Настоящая публикация составлена из двух частей. Это прошения жен декабристов к А. Х. Бенкендорфу, написанные в начале июня 1830 года, до отправления в Петровский завод, после известия о том, что в Петровском они не смогут жить в собственных домах семьями, а должны будут поселиться в тюремных камерах или, проживая вне каземата, видеться с мужьями дважды в неделю, как это было в Благодатске и в первые годы в Чите.
Вторая часть публикации — письма к родным, написанные в конце сентября-начале октября 1830 года, то есть почти сразу по прибытии в Петровский завод и описывающие обстановку и трудности, с которыми они столкнулись сразу по прибытии.
1
Письма жен декабристов А. Х. Бенкендорфу// А. Д. Марголис. Тюрьма и ссылка в императорской России: исследования и архивные находки, М., 1995. С. 86–92
№ 1
Е. И. Трубецкая — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Генерал
в течение почти пяти лет моим единственным желанием было делить заключение с моим мужем. Пока дело касалось одной меня, это было возможно. Но теперь у меня ребенок1, и я боюсь за него. Я не уверена, сможет ли он вынести сырой и нездоровый воздух темницы. Вынужденная взять его с собою в тюрьму, я, быть может, подвергаю его жизнь опасности: ведь там я буду лишена какой бы то ни было помощи, каких бы то ни было средств, чтобы ухаживать за ним в случае его болезни. Поскольку мне не на кого оставить ребенка, я должна буду жить вне тюрьмы. Но я боюсь, что последние силы меня покинут, если я смогу видеться с мужем лишь раз в три дня — этого мне не выдержать. Кроме того, внезапная болезнь, моя или ребенка, лишит меня даже этих коротких встреч с мужем, потому что, согласно предъявленному нам предписанию, в Петровском свидания будут дозволены только в тюрьме. Генерал, я все оставила, только чтобы не расставаться с мужем, я живу им одним. Ради Бога не отнимайте у меня возможность быть с ним. Умоляю Вас, постарайтесь добиться у Государя этой великой милости — разрешения видеться с мужем каждый день, как это было позволено нам в Чите. Я обратилась к Вам, генерал, в полной уверенности, что Вы не откажете сделать все от Вас зависящее, тобы уменьшить ужас моего положения. Я осмеливаюсь рассчитывать на Вашу снисходительность и прошу принять уверения в моем глубочайшем уважении.
Всецело преданная Вам
Катерина Трубецкая
1 Старшая дочь Трубецких Александра родилась 2 февраля 1830 г.
№ 2
А. И. Давыдова — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Господин генерал!
К Вам лишь одному я могу прибегнуть с тем, чтобы просить довести до Государя мольбу несчастной женщины. Однажды Вы уже соблаговолили принять на себя этот труд. Я знаю, что Ваше сердце сострадает чужому горю, и поэтому, исполненная надежды, я обращаюсь к Вам. Больная и ослабевшая, я сама кормлю своего младенца2. Доброте Его Величества и Вашему участию я обязана тем, что моему мужу позволено находиться со мной в течение дня и помогать мне ухаживать за ребенком. Но нас должны перевести в Петровский; что станет со мною и моим несчастным ребенком в крохотной комнате, без прислуги, без ухода, которого требует мое расстроенное здоровье? Вы — отец и супруг, и я уверена, что Вы не останетесь равнодушным к бедному невинному младенцу и его матери. Я умоляю Вас получить у нашего великого Государя разрешение на то, чтобы условия моего существования в Петровском остались такими же, как и в Чите. Я не могу не уповать на доброту и великодушие Его Императорского Величества. Он не отвергнет мольбы несчастной матери, женщины, лишенной какого бы то ни было покровительства в этом мире, которая будет благословлять его имя за подобное милосердие.
Благоволите извинить меня за то, что докучаю Нам своим несчастьем, и примите уверения в моем глубоком уважении и искреннем почтении. Всецело преданная Вам
А. Давыдова
2Давыдова пишет о своем сыне Василии, родившемся 20 июля 1829 г.
№ 3
Е. П. Нарышкина — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Сударь!
Гуманность Вашего характера так хорошо известна, что я осмеливаюсь обратиться к Вам в обстоятельствах, ставших поистине ужасными для меня. Мое здоровье полностью разрушено, и я стала совершенно беспомощной. Но так как моя жизнь не принадлежит мне, мой долг – принять меры для ее сохранения. Я предвижу, что не смогу дышать в сыром и лишенном воздуха помещении, которое нам назначено занять; я не знаю, как избежать того, что эта печаль прибавится к страданиям моего мужа при виде этого. Когда я последовала за своим мужем в Сибирь, у меня не было иного желания, кроме как находиться в тюрьме рядом с ним. И сегодня в моем сердце нет иного желания. Но мои силы так подорваны, что мне не обойтись без посторонней помощи. Я поставлена перед выбором: умереть в темнице — или же видеться с мужем всего лишь несколько часов в неделю. Последнее явится ударом, которого мне не перенести. Генерал! Соблаговолите хоть с каким-то сочувствием рассмотреть мое нынешнее положение и сообщить о нем Его Императорскому Величеству, который, быть может, снизойдет к моей смиреннейшей просьбе и проявит милосердие, разрешив мне продолжать встречаться с мужем в Петровском так же, как и в Чите. Это будет актом истинного великодушия со стороны Его Императорского Величества, воле которого я полностью доверяюсь, ибо подлинное горе, подобное моему, не может не вызвать желания его смягчить. Я надеюсь, генерал, что дерзость, с которой я докучаю Вам своей просьбою, не вызовет Вашего неудовольствия; я полагаюсь на Ваше доброе сердце, которое побудит Вас сделать все возможное, чтобы облегчить мое положение; я надеюсь, что Вы добьетесь для меня той милости, о которой и осмеливаюсь ходатайствовать сейчас. Позвольте мне еще pai напомнить Вам о том, что, если это не будет мне предоставлено, я решила всем рискнуть и поселиться в тюрьме вместе с мужем; тогда в будущем мне не в чем будет себя упрекнуть. Господь зачтет мне это, и да свершится Его святая воля. Соблаговолите, генерал, принять выражение совершеннейшего к Вам почтения.
Елизавета Нарышкина
№ 4
М. Н. Волконская — А. Х. Бенкендорфу
7 июня 1830 г., Читинский острог
Генерал!
Я беспокою Вас по настоятельной просьбе моих подруг, которые возлагают на Вас все свои надежды. Что касается меня, то, уверенная в вашей справедливости, я надеюсь, что Вы и без особой просьбы с моей стороны примите во мне участие и распространите на меня милость, о которой они ходатайствуют. Поэтому я воздерживаюсь, генерал, от повторения тех подробностей, которые уже изложены ими. Не скрою от Вас, что я сама не обольщаюсь надеждою воспользоваться этой милостью. Я в отчаяньи: мне только что сообщили о нашем спором переводе в Петровский и предъявили приказ не помышлять следовать вместе с мужем по этапу3. Я убеждена, что он прибудет к месту своего нового заключения лишь спустя три недели после моих родов4.
Генерал, мысль о разлуке с мужем в столь важный для меня момент убивает меня. Я потеряла голову; я не знаю, зачем пишу к Вам, возможно, что письмо мое прибудет слишком поздно, чтобы облегчить мое тяжелое положение. Я уже испытала все несчастья, которые только может предложить жизнь, потеряв сына5 и моего несравненного отца6; следует ли мне еще опасаться лишения повмднвю «гости моего мужа? Я чувствую, что мое слабое здоровье и беспрестанно повторяемые испытания, которым я повергаюсь, лишают меня сил, необходимых в моем положении. Генерал, я смущена тем, что посылаю Вам письмо, переполненное горем; его содержание должно было бы быть совсем иным. Но я не более оставаться в подобном состоянии и сдержать крик души; Вы это поймете, я уверена.
Я заканчиваю, умоляя Вас рассмотреть во всех деталях то, что описали вам мои подруги. Генерал!Я покорюсь любому решению, но неужели после четырех лет испытаний мы будем осуждены к приумножению наших страданий? Неужели придется подвергнуться в нашей жизни новым испытаниям: дышать сырым воздухом, жить в так плохо освещенной тюрьме и обречь на подобное существование ребенка? Если Вы добьетесь той милости, о которой мы просим все вместе, я умоляю Вас дать ясное и положительное распоряжение, которое могло бы быть истолковано однозначно.
Вы извините мне, генерал, мою назойливость, но по этому письму Вы легко представите себе мое состояние. Если молчание, которое Вы хранили, когда я прежде обращалась к Вам, должно было служить мне предостережением не писать к Вам более, то примите мои удвоенные извинения. То, что я Вам писала в объяснение официального документа, прочитанного мне, было необходимым оправданием поступков, за которые я не ответственна. Мое настоящее письмо — это, как я уже сказала, крик горя человека, матери, раздавленной обрушившимся на нее ударом.
Примите, генерал, выражение чувств почтения и уважения, которые Вам приносит
Мария Волконская
3Лепарский действительно собирался заранее выслать жен декабристов в Петровский завод, но фактически они ехали вместе с этапируемыми и виделись с мужьями.
41 июля 1830 г. у Волконской родилась дочь, названная Софьей, но в тот же день умерла, похоронена в ограде Михайло-Архангельской церкви в Чите.
5Первенец Волконских Николай умер в Петербурге 17 января 1828 г.
6Генерал Н. Н. Раевский умер 16 сентября 1829 г.
№ 5
А. Г. Муравьева — А. Х. Бенкендорфу
9 июня 1830 г., Чита
Генерал,
господин комендант объявил мне, что предстоящий нам переезд в Петровский состоится не позднее конца июля. Эта новость побудила меня обратиться к Вам. Имеющий, как и я, семью, Вы поймете ужас моего положения, и, полная уверенности в этом, я обращаюсь к Вам. Если бы дело касалось только меня, я могла бы переносить вместе с мужем темноту, сырость и духоту. Но мой ребенок болен падучей7, а няни, которой его можно было бы поручить, нет. Я почти уверена, что, приведя его с собою в эту тюрьму, я стану причиною его гибели; одна только перекличка часовых ночью вызовет у него бесконечные судороги. Кроме того, я беременна и этой зимой ожидаю родов8. Мне будет очень тяжело ухаживать за больным ребенком совсем одной и с грудным младенцем на руках. Единственная милость, о которой я молю, — позволить мне проводить с мужем все то время, когда он будет свободен от работ, как это было в Чите. Я не в состоянии перенести даже самую мысль о том, что смогу его видеть всего лишь раз в два дня. Мой муж — это все, что у меня осталось, он один поддерживает во мне жизнь. Я никогда не питала иллюзий относительно Сибири; мне было хорошо известно, что мои дети, мой отец и мать, сестры умерли для меня. Но если я буду разлучена с мужем, то последние силы оставят меня и я не смогу более длить ту жить, которой я жила в первые два года моего существования здесь.
Я изложила Вам, генерал, все, что у меня на сердце, и, может быть, даже чересчур подробно. Может показаться странным, что я теряю выдержку. Но я, как и мои подруги, подобна утопающему, который цепляется за любую возможность. Теперь моя жизнь зависит от вашего ответа, и я жду его с сильнейшим нетерпением. Приношу Вам выражения глубочайшего уважения. Преданнейшая Вам
А. Муравьева
7Речь вдет о дочери Муравьевых Софье (Нонушке), родившейся 15 марта 1829 года.
8Муравьева родила 11 декабря 1830 г. дочь Ольгу, которая вскоре умерла
№ 6
Н. Д .Фонвизина — А. Х. Бенкендорфу
10 июня 1830 г.
Однажды я уже обращалась к Вам за помощью, генерал, и не напрасно. Я ничуть не сомневаюсь, что несчастие моего положения дает мне право надеяться, что Вы благосклонно примите просьбу, с которой я к Вам теперь обращаюсь. Господин комендант дал мне понять, что муж мой вскоре будет переведен в Петровский. Я просила дать мне возможность разделить с ним тюрьму.
Сейчас, как и всегда, это — единственное желание моего сердца; но то, что я узнала о месте заключения, делает это невозможным. Условия эти таковы, что я, с моим расстроенным здоровьем, ослабевшая и зависящая от посторонней помощи, не только не смогу утешать своего несчастного мужа, но стану ему только в тягость. Я прошу лишь об одном: позволить мне оставаться в Петровском на тех же основаниях, что и здесь, или, по меньшей мере, дать моему мужу возможность ухаживать за мною у меня дома в случае серьезной болезни. С полным доверием я обращаюсь к Вам, генерал, чтобы просить снова сделать для меня все возможное и добиться у Его Величества Императора этого разрешения. Я не сомневаюсь, что Вы мне не откажете, а известный характер нашего Государя позволяет мне надеяться, что он соизволит рассмотреть мою просьбу. Прошу Вас принять уверения в моем глубоком уважении. Преданнейшая Вам
Наталья Фонвизина
2
Письма жен декабристов к родственникам
По изд.
С. Я. Штрайх. Декабристы на каторге и ссылке (неизданные письма)//Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925. C. 9–56
№ 1
Е. П. Нарышкина — Б. М. Нарышкиной
Петровский Завод, 27 сентября 1830 г.
Дорогие мои Варенька и Дуняша9.
Мы приехали сюда 23 и уже с третьего дня и с Михаилом в его тюрьме. Он передает вам обоим тысячу приветствии и просит не беспокоиться о нем, так как он уповает на милость божию, не оставлявшую его столько раз.
Что мне рассказать вам о комнате, которую мы с ним занимаем в тюрьме? Она темная, сырая и ее никак нельзя проветривать, что делает ее не слишком подходящей для моего здоровья. Истинное чудо, что я еще не совсем расхворалась и что до сих пор у меня еще только сильный кашель. Но господь милостив, и я всецело на него уповаю. Не скрою от вас, что и очень беспокоюсь за бедную матушку; ее наверное испугает мое решение жить в остроге и собственно для ее спокойствия я еще этим летом сочла своим долгом просить разрешения на еженедельные свидания с Михаилом у себя дома, как это в последнее время в Чите: но до сих пор я не получила никакого ответа на свое письмо и во избежание разлуки с Михаилом заперлась с ним в и тюрьме на следующий день нашего приезда сюда. Но все же я пишу вам не из нашей тюрьмы, а на частной квартире, где находится мое хозяйство и которая нанята мною в деревне для помещения моих людей и для хранения моего имущества.
У меня сегодня нет времени, чтобы сообщить вам все подробности, и потому целую вас обоих, также как и Маргариту за Михаила и себя. Я хочу также непременно к следующий раз на досуге поблагодарить любезного Петра за садовые инструменты и за турецкий табак, который он выслал Михаилу.
Прощайте, мы с вами всегда душой и сердцем.
Е. Нарышкина.
9Письмо Елизаветы Петровны Нарышкиной к сестрам мужа Варваре и Евдокии. Послано на адрес Екатерины Федоровне Муравьвой, матери декабристов Никиты и Александра Муравьевых, дом которой после 1825 года был центром, в котором собирали и получали сведения о сосланных родственники и друзья декабристов.
№ 2
А. И. Давыдова — П. Л. Давыдову
Петровский Завод, 27 сентября 1830 г.
Мы бы должны начать письмо сие изъявлением глубокого чувства благодарности нашей к беспримерному брату, но известие, полученное нами через М. Андр. о бедных четырех старших детях наших, меня и несчастного мужа столь поразило, что мы оба не знаем, что делать и что сказать нам, любезный и почтеннейший братец9.— Видно, суждено нам испытать всякого рода мученья и горести, и удар следует за ударом — в какое еще время столь неожиданное известие получила я? Когда и так терзаюсь я новым нашим положением в Петровском заводе! — Оно произошло всякое ожидание. Но ежели не можем вам выразить всего, что мы чувствуем к вам, Бог видит сердца наши — благодарим вас со слезами,— и со слезами на коленях умоляем вас — спасите невинных несчастнейший сирот, пристройте их, будьте им отцом - не могу, не в силах ничего писать более. Мы убиты, любезный брат и друг, — вся надежда на Бога и на вас. Все нас покидают, но вы останетесь нам всем навсегда другом и благодетелем. Брат вас со слезами целует — верьте, что я, пока живу, не перестану вас любить, благодарить и почитать от всей души моей.
Преданная вам сестра
А. Давыдовой
9Речь идет о том, что лишенному прав Давыдовы было запрещено узаконить своих старших – еще внебрачных детей.
№ 3
М. К. Юшневская — С. П. Юшневскому
27 сентября 1830 г, Петровский завод
Я ужаснулась, любезный братец Семен Петрович, увидя моего мужа, так он похудел, одна тень его осталась. Не жалуется, чтобы страдал какою-либо болезнью, но спит очень мало и почти ничего не ест; я боюсь, чтобы не впал в чахотку; уверяет меня Фердинанд Богданович [Вольф] , что этого опасаться не должно, но может он уверяет для того, чтобы успокоить меня. Как бы ты не представлял себе его худобы, все еще будет мало.
Ты, может быть, уже слышал, что брат твой и все товарище его переведены в Петровский завод. — И я, желая разделить вполне участь мужа моего, поступила в острог, где занимаю один нумер с ним; здесь мы лишены не только воздуха, но и дневного света. Боюсь, что муж мой вконец расстроится здоровьем.
Брат благодарит за присланные ему тысячу рублей, он был без гроша денег и очень давно нуждался. Я с собой не могла привезти ничего. Ты, мой друг, очень хорошо знаешь, с какими малыми способами выехала я из Москвы. Но ты обещал еще выслать вскоре тысячу рублей, следовательно, муж мой, по крайней мере будет спокоен на несколько времени, что нуждаться не будет в необходимом…
…В заключение письма твоего к брату, ты желаешь, чтоб я забыла все прошедшее; из любви моей к твоему брату, из любви моей к тебе я никогда не переставала желать тебе добра и сожалеть о твоем от меня удалении; очень рада буду, ежели ты искренно возвратишь мне дружбу и любовь твою, которых я никогда потерять не желала.
Ты пишешь, что моя Сонечка10 была у тебя в Хрустовой11 с ее мужем; очень меня утешило сие известие; дай Бог, чтобы ты любил детей моих и чтобы они умели заслужить на твою дружбу. Любезный Семен Петрович, будь уверен, что я никогда не могу перестать любить тебя, как бы ты ни удалялся от меня и как бы ты ни был несправедлив противу меня. — С самых юных твоих лет брат твой приучил меня любить тебя всем сердцем, как и он сам любит тебя, и сам ты столько мне показывал привязанности, что я никак не могу себе представить, чтобы ты был в силах желать мне зла; итак, мой друг, будет друзьями по-прежнему, и не станем вспоминать того, что нам делало большую неприятность, а мне, откровенно тебе скажу, несчастье.
Не помню, написала ли я тебе в прошлом письме, которое послала из Иркутска, что Варфоломей Варфоломеевич [Ринкевич]12 еще в прошлом году умер в июле месяце, и смерть его преждевременную приписывают невоздержному употреблению напитков. Он умер скоропостижно, бывши в гостях. Я надеюсь, что ты, любезнейший Семен Петрович, не сообщишь сего брату его; душевно бы мне было неприятно, если бы от меня узнал он такие неприятные известия о его брате. Ты знаешь, что я неспособна сделать неудовольствия даже и тем людям, которые делали мне величайшее зло. Я уже здесь вместе с мужем моим. Бог прости всех, и я их прощаю, если только мое прощение сколько-нибудь их занимает.
Зная твое доброе сердце, мой друг, я уверена, что матушка моя под твоим покровительством не стерпит никаких притеснений ни от кого и не нуждается в необходимом; благодарю тебя заранее за все одолжения, какие ты ей наверное оказываешь. Я буду стараться так распорядиться, чтобы ее пристроить и дать ей уголок спокойный: она в тех летах, что спокойствие ей необходимо; поцелуй у нее ручку за меня и моего мужа и скажи ей, что мы оба здоровы.
Если ты можешь, любезный Семен Петрович, сделать это для меня и твоего брата, то постарайся непременно выкупить часы твоего брата у Филипп Прохоровича; брат твой очень дорожит сими часами, потому что это память от отца его и к часам сим он очень привык. Если бы ты был очень богат платками шейными цветными, то пришли мужу моему: сколько бы ты одолжил его сим; он очень любит теперь цветные платки. Я пришлю тебе, друг мой, мерку его с будущею почтою на сюртук и жилет; сшей ему, сделай милость; здесь нету портного, а он очень беден платьем; представь себе, что он худее, наверное можно сказать, Осипа Варфоломеича [Ринкевича]: увидишь по его мерке, которую я тебе пришлю. Алексей Петрович приказал кланяться Владимиру[младший брат Юшневского], от которого он получил письмо: очень рад, что он счастлив, и благодарит его за память.
Прощай, любезный Семен Петрович, я и брат твой от всего сердца желаем тебе быть здоровым; будь счастлив и не забывай истинных друзей твоих - брата и меня. Любящая тебя всем сердцем сестра и друг
Мария Юшневская.
Здесь я наняла избу близ острога, в которой варят нам есть, содержатся там мои вещи и живут в ней человек и женщина; плачу за нее 25 рублей в месяц. Здесь дорого очень все, особливо, когда сообразим с нашими ценами. Пишу все потому к тебе, чтобы ты знал, любезнейший Семен Петрович, как мы здесь живем: пуд сахару здесь 60 с.р. [серебряных рублей], а чай самый посредственный 10 фунт. Прощай, мой любезный.
10Дочь Марии Казимировны от первого брака, была замужем за художником Карлом Рейхелем.
11С. Хрустовая Ольгопольского повета Подольской губернии, имение Юшневских.
12Речь идет о семействе Ринкевичей, с которыми Юшневских связывали дружеские, а возможно и родственные связи. Упоминаемый ниже Иосиф Варфоломеевич — воспитанник А. П. Юшневского, который учился вместе с Семеном, долгое время жил в Хрустовой, был принят Семеном в тайное общество, приговора не получил, но долгое время находился под полицейским надзором.
№ 4
Е. И. Трубецкая — А. Г Лаваль.
Петровское, 28 сентября 1830 г.
Милая и дорогая мама.
Я пропустила почту на прошлой неделе, потому что была больна а и лежала в постели в такой сильной лихорадке, что не могла писать. Это было легкое недомогание происшедшее, я думаю, от холода, от волнения и беспокойства, от всего того, наконец, что мне пришлось испытать по дороге в Петровское, теперь я совершенно поправилась и чувствую себя такою же бодрою, как прежде.
Мужчины прибыли сюда 23. Дамам объявили, что, оставаясь вне тюрьмы, они могут навещать своих мужей через два дня в третий как это было в Чите, если они хотят видеться с ними чаще, то им предоставляется право поселиться в остроге. Эта жизнь от свидания до свидания, которую нам приходилось выносить столько времени, нам всем слишком дорого стоила, чтобы мы вновь решились подвергнуться eй: это было бы свыше наших сил. Поэтому мы все находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то это равно это было бы невыполнимо из-за местных условий и строгих тюремных правил. После нашего переезда (в тюрьму) нам разрешили выходить из нее, чтобы присмотреть за хозяйством н навещать наших детей. Разумеется, я пользуюсь, сколько мне позволяют мои силы, этим разрешением, так как я чаще других, должна видеть мою девочку, чтобы следить за тем, как кормилица смотрит за ней в мое отсутствие.
Но сколь спокойнее была бы я, если бы могла поручить моего ребенка верной и опытной няньке, и как облегчили бы вы мое положение, дорогая маменька, если бы вы поскорее прислали мне таковую. Представьте себе, умоляю вас, что должна я переживать, и вы поймете, как мне нужна такая нянька. Ради бога подумайте о том, как это осуществить скорее.
Я должна буду строиться, об этом я напишу вам в ближайшем письме. Сейчас же, если позволите, я опишу вам наше тюремное помещение. Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, выходит в коридор, освещенный также маленькими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах много щелей, отовсюду дует ветер и сырость так велика, что пронизывает до костей.
Вы видите, милая маменька, что я ничего не преувеличила в своем письме от 7 июня, и вы понимаете теперь, как ваш ответ на это письмо должен был меня огорчить. Физические страдания, которые может причинить эта тюрьма, кажутся мне ничтожными в сравнении с жестокой необходимостью быть разлученной со своим ребенком и с беспокойством, которое я испытываю все время, что не вижу его. Скажу более: я иногда спрашиваю себя, нет ли в этом какого-нибудь ужасного недоразумения. Возможно ли, чтобы действительно хотели сделать наше положение столь тяжким после четырех лет страданий и после того облегчения, которое было даровано нам в последний год нашего пребывания в Чите.
Вы мне говорите, дорогая мамонька, что я мало верю в бога. Конечно, моя вера не такова, как она должна была бы быть, но все же, дорогая маменька, если бы я не верила всей душой в безграничное милосердие и всемогущество божие и если бы я не надеялась, что он когда-нибудь облегчит наши страдания, могла ли бы я относиться с таким спокойствием к тому, что мне предстоит еще в течение 16 лет? И не достаточно ли было бы одной этой мысли, чтобы покончить с собой?
Будьте здоровы, дорогая и милая маменька, а также папенька. Спаси и сохрани господь вас обоих. Целую ваши ручки, крепко обнимаю вас обоих и прошу вашего благословения для моей малютки и для себя.
Преданная вам дочь ваша Е. Трубецкая.
Передайте мое глубокое уважение бабушке и тетушке. Крепко обнимаю сестриц 3изи и Китти. Сердечный привет Станиславу. Вчера я получила посылку, которая доставила мне большое удовольствие. В ней была одежда для Сергея, очень красивый чепчик для Сашеньки, платьице для маленькой Сони и чулки для Сергея.
№ 5
Н. Д. Фонвизина — Н. Н. Шереметевой
Петровский Завод, 28 сентября 1830 г.
Вот уже несколько дней, как мы прибыли все сюда и я уже поселилась в остроге. Иван Дмитриевич, слава богу, здоров, милый друг мой, Надежда Николаевна, дорогой получил оп 6 писем от вас. Благодарит также за посылку и за деньги 400 р., которые получил в одном из писем. Настенька говорила ему, что хочет сюда ехать, но Иван Дмитриевич говорит, что причины, по которым он этого не желал, все существуют и что даже если бы оные и не существовали, то никогда не согласился бы запереть жену в темную и сырую тюрьму — а если хотите, мой милый друг, узнать подробности нашего нового жилища, то Иван Александрович может вам сообщить письмо мое. — Право, не думайте, чтобы это было прикрашено — если бы адресоваться здесь ко всем, кто только в этой тюрьме хотя и не живут в ней, словом к самим начальникам нашим, то по справедливости и они не могли бы сказать другого.— Конечно, если это все положение перенести с покорностью к воле божьей и с смирением, то и оно будет на пользу впрочем это одно только и может поддержать в этом заключении. Еще мое положение покамест не так тягостно, но сердце кровью обливается смотреть на тех, у кого здесь есть дети; бедные малютки одни живут и бог знает чему подвергнутся. Скоро и мое положение будет тоже. Если господу угодно будет сохранить будущего моего дитяти.
Помолитесь, друг милый, чтобы спаситель наш ниспослал нам «сем силы покориться с кротостью этому ужасному положению. Вы себе и представить не можете стой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода, этих всех неудобств. То-то чудо божие будет, если все останутся здоровы и с здоровыми головами, потому что так темно, что заняться совершенно ничем нельзя.
Нам, женщинам, позволено выходить из тюрьмы, доложившись офицеру, но и тут как шальные ходим, а они бедные вечно в затворе и в тюрьмах. Прощайте, друг мой, чувствую, что это письмо неутешительно, но господь велик и милостив, на него уповаем: даст силы, и все перенесем авось-либо. А тяжко, очень тяжко, не так за себя, как за них. Христос с вами. Иван Дмитриевич вас, Настю и детей целует, я также. Екатерину Гавриловну благодарит очень за память и за письмо.
Н. Ф.
№ 4
А. Г. Муравьева — Г. И. Чернышеву.
1 октября, Петровское. 1830 г.
Итак, дорогой батюшка, все, что я предвидела, все, чего я опасалась, все-таки случилось, несмотря на все красивые фразы, которые нам говорили. Мы — в Петровском и в условиях в тысячу раз худших, нежели в Чите. Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых — здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не дает тепла, и это в сентябре, в-четвертых — здесь темно: искусственный свет необходим днем и ночью: за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты.
Нам, слава богу, разрешено быть там вместе с нашими мужьями, но как я вам уже сообщила, без детей, так что я целый день бегаю из острога домой и из дому в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа болит за ребенка, который остается дома один, с другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его только три раза в неделю, хотя бы это даже улучшило наше положение, что вряд ли возможно. Вот уже два дня, что я его не вижу, потому что я серьезно больна и не могу выходить из дому; даже пишу тебе в постели, так как простудилась, но не в тюрьме, а еще раньше; я себя перемогала дня три пока сил не стало, так что я лежу, не выходя из дому, чтобы не свалиться на всю зиму.
Если бы даже нам дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комнатка, сырая и темная и такая холодная, что мы все мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и в колпаках. Наконец, моя девочка кричала бы весь день, как орленок, в этой темноте, тем более, что у нее прорезаются зубки, и очень мучительно, как вы знаете.
Прошу тебя не показывать этого письма ни младшим сестрицам, ни даже сестрам, зачем их огорчать. Я сообщаю это тебе, потому что я не могу выносить, что тебя под старость этак обманывают. Я нахожу, что это жестоко и из-за девочки, и из-за второго, которого я жду через некоторое время; что касается меня, то я никогда не стану жаловаться за себя лично. Нужно сознаться, что я себе на радость детей нарожала. Не пишу тебе больше, потому что у меня болит голова. Однако у меня только флюс. Потому же не пишу ни брату, ни сестрам. Целую вас всех, и в каких бы обстоятельствах я ни находилась, я вас буду все так же горячо любить и благодарить бога за счастливые времена, проведенные с вами.
А. Муравьева.
Извести меня, дорогой батюшка, получишь ли ты это письмо от 1 октября, чтобы я знала, разрешено ли мне сообщать вам правду.