а также невзирая на строгие правила морских карантинов, чума снова проникла в пределы России. В мае на судне, прибывшем в Одессу из Кюстенджи, от чумы умерло 3 матроса, затем заболевания появились на другом судне, экипаж которого бывал на борту первого. В июле чума обнаружилась в предместье Одессы, а затем и в самом городе.

Как и в 1812 г., город был оцеплен военными кордонами и разделен на участки, в каждом из которых были врач и комиссар, больные помещались в чумную больницу, дома подвергались очищению. Эпидемия продолжалась в городе до января 1830 г. За это время заболело 288 человек, из которых умерло 219. 25 января 1830 г. карантин снят, и все жители, которых в то время насчитывалось в Одессе уже 53 000, были осмотрены врачами.

В 1835 г. чума снова появилась в одесском карантине: в пассажирском квартале заболел чумой один грек. Больной со всеми предосторожностями был переведен в чумной квартал, где 8 дней спустя умер. Вещи умершего были подвергнуты очищению, а все соприкасавшиеся с ним отделены в особый покой, переодеты в чистое платье и ежедневно осматривались карантинными врачами, а после 27-дневного карантина выпущены в город.

Как видно, на этот раз портовый карантин справился со своей задачей, но через полтора года, когда в Одессу из Турции опять была завезена чума, карантин не предупредил проникновение болезни в город. В сентябре 1837 г. с судна «Самсон» был снят труп жены шкипера, умершей в пути вскоре после отплытия из неблагополучного по чуме турецкого города. Карантинные врачи, осмотрев труп, пришли к выводу, что смерть наступила не от чумы, а от побоев. Тем не менее умершую похоронили на чумном кладбище, хоронивших поместили в чумной квартал карантина, а вещи матросов подвергли очищению. После этого было разрешено производить выгрузку судна, и груз был отправлен в город. Спустя 2 недели заболели одновременно 2 матроса из экипажа «Самсон», и у них установили чуму. Только тогда карантинные власти спохватились, и весь экипаж был направлен в чумной квартал карантина, а судно подвергнуто очищению по всем правилам карантинного устава.

Вскоре заболела жена карантинного надзирателя и спустя 3 дня умерла, но смерть ее приписали «потехиальной горячке» и разрешили хоронить с соблюдением обычных обрядов. На похоронах собравшимся были раздарены, согласно обычаю, вещи покойной, но через несколько дней после похорон умер и муж. Его быстрая смерть привлекла к себе внимание, врачи осмотрели всех заболевших служащих и солдат карантина, и у нескольких из них обнаружили чумные бубоны.

Так, «через ограды карантина, признанного по своему устройству одним из превосходнейших в Европе», в город проникла чума. Первые заболевания появились в предместьях Одессы, где жили семьи карантинной стражи.

22 октября 1837 г. Одесса объявлена неблагополучной по чуме. Город оцеплен двумя линиями караулов и разделен на 16 участков (кварталов), и в каждый из них назначены врач и комиссар. Все заболевшие и соприкасавшиеся с ними, как и весь батальон карантинной стражи, переведены в карантин. Присутственные места, школы, театры, рынки, а затем и церкви закрыты. Для торговли же съестными припасами, сеном и дровами отведены за заставами специальные места, огороженные двумя заборами. При генерал-губернаторе для решения всех медицинских вопросов, связанных с эпидемией, учреждены медицинский совет — орган совещательный и медицинская комиссия — орган исполнительный.

На членов медицинской комиссии возлагались обязанности осматривать больных и трупы умерших, присутствовать при отправке больных и подозрительных в карантин, а также участвовать в проведении всех противоэпидемических мероприятий непосредственно в очагах. Для снабжения неимущих жителей продовольствием, топливом, одеждой организована продовольственная комиссия.

Квартальные комиссары вместе с несколькими добровольцами из населения были обязаны обходить все дома своего квартала и при обнаружении больных вызывать к ним врача.

При подозрении на чуму дом оцеплялся военным караулом и больного отправляли в чумной лазарет. Остальных жителей дома, если характер болезни вызывал еще сомнение, оставляли под наблюдением врача; если же сомнения не было, то их отправляли в карантин.

После этого производили очистку дома; личные вещи больного или умершего сжигали, а все остальные окуривали хлором или погружали в воду на 24 часа. Раскладывание и развешивание вещей производили сами хозяева или вольнонаемные служители, одетые в кожаную предохранительную одежду. Домашний скот мыли, «всех же прочих животных, особливо собак и кошек», убивали. Очищение производилось под наблюдением врача или аптекаря. После окуривания дом проветривался в течение месяца.

Особое внимание обращали на выявление источника способа заражения, для чего в каждом случае производили специальное дознание.

При отправке в карантин строго следили, чтобы между больными, сомнительными и здоровыми не было контакта. Больные поступали в лазарет чумного квартала портового карантина. Сомнительные же подразделялись: на собственно сомнительных и «крайне сомнительных». К первым относились лица, жившие с больным в одном дворе или бывшие с ним «в дальнем сообщении». Ко вторым — жившие с больным в одном доме или находившиеся с ним в непосредственном соприкосновении. Первые отправлялись в пассажирский квартал портового карантина или во временные карантины, где выдерживались 28 дней, вторые же направлялись в «сомнительное отделение» чумного квартала. Если в течение 14 дней они не заболевали, то после очищения переводились в пассажирский квартал еще па 28 дней.

Почтовая корреспонденция выдавалась длинными железными щипцами через отверстия в окнах, а принималась только после окуривания. Деньги очищались опусканием в уксус.

В больницах были устроены особые обсервационные палаты, где поступающие больные выдерживались 8 дней, прежде чем размещались по роду болезни.

Для желающих выехать из Одессы был учрежден карантин, где все выезжающие оставались 14 дней и подвергались очищению. Большинство заболевших жили в предместье Молдаванка, и поэтому 5 ноября было решено отделить ее от города и произвести поголовный осмотр всех жителей. В течение дня врачами было обойдено 1269 домов и осмотрено 11 777 человек, причем найдено несколько больных и два трупа умерших. 8 ноября подобный осмотр проделан вторично, а 10 ноября произведен поголовный осмотр жителей всего города. Однако поступление больных не прекратилось, и 20 ноября произведена всеобщая очистка Молдаванки. Проводимые мероприятия были, несомненно, действенными и предупредили широкое распространение чумы в городе: 4 декабря выявлен последний больной, 10 декабря в городе открыли магазины и лавки, а 24 декабря — все церкви.

Тем не менее лишь 23 февраля 1838 г., т. е. спустя 80 дней после последнего заболевания, Одесса была объявлена благополучной и оцепление было снято. Эпидемия продолжалась 73 дня, считая от прибытия «Самсона», и 43 дня от начала карантинизации города. Всего за это время в Одессе заболело чумой 125 человек, из которых умерло 108.

Сравнивая эту эпидемию с эпидемией 1812 г. и учитывая, что количество жителей города к этому времени возросло более чем в 2 раза, нужно согласиться с мнением одного из участников борьбы с чумой в Одессе Э. С. Андреевского, писавшего: «Так минули события, дотоле неслыханные в летописях какого-либо народа. Чумная зараза, лютейший враг человечества, ворвалась в многолюдный город и свыше ожидания была ослаблена и ограничена при первоначальных ее действиях... без значительного количества смертей».

Больше в течение XIX столетия чума в Одессе не появлялась, но в 1838 г. она вспыхнула в русских владениях на Кавказе. Чума в это время была в соседних турецких провинциях и оттуда, как предполагают, была занесена в русские владения. В июне 1838 г. случаи заболеваний обнаружены в Ахалцихской провинции, а затем и в самом Ахалцихе. При получении известий о появлении «заразы» вся провинция была оцеплена воинскими частями, а на дорогах учреждены временные карантины. Оцеплены также и все эпидемические очаги, в том числе и весь город Ахалцих.

Борьба с чумой велась по установившимся уже тогда правилам, именно: населенный пункт разделялся на участки, в каждом из которых назначался комиссар и врач, введено было обязательное извещение о каждом заболевании; устроена чумная больница и специальное «сомнительное» отделение для жителей домов, где были больные; дома и вещи подвергались «очищению» по правилам карантинного устава, церкви, бани и все общественные места были закрыты, почтовая корреспонденция подвергалась окуриванию, а почтовые посылки не принимались. Для выявления больных рекомендовалось производить поголовный медицинский осмотр жителей пораженных болезнью мест.

Население выполняло эти мероприятия неохотно, и там, где это было возможно, нарушало их. Тем не менее эпидемия не получила широкого распространения и прекратилась в январе 1840 г., причем в Ахалцыхе заболело 73 человека и умерло 48, во всей же провинции заболело 128 человек и умерло 73. [Акты, собранные Кавказской археологической комиссией, т. IX, Тифлис, 1884, стр. 72–96 и ч. II, стр. 687 и след.]

В сентябре 1840 г. чума появилась в Александрополе и соседних деревнях, а в феврале — в Эриванском уезде. Кроме обычных мер, для выезжающих из Закавказья в Россию во Владикавказе организован временный карантин, где все едущие задерживались на 14 дней и подвергались обычному в таких случаях очищению.

В 1841 г. на Кавказе зарегистрировано 1536 случаев заболеваний чумой и умерло 758 человек. В 1842 и 1843 гг. отдельные случаи заболеваний появлялись еще в Эриванском уезде и в самом городе Эриване, но количество заболеваний было невелико, и эпидемические очаги быстро исчезали.

После эпидемий в Одессе (1837) и на Кавказе (1838–1843) в течение более чем 30 лет чума не появлялась в пределах России. В настоящее время невозможно сказать, был ли это действительно перерыв в распространении болезни, или отсутствие заболеваний чумой объясняется тем, что некоторые больные никем не регистрировались. Несомненно, однако, что на юге России уже с давних пор существовали эндемические очаги чумы, и поэтому для объяснения возникновения последующих эпидемий в Астраханской губернии в конце XIX века нет нужды искать далеких связей с эпидемиями в Азии.

Особо нужно выделить вопрос об этиологической сущности «чумоподобных заболеваний 1877 г. В мае 1877 г. в ряде населенных пунктов Астраханской губернии появились заболевания, сопровождаемые повышением температуры и увеличением различных групп лимфатических желез. Количество подобных заболеваний в 1877 г. по данным различных авторов, колеблется от 88 до 200. [К. В. Бунин. Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунологии, 1953, в.6, стр. 80.] Наблюдавшие эти заболевания врачи единогласно указывали на клинико-эпидимиологическое отличие их от бубонной чумы; одни из них уже тогда рассматривали эти заболевания как случаи «новой болезни», Другие же (Архангельский) смотрели на них как на «амбулантную» форму чумы (Pestis ambulans). [Г. И. Архангельский. Сборник сочинений по судебной медицине, СПБ, 1879. стр. 132.]

Заболевания наблюдались с мая по октябрь, причем максимум приходился на июль–август. По сравнению с чумой течение болезни было весьма легкое и часть больных перенесла ее на ногах; умер один человек. Современные исследователи склонны рассматривать эту эпидемию как первую из описанных у нас эпидемических вспышек туляремии.

В октябре — ноябре 1878 г. в казачьей станице Ветлянке Астраханской губернии появились заболевания, уже явно носившие эпидемический характер и вызывавшие большую смертность. Болезнь переходила из дома в дом, распространяясь через навещавших больных.

Посетившие Ветлянку в ноябре астраханские врачи Кох и Депнер назвали болезнь «возвратной горячкой» и, считая ее заразной, устроили больницу, а дома рекомендовали очищать прокуриванием уксусом и дегтем, стены же обмывать щелоком. Болезнь тем временем продолжала распространяться, и к 8 декабря из 1743 жителей Ветлянки заболело уже 100 человек. Эпидемия достигла своего максимума в декабре. Прибывшие в это время в Ветлянку врачи Григорьев и Морозов также не распознали болезнь, предполагая, что имеют дело с «повальным крупозным воспалением легких».

Только 19 декабря, когда эпидемия начала уже стихать, Ветлянка была оцеплена военными кордонами, но за это время подобные же заболевания появились и в соседних селениях. Поэтому 27 декабря решено было распространить карантин на весь Енотаевский уезд, а болезнь признать чумой. В январе 1879 г. для борьбы с «заразой» из Петербурга прибыл особоуполномоченный сановник в сопровождении доктора Л. Р. Рейтлингера и, хотя эпидемия по существу уже прекратилась, спешно приступили к проведению противоэпидемических мероприятий. Было усилено оцепление пораженных болезнью мест и военными кордонами окружили всю Астраханскую губернию, причем карантинный срок определялся в 10 дней. Приступили к проведению очистки и дезинфекции домов и дворов. Могилы умерших от чумы засыпали известью. Ветлянка находилась в оцеплении до 15 марта 1879 г., после чего была произведена окончательная очистка и дезинфекция всех вымерших и подозрительных домов, а также произведен поголовный осмотр жителей станицы. Осмотр производил проф. Э. Э. Эйхвальд в присутствии приехавшей в феврале в Ветлянку Международной комиссии, в составе которой были и русские ученые (Э. Э. Эйхвальд, Г. Н. Минх, А. И. Якобий, В. П. Крылов). За время этой эпидемии от чумы умерло 434 человека, а всего в Ветлянке из 1743 жителей заболело чумой 445 человек, т. е. около 25% населения. [Г. Н. Минх. Чума в России. Ч. I. Ветлянская чума. Киев, 1898, 5 и 359 стр. В обширной литературе, посвященной этой эпидемии, неожиданно возникшей в Европе после длительного затишья, выделяется также труд М. И. Галанина. Бубонная чума..., СПБ, 1897, стр. 69–95, 234–241 и 247–263]

Конец XIX века характеризуется резким подъемом в распространении чумы по земному шару. Чума появляется в различных частях Азии, на Аравийском полуострове, в Индии, Китае, Японии. Были отмечены случаи заноса чумы в портовые города Европы и Америки и именно к этому времени относится начало формирования природных очагов чумы в Южной и Северной Америке. В России в конце XIX века были отмечены три небольшие эпидемии чумы: эпидемия в Анзобе Самаркандской области в 1898 г. в Колобовке и на островах Каспийского моря в 1899 г.

О происхождении чумы в Анзобе — небольшом кишлаке, расположенном на южных склонах Заравшанского хребта в Средней Азии, достоверных сведений нет. О появлении там болезни врачи узнали только через месяц. К тому времени из 387 жителей кишлака осталось в живых только 150 человек. Первый диагноз был поставлен уездным врачом, бактериологические же исследования произведены несколько позднее. Несомненный интерес представляют проводимые там противоэпидемические мероприятия, хорошо иллюстрирующие общий уровень противочумных мероприятий того времени.

Все дороги, ведущие в Анзоб, были закрыты. Кишлак оцеплен, а в соседних селениях открыты врачебно-наблюдательные пункты. Для больных учреждена больница, а здоровые собраны в отдельные, предварительно продезинфицированные сакли. Постельное и нательное белье умерших сожжено. Дома продезинфицированы. Одежда здоровых, вывезенных в отдельные сакли, также сожжена, а им выдано чистое белье и платье. Остальное имущество дезинфицировалось в камерах-землянках. Домашний скот обмыт раствором сулемы.

Кроме двух врачебно-наблюдательных пунктов, в соседних селениях было учреждено на далеком расстоянии еще две линии из врачебно-наблюдательных и врачебно-наблюдательно-пропускных пунктов (первая линия состояла из 11, а вторая из 13 пунктов). В Самаркандскую область было командировано 72 врача и 46 фельдшеров. Приведены были в порядок также карантины в портах Каспийского моря и на пристанях на Аму-Дарье.

Эпидемия в селении Колобовке Астраханской губернии продолжалась с июня по август, и за это время заболело 24 человека, умерло 23.

Эпидемия на островах Каспийского моря Ирсалы-Арале, Кишкине-Арале и др. продолжалась с октября по декабрь 1899 г. О появлении чумы среди местных жителей этих островов врачи узнали в конце ноября. К приезду врачей эпидемия уже прекратилась, и им удалось застать только несколько умирающих. На основании осмотра умирающих и вскрытия трупов умерших был поставлен диагноз чумы. Из 117 человек, живших на островах, чумой заболело 64 и умерло 61.

В первые десятилетия XX столетия происходит дальнейшая активизация очагов чумы на земном шаре. На территории России в это время был зарегистрирован ряд эпидемий чумы в Одессе, прикаспийских степях, Казахстане, на Дальнем Востоке. В 1901–1902 гг. возникла типичная портовая крысиная эпидемия чумы в Одессе, когда наблюдалась значительная эпизоотия среди крыс, которые при исследовании оказались чумными. Но массовых заболеваний среди людей не было, и дело ограничилось всего двумя случаями чумы. Однако летом следующего года, на фоне продолжающейся эпизоотии крыс, вспыхнула эпидемия и среди людей. С мая зарегистрировано 6 случаев чумы, в августе — 16, в сентябре — 20, а 23 октября в больницу поступил последний больной. Заболевания концентрировались главным образом у Привозной площади, на Молдаванке и у Толкучего рынка. В подпольях зараженных домов были найдены многочисленные крысиные гнезда и трупы крыс. На Привозной площади прямо на мостовой находили трупы чумных крыс. Д. К. Заболотный отметил, что «...почти все случаи были бубонные, и притом бубоны паховые, что указывает на заражения через кожу ног» [Сборник работ по чуме. В. I. СПБ, 1907, стр. 88]

При появлении первых случаев заболеваний в городе были приняты экстренные меры. Больных помещали в изолированное отделение городской больницы. Люди, соприкасавшиеся с больными, выдерживались в течение 6–10 дней в обсервационных домах. Вещи больных и дома, где были заболевания, тщательно дезинфицировались. Под руководством Н. Ф. Гамалеи специальными отрядами была проведена огромная дератизационная работа. Об объеме проделанной этой работы свидетельствуют следующие цифры: зараженные приманки разбросаны в 12 431 доме и на каменоломнях близ города, проведена полная дератизация всех портовых сооружений, а также находившихся в это время в порту судов, за время эпидемии было уничтожено около 40 000 крыс. [В. А. Белиловский, Н. Ф. Гамалея и М. К. Бурда. Чума в Одессе. Т. 1 и 2. Одесса, 1903 и 1904.]

Благодаря энергично проводимым противоэпидемическим мероприятиям эпидемия в Одессе в 1902 г была быстро прекращена. Всего в городе заболело 49 человек и умерло 18. Отдельные случаи чумы были зарегистрированы в Одессе и в следующие годы (1904, 1907), но особенно грозный размер эпидемия приняла в 1910 г.

В этом году с 22 мая по 12 декабря в Одессе был госпитализирован 141 больной чумой, из которых 43 умерли. Наибольшее число заболевших приходилось на июль (71 случай). Как и прежде, заболеваниям среди людей предшествовала эпизоотия среди крыс. Однако на этот раз борьба с чумой была организована плохо. Руководство всеми противоэпидемическими мероприятиями взял на себя Одесский градоначальник реакционный генерал Толмачев, возомнивший, что он может обойтись и без помощи ученых и докторов. Борьба с чумой велась полицейскими мерами, от которых сильно страдало население города. Мерами дезинфекции и дератизации пренебрегали, предложения приехавших для борьбы с чумой профессоров В. К. Высоковича и Д. К. Заболотного игнорировались. Более того, сами ученые подвергались форменной травле, их переписка задерживалась, им запрещали выступать с докладами.

В. К. Высокович в своей работе «Чума в Одессе в 1902 и 1910 годах» прямо указывал, что причиной затянувшейся эпидемии чумы в Одессе в 1910 г. была плохая организация противоэпидемических мероприятий и, в частности, недостаточный объем дератизационных мероприятий.

Кроме Одессы, случаи чумы, связанные, очевидно, с эпизоотиями среди крыс, наблюдались и в других черноморских портах. Однако, несмотря на то, что чума в XX столетии неоднократно завозилась в русские порты, она не смогла там укорениться. С точки зрения современных исследований (В. Н. Федоров, И. И. Рогозин, Б. К. Фенюк), причина была в том, что в климате этой географической зоны нет оптимальных условий для жизни крысиных блох — самых активных переносчиков чумы от крысы к крысе. Иной характер носила чума в прикаспийских степях, в Казахстане и Забайкалье. Как установлено, там издавна существовали природные очаги «дикой» чумы. Хранителями чумы в них служат дикие грызуны (суслики, песчанки), а заражение человека может наступить в случае, если он проникает на территорию природных очагов болезни и соприкасается с грызунами—носителями заразы или их эктопаразитами. Последним легко объяснить происхождение почти чумы в Киргизской степи. Эпидемия продолжалась с сентября 1905 г. по 1 февраля 1906 г. Всего было зарегистрировано в 58 пунктах 659 больных чумой, умерло 621 человек.

В 1907 г. имела место значительная эпидемия в Семиреченской области были также отдельные вспышки в Уральской области, Астраханской и Саратовской губерниях. В 1908—1909 гг. снова возникли отдельные вспышки в Астраханской губернии и Уральской области.

В 1910 г. в Астраханской губернии зарегистрировано 179 случаев чумы в Семиреченской области — 17, в Уральской — 7 В 1911 г. наблюдались вспышки в Астраханской губернии — 328 больных, в Уральской области — 18, в Семиреченской — 8, и так из года в год.

Начиная с 1905 г. в отчетах Медицинского департамента Министерства внутренних дел появляются данные о случаях чумы в Забайкалье. Однако это не значит, что их не было там и ранее. Они скрывались под диагнозом «тарбаганьей болезни», описанной отечественными авторами еще в конце XIX века (Решетников, Белявский, Талько-Гринцевич, Скшиван) и окончательно определенной как чума исследования-Д. К. Заболотного (см. далее).

Случаи чумы зарегистрированы в Забайкалье: в 1905 г. заболело 15 человек, умерло 13, в 1907 г заболело 3 человека, в 1910 г. — 32, в 1911 г. — 6 человек.

При получении известий о возникновении эпидемии чумы пораженные болезнью населенные пункты оцеплялись военными пикетами, в очаги болезни направлялся медицинский персонал, на обязанности которого лежала госпитализация и лечение заболевших, а также поголовный осмотр всех соприкасавшихся с ними. В целях профилактики применялись противочумные вакцины и введение противочумной сыворотки. Трупы умерших и вещи, с которыми соприкасались больные, сжигались, жилища подвергались дезинфекции. Отечественные ученые внесли большой вклад в дело изучения этиологии и эпидемиологии чумы в XIX веке. Следуя традициям, заложенным еще в трудах основоположников отечественной эпидемиологии А. Ф. Шафонского и Д. С. Самойловича, русские исследователи чумы подходили к изучению этой проблемы с точки зрения поисков наиболее рациональных и эффективных мер борьбы с чумными эпидемиями, а поэтому основные разделы их работ всегда посвящались вопросам эпидемиологии. Такие работы, как сочинения Э. С. Андреевского (1809–1872), А. Д. Макарова (1769–1832), Л. Е. Пикулина (1784–1824), А. В. Рафановича (умер в 1849 г.), Н. Я. Чернобаева (1797–1868], Р. С. Четыркина (1797–1865), А. А. Чаруковского (1798–1848), и сейчас еще читаются с большим интересом и содержат поучительный эпидемиологический материал [Об этих деятелях подробнее см.: Л. Ф. Змеев. Русские врачи-писатели. СПБ, 1886–1892, в алфавитном порядке)].

Во второй половине XIX века, особенно в связи с Ветлянской эпидемией, чума снова привлекла к себе внимание отечественных ученых. Ею живо интересовался С. П. Боткин. Прекрасное описание Ветлянской чумы оставил Г Н. Минх, доказавший, что бубонная и легочная чума являются только разными формами одной и той же болезни. В конце XIX и начале XX столетий изучением чумы занимались В. К. Высокович, Д. К. Заболотный. Н. Н. Клодницкий, В. И. Исаев, Н. Ф. Гамалея, И. И. Мечников и ряд других исследователей.

В 1897 г. русское правительство командировало специальную экспедицию для изучения эпидемии чумы в Бомбей. Экспедицию возглавлял Высокович (1854–1912), и в ней принимал участие тогда еще молодой ученый Д. К. Заболотный. Экспедицией собрано много интересных материалов по этиологии, эпидемиологии и профилактике чумы. К этому времени относятся также работы и В. М. Хавкина (1860–1930), долгое время работавшего в Индии. Он предложил для профилактики чумы вакцину, изготовленную из убитой культуры чумных микробов, и она с успехом применялась в Индии. Достаточно сказать, что в 1899–1900 гг. только в одном Бомбее было привито ею 163 973 человека. По данным Д. К. Заболотного, среди вакцинированных заболеваемость чумой уменьшилась более чем в 31/2 раза.

Классические работы по борьбе с чумой принадлежат Н. Ф. Гамалее (1859–1949). На основании огромного опыта проведения дератизационных мероприятий в Одессе в 1902 г. им была предложена такая система организации борьбы с эпидемиями чумы, «...которая в случае необходимости может быть с успехом использована в наши дни». [В. Н. Федоров, И. И. Рогозин, Б. К. Фенюк. Профилактика чумы. М. 1955, стр. 6.]

Много сделал для изучения чумы известный русский ученый В. И. Исаев (1854–1911). Им вместе с Д. К. Заболотным впервые высказано предположение о природной очаговости чумы, под его руководством осуществлялась научная деятельность известной противочумной лаборатории в Кронштадтском форту «Александр I», сотрудники которой вписали героическую страницу в историю борьбы с инфекционными болезнями в России.

В 1911 г. принимал участие в проведении противоэпидемических мероприятий в Астраханской губернии И. И. Мечников. Его работы имели большое значение для создания научных основ борьбы с эпидемиями чумы.

Но особенно много в деле изучения чумы было сделано основоположником советской эпидемиологии Даниилом Кирилловичем Заболотным (1866–1929). Он занимался изучением чумы в течение 30 лет, был участником и руководителем многих экспедиций, направляемых для изучения чумы и борьбы с ней, посетил Индию, Аравию, Монголию, Маньчжурию, Среднюю Азию, Киргизские степи. Д. К. Заболотный изучил так называемую «тарбаганью болезнь» в восточной Монголии, показав, что она является чумой, и высказал предположение об эпидемиологической роли диких грызунов. В дальнейшем Д. К. Заболотный и его ученики собрали большой материал, подтверждавший справедливость этой гипотезы и показывающий, что хранителями возбудителя чумы в степных и пустынных очагах болезни являются дикие грызуны (суслики, сурки), которые и являются источником заражения человека. Результаты многолетних исследований изложены Д. К. Заболотным в ряде монографий, не потерявших своего научного значения и до сих пор.

Среди других исследователей чумы нельзя не назвать также Н. Н. Клодницкого (1868–1939), с именем которого тесно связана история борьбы с чумой в Киргизских степях. [Д. К. 3аболотный. Избранные труды. Т. I и II. Изд. Академии наук УССР, Киев. 1956 и 1957; Я. К. Гиммельфарб и К. М. Гродский. Д. К. Заболотный (Очерк жизни и деятельности). М. 1957; С. Н. Клодницкая. Н. И. Клодницкий. М. 1956]

Глава XIX

ХОЛЕРНЫЕ ГОДЫ

Среди эпидемических болезней, которыми так богат XIX век, холера занимает совершенно исключительное место. В течение почти целого столетия она привлекала внимание и волновала умы миллионов людей, вселяя в них суеверный страх и сомнения в силу науки. Холера — это «сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом», — писал еще в 1893 г. известный русский гигиенист Ф. Ф. Эрисман.

В течение XIX века болезнь неоднократно выходила из пределов Индостана и стремительно распространялась по всему земному шару. Ее нашествия напоминали по силе и размеру самые опустошительные, самые мрачные годы чумных эпидемий прошлых веков. Развитие новых путей сообщения, расширение торговых связей и усиление торговли с Индией — древним эндемическим очагом холеры, а также разыгравшаяся борьба капиталистических держав за рынки сбыта и колонии и связанные с ней войны, обусловили в XIX веке широкое распространение болезни.

В истории холеры отмечают шесть больших пандемий: первая — с 1817 по 1823 г., вторая — с 1826 по 1837 г., третья — с 1846 по 1862 г., четвертая — с 1864 по 1872 г., пятая — с 1883 по 1896 г., шестая — с 1901 по 1926 г. [В литературе есть указания, что с 1934 по 1948 г. имела место седьмая пандемия холеры. Начало ее связывают с усилением заболеваемости холерой в Индии, где в 1934 году число умерших от этой болезни превысило обычную цифру почти втрое. В 1939 году после большого наводнения в Индии вновь возникла большая эпидемия унесшая в могилу 236 143 человека. В 1941–1948 гг. в связи с тяжелыми условиями военного времени наблюдалось значительное увеличение заболеваемости, которая достигла своего максимума в 1943 г., когда только в одной Индии от холеры умерло 459 930 человек. В этот же период были отмечены отдельные эпидемии в Бирме, Индокитае, Тайланде, Китае, Филиппинах, Японии, Корее, а также в Афганистане, Иране, Ираке, Египте и Сирии. В отличие от прежних пандемий во время седьмой пандемии холера редко выходила за пределы страны, где возникали ее эпидемии. Отмечено вместе с тем, что в связи с использованием новых видов транспорта скорость распространения болезни значительно возросла (см. С. Джарылгасов. Военно-медицинский журнал, 1957, в. 3, стр. 83–85).]

Во время первой пандемии болезнью были поражены Азия и Африка; во время второй — Азия, Африка, Европа, Америка, Австралия; третьей — Азия, Африка, Европа, Америка; четвертой — Азия, Африка, Европа, Америка; пятой — почти весь мир. В течение века холера 5 раз вторгалась в Западную Европу (1830, 1846, 1865, 1884 и 1892), и эти вторжения совершались разными путями.

Первые вторжения происходили преимущественно по сухопутным дорогам: через Персию холера шла к побережью Каспийского моря, на Кавказ, затем вдоль Волги в центральную Россию и оттуда в Польшу и страны Западной Европы.

Однако с развитием морского сообщения с Индией, особенно после прорытия Суэцкого канала, болезнь изменила свой обычный путь и уже в четвертую пандемию она была занесена в Европу, минуя Россию куда на этот раз проникла из Турции. Распространение холеры всегда совпадало с направлением путей передвижения человека, а скорость ее движения зависела от скорости и интенсивности сношения между странами.

«Холеру распространяет человек, и никогда холера не шла быстрее человека в его передвижениях: это закон, который до сих пор не представляет исключений»,— к такому выводу пришла международная санитарная конвенция 1866 г. в Константинополе. [Архив судебной медицины и общественной гигиены. 1867]

Эта особенность, выявленная еще в середине XIX века, сохранила свое значение и при появлении новых видов транспорта с той только разницей, что вместе с быстро передвигающимся человеком также быстро стала передвигаться и распространяться холера. Будучи занесенной в какую-либо из стран Западной Европы, болезнь обычно скоро поражала огромные массы населения. Однако, как ни интенсивны были эти эпидемии, они неизменно прекращались, и до следующего заноса территория страны на некоторое время полностью очищалась от заразы.

Несомненно значение для распространения холеры имели также и войны. Вся история войн прошлого столетия показывает, что ни одна крупная военная кампания на азиатском и европейском континентах в XIX веке не обходилась без эпидемий холеры. Холера причиняла колоссальное опустошение в воюющих армиях. Не говоря уже об английских экспедиционных войсках в Индии, где холерные эпидемии иногда уничтожали целые воинские части, нужно сказать, что и на европейских театрах военных действий холера пожинала обильный урожай жертв.

Во время русско-польской войны 1830–1831 гг. среди русских войск разразилась эпидемия холеры, унесшая в могилу более 12 000 человек.

В течение войны в Венгрии 1848–1849 гг. в русской армии Паскевича на территории Галиции в каждом корпусе ежедневно умирало по 60–100 человек, а за 17 суток, начиная с конца июня, заболело 14 500 человек. Быстрое распространение холеры заставило Паскевича замедлить военную операцию.

Большое распространение приобрела холера во время Крымской войны. Завезенная на театр военных действий, она быстро распространилась в воюющих армиях, и только одна французская армия потеряла от холеры 11 196 человек. Важно также отметить, что воинские контингента не только сами страдали от холеры, но и были ее деятельными распространителями. Так, в 1830–1831 гг. военные действия на территории Польши в значительной степени способствовали распространению холеры среди мирного населения страны. В 1854 г. французские экспедиционные силы завезли холеру на Галлиполийский полуостров, в Пирей, Афины, Варну. Балканская война 1913 г. послужила причиной широкого распространения холеры в странах Балканского полуострова и в Турции, откуда болезнь проникла и в страны Центральной Европы. Большое значение для распространения холеры имело плохое санитарное состояние населенных мест. Развитие капитализма сопровождалось в XIX веке быстрым ростом городов, санитарное благоустройство которых значительно отставало от роста их населения. «В начале XIX века, — указывал Н. Ф. Гамалея, — в Европе насчитывался 21 город, имевший более 100 тысяч жителей. Население их составляло 4 миллиона 700 тысяч. В конце века их было 147 с населением в 40 с лишним миллионов. Санитарный прогресс не соответствовал этому быстрому росту, что привело к чудовищному загрязнению городов. Источники водоснабжения в городе были повсеместно загрязнены» [Н. Ф. Гамалея. Собрание сочинений. Т. V, М., 1953, стр. 203]. Поэтому при заносе холеры на Европейский континент она сразу обретала все необходимые условия для быстрого распространения. Все сказанное в полной мере относится и к русским городам, санитарное состояние которых было поистине ужасным, население их часто утопало в своих нечистотах.

В течение XIX века холера вторгалась в Россию 8 раз (1823, 1829, 1830, 1837, 1847, 1852, 1865 и 1892). После каждого вторжения следовало обычно несколько холерных лет (от 4–5 до 12–13), когда болезнь более или менее упорно держалась в различных районах страны. В каждом из этих периодов можно отметить несколько эпидемических волн, связанных обычно или с новым заносом холеры из соседних стран, или с распространением ее из сохранившихся от прошлого года очага внутри страны. Поэтому группировка холерных лет в рамках пяти пандемий является в значительной мере условной, по существу же в России имел место длинный ряд эпидемий, разбросанных на огромной территории и растянутых на 33 холерных года. Тем не менее для удобства изложения истории холеры в России в XIX веке принято выделять пять больших периодов, соответствующих пяти пандемиям этой болезни.

Из восьми своих вторжений 4 раза холера проникала в Россию с юга. Астрахань с ее рыбными промыслами и массой необеспеченного населения, жившего в исключительно плохих санитарных условиях, была всегда открытой дверью, а Волга служила широкой дорогой для продвижения болезни.

На своем пути холера прежде всего захватывала самые крупные и густо населенные города и из них, как из новых центров, распространялась дальше.

Н. Ф. Гамалея подразделил все города России в смысле опасности, которой они подвергались при появлении холеры, на три очереди: первая очередь — Эривань, Баку, Тифлис, Дербент, Екатеринослав, Ростов-на-Дону, Астрахань, Царицын, Саратов, и Самара; вторая очередь — остальные города Поволжья, Москва, Петербург, Воронеж, Тамбов, Харьков, Симферополь, Полтава, Херсон и Киев; третья очередь — прочие места России [Там же, стр. 205–206.]

О степени распространения холеры в России в XIX веке и уронах, которые она наносила населению нашей страны, можно судить по официальным данным Медицинского департамента Министерства внутренних дел. Эти цифры, как все официальные данные о заболеваемости в России в то время, очевидно, весьма неточны и сильно преуменьшены, тем не менее, они дают некоторое представление о размерах опустошении, производимых холерой, и ужасах, сопровождавших ее нашествие.

Всего же по самым приблизительным подсчетам в течение XIX века в России холерных заболеваний было 4 837 236 и умерло от холеры 1 984 049 (табл. 8). Цифры эти сами по себе достаточно красноречивы, но надо учесть, что они, несомненно, значительно преуменьшены.

В борьбе с эпидемиями холеры совершенствовалась система противоэпидемических мероприятий и формировались эпидемиологические взгляды русских врачей. При первом вторжении холеры никаких мер по борьбе с ней не принимали, так как болезнь не считали заразной. Однако очень скоро накопились наблюдения, достаточно убедительно доказывавшие заразительность холеры и способность ее к широкому эпидемическому распространению.

Для борьбы с холерой стали прибегать к помощи старых испытанных средств: оцеплению пораженных болезнью районов и карантинам, но эти меры, оправдавшие себя в борьбе с чумой, оказались бессильны остановить движение азиатской гостьи.[Появление холеры в государствах Южной и Западной Европы побудило организовать ряд международных санитарных конференций, в работе которых принимали участие и представители России. Впервые такая конференция состоялась в Париже в 1851 г. (по почину Франции, где от холеры погибло с 1848 г. свыше 100 000 человек), и в ней были представлены медицинские и дипломатические деятели 12 государств, выработавшие санитарную конвенцию (соглашение) по мероприятиям против распространения холеры. В дальнейшем конвенции устанавливались (хотя и не всеми государствами принимались для выполнения) против холеры, желтой лихорадки и чумы целым рядом международных конференций: в 1866 г. (Константинополь), в 1871 г. (там же), в 1874 г. (Вена), в 1885 г. (Рим), в 1893 г. (Дрезден), в 1894 г. (Париж), в 1897 г. (Венеция), в 1903 г. (Париж), в 1907 г (Рим), в 1911 г (Париж). Следующая конференция состоялась лишь в 1926 г. (Париж). Исторический обзор международных санитарных соглашений см. Н. Г. Фрейберг. Гигиена и эпидемиология, 1924, № 3]

Отсутствие полных и ясных представлений об этиологии и эпидемиологии болезни в значительной степени затрудняло борьбу с ней. Оправдавшая себя впоследствии мера в борьбе с холерой — обезвреживание источника инфекции — не могла еще в то время успешно применяться, так как отсутствовал надежный способ диагностики различных форм болезни и вибриононосительства. Отсюда, с одной стороны безрезультатность применяемых карантинных мероприятий, а с другой — стремление вести борьбу мерами, направленными на разрыв путей передачи болезни, в первую очередь упорядочением водоснабжения и соблюдением мер личной предосторожности. Русские врачи самоотверженно боролись с эпидемиями холеры, многие из них пали в этой борьбе, но преградить путь эпидемиям они не могли.

Потребовалось много десятилетий упорной работы сотен и сотен исследователей для того, чтобы загадка холеры была, наконец, решена (табл. 8).

Первая пандемия холеры (1817–1823)

Впервые холера появилась в пределах России в 1823 г. Это был последний год первой мировой пандемии ее.

Эпидемия началась в 1817 г. в Бенгалии; в сентябре холера обнаружилась в Калькутте, а в ноябре достигла Джобальпуры, где из 80 000 английских солдат за 11 дней умерло 10 ООО. В 1818 г. эпидемия продолжала распространяться в различных направлениях и охватила почти все провинции Индии. В 1819 г. болезнь была занесена в Индокитай и на Большие Зондские острова. В 1820 г. она проникла на восточный берег Африки, а в юго-восточном направлении распространилась до Филиппинских островов и Китая (Контон).

В 1822 г. началось движение холеры в северо-западном направлении. В феврале этого года холера появилась на берегу Персидского залива, в Месопотамии, Аравии. В августе она поразила всю западную половину Ирака, достигла Сирии и, поднявшись вверх по рекам Тигр и Ефрат, охватила города Багдад и Анаха. В этом же году сильная эпидемия холеры свирепствовала в Иране, болезнь проникла в Армению и Закавказье.

В августе 1823 г. холера появилась на берегах Каспийского моря в провинции Ирана Гиляне, а в июне — в пределах России. Первые случаи были отмечены на Кавказе, в Талышенском ханстве и в крепости Ленкорани. В июле болезнь стала распространяться вверх по реке Куре, в августе было получено донесение о появлении холеры в Баку.

В пределах Европейской России холера впервые была обнаружена в сентябре 1823 г. среди служащих астраханского порта. Из порта болезнь быстро перебралась в город, где, как это следует из донесения астраханской врачебной управы, «...свирепствовала с одинаковою жестокостью» до 24 сентября, затем стала ослабевать и прекратилась «сама собою» 4 октября. Всего в Астрахани заболел 371 человек и умерло 192 (из числа заболевших 49 человек были служащие морского ведомства). Кроме Астрахани, случаи заболевания имели место в г. Красный Яр, где заболел 21 и умерло 13 человек. Таким образом, всего в Астраханской губернии в 1823 г. заболело 392 человека, из которых умерло 205.

Никаких особых мер по борьбе с эпидемией в Астрахани не принимали, так как вообще сомневались в ее заразительности. По крайней мере на запрос командированных из Петербурга профессоров Коменского и Хотовицкого врачебная управа ответила: «Болезнь эта схожа с холерой Индии. В Астрахани ее раньше никогда не было. Доказательств, что она занесена из других стран, нет, а потому врачебная управа предполагает, что она произошла от необыкновенных перемен погоды» [Л. Павловская. Холерные годы в России. СПБ, 1893, стр. 9.]

Так состоялась первая встреча русских врачей с холерой [Слово «холера» встречается в русских архивных документах XVIII века, но им обозначались сильнейшие степени поноса. В отличие от этого названия холера морбус (cholera morbus) и азиатская холера появились у нас лишь после 20-х годов прошлого столетия]

Вторая пандемия холеры (1826–1837)

1826 год считался началом второй пандемии. Как и в первый раз, эпидемия началась в Индии.

В 1827 г. холера появилась в Афганистане и оттуда по караванным дорогам дошла до Бухары и Хивы, распространилась дальше на север и северо-запад, в 1828 г. проникла в киргизские орды, а в августе 1829 г. появилась в Оренбурге.

Кроме того, продвигаясь из Индии на запад, холера в 1828 г. захватила всю юго-восточную часть Ирана, достигла берегов Каспийского моря и была занесена в Баку.

В Оренбург холера была завезена с караванами бухарских купцов. Еще до прихода караванов до оренбургского генерал-губернатора дошли слухи о неизвестной болезни, эпидемия которой свирепствует в Бухаре. Для выяснения, «действительно ли в г. Бухаре существует заразительная или повальная болезнь», в киргизские степи был направлен чиновник, а штаб-доктору Пятницкому было приказано составить для врачей инструкцию по «освидетельствованию» караванов, идущих из Бухары в Оренбург 9 июля 1829 г. чиновники пограничной комиссии встретили бухарский караван в степи. При расспросе выяснилось, что в Хиве и Бухаре действительно распространилась какая-то заразная болезнь и что дорогой умерло 20 человек. Это насторожило чиновников, и они приняли меры к осмотру каравана и выявлению больных, но убедившись, что больных в караване нет, они «...окурили караваны, т. е. зажгли навоз, стреляли из ружей» [Н. Ф. Крамчанинов. Советское здравоохранение, 1956, № 4, стр. 46–49.] , а потом пропустили его в Оренбург.

Первое время все было благополучно, но через 35 дней в Оренбурге разразилась жестокая эпидемия. Из города болезнь стала распространяться по соседним уездам.

Сохранились замечательные исторические документы, рисующие историю распространения холеры в 1829–1830 гг. «Собрание актов и наблюдений, относящихся к холере, бывшей в конце 1829 и в начале 1830 годов в Оренбургской губернии» (СПБ, 1830). В этих актах отчетливо прослежены пути распространения холеры и установлена эпидемиологическая связь между отдельными эпидемиями в губернии. Важно также отметить, что составители актов, очевидно, понимали эту связь и отстаивали мысль о заразительности холеры.

Холера держалась в Оренбургской губернии до февраля 1830 г. Всего за это время заболело 3590 человек и умерло 865. Летом 1830 г. холера снова появилась на Нижнем Поволжье. Хорошо прослежен путь ее движения с юго-восточных берегов Каспия до Астрахани: в марте болезнь была отмечена в иранском городе Реште, 15 июня она появилась в устье р. Куры, на Сальенских рыбных промыслах, 17 июня — в Баку, вслед затем — в Астраханской губернии. В июле эпидемия широкой волной разлилась по Закавказью, а в августе через Кизляр и Ставрополь проникла в Ростов-на-Дону и дальше на Украину.

В Астрахани умирало до 200 человек ежедневно. В городе началась паника, многие жители бежали. С 20 июня по 15 августа в городе заболело 3633 человека, из них умерло 2935. Из Астрахани болезнь стала распространяться вверх по Волге. 7 августа она была в Саратове, 25 августа— в Самаре, 7 сентября — в Казани, а 15 сентября — в Москве.

Кроме основного пути движения вдоль большой водной артерии, холера, свив себе прочное гнездо в больших городах, разносилась из них как из новых эпидемических центров.

Вот как описывают современники эту эпидемию в Москве: «В первых числах сентября под Москвой разразилась губительная холера. Паника была всеобщая. Массы жертв гибли мгновенно. Зараза приняла чудовищные размеры. Университет, все учебные заведения, присутственные места были закрыты, публичные увеселения запрещены, торговля остановилась, Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин. Кто мог и успел, бежал из города. С болью в душе вспоминаешь теперь тогдашнее грустное и тягостное существование наше. Из шумной веселой столицы Москва внезапно превратилась в пустынный, безлюдный город. Полиция силой вытаскивала из лавок и лабазов арбузы, дыни, ягоды, фрукты и валила их в нарочно вырытые (за городом) глубокие наполненные известью ямы. Оставшиеся жители заперлись в своих домах. Никто без крайней необходимости не выходил на улицу, избегая сообщаться между собой. Это могильное, удручающее безмолвие московских улиц по временам нарушалось тяжелым, глухим стуком колес больших четырехместных карет, запряженных парой тощих лошадей, тянувшихся небольшой рысью по направлению к одному из временно устроенных холерных лазаретов. Внутри карет или мучился умирающий, или уже лежал обезображенный труп. На запятках этих злополучных экипажей для видимости ставили двух полицейских солдат—будочников, как их тогда называли. Мрачную картину изображали эти движущиеся рыдваны, заставляя робкого, напуганного прохожего бросаться опрометью в ворота или калитку первого попавшегося дома, во избежание встречи с этими вместилищами ужасной смерти» [П. Ф. Вистенгоф. Исторический вестник, 1884, т. XVI, стр. 330.]

Всего в течение 1830 г. в России была поражена 31 губерния, заболело 68 091 человек и умерло 37 595. Особенно пострадали Астраханская, Ставропольская, Оренбургская, Саратовская и Херсонская губернии. В большинстве этих губерний эпидемии, начавшись в июне — августе, продолжались до октября и даже января 1831 г.

К числу наиболее пораженных нужно отнести также Московскую губернию, где с 15 сентября 1830 г. по март 1831 г. переболело 8798 и умерло 4846 человек.

К декабрю 1830 г. в подавляющем числе мест России эпидемии холеры прекратились.

Однако в юго-западной части Европейской России — Бессарабской области, Подольской, Волынской и Киевской губерниях, а также в Москве и некоторых близлежащих уездах — сохранились отдельные эпидемические очаги. В 1831 г. эти районы стали центром, откуда болезнь с наступлением тепла снова распространилась по всей территории России.

Уже в январе 1831 г. эпидемия холеры продвинулась из Киевской в близлежащую Черниговскую губернию и снова появилась в Тамбовской. В марте заболевания отмечены в Минской, Гродненской, Новгородской, Полтавской губерниях. В апреле эпидемия вспыхнула в Серпуховском уезде под Москвой. Количество пораженных холерой населенных мест непрерывно росло. В апреле эпидемией было охвачено 18 губерний, в мае — 30, а в июле — уже 48.

Эпидемия приняла небывалые до того масштабы и продолжалась все лето. Только в сентябре — октябре она начинает постепенно стихать, а в декабре случаи заболевания отмечены лишь в Виленской, Волынской, Лифляндской, Минской губерниях и Белостокской области.

Наибольшая интенсивность распространения болезни в 1831 г. имела место в Бессарабской области, Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской, Таврической губерниях. Количество умерших здесь от холеры составляет от 9,3 до 20,3 на 1000 населения.

Всего в России в 1831 г., по далеко неполным данным, заболело холерой 466 457 человек и умерло 197 069.

Нужно также сказать, что в этом году холера впервые перешагнула через границы Российской империи и вызвала большие эпидемии в Молдавии и Валахии, в Галиции, Венгрии, Трансильвании, достигла Вены, где по данным Гезсра, из 330 000 жителей заболело 4362 человека. Случаи холеры имели место в Богемии, Моравии, Австрийской Силезии, а эпидемии — в Пруссии и Польше. В отдельных округах Пруссии количество умерших составляло от 1 до 14,07 на 1000 жителей. В царстве Польском заболело холерой 22 718 человек и умерло 10 103. Как указывают Гезер и Гирш, значительное влияние на распространение холеры имели начавшиеся тогда военные действия.

В январе 1832 г. эпидемии холеры в России полностью прекратились, и с февраля по июль случаи заболевания больше не регистрировались. Однако 26 июля холера появилась в Кронштадте и продолжалась здесь до 28 сентября, заболело 294 человека и умерло 141.

В первых числах августа случаи заболевания были обнаружены в Петербурге, где со 2 августа до 3 декабря заболело 753 человека, из которых умерло 441.

В сентябре болезнь занесена в Псковскую и Новгородскую губернии, в октябре — в Лифляндскую и Тверскую, но широкого распространения она не получила, дело ограничилось несколькими десятками случаев. Всего в 1832 году в России заболело холерой 1177 человек и умерло 653.

Но если в России эпидемия холеры явно пошла на убыль, то в Западной Европе она совершила в это время неудержимый марш. В 1832 г.холера появилась в Англии, Франции, Голландии, Норвегии, Пруссии. Только в Париже в течение этого года умерло от холеры 18 402 человека.

В 1833 г. в ряде губерний Европейской России разразился голод, цены на хлеб удесятерились, крестьяне вынуждены были делать хлеб из дубовых желудей и древесной коры. В порыве чиновничье-бюрократического усердия Министерство внутренних дел вместо хлеба, разослало наставление о способе приготовления хлеба из соломы...

В это время в губерниях, охваченных голодом, появилась холера. Наиболее пострадало от нее население Воронежской, Курской, Тульской, Рязанской губерний и Донской области. Однако большого распространения, несмотря на все благоприятные для этого условия, болезнь не приняла, хотя случаи заболеваний имели место в 25 губерниях и в течение года было зарегистрировано 14 428 заболеваний.

В 1834 г. случаи заболеваний были отмечены в двух губерниях: в Екатеринославской на юге России и в Архангельской на севере. Была ли это действительно холера, установить невозможно.

В 1835 и 1836 гг. территория России оставалась совершенно свободной от холеры. В 1837 г. холера появилась в пограничных с Россией округах Пруссии и Галиции, а отсюда была занесена в Варшаву, в Волынскую, Грозненскую, Виленскую, Лифляндскую губернии и Белостокскую область.

«Холера, — писал Н. Варадинов, — началась в июне в Варшаве и Новогеоргиевской крепости, потом свирепствовала в сильной степени между судорабочими, приехавшими на барках с хлебом по Висле в Данциг, наконец, в означенных губерниях, продолжалась эта болезнь все лето и осень, заболело от нее 7000 человек, а умерли почти пятая часть больных» [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел Ч. III, кн. 2. СПБ, 1858, стр. 225]

В 1838 г. отмечались лишь отдельные случаи холеры в Волынской, Гродненской, Виленской, Минской губерниях, в Белостокской области и Москве. Затихли эпидемии холеры и в странах Западной Европы.

Для борьбы с холерой первое время прибегали к старым и испытанным мерам: оцеплению районов, пораженных болезнью, и карантинам.

В октябре 1829 г. Медицинским советом Министерства внутренних дел было издано «Наставление о лечении болезни, называемой холерой» и в заключении этого наставления сказано: «Медицинский совет полагает, что скорый ход и жестокость сей болезни требует таких же предохранительных против оного мер, как и самая заразительная болезнь». Однако в 1830 г. Медицинский совет, а с ним и высшая администрация, очевидно, изменили свое мнение на этот счет, и Министерство внутренних дел заявило: «Холера сообщается более посредством воздуха, чем через прикосновение, и поэтому карантинные меры не нужны» [Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. III, кн. 1, 1858, стр. 327].

Мнение же оренбургских врачей Пятницкого и Анофриева, доказывавших необходимость карантина, было особо рассмотрено Медицинским советом, который его отверг, считая, что вопрос о заразительности и прилипчивости холеры не разрешен. Поэтому в указе, изданном 12 августа 1830 г., о мнении Пятницкого говорится: «Мнение сие совершенно "неосновательно и Медицинским советом Министерства внутренних дел опровергнуто».

Так продолжалось до 29 августа 1830 г., когда правительство, обеспокоенное быстрым распространением болезни, учредило «Центральную комиссию для прекращения холеры» под председательством министра внутренних дел, а при ней медицинский совет. Одним из первых результатов деятельности этой комиссии был указ о борьбе с холерой, данный 12 сентября 1830 г. В нем предписывалось всем начальникам губерний принять против болезни карантинные меры. В губернии, прилегающие к Поволжью, были посланы предписания «...сделать оцепление губерний и принять нужные меры к удержанию дальнейшего хода болезни холеры...» Но так как, несмотря на оцепление, болезнь быстро распространялась по России, через неделю были изданы правила для «внутреннего оцепления пораженных холерой мест».

В правилах указывалось: «Если болезнь появится в одном каком-либо доме, то немедленно оцепить оный; ежели откроется она в нескольких домах одного квартала, то оцепить весь квартал, а буде язва покажется в разных местах города или уезда, то оцепить весь город или селение. Вообще к оцеплению употреблять военных чинов, отставных солдат и жителей, как городских, так и сельских, из мест, благополучных и следовательно не подвергшихся оцеплению»

Попавшая в оцепление территория подразделялась на кварталы, и в каждый из них назначался комиссар, на обязанности которого лежало «попечение об отводе помещения больным и продовольствии, как больным, так и вообще всем оцепленным жителям», врач для лечения и полицейский чиновник «для открытия больных и соблюдения всякого порядка в местах оцепленных», а также «служители обоего пола для ухода за больными и для выноса покойников».

Полицейские чиновники не менее 2 раз в день были обязаны осведомляться в домах, нет ли больных, и смотреть, чтобы «не собирались жители толпами, не пьянствовали, не выходили на двор или на улицу босиком или в одних рубашках, чтобы с 7 часов вечера никто не ходил по улицам, кроме назначенных служителей».

По мере распространения холеры вся Европейская часть России покрылась густой сетью оцеплений и карантинов. Всякое сообщение даже между близлежащими городами было фактически прервано.

В сентябре 1831 г. Н. В. Гоголь писал из Петербурга в Царское Село В. А. Жуковскому: «...карантины превратили эти 24 версты в дорогу из Петербурга до Камчатки» [Н. В. Гоголь. Собрание сочинений. Т. VI, М., 1953, стр. 270.] Выезд из пораженных болезнью мест разрешался только после 14-дневного пребывания в карантине. Все карантинизированные ежедневно обмывались раствором хлорной извести, а их платье после обливания этим раствором еще окуривалось и проветривалось. Сохранилось интересное описание холерного карантина того времени, сделанное одним врачом Воронежской губернии: «Среди степи стоит станционный дом и больше ничего. Две комнаты назначены для больных, две для сомнительных. На дворе большая конюшня, устланная соломой, в ней помещается чернь, следующая в казацкие станицы. Жизнь здесь скучная, приготовить что-нибудь и нечего и некому». [К Федявский . Воронежский юбилейный сборник. Т. II, Воронеж. 1886.] Оцепление и карантины ложились тяжелым бременем на население России. Нарушались сложившиеся веками экономические связи, подвоз хлеба в центральные губернии почти прекратился. Стоимость продуктов питания в оцепленных местах значительно возросла. Крестьяне, жившие отхожими промыслами, вынуждены были сидеть дома и голодать.

В то же время карантины далеко не всегда оправдывали свое назначение. Людей, посаженных в карантин, обмывали, окуривали, строго берегли от болезни, но они терпели нужду в пище и часто голодали. Крестьяне и горожане, посаженные в карантин, бросали в нем свой скарб и разбегались, разнося болезнь все дальше и дальше.

Само карантинное начальство часто сквозь пальцы смотрело на свои обязанности. Вот как, например, описывает нравы, царившие в карантинах, один из современников: «Когда мы приехали на границу своей губернии и остановились ночевать в карантине, то одна из наших женщин почувствовала припадок холеры. При пособии добрых людей бывших при карантине земского исправника и советника губернского правления, кажется, и доктора, ей оказали возможную помощь. И хотя по правилам карантина следовало задержать нас, но по знакомству нас решили отпустить» [А. Бартенев. Воронежские губернские ведомости, 1861, № 38.] Мимо карантинов пропускали, очевидно, не только «по знакомству». После прекращения холеры в 1830 г. в суды поступала масса жалоб на чинов карантинной стражи, злоупотреблявших своим положением и пропускавших через оцепления за некоторую мзду. Распространение холеры сопровождалось невероятной паникой, охватившей все сословия государства. Все, кто мог, бросали города и бежали в деревню.

Начались холерные бунты, вызванные чрезмерным тупым усердием и самоуправством царских чиновников и полицейских. В наспех созданные холерные больницы помещали больных совершенно без разбору. Очевидцы рассказывали, что «...достаточно было быть под хмельком или присесть у ворот, у забора, на тумбу, чтобы, не слушая никаких объяснений, полицейские хватали и отвозили в больницу, где несчастного ожидала зараза — если он был здоров и почти неизбежная смерть, если он был болен...» Холерные бунты жестоко подавлялись правительством, но существенных мер к облегчению положения населения не принималось. Не хватало ни врачей, ни средств для ухода. [Полтавский генерал-губернатор Репнин опубликовал следующее утешительное предписание: «...Пункт первый: твердо уповать на милосердие Божие и ходатайство за нас Спасителя нашего, отвращающего от прибегающего к нему всякие неучастия. Пунт второй: верить ревностно отеческому попечению всемилостивого государя нашего, обратившего особенное свое внимание на прекращение сей болезни, а также и тому, что я исполню высочайшую волю его императорского величества, употребляя все меры недопущению вторжения оной болезни в Полтавскую губернию. Пункт третий: после сего быть спокойну всем и заниматься своими обязанностями, делами и работать по-прежнему».] Смертность от холеры была очень высокая и доходила в 1830 г. до 53%.

«Все пришло в какой-то хаос, все смешалось: бестолковая сутолка, неурядица, хищение и голод царили по всей южной России, заставляя страдать еще больше пораженный всеобщим бедствием народ и давая возможность нечестным, мелким спекулянтам набивать карманы, пользуясь народной бедой». [Л. Павловская. Холерные годы в России. СПБ, 1893, стр. 58.] Врачи самоотверженно боролись с эпидемиями холеры, и многие из них стали жертвами этой болезни. Так, в 1831 г. заразился и умер от холеры член медицинского совета при Центральной комиссии известный отечественный ученый Матвей Яковлевич Мудров. Однако оказать сколько-нибудь действенную помощь населению врачи не имели возможности. Все же ими собрано много ценных эпидемиологических наблюдений. Именно в отечественной медицине впервые в мировой науке была четко сформулирована мысль о заразительности холеры и значении людей в ее распространении.

Эту мысль отстаивали оренбургские врачи Пятницкий и Анофриев. Московский профессор Христиан Лодер в 1830 г. писал: «Холеру в Москву занесли люди, зараженные ею, потому что воздуху нельзя приписать заразительность». Мысль о заразительности холеры высказывал в «Замечаниях о холере, поразившей Астрахань в июле 1830 г.» штаб-лекарь Соломон. То же утверждали С. Ф. Хотовицкий и К. В. Пупырев, причем последний указывал на людей, переболевших холерой или соприкасавшихся с больными, как на возможные источники заражения. Он писал, что сам «...был очевидцем, что прибывшие из мест зараженных (без карантинного очищения) ...служили причиною появления этой болезни в сих местах» [И Дранкин. Советское здравоохранение, 1953, № 5]

Огромный материал эпидемиологических наблюдений был собран членами медицинского совета при Центральной комиссии по борьбе с холерой. Членами этого совета А. С. Бенедиктовым, И. Е. Дядьковским, М. Я. Мудровым и Л. Я. Нагумовичем было составлено сочинение о холере, в котором более или менее полно были отражены господствовавшие тогда взгляды на эпидемиологию, клинику, терапию и профилактику этой болезни. Это сочинение называется «Трактат о повально-заразительной болезни холере, бывшей в России в 1830 и 1831 годах» (СПБ, 1831, стр. XXXV и 566). Авторы трактата считают холеру болезнью эпидемической («повальной») и заразительной. Распространение болезни происходит, по их мнению, «...через прикосновение, через воздух, через вещи, через испражнения больного и через трупы». [По мнению врачей 19 века, не все эпидемические болезни являются заразными: болезнь могла быть эпидемической (повальной), но не заразной и заразной (прилипчивой), но не повальной. К эпидемическим относились болезни, способные к повсеместному повальному распространению, что связывалось с заражением воздуха болезнетворными «миазмами». К заразным же относились только те, за которыми признавалась способность распространяться через соприкосновение с больным человеком или зараженными вещами.

В Указе, изданном в 1830 г.. при описании свойств холеры говорится: «Хотя самими опытами доказано, что болезнь сия есть эпидемическая, и не сообщается, подобно чуме, через прикосновения к больному, или к находящимся при них вещам; однако ж действия сия не менее губительны и распространение в воздухе гораздо быстрее». Первое время за холерой признавали только способность к повальному распространению, когда же была доказана ее заразительность, за ней утвердилось название «повально-заразительной» болезни.]

Третья пандемия холеры (1846–1862)

О годе начала третьей эпидемии холеры нет единого мнения. Известно, что уже в 1841 г. холера появилась в Китае и на Филиппинах, а в 1844 г. началось ее распространение из Индии на запад и северо-запад. Большинство исследователей, однако, принимают за начало третьей пандемии 1846 г., когда болезнь достигла пределов Европы.

В 1845 г. холера распространилась в Афганистане и, весьма возможно, была уже занесена в Хиву и Самарканд. В 1846 г. эпидемии свирепствовали во всех странах Ближнего Востока: в Персии, Турции, Месопотамии, Сирии, на Аравийском полуострове. В этом же году холера проникла в пределы России. В Закавказье с 16 октября 1846 г. по январь 1847 г. было зарегистрировано около 2460 заболеваний. В мае 1847 г. холера появилась в Кизляре, а затем распространилась по всему Северному Кавказу. Как и в прошлые годы, болезнь очень быстро проникала в Астрахань и Ростов-на-Дону, откуда стала продвигаться на север и северо-запад. К концу августа эпидемией было охвачено уже более 12 губерний, в сентябре — октябре холера распространилась по всей центральной России, Поволжью, Украине и Белоруссии.

Шествие холеры по России в 1847 г. продолжалось до ноября, в октябре эпидемия начала постепенно стихать, и к январю остались лишь отдельные очаги в Московской, Черниговской, Полтавской, Орловской Казанской, Симбирской и Оренбургской губерниях. Всего в 1847 г. эпидемией было охвачено 34 губернии, заболело 190 846 человек и умерло 77 719.

Весной 1848 г. болезнь, перезимовавшая в Казанской и Московской губерниях, снова начала, быстро распространяться по стране — из первого центра вниз и вверх по Волге, из второго — по центральной России.

Г. И. Архангельский допускал также возможность заноса болезни в порты Черноморского побережья из Константинополя, где холера свирепствовала в течение всей зимы.

В мае пораженными оказались более 20 губерний, а волна эпидемий продолжала нарастать, достигнув высшей точки в июле. К этому времени холера была зарегистрирована уже в 48 губерниях. Смертность в отдельных местах достигла 100–106 и даже 182 на 10 000 населения. Болезнь была занесена и в Западную Сибирь и далеко на север к берегам Белого моря.

Наиболее сильно пострадали от холеры Донская область, Воронежская, Харьковская, Подольская, Киевская и Черниговская губернии. Здесь заболело 484 699 человек и умерло 197 377. Очень сильная эпидемия наблюдалась также в Московской и Петербургской губерниях. В первой она началась в 1847 г. и продолжалась в течение всего 1848 г., во второй же болезнь появилась в мае 1848 г. и фактически не прекращалась уже до 1850 г. Всего в 1848 г. в этих губерниях заболело 91 326 человек и умерло 44 426.

Своего высшего развития эпидемия 1848 г. достигла в России в июле, но в различных районах страны сезонная динамика заболеваемости несколько отличалась от средней. Так, в Донской области высшая степень эпидемии приходилась на июнь, в Подольской и Волынской губерниях — на август, в Минской и Пермской — на август и сентябрь, а в Гродненской — на сентябрь и октябрь.

Очень быстро эпидемия в 1848 г. распространилась из России в страны Западной Европы. В июле она появилась в Варшаве, в августе — в Восточной Пруссии (интересно, что в Берлине болезнь появилась раньше, чем в Варшаве, как бы перескочив через всю Польшу), в сентябре — на Британских островах.

Эпидемия 1848 г. была самой большой эпидемией холеры, когда-либо посещавшей территорию России: в течение года заболело, по далеко неполным данным, 1 742 439 человек и умерло 690 150. Она оставила неизгладимые воспоминания у современников. [Однако даже среди врачей находились еще не убежденные в заразительности холеры. Так, например, главный доктор Голицынской больницы в Москве А. И. Блгоменталь напечатал две статьи (Московский медицинский журнал, 1848) о «мнимой прилипчивости» холеры, отрицая влияние «контагия, миазмы и мефитического состояния воздуха», но склоняясь к мнению о влиянии «неправильного состояния воздушного электричества и изменении земного магнетизма» на распространение холерной эпидемии.]

Г А. Гивартовский (доцент химии Московского университета) опубликовал тогда же свои «Сравнительные наблюдения над состоянием воздушного электричества в холерный эпидемический 1848 год и в свободное от оной время» (Московский медицинский журнал, 1840)]

В январе 1849 г. эпидемия холеры почти прекратилась, но исключение составляли Курляндская и Петербургская губернии. В первой из них случаи заболеваний регистрировались до мая 1849 г., во второй же эпидемия продолжалась в течение всей зимы 1848–1849 гг., а летом 1849 г. она дала новый подъем, причем наибольшее число заболевших было в самом Петербурге.

С июня число заболеваний холерой в стране начало расти, но широкого распространения в 1849 г. болезнь не получила, и хотя в общей сложности она наблюдалась в 25 губерниях, тем не менее зарегистрировано только 15 223 заболевания.

По сравнению с 1848 г. интенсивность эпидемии была незначительной, и только в Петербургской губернии число умерших равнялось 4,1 на 1000 жителей, в остальных же местах смертность от холеры не превышала 0,1–0,2.

Как бы компенсируя свое отступление из России, холера охватила страны Западной Европы. В 1849 г. только в одной Англии (без Шотландии и Ирландии) от холеры умерло 53 293 человека, а во Франции — около 105 000.

В 1850 г. в России отмечены лишь отдельные эпидемические вспышки: в Волынской губернии заболело 16, в Подольской — 35 человек.

В 1851 г. случаев холеры в России не зарегистрировано. Только в конце года появились заболевания в нескольких уездах Царства Польского, но уже в декабре официально объявлено о прекращении там холеры.

Однако писать победные реляции было рано. Вскоре появились заболевания в уездах Варшавской губернии, а в июле количество заболеваний стало резко расти, и эпидемия охватила Родомскую, Плоцкую, Люблинскую и Августовскую губернии. Своего максимума холерная эпидемия достигла в Польше в августе 1852 г. Всего в этом году там заболело 105 733 человека и умерло 48 579. В июле болезнь появилась в западных губерниях России. Первыми поражены были Волынская и Гродненская губернии, в октябре эпидемия распространилась уже в Ковенской, Минской, Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерниях, в ноябре занесена в Виленскую и Новгородскую.

Всего в 1852 г. холера наблюдалась в 11 губерниях России, а число заболевших составило 10428 человек.

Небольшие эпидемии наблюдались в этом году и в Закавказье, но, очевидно, они были связаны с заносом болезни из Персии. В царстве Польском, в Виленской, Ковенской и Петербургской губерниях эпидемии продолжались в течение всей зимы 1852–1853 гг. В январе 1853 г. холера появилась в Москве, причем была занесена туда по недавно построенной и открытой в 1852 г. Николаевской железной дороге. Первым больным был крестьянин, только что прибывший из Петербурга и заболевший еще в пути. Больной был доставлен в больницу и через несколько дней там обнаружилась вспышка холеры, быстро проникшая в город. Это был первый в России случай распространения эпидемии по железным дорогам.

До июня 1853 г. эпидемия ограничивалась пределами нескольких губерний, главным образом пограничных с Царством Польским, а в центре России — Московской и Петербургской. С наступлением лета началось быстрое распространение болезни, а к 30 июня эпидемией было охвачено уже 30 губерний.

Своей высшей точки эпидемия достигла в августе, когда холера распространилась по всей территории России, проникнув далеко в Сибирь, в Тобольскую и Томскую губернии.

В октябре начался медленный спад заболеваемости, а в январе почти вся территория России была свободна от холеры. Исключение составляли Петербургская и Волынская губернии и несколько уездов Беcсарабской области.

Нужно отметить, что, несмотря на широкое распространение, интенсивность холерной эпидемии в 1853 г. была гораздо ниже, чем в 1848 г.: смертность не превышала 5–6,5 на 1000 жителей. Всего заболело в 1853 г. 249 788 человек и умерло 100 083. Наиболее пострадавшими оказались Волынская, Киевская, Костромская, Московская, Петербургская и Ярославская губернии. К концу февраля 1854 г. заболевания холерой регистрировались только в Петербургской губернии.

Однако начавшаяся в 1853 г. война создала на территории России весьма сложное эпидемиологическое положение. Мобилизация в армию, движение маршевых пополнений и обозов к театру военных действий, общее напряжение в стране значительно способствовали распространению инфекционных болезней и в первую очередь холеры. Условия еще более усложнились, когда в сентябре 1854 г. военные действия были перенесены на территорию Крымского полуострова.

Распространение холерной эпидемии в 1854 г. началось из Петербурга, послужившего на этот раз центром, из которого во всех направлениях началось движение болезни. В марте холера появилась в Тверской губернии, в апреле — в Лифляндской, в июне — в Новгородской Псковской, Эстляндской, Ярославской и стала подвигаться вниз по Волге. В июле пораженными оказались уже 23 губернии, в том числе Московская, Астраханская и Оренбургская на юге и Олонецкая на севере.

Эпидемия продолжала нарастать до сентября, и только с наступлением зимы количество заболеваний начало уменьшаться: в январе 1855 г. вся территория страны, за исключением юга, Петербургской и Гродненской губернии, освободилась от холеры. Широкое распространение с 1854 г. получила холера и на театре военных действий в Крыму, куда была занесена с войсками противника, привезшими холеру из Франции. В русскую же армию инфекция попала из внутренних губерний России. Еще до высадки в Крым французские экспедиционные силы потеряли от холеры до 10% своего личного состава, по пути завезя заразу на Галлиполийский полуостров, в Пирей, Афины и Константинополь. Уже с первых дней высадки на Крымский полуостров войска союзников стали нести тяжелые потери от инфекционных болезней, среди которых чуть ли не первое место заняла холера. Заболевания наблюдались и в гарнизоне осажденного Севастополя, где с ноября 1854 г. по ноябрь 1855 г. было 8136 холерных больных (Гюббенет).

Всего в России в 1854 г. было поражено эпидемией 32 губернии, заболело 28 052 человека и умерло 13 743. Больше всех пострадала Петербургская губерния, где заболеваемость не прекращалась в течение всего года. В 1855 г. эпидемия продолжалась с новой силой. Ее распространение началось на севере из Петербургской губернии, на западе из Гродненской, а на юге — из Херсонской.

Уже в феврале эпидемия охватила Новгородскую, Эстляндскую и Лифляндскую губернии. В марте она появилась в Орловской губернии и оттуда распространилась в соседние: Черниговскую, Калужскую и Смоленскую. В мае заболевания отмечены в 17 губерниях, в том числе Киевской, Екатеринославской, Подольской, Минской, Смоленской, Волынской.

Эпидемия нарастала в течение июня — июля и достигла своего максимума в августе. В это время число пораженных губерний достигло 33, а смертность от холеры в отдельных местах доходила до 40–46 на 10000 населения. В октябре эпидемия начала стихать, а в декабре случаи болезни имели место только в Петербургской губернии.

Наиболее интенсивно эпидемия протекала в Волынской, Киевской, Минской, Подольской и Черниговской губерниях. Число заболевших насчитывалось здесь десятками тысяч, а смертность была до 10,9 на тысячу жителей.

Всего в течение 1855 г. холерой заболело в России 331 025 человек и умерло 131327.

С 1856 г. размеры холерных эпидемий в Европе стали резко снижаться: заболеваемость уже далеко не достигала прежних цифр, а распространение болезни обычно ограничивалось сравнительно небольшой территорией. Только в одной Испании в 1856 г. наблюдалась крупная эпидемия холеры.

В России до 1860 г. постоянно действующим очагом остается Петербург, где случаи холеры регистрировались в течение круглого года. Летом 1856 г. наблюдалось некоторое оживление в распространении болезни, но хотя холера проявилась в 17 губерниях, тем не менее, количество заболеваний было невелико. Только в одной Виленской губернии зарегистрировано было более 5000 больных, в остальных же губерниях число их не превышало нескольких сотен.

Всего в России в 1856 г. заболело холерой 11 587 человек и умерло 4661.

В 1857 г. была крупная эпидемия холеры в Закавказье, где с мая по ноябрь заболело холерой 9564 человека и умерло 3275. В Европейской части России холера зарегистрирована в 11 губерниях, но заболел всего 1841 человек, из которых умерло 814. В 1858 г. количество заболеваний несколько увеличилось и достигло 3649, но они были рассеяны на огромной территории и поэтому не обратили на себя внимание. Поэтому для объяснения причины появления эпидемии холеры в Германии, Дании и Швеции в 1859 г. Гезер считал нужным сделать предположение о новом заносе болезни в Европу с Востока.

В 1859 г. первые заболевания холерой были зарегистрированы в Кронштадте 15 мая, а затем в Витебской, Нижегородской и Тверской губерниях. В Астрахани холера была обнаружена в августе.

Всего в 1859 г. в России был 4931 случай холеры в 13 губерниях. В 1860 и 1861 гг. в России отмечены лишь единичные заболевания: в 1860 г. — в Петербурге и Тверской губернии, а в 1861 г. — в Новгородской. Затем до 1865 г. случаи холеры на территории России не регистрировались.

После безуспешных попыток бороться с холерой путем оцепления и карантинов наблюдается общее Охлаждение к этим мерам, а во время третьей пандемии оцепления и карантины в России почти не применялись.

В Докладе Медицинского департамента о мерах против холеры в 1847 г. сказано:

«а) Не прибегать к средствам карантинным, как-то оцеплению, обсервации, окуриванию и тому подобное, на границе Империи и в других местах подвергать суда, обозы и проезжавших осмотру, с тем, чтобы оказавшихся холерных больных отделять и помещать в больницу;

б) учредить повсюду, где укажет надобность, достаточные больничные помещения для безвозмездного призрения холерных больных, которые пожелали бы поступить туда без всякого принуждения;

в) доставлять по возможности врачей и лекарства всем больным не только в лечебных заведениях, но и в домах...» [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. III, кн. 3, СПБ, 1858, стр. 399]

Нужно признать, что от отсутствия карантинов холера в России не стала распространяться быстрее. Г. И. Архангельский привел данные о движении болезни вдоль Волги в 1830 г., когда устраивались карантины, и в 1847 г., когда от них отказались:

Как видно из этих данных, холера в 1847 г. распространялась даже несколько медленнее, чем в 1830 г. Оцепления рекомендовались только в случае, когда в селениях появится «горячка с пятнами или полосами бурыми, черноватыми или синеватыми и притом с опухолями в пахах, или под мышками, на шее и других частях, или с прыщами, имеющими черноватую верхушку»...

Имелась, очевидно, в виду чума, по крайней мере ниже прямо разъясняется, что «...оцепление домов и селений и обводные дороги нужны тогда только, когда повальная болезнь признана будет чумою... в других же эпидемических болезнях... — оцепление не нужно».

В этих случаях считали возможным ограничиться отделением больных от здоровых в деревнях в специально отведенные для этой цели дома, а в городе — в больницы.

Однако вследствие того, что наблюдение за изоляцией больных поручалось по-прежнему полиции, немудрено, что большинство больных оставалось дома, да и само население всячески старалось скрывать заболевших. Четвертая пандемия холеры (1864–1872).

В 1865 г. холера снова вышла из пределов Индии. В апреле заболевания обнаружились на западном берегу Аравийского полуострова, а в конце месяца холера свирепствовала уже в священном городе магометан — Мекке. А так как Мекка постоянно посещается толпами богомольцев, то очень скоро вместе с ними болезнь проникла в Египет.

В Александрии первый случай холеры был обнаружен 21 мая, а через 2 недели там насчитывалось уже несколько сот заболевших. Из Александрии болезнь двигалась вверх по Нилу и через Средиземное море была занесена во Францию (Марсель), на восточный берег Италии и в Константинополь.

Зарево эпидемического пожара осветило собою все санитарные безобразия, царившие на Ближнем Востоке, и показало, что в условиях существования новых видов транспорта скорость распространения холеры во много раз увеличивается и занос ее в Европу, минуя Россию, является вполне реальным фактом.

Из Турции в июле болезнь была занесена в Европейскую Россию. Воротами, через которые проникла на этот раз холера в наше отечество, послужила Одесса. Все прибывшие из Константинополя задерживались в одесском портовом карантине, но оказалось, что это вовсе не гарантировало от проникновения болезни в страну. Более того, сам карантин послужил эпидемическим очагом, из которого болезнь распространилась по городу.

Первым заболевшим был досмотрщик портовой таможни, заболевший на службе и немедленно отправленный домой, но не в больницу. Затем заболело еще несколько человек из работавших в карантинной гавани, а так как они тоже не изолировались, то вскоре заболевания появились и среди жителей Одессы.

Первыми очагами холеры на территории России в 1865 г. была, таким образом, Одесса и село Борщи Подольской губернии, куда перед этим через Одесский порт прибыло из-за границы несколько семейств. В августе болезнь появилась в Волынской и Таврической губерниях, в сентябре — в Киевской, в октябре — в Бессарабской области, Екатеринославской губернии и в Донской области.

Всего в течение 1865 г. было поражено 11 губерний и областей страны, заболело 13 315 человек и умерло 4177. Несмотря на то, что интенсивность эпидемии была небольшой, она продолжалась в ряде мест до января 1866 г., а в марте возобновилось новое шествие болезни по территории страны.

В июне эпидемией оказалось охвачено 18 губерний, в том числе Петербургская, Московская, Минская и ряд уездов юга России. Своего максимума эпидемия достигла в июле, а затем начался постепенный спад эпидемической волны и к январю 1867 г. оставались только отдельные очаги в Минской и Тамбовской губерниях.

Более всех пострадали от холеры: Бессарабская область, Курская, Подольская, Петербургская, Херсонская губернии. Количество умерших здесь от холеры составляло от 3 до 6,5 на 1000 населения. Всего же в 1866 г было поражено 49 губерний и областей России, заболело 208 853 человека и умерло 72 386.

В январе 1867 г. отдельные случаи холеры возникли в Петербургской губернии, но появление их не повлекло за собой эпидемии, и в течение года регистрировались лишь спорадические заболевания.

Центр тяжести в распространении холеры на этот раз переместился на территорию Царства Польского. Первые случаи заболеваний там появились в апреле в Варшавской губернии, а затем в Люблинской, Плоцкой и Келецкой. Эпидемия в Польше продолжалась до декабря 1867 г. и поглотила около 11 265 человеческих жизней.

Из Польши холера была занесена в соседние губернии России (Витебскую, Минскую, Виленскую, Гродненскую, Ковенсхую), а оттуда распространилась и в некоторые центральные губернии. Однако интенсивность эпидемии была здесь небольшой и, хотя случаи холеры проявились более чем в 10 губерниях, количество заболевших составило всего 6245 человек, из которых умерло 2298. В 1868 г. холера наблюдалась только в одном уезде Киевской губернии, где заболело 83 человека.

В то же время в ряде мест России врачами выявлялись отдельные случаи заболевания холерой, для которых даже было придумано специальное название — «спорадическая холера» (cholera nostras) [1 Cholera nostras («наша холера») — название в отличие от обычного проявления массовых заболеваний, известных под именем Cholera asiatica (азиатская или индийская холера) или Cholera morbus.] Появление этих заболеваний не сопровождалось возникновением эпидемий. Отсутствие полных и достоверных данных не позволяет теперь точно установить истинный характер их и тем более эпидемиологически удовлетворительно объяснить, почему дело ограничивалось лишь единичными больными. Подобные случаи были описаны в прошлые годы но в 1867 г их было особенно много.

В 1869 г. случаи холеры появились в мае в Киеве, где первое время проявлялись лишь единичные заболевания, но с августа они стали появляться ежедневно и, хотя широкого распространения эпидемия не получила, тем не менее в Киевской губернии заболело 338 человек, из которых 162 умерло.

Кроме Киевской, случаи холеры зарегистрированы еще в 10 губерниях, но общее количество заболеваний было невелико: заболело 1276 человек и умерло 659. Несомненно, однако, что холера имела в стране широкое распространение, хотя и появлялась в виде отдельных вспышек и небольших эпидемий.

Еще до наступления лета 1870 г. в центральных губерниях эти разрозненные вспышки стали сливаться в большие эпидемии. В июле было поражено уже 11 губерний, а в августе заболевания регистрировались в 25 губерниях. В сентябре эпидемия пошла на убыль и в декабре прекратилась повсеместно, за исключением Москвы и Петербурга с прилегающими уездами.

Всего в 1870 г. холерой была поражена 31 губерния, заболело 21 664 человека и умерло 9386.

В январе 1871 г. заболевания холерой регистрировались только в Петербурге и Москве, но из этих городов с наступлением тепла болезнь была занесена в соседние губернии.

Особенно интенсивное распространение холеры началось в июне и июле. Болезнь в это время появилась в центральных, прибалтийских, белорусских и южных губерниях России. Эпидемия продолжалась до сентября, после чего началось ее постепенное затихание.

Особенно сильно пострадали в 1871 г. Воронежская, Московская, Саратовская, Тамбовская губернии. Всего заболело холерой 322 711 человек и умерло 124 831.

К январю 1872 г. случаи холеры имели место в шести губерниях страны, однако в большинстве из них эпидемия прекратилась еще в сентябре. Только в Киевской губернии заболеваемость продолжалась до весны 1872 г. и отсюда возобновилось ее распространение. Первыми оказались пораженными соседние Подольская, Могилевская, Харьковская, Полтавская, Черниговская, Минская, Волынская, Таврическая, Екатеринославская губернии и Бессарабская область. В июне холера появилась в центральных губерниях и была занесена в Московскую и Петербургскую. Распространение болезни продолжалось до октября, но своего максимума эпидемия достигла в июле.

В большинстве губерний интенсивность эпидемии была незначительной. Больше других пострадали южные губернии: Киевская, Екатеринославская, Полтавская, Херсонская, Черниговская и соседние — Волынская, Подольская, Могилевская. Смертность от холеры составляла в них от 5 до 9 на 1000 населения.

Всего в 1872 г. эпидемией было охвачено 46 губерний, заболело 310 607 человек и умерло 113 196.

Никаких особых мер по борьбе с холерой в эти годы в России не принимали.

Хотя факт заноса болезни был признан большинством ученых, тем не менее ее эпидемиологические закономерности были еще далеко не ясны. В выводах Константинопольской международной санитарной конвенции в 1866 г. записано: «Переносчивость азиатской холеры есть неоспоримая истина, доказанная фактами, не допускающими иного объяснения; холеру распространяет человек, и никогда холера не шла быстрее человека в его передвижениях: это закон, который до сих пор не представлял исключений» [Архив судебной медицины общественной гигиены, 1867, № 1, Материалы по эпидемиологии, стр. 13.]

Но уже на конференции раздавались голоса, что для объяснения эпидемического распространения болезни недостаточно признания ее «переносчивости». Нужно было объяснить, почему в одной местности при заносе болезни возникает эпидемия, а в другой не возникает, почему в одни годы развиваются огромные пандемии, в другие дело ограничивается только несколькими сотнями заболеваний.

Наиболее распространенной теорией, автор которой пытался объяснить эти явления, была теория, предложенная видным немецким гигиенистом Максом Петтенкофером (1818–1901). В своих знаменитых афоризмах о происхождении и распространении холеры он писал: «Специальный холерный зародыш, возникающий в Индии, можно обозначать через X, холерный субстрат, доставляемый местом и временем, — через У, рождающийся от их взаимодействия продукт, составляющий собственно уже холерный яд, — через Z. Ни X, ни У сами по себе не в состоянии произвести азиатскую холеру: причина ее в состоянии только Z. Специфический характер (свойство) Z обуславливается специфическим зародышем X, величина же (количество) Z — величиной субстрата У» [Архив судебной медицины и общественной гигиены, 1870, № 1, афоризмы 4, 5, 6].

Особое значение для возникновения продукта Z (собственно холерного яда) придавалось состоянию почвы и высоте стояния почвенных вод. Так, в 1868 г. Петтенкофер утверждал: «Для меня и, может быть, для многих других, уже нет никаких сомнений в том, что и в Бенгалии движение холеры связано с движением почвенной воды, как это было замечено мною в Европе. И там окажется, конечно, что предрасполагающим моментом к холере в данном месте служит не почвенная вода сама по себе, а колебания ее». [Архив судебной медицины и общественной гигиены, 1868, № 2.]

Эта теория, получившая название локалистической, имела некоторое положительное значение в том отношении, что указывала на необходимость производить санитарную очистку населенных мест, обращая внимание на устройство водоснабжения и регулярный вывоз нечистот. Но она, естественно, не могла объяснить причины и закономерности холерных эпидемий.

Справедливой критике теория Петтенкофера была подвергнута в 1874 г. крупным русским эпидемиологом Г. И. Архангельским, подчеркивавшим, что закономерности эпидемий как явлений социальных не могут объясняться только почвенными или климатическими причинами, равно как «внутренними свойствами холерного агента».

В русской медицинской науке к тому времени твердо установилось мнение, что для борьбы с холерой «средневековые меры» в виде оцеплении и карантинов неприменимы, но заменить их было нечем.

Е. В. Пеликан, возглавлявший тогда Медицинский департамент, писал: «Для объяснения эпидемического распространения холеры еще недостаточно принять установившееся теперь понятие о переносчивости ее, так как много есть условий, в точности нам неизвестных, от участия которых зависит эпидемическое распространение холеры». [Г. И. Архангельский. Холерные эпидемии в Европейской России. СПБ, 1874, стр. 20.]

Таким образом, с одной стороны, проявлялся отход от применения старых карантинных мероприятий, а с другой — обнаруживалось отсутствие четкой, конкретной программы борьбы с эпидемиями холеры.

Пятая пандемия холеры (1883–1896)

Как и в прежние времена началу этой пандемии предшествовали интенсивные эпидемии холеры в Индии.

В 1881 г. болезнь проникла на Аравийский полуостров, а в 1883 г. распространилась по Египту, Сирии, Месопотамии. В это же время, двигаясь в восточном направлении, холера появилась в Китае и Японии.

В 1884 г. холера через Суэцкий канал завезена была в средиземноморские порты Франции, Италии, Испании и быстро распространилась по территории западноевропейских государств. С этого времени началось неуклонное, хотя и неровное, скачкообразное распространение холеры по странам мира. Волны эпидемий как бы перекатывались с одного континента на другой, нередко возвращаясь и давая новые эпидемические взрывы в странах, где незадолго перед этим, как казалось, болезнь совсем исчезла.

Эпидемии свирепствовали в Персии, Азиатской Турции, Афганистане, Китае, Японии. В этих странах болезнь держалась на протяжении 1890 и 1891 гг. и, наконец, в 1892 г. из Персии проникла снова в Россию.

Получив известия о большой холерной эпидемии в непосредственной близости к русской границе, правительство приняло некоторые меры, и на персидской границе были учреждены лечебно-карантинные пункты. Однако, несмотря на это, 12 мая 1892 г. на станции Каакха Закаспийской железной дороги зарегистрированы были первые случаи холеры, а спустя неделю в Каакхе было уже 43 больных.

Болезнь продвинулась по железной дороге к восточному побережью Каспийского моря и оттуда морским путем в июне была занесена в Баку. Появление там холеры вызвало страшную панику и массовое бегство из города, но вместе с бежавшими распространялась и холера.

В Европейскую Россию болезнь двигалась по двум главным путям: через Каспийское море в Астрахань и по железной дороге на Дон. В Астрахани холера появилась 18 июня, в Ростове-на-Дону — 28 июня.

21 июня первые заболевания были обнаружены в Царицыне, 22-го — в Саратове, 23-го — в Самаре, 25-го — в Казани. Найдя все необходимые условия для распространения, холера быстро охватила густонаселенные губернии Поволжья. К 1 июля эпидемией были поражены уже Астраханская, Саратовская, Самарская, Симбирская, Казанская губернии, почти весь Кавказ и Закаспийский край. В это же время холера быстро распространялась в Донской области и оттуда стала двигаться на юг.

В июле случаи заболеваний появились в центральных губерниях: Московской, Владимирской, Орловской, Тамбовской, Тульской, Пензенской и др. В августе эпидемией была охвачена почти вся Европейская Россия и болезнь продолжала распространяться в северном и северо-западном направлениях. Во второй половине августа она проникла в Сибирь и в северо-западные районы, а затем в Польшу и Прибалтику.

В октябре наступательное движение холеры стало стихать, спадала также эпидемическая волна и в пораженных болезнью губерниях. В ноябре во многих районах заболеваемость холерой прекратилась.

Только в губерниях Киевской, Подольской, Бессарабской, Екатеринославской (на юге России), в Самарской и Саратовской (па Волге), в Тобольской (в Сибири), а также в некоторых центральных губерниях болезнь держалась до января 1893 г.

Всего в 1892 г. в России было поражено 77 губерний и областей страны, заболело 604 406 и умерло 295 744 человека. Больше всего пострадали районы Кавказа — Дагестанская и Терская области, Поволжье — Астраханская, Самарская, Саратовская губернии, а также Кубанская и Донская области. Количество заболеваний достигло здесь 25 и даже 50 (Дагестанская, Терская области) на 1000 населения.

Своего максимума кривая заболеваемости холерой в России в 1892 г. достигла во вторую неделю августа, затем последовало небольшое снижение и, начиная с 1 сентября, крутой спад, закончившийся в январе 1893 г. (табл. 9).

Тем не менее, полного очищения территории страны от холеры не произошло. Кое-где сохранились эпидемические очаги, из которых весной 1893 г. снова начала быстро распространяться холера. Правда, на этот раз болезнь не получила столь широкого распространения, как в 1892 г. Однако в большинстве губерний Европейской России с наступлением весны холера снова дала большие вспышки. Центр в распространении болезни переместился на северо-запад и особенно пострадали Петербургская, Гродненская, Минская, Могилевская, Подольская, Московская, Орловская и Тульская губернии.

В течение 1893 г. холерные эпидемии имели место в 70 губерниях, заболело 102 448 и умерло 42 857 человек. В 1894 и 1895 гг. количество заболеваний холерой в России начало уменьшаться. Так, в 1894 г. зарегистрировано 64 057 заболеваний и в 1&95 г. — 30 703. В 1894 г. полностью очищаются от заразы Кавказские губернии, Московская, Орловская, Воронежская, Тульская, Смоленская, Харьковская. Однако большие эпидемии имели место в этом году в Петербургской, Новгородской, Гродненской, Ковенской, Варшавской, Плоцкой, Петроковской, Радомской и особенно в Архангельской губерниях. Всего же в России в 1894 г. холерой было поражено 57 губерний, но в большинстве из них количество заболеваний не превышало 200 — 300 человек.

В 1895 г. большая эпидемия наблюдалась только в Волынской губернии, где заболело 28 806 человек. Отдельные эпидемические вспышки были также в Киевской, Курляндской, Подольской, Петербургской, Черниговской губерниях.

В том же году холера впервые была занесена на Дальний Восток, в Приморье, но ограничилась там небольшой эпидемией. Всего она зарегистрирована в 10 губерниях страны.

1895 г. был последним холерным годом в России в XIX веке. Правда, есть отдельные указания на случай холеры в 1896 г. и даже в 1897 г., но общее число их не превышало нескольких десятков, а диагноз часто не подтверждался бактериологически. Еще в 1884 г., когда холера снова появилась в пределах Европы, в медицинских кругах началась горячая дискуссия о мерах борьбы с ней. Было высказано несколько теорий о происхождении болезни, причем конкурирующими считались три. Это прежде всего старая теория об аутохтонном заражении холеры, считавшая, что при известных условиях болезнь может развиваться на европейской почве без всякого заноса извне, затем локалистическая теория Петтенкофера, о которой говорилось выше, и, наконец, теория контагионистов, обоснованная впервые Кохом в его «Отчете о деятельности германской холерной комиссии в Египте и Индии в 1883 году».

Нужно сказать, что аутохтонная теория была в это время почти оставлена большинством эпидемиологов, но она нашла приверженцев среди некоторых влиятельных кругов западноевропейских государств, боявшихся дорогостоящих и стеснительных противоэпидемических мероприятий. Так, английский гигиенист — администратор Чадвин на собрании санитарных инспекторов Англии утверждал: «Азиатская холера не передается посредством сношений людей между собой, и применение карантинов есть мера бесполезная и опасная. Наиболее действительные предохранительные меры состоят в основательном очищении как местности, так и людей; последние с этой целью должны омывать себя ежедневно с головы до ног тепловатой водой» [М. И. Галанин. Мероприятия против холеры русского и иностранных правительство и их научные основы. СПБ, 1892, стр. 49.]

Во Французской академии теорию об аутохтонном происхождении холеры горячо защищал Жюль Герен.

Ему возражал Макс Петтенкофер, собравший огромный материал эпидемиологических наблюдений и доказывавший, что эти воззрения не соответствуют современным взглядам о происхождении инфекционных болезней и признанию специфического инфекционного вещества. Однако он тоже считал, что холерный больной не заразен, а «холерный грибок» после заноса его с людьми или товарами развивается исключительно в почве. Поэтому бороться с холерой нужно было, по его мнению, только проведением общих санитарно-гигиенических мероприятий.

Наиболее близким к нашим современным представлениям был Роберт Кох, открывший в 1883 г. «холерную запятую». Контагионисты во главе с ним утверждали, что сам больной и его извержения заразны, так как в больном, его трупе и извержениях находятся болезнетворные агенты. Особое значение они придавали распространению инфекции с водой.

В этих условиях французская холерная комиссия в составе Пастера и других виднейших ученых решила, что «при современном уровне наших знаний, раз эпидемия холеры коснулась какой-либо точки европейского континента, нет средств остановить ея движения» [Там же, стр. 4]. Комиссия рекомендовала поэтому изолировать возможно строже всякого холерного больного, обязательно дезинфицировать его извержения, белье, вещи, квартиру. Ухаживавшие за больным должны дезинфицировать свое платье и обмываться дезинфицирующими растворами. Нужно строго следить за чистотой пищевых продуктов, пить только кипяченую или хорошо очищенную воду, овощи и фрукты употреблять только вареными. Особого внимания, по мнению комиссии, заслуживает личная предусмотрительность — «наиболее могущественное предохранительное средство». Изоляцию очагов, оцепление зараженных населенных мест и устройство карантинов комиссия считала мерами неэффективными и практически неосуществимыми.

В немецком противохолерном наставлении, подписанном Кохом, Скржечкой и Петтенкофером, утверждалось, что холера распространяется заразным агентом, который пристает к самому человеку или предметам, с которыми он соприкасался Основное внимание в наставлении уделяется личной профилактике и проведению общесанитарных мероприятий, а также дезинфекции вещей, с которыми соприкасался холерный больной.

В официальной противохолерной инструкции, изданной в Германии, предписывалось: во всех городах и местностях, имеющих даже менее 5000 жителей, не дожидаясь появления холеры, организовывать санитарные комиссии, строго наблюдать за состоянием водопровода, за своевременной очисткой и дезинфекцией отхожих мест, больных изолировать в больницы, в некоторых же случаях разрешалось оставлять их дома, но выводя оттуда здоровых. Предусматривалась также обязательная дезинфекция квартиры больного, вещей и извержений. Карантины считались мерой нецелесообразной, но предлагалось производить осмотр пассажиров на железнодорожных станциях и пристанях (особенно на восточной границе).

В английских противохолерных инструкциях предусматривались примерно те же меры, причем войска, оказавшиеся в Индии в пораженном холерой населенном пункте, рекомендовалось выводить в здоровую местность.

В России, где врачи неоднократно встречались с холерой и имели богатейший эпидемиологический опыт, аутохтонная и локалистическая теории никогда не пользовались большим признанием, так как в заразительности холеры никто не сомневался. Еще в 1831 г., медицинский совет при Центральной комиссии по борьбе с холерой признавал за болезнью эпидемический характер и связывал ее появление с заносом извне. В 1871 г. ярославский врач Э. Ф. Надзвецкий делал попытки найти под микроскопом возбудителя холеры в испражнениях больных.

В то же время отечественные исследователи всегда подчеркивали значение социальных факторов и условий жизни населения в распространении холеры. Отсюда многочисленные указания на необходимость улучшения материального положения низших классов, а также проведения общих санитарно-гигиенических мероприятий, очистки населенных мест, улучшения водоснабжения. В ожидании появления холеры во многих городах и губерниях России принимались постановления об организации противоэпидемических мероприятий. Несмотря на некоторое разнообразие стиля и содержания этих документов, проектируемые ими меры сводились в основном к следующему:

1. Обеспечить своевременное выявление и изоляцию больных. Для этой цели в некоторых губерниях предполагалось пригласить дополнительных врачей и расширить коечный фонд, а также устроить изоляторы на больших железнодорожных станциях.

2. Руководство по борьбе с эпидемией в масштабах губернии, уезда, города объединить в руках одного органа. При обсуждении этого пункта постановлений далеко не везде вспомнили о существовании Комитетов общественного здравия, специально предназначенных, как известно, для борьбы с эпидемиями. В ряде мест эти функции поручались санитарным или санитарно-совещательным комиссиям.

3. Города и уезды разделить на санитарные участки, сохраняя при этом существующее деление на полицейские части (Петербург, Москва), на церковные приходы или административные единицы — волость, квартал. В каждом участке должен быть врач, санитарный попечитель, а кое-где и санитарный инспектор. Для борьбы с эпидемией в Петербурге предполагалось привлечь также думских врачей.

4. Составлялись и распространялись между населением наставления, памятки, листовки санитарно-просветительного характера.

5. Везде было предусмотрено произвести очистку населенных мест. Однако вскоре выяснилось, что ввиду скопления огромного количества грязи и нечистот сделать это в ближайшее время не представляет никакой возможности. Поэтому решили ограничиться хотя бы самым необходимым: очисткой отхожих мест, помойных ям, приведением в порядок свалок.[Не обходилось и без курьезов. Так, в Рязани председатель уездной земской управы предложил продезинфицировать Лыбедь. Для этого он считал нужным, спустить одну из запруд, немедленно засыпать обмелевшее дно негашенной известью — с небольшой примесью хлорной. Он употребил 4–6 тысяч пудов извести и думал, что река будет основательно продезинфицирована. Присутствующие врачи не возражали и комитет признал эту меру экстренной.]

6. В ряде мест предусматривался также контроль за водоснабжением, очистка колодцев, ремонт водопроводов.

7. Как обязательная мера при появлении больных холерой указывалась дезинфекция.

В этом отношении известный интерес представляет инструкция для производства дезинфекции, составленная по поручению Петербургской губернской земской управы известным гигиенистом проф. А. П. Доброславиным.

В инструкции предусматривалась дезинфекция помещений хлором, для чего «...на каждую кубическую сажень дезинфицируемого помещения должно быть не менее 3 фунтов холерной извести и 6 фунтов соляной кислоты крепкой — продажной... Белье и одежда окуривались хлором или же вымачивались в крепком щелоке, либо в растворе какой-нибудь минеральной кислоты в течение 3 часов. Извержения больного смешивались с 1% раствором минеральной кислоты.

В других постановлениях для дезинфекции предлагалась также сера, 5% раствор очищенной карболовой кислоты, 10% раствор сулемы, негашеная известь, серная кислота, железный и медный купорос, зола, деготь.

Предполагали дезинфицирующие вещества продавать во время эпидемии по пониженным ценам или раздавать вообще даром, обязательно снабжать ими всех врачей, сельских священников и даже учителей.

Однако к встрече с холерой готовились далеко не везде; многие местные самоуправления уклонились от принятия каких-либо обязательных постановлений по проведению противоэпидемических мероприятий, считая их несвоевременными или даже вредными. В 1892 г. Министерством внутренних дел издано специальное распоряжение о борьбе с холерой.

В нем предусмотрено создание во всех городах с прилегающими к ним уездами санитарно-исполнительных комиссий. На комиссию возлагалось «точное выяснение общего плана борьбы с эпидемией как в ожидании ея, так и на случаи ея появления». Особо предусматривались меры общего оздоровления населенных мест, как-то:

а)Осушка почвы вокруг жилых помещений, содержание в чистоте улиц, площадей, дворов, очистка отхожих мест, мусорных и навозных ям, дезинфекция ретирадов в публичных местах.

б)«Неусыпное попечение» о чистоте источников воды для питья и обихода.

в)Санитарно-полицейский контроль за продажей съестных припасов.

г)При угрозе заноса холеры «взвесить, насколько существующие в данной местности периодические скопления народонаселения по случаю ярмарок, базаров, храмовых праздников и т. д. могут способствовать по местным условиям заносу и разносу эпидемий», и решать, не следует ли запретить или ограничить их, но так, чтобы «не нарушать существенно экономических и насущных потребностей народонаселения»,

При появлении первых случаев заболеваний холерой или похожей на нее болезнью предписывалось:

а)Немедленно донести об этом через полицейско-санитарную власть надлежащему начальству.

б)Расследовать свойство заболевания.

в)Безотлагательно принять надлежащие меры изоляции и дезинфекции (изоляцию холерных больных предполагалось производить в лечебных учреждениях или в домах, где они заболели, но в таком случае выселяя из него здоровых.

Дома, в которых были случаи заболевания или смерти от холеры, должны быть «непременно и немедленно» посещены лицами из состава комиссии «для наставления и распоряжения относительно дезинфекции извержений, платья, белья, постелей и помещений больных и умерших.

Трупы умерших от холеры не должны обмываться, но завертываться в простыню, смоченную дезинфицирующим раствором, и помещаться скорее в гроб, забиваемый затем наглухо. Похоронные процессии и многолюдные похороны запрещались.

Рекомендовалось также при проведении всех мероприятий «избегать всего, что может вызвать возбуждение или недовольство населения». Поэтому «весьма желательно, чтобы санитарная комиссия распространяла как можно шире в народонаселении изданные на случаи холерной эпидемии наставления для публики», а также издавала «по возможности чаще бюллетени о количестве забелевших и умерших от холеры».

К распоряжению приложена схема донесения о ходе эпидемий и такса, по которой все аптеки должны отпускать дезинфицирующие вещества.

Кроме того, изданы инструкции о санитарном надзоре за речным судоходством, железными дорогами и наставление для производства дезинфекции жилых помещений и других объектов.

В качестве средств для дезинфекции в наставлении предлагались:

а) текучий водяной пар, пропускаемый через дезинфицируемые предметы в течение одного часа, б) едкая известь (10% и 20% известковое молоко), в) хлорная известь (1—4% раствор), г) горячий раствор неочищенной карболовой кислоты и зеленого мыла в воде (3 части первого и 5 частей второго в 100 частях раствора), д) смесь неочищенной 50% карболовой кислоты с серной (3 части первой и 1 часть второй), е) 10% раствор сулемы с 1 % хлористого натрия, ж) окуривание хлористым газом. Специальные постановления по борьбе с холерой были изданы также военным ведомством, Министерством путей сообщения, Министерством финансов.

Однако проведение противоэпидемических мероприятий целиком возлагалось на царскую администрацию, а земские и городские самоуправления были по существу лишены всякой самостоятельности в вопросах борьбы с эпидемиями. Результаты не замедлили сказаться — во время эпидемии 1892 г. полицейско-бюрократические методы борьбы с эпидемиями потерпели полное банкротство. В ответ на нелепые и чрезвычайно обременительные для населения действия царских чиновников и полиции в ряде городов страны возникли холерные «бунты». Трагические события разыгрались в карантине на Каспийском море, где по распоряжению астраханского губернатора в жаркие летние дни в открытом море на «Девятифутовом рейде» были задержаны сотни судов и десятки тысяч пассажиров. Доставка пресной воды и продовольствия к месту карантина не была предусмотрена астраханскими властями. На судах началась эпидемия холеры, люди гибли от болезни, голода и жажды. Трагедия этого карантина ярко была описана великим русским писателем В. Г Короленко. [Г. Короленко. Русское богатство, 1905, № 5, стр. 58–78.]

Убедившись в собственной неспособности бороться с эпидемиями холеры, царское правительство после 1892 г. специальным постановлением легализировало деятельность земских и городских санитарных комиссий, с большой неохотой признав, таким образом, значение общественности для организации противоэпидемических мероприятий.

В 1904 г. эпидемия холеры свирепствовала в пограничной Персии и оттуда была занесена в Россию. Первый случай холеры был обнаружен 15 августа в Баку. Случаи заболеваний наблюдались в 15 губерниях. Больше других пострадали Эриванская и Бакинская губернии, где заболело 7144 человека и умерло 5715. Крупные эпидемические вспышки имели место также в Елисаветпольской, Самарской, Закаспийской и Саратовской губерниях.

В начале 1905 г. единичные случаи холеры были в Бакинской губернии, в Области Войска донского и Уральской области, но все они были продолжением прошлогодней эпидемии. Эпидемические же вспышки наблюдались в этом году в привисленских губерниях, где случаи холеры были зарегистрированы в 32 населенных пунктах. Однако общее количество заболеваний было сравнительно небольшим и не послужило началом большой эпидемии.

В 1906 г. территория России была полностью свободна от холеры. Неожиданно в начале июля 1907 г. холера появилась в Самаре и быстро стала распространяться по приволжским губерниям. Вопрос о том, были ли первые заболевания в Самаре местного или завозного характера так и остался открытым.

В июле эпидемия быстро охватила все Поволжье и стала распространяться дальше на восток — в Сибирь, на юг и юго-запад — в Донскую область и губернии Кавказа и на северо-запад — в центрально-земледельческие районы. Однако хотя случаи заболеваний холеры были зарегистрированы в 49 губерниях и областях страны, тем не менее, эпидемии не отличались большой интенсивностью. Всего было зарегистрировано 12 716 заболеваний, из которых 6421 окончилось смертью. Сильнее других пострадали губернии Астраханская, Томская, Саратовская, Самарская, Киевская.

В ноябре эпидемия начала утихать и в декабре прекратилась повсеместно.

В первой половине 1908 г. случаев холеры в России не отмечалось, но в начале июля холерные заболевания почти одновременно появились в Астрахани и Царицыне, в июне эпидемия уже охватила Самарскую, Симбирскую, Казанскую, Нижегородскую губернии, Донскую и Кубанскую области. В июне же холера была завезена в Баку и Бакинскую губернию.

В августе эпидемия продолжала распространяться, захватив остальные районы юга и Поволжья, а также проникла в центральные губернии — Московскую, Воронежскую, Тамбовскую, Орловскую, Рязанскую, Владимирскую, Смоленскую, Новгородскую. В конце августа холера появилась и в Петербурге. В сентябре отдельные заболевания были зарегистрированы в северо-западных и прибалтийских губерниях.

В 1908 г. холера в стране получила значительное распространение, эпидемии и отдельные заболевания наблюдались в 71 губернии, заболело 30 709 человек и умерло 15 543. Больше других пострадали Петербургская, Саратовская, Астраханская, Самарская губернии, Донская и Кубанская области. Эпидемия продолжалась до ноября и только в декабре начала постепенно стихать. Однако полной ликвидации эпидемии достигнуто не было, и уже с весны 1909 г. начинается новый подъем в заболеваемости холерой. Правда, на этот раз эпидемия не достигла такого размера, как в предыдущий год, но тем не менее случаи заболеваний были в 50 губерниях и областях страны, а общее количество заболевших достигло 22 858 человек. Наиболее пострадавшими снова оказались Петербургская и Самарская губернии, а из новых районов — Витебская, где количество заболеваний холерой более чем в 7 раз превышало количество случаев, зарегистрированных в 1908 г.

Непосредственным продолжением эпидемии 1909 г явилась огромная холерная эпидемия, поразившая Россию в 1910 г. До апреля случаи холеры были отмечены только в двух местах — Екатеринославской губернии и Донской области, но уже в апреле холера появилась в Харьковской, Черниговской, Витебской, Бакинской губерниях. В мае эпидемия распространилась по всему югу России, Белоруссии и проникла в некоторые центральные губернии. В конце мая случаи заболеваний появились и в Петербурге. В июне пораженными оказались уже большинствоnгуберний Европейской России и Кавказа, а в июле болезнь проникла в Западную Сибирь и Среднюю Азию. В августе холера появилась в Восточной Сибири, Забайкальской и Амурской областях, в сентябре в Приморской области на Дальнем Востоке и в Ферганской области в Средней Азии.

Всего холерой было поражено 78 губерний и областей России. Случаи заболеваний были зарегистрированы в 12 186 населенных пунктах в том числе в 366 городах.

Как на особенность эпидемии 1910 г. указывают на весьма значительное распространение болезни в поселках не городского типа. Количество заболевших в них составляло 83,3% от общего количества зарегистрированных случаев.

Для сравнения приведем процент заболеваний в городах и поселках не городского типа во время холерных эпидемий прошлых лет.

Всего в 1910 г. заболело 239 886 человек, из которых 112 506 умерло (табл. 1.0). Наиболее интенсивные эпидемии имели место в Кубанской и Донской областях, в губерниях Екатеринославской, Самарской, Киевской, Херсонской, Воронежской, Ставропольской, Харьковской.

После 1910 г. холера больше уже никогда не принимала в России столь широкого распространения.

В 1911 г., хотя случаи заболеваний были зарегистрированы в 29 губерниях, тем не менее, общее количество заболевших составляло всего 3416 человек. Большее количество их приходилось на Самарскую губернию (64%), в остальных же губерниях имели место лишь отдельные случаи и небольшие эпидемические вспышки.

В 1912 г. эпидемий холеры в России не было, а в 1913 г. были зарегистрированы лишь отдельные, небольшие вспышки в 7 губерниях с общим количеством заболевших 324 человека.

В конце XIX и начале XX столетия не только для отечественных врачей, но и для большинства не специалистов становится понятным, что для успешной борьбы с эпидемиями холеры в России необходимо перейти от чрезвычайных противоэпидемических мероприятий к осуществлению хотя бы минимального благоустройства населенных мест и улучшению их водоснабжения. В медицинской литературе накопился уже огромный материал, показывающий, что уже одно улучшение канализации и водоснабжения значительно уменьшает возможности для распространения холеры. Передовые отечественные врачи неустанно указывали на необходимость резкого улучшения санитарного состояния России.

Однако различные проекты благоустройства (в том числе и пресловутое столыпинское «принудительное оздоровление» Петербурга) неукоснительно разбивались о косность царского правительства и сопротивление промышленников и дворян, составлявших подавляющее большинство в городских думах и земских собраниях. Поэтому передовые отечественные врачи все больше стали осознавать, что без изменения политического строя в России невозможна эффективная борьба с холерой. Особенно ярко эти настроения проявились на чрезвычайном внеочередном Пироговском съезде русских врачей, созванном в Москве в 1905 г. в связи с угрозой распространения холеры.

Русское общество переживало в это время политический подъем. Вместе с ростом революционного движения среди рабочих и крестьян изменялось и настроение широких слоев интеллигенции. Это сказалось и на выступлениях делегатов пироговского съезда, которые носили острый политический характер.

Во всех докладах отчетливо звучала мысль, что борьба с холерой, равно как и со всеми болезнями, возможна в России только после коренного изменения политического строя и проведения широких социальных реформ.

В резолюции съезда, проект которой был внесен врачом-большевиком С. И. Мицкевичем, говорится: «Пироговский съезд заявляет о необходимости соорганизоваться для энергичной борьбы рука об руку с трудящимися массами против самодержавного бюрократического строя для полного его устранения».  [С. И. Мицкевич. Записки врача-общественника (1888–1918). Медгиз, М.—Л., 1941, стр. 195].

Далее в резолюции перечислялись необходимые политические и социальные реформы и указывалось, что «...лишь при осуществлении этих предварительных условий можно организовать плодотворную и планомерную борьбу с народными бедствиями и эпидемиями; только тогда не будут страшны для нашей страны ни чума, ни холера, ни какие-либо другие эпидемии». Правда, впоследствии, после разгрома революции 1905 г. и наступления реакции, выступления на Пироговских съездах уже больше не носили столь радикального характера. Однако мысль о социальном направлении борьбы с эпидемиями и, в частности, с эпидемиями холеры, никогда уже не исчезала из внимания отечественных врачей.

Работы отечественных ученых в значительной степени способствовали разработке научных основ борьбы с холерой. В России был опубликован ряд прекрасных работ по эпидемиологии холеры. Из них нужно назвать обширную монографию И. Г. Архангельского «Холерные эпидемии в Европейской России в 50-летний период 1823–1873 гг.» (1874), сочинения Л. Павловской (1893), Ф. Ф. Эрисмана (1893), Н. Ф. Гамалеи (1909), Д. К. Заболотного (1909) и многих других.

Русским исследователям принадлежит часть разработки чрезвычайно важного вопроса эпидемиологии холеры — вопроса о значении для распространения болезни бациллоносителей и легких форм заболевания (И. Ф. Рапчевский, М. И. Афанасьев, И. И. Мечников, И. Г. Савченко, Д. К. Заболотный и др. Отечественными учеными (В. М. Хавкин, Д. К. Заболотный, И. Г Савченко и др.) разработаны эффективные методы специфической профилактики с помощью применения вакцин против холеры.

Глава XX

ОСПА И ОСПОПРИВИВАНИЕ

С точки зрения истории борьбы с инфекционными болезнями в дореволюционной России особый интерес представляет борьба с оспой. В XVII–XVIII веках оспа была одной из наиболее распространенных болезней человека. Ежегодно она уносила в могилу десятки тысяч человеческих жизней, и в каждой стране можно было встретить многочисленных людей, обезображенных и искалеченных оспой. «От оспы,— говорила старая немецкая поговорка, — как и от любви, спасаются лишь немногие (Von Pocken und Lieben bleiben nur wenige fehl)».

В XV111 веке для предохранения от оспы врачи стали применять старое народное средство — вариоляцию, т. е. прививание натуральной оспы с целью получить болезнь с легким течением и тем навсегда предупредить возможность тяжелого заболевания. Распространение вариоляции имело некоторое положительное значение, так как привело к накоплению эпидемиологических наблюдений и обусловило появление первых, хотя и примитивных, представлений об иммунитете и активной специфической профилактике инфекционных болезней человека. Тем не менее вариоляция была далеко не идеальной мерой, так как после прививки развивалось иногда тяжелое заболевание, приводившее к гибели привитого. Поэтому вариоляция не могла получить широкого распространения и была оставлена, как только был найден более совершенный способ предупреждения болезни.

Таким способом оказалась вакцинация, предложенная английским врачом Эдуардом Дженнером (1749–1823).

В течение 30 лет вынашивал этот благодетель человечества идею вакцинации. Еще юношей услышал он от одной старой крестьянки о предохранительном свойстве коровьей оспы и слова этой крестьянки: «Оспой я заболеть не могу, потому что у меня была коровья оспа», — надолго запали в память. Потребовалось, однако, много лет исканий и наблюдений, прежде чем Дженнер решился проверить свое предположение опытом.

14 мая 1796 г. Дженнер произвел прививку гноя из пустулы коровьей оспы восьмилетнему мальчику Джемсу Фиппс и спустя год Дженнер подверг Фиппса заражению натуральной оспой. Мальчик не заболел — прививка надежно предохранила его от заражения человеческой оспой.

Только после этого Дженнер решился опубликовать открытие, но журнал, где раньше печатались его работы, на этот раз отказался сделать это: слишком новы и смелы были все положения и выводы автора.

Дженнера не смутил отказ, и через год он издал свой трактат отдельной брошюрой, сопроводив ее многочисленными иллюстрациями. Сочинение называлось: «Исследование о причинах и последствиях вариоля — вакцины болезни, открытой в некоторых западных графствах Англии, особенно в Глостершайре, и известной под именем коровьей оспы». Автор предлагал брать материал для прививок от коровы, а для последующих прививок — от первого привитого, прививая «с ручки на ручку».

Открытие Дженнера произвело большое впечатление, и вокруг него разгорелся горячий спор. Противники не скупились на всевозможные Фантастические предположения и домыслы. Так, например, известный лондонский врач Мозель писал: «Что иного можно ожидать от какой-то скотской болезни, как не новых и ужасных болезней? Кто в состоянии предусмотреть границы ее физических и нравственных следствий? Можно ли не опасаться, что у вакцинированных вырастут рога?» Другой же уверял, что после вакцинации «дочь одной леди начала кашлять как корова и вся обросла волосами». Появились карикатуры, в которых привитых изображали обросшими волосами, с коровьими рогами и хвостами.

Дженнеру пришлось затратить много усилий для того, чтобы рассеять возбужденное к его открытию недоверие и сомнение. Однако эпидемии оспы были так губительны, а преимущества вакцинации так очевидны, что, несмотря на яростный вой противников, вакцинация быстро завоевала всеобщее признание и стала широко распространяться во Франции, Испании, Дании, Швеции, Норвегии, Италии, Польше.

В России первый опыт вакцинации произведен в 1801 г. Первая прививка была сделана в Московском воспитательном доме в весьма торжественной обстановке, в присутствии высокопоставленных лиц проф. Московского университета Е. О. Мухиным. Она прошла успешно, и было решено впредь делать ее всем питомцам воспитательных домов.

Передовые русские врачи энергично пропагандировали новый метод оспопрививания. Особенно много в этом отношении сделал известный московский проф. Е. О. Мухин (1766—1850), за короткий срок опубликовавший несколько сочинений, посвященных оспопрививанию. Благодаря пропаганде и мерам, принятым правительством, круг лиц, желавших подвергнуть своих детей прививкам коровьей оспы быстро разрастался.

Московский и петербургский воспитательные дома стали своеобразными центрами по распространению вакцинации в России. Отсюда все желающие могли бесплатно получить материал для прививок или произвести прививку на месте, там же обучались и первые вакцинаторы.

Только в одном Петербургском воспитательном доме с 1801 по 1810 г. было привито 18 626 детей. Первое время вакцинация производилась младенцами 7–8-дневного возраста, но вскоре прививку стали делать только после третьего месяца жизни. В 1802 г. некий доктор Франц Буттац предложил правительству свои услуги для распространения вакцинации в отдаленных местах России, для чего нужно было совершить путешествие по ряду губерний. В объяснительной записке, поданной в Медицинскую коллегию, Буттац просил, чтобы всем губернским врачебным управам были разосланы указы с инструкцией о прививании, а также нужные инструменты. Ввиду дальности и трудности путешествия Буттац просил определить себе в помощь двух подлекарей и дать соответствующую рекомендацию «господам губернаторам, дабы они подавали нужные пособия, как для споспешествования прививания коровьей оспы, так для удобнейшего проезда из одной губернии в другую». Для «продолжения и прививания коровьей оспы» Буттац предполагал с одной остановки своего путешествия до другой перевозить с собой ребенка «коему привита оспа». К объяснительной записке было приложено «Расписание городов, в которых во время путешествия должно останавливаться: Новгород, Тверь, Москва, Калуга, Тула, Орлов-Северский, Курск, Чернигов, Киев. Харьков, Бахмут, Черкасск. Ставрополь, Георгиевск, Моздок, Тифлис, Астрахань, Царицын, Саратов, Тамбов, Нижний Новгород, Симбирск, Казань, Оренбург, Уфа, Пермь, Верхотурье, Екатеринбург, Тобольск] Барнаул, Иркутск, Нерченск и Кяхта. Обратный путь Буттац должен был предпринять другой дорогой, «через разные города, в коих в рассуждении сего предмета можно было бы делать нужные наблюдения». 24 марта 1802 г. Медицинская коллегия рассмотрела записку Буттаца и признала, что «...находит тот план к произведению к действию достаточным». В июне Буттац выехал из Петербурга и до конца 1803 г. он успел объехать семь губерний и привить оспу более чем 6000 человек.

В мае 1802 г. Медицинская коллегия разослала следующее распоряжение: «Государственная Медицинская коллегия, будучи удостоверена о той пользе, которую приносит прививание коровьей оспы и желая распространить сие полезное изобретение по всей России, по указу его императорского величества определила: приуготовя стекла, в которых бы сохранена была через долгое время, не теряя силы, оспенная материя, разослать оную в ближайшие врачебные управы с таковым предписанием, чтобы они сколько возможно старались вводить в употребление сие прививание, руководствуясь теми сочинениями, которые от Медицинской коллегии о сем предмете разосланы во все врачебные управы, и присылать бы от себя в другие ближайшие губернии оспенную материю, донося при том коллегии как о числе, которым привита будет оспа, так и об успехе сего прививания». [В. О. Губерт. Оспа и оспопрививание. СПБ, 1896. стр. 506–507]

Первое время распространение вакцинации встретило противодействие духовенства, называвшего ее «неслыханным фармазонством» и, по донесению врачебных управ, иногда пытавшегося «отвращать родителей от этой меры». Однако правительство указом от 10 октября 1804 г. предложило всем архиереям и священникам способствовать распространению оспопрививания.

По официальным данным, в 1804 г. прививка оспы проводилась в России в 19 губерниях, и было привито 64 027 человек. В 1805 г. министр внутренних дел разослал циркуляр, в котором предписывалось всем врачебным управам заниматься оспопрививанием, «...поставив предмет сей в непременную обязанность уездных медицинских чиновников». В то же время от медицинских чинов требовали строго следить за тем, чтобы вакцинация производилась только свежей лимфой, а «не из сухого оспенного струпа», а также «прививание сие не производилось людьми, не имеющими на то никакого дозволения». [Циркуляры Министерства внутренних дел от 29 июня и от 30 октября 1805 г.]

Прививки оспы быстро распространились в России и их стали производить населению даже далеких окраин: Средней Азии, Грузии, Сибири и даже североамериканских владений. По официальным данным, с 1805 по 1810 г. было привито 937 080 человек. [Надо заметить, что за 1804–1810 гг. в России умерло от оспы 827 000 человек (И. А. Веревкин. История оспы в России и меры к ее уничтожению. СПБ, 186)]

Однако, несмотря на довольно внушительную цифру привитых, если сопоставить ее с количеством родившихся в эти годы, оказывается, что привито было не более 11 % из их числа.

Поэтому распространение вакцинации не могло оказать сколько-нибудь заметного влияния на общую заболеваемость оспой. "Успешному распространению оспопрививания мешала крайняя малочисленность медицинских работников и недоверие к новому методу cо стороны населения. Достаточно сказать, что в 1823 г. в Воронежской губернии, где было 1 180 000 жителей, числилось всего 15 врачей (И П. Тарадинов). Были случаи, когда врачи отказывались проводить вакцинацию «...за непрерывным занятием себя лечением великого числа больных нижних чинов, оставленных от проходивших через уезды полков, а также мероприятиями при падеже скота» (В. О. Губерт).

Чтобы несколько ослабить недостаток врачебной помощи, Медицинский департамент предложил обучить оспопрививанию лекарских учеников и поручить им проведение вакцинации. В то же время для пропаганды среди населения оспопрививания издавались лубочные картины, на которых обычно непривитых и сильно пострадавших от оспы изображали глубоко несчастными людьми, а рядом, для контраста, помещали фигуру человека в полном расцвете своих телесных сил, сохраненных благодаря прививке коровьей оспы. Снегирев, исследовавший историю лубочных картин в России, писал: «Для правительства карикатуры также служили проводниками полезных сведений в простом народе... По внушению правительства изданы были лубочные карикатуры, изображающие споры прививших себе оспу с рябыми. Они действовали на простой народ...» [Снегирев. Лубочные картинки русского народа в московском мире. М. 1861, стр. 134.].

Большое значение в распространении вакцинации в России сыграли Вольное экономическое общество (см. далее), а также Виленское и Рижское общества врачей.

В Риге оспопрививание по Дженнеру начал проводить доктор Оттон Гун, организовавший в 1803 г. вместе с доктором Рамом специальный оспопрививательный институт.

Много сделали профессора Виленского университета Лобенвейн, Иосиф Франк и Август Бекю (последний даже ездил в Англию, где лично познакомился с Дженнером и с организацией вакцинации на ее родине). Организованное в 1805 г. Виленское медицинское общество неустанно пропагандировало оспопрививание в Западном крае. В 1808 г. в Вильно по почину И. Франка был организован «Виленский институт вакцины». В институте бесплатно проводили вакцинацию всех желающих, а также обучали оспопрививанию и за небольшую плату снабжали лимфой иногородних врачей.

В 1811 г. правительство учредило (указ от 3 мая) во всех губернских, областных и уездных городах оспенные комитеты. В губернских городах комитеты возглавлял губернатор и в его состав входили вице-губернатор, губернский предводитель дворянства, представители духовенства, купечества, городской голова, инспектор врачебной управы. Уездные оспенные комитеты подчинялись губернскому, а губернские — Министерству Внутренних дел.

Перед оспенными комитетами были поставлены следующие задачи: приведение в известность повсеместно в каждой губернии число малолетних детей, у коих не было еще оспы, и ведение им правильного счета, 2) попечение, чтоб везде знающими людьми прививаема была всем детям без изъятия коровья оспа, 3) снабжение прививателей свежею оспенною матернею и самоудобнейшими для сего дела инструментами и 4) наставление от медицинских чиновников желающим научиться основательному прививанию...» Для достижения этих целей комитет обязан был «...употреблять всевозможныя по местному усмотрению средства, и принимать деятельнейшие меры, выбор коих предоставляется благоразумию членов и усердию их к общему делу»... Списки родившихся младенцев оспенные комитеты должны были получать 2 раза в год от духовенства.

Прививание оспы вменялось «в непременную обязанность всех без изъятия штатных медицинских чиновников», в том числе военных врачей и состоящих «в ведении их фельдшеров и способных цирульников». К оспопрививанию привлекались также повивальные бабки. Оспенные комитеты обязаны были «обучать прививанию оспы присылаемых к ним и приходящих людей всякого звания в течение одного или двух месяцев». Оспопрививание было введено как обязательная мера во всех народных и духовных училищах.

Объяснение народу пользы оспопрививания возлагалось на уездных и городских врачей, полицию и приходских священников, причем последние должны были «сравнивать в приличных и убедительных выражениях действие оспы натуральной с оспою предохранительною, злу первой противополагать благодеяние второй».

Члены оспенных комитетов никакого особого жалования не получали, но там, где в результате оспопрививания натуральная оспа «вовсе пресечется», они «имели право на признательность правительства» («...особое изъявление Высочайшего благоволения и приличные награды»). Медицинские чины, привившие оспу в течение года не менее чем 2000 человек, могли рассчитывать получить в награду «от щедрот Монарших подарок».

Все лица, занимавшиеся оспопрививанием, обязаны были посылать в оспенные комитеты сведения за каждое полугодие о числе детей, «коим привита оспа, и с каким успехом». Губернские же комитеты, получив эти сведения от уездных, составляли общие ведомости по губернии и представляли их в Министерство внутренних дел.

В указе предписывалось везде именовать прививную оспу «предохранительной», вместо «коровьей оспы» (для устранения, конечно, кривотолков, о которых говорилось в начале настоящей главы).

Распространение оспопрививания в России довольно быстро проходило до 1812 г., но отечественная война и связанные с ней события отрицательно сказались на ходе оспопрививания во всей империи. Оспенные комитеты почти повсеместно свернули свою деятельность. Отчеты статистического комитета констатировали «повсеместное охлаждение к этой операции, как со стороны министерства, так и со стороны местных губернских властей».

В 1821 г. в Могилевской губернии было привито 22 367 детей, а осталось непривитых 112 811, в Смоленской привито 16 902, не привито 64 050, в Волынской привито 17 849, не привито 42 920. И так продолжалось из года в год: перегруженные текущей работой уездные лекари совершенно не занимались оспопрививанием. Когда же возникали эпидемии, то выяснялось, что даже и те скромные сведения о числе привитых, которые они подавали, далеко не соответствуют действительности. Так, например, в 1825 г в Воронежской губернии в связи с эпидемией оспы врачебной управой было проведено специальное расследование, причем выяснилось, что лекари в трех уездах «прививанием оспы сами не занимались», а подаваемые ими отчеты фиктивны. [И. П. Тарадинов. Труды Воронежского государственного университета, 1927, т. IV] Особого внимания заслуживает деятельность Вольного экономического общества в пропаганде и распространении вакцинации, развившаяся главным образом после 20-х годов XIX века, когда в составе общества было образовано специальное «V попечительское отделение о сохранении здравия человеческого и всяких домашних животных». С 1826 г. общество за «усердия в сем благотворительном деле» стало раздавать в награду серебряные и золотые медали. Священникам и чиновникам, отличившимся в деле оспопрививания, давалась золотая медаль без ленты, остальным же — серебряные. Было предложено «наблюдать, чтобы награждения сими медалями было чинимо с особою осмотрительностью (дабы число людей, медали получающих, не слишком умножалось)».

Обществом еще и ранее раздавались и распространялись книги по оспопрививанию, после же 1824 г. его работа в этой области приняла особенно широкие размеры. Так, например, в отчетах общества, опубликованных в его «Трудах», значится следующее. 1840 г.: «...Напечатано руководство по прививке оспы, составленное К. Грумом, и разослано в числе 20–30 экземпляров в каждую губернию с тем, чтобы в губернском оспенном комитете хранился один экземпляр как казенная собственность, а прочие затем выданы были грамотным оспопрививателям». [Грум-Гржимайло Кондратий Иванович (1794–1874)— выдающийся деятель русской медицины прошлого столетия, редактор одного из первых у нас медицинских журналов «Друг здравия», автор многочисленных статей. Получил от Вольного экономического общества золотую медаль и от Академии наук премию за свою лгу, изданную па средства общества «Руководство для прививания предохранительной оспы (СПБ, 1841, 1846, стр. 143)] 1841 г.:«...Разослано для руководства во все губернские оспенные комитеты постановление Московского губернского комитета о мерах к распространению прививания предохранительной оспы. Разослано ланцетов 6900, склянок с оспенной материей 114 и простых 13 926 и наставления 5870 экземпляров».

1845 г.: «...Напечатано наставление о прививании предохранительной оспы на зырянском языке... Разосланы наставления: на русском языке — 3485 экземпляров, на польском — 800, на зырянском — 500, на татарском— 1200, на калмыцком — 800, на монгольском — 800, на грузинском — 700, на армянском — 900 экземпляров».

1847 г.: «...Напечатано наставление о прививании оспы на сербском языке». В отчете общества за 1847 г. содержатся интересные данные о количестве привитых в России.

«Число младенцев, которым была привита оспа, с 1824 г. достигло 23 000 000. Занимавшихся оспопрививанием считалось более 15 000 человек. Общество содержало в некоторых отдаленных местах империи на своем иждивении искусных оспопрививателей» [За период 1870–1890 гг. до учреждения «Русского общества охранения народного здравия», Вольное экономическое общество являлось фактически руководящим и методическим Центром оспопрививания в России. К столетнему юбилею (1896) открытия Дженнера Общество охранения народного здравия объявило конкурс на лучшее сочинение по оспе, и таким был признан труд выдающегося деятеля по оспопрививанию, старшего врача Петербургского воспитательного дома В. О. Губерта, богато изданный затем обществом в виде книги «Оспа и оспопрививание» (СПБ, 1896, 533 стр. и 54 листа иллюстраций). Это издание получило первую премию и золотую медаль на юбилейном конкурсе в Лондоне, где было представлено на соревнование 127 сочинений.]

Несмотря, однако, на все эти государственные и общественные мероприятия, оспенные эпидемии в XIX веке были постоянным явлением. Так, в 1836 г. эпидемии натуральной оспы были в Архангельской, Лифляндской, Ярославской, Томской, Иркутской, Пермской, Петербургской губерниях; в 1837 г. — в Пермской, Псковской, Архангельской губерниях; в 1838 г. — в 12 губерниях... И так почти ежегодно. [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. III, кн. 2. СПб., 1858.] В отчете Министерства внутренних дел за 1845 г. констатировалось неудовлетворительное состояние оспопрививания «... о чем свидетельствует беспрестанно свирепствующая у нас повальная оспа, множество жертв ею похищаемых, и ведомости оспенных комитетов, из которых видно, что в 1845 г. целая треть новорожденных в России осталась без привитой оспы»

Только за десятилетие — с 1863 по 1872 г. — в России заболело оспой 115 576 человек и умерло 22 819.

В ряде губерний оспой заболевало от 5 до 10 человек на 1000 населения, а в Олонецкой губернии, где была эпидемия, эта цифра достигла 27,3. Наибольшее количество заболеваний наблюдалось в зимне-весенние месяцы: январь, февраль, март, апрель, май. Некоторое представление о возрастном составе заболевших дают данные о смертности от оспы в 1872 г., собранные Ю. Гюбнером в Петербурге. По его данным, максимальное количество умерших от оспы составляли дети в возрасте до 4 лет.

Данные о широком распространении оспы в России в XIX веке содержатся также в медико-географических описаниях разных авторов. Так, в Харьковской губернии с 1850 по 1869 г. было зарегистрировано 4089 случаев оспы [А. Леонтович. Медико-топографическое и медико-статистическое описание Харьковской губернии. В книге: Медико-топографический сборник, т. II, СПБ, 1871] В Усть-Сысольском уезде Вологодской губернии имевшем 65 000 жителей, за 17 лет (1853–1869) было 330 заболеваний. [И. Држевецкий. Медико-топография Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии. СПБ, 1872.] В Оханском уезде Пермской губернии с 1841 по 1855 г. умер от оспы 5501 человек, т. е. ежегодно погибало 366 человек, с 1860 по 1894 г. умирало ежегодно 638 человек, а всего за 35 лет — 22 344. На протяжении 50 лет в этом уезде не было ни одного года, свободного от оспенных эпидемий. [П. Н. Серебренников. К вопросу об оспопрививании. Труды VI съезда врачей Пермской губернии. Пермь, 1896.]

Оспа регулярно регистрировалась в России вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции. Только по официальным данным в Европейской России в конце XIX века в среднем заболевало оспой от 6 до 10–11 человек на каждые 10 000 населения, а летальность составляла от 30 до 40–48% (табл. 11).

Передовые русские врачи с горечью констатировали: «Самый характер и цикл оспенных эпидемий не представляет уже загадки ни для кого; отчеты главного медицинского инспектора указывают в этих эпидемиях совершенно правильную периодичность и закономерность. Дело дошло до того, что мы с малыми погрешностями можем на много лет вперед предсказать, сколько будет в России больных оспой в каком году. Словом, болезнь как будто изучена достаточно, средство от нее имеется доступное и верное, а количество заболеваний и число вырванных оспою жертв нисколько не уменьшается. Процент заболеваемости натуральной оспой за последние 10–15 лет как по отчетам земских управ, так и по отчетам главного медицинского инспектора остается приблизительно на одном и том же уровне, около 7%».  [И. Ф. Боровецкий. Оспопрививание. Труды съезда врачей Харьков, 1910, отдел III, стр. 86.]

Большинство отечественных врачей ясно отдавало себе отчет в пользе вакцинации как единственном средстве ликвидировать болезнь. В своих работах они убедительно показывали, что в результате вакцинации удавалось полностью ликвидировать вспышки натуральной оспы.  [Интересно, что среди врачей в начале 60-х годов прошлого столетия живо обсуждался вопрос о возможностях применения оспопрививания... для лечения холеры, «тифозных горячек», бешенства и в особенности сифилиса. Петербургские и московские медицинские журналы напечатали целый ряд статей по этому поводу, и потребовалась работа специальной комиссии, организованной «обществом русских врачей», в Петербурге, чтобы прийти к заключению о мнимой пользе такого применения оспопрививания]

Однако успешной борьбе с оспой мешало отсутствие закона об обязательном оспопрививании и плохая ее организация. Прививка оспы была передана в руки невежественных «оспенников — людей, часто имевших довольно смутные представления о сущности вакцинации и обязанных за мизерную плату производить оспопрививание. Вначале они должны были держать несложный экзамен для получения свидетельства, но потом об этом забыли и проводниками этой санитарной меры оказались люди, весьма далекие от медицины. «...Обломок косы, ножа или что другое часто заменяют классический ланцет; чистоты и опрятности нет и следов: мне не раз приходилось видеть, как оспопрививатель окровавленный ланцет вытирал о свой грязный зипун и продолжал дело далее». [В. Губерт. Практическое руководство по оспопрививанию. Казань, 1888.]

Иногда и спившиеся в уездных захолустиях медицинские работники находили в оспопрививании источник нечестных доходов. Достаточно, например, вспомнить «деятельность» уездного лекаря Ивана Петровича из «Губернских очерков» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Иван Петрович умудрился сделать оспопрививание доходной для себя статьей. Даже прожженный подьячий с завистью говорит: «Кажется пустая вещь — оспопрививание, а он и тут сумел найтись. Приедет, бывало, в расправу и разложит все эти аппараты: токарный станок, пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи такие страшнейшие, что хоть быка ими резать; как соберет на другой день баб с ребятами — и пошла вся эта фабрика в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, — хоть святых вон выноси. А он себе важно этак похаживает, трубку покуривает, к рюмочке прикладывается, да на фельдшеров покрикивает: „точи, дескать, вострее". Смотрят глупые бабы, да пуще воют. „Смотрите-ка, ведь совсем ребенка-то изведет ножищем-то. Да и сам-то, вишь, пьяный какой!" Повоют-повоют, да и начнут шептаться, а через полчаса, смотришь, и выйдет все одно решение: даст кто целковый — ступай домой».

А приехав домой, Иван Петрович аккуратно посылал донесение о количестве привитых детей...

Проведение оспопрививания никто не контролировал. Оспенные комитеты, состоящие из высокопоставленных лиц, вполне удовлетворялись сводками, получаемыми из уездов. Их подсчитывали, «подытоживали» и посылали в Петербург. И можно представить себе, как далеки были от действительности данные, собранные и публикуемые Медицинским департаментом Министерства внутренних дел царской России о числе вакцинированных.

Но даже и по этим, весьма неточным, данным количество привитых было, как правило, меньше количества родившихся.

В то время как в западноевропейских странах, наученных горьким опытом губительных и периодически посещавших Европу эпидемий даже после введения вакцинации, были приняты законы об обязательном оспопрививании, в России его не существовало и ограничивались лишь многочисленными рекомендациями. Обязательное оспопрививание было предусмотрено только для детей при поступлении их в школу (введено в 1885 г.), для железнодорожных служащих (1892) и для вступивших в армию (1899), а также по эпидемическим показателям.

Несколько раз в течение XIX века подымался вопрос о введении в России обязательного оспопрививания. Однако царское правительство упорно отклоняло все проекты закона.

Первое время значительным препятствием в распространении оспопрививания в России, как и в странах Западной Европы, было несовершенство техники вакцинации и трудность получения материала для прививки.

В первую половину XIX века вакцинация производилась «с ручки на ручку», т. е. материал для прививки брался от ранее привитого. Это обуславливало ряд побочных неприятных осложнений, не говоря уже о том, что сохранение и перевозка прививочного материала была очень сложной. Нередко наблюдалась вакцинальная рожа. Так, по отчетам Петербургского воспитательного дома с 1868 по 1892 г., рожа после вакцинации составляла около 50% всех случаев заболевания рожей. [Н. Ф. Гамалея. Оспопрививание. СПБ, 1913, стр. 46.]

Были также зарегистрированы случаи заражения сифилисом при прививке материалом от сифилитических детей.

Поэтому большим шагом вперед явилось введение в употребление животной (телячьей) вакцины — оспенного детрита. В 1864 г. Лануа применил ее в Париже [Lanua вывез привитого (Negri) оспой теленка из Италии и с этого времени стала применяться «животная лимфа» вместо «гуманизированной лимфы». В 1868 г. Вольное экономическое общество объявило конкурс за сочинение о преимуществе разных систем оспопрививания «с тем, чтобы все было основано на достаточном числе наблюдении, опытов и фактов» (премия присуждена в 1872 г. берлинскому врачу).], в 1865 г. Варломон — в Брюсселе, в 1867 г. впервые применена телячья вакцина в Петербургском и Московском воспитательных домах. Однако в первое время эта вакцина не получила широкого распространения, так как легко загрязнялась и быстро портилась. Только после 1866 г., когда Е. Мюллер в Берлине предложил для сохранения вакцины глицерин, она быстро вошла во всеобщее употребление.

В дореволюционной России приготовление детрита производилось частными и общественными оспенными телятниками. В 1910 г. в России существовало 55 таких учреждений и из них 30 принадлежали общественным организациям (земства, городское самоуправление, медицинские общества) и 25 частным лицам. [Н. Ф. Гамалея. Оспопрививание. СПБ, 1913, стр. 49.] В некоторых городах (Петербург, Казань, Варшава, Киев, Каменец-Подольск) существовали «оспопрививательные институты», но они мало чем отличались от обычных оспенных телятников. Например, основанный в 1900 г. Петербургский городской оспопрививательный институт имени Дженнера к моменту назначения директором туда Н. Ф. Гамалея (1912) помещался внутри густонаселенного дома, в квартире из 6 комнат на третьем этаже, и в этих комнатах размещались животные, производилось приготовление и разливка детрита, и там же делалось оспопрививание людям...

Производительность оспенных телятников в России была невелика, а стоимость приготовленной вакцины выше, чем за границей. В среднем одного теленка снимали от 15 до 30 г детрита.

Н. Ф. Гамалея впервые в России предложил производить прививку оспы телятам не только на брюхе, но и на боках. В результате значительно увеличилась площадь, с которой снимался материал для приготовления детрита, и выход его увеличился до 100–150 г с одного животного. [Для увеличения количества детрита во Франции было предложено употреблять вместо телят взрослых ослов и корон, делая им сплошные скарификации на боку, что дало возможность получить до 200 г. детрита от одного животного. Н. Ф. Гамалея, начав свои опыты в 1913 г., выработал методику скарификации на всем протяжении кожи, кроме головы и ног ниже колена, с использованием коров вместо телят. Это позволило резко увеличить выход детрита — до 800–1000 г. от взрослого животного.] Это нововведение позволило поставить вопрос о концентрации производства детрита в немногих больших и образцово поставленных институтах.

В первые десятилетия XX века в результате плохой постановки дела оспопрививания количество заболеваний оспой в России по-прежнему оставалось большим. Так, в 1905 г. было зарегистрировано 102 773 больных, в 1908 г. — 127 726, в 1909 г. — 143 790, в 1910 г. — 165 265.

В отчете Министерства внутренних дел за 1902 г. констатируется, что «Единственная рациональная борьба против оспы, похитившей в 1902 г. в России, по не вполне точным данным более 43 000 жителей и оставившей значительное, хотя и не подлежащее еще учету число ослепших, заключается в оспопрививании, которое находится в России в крайне неудовлетворительном состоянии... В большинстве губерний... оспопрививание делается как бы урывками, охватывая далеко не все не только способное к восприятию оспенной заразы население, но даже только число лиц, не достигших школьного возраста». [Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи населению России за 1902 г. СПБ, 1906. стр. 20–21.] Всем было ясно, что заболеваемость оспой можно значительно уменьшить, улучшив дело оспопрививания, но усилия врачей разбивались о косность и нежелание царского правительства заботиться о нуждах народа. Только после Великой Октябрьской социалистической революции, когда было введено обязательное оспопрививание, а плановая иммунизация населения стала проводиться в общегосударственных масштабах,— оспа была полностью ликвидирована на территории Советского Союза.  [Декрет Совета Народных Комиссаров об обязательном оспопрививании подписав В. И. Лениным 10 апреля 1919 г. — знаменательная дата в истории отечественной эпидемиологии. Царское правительство пыталось разрешить вопрос об обязательном оспопрививании в 1811. 1876 и 1908 гг. по отступало перед трудностями реализации такого мероприятия, активный борец за обязательность оспопрививания Н. Ф. Гамалея указывал: «Едва ли следует останавливаться на том, почему принцип обязательности, отвергавшийся при царском правительстве, является вполне приемлемым ныне. При прежнем полицейском режиме обязательность оспопрививания была бы только лишним предлогом для притеснений и поборов с населения» (Доклад на съезде медико-санитарных отделов Союза коммун Северной области 2–7/IX 1918 г.).]

Глава XXI

ДЕТСКИЕ ИНФЕКЦИИ

Постоянным бичом детского населения России в XIX веке были корь, скарлатина, дифтерия. Эти инфекции служили одной из главных причин чрезвычайно высокой смертности среди детей дошкольного и школьного возраста. Корь и скарлатина считались даже болезнями обычными и чуть ли не обязательными для каждого ребенка.

Однако данные об их распространении в России до XIX века весьма скудны. Можно, однако, утверждать, что они были хорошо известны отечественным врачам того времени и часто ими упоминались.

Наряду с оспой корь и скарлатина считались болезнями заразительными. Так, в указе, изданном в 1755 г., в обязанности «оспенного доктора», должность которого была учреждена этим указом в Петербурге, входило также пользование больных, «одержимых» «корью и лопухой». Но, так как случаи инфекционных заболеваний никем тогда не регистрировались, то и данные о степени распространения этих болезней в XVIII веке не сохранились.

То же самое можно сказать и о первой половине XIX века. В отчетах губернских врачебных управ упоминания о кори, скарлатине, дифтерии («жабе») появлялись лишь в случаях, когда они принимали эпидемическое («повальное») распространение. Но и тогда часто ограничивались лаконичным сообщением: «свирепствовала корь» или «свирепствовала скарлатина» — и никаких цифровых данных обычно не приводилось. Но и эти скудные сведения позволяют говорить о чрезвычайно широком распространении детских инфекций в России в первой половине XIX века.

Вот далеко не полный перечень эпидемий кори, скарлатины, дифтерии и коклюша, почерпнутый из официальных донесений врачебных управ [Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. I, ч. II (кн. I и 2), . III (кн. 1. 2 и 3), СПБ, 1858–1862] : 1816 г. — корь и кровавый понос в Орловской губернии, 1817 г. корь в Липовецком уезде Киевской губернии, 1818 г.—горячка и коклюш в Витебской губернии, а 1821 г. — в Херсонской губернии, 1825 г. — жаба (дифтерия) в Иркутской и скарлатина в Московской губерниях, 1827 г. скарлатина в Петербургской, корь в Тобольской, Орловской, Симбирcкой губерниях и Кавказской области, 1828 г. — скарлатина в Таганроге, краснуха и корь в городах Бауске и Тукумсе Курляндской губернии, корь в Псковской и скарлатина в Петербургской губернии.

Эпидемия скарлатины в 1828 г в Таганроге была описана Г. П. Медведевым. Автор рассказал, что в течение лета и осени в Таганроге и его окрестностях свирепствовала эпидемическая заразительная болезнь, называемая «Кармезинной сыпью или краснухой (Scarlatina)». В результате эпидемии смертность в городе увеличилась с 52,4% в 1827 г. До 76,5% в 1828 г., причем главным образом за счет детей в возрасте до 15 лет.

Г. П. Медведев указывал на заразительность болезни и ее быстрое распространение. Он считал, что для борьбы с эпидемией нужно было принимать следующие меры:

1) закрыть учебные заведения, общественные гуляния и другие собрания;

2) на каждом доме, где были случаи заболевания, прибить черную доску «с должной надписью, дабы показать, что прочие граждане должны опасаться заразы от сего дома»;

3) разбить город на части и каждую поручить врачу.  [Б. С. Бессмертный. Советская медицина, 1948, № 3, стр. 38.]

В 1830 г. зарегистрирована скарлатина в Виленской губернии, в 1832 г.— корь в Саратовской, Иркутской, Петербургской, Пермской губерниях, в 1833 г. — корь и скарлатина в Иркутской, Енисейской, Екатеринославской, Томской губерниях и Якутской области, в 1834 г. — коклюш в Черниговской, скарлатина в Екатеринославской губерниях, в 1835 г. — скарлатина и коклюш на Камчатке, а также в Тобольской и Петербургской губерниях, скарлатина и корь в Саратовской и Волынской губерниях, в 1836 г. — «жаба» в Ярославской и Калужской губерниях, коклюш и корь в Волынской, корь в Омской области, в 1838 г.— скарлатина в Волынской, Петербургской, Вятской, Таврической губерниях, в 1839 г. — коклюш в Волынской, Полтавской, Олонецкой, Киевской Подольской, Екатеринославской, корь в Петербургской, Волынской, Орловской, Лифляндской, Полтавской, Рязанской, скарлатина — в Петербургской губернии.

К 50-м годам XIX века скарлатина, корь, коклюш были в России уже повсеместно распространены, и не было ни одной губернии на вcем обширном пространстве империи, где бы периодически не возникали эпидемии этих болезней.

Так, в 1846 г. эпидемии кори и скарлатины имели место в Екатеринославской, Грузино-Имеретинской, Калужской, Киевской, Волынской, Минской, Пермской, Полтавской, Черниговской, Виленской, Лифляндской, Саратовской, Таврической, Вятской губерниях и Каспийской области.

В 1851 г. эпидемии кори были зарегистрированы в 29 губерниях, скарлатина — в 22, в 1852 г. — корь в 26 губерниях, скарлатина в 22, коклюш в 10.

Можно думать, что корь и скарлатина стали к этому времени в России уже вполне «эндемичными», употребляя этот термин в смысле «статистической» эндемичности (по Л. В. Громашевскому), т. е. эндемичности, зависящей не от каких-то природных условий, а обусловленной широкой диссеминацией инфекции, постоянно поддерживающей высокий уровень общей заболеваемости. Этим можно объяснить, почему в отечественной медицинской литературе второй половины XIX века сравнительно редко встречаются указания об эпидемиях кори или скарлатины.

Анализируя смертность от кори в Петербурге с 1871 по 1888 г., Д. В. Лещинский по этому поводу писал: «Распространение этой болезни до того громадно, что она почти всюду стала эндемической и едва ли справедливо говорить о коревых эпидемиях там, где дело заключается только в усилении существующей из года в год болезни» [Д. В. Лещинский. Смертность от кори в С.-Петербурге за 18 лет (1871–1888). СПБ, 1890, стр. 1.]

Случаи кори, скарлатины, коклюша, следовательно, ежегодно регистрировались на всем пространстве Российской империи. На фоне этого постоянно высокого уровня заболеваемости отдельные эпидемические вспышки проходили незамеченными. Несколько иначе обстояло дело с дифтерией. Первая половина XIX века характеризуется затишьем в распространении дифтерии в Западной Европе. В России распространение этой инфекции происходило значительно медленнее, чем при кори или скарлатине, и только к концу XIX века дифтерия достигла повсеместного распространения.

В 70–80-х годах XIX века основными очагами болезни были большие города, где ежегодно регистрировались спорадические случаи. Заболевания же в сельской местности были сравнительно редки, и поэтому, когда туда заносилась инфекция, там возникали огромные эпидемии.

В 1869 г. в одном из номеров «С.-Петербургских ведомостей» появилась краткая заметка, в которой сообщалось, что в двух северных округах Области Войска донского уже несколько месяцев свирепствует «злокачественная жаба». Автор заметки писал: «Дети от одного года и даже молодежь до 18 лет умирают в три дня в огромном количестве: в одном Хоперском округе за нынешнее лето смерть похитила до 8000 детей. Есть хутора, в которых буквально вымерло все подрастающее население». Дифтерия появилась в конце 1868 г. в станице, расположенной на границе с Воронежской губернией. Всю зиму и лето 1869 г. болезнь «переходила по течению реки Дона вниз из станицы в станицу, то совершенно прекращалась, то снова появлялась через несколько станиц». Осенью дифтерия стала распространяться по течению рек Медведицы, Хопра и Донца, в станицах, населенных старообрядцами и так называемыми временнообязанными крестьянами. Болезнь приняла злокачественный характер, поражая преимущественно детей в возрасте от 4 до 10 лет. [Эта заметка перепечатана в Архиве судебной медицины и общественной гигиены, 1869, кн. 4, стр. 72.]

С 1869 г. по 18 января 1870 г в трех округах Области Войска донского и в Новочеркасске заболело:

Эпидемия продолжалась до апреля 1870 г. Поэтому к приведенным цифрам нужно еще добавить 1647 заболевших после 18 января. Таким образом, за всю эпидемию только в трех округах области заболело дифтерией 6779 человек, из которых умерло 2832. Особенно пострадали семьи крестьян, живших в значительно худших материально-бытовых условиях, чем представители казачьего сословия.

У крестьян дифтерией переболело более половины, а умерла почти одна треть, в некоторых же селениях вымерли поголовно все дети до 10-летнего возраста. [Эпидемиологический листок, 1870, № 2 и 5.]

Никаких мер по борьбе с эпидемией не принимали, и хотя областная врачебная управа считала дифтерию болезнью заразной и рекомендовала изоляцию больных, тем не менее эта мера была не применима из-за полного отсутствия мест для изоляции и крайнего недостатка медицинских средств.

При изучении этой эпидемии удалось выяснить, что в 1868–1869 гг. дифтерия свирепствовала и в Воронежской губернии. Болезнь появилась впервые в октябре 1867 г. в нескольких селениях Богучарского уезда. Особенно жестокий характер эпидемия приняла в Калаче, где она продолжалась с января 1868 г. по июнь 1869 г. В Калаче в 1868 г. от дифтерии умерло 1096 человек, что составляло одну треть всех детей моложе 10 лет. Наряду с массовыми заболеваниями среди детского населения были случаи заболеваний дифтерией и взрослых. Так, из 460 умерших в слободе Новой-Меловатке, на хуторе Медвежьем, в селе Рудне, слободах Бычке, Подколодновке и г. Богучаре было в возрасте: до 1 года — 77 человек, от 1 года до 5 лет — 241, от 6 до 10 лет—109, от 11 до I5 лет - 20, от 16 до 25 лет — 7 и от 30 до 52 лет — 6.

Основным центром дифтерийной эпидемии в Воронежской губернии был Богучарский уезд, а в смежных Бобровском, Павловском и Ново-Хоперском уездах хотя и были случаи заболевания, но эпидемии не возникло.

В 70-х годах XIX века зарегистрирована огромнейшая эпидемия дифтерии в Полтавской губернии. Ее начало относится к 1875 г., когда в ряде уездов резко возросла заболеваемость дифтерией. Эпидемия продолжалась 5 лет и охватила всю губернию. Во время этой многолетней эпидемии умерло:

В годы максимального развития эпидемии в некоторых уездах от дифтерии умирало 30–35 и даже 35 из 1000 детей в возрасте от 1 года до 11 лет (например, в 1878 г. погибло на 15,5 тысяч более, чем умирало в годы неэпидемические). Особенно пострадали от дифтерии дети в возрасте от 1 года до 5 лет. В годы эпидемии смертность среди детей этого возраста увеличилась с 6.5 до 17%.

Разбирая причины возникновения эпидемии, А. Попов пришел к выводу, что дифтерия существовала в Полтавской губернии и ранее. В статистических таблицах смертности в губернии за прошлые годы он нашел указания о повальном распространении «гнилой» или «горловой жабы» и «крупа». «Дифтерит в Полтавской губернии не есть болезнь новая, случайная и наносная, а болезнь местная и давняя. Прежде бывшие, небольшие эпидемии дифтерита в разных местностях губернии не были списаны. Большею частью они оставались даже неуказанными вследствие плохого состояния медицинского и санитарного дела в России вообще и в Полтавской, губернии в частности». [А. Попов. Очерк развития дифтеритной эпидемии в. Полтавской губернии., СПБ, 1882.]

К борьбе с дифтерией приступали только тогда, когда эпидемия достигала исключительного размера и охватывала почти все уезды губернии.

Автор пришел к правильному заключению: «для успешного (в пределах возможного при данных условиях культурного развития и состояния медицинских знаний) противодействия гибельности эпидемии дифтерита и всяких других эпидемий, столь часто, как видно из приводимых данных, посещавших Полтавскую губернию, необходима постоянная удовлетворительная организация медицинского и санитарного дела. Временные экстренные меры недостаточны и без постоянной организации неприменимы». [А. Попов. Очерк развития дифтеритной эпидемии в Полтавской губернии. СПБ,1882, стр. 151. Известно, что к борьбе с болезнью в Полтавской губернии, являвшейся лишь частичным отражением широко разлившейся с середины 70-х годов по югу России эпидемии, был привлечен Н. И. Пирогов (см.: Мнение Н. И. Пирогова о борьбе с дифтеритом в Полтавской губернии. В кн.: Отчет распорядительного комитета по прекращению эпидемии дифтерита в Полтавской губернии. Полтава, 1881, стр. 92–100)] Довольно подробные данные сохранились о распространении кори, скарлатины, дифтерии в России в конце XIX и начале XX столетия. Это сводные цифры о числе зарегистрированных больных заразными болезнями по отдельным губерниям и областям Российской империи с 1889 по 1914 г. По своему объему это колоссальный материал, собранный Медицинским департаментом, а затем Управлением главного врачебного инспектора и периодически публиковавшийся в их годовых отчетах. Однако качество этих данных давно уже вызывало справедливые нарекания и можно думать, что они значительно преуменьшены и в ряде случаев весьма неточны. Тем не менее для суждения о закономерности распространения инфекционных болезней они могут быть использованы, так как способ их собирания по существу не менялся в течение многих десятилетий.

Корь занимала первое место по степени распространения среди детских инфекций. Случаи заболеваний регистрировались во всех губерниях и областях страны. Постоянными очагами болезни были большие города. Так, например, в 1871–1888 гг. в Петербурге больные корью составляли 5,6% от общего числа всех зарегистрированных инфекционных больных. По данным Д. В. Лещинского, корь была одной из главных причин высокой смертности среди детей младшего возраста. Анализируя эти данные по Петербургу, названный автор писал: «Коэффициент смертности от кори в Петербурге для 1000 детей до 15-летнего возраста составлял 2,1, причем для 1871–1884 гг. средний коэффициент равнялся 1,84, а для 1885–1888 гг. — 3,5 на тысячу детей указанного возраста. Наибольшая смертность от кори наблюдалась в Нарвской части города. «Объяснение такого распространения смертности нетрудно для каждого знакомого с санитарным состоянием и экономическими условиями жизни обывателей данной части. Там преимущественно проживают рабочие, фабричные... и вообще малоимущие люди, жизнь которых находится под гнетом ненормальных гигиенических условий» [Д. В. Лещинский. Смертность от кори в С.-Петербурге за 18 лет (1871–1888). СПБ, 1890, стр. 89 и 59.] Анализируя данные о заболеваемости корью в России в последние десятилетия XIX века (табл. 12), можно отметить определенную периодичность в распространении этой болезни. Увеличение заболеваемости падает на каждый 4-й год:

В течение же года максимальное количество заболеваний Европейской России наблюдалось в весенние месяцы, минимальное – осенью.

Скарлатина находилась на втором месте по степени распространения среди детских инфекций в России, но в некоторые годы, по официальным данным, давала большее количество заболеваний, чем корь (табл. 13).

Случаи заболеваний регистрировались во всех губерниях и областях. Максимальное количество их наблюдалось осенью, а минимальное — весной и летом.

Помимо довольно строгой периодичности эпидемий скарлатины по сезонам года, судя по официальным данным, можно отметить известную периодичность и по годам. Так, повышение количества заболеваний скарлатиной в Европейской России приходилось на каждый 5-й год. Такая же периодичность отмечена и по отдельным губерниям.

Наиболее поражаемой скарлатиной группой населения были дети в возрасте от 3 до 4 лет, а в Петербурге у детей до 15-летнего возраста скарлатина занимала первое место среди инфекционных болезней как причина смерти (Филипов, 1894). Летальность при скарлатине в России часто достигала больших цифр, составляя в 1887–1895 гг. в земских губерниях в среднем 21,6% в Средней Азии — 23,6%, в Сибири — 27,4% (Уваров).

Дифтерия занимала третье место по степени распространения среди детских инфекций в России. В первые десятилетия XX столетия количество заболеваний дифтерией неуклонно росло, достигая уровня заболеваемости корью и скарлатиной (табл. 14) Заболеваемость дифтерией в России составляла на 10 000 населения:

Значительное распространение в России болезнь получила в 1910 г. Количество заболевших значительно превосходило число зарегистрированных больных в прошлые годы и составляло 43,1 на 10 000 населения страны, а в наиболее пораженных болезнью губерниях достигло: в Бессарабской — 135,4, Херсонской — 139,0, Киевской, Черниговской, Подольской, Воронежской, Самарской и Области Войска донского — 102,1. Екатеринославской — 84,0.

После 1910 г. был спад в заболеваемости дифтерией и она уже больше никогда не достигала цифр 1910 г. Так, заболеваемость в 1911–1913 гг. равнялась 34,4, а в 1914–1916 гг. — 21,3.

По степени распространения дифтерии наиболее пораженными губерниями России в конце XIX и начале XX столетия были Екатеринославская, Воронежская, Саратовская, Харьковская, Херсонская (заболеваемость в них составляла от 40 до 50 на 10 000 населения), а наименее пораженными — северные: Пермская, Вятская, Вологодская, Олонецкая — всего 19 губерний, с заболеваемостью от 0,4 до 9,0. Наибольшее количество заболеваний наблюдалось в осенние месяцы (октябрь — ноябрь). В ряде случаев отмечали также определенную периодичность в заболеваемости дифтерией по годам. Н. И. Тезяков определял ее для России вначале XX столетия в 7 лет.

Дифтерия сопровождалась большой летальностью, достигавшем иногда 50 и даже 60%. Средняя же цифра летальности от дифтерии в больницах России с 1891 по 1894 г. составляла 30,7%. Однако после введения сывороточного лечения (1894) она быстро стала снижаться и уже в период с 1902 по 1905 г. равнялась в больницах 12,2%. В отчете Главного врачебного инспектора за 1903 г. отмечено: «Широко применялось впрыскивание противодифтерийной сыворотки, к каковой мере население относилось с большим доверием». [Необходимо отметить, что именно эпидемии вместе с повышенной детской смертностью обусловливали огромную общую смертность населения в царской России, доходившую до 70 (в среднем 33–36) на 1000 человек, причем вызванная инфекциями смертность составляла 30–40% (данные Ф. Ф. Эрисмана, 1891). Что касается детской смертности, то современные нам исследователи не склонны повторять утверждения старых авторов, что царская Россия занимала первое место в этом отношении среди всех европейских государств. Тем не менее, нельзя не признать очень высокой смертности детей в возрасте до 1 года: 26,3% за 1901—1905 гг. (по данным П. Н. Куркина) и 24,4–27,4% за 1908–1912 гг. (по данным С. А. Новосельского), когда за те же годы, например, в Германии этот показатель был 22—24%. В отдельных местностях России эти цифры были еще выше: в Пермской губернии (1908–1912) 40%, в Москве 31,6–32,1%. Особенно большая смертность детей самого раннего возраста наблюдалась в так называемых воспитательных домах, где она доходила до 80% (преимущественно от поносов и детской молочницы). Недаром эти учреждения для «безродных детей» стяжали себе печальную славу «фабрик ангелов». Передовые русские врачи уделяли много внимания в медицинской и общей печати, как и на своих съездах, обсуждению вопросов борьбы с высокой детской смертностью и с инфекционными заболеваниями этого возраста (Д. Н. Жбанков, П. Ф. Кудрявцев, Н. И. Тезяков и многие другие).

В 1903 г. организована «Комиссия по борьбе с детской смертностью в России» при Русском обществе охранения народного здравия; в 1912 г. состоялся I Всероссийский съезд детских врачей в Петербурге (в том же году и I Международный съезд педиатров в Париже). Подробнее см.: Э. М. Канюс. Пути развития советской охраны материнства и младенчества. М., 1954; А. И. Метелкин. У истоков серотерапии в России. В кн. С. В. Нечаев, Г Н. Габричевский. М., 1960]

Глава XXII

МАЛЯРИЯ

В дореволюционной медицинской литературе малярию нередко называли «народной» болезнью, желая этим подчеркнуть ее большое распространение среди населения страны и огромный урон, причиняемый здоровью широких народных масс. И действительно, по степени распространения среди инфекционных болезней человека малярия в России в XIX веке занимала одно из первых мест. В. В. Фавр в 1903 г. писал: «Заболеваемость малярией в России нужно считать не менее пяти миллионов случаев в год; она занимает первое место среди всех болезней русского народа» [В. В. Фавр. Опыт изучения малярии а России а санитарном отношении. Харьков. 1903. стр. 115.]

Являясь весьма упорной и тяжелой болезнью, малярия причиняла непоправимые разрушения организму больного и сопровождалась большой смертностью. Особенно велика была заболеваемость малярией в ее старых эндемических очагах на юге России, Кавказе, Средней Азии.

Огромный урон причиняла малярия русским войскам, располагавшимся в малярийных местностях Кавказа и Крыма. «Каждый поход на юг во время многочисленных войн с Турцией... стоил нашим войскам громадных потерь от малярии, каждая пядь медленно завоевываемого Кавказа обходилась ценою многих сотен жертв от малярии в равной, если не большей мере, чем от вражеских пуль» [В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении. Харьков. 1903. стр. 9–10]

Нужно сказать, что малярия в XIX веке была, несомненно, хорошо известна как русской народной медицине, так и отечественным врачам. Однако данные о ее распространении, особенно в первую половину XIX века, весьма неполны и неточны. Возможно, что народ считал малярию болезнью обычной, и поэтому заболевшие не обращались за помощью к врачам. Врачи же, относя ее в большую и крайне разнообразную группу «лихорадок», часто не утруждали себя дифференциальным диагнозом.

Несколько иначе обстояло дело в частях русской армии, расквартированных на юге России и особенно на Кавказе. Заболевания малярией там составляли львиную долю в общей заболеваемости среди солдат и не заметить ее было невозможно. Поэтому военные врачи Кавказской армии были у нас пионерами в изучении малярии, а Военно-медицинский журнал — первым русским журналом, начавшим печатать материалы об этой болезни.

В 1825 г Миндерер в статье «Полутретедневная лихорадка, по особенным наблюдениям и опытам, учиненным в южных странах России» писал: «Сия лихорадка ежегодно почти оказывается в летнее время спорадически в Греции и в смежных странах, в Нижней Венгрии, Валахии, Молдавии, Бессарабии, в Крыму и вдоль по Кавказу даже до Оренбурга; но в жаркое и сухое лето бывает она повальною (epidemica), и в таком случае обыкновенно свирепствует в июле, августе и сентябре месяцах. В северных странах Европы она редко примечается» [И. М. Миндерер. Военно-медицинский журнал, 1825, ч. VI, № 3]

Знакомясь с медицинской литературой того времени, легко убедиться, что распространение малярии, или, как ее тогда часто называли, «полутретедневной лихорадки» в России в начале XIX века значительно выходило за границы, очерченные Миндерером. Малярия была описана в то время уже во многих районах страны.

Нередко встречалась малярия и в Прибалтике. «Тридневная перемежающаяся лихорадка, — сообщал О. Гун, — наиболее свирепствует здесь, и нередко бывают долгопродолжительные особливо осенью... Они здесь, равно как и везде, иногда начинаются как беспрерывные горячки, кои сперва пот дают, а наконец переменяются в перемежающиеся, иногда же, особливо осенью, гнилого, а иногда совершенно чувственножильного рода бывают». [О. Гун. Топографическое описание города Риги с присовокуплением врачебных наблюдений. СПБ, 1804, ч. II, стр. 102]

Эпидемии малярии свирепствовали и в Западной Сибири. Лекарь Воскресенский описал одну из таких эпидемий в 1824 г.: «В конце апреля начала появляться сия эпидемия сперва на немногих субъектах, но после столько усилилась, что редко можно было найти дом, в котором бы не страдали сею лихорадкой. Города: Томск, Ачинск, Кузнецк, Колывапь, Каинск, Тара со своими округами равно потерпели от сей болезни, как и Барабинская степь, которую можно назвать центром сей эпидемии и притом в высшей степени.[Воскресенский, Военно-медицинский журнал, 1826, ч. VII, № 1.]

На Кавказе особенно пагубными в смысле распространения малярии считались Елисаветпольский округ, Абхазия, Мингрелия, Гурия и Имерстия, побережье Каспийского моря в Дагестане, а по Кавказской линии — Георгиевск, Александров, Моздок и стоящий на низовьях р. Терек Кизляр.

В. Гевитт, посетивший Кизляр еще в 1755 г., нашел, что перемежающаяся лихорадка была одной из главных причин огромной смертности солдат гарнизона.

Главную причину появления «полутридиевной лихорадки» усматривали во вредном влиянии «окружающего нас воздуха, при известных переменах оного», как-то: «сильный жар днем и следующие затем холодные ночи», скопление в воздухе болотных испарений и «растреснувшейся от жары земли», — все это при «известных обстоятельствах» способно «повреждать здравие человека и подвергать опасности его жизнь».  [И. М. Миндерер. Военно-медицинский журнал, 1825, ч. VI, № 3.]

Течение болезни, по описанию всех авторов, было очень тяжелым и упорным. Миндерер отмечал, что выздоровление после первого приступа редко случается и в большинстве случаев болезнь «превращается в обыкновенную третедневную лихорадку, которая, однако, столь упорна бывает, что изнуряет больного совершенно» и «предсказание в сей болезни вообще худое».

Воскресенский же добавлял: «Долговременные слизистые и кровавые поносы, затвердения внутренностей, водянистые худосочия, у женщин остановление кровей, чахотка легких и повреждение матки было обыкновенным печальным последствием сих лихорадок».

В вопросе лечения малярии среди врачей не было единого мнения, хотя несомненно, что хинная кора была известна русским врачам ещё в XVIII веке и некоторые из них уже рекомендовали ее как «...первое., средство в лечении лихорадок и других тяжелых болезней» [Словарь Академии Российской. СПБ, 1792, ч. III, стр. 1227] тем не менее противников ее применения было больше, чем сторонников. Так Миндерер утверждал, что употребление «перуанской коры» (т. е. коры хинного дерева) в теплом климате «должно быть весьма ограниченным» Воскресенский указывал: «К употреблению хины прибегать не было нужды и она была равносильна с другими средствами, а вначале данная не только была бесполезна, но и производила расстройство в течение всей болезни». [Воскресенский. Военно-медицинский журнал, 1826, ч. VII, № 1.]

Очевидно, мнение это вполне разделялось и высшим медицинским начальством, так как еще в 1829 г. генерал-штаб-доктор Виллие советовал: «В перемежающейся лихорадке сперва надобно давать рвотное, а потом очистить кишечный канал слабительным, преимущественно из сладкой ртути...», и далее следует большой список всевозможных прописей лекарств, в которых есть все, кроме хины. [Я. В. Виллие. Военно-медицинский журнал, 1829, ч. XIII, № 1.]

Подобная точка зрения соответствовала представлениям, господствовавшим тогда в западноевропейской медицинской науке: хину, если и рекомендовали, то только вместе с кровопусканиями, слабительными и рвотными. К. этому еще нужно добавить, что кора хинного дерева стоила очень дорого, а для того чтобы получить лечебный эффект, нужно было принимать невероятно большие дозы растертой коры (110–120 г в сутки).

Передовые русские врачи, имевшие большой опыт в лечении малярии на Кавказе и юге России, горячо пропагандировали лечение хиной. И. С. Мипервип на основании многолетних наблюдений утверждал, что хина обладает специфическим действием, и протестовал против лечения малярии рвотными, слабительными и прочими, так называемыми «разрешающими средствами». А. А. Чаруковский впервые в медицинской литературе обосновал принцип лечения малярии большими дозами хинина.

Важной вехой в истории борьбы с малярией было открытие алкалоида хинина. Применение хинина избавило больных от необходимости принимать огромные порошки хинной коры, сделало лечение эффективным и более доступным.

Честь открытия этого алкалоида принадлежит русской науке. В 1817 г. проф. Харьковского университета Ф. И. Гизе впервые подробно описал способ выделения действующего начала хинной коры в «хрусталях» (т. е. кристаллах) [П. П. Саксонов. История внедрения алкалоида хинина в России. В кн.: Очерки по истории паразитологии. М., 1953, стр. 50–87.] Однако открытие Гизе не было замечено современниками, и русские врачи узнали о хинине из статей проф. Нечаева, ссылавшегося на работы французских фармацевтов Пеллетье и Кавеиту, выделивших алкалоид хинина в 1820 г.

Но и после этого лечение хинином далеко не сразу завоевало признание отечественных врачей. Введение хинина в медицинскую практику было в России длительным и весьма мучительным процессом.

Как ни убедительны были выводы Минервина и Чаруковского, они едва ли смогли бы скоро пробить брешь в установившихся и подтверждавшихся авторитетами взглядах, если бы не тяжелая эпидемическая обстановка, которая сложилась па Кавказе в результате широкого распространения там малярии.

Н. И. Торопов указывал, что считалось вполне обыкновенным делом, когда в укреплениях на Черноморском побережье Кавказа от Поти до Новороссийска в год вымирала десятая часть гарнизона. Каждая казарма представляла лазарет, а люди считали не те дни, когда у них была лихорадка, а те, когда ее не было, ибо таких дней было значительно меньше. Были места и хуже: в укреплении Преображенском в Дагестане через несколько месяцев из батальона едва оставалась четвертая часть, да и те еле двигали ногами, а с постов на р. Араксе, по персидской границе, из казачьего полка, состоящего из 800 человек, через 3 года возвращалось на Дон не более 50 казаков.

Огромные эпидемии малярии возникали на Северном Кавказе в годы большого разлива рек и сильного летнего зноя.

Большая эпидемия вспыхнула летом 1845 г. Командовавший войсками на Кавказе при посещении тифлисского военного госпиталя, переполненного больными малярией, сказал: «Волоса становятся дыбом, когда вспомнишь, что на одной Черноморской береговой линии в одно настоящее лето из 10-тысячного состава войск умерло 2500 человек» [Е. И. Красноглядов. Медицинский сборник Кавказского медицинского общества. Тифлис, 1881, стр. 162.]

Недаром в одной из распространенных песен того времени упоминалось о том «погибельном Кавказе», о котором большой знаток Кавказской патологии Н. И. Торопов (1828–1884) сообщал, что он являлся «пугалом и не только для публики, но и для науки — депо самых убийственных лихорадок, цынги, тифов, холеры, чумы, дизентерии, Желчных лихорадок» (Н. И. Торопов. Опыт медицинской географии Кавказа... СПБ. 1864). Биографические сведения об этом выдающемся маляриологе и его замечательных исследованиях см. в кн.: Очерки по истории паразитологии. Медгиз, М. 1953, стр. 118–131).

Колоссальный урон, причиняемый малярией, побудил военную администрацию принять энергичные меры для лечения маляриков в военных госпиталях.

В 1848 г. был подписан приказ, содержащий наставление о систематическом употреблении хинина для лечебных целей и устранявший ограничение его расхода.

«Документ этот важен, отмечал Е. И. Красноглядов, — потому что с изданием его началось общее лечение хинином и отпуск этого средства в таком количестве, какое требовалось по усмотрению врачей и наставлением». Автором наставления был Э. С. Андреевский (1809–1872), хорошо знакомый с малярией и имевший большой опыт по ее лечению. В наставлении указывалась методика применения сернокислого хинина, разовые и суточные дозы его. Приказ требовал, чтобы хинин употреблялся не только для «излечения лихорадки, но и для предупреждения пароксизмов», а поэтому лечение должно было продолжаться и по выписке больного из госпиталя.

Результаты широкого применения хинина несомненно сказались. «Из официальных источников известно, указывал В. В. Фавр, что в 1839 г. на Кавказе, т. е. в то время, когда в госпитали и лазареты ежегодно отпускалось несколько унций хинина, там умирал 1 из 9 больных; 25 лет спустя число умерших от лихорадок уже выражается в пропорции 1:40».  [В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении. Харьков, 1903, стр. 17.]

Таким образом, 1848 г. явился поворотным пунктом в применении хинина для лечения малярии в России. Кавказские врачи, накопившие в этом отношении богатый опыт, стали выступать инициаторами и пропагандистами нового метода лечения. В 1871 г. вышла книга кавказского военного врача Н. И. Торопова «Хинин и его употребление в болотных лихорадках». По свидетельству современных авторов, эта книга по праву должна считаться классической, так как не имела себе равной во всей мировой литературе вопроса. После выхода в свет книги Торопова, а также работ еще ряда кавказских врачей за хинином в России окончательно установилась репутация специфического и лучшего средства для лечения малярии.

Сведения о распространении малярии в России во второй половине XIX века по-прежнему скудны. Только по отрывочным данным, содержащимся в медико-географических описаниях и официальных отчетах того времени, можно судить о степени распространения болезни в 50–70-х годах прошлого столетия.

Не говоря о Кавказе, где распространение малярии было предметом специального и подробного исследования Н. И. Торопова, изложенного в его известном труде [Н. И. Торопов. Опыт медицинской географии Кавказа относительно перемежающихся лихорадок. СПБ, 1864.], перемежающаяся лихорадка упоминается в перечне эпидемических и эндемических болезней в медицинских описаниях Астрахани (Ольдекоп), Рязанской губернии (Дюзипг), Череповецкого уезда Вологодской губернии (Грязнов), Приамурского края (Шперк). Есть также сведения о случаях малярии в Московской губернии (Добров), в Харьковском уезде (Маршанд), в Петербурге (Архангельский)

В 1880 г. Андржеевский впервые доказал, что «малярия при благоприятных условиях может прекрасно распространяться и в северных районах страны, например в Вятской губернии». Нужно сказать, что, по мнению таких авторитетных эпидемиологов, как Гирш и Торопов, послед нее совершенно исключалось. По данным Андржеевского, в 1866–1878 гг. на Ижевском заводе больные малярией составляли 33% среди лиц, обращавшихся за врачебной помощью. [И Андржеевский. Болотная болезнь на севере. СПб, 1880]

В 1878 г. впервые появляются данные о малярии в отчетах Медицинского департамента Министерства внутренних дел. Хотя эти цифры, как и все официальные данные о заболеваемости в те годы, преуменьшены и не отличаются точностью, тем не менее, при всех своих недостатках они говорят о большом распространении малярии в России. [Цифры взяты из кн.: В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении. Харьков, 1903, стр. 56]

Малярия по-прежнему остается предметом постоянных забот военных врачей, особенно на Кавказе и в Средней Азии. Достаточно сказать, что в среднем за пятилетие (1896–1900) на 1000 человек списочного состава армии было больных малярией: в Петербургском военном округе — 6,6, в Московском — 30,9, в Области Войска донского — 39,6, в кавказском— 124,4, в Закаспийском — 205,0, в Туркестанском — 367,1.

Были на Кавказе и в Туркестане гарнизоны, где заболеваемость малярией на 1000 человек списочного состава в 1900 г. составляла 637 (Батум), 648 (Кизляр), 592 (Чарджуй), 699 (Маргелан), 774 (Кушка) и даже 1603 (15-й Туркестанский стрелковый батальон в Термезе). [Цифры взяты из кн.: В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении. Харьков, 1903, стр. 90.]

Огромная заболеваемость наблюдалась и среди служащих железных дорог, проходящих по территории малярийных очагов. Так, Н. А. Сахаров в 1889 г. писал, что на некоторых станциях Закавказской железной дороги заболевали почти все живущие и движению поездов угрожала остановка за недостатком служащих. «Столь действительный при болотных лихорадках хинин далеко не всегда помогал, и единственным спасением больного являлась перемена климата, т. е. отправка больных в лазареты (Тифлисский или Бакинский). Но эти лазареты в разгар лихорадок оказывались недостаточными, чтобы вместить всю массу заболевших, которых поэтому приходилось выписывать из лазарета, не дожидаясь полного выздоровления. Вот цифры, которые говорят красноречивее слов. В 1888 г. на всей линии было 66 965 больных и из них 41 067 лихорадочных. Хинина израсходовано в том же году около 7 пудов. Так как на дороге имеется около 7000 служащих, а с членами семейств, вероятно, вдвое, то оказывается, что каждый служащий заболевает средним числом 3 раза в год малярией».[И. А. Сахаров. Малярия на Закавказской железной дороге в 1889 году. В кн.: Выдающиеся исследования отечественных ученых о возбудителях малярии. М., 1951, стр. 177–178] К 1884 г. относится первый опыт составления медико-статистического обзора общего распространения малярии в России. Он принадлежит проф. И. П. Скворцову, который в своем курсе гигиены сделал попытку собрать воедино и проанализировать все данные о распространении этой болезни в стране с точки зрения зависимости степени ее распространения от температурных условий данного района. На основании своих исследований автор пришел к выводу, что на юге и востоке малярия («болотная лихорадка») распространена больше, чем на севере и северо-западе. [И. Скворцов. Курс практической гигиены. Т. I, Варшава, 1884]

Но наиболее полные материалы о малярии в России опубликованы в 1903 г. В. В. Фавром. [Фавр Владимир Владимирович (1874–1920) — один из наиболее выдающихся эпидемиологов двух последних десятилетий дореволюционного времени, известный гигиенист и общественный деятель, родившийся, учившийся и работавший в Харькове, где возглавлял санитарную организацию и добился значительных улучшений в деле городской санитарии. Деятельный участник Пироговского общества врачей и ряда его съездов, он на одном из них поднял вопрос об организации при этом обществе специальной комиссии для изучения малярии в России, принимал затем участие в ее экспедициях и выпустил в свет свою известную монографию «Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении» (1903). Впервые в России доказал экспериментально роль комаров в эпидемиологии малярии. Умер, заразившись сыпным тифом (подробнее см. в брошюре: Владимир Владимирович Фавр. Харьков, 1920, 20 стр.)

Уместно здесь же упомянуть и его сотрудника по санитарной организации в Харькове— Сергея Николаевича Игумнова (1864–1942), немало сделавшего и в области Организации борьбы с инфекциями [см.: А. А. Грандо. Врачебное дело, 1952, № 11.] В результате многочисленных исследований П. Я. Шютца, М. М. Руднева, И. Ф. Щеглова, К. Н. Виноградова, В. И. Афанасьева отечественные ученые в конце 70-х годов вплотную подошли к открытию возбудителя малярии раньше и независимо от Лаверана, который сделал это открытие в 1880 г.

Трудами И. И. Мечникова, В. Я. Данилевского, Д. Л. Романовского, Н. А. Сахарова и их учеников и последователей была установлена этиологическая роль разных видов возбудителя болезни и выяснено их систематическое положение в ряде других микроорганизмов.

Благодаря работам А. П. Федченко, И. М. Мельникова, А. С. Розенблюма, Г Н. Минха, О. О. Мочутковского, Д. Л. Романовского, Н. А. Сахарова в отечественной литературе накопилось большое количество фактов в доказательство значения комаров в распространении малярии [Д. Н. 3асухин. Выдающиеся исследования отечественных ученых о возбудителях малярии. М., 1951, 271 стр.]

Все это позволило В. В. Фавру создать замечательный и не потерявший до сего времени своего значения труд, в котором весьма полно представлены все данные о малярии в России к началу XX века (табл. 15).

Фавр показал, что «...малярия распространена за немногим исключением по всей площади Европейской России, Кавказа и Средне-Азиатских владений и на громадном пространстве Сибири, кроме ея северного пояса». [В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении. Харьков, 1903, стр. 53]

Наиболее пораженными губерниями в Европейской России были Астраханская, Пензенская, Самарская, Саратовская, Симбирская, Казанская, Оренбургская. Однако интенсивность заболеваемости в них значительно уступала заболеваемости на Кавказе и Средней Азии. Так, если в наиболее пораженной малярией Астраханской губернии на 1000 жителей было зарегистрировано 228 больных малярией, то в некоторых областях и губерниях Кавказа и Средней Азии их количество составляло 390 (Черноморская), 337 (Тверская), 301 (Дагестанская), 364 (Сыр-Дарьинская), 293 (Семиреченская), 253 (Самаркандская).

Наиболее благополучным по малярии был север Европейской России и Прибалтика. Количество больных в них составляло от 2–3 до 6–8 на 1000 жителей.

Фавр показал, что малярия в России — по преимуществу болезнь речных долин и сельского населения. «Кому из нас, — писал он, — не рисуется вид русской деревни, стоящей на пригорке у речки, поросшей по берегам камышом, с широким заливным лугом на противоположной стороне; на лугу в болотцах, камышах находят себе приют комары, которые также хорошо знакомы всякому жителю, как и лихорадка. Зайдите в амбулаторию к врачу такой деревни и спросите, какой болезнью чаще всего страдают крестьяне, почти всегда он ответит вам — малярией». [Там же, стр. 57–58.]

В 1895 г. в земских губерниях заболеваемость малярией в городах была почти вдвое меньше, чем в сельской местности, но по сравнению с западноевропейскими русские города были поражены значительно больше. Последнее, очевидно, связано с тем, что наши уездные города, а также пригороды губернских городов больше походили в то время на села как по составу населения, так и по санитарному состоянию.

Малярия иногда давала огромные эпидемии даже при кажущихся благополучными условиях. Так, в 1834–1835 гг. описана большая эпидемия в военных лагерях, расположенных на берегу Днепра в 8 верстах от Киева. Ежедневно заболевало от 100 до 300 человек [А. Щастный. К характеристике малярии в Киеве. Русская медицина, 1887, № 25, 26.]. В 1895 г. в Крымском полку, расквартированном в Могилевском уезде Подольской губернии, в течение 22 дней малярией заболело 310 человек. Страшная эпидемия малярии вспыхнула в 1896 г. в Средней Азии, в Мервском оазисе. В результате весеннего разлива реки Мургаб образовалась значительная площадь болот в Тахтамышском и Отамышском районах, и летом началась эпидемия малярии, причем болело почти все население. В Тахтамышском районе из 44 861 человека живущего в 25 аулах, заболело 41947 и умерло 3355, в Отамышском переболели поголовно все, умерло 2403 человека. Доброхотов, бывший в разгар эпидемии в Тахтамышском районе, рассказывает: «В кибитках... поголовно лежали больные, иногда рядом с ними и трупы; дело доходило до того что некому было ни сварить пищи, пи подать воды больному... Приходилось встречать кибитки, где вся семья вымерла и где остались в живых одни лишь дети»... В самом Мерве во время эпидемии переболели также все жители. В гарнизоне больны были все — и солдаты, и офицеры, и врачи Малярия так истощила солдат, что из 3783 человек личного состава гарнизона 1254 пришлось отправить в слабосильные команды.[Волков. Военно-медицинский журнал, 1897, декабрь]

Эпидемии малярии сопровождались иногда огромной смертностью. Так, например, в Ташкентском уезде с 1893 по 1902 г. умерло 39 640 человек или 10% сельского населения, а в некоторых волостях вымирала треть и даже половина жителей. Так, в Той-Тюбинской волости в 1894 г. умерло 1856 человек, или 35,6% населения, в Хурдистанской — 1981 человек, или 27,5% жителей. Малярия в России в конце XIX века была поистине общественным злом и наносила неисчислимый урон народному хозяйству и здоровью страны. Достаточно сказать, что в 1895 г. в земских губерниях России малярия занимала первое место по количеству зарегистрированных больных среди всех заразных и паразитарных болезней. Фавр высчитал, что малярия ежегодно обходилась населению России не менее чем в 5 550 000 рублей, но при этом он оговорился, что эта цифра в сущности значительно меньше действительной, так как «не приняты во внимание за невозможностью учесть в цифрах потери вследствие эпидемий, вследствие смертности... ущерб вследствие пустования годных земель из-за малярии или слабого их экономического развития и т. д.» [В. В. Фавр. Опыт изучения малярии в России в санитарном отношении, Харьков, 1903, стр. 114]

К этому еще нужно добавить, что никакими цифрами не выразишь те потери, которые наносила малярия здоровью миллионов людей, и те страдания, которые она причиняла тысячам тысяч больных.

Никаких особых мер по борьбе с малярией в царской России не было принято и в лучшем случае дело ограничивалось лечением больных.[Яркая картина губительного влияния малярии и других заболевании на населениее двух деревень Воронежской губернии изображена в книге А. И. Шингарева, вымирающая деревня (2-е изд., 1901, 1907), хотя автор близоруко видел причину вымирания лишь в санитарно-экономических условиях, а не в самом существе строя и уклада крестьянской жизни в царское время. Поразительные изменения в состоянии населения тех же двух деревень выявлены при обследовании их со сравнительными целями в 1926 (доколхозный период) и в 1937 гг. См.: К. М. Шуваев. Старая и новая деревня, М., 1937]

Однако в течение XIX века было отмечено постепенное уменьшение количества малярийных мест и оздоровление некоторых ее очагов. Например, на Кавказе, где в середине XIX века малярия причиняла огромный урон как местным жителям, так и расквартированным там войскам, в конце столетия заболеваемость малярией значительно снизилась. «Убийственный Георгиевск... стал теперь совершенно безопасен. Даже в Закавказье, где малярия свирепствовала с особой силой, в 90-х годах XIX века... случаи злокачественных лихорадок... становятся уже предметом клинической казуистики».

Значительно уменьшилась заболеваемость и в ряде северных губерний. Причину этих явлений нужно искать не в целенаправленных оздоровительных мероприятиях, а в хозяйственном освоении необжитых территорий, в расширении площади обработанной земли и осушении болот. Некоторую положительную роль сыграло также распространение хинина и рациональное лечение малярии. Однако в первые десятилетия XX века малярия по-прежнему остается одной из наиболее распространенных инфекционных болезней в России. В списке заразных болезней она стояла на первом месте по числу зарегистрированных больных.

Так, согласно официальной статистике, в 1902 г. в России было 3 633 656 больных «перемежающей лихорадкой и болотной кахексией», т. е. 229,5 на 10 000 населения. Наибольшее количество больных было зарегистрировано на Кавказе — 784,9 на 10 000 населения, в Средней Азии — 212,8, в губерниях Самарской, Саратовской, Симбирской, Астраханской, Екатеринославской, Харьковской, Воронежской, Области Войска донского от 300 до 600. Максимум больных приходился в Европейской России па поздние весенние месяцы, а в Азиатской России — на лето и ранние осенние месяцы.

Из общего числа больных малярией, зарегистрированных в 1910 г 18% жили в городах и 28% — в поселках не городского типа. Огромное распространение малярии и тот колоссальный ущерб, который наносила она народному здоровью, всегда привлекали к ней внимание наших передовых врачей. Вопросы борьбы с ней неоднократно обсуждались на пироговских съездах русских врачей, а в 1902 г. по докладу В. В. Фавра на VIII съезде организована при правлении Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова в Москве «Постоянная комиссия по изучению малярии в России». Ее председателем был известный московский микробиолог Г. Н. Габричевский (1860–1907). На средства Пироговского общества комиссией организован ряд экспедиций для изучения малярии в Закавказье, Воронежской губернии, Приволжье. [Деятельность этой общественной организации, сумевшей очень плодотворно использовать свои сравнительно небольшие средства, излагалась в «Трудах Постоянной комиссии по изучению малярии в России...». Среди деятелей комиссии очень выделяется имя Марциновского Евгения Ивановича (1874–1934), известного эпидемиолога, паразитолога и инфекциониста, положившего начало систематическому изучению в России патологии жарких стран. По его инициативе организован в 1920 г. «Тропический институт» (и дальнейшем «Институт малярии и медицинской паразитологии») в Москве и под его руководством была развернута мощная сеть противомалярийной организации, приведшая к полной ликвидации массового распространения малярии в нашей стране.]

На IX Пироговском съезде в 1904 г. комиссией был представлен доклад о проделанной работе и предложены меры для борьбы с малярией в России. В докладе констатировалось, что малярия занимает «...выдающееся и даже первое место среди всех других болезненных форм. Таковы земские губернии Приволжья, Придонские и юго-западные. Малярия в них — крупное общественное зло, захватывающее ежегодно десятки и сотни тысяч больных, лишая их работоспособности в самое горячее рабочее время, весной и летом, дающее много тяжелых хронических больных и, по всей вероятности, даже усиливающее в силу заболеваемости детей раннего возраста детскую смертность». Однако в докладе отмечалось, что «...изучение эпидемиологии малярии пока не только еще не обнимает всех земских губерний, но более или менее полно имеется в них в виде исключения. Мы не имеем поэтому сколько-нибудь полной и достоверной картины распространения малярии по территории даже земских губерний, где все же регистрация и полнее и совершеннее чем в других районах России»,  [Труды IX Пироговского съезда, СПБ, 1904, т. I, стр. 210–219.]

В заключении комиссией предложен ряд мер по борьбе с малярией:

1) Изучать распространение малярии путем систематических медико-санитарных исследований, пользуясь для регистрации карточкой по возможности однородной для всех губерний.

2) Исследовать в санитарном и эпидемиологическом отношении все местные условия наиболее пораженных селений.

3) Сделать врачебную помощь общедоступной.

4) Установить вполне достаточное и бесплатное лечение населения малярийных местностей хинином, евхинином и другими средствами.

5) Признать необходимым участие губернских земств в расходах уездных земств в борьбе с сильно развитой малярией, как с болезнью эпидемической.

6) Признать необходимым распространение противомалярийных мер одновременно на все земские губернии, сильно пораженные малярией.

7) Ходатайствовать перед правительством об отпуске субсидий на осушительные работы, особенно если они обнимают обширные участки двух или даже нескольких смежных губерний.

8) Организовать наблюдения над отхожими промыслами специально по отношению к малярии, нередко заносимой в здоровые местности из малярийных очагов России.

9) Распространять среди населения правильные сведения о малярии, способах ея заражения, лечения и предохранения.

10) Применять хинин с лечебной и предохранительной целью на новых научных основах.

11) Рекомендовать в случаях, где врач это найдет возможным, и другие способы борьбы с малярией, каковы, например, механическая защита сетками от комаров, окуривание жилых помещений долматским порошком, уничтожение ненужных стоячих вод, поливка их в исключительных случаях нефтью или керосином для уничтожения личинок комаров и т. д.

12) Снабдить по возможности все больничные участки микроскопами для правильного распознавания малярии».

После обсуждения пункты с 1-го по 6-й были приняты съездом без изменений. Пункт же 7 принят в следующей формулировке: «Признать необходимым в малярийных очагах организацию осушительных работ, но с тем, чтобы они производились при помощи сведущих лиц, врачей, техников. Вопрос о средствах на это дело относится к ведению местных учреждений».

При обсуждении этого пункта на заседании секции общественной медицины единогласно была принята специальная резолюция, гласившая: «Имея в виду, что громадное большинство ходатайств Пироговских съездов перед правительством оставалось без удовлетворения или было совершенно игнорируемо, а так же в виду того, что необходимость облекать решения съезда в форму ходатайств стесняет свободу резолюции съезда, секция постановила: 1) воздержаться от возбуждения ходатайств перед правительством на будущее время и 2) формулировать все свои постановления, указывая лишь, что необходимо или желательно и что должно быть устранено». Собрание шумно одобрило это предложение.

Пункты 10 и 11 из числа предложенных комиссий были заменены одним пунктом, сформулированным следующим образом: «Рекомендовать практическое применение предупредительных мер борьбы с малярией на основании современного научного состояния вопроса о причинах распространения малярийных заболеваний...»

Нечего и говорить, что большинство этих предложений так и остались в области добрых пожеланий. Царское правительство не удосужилось обратить на них внимание, и Советской России досталось тяжелое наследие в виде огромной заболеваемости малярией.

Глава XXIII

ПАРАЗИТАРНЫЕ ТИФЫ

Еще в XVI столетии Джироламо Фракасторо описал болезнь, в которой можно узнать сыпной тиф. Тем не менее, до XIX века врачи так и не могли окончательно выделить его из группы многочисленных лихорадок и горячек. Тиф скрывался тогда под различными названиями: злокачественная лихорадка, пятнистая болезнь, нервная повальная горячка, госпитальная горячка, пятнистый тиф и т. п.

Даже в середине XIX века не существовало еще четкого определения сыпного тифа как самостоятельной нозологической единицы. Так, па заседании комиссии, организованной для выработки мер, могущих остановить распространение эпидемий в осажденном Севастополе, 18 февраля 1856 г. Н. И. Пирогов говорил: «В Крыму появились уже повальные болезни: тиф простой, тиф с пятнами и крымский, тифозный понос и дизентерия, которые с октября прошлого года господствуют между нашими войсками...» В 1856 г. на заседании Физико-медицинского общества в Москве был поднят вопрос о существовании различных видов тифозных заболеваний, но обнаружились такие разногласия, что решено было запросить врачей других городов. В ответ на запрос Общество архангельских врачей сообщило, что оно «...признает только один typhus и его легчайшую форму febris typhoidea; все же остальные подразделения... считает одним в сущности процессом». То же заявили и виленские врачи. В Харьковском медицинском обществе признали необходимость различать тифы в 1869 г., а в Киеве еще в 1868 г многие врачи считали тифозную болезнь единой. [И. Взоров. Сыпной тиф в войсках Кавказской армии в 1880–1882 гг. СПБ, 1887, стр. 86.] Только в 70-х годах прошлого столетия в нашей официальной медицинской статистике стали отличать сыпной тиф от брюшного, но и то часто выделяя группу «неопределенных тифов».

Большой вклад в изучение сыпного тифа сделали отечественные врачи. В 1812 г. полковой врач Я. И. Говоров, наблюдавший во время наполеоновских войн эпидемии сыпного тифа, дал подробное описание болезни, отметив ее большую заразительность.[Яков Говоров. Теория и способ лечения нервной повальной горячки с прибавлением мнения о заразительных болезнях. СПБ, 1812.]

В это же время клиническая картина тифа описана и другим военным врачом Я. Д. Шировским. [Яков Шировский. О госпитальной горячке. СПБ, 1811.]

Ряд мелких замечаний об эпидемических особенностях сыпного тифа сделал в своем труде профессор Виленского университета Иосиф Франк, выделивший из всех лихорадок группу «скоротечных», а из последних— тифозную скоротечную горячку. Приводимое им описание картины болезни не оставляет сомнения, что Франк имел в виду сыпной тиф.

Очень подробно болезнь описана русскими врачами, наблюдавшими ее во время Крымской войны 1853–1856 гг. Эпидемия 1854 г. в Кавказской Армии описана Квятковским и Годзеевским, в Севастополе — П. Дьяковым, в Николаеве — М. Соколовым и Ф. Кияковским. Классическое описание клиники и дифференциальная диагностика гифов даны в 1868 г. С. П. Боткиным, окончательно выделившим его из пестрой группы «тифозных болезней».

В 1874 г. прозектор городской больницы в Одессе Г. Н. Минх на основании опыта самозаражения кровью больного возвратным тифом высказал, а в 1878 г. опубликовал свое мнение о передаче сыпного и возвратного тифов кровососущими насекомыми. В 1876 г. О. О. Мочутковский там же и тоже героическим опытом самозаражения доказал присутствие возбудителя болезни в крови больного. Благодаря работам С. П. Боткина и его школы, а также Г. Н. Минха и О. О. Мочутковского отечественные врачи стали четко различать и определять сыпной, брюшной и возвратный тифы. До появления этих работ в России не разделяли эти болезни. Поэтому сведения о распространении сыпного тифа в первой половине XIX столетия весьма отрывочны и неполны. Только по некоторым характерным эпидемиологическим особенностям и по клиническому течению заболеваний часть из описанных в то время эпидемий можно ретроспективно определить как эпидемии сыпного тифа.

Широкое распространение тиф получил в начале XIX века. «В ряду бедствий, — указывал Гезер, — постигших Европу в течение первых двух десятилетий нашего столетия, одно из первых мест занимают тифозные эпидемии, распространявшиеся от границ Азии до Португалии, от Скандинавии до Сицилии» [Гезер. История повальных болезней. Ч. II, СПБ, 1867, стр. 4.] Среди болезней, производивших колоссальные опустошения в воюющих армиях, сыпной тиф обычно занимал первое место. Говоров писал, что во время похода 1808 г. в русской армии эпидемия нервной повальной горячки началась в апреле, сильнее всего свирепствовала в мае и прекратилась в июне, редкий солдат не пострадал от нее.

Сохранились многочисленные свидетельства об огромных эпидемиях во время Отечественной войны 1812 г. Так, во французской армии эпидемические болезни появились уже после перехода русской границы, и количество больных все время нарастало. Численность третьего армейского корпуса, когда он подошел к Москве, вместо 43 000 была 12 000 человек. Эпидемии достигли своего максимума во время отступления наполеоновских полчищ из России. Например, с декабря 1812 г. по январь 1813 г. в Вилыю из 30 000 пленных французов умерло, по Гезеру, 25000.

Утверждать, однако, что это была эпидемия только сыпного тифа, нельзя; скорее имело место эпидемическое распространение ряда болезней, быстро сокращавших ряды деморализованных войск Наполеона.

В связи с той же войной большое распространение получили тифы и среди гражданского населения. Так, в медицинском описании русской столицы того времени указывалось: «Тифус, именуемый в просторечии нервной горячкой, показывается здесь иногда часто, а иногда повально. Не проходит почти ни одного месяца, в котором бы он не встречался, а всего чаще в марте, апреле, мае и осеннее время. Он здесь бывает самою опустошительною болезнию и кажется за несколько уже лет (с 1800) весьма распространился. В несчастливый 1812 год похитил он в Петербурге до 2200 человек и почти столько же в следующий год».  [Л. Аттенгофер. Медико-топографическое описание Санкт-Петербурга, главного и столичного города Российской империи. СПБ, 1820, стр. 316.]

Большинство эпидемиографов считают, что уже в начале столетия сыпной тиф встречался во всех частях обширной империи, в особенности же на севере и в средней полосе, в обеих столицах, Варшаве, Одессе Киеве, Риге.

Эпидемии тифа продолжались в России и после 1812 г. Булгаков отмечал, что среди населения Черниговской губернии нередко появлялась «повальная горячка», которую он называл «typhus».  [Булгаков. Военно-медицинский журнал, 1827, ч. IX, № 2.] Воскресенский, описывая эпидемию гриппа в 1827 г. в Сибири, указывал, что нередко к нему присоединялась нервная горячка, протекающая с бредом и высокой температурой, которая критически падает на 9-й, 10-й или 14-й день. [3. Воскресенский. Военно-медицинский журнал, 1827, ч. IX, № 3.] Значительная эпидемия тифа имела место в 1821–1822 гг. в Новгородской губернии.

Главный доктор Тифлисского военного госпиталя И. А. Прибиль описал эпидемию тифа в 1827 г. среди военнопленных турок. Они были размещены в тесных и грязных жилищах, осенью между ними появились тифозные заболевания, количество которых быстро увеличивалось и достигло максимума зимой. Болезнь была очень заразительна, один за другим заболело 3 ординатора тифозного отделения, а «... в самые опасные декабрьские дни ежедневно нужно было посылать туда новых фельдшеров и служителей». Прибиль отметил огромную завшивленность военнопленных и показал, что после мойки больных в жарко натопленной русской бане заболеваемость быстро пошла на убыль. Хотя автор приписывал наблюдавшуюся им эпидемию брюшному тифу, однако его клиническое описание не позволяет сомневаться, что речь шла о сыпном тифе. [И. А. Прибиль. Друг здравия, 1841, № 42 (см. также далее: дополнение очерк II).]

Широкое распространение болезнь получила в русской армии. Так, в 1835 г. в войсках, расположенных в Курляндии, Лифляндии, Белоруссии, Подолье и Малороссии, при списочном составе в 231 099 человек, было 35 518 больных, страдающих «послабляющими горячками, простыми и сложными» и 3302 больных «нервной горячкой». Первые преобладали в декабре и январе, вторая — в апреле и мае. [Военно-медицинский журнал, 1837, XXX, № 1.]

Большая эпидемия «жестокой воспалительной нервной горячки» наблюдалась в сентябре и октябре того же года в воинских частях, расположенных в Киевской губернии.

В 1836 г. в той же армии, заболел нервной горячкой 3761 человек, из которых треть умерла.

В обзоре санитарного состояния армии за 1837–1838 гг. упоминалось, что нервная горячка отличалась особой жестокостью и была «с темноцветными пятнами на груди, брюхе и конечностях».

Четвертая часть всех умерших от болезней умерла от тифа. Особенно пострадали войска, расположенные в Царстве Польском. Среди гражданского населения к этому времени относится эпидемия сыпного тифа в Тамбове, свирепствовавшая в городе в течение всей зимы 1834–1835 гг. В 1836 г. эпидемии тифа отмечены во Владимирской губернии, где «...зараза передавалась из дома в дом, из деревни в деревню и даже в дома помещиков», а также в Псковской, Смоленской и Курляндской губерниях [Друг здравия, 1837, стр. 56, 80, 112]. В последних широкое распространение получили нервная и гнилостная горячки. Смертность от первой составляла 6%, а от второй — 10%.

В 1839–1840 гг. эпидемии сыпного тифа описаны в Казани, Воронежской губернии, Петербурге. В 1841–1842 гг. жестокая эпидемия наблюдалась среди рабочих и солдат, занимавшихся земляными работами в Ново-Георгиевской крепости. Заболевших было так много, что пришлось на некоторое время прекратить работу. [Военно-медицинский журнал, 1842, ч. XI, № 1, стр. 389.]

В 1845–1846 гг. губернии Западного края сильно пострадали от неурожая, резко ухудшившего и без того бедственное положение крестьян, и к голоду присоединились болезни. Особенное опустошение вызвала эпидемия сыпного тифа, распространившаяся в губерниях Витебской, Могилевской, Минской, Новгородской, Псковской, Виленской, Гродненской, Лифляндской. О количестве умерших во время этой эпидемии можно судить хотя бы по тому, что, например, в Псковской губернии в 1845 г. смертность превысила рождаемость на 12 655 душ, тогда как даже в особенно сильный холерный 1848 г. рождаемость на 8216 душ превышала смертность. [Г. Архангельский. Архив судебной медицины, 1869, кн. 6, отд. VI.]

Огромная эпидемия сыпного тифа разразилась в 1845 г. среди рабочих, занятых на постройке Николаевской железной дороги. Из 45000 работавших заболело около 9000 человек и умерло 6000. С этой же эпидемией связывали и эпидемию в Петербурге, начавшуюся в октябре 1845 г. и продолжавшуюся до июня 1846 г. Эпидемии наблюдались также в Бессарабской области, Киевской и Подольской губерниях, в Царстве Польском.

В 1850—1852 гг. описаны эпидемии тифа в войсках, расположенных в Западном крае. Всего в армии заболело тифом 8657, из которых умерло 1849 человек. В зимние месяцы преобладал сыпной тиф, летом же он уступил место брюшному. В 1853 г эпидемии тифов регистрируются в 29 областях и губерниях страны: Петербургской, Виленской, Пермской, Казанской, Костромской, Калужской, Орловской, Пензенской, Курской, Харьковской, Минской, Черниговской, Екатеринославской и в ряде других. [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. III, кн. 4. СПБ, 1858]

Начавшаяся в 1853 г. Крымская война сопровождалась быстрым распространением эпидемических болезней и в том числе тифа. Количество пораженных эпидемиями губерний непрерывно возрастало (табл. 16).

Колоссальные эпидемии были зарегистрированы в действующей армии, о чем свидетельствуют следующие официальные цифры. [И. Взоров. Сыпной тиф в войсках Кавказской армии в 1880–1882 гг. СПб, 1887. стр. 38.]

Но, анализируя эти данные, нужно оговориться, что, во-первых, они, как всякие официальные данные того времени, далеко не полны, а во вторых, представляют собой цифры заболеваемости и смертности не от сыпного тифа, а от тифов вообще. Однако Н. И. Рагоза на основании сделанных военными врачами многочисленных клинических описаний пришел к выводу, что «...описания дают ясную картину сыпного тифа и позволяют не сомневаться в том, что именно эта инфекция имела место в войсках обеих воюющих сторон в 1854 г., значительно распространилась зимой 1854—1855 гг. и, наконец, обусловила опустошительную эпидемию зимой 1855–1856 гг. [Н. И. Рагоза. Исторический очерк изучения сыпного тифа. Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Т. 31, М., 1955, стр. 31.]

Эпидемия, начавшаяся в Южной армии, быстро распространилась на юго-западную часть России. Огромного размера достигла она в течение героической 11-месячной обороны Севастополя. В осажденном городе свирепствовали поносы, «пятнистый тиф», «Крымская лихорадка», цинга. Вместе с транспортами больных зараза разносилась по всему Новороссийскому краю. Значительно пострадало по эпидемии гражданское население Таврической, Екатеринославской, Херсонской губерний.

Сильно были поражены болезнями и армии противников. Так, французская армия потеряла за время этой войны убитыми и умершими от ран 20 193, а умерло от болезней 75 375 человек. В Британской армии убито и умерло от ран 4602, умерло от болезней 17 580 человек. В Сардинских войсках убито и умерло от ран 28 человек, умерло от болезней 2166. [Л. С. Каминский и С. А. Новосельский. Потери в прошлые войны 1947. стр. 24–25.] Вместе с транспортами больных зараза была завезена в госпитали Стамбула и Скутари, где развились большие эпидемии с огромной смертностью. [Нет сомнения в том, что, кроме сыпного тифа, в Крымскую кампанию свирепствовал и брюшной, о чем неоднократно сообщал по начальству Н. И. Пирогов, находившийся тогда при армии в Крыму. Он делил сыпной («экзантематический») тифа спорадический и эпидемический (см. подробнее: М. К. Даль, Суждения и замечания Н. И. Пирогова об эпидемических заболеваниях. Киев, 1956)]

В Кавказской армии в 1851–1852 гг. тиф составлял 3,5% всех заболеваний с летальностью в 23%.

Во время скопления войск на кавказско-турецкой границе заболеваемость тифом усилилась, а в Александропольском и Ахалкалакском отрядах возникли большие эпидемии. Заболеваемость здесь достигла цифры 50 на 1000 личного состава. Тифозные больные составляли четверть всех больных, поступавших в Александропольский госпиталь (Квятковский)

Летальность при «тифозной горячке» колебалась в больших пределах. В Южной армии она составляла 27,7% (Н. Я. Чернобаев), в Кавказской — 26,3% (Годзеевский), в Севастополе в 1854–1855 гг. — 25,9% (Шрейбер) Летальность от тифа во французской армии достигала 66,6%.

С началом военных действий увеличилось количество тифозных эпидемий и во внутренних районах страны. В 1855 г. тифозные эпидемии свирепствовали в губерниях Ковенской, Черниговской, Смоленской, Виленской, Минской, Курляндской, Бессарабской, Тверской, Гродненской, Орловской, Волынской, Харьковской, Херсонской, Таврической, Тобольской, Калужской, Могилевской, Иркутской, Вологодской, Лифляндской, Олонецкой, Ярославской, Эстляндской, Полтавской, Московской, Архангельской, Оренбургской и Подольской.[ Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. III, кн. 4, СПБ. 1858, стр. 209.] В городах Калуге и Пензе сыпной тиф составлял 1\2, в Орле и Курске 1\3, в Харькове 1\4, в Костроме 1\5 всех тифозных заболеваний.{ Друг здравия, 1857, стр. 45.]

В последующие после Крымской войны десятилетия сведения о распространения сыпного тифа в России по-прежнему скудны. Большинство врачей еще не выделяет его из массы тифозных заболеваний.

Только на основании косвенных данных можно предполагать, что ряд эпидемий так называемой «тифозной горячки», описанных в России до 1870 г., были эпидемиями сыпного тифа. К ним относятся эпидемии в Казанской и Пермской губерниях (1858), в Петербурге и Вильно (1859) Киевской, Пермской, Вятской, Симбирской, Ярославской, Вологодской, Тверской губерниях (1860–1862), Казанской, Пермской, Вятской, Иркутской, Херсонской, Черниговской, Киевской, Волынской, Тверской губерниях (1863–1864).

Этот перечень, однако, далеко не полон и в него вошли только эпидемии, характер которых достаточно четко определен наблюдавшими их врачами. Но и он уже позволяет говорить о широком, если не повсеместном, распространении сыпного тифа в России в то время. Постоянными очагами болезни были крупные города, особенно Петербург и Москва. Характерны следующие данные о количестве заболевших сыпным тифом в Петербурге: 1869 г. — 1804 человека, 1870 г. —718 человек, 1871 г.— 606, 1872 г.— 794, 1873 г.— 718, 1874 г. — 1475, 1875 г — 3522, 1876 г. —786, 1877 г.— 1581, 1878 г. —8215, 1879 г.— 1962 человека. [П. П. Орлов. Заболеваемость и смертность от сыпного тифа в С.-Петербурге С 1887 по 1896 г. СПБ, 1897, стр. 18.] Крупные эпидемии наблюдались среди рабочих-строителей железных дорог: Курско-Харьковской, Тамбовско-Козловской, Тамбово-Сара-товской, Грязе-Царицынской, Московско-Курской.

Большие эпидемии сыпного тифа были в 1869 г. в Киеве (заболело 1144 человека и умерло 166), в 1869—1870 гг. — в Орле, Чернигове, в 1872 г. — в Казани.

Описано много эпидемий и в тюрьмах России.

При появлении заболеваний «тифозными горячками» никаких особых мер для борьбы с ними по существу не принималось. Указом от 3 июня 1837 г. было предусмотрено, что при получении достоверных известий «... о том, что в селениях оказывается много людей, одержимых одинаковою болезнью, как-то: горячкою, кровавым поносом, оспою, корью, скарлатиною, судорожным кашлем и подобными тяжелыми недугами...», представители местной власти и уездный врач обязаны немедленно выехать на место для освидетельствования больных. В случае если болезнь будет признана «прилипчивой или заразной», для помещения больных отдельно от здоровых требовалось отводить особые дома. «Пользование и лечение больных» возлагалось на уездного врача. Лекарства, «коих в селении достать нельзя», следовало выписывать из ближайших аптек «для крестьян помещичьих на счет помещиков, а для казенных за счет казны»

Если же учесть, что врачей и больниц было очень мало, а эпидемии были обычным явлением, то немудрено, что все предписанное указом в значительной степени оставалось лишь добрым пожеланием. О какой борьбе с эпидемиями могла идти речь, если, например, в Пермской губернии, имевшей 2 212 564 души населения, до введения земских учреждений из 12 (!) положенных по штату сельских врачей на службе состоял один, а небольшие больнички были только в городах. Даже в Петербурге и Москве описаны случаи, когда во время эпидемии тифа, бездомные больные умирали на улице, не имея возможности попасть в больницу. Так было, например, в Москве в 1865 г., когда «...тифозные вновь переполнили Чернорабочую больницу и даже часто умирали без всякой помощи на улицах, причем существование сыпного тифа было доказано вскрытиями...» [Взоров. Сыпной тиф в войсках Кавказской армии в 1880–1882 гг., 1887, стр. 45]

Значительные эпидемии сыпного тифа были отмечены в России во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Еще до начала военных действий во многих губерниях страны регистрировались многочисленные вспышки тифа. Только по официальным данным в 1876 г. сыпной тиф имел место в 28 губерниях: Московской, Варшавской, Смоленской, Новгородской, Ярославской, Саратовской, Пермской, Вологодской, Херсонской, Тобольской, Енисейской, Томской и в ряде других. Общее эпидемическое неблагополучие страны в предвоенные годы обусловило развитие громадной эпидемии и в период войны. Вместе с маршевыми пополнениями болезнь была занесена в действующую армию, где затем эпидемии тифов (брюшного, сыпного, возвратного) унесли почти в 2 раза больше жертв, чем погибло от оружия.

Заболеваемость тифами и смертность от них в русской армии во время войны 1877–1878 гг. [ Л. С. Каминский и С. А. Новосельский. Потери в прошлых войнах. М., 1947, стр. 167]

Общее количество умерших от тифов составляет 43985 человек (54% из общего числа умерших), тогда как от оружия погибло 22 391.

Военно-медицинская служба принимала меры для предупреждения рассеивания инфекции больными при эвакуации их в тыл, а также заноса болезни из внутренних губерний в войска.

По предложению Н. И. Пирогова на пути следования транспортов с ранеными было устроено несколько обсервационных (карантинных) пунктов. Лечебные учреждения для эвакуированных больных предлагалось размещать в районах, лежащих в стороне от главной артерии войскового движения.

На Кавказе была организована небольшая сеть санитарно-контрольных пунктов.

Однако эти меры едва ли имели значение, так как без основного оздоровления общего санитарно-эпидемического состояния страны они не приносили большой пользы. Только по ежегодным отчетам Медицинского департамента за 2 года войны (1877 и 1878) в стране было учтено 80 783 случая сыпного тифа. В Петербурге больные переполнили все больницы. У врачей лечилось 11 000 больных, из которых умерло 1307.

Рост заболеваемости сыпным тифом был отмечен почти во всех губерниях, и по существу эпидемией была охвачена вся Россия. После войны заболеваемость несколько уменьшилась. В 1879 г. заболело 20 521 против 35 154 в 1878 г. Но в 1880 г. снова наблюдался подъем в заболеваемости тифом, а в 1881 г вспыхнула эпидемия, по размерам превосходившая даже эпидемию военных лет. [Отчет Медицинского департамента Министерства внутренних дел Российской Империи за 1881 г.] В этом году сыпной тиф был в 65 губерниях, где заболело 90 956 человек и умерло 8262. Опустошительная эпидемия наблюдалась среди казахов Астраханской губернии, и только в ставке Внутренней букеевской орды из 2459 душ населения заболело 1208 человек и умерло около 49%. В Петербурге заболело 9945 человек и умерло 1610, в Москве заболело 3279, умерло 494.

Описаны крупные эпидемии в варшавской, рижской, енисейской, иркутской и тобольской тюрьмах.

В конце XIX века сыпной тиф регистрировался в России повсемеcтно, поразив преимущественно малообеспеченные группы населения (табл. 17).

Тиф постоянно гнездился в ночлежных домах, на постоялых дворах, в тюрьмах. Земские врачи подчеркивали, что в сельской местности тиф держится главным образом в уездах с более плохими землями, с плохим урожаем, а жертвами его чаще становятся члены наиболее бедных семей.

Весьма нередким явлением было заражение сыпным тифом медицинских работников. С 1887 по 1896 г. в Петербурге коэффициент заболеваемости сыпным тифом среди лиц врачебной профессии составлял 100,6 на 100 000 населения и по своей величине занимал второе место в таблице распределения заболевших от сыпного тифа по роду занятий, составленной П. П. Орловым.[ П. П. Орлов. Заболеваемость и смертность от сыпного тифа в С.-Петербурге с 1887 по 1896 год. СПБ, 1897, стр. 83.] Официальные данные о заболеваемости сыпным тифом в России за период с 1881 по 1900 г. приведены в отдельной таблице. Хотя эти цифры, без сомнения, сильно преуменьшены, тем не менее в известной мере они позволяют судить о распространении болезни в России того времени. [Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи в России. СПБ, 1905, стр. 39.]

В среднем за 6 лет с 1896 по 1901 г. заболеваемость сыпным тифом составляла 0,4 на 1000 жителей, но этот коэффициент колебался для различных губерний от 0,1 до 1,3. Совершенно не были зарегистрированы случаи заболеваний в районах средней Азии.

Россия занимала одно из первых мест в мире по распространению сыпного тифа, и ее огромная территория никогда не бывала вполне свободной от этой болезни. Регистрируясь ежегодно, заболеваемость сыпным тифом увеличивалась, как только происходили какие-либо изменения в благосостоянии населения. Эпидемии тифа постоянно следовали за неурожайными годами, сопровождали войны, возникали при скоплении больших масс людей. Постоянными очагами болезни были большие города и промышленные районы страны.

Болезнь была типичным зимне-весенним заболеванием. Усиливаясь обычно с осени, она достигала максимума в марте–апреле, а затем шла па убыль, доходя до минимума в августе—сентябре.

Сыпной тиф постоянно регистрировался и в первые десятилетия XX столетия. По степени распространения паразитарных тифов Россия занимала в то время одно из первых мест в мире наряду с Египтом, Мексикой и Тунисом.

В отчете Министерства внутренних дел за 1903 констатируется, что сыпной тиф в стране «...существует эндемически и ежегодно в отдельных губерниях и областях принимает размеры более или менее значительной эпидемии».

Представление о распространении болезни дают следующие данные, опубликованные в этих отчетах.

В 1908 г. заболеваемость резко увеличилась, достигнув наибольшей интенсивности в южных губерниях Европейской России и прикавказских областях.

В 1909 г. она продолжала усиливаться, причем центр тяжести ее переместился в центральные и северо-западные губернии. Наиболее пораженными в этом году оказались Орловская, Тамбовская, Смоленская, Харьковская, Таврическая, Екатеринославская. Воронежская, Волынская, Тульская, Курская губернии Европейской России, а также Кубанская область на Кавказе, Тобольская губерния в Сибири и Акмолинская область в Средней Азии. Коэффициент заболеваемости в них колебался от 10 до 22, 4. В 1910 г. заболеваемость несколько уменьшилась, но все же оставалась довольно высокой, особенно в губерниях Тамбовской, Смоленской.

Орловской, Волынской, Подольской, Харьковской, Херсонской, Бессарабской, Тобольской.

В годы, предшествовавшие мировой войне, коэффициент заболеваемости сыпным тифом в России колебался в пределах от 5,9 до 7,5. Случаи заболеваний регистрировались почти во всех районах страны.

Постоянными очагами болезни были промышленные города. За период с 1905 по 1914 г. в городах, число жителей которых составляло всего 14,9% населения страны, было зарегистрировано 24% всех случаев сыпного тифа.

Случаи сыпного тифа постоянно регистрировались в русской армии и составляли в среднем за 1910–1912 гг. около 0,2 на 1000 среднесписочного состава.

Мероприятия по борьбе с сыпным тифом стали проводиться в России после введения земской медицинской организации и в особенности с момента основания городской санитарной организации. Основой их была изоляция инфекционных больных и проведение дезинфекции в очагах.

К мысли же о необходимости дезинсекционных мероприятий практически врачи пришли позднее. Только в начале XX века, когда в результате многочисленных исследований русских и иностранных ученых факт передачи паразитарных тифов кровососущими насекомыми стал общепризнанным, в практику противоэпидемических мероприятий вводится дезинсекция.

Однако условия жизни населения и работы медицинского персонала в царской России были таковы, что добиться сколько-нибудь значительного снижения эпидемической заболеваемости врачи не могли. В своей работе они наталкивались на непреодолимые препятствия: не хватало инфекционных больниц, медикаментов, медицинского персонала. Губернские и уездные комитеты общественного здравия, обязанные возглавлять борьбу с эпидемиями, носили чисто бюрократический характер и не имели в своем распоряжении ни санитарно-исполнителыюго органа, ни денежных средств.

Население часто избегало обращаться за медицинской помощью, скрывая инфекционных больных.

В силу этих обстоятельств и несмотря на достаточно высокий уровень развития отечественной медицинской науки в борьбе с сыпным тифом, Россия в этой борьбе значительно отставала от передовых капиталистических стран.

Необходимо, однако, заметить, что русские ученые вложили свои исключительно ценные достижения в теорию и практику борьбы с паразитарными тифами. Достаточно указать, кроме упомянутых уже наблюдений Я. И. Говорова, И. А. Прибиля, С. П. Боткина с его многочисленными учениками и героических опытов Г Н. Минха и О. О. Мочутковского, па длительные и систематические исследования Н. Ф. Гамалеи, доказавшего значение борьбы со вшами как основного мероприятия против сыпного и возвратного тифов. Он же впервые ввел в нашу литературу и термин «дезинсекция» (см. подробнее: А. И. Метелкин. Русское первенство в установлении роли насекомых — распространителей инфекции, Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии, 1953, № 2. стр. 79–87)

Глава XXIV

ГРИПП

Грипп относится к немногим болезням, за которым еще в XVIII веке признавали способность к эпидемическому («повальному») распространению.

В знаменитом «Трактате о повально-заразительной болезни холере», составленном медицинским советом при Центральной комиссии по борьбе с этой болезнью в 1831 г., грипп наравне с чумой и холерой был включен в разряд болезней, требующих «... особое внимание правительства и врачей» ...так как они «...могут распространяться не только по целым каким-либо странам, по даже и по всему миру». [Трактат о повально-заразительной болезни холере. СПБ, 1831, стр. III–VII.]

Типичная картина болезни и широкое эпидемическое распространение ее помогали врачам легко ставить диагноз, и составленные ими описания не позволяют сомневаться в истинном характере наблюдавшихся эпидемий.

В этом отношении нужно согласиться с проф. Экком, который еще в 1847 г. писал: «Грипп — одна из самых замечательных эпидемических болезней. Если ее сравнить с другими инфекционными болезнями, то в их числе не найдем ни одной, которая в продолжение четырех или пяти сот лет возвращалась так часто, каждый раз проходила по такому пространству и постоянно выражалась, за немногим исключением, одним и тем же характером...» [В. Экк. Записки по части врачебных наук. 1847, кн. II, стр. 135.]

В самом деле, просматривая описания эпидемий гриппа за последние 200–300 лет, можно отметить редкое единство его клинических и эпидемиологических проявлений, и, несмотря на то, что болезнь описывалась многими авторами под различными, часто причудливыми названиями, ее легко узнать далее в работах врачей XVII–XVIII веков.

К началу XIX века в медицинской науке установились довольно прочные представления о гриппе как совершенно самостоятельной болезни.

Правда, в духе представлений своего времени отдельные авторы допускали переход гриппа в нервную или тифозную горячку, но этому нельзя удивляться, так как и для чумы в то время допускали переход в тяжелую «горячку с пятнами».

В русской медицинской литературе XIX века грипп обычно упоминался под именем «инфлюэнца», реже «повальный катар» и еще реже под современным названием.

В то же время, сравнивая описания, сделанные отечественными врачами, с данными о распространении гриппа в Западной Европе, а также с официальными донесениями об эпидемиях, бывших на территории России в первой половине XIX века, нужно сказать, что эти описания весьма отрывочны. Как правило, в них шла речь только о тяжелых эпидемиях, сопровождавшихся большой смертностью и почти поголовной заболеваемостью, причем авторы устремляли особое внимание на клинические проявления болезни, изощряясь в выделении всевозможных форм и описаний редких, казуистических случаев.

Такое обстоятельство может быть объяснено только тем, что грипп был уже в то время широко распространенной болезнью и, по мнению ученых, заслуживал описания только в случаях, когда его эпидемии принимали особенно грозный характер. Небольшие же эпидемические вспышки или спорадические заболевания были явлением обычным и не привлекали внимания врачей. Так, например, по отчету Медицинского департамента за 1886 г., в России было зарегистрировано 52 570 больных гриппом, из которых умерло 512, количество заболевших составляло 4,9 на 10000 населения. Тем не менее, в периодической медицинской литературе этих лет нет никаких указаний на эпидемии гриппа.

В XIX веке описано несколько гриппозных пандемий. Но кроме периодов, когда болезнь поражала население многих стран и целых континентов, сохранились также указания и на ряд отдельных эпидемий в России в межпандемические периоды.

К первым из них относится эпидемия, поразившая население северо-восточной Европы в 1799–1803 гг. Эпидемия началась в Сибири и оттуда осенью 1799 г. проникла в Европейскую Россию. В октябре 1799 г. грипп свирепствовал в Москве, в ноябре—в Вологде, в декабре —в Петербурге, Кронштадте, Выборге, в конце декабря появился в Риге, а затем в Курляндии. В феврале 1800 г. эпидемия описана в Вильно, а в конце февраля — в Варшаве. Есть также указания о распространении гриппа на север до Архангельска и на юг по Украине, Волыни, Подолью и Галиции.

Сохранилось обстоятельное описание этой эпидемии в Риге. Первые больные появились между 15 и 20 декабря. Затем количество больных стало быстро нарастать и, достигнув максимума в середине января 1800 г., к концу месяца заболевания прекратились. Всего в городе, имевшем тогда около 30 000 населения, переболело 7000 человек. Тяжелые случаи с преимущественным поражением нервной системы встречались редко, не чаще чем 1 на 60.

Из Риги болезнь проникла в Митаву. Здесь эпидемия продолжалась 3 недели и переболело более трети населения.

В Варшаве заболевания гриппом начались 24 февраля 1800 г., эпидемия длилась до середины марта. Переболело более 10 000, причем ежедневно умирало 20–30 человек.

В 1805 г. эпидемию «febris catarrhalis» наблюдал в Вильно И. Франк. Она началась в конце сентября и продолжалась всю зиму, а с наступлением тепла и сухой погоды прекратилась. Господствующими были «катаральная» и «гастрическая» формы, «которые зимой часто переходили в тиф» (!). Случаи смерти были редки.

В 1827 г. грипп появился в Сибири. В Омске первые заболевания были обнаружены в январе, причем больных было «...в таком множестве, что немногие при самых строгих диетических мерах избегали того или другого вида катара...»

В это же время больные «катарами» появились в Бухтарминской крепости, в Усть-Каменогорске, Кузнецке, Бийске, Семипалатинске, Таре и Тобольске, а затем и в Пермской губернии. Отмечалось, что «болезнь сия простиралась и на пограничную Киргизскую степь, где многие киргизы не только страдали оною, но и предоставленные произволу случая помирали» [Воскресенский. Военно-медицинский журнал, 1827, ч. IX, № 3.]

По другому автору, грипп появился в Сибири еще в 1826 г. «...В последние дни января, при продолжительном юго-восточном ветре, вдруг столько людей поражено было одною и тою же болезнью, что по донесениям врачей почти половина жителей города оною страдала. Впрочем, болезнь не сопровождалась опасными припадками, скоро совершала свое течение, и, несмотря на столь большое число больных, ни один из них не умер...» [Реман. Военно-медицинский журнал, 1826, ч. VIII.]

Распространение гриппа не ограничилось Сибирью и Уралом. По крайней мере в «наставлении», место и год издания которого не указаны, но, очевидно, изданном в 1828 г. отмечено: «В прошедшем 1827 году в некоторых северо-восточных губерниях свирепствовала болезнь, известная под названием influenza (la grippe), и в нынешнем году появились в некоторых местах катары...» Далее сообщается, что болезнь эта появилась «при северо-восточных ветрах, дувших из Восточной Сибири, от границы китайской и гор монгольских. Затем распространилась быстро н а запад, через все области Российские и земли европейские... Почти все опою пораженные счастливо излечиваются, посредством приличного, не затруднительного содержания себя». Характерной эпидемиологической особенностью болезни, по мнению авторов наставления, является внезапность ее появления и быстрота распространения: «От других эпидемических болезней отличается она преимущественно тем, что совершенно неожиданно, внезапно, в один и тот же день, в один и тот же час почти постигает значительную часть народонаселения в городе, в деревне или в целой области» [Наставление, как содержать себя во время повального катара, известного под названием influenza (без указания места и года издания).]

Основными клиническими симптомами признавались: «более или менее легкая лихорадка с переменным ощущением озноба и жара», сильный насморк, «грудь обременена сухим кашлем», «краснеют глаза, как в кори». Причиной болезни считалось «образующееся в воздухе заразительное начало». В качестве наилучших предохранительных средств рекомендовалось соблюдение в помещениях чистоты и умеренной температуры, а также требовалось «по возможности избегать или уменьшать влияние холодного и сухого или холодного и сырого воздуха на все тело, преимущественно же на грудь», для этого нужно «сверх обыкновенного приличного одеяния» носить на груди фланель или кусок шерстяной материи, или же потогонный пластырь.

Лечение сводилось к назначению потогонных средств. Но «старание произвести насильственным образом перелом болезни... не может принести никакой пользы. А отнюдь не должно думать, чтобы можно было сократить усиленным возбуждением испарины. Она должна быть произведена исподволь, по ходу болезни и при употреблении слегка действующих средств».

В 30-х годах разразилась одна из наиболее грозных пандемий гриппа XIX века. Волны эпидемий прокатились по странам обоих полушарий, и не было почти уголка, где бы не побывал грипп во время этой пандемии. Эпидемия началась в 1829–1830 гг. в Китае, в сентябре 1830 г. распространилась на Филиппинские острова, а в ноябре обнаружилась в России.

В конце 1830 г. грипп появился в Москве, в январе 1831 г. — в Петербурге, в фаврале — в Дерпте, в марте — в Варшаве, а в апреле — мае началось шествие болезни по странам Западной Европы. Эпидемии отличались бурным течением, но, в короткий срок достигнув своего максимального развития, они также быстро и прекращались.

Болезнь почти поголовно поражала население целых областей и государств. В Кенигсберге заболела треть жителей, в Париже — две трети, в Берлине — 50 000.

В 1833 г. по России прокатилась вторая волна гриппозных эпидемий. Появившись в декабре — январе в Якутске, грипп быстро распространился по всей Сибири, а затем и по Европейской России. Эпидемии гриппа в этом году описаны в Петербурге, Москве, Казани, Перми, Ревеле, Риге, Одессе, Охотске. Однако распространение гриппа не ограничилось только этими городами. Появившись в каком-либо населенном пункте, болезнь быстро укладывала в постель большую часть его населения. В Петербурге переболело около 100 000 человек. В Риге грипп в одну неделю поразил половину жителей, так что пришлось закрыть все школы и присутственные места. В Охотске не осталось никого, кто бы не перенес болезнь.

Описавшие эту эпидемию врачи, отмечали три формы болезни: чисто катаральную, катарально-ревматическую и катарально-гастрическую.

Главными симптомами были: «кашель, насморк, охриплость, краснота и болезненность в глазах». Однако наблюдались также заболевания с поражением центральной нервной системы, бредом, сильным возбуждением, бессонницей. Эти больные нередко погибали.

Блосфельд наблюдал у своих больных различные сыпи.

Особенно тяжело болезнь протекала у людей ослабленных и страдающих туберкулезом легких. Из осложнений часто упоминалась пневмония.

Эпидемии гриппа наблюдались и в 1834 г. Так, Н. Варадинов, перечисляя эпидемии этого года, отмечал: «Катаральные припадки переходили иногда в настоящую инфлюэнцу... В Подольской, Архангельской и Костромской губерниях они приняли такой заразительный характер, что для удержания их были туда командированы медицинские чиновники...» [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. Ill, кн. 2, СПБ. 1858, стр. 648.]

Следующая пандемия гриппа описана в 1836–1837 гг. На этот раз распространение гриппа ограничилось только восточным полушарием. Эпидемия началась в Австралии, в ноябре грипп появился в Южной Африке, Больших Зондских островах (Ява) и Индии, в декабре — в Западной Европе: Англии, Дании, Швеции, Северной Германии, России. Эпидемии в этом году были описаны в Петербурге и в губерниях Тамбовской, Курской, Таврической, Енисейской, Лифляндской.

В Петербурге болезнь протекала очень легко, так что «ее едва можно было назвать болезнью...» [Труды Общества русских врачей. СПБ, 1837.]

В Тамбовской губернии эпидемия прекратилась с наступлением теплой погоды, а в Курской отдельные эпидемические вспышки продолжались еще в течение 2 лет. В Таврической губернии эпидемия началась в середине декабря, продолжалась до наступления теплой погоды и носила злокачественный характер: тяжелые катаральные явления, отиты, продолжительные лихорадки, сыпи [Дегаев. Друг здравия, 1837, стр. 106.] В 1839 г. описана тяжелая эпидемия гриппа и Охотском порту. Начавшись еще в декабре 1838 г., она достигла максимума в феврале 1839 г.; болезнь протекала тяжело. [Криницкий. Труды Общества русских врачей. СПБ, 1843, стр. 205]

В течение 40-х годов во многих странах отмечены отдельные изолированные эпидемии гриппа: в 1841 г. — в Германии, Венгрии и Ирландии, в 1842 г. — в Бенгалии, Англии, Франции, Египте, в 1843 г. —снова в Англии, Германии, Франции, Исландии, Северной Америке, в 1844 г. — в Германии, Франции, России.

Однако все это было лишь прелюдией к пандемии 1847–1848 гг., охватившей почти все восточное полушарие, Европу и Африку. В России грипп двигался с востока на запад и быстро распространился по всей стране. В феврале болезнь появилась в Казани, затем в Ярославле, в марте — в Москве и почти одновременно в Петербурге, в Ревеле и Полтавской губернии, в апреле — в Вильно.

В 1847 г. эпидемии гриппа были в Архангельской, Виленской, Владимирской, Волынской, Вятской, Гродненской, Казанской, Ковенской, Курляндскон, Лифляпдской, Могилевской, Московской, Олонецкой, Орловской, Пензенской, Пермской, Подольской, Петербургской, Ярославской. Вологодской, Тверской, Эстляндской губерниях. [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел. Ч. 111, кн. 3, СПб, 1858, стр. 392–393.]

В Казани эпидемиям предшествовали отдельные заболевания, в феврале грипп распространился по всему городу, и не было ни одного дома без больных. В Ярославле первые заболевания обнаружены в конце февраля, а уже через несколько дней эпидемией был поражен весь город, переболела большая часть жителей.

Огромная эпидемия описана в Петербурге: переболело две трети, а по другим данным, даже три четверти населения города. Течение болезни было легким, но наблюдались рецидивы, как правило, протекавшие очень тяжело. Кроме «катаральной» описаны также воспалительная, нервная, нервно-тифозная и гастритические формы [В. Экк. Записки по части врачебных наук. 1847, кн. II, стр. 135.]

В 1855–1858 гг. по многим странам земного шара прокатилась новая волна гриппозных эпидемий: в 1855 г. эпидемии описаны в Бельгии, Голландии, Германии, Италии, Исландии, Бразилии; в 1857–1858 гг. они наблюдались почти во всех странах Западной Европы, Америки, Азии. В России в 1855 г. эпидемии описаны в Ново-Архангельском порту и Петербурге.

В 1856 г. описана эпидемия гриппа в Забайкалье. [А Н. Кашин. Московская медицинская газета, 1863, № 38.] Она началась в ноябре—декабре 1856 г., болезнь быстро распространилась по всему краю, и не было ни одного дома или семьи, где не болело бы 2–3 человека.

В январе 1857 г. грипп появился в Самаре, в ноябре — в Петербурге и Курляндии. В Петербурге грипп протекал тяжело, с большой смертностью, обусловленной главным образом наступавшим после болезни воспалением легких. Из осложнений наблюдались также паротит, дифтерия глотки, гангрена всех конечностей (!).

В 1858 г. снова эпидемия в Иркутске, протекавшая бурно; заболевания нередко сопровождались осложнениями, особенно тяжело болезнь переносили буряты. [Н. Кашин. Катар или грипп, повально распространившийся в г. Иркутске в течение последней четверти 1858 года. Московская медицинская газета, 1864, N° 31.] С начала 60-х годов грипп снова приобрел пандемическое распространение.

В 1860 г. эпидемии гриппа зарегистрированы в Австралии, в 1861 г. — в Северной Америке (Филадельфия), в 1862 г. — на Бермудских островах, в Голландии, Южной Африке и Исландии, в 1863–1864 гг. —в Калифорнии, Франции и Швейцарии, в 1866–1867 гг. Англии, Франции, Германии, Бельгии, в 1868 г. — в Константинополе. Однако сведения о распространении гриппа в России в эти годы весьма скудны. Возможно, что грозные холерные эпидемии, охватившие в то время почти всю территорию России, полностью заняли внимание русских врачей, и эпидемии гриппа оставались неописанными. По крайней мере в медицинской литературе того времени есть указания только об одной эпидемии в Петербурге в 1862 г. Она началась в конце января и быстро распространилась по городу, но течение болезни было легким. Следующее описание относится к эпидемии 1870 г. в Царскосельском уезде. Грипп появился во второй половине января и продолжался в течение месяца без случаев смерти [Ф. Куприянов. Грипп в Царскосельском уезде. Эпидемиологический листок, 1870, № 2.] После этого до 1886 г. сведений об эпидемиях гриппа в России снова нет. Болезнь, очевидно, ограничивалась небольшими изолированными и легко протекавшими вспышками.

В 1886 г. появилось сообщение об эпидемии гриппа в Архангельске [Протоколы и труды Общества архангельских врачей за 1886 г.в. I, стр. 59.]

Следующая крупная пандемия гриппа разразилась в 1889–1890 гг. (табл. 18). Волна эпидемий, начавшись в Канаде, прокатилась по всем странам Азии, Европы, Африки, захватила Австралию и Америку.

Однако точно решить, где началась эпидемия гриппа в России в 1889 г. не представляется возможным. Специально исследовавшие этот вопрос авторы отчета о гриппозной пандемии в русской армии в 1889–1890 гг. указывали: «До сих пор почти все были основания на возможно строго проверенном фактическом материале, который с ясностью указал па киргизские степи, как начало эпидемий гриппа 1889–1890 годов. К сожалению, при решении вопроса о том, откуда же взялся грипп в Киргизских степях, остается строить только гипотезы.. Из таковых, по-видимому, наиболее вероятной будет та, которая пытается связать последнюю гриппозную пандемию, с одной стороны, с эпидемией гриппа, бывшей в Бухаре с мая по август 1889 г... а с другой, — переносят центр тяжести в вопросе о происхождении гриппа в Китай» [Отчет о гриппозной пандемии в русской армии в 1889–1890 годах. Приложение к Военно-медицинскому журналу за 1891 г. стр. 293.]

В октябре грипп распространился по Западной Сибири, поразив почти все населенные пункты, лежащие в бассейне рек Оби, Иртыша, Ишима и Тобола. В первых числах ноября болезнь добралась до Петербурга, где переболело около 650 000 человек, т. е. 3/4 всего населения города, а к концу ноября эпидемией была охвачена уже вся европейская часть России, за исключением крайнего севера — Архангельской губернии и крайнего юга — Закавказья. В это же время пораженной оказалась также Средняя Азия, а на востоке —Енисейская и Иркутская губернии. В декабре эпидемия продвинулась на севере в Архангельскую губернию, на востоке в Забайкальскую, а на юге в Карскую область. В январе 1890 г. эпидемия гриппа повсюду начинает стихать, за исключением Астраханской губернии, Ферганской и Забайкальской области, где она даже усилилась. В феврале, марте, апреле территория России стала постепенно освобождаться от гриппа, но в то же время болезнь медленно продвигалась на восток, захватив Якутию, а в мае — Приморскую область и о. Сахалин.

Из России грипп быстро распространился по Западной Европе. В декабре болезнь проникла в Африку, в январе 1890 г. она была в Америке, в феврале — в Индии, Китае, Японии, в апреле — в Австралии.

По приблизительным подсчетам во время пандемии 1889–1890 гг. переболело около 50% всего населения земного шара. Па некоторое время болезнь буквально парализовала всю жизнь больших городов, по клиническая картина гриппа мало чем отличалась от описанной в прошлые годы. Представляет интерес работа Янсона, разбиравшего вопрос о влиянии эпидемий гриппа на повышение общей смертности. Смертность в Петербурге в ноябре — декабре 1889 г. в связи с эпидемией гриппа значительно повысилась и достигла в ноябре 32,5% против 22,8% (средняя цифра в ноябре за десять предыдущих лет).

Увеличение смертности во время пандемии гриппа было особенно заметно для городов с более низкой, чем в Петербурге, общей смертностью. [Яксоп. Врач, 1890, № 9 и 10.] Так, в Лондоне коэффициент смертности во время эпидемии возрос с обычных 18–19 до 32,4, в Брюсселе — до 52,4 (обычно 18–19), в Париже — до 61,7 (обычно 20–22), в Амстердаме — до 62,1 (обычно 20), а в Брюне — даже до 78,2 (обычно 31).

В период пандемий 1889–1890 гг. у отечественных врачей накопился обширный материал эпидемиологических наблюдений, позволивших им сделать ряд важных выводов о природе и закономерностях распространения гриппозных эпидемии. Среди таких работ обращает на себя внимание исследование С. П. Верекундова, Е. И. Тарнавского и Д. М. Филиппова [Отчет о гриппозных эпидемиях в русской армии в 1889 и 1890 гг., СПБ, 1891.] и монография А. X. Кузнецова и Ф. Л. Германа. [А. X. Кузнецов и Ф. Л. Герман. Influenza. Историко-клиническая монография. Харьков, 1890.]

Этими авторами было показано, что эпидемии гриппа начинаются обычно с единичных заболеваний, перерастающих затем в эпидемии, и что для распространения гриппа не столь важно расстояние между двумя географическими пунктами, сколько оживленность сношений между ними (в отдельных случаях удалось проследить движение эпидемии вдоль дорог). Выявленные закономерности позволили говорить о контактной передаче болезни и отвергнуть теории влияния космических и теллургических моментов. Было также показано, что грипп оставляет после себя иммунитет, который сохраняется до полутора лет.

Эти выводы имели огромное принципиальное значение, так как вскрывали одну из коренных причин возникновения гриппозных эпидемий — ослабление иммунитета у населения.

«Несомненно, что инфлюэнца оставляет после себя иммунитет, — писал известный клиницист М. И. Афанасьев, — но очевидно, что вызванная заболеванием инфлюэнцией невосприимчивость является только временной. Когда же приобретенный таким образом иммунитет с течением времени ослабеет или исчезнет, тогда заболевания инфлюэнцией, которые обыкновенно и не прекращались вовсе, учащаются и дело может дойти до развития новой эпидемии...» [М. И. Афанасьев и П. В. Вакс. Инфлюэнца. СПБ, 1904, стр. 48–49.]

Этим же автором в 1891 г., т. е. на год раньше Пфейффера, выделен из мокроты больных гриппом микроорганизм, часто неправильно называемый палочкой Пфейффера и долго считавшийся возбудителем гриппа [И. С. Грязнов. Советское здравоохранение. 1949, №5]

После пандемии 1889–1890 гг. до конца XIX века эпидемии гриппа па территории России не описано, но случаи болезни регистрировались в стране постоянно. Так, даже по официальным и, следовательно, неполным данным, в Европейской России зарегистрировано следующее число заболеваний гриппом: 1896 г. —  825686, 1897 г. — 765914, 1898 г — 971823, 1899 г.— 970 854, 1900 г. — 1 329 788.

Бесспорно, что эти данные весьма приблизительны и что под диагнозом фигурировали иногда совершенно иные заболевания. Тем не менее, они свидетельствуют о широком распространении болезни в странен в межэпидемический период. В первые десятилетия XX столетия грипп занимал в России второе место (после малярии) по степени распространения среди всех инфекционных болезней. Правда, нужно оговориться, что под диагнозом «грипп» тогда, очевидно, часто проходили и всевозможные простудные заболевания, сопровождающиеся повышением температуры и катаральными явлениями со стороны верхних дыхательных путей.

Однако, анализируя официальные данные о заболеваемости гриппом в России с 1900 по 1911 г., можно заметить значительное увеличение количества зарегистрированных заболеваний в 1908–1910 гг., что не может быть объяснено только увеличением количества простудных заболеваний. Так, в 1905 г в России зарегистрировано 1 626 510 больных гриппом или 112,5 на 10 000 населения, а в 1908 г. этот коэффициент уже равнялся 200,5, в 1909 г. — 193,9, в 1910 г.— 200,0. Можно предполагать, что это увеличение количества больных было обусловлено эпидемией вирусного гриппа.

Глава XXV

ПРОКАЗА

Сведения о распространении проказы в России в первой половине XIX века очень скудны. Даже в районах, где болезнь издавна встречалась, — в Прибалтике, в бассейне Дона и низовьях Волги, на Северном Кавказе — она редко привлекала к себе внимание врачей, и только по отрывочным данным, собранным более поздними исследователями, можно судить о распространении болезни в то время.

Наиболее полные данные сохранились о землях донских казаков, где, как уже говорилось выше, проказа встречалась в XVIII веке. Ее называли «крымской болезнью» или просто «крымкой».

Плахов, изучавший проказу на Дону, привел рапорт, датированный 1795 г. [Г. Плахов. О бугорчатой проказе Войска Донского, именуемой на Дону проказою, «крымской болезнью и крымской проказою». М., 1841.]

В этом рапорте сообщалось, что «...войсковой Васильевский дом вследствие увеличения в нем больных, одержимых крымской болезнью, сделался тесен, и от давнего построения пришел в ветхость, разрешили бы выстроить новый, более просторный дом, с разделением его на два отделения: мужское и женское».

Г. Н. Минх по этому поводу справедливо заметил, что для того, чтобы здание пришло в ветхость, требуется не менее 50 лет. Следовательно, проказа существовала на Дону еще раньше и была настолько распространенной, что даже заставила войсковую администрацию принимать некоторые меры против ее распространения.

В работе, выполненной в 30-х годах XIX века, среди болезней жителей донских станиц указана и проказа: «Лютейшая из них есть так называемая здесь крымская болезнь. Медицинский совет признал ее одинакового свойства с известной в древности проказою (lepra); но здешние медики, по собственным наблюдениям, находят в ней наследственную или запущенную любострастную болезнь, соединенную со скорбутом, другой же вид ее без признаков скорбута. К счастью, она весьма редка и доселе являлась только на простом и нечисто живущем народе, в местах сырых и болотистых» [В. Д. Сухорукое. Статистическое описание земли Донских казаков, составленное в 1822–1832 гг. Цит. по Г. Е. Гуревич. К истории проказы в России. Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии, 1949, № 10.]

В положении об управлении Донского войска 1835 г. был специальный раздел под названием: «Больница для одержимых проказою». В нем, между прочим, указывалось, что больница эта учреждена не только для того, чтобы «...доставлять сим несчастным возможное облегчение, но чтобы других от того предохранить по причине скорой прилипчивости оной болезни, даже через одно прикосновение больного к здоровому человеку».

Заболевшие проказой подлежали немедленной изоляции «без малейшего промедления», а за укрывательство их назначался значительный для того времени штраф в 5 рублей. [Г. Е. Гуревич. Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии, 1949, № 10.]

В 1849 г. расположение больницы для больных проказой около Старо-Черкасской станицы было признано неудобным и ее перевели под Аксайскую станицу, присвоив ей название «Кутейниковой». Судя по отчетам Донского приказа общественного призрения, в середине XIX века максимальное число больных в больнице составляло 23 человека в год.

Возможно, что с распространением проказы на Дону связано появление ее и в Астраханской и Оренбургской губерниях. В Астраханской губернии проказу называли «крымской болезнью», а в Оренбургской — «черной немочью», но, по данным Палласа, это была одна и та же болезнь.

В 20–30-х годах XIX века болезнь встречалась уже во многих казачьих станицах Астраханского войска. Население сознавало опасность заражения проказой и принимало некоторые меры по изоляции больных.

В этом отношении интересен приведенный Минхом документ, датированный 1827 г., с просьбой поместить в больницу Приказа общественного призрения заболевших проказой жен двух казаков, «ибо они могут заразить не только семью, но и других».  [Г. Н. Минх. Доклад на III съезде русских врачей в память Н. И. Пирогова, СПБ. 1889]. Однако, рассмотрев присланный рапорт, астраханская Врачебная управа отказала признать целесообразность изоляции заболевших. В своем весьма пространном ответе она, между прочим, писала, что в Астраханской губернии, как и в самой Астрахани, можно отыскать «...значительное количество людей, одержимых проказой», но так как таких больных очень много и для них нужна была бы большая больница, каковой в Астрахани не имеется, то «таковых больных с лучшею удобностью оставить можно на попечение родственников, если оные не откажутся оных держать у себя, и сие удобство потому более, что оная болезнь не прилипчивая...» «Однако же, — оговаривалась управа далее, — для успокоения народного предубеждения она находит нужным, чтобы оные больные, кои по самой наружности своей производят отвращение, были отделены от сообщения со здоровыми».

Затем последовала длительная переписка, из которой следует, что администрация казачьего войска не соглашалась с врачебной управой и добивалась изоляции больных, так как без этого «...сия пагубная болезнь может распространяться более и более». Но управа упорствовала. Было исписано много бумаги и приведено много красноречивых доводов, но они не смогли повлиять на укоренившиеся у казаков убеждения в заразительности болезни и, не получив просимого разрешения на помещение заболевших в больницу, они устроили в 1827 г. отдельные помещения для больных проказой.

В 1850 г подобный же дом был устроен для 4 больных проказой около Ветлянской станицы [А. Б. 3евекс. Об отношении проказы к сифилису. М., 1867.]

Интересные сведения сохранились также о существовании проказы на Северном Кавказе. Исследуя распространение проказы в Терской области, Г Н. Минх отметил, что болезнь проявилась там главным образом среди пришлого населения, у коренных же жителей она почти отсутствовала. «Я не хочу сказать, — указывал этот известный исследователь,— чтобы между последними не попадались отдельные случаи заболеваний, хотя я таковых не видал. Указывая на это отсутствие, я имел в виду то, что ни в литературе, ни путем личных справок, я не мог найти даже отдельных указаний на существование у туземцев гнезд проказы, которые могли бы дать повод заподозрить ее давность и, следовательно, дать право искать в туземном населении источник развития проказы в наших станицах» [Г. Н. Минх. История проказы в Терской области. Киев, 1894.]

Предполагают, что проказа в Терской области появилась с момента заселения Моздокской линии. По крайней мере еще в 1771–1773 гг. Гюльденштадт, описывая горячие ключи между Тереком и Сунджею, упомянул, что он наблюдал результаты лечения их водами 40 больных разными болезнями, в том числе и одного, страдающего проказой. Так же как и в других местах, жители сами принимали некоторые меры по изоляции больных. Для больного проказой где-нибудь в лесу строили домик, пищу приносили родственники, но, боясь заразы, клали ее в некотором отдалении от жилища больного. В 40-х годах на проказу обратил внимание штаб-лекарь Чистяков. Он донес старшему доктору войск Кавказской линии, а тот просил в 1844 г. командующего войсками отправить 7 больных проказой на Старо-Юртские минеральные воды и организовать для них отдельный госпиталь. Просьба, очевидно, была удовлетворена, так как при полковом лазарете близ станицы Наур в 1850 г. была открыта лечебница на 15 человек. Средств на Наурскую лечебницу отпускалось мало, и больные, чтобы прокормиться, вынуждены были собирать милостыню. Поэтому больные шли в больницу весьма неохотно: в 1862 г. поступило 2 больных, а в 1863 г. — всего один, хотя в станицах больных проказой было значительно больше. Тем не менее Г Н. Минх считал эту лечебницу все-таки положительным явлением и указывал: «...чтобы сделать оценку условий жизни больных в лечебнице более справедливо, нужно вспомнить о прежде существовавших приютах, одиночно стоявших в лесу или скитах в виде землянок, сравниваемых с свиными хлевами» [Г. Н. Минх. История проказы в Терской области. Киев, 1894.] В 1827 г в Медицинский департамент Министерства внутренних дел поступило первое донесение о случаях проказы в Якутской области [Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел Ч. III, кн. 2, СПБ, 1858, стр. 225.] Заведовавший Вилюйской больницей врач сообщал, что там находятся 11 больных какой-то болезнью, весьма сходной с проказой. В 1832 г. этих больных обследовал другой врач и тоже нашел, что эта накожная болезнь похожа на проказу. В 1836 г. инспектор Врачебной управы видел в Вилюйской больнице 10 больных проказой.

В 1835 г. Якутский губернатор доносил в Иркутск, что дом, в котором размещена Вилюйская больница для больных проказой, пришел в ветхость и совершенно не пригоден для размещения в нем больных. Началась длительная бюрократическая переписка, в результате которой в 1840 г. были составлены план и смета для постройки новой больницы.

Для принятия решения потребовалось 20 лет. Только в 1864 и 1865 гг. были построены 4 больницы — в Олекамске, Верхоянске и Вилюйске.

Больше сведений о распространении проказы в первой половине XIX века в России нет. Но это едва ли может свидетельствовать о ее отсутствии, скорее всего ее часто смешивали с другими болезнями, в том числе с сифилисом.

В медицинской литературе XIX века наблюдается интересный метаморфоз во взглядах на заразительность проказы.

Как известно, в cредние века, когда проказа приняла повальное распространение в Европе, никто и не сомневался в ее заразительности. Был издан ряд строгих законов, по которым больные проказой изгонялись из общества и считались по существу умершими. Закон запрещал им входить в церковь, посещать базары, площади и вообще места, где собирается народ, мыть руки в родниках и ручьях. Они не смели прикасаться к вещам, которые хотели купить, а указывали на них палкой и при разговоре должны были вставать против ветра и говорить не иначе как закрыв рот плащом.

Уже в V–VII веках во многих западноевропейских странах появились лепрозории, куда помещали больных проказой. Выходить из лепрозория больной мог только с особого разрешения, получая при этом специальную одежду. Во Франции это была особого фасона шляпа и серый плащ, с левой стороны которого нашивалось подобие гусиной лапки из красного сукна (символ мутиляции конечности), в руки же давалась трещотка и колокольчик, которыми больной оповещал о своем приближении.

В результате строгой изоляции больных проказа стала постепенно исчезать, а лепрозории закрываться. В XVIII и начале XIX века о проказе уже почти ничего не было слышно. По крайней мере в середине XIX века, для того чтобы познакомиться с проказой, Гебра и Вирхов ездили в Норвегию, где в это время были уже выявлены большие очаги болезни.

Вместе с исчезновением болезни постепенно стирался и накопленный веками опыт борьбы с ней. Более того, среди врачей стал упорно дискутироваться вопрос, заразительна ли проказа. Нужно сказать, что над этим вопросом ломали голову только представители научной медицины, народ же тех стран, где проказа гнездилась, давно не сомневался в ее заразительности и принимал меры по изоляции больных. Однако большинство представителей официальной медицины считали это совершенно излишним. Под влиянием таких взглядов стали закрываться больницы для больных проказой на Дону и в Терской области. В 1864 г. инспектор Врачебной управы Донской области, ссылаясь на медицинские авторитеты, а также на свои личные наблюдения и мнение 14 врачей, служивших в военных госпиталях области, ходатайствовал о закрытии Кутейниковской больницы (см. выше), и больница для больных проказой на Дону была закрыта. Вскоре после этого той же участи подверглась и Наурская лечебница в Терской области. Инициатором ее закрытия был лекарь Козловский, командированный в Терскую область для «исследования проказы».

В результате этой поездки появилось довольно обстоятельное сочинение, в котором автор утверждал, что проказа не заразительна, а передастся по наследству. В доказательство незаразительности болезни Козловский приводил примеры, когда супружеское сожительство с больным проказой не вызывает заражения, а также ссылался на отсутствие заражения прислуги в течение 15-летнего существования Наурской лечебницы и, наконец, указывал на то обстоятельство, что сам автор не заразился, хотя осматривал больных и вскрывал трупы умерших. Правда, Козловский высказывает предположение, что, может быть, проказа может передаваться, как сифилис, при оспопрививании и с молоком матери, но эти предположения, по его мнению, могут быть приняты только с большой осторожностью. Автор полагал, что главной мерой против проказы является запрещение браков больных проказой со здоровыми. Он считал, что больница в Терской области не нужна.

Результатом такой точки зрения, очевидно, вполне разделявшейся высшим медицинским начальством, было закрытие Наурской лечебницы в 1872 г. Больные были распущены по домам, а борьба с проказой всецело предоставлена самому населению. Что же касается больниц для больных проказой в Якутии, то при существовавших тогда порядках в медицинском управлении они довольно быстро пришли в полное запустение.

Расправившись таким образом с учреждениями для лечения больных проказой, медицинская администрация в России в течение нескольких десятилетий пребывала в счастливой уверенности, что проказа в стране отсутствует.

Однако, когда во второй половине XIX века в мировой литературе стали в связи с работами Вирхова и его школы появляться сообщения о случаях проказы во многих частях земного шара, отечественные врачи все чаще начали вспоминать о ней. Интерес к проказе сильно подогревался горячими спорами по поводу ее заразительности. При решении этого вопроса исследователи делились на два лагеря: на контагионистов и антиконтагионистов.

Первый лагерь, весьма немногочисленный вначале, значительно вырос после того, как в 1872 г. Ганзен открыл возбудителя проказы. Это открытие быстро подтвердилось работами многих исследователей.

«Все исследователи находили палочку проказы, — указывал Д. Ф. Решетилло в своем обширном труде, [Д. Ф. Решетилло. Проказа. СПБ, 1904, стр. 116.] — и мудрено ее не найти, так как нет другой такой болезни, при которой было бы такое обилие палочек не только в кожных узлах, но и во всех органах тела, как отмечено при проказе».

Антиконтагионисты долго еще не сдавались, и окончательно вопрос был решен только в 1897 г. на Берлинской конференции, посвященной проказе.

Этот спор имел, несомненно, положительное значение, так как стимулировал изучение проказы.

В 70-х годах, после более чем двухсотлетнего перерыва, снова заговорили о проказе в Прибалтике. За первыми находками, сделанными Ваксмутом, Бергманом, Валем и Дегио, больные проказой стали обнаруживаться среди населения Прибалтийских губерний вначале десятками, а затем и сотнями. Достаточно сказать, что Галлат в 1877 г. нашел в Лифляндии и на о. Эзель 217 больных, в северной Курляндии — 46 и в одной части Эстляндии — 26, т. е. всего 289 больных проказой.

Бергман с 1870 по 1890 г. в Риге обнаружил 9 больных проказой, с 1880 по 1890 г.— 91, а в последующие 6 лет — уже 122. Очень много для изучения проказы и установления степени ее распространения в России делал выдающийся русский ученый, один из основоположников отечественной эпидемиологии Г. Н. Минх. [Минх Григорий Николаевич (1835–1896) — крупный патологоанатом, известный исследователь сибирской язвы, паразитарных тифов, чумы и в особенности проказы. В истории эпидемиологии известен также своим героическим опытом самозаражения с экспериментальной целью кровью от больного возвратным тифом (1874), чем неоспоримо доказал заразительность этого заболевания и при этом впервые высказал убеждение в возможности распространения его при посредстве кровососущих насекомых.] Он был крупнейшим знатоком проказы, изучавшим ее около 15 лет. С этой целью Минх посетил главные очаги болезни в стране: Астраханскую губернию, Область войска донского, Северный Кавказ, Туркестан. В результате этих экспедиционных исследований перед медицинскими кругами России открылась неожиданно безрадостная картина широкого распространения болезни. Были обнаружены очаги, где число больных превосходило количество их в наиболее крупных гнездах болезни в Норвегии.

В 1880 г. Минх обнаружил в Астраханской губернии ряд селений, в которых количество больных проказой составляло более 1% жителей, а общее количество больных в губернии равнялось, по его мнению, не менее 100 человек.

В 1883–1884 гг. Минх совершил большую поездку по Дону и Северному Кавказу. За короткий период пребывания на Дону им было обнаружено 56 больных, в Терской области осмотрено 50 больных, в Карачаевских аулах собраны данные о 89 больных, в Кубанской области зарегистрировано 17 больных. [Г. Н. Минх. Университетские известия. Киев, 1887.]

В 1888 г. О. В. Петерсон впервые сообщил о случаях проказы в Петербурге. Он собрал данные о 43 больных, диагностированных им в Петербурге за 16–17 лет. Наиболее подробно были обследованы 28 больных, при этом оказалось, что более 50% из них проживали в Петербургской губернии [О. В. Петерсен. Врач, 1888, № 37–39.]

Девяностые годы были периодом интенсивного изучения проказы в России. Кроме работ Минха, опубликованы исследования Горбацевича, Гринфельда, Дегио, Пантюкова и др.

В 1891 г. Пантюков напечатал первое сообщение о распространении проказы в Закавказье. Очаги проказы были обнаружены сначала по границе с Персией и Турцией в Ленкоранском, Даралагском, Нахичеванском и Карском округах, а затем и в Сванетии. Сваны считали ее несомненно заразительной и изгоняли заболевших из своих селений.

В 1901 г. Гупдадзе сообщил об очаге проказы в Эриванской губернии, где случаи болезни обнаружены в 28 аулах. В 1895–1898 гг. проведен ряд подробных исследовании о распространении проказы на юге России. Горбацевич обнаружил проказу в 17 селениях Уральского казачьего войска, а общее количество выявленных им больных составляло 40 человек. Гринфельд выявил 173 больных проказой на 380 000 человек населения обследованного им Ростовского округа Донской области, а Горшкевич обнаружил 46 больных в 6 городах Херсонской губернии.

В 90-х годах опубликованы также данные о распространении проказы в Туркестане Минхом, посетившим в 1894 г. этот край. Проказа в Туркестане была известна с незапамятных времен. Местные жители считали ее бесспорно заразительной и исключали больных из своей среды. Одним из главных признаков болезни считалось появление светлых

пятен на коже, но так как эти пятна являлись чаще признаком другого своеобразного заболевания кожи, известного под названием «песь» (vitiligo), больных проказой часто пугали с больными песью. Страх перед такими больными был даже больше, чем перед прокаженными, и их также удаляли из общества. Прокаженные и больные песью жили обособленными колониями в так называемых махаухонах, махау — проказа, хон — двор) [А. И. Метелкин. Песь-хона (селение прокаженных) в Бухаре. Гигиена и эпидемиология. 1928, № 2. стр. 66–69.]

Число больных песью, как правило, превосходило число прокаженных. Так, по данным Минха, осмотревшего ряд махаухонов Туркестанского края, больных песью было 184 человека, а больных проказой — 96. Естественно, что это только приблизительные цифры, ибо далеко не все больные попадали в махаухоны, а находившиеся там старались укрыться от осмотров.

Назаров так описывал махаухона: это участок земли, обнесенный глинобитным забором и застроенный убогими саклями. Обычно он помещался в удалении от населенных пунктов, но вблизи больших дорог. Основным источником существования больных были подаяния и пожертвования, но так как этого часто не хватало, то больные голодали и вынуждены были ходить по базарам, выпрашивая милостыню. Только один Ташкентский кишлак-махау в конце XIX века стал получать небольшую субсидию из средств Общества Красного Креста.

Что же касается общего количества больных проказой в Средней Азии, то его никто не знал. Неизвестно было даже общее количество махаухонов. [И. Назаров. Русский врач, 1903, стр. 685.]

Публикуются данные о случаях проказы в Сибири и в ряде центральных губерний России.

Накопившиеся в конце XIX века материалы позволили говорить о довольно широком распространении в стране проказы (табл. 19). В 1889 г. в докладе, прочитанном на 61-м съезде естествоиспытателей в Кельне, О. В. Петерсен [О. В. Петерсен. Еженедельная клиническая газета, 1889, стр.155] определил общее количество больных проказой в России в 817 человек, но при этом оговорился, что «...число прокаженных в России, как это доказывается всеми исследователями, гораздо значительнее». И действительно, уже в 1899 г. Петерсен на VII Пироговском съезде в Казани увеличил цифру до 1669. Как это видно из приводимой таблицы, случаи заболеваний были рассеяны по всей территории страны.

Однако эти данные, взятые из материалов Медицинского департамента, были далеко не полными. Так, по мнению Дегио, число больных проказой в Лифляндской губернии составляло не 520, а 823. Эта цифра все время увеличивалась и в 1900 г. составляла уже 862 учтенных больных (Эразмус). То же самое можно сказать и про Область Войска донского, где, по данным Гринфельда, было не 102, а 173 больных проказой, и про Херсонскую губернию, где было не 20, а 46 прокаженных (Гошкевич). Если же к этому добавить и 96 больных, осмотренных Мнихом в Туркестанском крае, то общий итог должен быть значительно увеличен. В отчете Медицинского департамента за 1895 и 1896 гг. количество больных проказой в России определено в 1200 человек [Вестник общественной гигиены, 1897, июль.]

Возможно, что прав М. П. Манассеин, писавший, что с большей степенью вероятности можно допустить действительное число прокаженных, если 1200 помножить на 8, т. е. 96003.

Оказавшись перед фактом довольно широкого распространения проказы, фактом, о котором даже не подозревали, медицинская общественность вынуждена была решать вопрос, что же делать, чтобы предупредить распространение болезни и как поступать с больными проказой.

Вопрос о заразительности проказы, так горячо и долго обсуждавшийся в мировой литературе, приобрел совершенно иное звучание, когда случаи проказы были обнаружены в центральных губерниях страны и даже в Петербурге. Более того, когда Петерсен опубликовал статью о случаях проказы в Петербурге (см. выше), она встревожила не только и даже не столько врачей, сколько самые широкие круги населения.

Призрак грозной болезни заставил забеспокоиться и правительство. Была создана комиссия под председательством градоначальника с участием врачей и городского головы Петербурга. Но комиссия после недолгих обсуждений пришла к выводу, что, так как, по мнению большинства «наиболее компетентных» по этому вопросу специалистов, заразительность проказы весьма сомнительна, то при настоящих условиях она не представляет никакой опасности для Петербурга и «...в принятии каких-либо особых мер для охранения населения столицы от заразы надобность не встречается».

Кто же были эти наиболее компетентные лица, отрицавшие в России заразительность проказы? Прежде всего А. Г Полотебнов — основоположник отечественной научной дерматологии, профессор Военно-медицинской академии (1838–1907). В своих работах «Заразительна ли проказа?» (1890), «Есть ли основания считать проказу заразительной?» (1892), в докладе на V съезде русских врачей в память Н. И. Пирогова Полотебнов утверждал, что проказа является наследственным заболеванием, развивающимся под влиянием неблагоприятных местных условий.

Полотебнов пользовался огромным авторитетом, и его мнение в значительной степени довлело над взглядами врачей. Поэтому сторонникам заразительности проказы в России пришлось затратить немало усилий для обоснования необходимости изоляции больных проказой.

Убежденным же сторонником заразительности проказы был Минх. Отвечая Полотебнову, он писал: «Ждать, как предлагает критик, с мерами отделения до того времени, пока не выяснится вопрос, увеличивается ли или уменьшается количество прокаженных у нас в России, или пока определится степень (?!) заразительности и условия передачи болезни, мы со своей стороны считаем актом непозволительным ни с научной, ни с гуманной стороны, так как признаем этот акт равносильным праву экспериментировать над сотнями семейств, в которых есть прокаженные, и над лицами, приходящими с ними в соприкосновение». Точка зрения Г. Н. Минха была поддержана также рядом других известных отечественных исследователей, долго изучавших проказу: К. К. Дегио, О. В. Петерсеном, Е. Валь.

В результате возникли общества по борьбе с проказой. Первые из них были организованы в 1891 г. в Лифляндии, а в 1893 г. — в Петербурге. Усилиями этих обществ созданы были лепрозории: в 1891 г. в Прибалтике (сперва в Риге, а затем в Мули, Напали, Кунде, Тарвасте, Эрвалене, Тальзене и Бауске), в декабре 1894 г — земский лепрозорий «Крутые Ручьи» в Петербургской губернии, где к началу 1901 г. содержалось уже 64 больных. В конце XIX века возникли также лепрозории в Астрахани, на Дону, в Кубанской области.

Однако по своим размерам эти учреждения далеко не могли вместить всех больных, и большинство из них оставались не изолированными, служа постоянным источником распространения болезни.

Эффективная борьба с проказой стала возможной только после установления советской власти, когда все лепрозории были взяты на государственный бюджет и превращены в хорошо оснащенные и оборудованные лечебные учреждения, был организован поименный карточный учет больных проказой и введена обязательная их изоляция.

В результате огромной организационной и научно-исследовательской работы, проделанной советскими врачами-лепрологами, стало возможно поставить уже вопрос и о полной ликвидации проказы в Советском Союзе.