Ниже печатаемые две рукописи представляют несомненный исторический интерес. Одна из них собственноручно написана Иваном Васильевичем Шервудом, унтер-офицером 3-й Уланского полка, другая — полковником Степаном Степановичем Николаевым. Имя Шервуда широко известно, благодаря той печальной и гнусной роли, которые этот обрусевший англичанин сыграл в истории декабрьского восстания, как доброволец шпион и доносчик. Как известно, император Николай I не только наградил его за донос, но и присоединил к его фамилии эпитет «Верного». И. В. Шервуд-Верный родился в Кенте, близ Лондона в 1798 году. Вместе со своим отцом — механиком, будущий Шервуд-Верный переселился в Россию по приглашению Павла I Шервуд-отец поступил на Александровскую мануфактуру, прожил весь свой век в России и дал своему сыну очень хорошее и тщательное образование. Будучи 21 года, Шервуд поступил вольноопределяющимся в Уланский полк простым рядовым, а через несколько месяцев был произведен в офицеры. Благодаря своему образованию и воспитанию, он скоро был принят в общество офицеров, заслужил их доверие и пользовался расположением даже полкового командира А. Гревса.
Выступление Шервуда в качестве добровольного шпиона и доносчика относится к июню 1825 года. Об этом сам Шервуд рассказывает так в своей автобиографии. «Узнав о заговоре — говорит он, — я придумал написать его величеству (Александру I) письмо, в котором просил прислать и взять меня под каким бы то ни было предлогом по делу, касающемуся собственно до государя императора, и подписался 3-го Украинского Уланского полка ундер-офицером Шервудом, потом по дожил письмо это в другое, к лейб-медику Я. В. Виллие, прося его вручить приложенное письмо государю императору, уверив его, что оно ничего не содержит предосудительного и послал его анонимом. Лейб-медик Виллие отдал письмо Александру I». Вскоре за Шервудом явился поручик Ланге и 12-го июля 1825 года доставил его в Грузино (Новгородской губернии), в имение графа Аракчеева. На другой же день Аракчеев послал Александру I такое письмо:
«Батюшка, Ваше Величество, всеподданнейше доношу вашему императорскому величию, что посыльный фельдъегерский офицер Ланг привез сего числа графа Витта (начальника южных военных поселений) 3-го Украинского полка ундер-офицера Шервуда, который объявил мне, что он имеет донести Вашему Величеству касающееся до армии, состоящее будто в каком-то заговоре, который он не намерен никому более открыть как лично вашему величеству».
17-(29)-го июля уже состоялось свидание Шервуда с Александром I, и тот сделал царю подробный донос о тайных обществах среди офицеров южной армии, в результате чего получил высочайшее повеление «отправиться в обратный путь и приступить к открытию заговора».
Как известно, Шервуду в раскрытии заговора, сам того не сознавая, сильно помог некий прапорщик Ф. Ф. Вадковский, человек неглупый, но непомерно доверчивый. Шервуд рассказывает, что познакомился с Вадковским в Ахтырке, весной 1825 г. Вадковский, говорит Шервуд, «мне рассказал о существующих обществах, называя многих членов». После того Шервуд явился в Курск к Вадковскому, где стоял тогда полк этого последнего, пробыл у него несколько дней, и, разузнав еще и еще многое, отправился от него в имение Гревса (Орловской губернии, Карачевского уезда), откуда и написал подробное донесение графу Аракчееву обо всем, что узнал таким способом. Шервуд просил Аракчеева прислать к нему в Харьков «кого-нибудь для решительных мер к открытию заговора». Но в это время Аракчееву было не до того: в селе Грузине была зарезана крепостными его любовница Настасья Федоровна Минкина, и Аракчеев, по выражению Шервуда, «был как помешанный». Целых десять дней пришлось Шервуду ожидать фельдъегеря от Аракчеева. «Эти десять дней, рассказывает Шервуд, имели большие последствия: никогда бы возмущение гвардии 14-го декабря на Исакиевской площади не случилось, затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы». «Не знаю, — удивляется Шервуд, — чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому столько оказано благодеяний императором Александром I, и которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь государя и спокойствие государства, для пьяной, толстой, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины: есть над чем задуматься».
В это время Александр I, вместе с больной императрицей находился на юге России и собирался сделать поездку в Земли Войска Донского, в Ростов, в Нахичевань, в Новочеркасск. «Дорогой в Новочеркасск, рассказывает Шервуд, государь вручил генерал-адъютанту письмо его (Шервуда) к Аракчееву, в котором тот просил послать к нему в половине ноября в Харьков надежного чиновника. Его величество избрал для сего назначения лейб-гвардии казачьего полка полковника Степана Степановича Николаева, с тем, чтобы ни ему, ни кому другому не объявлять об этом до возвращения его (государя) из намеченной уже тогда поездки в Крым». Этот факт известен из подлинника, — всеподаннейшего доклада Дибича от 4-го декабря 1825 года. Доклад этот находится в государственном архиве и целиком напечатан в четвертом томе известного труда Шильдера «Александр I», стр. 408–16.
Вскоре (18-го октября 1825 года), уже будучи в Таганроге Александр 1 получил еще кое-какие сведения относительно политических революционных замыслов тайных обществ, а также и сведения о лицах, руководивших революционным движением среди офицерства. Эти сведения привез генерал адъютант И. О. Витт. Александр приказал и ему продолжать свои расследования. Таким образом документально известно, что еще за несколько месяцев до декабрьского восстания царь и некоторые близкие к нему лица знали не только о заговоре, но в имена заговорщиков. И не только чрез посредство Шервуда.
Месяц спустя, десятого ноября, почти накануне своей смерти, Александр I «приказал генерал-лейтенанту Дибичу отправить полковника Николаева по прежнему предположению, в Харьков, как для содействию ундер-офицеру Шервуду в дальнейшем открытии заговора, так и для арестования сообщников этого дела», — «принимая притом в соображения советы и объяснения Шервуда с должной осторожностью». В собственноручном предписании Дибича Шервуду сказано: «по письму Вашему от 20-го сентября господину генералу от артиллерия графу Аракчееву отправляется в город Харьков лейб-гвардии казачьего полка полковник Николаев с полной высочайшей доверенностью действовать по известному вам делу».
Приказание, отданное Александром I Дибичу было последним его распоряжением: через несколько дней император окончательно слег, а 19-го ноября его не стало.
Как говорит Дибич в своем донесении от 4-го декабря, Николаеву было приказано «чтобы он, по указанию ундер-офицера Шервуда, схватил некоторые бумаги, посланные вышеупомянутым прапорщиком Вадковским чрез поручика графа Николая Булгари в Петербург, принимая при том в соображение советы и объяснения Шервуда с должной осторожностью». В собственноручном предписании Дибича Шервуду сказано: «по письму Вашему от 20-го сентября господину генералу от артиллерии графу Аракчееву отправляется в город Харьков лейб-гвардии казачьего полка полковник Николаев с полной высочайшей доверенностью действовать по известному вам делу».
Приказание, отданное Александром I Дибичу, было последним его распоряжением: через несколько дней император окончательно слег, а 19-го ноября его не стало.
Как говорит Дибич в своем донесении от 4-го декабря, Николаеву было приказано «чтобы он, по указанию ундер-офицера Шервуда, схватил некоторые бумаги, посланные вышеупомянутым прапорщиком Вадковским чрез поручика графа Николая Булгари в Петербург, принимая при том в соображение советы и объяснения Шервуда с должной осторожностью».
Дибич приказал полковнику Николаеву, «если он в том надеется иметь успех, — отправиться вместе с Шервудом или вслед за оным в Курск, или, притворяясь, вступить чрез Шервуда в их (заговорщиков), общество, стараться выманить секреты Вадковского и лично удостовериться в оных. Буде же успеет в сем, смотря по обстоятельствам, или арестовать Вадковского и бумаги его и сообщников, буде есть таковые, или же меня (т. е. Дибича) заранее уведомить для принятия должных мер». 29-го ноября Николаев уведомил Дибича рапортом, что он отправился в Курск «для исполнения сего».
1-го декабря был получен Дибичем (в Таганроге) еще один донос на заговорщиков. Его привез поручик гусарского, принца Оранского полка граф Штейнбок, адьютант генерала-лейтенанта Рота. На этот раз был доносчиком еще один офицер Вятского пехотного полка, капитан Майборода. Это был донос на Пестеля и его товарищей.
Дибич счел своим долгом уведомить о заговоре как цесаревича Константина Павловича, так и великого князя Николая Павловича. Как известно, накануне декабрьского восстания Николай переживал очень тяжелые минуты и писал Дибичу между прочим: «послезавтра поутру, я — или государь, или без дыханья...» «Я вам послезавтра пришлю, если жив буду, сам еще не знаю кого» и т. д. Это письмо показывает, что Николай Павлович, зная о заговоре, растерялся. Совсем иначе реагировал на этот заговор Константин Павлович, который жил в Варшаве, и которому Дибич послал письмо с надписью «нужное в собственные руки». Константин Павлович, говорит Шильдер, отнесся к заговору свысока, не придавая ему никакой важности. Константину весь заговор показался ничем иным как гнусной интригой генерала Витта. Витт, второй доносчик на декабристов, получил сведения о заговоре от своего агента, елизаветградского помещика, отставного коллежского асессора, Александра Карловича Бошняка. Получив это донесение 3 (15) августа, Александр приказал и графу Витту продолжать свои расследования. Константин отнесся к Витту совсем иначе: «Офицер Вадковский, которого я знаю, — отвечал цесаревич Дибичу, — есть дрянь, и все прочие, о которых поминается, и которых хотя не знаю, но тоже дрянь, ундер-офицер 3-го Уланского полка Шервуд должен быть большой плут, и за ним нужно весьма крепко и близко поглядеть, также капитан Майборода, который явился к генералу-лейтенанту Роту с доносом, должен быть такой же плут; да как я понимаю и генерала Рота, он человек затейливый, хитрый и не весьма прямой, как бы следовало: а мне кажется, что главная всему этому есть пружина генерал лейтенант граф Витт, который чтобы подслужиться покойному государю императору и сделаться нужным нарочно наделал беспокойства и подвел свои хитрые пружины; тут может быть, явятся еще какие письма, которые будут перехватывать; но мне кажется, что все это плутни, и граф Витт, есть такого-рода человек, который не только чем другого, но недостоин даже, чтобы быть терпиму в службе, и мое мнение есть, что за ним надобно иметь весьма большое и крепкое наблюдение». Во французском собственноручном письме к тому же Дибичу, Константин выразил свое мнение; о заговоре и графе Витте еще в более резких выражениях; последнего цесаревич прямо признал «канальей, равного которому, быть может не найдешь на всем свете, человеком у которого нет ни foi ни Іоі, ни честности, человеком такого сорта, который по-французски называется «gibier de potence». (Письмо Константина к Дибичу от 14-го декабря 1825 г.). В том же письме Константин говорит о генерале Витте, что «он лжец, что он дрянь в полном смысле слова».
Слежка за заговорщиками в это время шла своим порядком. Николаев был вместе с Шервудом в Курске, где тому удалось получить от Вадковского даже письмо на имя полковника Пестеля. Это письмо Николаев тотчас же привез в Таганрог и передал генералу Дибичу. Тот признал необходимым 10-го декабря послать Николаева снова в Курск и поручил ему арестовать Вадковского и отправить в Шлюссельбургскую крепость, а бумаги его доставить в Таганрог. Приказание Дибича было в точности исполнено Николаевым 13-го декабря.
Жизнь Шервуда после 14-го декабря была очень печальна. Шервуд, пишет один современник, «в обществе, даже в петербургском, не назывался иначе, как "Шервуд-Скверный", а товарищи его по военной службе чуждались его и прозвали его собачьим именем "фиделька"». С 1826 года Шервуд быстро подвигается по службе и в 1833 году вышел в отставку в чине подполковника. Причины его выхода в отставку не ясны. Н. Басаргин говорит, что Шервуд «должен был покинуть службу, надоел государю своими наглыми требованиями и семь лет содержался в крепости». Последние годы жизни Шервуд провел в большой нужде. Правда, он получал пособие из собственной его императорского величества канцелярии, но, очевидно, жил не по средствам: некоторое время он даже содержался в долговом отделении. Как известно, Шервуд умер в 1867 году, после того как преданные им декабристы уже были возвращены из ссылки Александром II. Последние дни Шервуда были ужасны.
Что касается до С. С. Николаева, то он умер в звании начальника штаба Войска Донского. Судя по рассказам его родственников и его друзей, Николаев был человек честный, но жестокий, служака, неуклонно исполнявший то, что ему приказывает царь и другое высшее начальство и что он считал своим нравственным долгом, если казалось ему нужным для блага «царя и отечества».
Ныне печатаемые две рукописи долгое время хранились в семейном архиве, затем, еще задолго до войны, были вывезены за границу. Подлинник их хранится в Архиве Секции Библиологической Психологии в Лозанне (38, Мускин).
Н. А. Рубакин.
Документы о декабристах
Донесение Шервуда
Шервуд-Верный.Печатаемая ниже рукопись представляет собой донесение, написанное собственноручно Шервудом для С. С. Николаева и предназначенное Дибичу, который и резюмировал его в своем письме к Александру I от 4 декабря 1825 г. Это донесение Дибича напечатано Шильдером в IV-ом томе его исследования «Император Александр I», стр. 408-418. Рукопись Шервуда не была в руках Шильдера.
Начальнику Главного Штаба Его Императорского Величество Генерал-адъютанту и Кавалеру Дибичу.
Предписание Вашего Превосходительства1 от господина Полковника и Кавалера Николаева, я имел честь получить, на которое сим почтеннейше честь имею донести что из донесения моего Главному Над военно-поселениями Начальнику, видно на чем остановил и свое действие.
И так пробывши в городе и окрестностях Орла до 26 числа прошлого Октября месяца, изыскивал все средства к открытию известного; имея разные письма Был между протчим два раза и у Корпусного Командира Генерал-Адъютанта Бороздина но по малому времени было все без успешно. Узнав что Граф Николай Булгари проехал из полка к отцу, поспешил возвратиться к прапорщику Вадковскому. Нашел его еще в г. Курске с эскадронами занимающими там караул, которой весьма обрадовался моему приезду, говоря что он меня ожидал с нетерпением даже и2 прежде всего и что может служить доказательством письмо оставленное им мне от Октября по случаю его отъезда из г. Курска к Графу Захару Чернышеву в 80 верстах, я письмо спрятал, которое при сем прилагаю3.
Он был в восхищении что дела идут хорошо и что он получил из Петербурга сведения что в весьма короткое время принято в Гвардию человек до 10-ти, но чрез кого он не сказал, потом начал я изыскивать все средства сколько можно узнать от куда оно имеет свое начало. Стал ему говорить о его прежнем предположении составить со мною ведомость и отослать с Графом Николаем Булгари как он хотел по принадлежности; вообрази сказал он мне что и Булгари уехал с Графом Спиро и Андреем Булгари в Одесс чем сделал мне большую остановку в отправлении донесения имея при том нужду сделать требование от главных членов как то о заведении секретной типографии выдавать в публику Разные сочинения на Русском диалекте, чтобы более подготовить всех к сказанному содействию, и требовать Конституцию в трех экземплярах один для доставления с С. Петербург, другой собственно Вадковскому третий для меня как уже имею столь значительное число над своим ведением в протчем сказал он что способнее он не находит никого послать как порутчика Графа Булгари и что должен непременно дожидаться его приезда я всячески давал ему чувствовать что я теперь на слободе и душевно желал бы на себя взять таковое поручение. Он мне отвечал что Граф уже на то определил себя и имеет подорожную во всю Российскую Империю (что в действительности) после чего писал он мне вопросы некоторые и должен был ему отвечать нащот своих действий. Вопросы были следующие — главная причина побуждающая их быть сообщниками, негодование вообще Генералитета, Штаба и обер офицеров и нижних чинов, какие меры были взяты мною к открытию им сего, как ими было оное принято, свойство нижних чинов вообще, число войска могущих поднять оружие в случае нужды, сколько мной принято есть ли в числе принятых с отличными способностями ума могущих во всяком случае быть полезными (таковых показал числом шесть).
Призванных ничьих не писал список составил ведомость как можно ближе к образу мысли их на ведомости мое заглавие!
1825 года Октября 30 дня в Курске состояние военных поселений в Херсонской и Екатеринославской губерниях, после чего велел он подать свечу и сожжены были его вопросные пункты и моя черновая ведомость, а белую он спрятал в скрипичный свой футляр, где она лежит и теперь с какими то бумагами, полагаю какие нибудь письма из С. Петербурга, он указывал на их, сказал вот где я храню свои бумаги, в случае не дай Бог чего, то человек сей же час может взять и сжечь что будет незаметно.
В бытность у него один день провел он в карауле где и я был целый день, на главной Курской Гауптвахте куда днем принесены были ему письма в числе коих одно из Елисаветграда от Николая Булгари, где извиняет что он по причине от'езда Спиро и Андрея Булгари поехал с ними которые едут в Коржу, вечером пришел к Вадковскому Северского Конно-Егерского Полка Майор Гофман, которого он так довел своими суждениями и разговорами о разных несправедливостях притеснениях и невыгодах деспотического правления, что тот сам сказал, что удивительно что столько умных людей и не принимают ничего к изменению правления, но Вадковский ему ничего при мне не открыл, а когда он ушел, то он сказал мне что он уже его давно к сему приготовил и при первом с ним свидании он будет принят, как человек4, согласный с общим их мнением, а как с большим умом то может быть очень полезен. Эскадроны выступили из города, а другие на место их пришли. Дивизионный начальник Генерал Зал оставил Вадковского еще на полтора месяца в г. Курске за Ад'юданта при оных вступивших эскадронах.
Будучи у Вадковского писал я Графу Андрею Булгари чтобы скорее возвратился Николай Булгари, где он приписал Николаю чтобы скорее приезжал. Письмо это повезет Граф Захар Чернышев который также ждет себе отпуска из главной квартиры I Армии, и узнал я от него следующее: что в сем обществе состоит Граф Захар Чернышев Ротмистр Кавалергардского полка, Свистунов того же полка5 действующей по сему заговору лицо в С. Петербурге, Бураков Конногвардейского полка, что женат на Ушаковой — находящейся при дворе. Недавно принят Вадковским не знаю по какому случаю проезжал через Курск и виделся с ним которого чин и имя мне неизвестно6, юнкер, приехавший к родным близко Орла из Киева и Скарятин, но как его зовут мне также неизвестно и которого полка, по открытии ему оным Вадковским сказал ему что он давно был своим учителем к подобным мыслям приготовлен7, Граф Бобринский, которого имени еще не знаю жертвует десять рублей на заведение секретной типографии, Полковник Павел Пестель бывший Ад'ютант Графа Витхенштейна и командует ныне во второй Армии полком, но который даже и Вадковскому неизвестно почему просил меня есть ли имею во 2 Армии знакомых то чтобы написал от себя письмо чтобы уведомить где он стоит с полком и каким командует и что ему самому не ловко к нему писать что я и сделал написал Капитану Шишкову моему знакомому Ад'ютант у Генерала Рудзевича и к Майору Пузину находящемуся при особых поручениях у Генерала Киселева.
Генерал Комендант 2 Армии Юшневский, все сие узнал я; из наших в разное время с ним разговоров и дабы удалить всякое на меня подозрение не решился спросить даже который Бобринский и чины некоторых протчих. Между протчим Ватковский показывал мне письмо писанное им Графине Анне Чернышевой прося о исходатайствовании брату прощения у Государя Императора которое ею вручено Государыне Императрице (во время проезда) Ее Величества через Белгород В письме сем он ясно говорит что в последствии времени он будет знать как отблагодарить Государя Императора что был предмет общего нашего смеху, где он также упоминает что есть ли он прежде делал по молодости лет глупости, то теперь верно не делает того (т. е. что он действует гораздо осторожнее).
Я оставил его 2 числа Ноября под предлогом что еду к брату в Харьков с которым в проезд мой в Орел спеша по делам Полковника Гретца не успел видить и что буду в Чугуеве собственно для того имея знакомых пригласить в общество (о чем на сих днях его уведомлю что человека два мною принято) и что буду ехать в 15 числа Ноября в Москву и Петербург, но к нему заеду и он обещал к своим сотоварищам дать письмо8.
Между тем комиссионер Графа Якова Николаевича Булгари, будучи послан в Белгород к Графине Чернышевой нашел там Вадковского, который чрез него прислал мне приложенное при сем письмо предлог собирания долга есть ничто иное как приглашение в Чугуеве сообщников и что Граф не заехал к нему в деревню это значит к нему собственно для доставления донесения.
Все сии обстоятельства я представил г. Полковнику Николаеву и общим нашим именем предположил следующее9 пробыть в г. Харькове до 1 числа Декабря месяца. В течении сего времени можно полагать что будут ответы от Майора Пузина и Капитана Шишкова, также не приедет ли Граф Николай Булгари который должен быть прежде у отца то есть в Харькове, и действовать по прибытии его так чтобы взять по дороге с донесением, в противном случае есть ли бы Граф Николай Булгари к тому времени не приехал, то мне ехать непременно к Вадковскому и всеми силами стараться чтоб самому отвести донесение (в чем я надеюсь успеть). И в том и другом случае взявши донесение снять точную копию с которым мне отправиться куда следует а подлинное хранить, а там уже стараться связать их ответами и узнать возможное Господину Полковнику Николаеву быть всегда в недальном расстоянии от меня на всякий случай могущий встретиться надобностей.
Потом возвратясь оттуда ехать в Петербург но взять от него письмо к Петербургским сочленам с коих также сиять копии подлинники оставить и с копиями связать тех ответами.
Буде же Граф Булгари не приедет и в случае Вадковский не поручит мне отвести донесение в таком случае узнав где донесение его хранит взять от Вадковского совсем что у него находится отобрав однако же от него письмо которое он мне обещал в С.-Петербург.
Доклад и донесение Николаева
Письменный доклад полковника С. С. Николаева барону Дибичу10.
Барону Дибичу 18 ноября в 9 часов вечера с К. Унтер-Оф. Мульгановым.
Ровно 15 числа пришел Шервуд в трактир Матуска и я, из числа многих, тотчас узнал его по желтому мундиру. Он также отгадал кто я; ибо приметно встревожился, не смотря на то, что я одет был просто в сертуке.
По приглашению, он явился у меня и прочитавши повеление В. П. рассказал все дело, как писал к Графу Алексею Андреевичу и лично доносил Государю Императору.
Через нарочного Унтер Офицера Мульганова, имею честь представить В. П. новое донесение Шервуда по сему случаю и два письма, написанные к нему Вадковским. Сами по себе письма еще ничего не объясняют; но соображая с содержанием дела и рассказами Шервуда смысл их довольно внятен.
Теперь, соглашая действия мои с показаниями Шервуда, я останавливаюсь на том, что Граф Николай Булгари находится с некоторого времени в Одессе и неизвестно когда возвратится; тот же Шервуд надеется собою заменить Булгария и выманить от Вадковского поручение; но мне кажется, что он в нем не успеет; ибо — сколько я понимаю — Вадковский не имеет к нему большого доверия.
Впрочем, я решаюсь — как и условились мы с ним — до 1 Декабря пробыть здесь во ожидании писем и Графа Булгария, а тогда ехать в Курск, отправив на перед туда Шервуда; между же тем через письмо Шервуд спрашивает у Вадковского: «нашел ли он кем заменить Графа Булгария».
Я предполагаю, что если бы Булгари приездом своим и удалось Шервуду выманить донесения и ведомости у Вадковского, содержание которых мне известно будет, тогда узнавши, какие именно бумаги остались еще у Вадковского, я намерен взять его, ибо по словам Шервуда, он составляет в заговоре сем довольно значительное лице.
Не знаю, будут ли одобрены предположения Шервуда на счет собрания им на письма Вадковского ответов. Но мне кажется, что таковые действия будут весьма медленные и самый ход их ненадежен. Впрочем первые бумаги попавшиеся мне в руки должны открыть более.
Из донесения Шервуда В. П. усмотреть изволите, что имея сильные предстательства, Вадковский надеется получить позволение поехать в отпуск. Если бы это случилось, то человек сей по пылкости ума своего и не спокойному духу через личные свидания наделать может очень много.
Основывая донесение мое единственно на показаниях Шервуда и моем заключении, я осмеливаюсь наконец признаться, что действуя с верноподданническим усердием, я не боюсь неудачи по возложенному на меня поручению, важность которого понимаю в полной мере. Но как худой политик боюсь ошибки, которая может иногда испортить все дело: Взять человека легко; но если не найдется при нем предполагаемых доказательств, то сим в обществе наделать можно много весьма невыгодных толков. В Харькове проживаю я под видом ожидания из Петербурга Офицера и денег, с которыми должен буду начать покупку Унтер-Офицерских лошадей; и под сим видом могу пробыть без всякого подозрения до Декабря; а там действовать буду тоже соображаясь с обстоятельствами.
С сим посланным буду иметь честь ожидать ваших приказаний. С ним же прошу покорнейше прислать мне еще два бланкета; ибо употребив один для посылки Унтер-Офицера и заменив другим свою подорожную, дабы иметь оную не так грозною, у меня остается свободным только один.
Теперь11, более всего боюсь ошибки в деле столь важном, то есть, чтобы не взять человека без ясных доказательств и не наделать тем попусту много шуму, ибо, в таком случае злодеи ото всего могут отказаться.
Харьков. 18 ноября.
Чтобы увериться в сказанном Шервудом надобно бы самому подобно ему действовать, то есть: вступить в общество заговорщиков; но мне сего сделать никак нельзя. В короткое время доверенность извлечь трудно; к тому же мои лета и угрюмой вид могут изменить мне. Если Вадковский не поверит мне, то можно испортить все дело. Лутче действовать уже через Шервуда. Етот человек будучи 28-и лет, с хорошим воспитанием и отличною гибкостью нрава, не смотря на Унтер-Офицерский чин свой, принят хорошо во всяком обществе, следовательно и здесь мог быть принят, как человек способный, а по службе своей в войсках поселенных, как человек весьма полезный. Мне только кажутся предположения его нащет поездки в Петербург с письмами, не совсем удобоисполнимы, особенно, если здесь Вадковский, или Булгари будут взяты; ибо происшествие сие скоро сделается известным в кругу всего общества и ответов ему не дадут. На щот сей в донесении Барону Дибичу я излагаю мое мнение и подожду его разрешения.
Донесение Шервуда и мое в 9 часов вечера отправил с У. О. Мульгановым.
20 ноября.
Вчера, целый день не виделся с Шервудом — он у меня не был. Между тем поутру был я у Губернатора, который встретил и проводил меня в передней. Множеством похвалов, на которые весьма щедр, и других вежливостей, он осыпал меня. Только, когда я сказал, что покупаю Украинских лошадей для Унтер-Офицеров, он удивился. «Да у вас на Дону — сказал он — есть прекраснейшие лошади». Я ответил, что так угодно Государю и что наши лошади не столько способны к правильной выездке, которую у нас ввести хотят, как здешние. После сего, разговор обращен был на другие предметы. Пребыванием здесь без дела, я уже подал разные догадки.
Я выдумываю и лгу беспрестанно: «приехал для покупки лошадей и дожидаюсь Ротмистра из Петербурга, которым вместе покупать должен». Этим отговариваюсь; но мне уже и верят и к счастию говорят, что я дожидаюсь Графа Аракчеева о чем Полиция всячески узнать старается и через служителей трактирных и подсылая под разными видами людей подсматривать мои занятия. Людям приказал соглашаться, что точно дожидаюсь Графа — ето еще не важно; ибо еслибы ето и правда была, то узнать более ничего нельзя бы. Вечером был у Вановича, который приезжал ко мне утром и был — казалось — очень рассеян. Для перемены, на несколько дней надо было бы выехать; но не знаю куда; ибо нигде нет ни тени дела, ни знакомых. Что то будет далее, а между тем посланный мой скоро приехать должен.
20 Ноября. Вечером.
Кто затеял ето Адское дело? Не ужели Вадковский, или подобный ему молодой человек? Сумневаюсь, и думаю, что тут должно быть кому-нибудь старее. Шервуд сказывал, что приготовляют к сему корпусного командира Генерала Бороздина и приготовление делается самим тонким образом через его Адъютантов, из коих Барон Черкасов молодой человек с отличноумною головою. Но я не понимаю как может сие неисполниться, если Бороздин не был к тому готовым; ибо, честный человек, его лет и чинов не должен следовать за Адъютантами и такой человек, имея в руках своих целый корпус, сам должен преследовать злодеев. Впрочем, Вадковский весьма часто относился к Черкасову, приглашая его; но сей отклонял всегда приглашения, а между тем указывал способных быть принятыми в общество. Если всё правда, то Черкасов должен быть из тех людей, кои действуя, не хотят выставлять своего имени. И Шервуда не вижу два дня; но ему и быть у меня часто и не должно: он осторожен.
Утром ездил с Вановичем осматривать город только снаружи. Были в зале Благородного собрания. Строение и внутренняя отделка хороши; но самая зала показалась мне небольшою, к тому же оставленною без всякого присмотра; ибо после выборов в Сентябре еще бывших не прибраны расставленные стулья и невыметен пол. Университетский сад, заведение так же оставленное. Одна Китайская беседа — и та обветшала. Вид города с Холодной горы прелестный. Но Университет здешний не имеет его снятым.
22 Ноября.
Вчера целый день пробыл у меня Шервуд. Изыскивали способы, как лутче взять Вадковского с его бумагами, дабы не дать времени спрятать или сжечь оные. Дело пустое, а препятствий много. Хорошо, если он будет в Курске, то ночью, нечаянно, спящего, с помощью жандармов захватить можно; но Боже спаси, если он наперед начнет догадываться. Я хочу в Курск приехать под чужим именем, остановиться на постоялом дворе и ночью. Днем узнать квартиру и в ту же ночь сделать мой приступ.
Здесь Полиция явно меня преследует. Людям не дают отдыха вопросами и подсылают подсматривать. Вчера, Жид и какой то неизвестный человек в виде пьяного взошли ко мне, как будто по ошибке. Для перемены толков хочу съездить в Кременчуг под видом принятия вещей, дождусь только Мульганова.
Харьков. 24 Ноября.
О Боже! Император скончался. 19 числа, около 10 часов утра, Он из жизни сей перешол в вечную, оставив неутешенными Императрицу и приверженных к нему подданных. Столько обласканный покойным, я скорблю и справедливо более многих. Уведомление Начальника Главного Штаба вчера вечером полученное, совершенно меня расстроило. Шервуд быв у меня в сие время и тоже тронулся.
Курск. 30 Ноября.
Целые двое суток не мог я ни спать, ни есть. На сердце у меня лежал как камень: его жало, теснило и я не мог плакать. На третий день я рыдал как дитя оставленное материю и мне сделалось несколько легче; но мысли мои все были расстроены: я говорил без связи и делал всё невпопад.
Поездку в Кременчуг я оставил, дабы поспешить в Курск и хорошо сделал; иначе, по грязной, а после ужасно колкой дороге долго бы мне не возвратиться.
Отправив 25 числа рапорт к Генералу Дибичу, что на другой день выезжаю, я действительно в 10-м часу утром выехал в Курск, отправив Шервуда свечера. Новая, везде взрытая дорога, столь грязна и тяжела, что ехавши день и ночь, я прибыл в Курск 29-го уже в 3 часа утра вместе с Шервудом, которого догнал в Обояне. Остановился через шесть дворов от Вадковского, а Шервуд взъехал к нему. Живу под именем отставного Штабс-Ротмистра, проезжающего в Петербург и чуть чуть ложь моя не обнаружилась. На постоялом дворе, где остановился, нашол казака Попова из Новочеркаска торгующего вином, который, услышав, что приехал Штабс-Ротмистр моего прозвания, начал было расказывать кто я; но кое как я заставил его говорить со мною одинаково.
Если бы удалось выманить у злодея Вадковского бумаге и самого его схватить, тогда открылось бы многое. Подождем. Вчера не виделся с Шервудом, а ето подает мне надежду; ибо я думаю, что теперь занимаются они приготовлением его вместо Графа Булгари.
Как жаль, что лично я не могу действовать; но я написал прокламацию на щот Дона в Республиканском духе и отдал ее Шервуду. Он переписал и будет читать Вадковскому, как будто бы получил ее от меня, познакомившись со мною в Харькове. Какое то произведет она действие?
Ныньче — думаю — Шервуд увидится со мной и я что нибудь узнаю.
В 4 часа по полудни.
Обедал в трактире Шарля сего дня. В два часа пришол туда и застал двух Офицеров уже обедающих. Один Таганрогского Уланского полка — Штохман молодой белокурый человек с приятною наружностию, а другой Муравьев ремонтирующий для Мариупольского Гусарского полка, — довольно заиковат. Разговор был о какой то дуели в Гусарском полку; но я слышал только окончание и по тому ничего узнать не мог. По том, переходя от одной материи к другой, обращен был к смерти Государя. Штохман расказывал о сем Муравьеву за новость и у сего показывалась на лице улыбка. Он повторял часто: жаль, жаль, по том удивился, что смерть случилась скоропостижно. Я вмешался в разговор и расказал, что Государь болен был более двух недель и что больным приехал из Крыма. Жаль, жаль, были слова им повторяемые. По том заговорили они с Штохманом по французски о том, кто будет преемником: «Константин, — говорили они, — не может быть потому, что женат на подданной и не имеет детей»; о других же мнения были различны: один хорош для военных только, другой дурен для всех. На конец заключили, что надобно ожидать во всем большой перемены. Между тем Муравьев жаловался на несправедливость начальников при приеме лошадей, а Штохман всячески франтил, и насвистывал песенки, как дядя Тоби.
5/а, часов вечера.
Сердце у меня сильно бьется и, как будто что нибудь предчувствует. Я помню, что точно так оно билось в день смерти Императора. После обеда я заснул и мне привиделся страшный какой то сон, так, что я проснулся; но сердце все еще продолжает биться. Не быть ли сего дня чему нибудь? Я говорю на щот взятия Вадковского. Мне уже и здесь кажется, что за мною присматривают? — как в Харькове. Но здесь я проездом в Петербург по своим делам и дожидаюсь брата из Киева. Более всего желал бы знать теперь, что делают Шервуд с Вадковским. Ныньче я проходил мимо ворот квартиры последнего, отколь вышли два человека из его прислуги, я был впереди их и мне казалось, что они обо мне говорили; но вслушавшись, что речь идет о каком то слесаре — я успокоился.
В 8 часов вечера
В 7 часов опрометью прибежал ко мне Шервуд и сказан что все дела идут как нельзя лучше. Ему поручается доставление донесения к Пестелю и 3 числа назначено ими отправить, а 4 и сам Вадковский едет с Генералом Залом. Тепер он пишет донесение Пестелю о годовых успехах своих. Князь Барятинский Ад'ютант Витгенштейна в обществе. Более не мог сказать мне поспешив выдти.
Слава Богу. Но только сим действия мои не кончатся. Если возьму Вадковского, то немедля ни минуты отправлю его в Таганрог, но там если откроется, что здесь, или близко есть кто из сообщников, должен схватить их, действуя уже гораздо прямее, то есть: через Див. начальника. Сделавши сие, немедленно отправлюсь во 2 армию и через Главнокомандующего должен буду потребовать, чтобы взяли Пестеля и других главных кто откроется. Но наперед отправлю У. О. Шервуда с депешами. В етом случае мы оба будем не в безопасности; но жизнь наша ни что против блага отечества.
Курск. 1 Декабря.
Сего дня Шервуд у меня не был да так и условились, дабы не подать причины к подозрению. В самом деле, ето ужасно трудно и надобно больших способностей, чтобы все ето выдерживать так, как он. Но впрочем, иначе и быть сего не должно. Он определил себя на раскрытие ужаснейшего зла, и следственно должен следовать за ним всеми путями. Завтрешний день должен решить многое.
Вот на чем еще останавливаюсь: Пестель был Адъютантом у Графа Витгенштейна, а Барятинский теперь Адъютант. Ну! если сам Витгенштейн глава общества, что весьма легко быть может, в таком случае, во 2-й армии мне делать будет нечего. Я помню и слова Дибича, сказанные мне перед отправлением, что обыкновенно политика Генералов при подобных случаях такова должна быть, что бы пустить вперед молодежь, а самим оставаться в безъизвестности, для того, что если попадется кто из них, то самому быть в стороне; Шервуд говорил, что принимающих на себя исполнение ужаснейшего предприятия имена и от членов даже скрываются.
Курск. 2 Декабря. 11 часов вечера.
Наконец, развязка такова, что мне и Вадковского брать и нужно. Письмо, написанное им к Пестелю на 3-х листах на Французском языке было мне Шервудом прочитано. В нем начально описываются достоинства посланного и дружба с ним Вадковского, по том требует присылки Конституции. Жалуется, что попал в такой круг, где все без хлеба и без чести и служат на одном жалованье. Подполковнике Граббе Северского Конно егерского полка говорили ему более, нежели наышол он. Впрочем относит причину неравенству лет и чинов. Надеется на Майора Гофмана того же полка, однако, не пишет, что бы он был принят. Говорит, что какой то Толстой в Москве сказывал, что зеленая книга существует снова; но что в ней многое противу правил здорового смысла. Жалуется и бранит даже Полкового своего командира. Уведомляет, что принял одного в корпусе Щербатова - Шервуд пояснил, что это Скарятин — говорит, что в П. Бурге трое: Свистунов, приезжавший к нему и уведомивший, что в Кавалергардском полку уже до 10-и человек приобретено членов, да в Измайловском готовых 5 или 6; кроме того Бобринский учреждающий в своем имении секретную типографию и не называет по имени одного; но это должен быть Бураков женящийся на придворной Ушаковой. Сей последний хвалится, что в невесте особенно нравится ему свобода мыслей и потому советы Вадковского были, что бы пользуясь сим случаем, он открыл дом свой для молодых людей отличных по способностям, что бы более завлекать сообщников. Упоминает о Директории — которая вероятно у них существует; хвалит опять Шервуда и успехи его и просит, чтобы Пестель был тоже с ним откровенен. Мысль Вадковского есть, что бы не перерывать сношений своих, которые вероятно идут мимо его и что бы для поверки действий назначить 5 или 6 способнейших членов. Хорошо, если это доверие сделано будет Шервуду.
Кажется, выходит по моему. Вадковский всегда в руках, а круг действий его так мал, что до времени бояться нечего. Теперь надобно поспешить, чтобы предупредить, или остановить действия высших. Я начал бы с Пестеля. Шервуд к нему должен ехать и забрать все бумаги, если только он доверит ему, да нельзя не доверить, если письмо Вадковского не есть отвод. Моя прокламация также посылается. Смешно, что ее читать станут.
Шервуд в 9 часов отправился в Харьков, а с ним послал я Мульганова, сам выезжаю завтра в Таганрог тоже. Что там будет, не знаю; по крайней мере мне это кажется всего лучше.
Между прочим должно заметить, что и Шервуд в сведении своем Вадковскому написал на щот рабочих при поселениях баталионов точно тоже, что слышал я от Черториского и а круг действий его так мал, что до времени бояться нечего. Теперь надобно поспешить, чтобы предупредить, или остановить действия высших. Я начал бы с Пестеля. Шервуд к нему должен ехать и забрать все бумаги, если только он доверит ему, да нельзя не доверить, если письмо Вадковского не есть отвод. Моя прокламация также посылается. Смешно, что ее читать станут.
Шервуд в 9 часов отправился в Харьков, а с ним послал я Мульганова, сам выезжаю завтра в Таганрог тоже. Что там будет, не знаю; по крайней мере мне это кажется всего лучше.
Между прочим должно заметить, что и Шервуд в сведении своем Вадковскому написал на щот рабочих при поселениях баталионов точно тоже, что слышал я от Черториского и Вановича. Видно правда.
Харьков. 5 Декабря.
Я выехал из Курска как располагал в Четверг 3 числа, только несколькими часами позже, то есть: в 3 часу по полуночи. Дорога так тряска, особенно для моего простого экипажа, что приехавши вчерась вечером, до сих пор чувствую себя как будто разбитым. Не смотря на то, что меня в дороге колотило, я думал беспрестанно, как поступить лучше в продолжении данного мне препоручения и вот что пришло мне на мысль.
Так, как столь ужасное предприятие не может иначе исполниться, как по соглашении к тому большой части Офицеров, чему сделано только начало, то действие заговорщиков должно продлиться много времени в одном приготовлении, да они еще и сами предполагали совершить его в течении двух лет. Открывши теперь путь, надобно следовать к его началу, дабы вырвать самый корень. По письму Вадковского, Пестель должен быть откровенен с Шервудом и должен — кажется — сообщить ему важные по сему случаю тайны. Если бы Правительству угодно было поручить и мне дальнейшее расследование, то надобно, чтобы во 2-й армии дать мне полк, самой ближайший к месту расположения Пестеля и тогда я должен искать его знакомства и доверенности, под видом тем, что и самому сделаться их сочленом, а Шервуду перейтить в полк к Пестелю, дабы сношения их могли быть теснее; или еще лучше Шервуду продолжить срок отпуска, если пройдет нынешний, и ему оставаться в поселениях под видом тамошних приготовлений и пользуясь свободою, разъезжать, куда будет нужно имея секретно подорожную на имя какого нибудь Унтер Офицера другого полка. Мне кажется, что сим способом можно было бы достигнуть много. Вступление на престол нового императора по моему мнению сделает остановку и в ихних действиях, по тому, что многие теперь надолго останутся в нерешимости. Между тем иметь наблюдение за поступками Петербургских членов; Вадковского придерживать к полку под при смотром полкового командира, который тем более должен над смотр сделать за ним неослабным, что он мыслей совершенно не сходных с его. Булгария отозвать в полк,; но также, чтоб он сего не заметил и не виделся бы с Вадковским, перед тем, дабы сей не вручил ему каких нибудь новых бумаг.
Курск. 13 Декабря.
И так, решившись с Шервудом, оставить до времени Вадковского свободным, я 3 числа отправился из Курска около 2-х часов пополудни, проводив еще 2 числа вечером в Харьков Шервуда.
4 числа часов в 8 прибыл в Харьков и все 5 число 8 изломавшеюся повозкою оставался в Харькове, а 6 рано поутру пустился в путь к Таганрогу. Дорогою важного ничего не встретилось, и я 8 числа утром прибыл в Таганрог. Шервуд приехал около 12 часов по полуночи. В это время явился я к Генералу Дибичу, которой при встрече, крепко обнявши меня, заплакал и сказал: «Ну! Любезный Николаев, мы с тобою все потеряли»; Потом, опять прижал меня к себе, продолжая плакать. Я рыдал во все время. «Доверие Государя осталось для тебя, — продолжал он — единственною наградою». И продолжал плакать.
Потом рассказал ему о причинах, заставивших меня оставить Вадковского свободным. Он одобрил их; но — сказал, что за два дня пред тем Г. Адъютант Чернышев послан во 2-ю армию, чтобы произвести формальное следствие по сему делу, по доносу какого то Капитана Пестелева полка, и что, потому Вадковского взять непременно нужно будет. Для чего, объявил мне вторичную в Курск поездку. Вечером был я у него вместе с Шервудом, который Дибичу и Кн. Волконскому пересказал также свои предположения, и мне, казалось, что они пожалели о поспешной посылке Чернышева.
Вечером 8 и утром 9 числа был я за Панихидой и снова слезы в горести излитые, были данью растерзанной души моей.
Вечером, 9 числа Дибич прислал за мною и сказал, что письмо Вадковского, он перевел по Руски и потому не смея никому доверить, переписать его, он просил меня.
Письмо сие начиналось описанием причин, по которым я Вадковского оставил свободным; описал, как я жил в Курске под именем отставного Штабе Ротмистра, скрываясь, чтобы не быть примеченным, а по том следовало содержание самого письма, так, как у меня выписано, гораздо только подробнее. Из пояснений, сделанных Дибичем, видно, что Сергей и Матвей братья Муравьевы Апостолы из них один в отставке и что оба из бывших Семеновского полка и проч.
В разговорах Генерал Дибич дал мне знать между прочим, что заговор сильнее существует в 2 армии, где должна скрываться и Директория, о чем доносит и Г. Л. Рот — командир 9 пехотного корпуса, коему вероятно в особенности поручено блюсти за сим; что зараза сия происходит от воспитания в Пажеском корпусе; ибо большая часть вольно мыслящих суть питомцы оного. Между прочим расказал в пример следующий анекдот: в 1822 году, двое пажей — Креницын и другого не помню были разжалованы в солдаты и присланы в 1 армию; оба были отосланы в корпус Генерала Рота. Прослужив несколько времени, за отличную службу и поведение, оба были произведены в Унтер-Офицеры. Корпусной командир, сжалившись над ними, просил позволения взять их в корпусную квартиру, дабы иметь над ними лучшее наблюдение. Ему позволено. Но примечено было, что они читают и ему сделано было замечание. По том, один из них застрелился, начали доискиваться причины и нашли при нем письмо, приготовленное к одному родственнику, где он говорит: что жизнь ему давно наскучила и что он не видя для себя впереди ни чего лучшего, решил давно расстаться с нею; но удерживало его одно обстоятельство, что он хотел при предполагаемом Императором смотре их дивизии, сделать переворот в делах Европы; но не удалось. Намерение ужасное! Разговор продолжался долго о наших ученых заведениях и он сказал, что от них все зло происходит; ибо к нам переходят профессоры-иностранцы, которых за вольнодумство из других Университетов гонят. По том продолжал, от чего в Германии это лучше держится.
После сего, велел приготовиться назавтра к дороге, чтобы взять Вадковского и его бумаги. Я ушол от него.
На другой день в 9 часов утра, я явился к нему, получил повеление об арестовании Вадковского и отправился в 12 часов из Таганрога, а фельдъегерь поехал позади меня за 2 станции.
Сегодня 13 числа в 4 часа утра прибыл в Курск и хотел остановиться на другой квартире; но так, как не было нигде свободных комнат, то я въехал на старую. Одевшись в мундир, тот час пошол к Полицейместеру требовать людей; но сей болен и по тому адресовал меня к частному приставу исправляющему его должность. С ним, взявши из пожарной команды 10 чел. пошли мы прямо в Вадковскому, которого квартира была мне известна. Постучался у дверей и человек отворил мне. «Дома ли Г. Вадковский?» — спросил я. Дома был ответ; но спит. Не дожидаясь далее, я пошел прямо к нему в спальню, где горел огонь. Несщастный, действительно спал, лежа в постеле. Я взошел и он проснулся. Вы, Г. Вадковский? спросил я. Я, ответил он испугавшись, что вам угодно? Я просил его встать и потеплей одеться. В сие время, он до того потерялся, что ничего почти говорить немог. Между тем лошадей привели и я позволив взять ему некоторые вещи, как то: белье и платье, поспешил его отправить, боявшись сам, что бы не опоздать. Жалок он был во все ето время и я — признаюсь, не хотел бы быть исполнителем сего поручения — так он расстрогал меня. Между тем, люди его бегали и плакали. Прощаясь же с ними, он приказал, в случае нужды в деньгах, заложить его серебро. Выехав со двора, он еще раз воротился и просил, не могу ли я ссудить его деньгами — я дал 100 руб., на которые он написал записку к брату, или сестре дрожащею рукою и не написал даже месяца.
Таганрог, 6 Генваря 1826.
Все 13 число пробыл я в Курске. Утром был у Генерала Зала к коему имел повеление. Тут мне смешно казалось, а может быть и я таким казался. Явившись к Генералу, я должен был выдумывать, откуда еду. Рассказывал, что из Москвы, затем следовали вопросы о тамошних новостях: когда присягали там новому Императору? (Константину). 30 отвечал я, а на другие вопросы отвечал, как слышал сам. Между тем, объявивши Залу, что имею к нему дело, вошел в Кабинет и подал ему бумагу, объявив о причине своего приезда в Курск и исполнении. Он уже слышал о сем. Тут следовали догадки, о преступлении Вадковского; но и я сказывал, что ни чего не знаю. Зал боялся и должен был бояться, попустивши Вадковского быть свободным и давши ему способ жить в Курске тогда, как он то более всего и должен был блюсти, чтобы человек сей, высланный уже один раз из Петербурга за вольнодумство не заразил им других.
Раскланявшись, я отправился к старому моему знакомому И. И. Булгакову, где пробыл до самого вечера. В ночь мне выехать не хотелось и потому я ночевал в Курске, а на другой день 14 числа осмотревши еще раз в квартире Вадковского и нашед в скрипичном ящике Шервудово сведение о военном поселении и мною сочиненное таковое же о войске Донском, я заехал еще раз к генералу Залу, который советовал осмотреть квартиру Вадковского в деревне, Кривцовке, отправился из Курска около 12 часов утра.
В Обоянь прибыл вечером часов в 7, прямо к полковому командиру Нежинского Конно-егерьского полка Полковнику Гордееву (Якову Федоровичу). Сей принял меня, как должно было ожидать в подобном случае, также с довольною боязкою. Рассказал, как он присматривал за Вадковским, и как Зал оставил его в должности Адъютанта против воли Гордеева; по том дал мне Полкового Адъютанта (Поручика Трофимова), с которым я отправился в Кривцовку. Тут нашол еще несколько бумаг, забрал их и возвратился в Обоянь, где Гордеев ожидал меня ужинать. Остаток ночи решился я провести в Обояне и по тому уже 15 числа выехал в Таганрог, куда прибыл. В Таганрог приехал 18 числа в 2 часа утра, и того же числа в 7 часов представил Начальнику Штаба все бумаги у Вадковского взятые мною. Поездкою моею, Дибич был доволен. Шервуд жил у меня во все время в Таганроге под именем Розена. Его отправили с братом Петром в Петербург уже 23 Декабря, тот же день, как выехал Дибич, а на другой день получено известие о происшествии в Петербурге, во время присяги Императору Николаю Павловичу.
События оправдали в полной мере донесения Шервуда. Все лица, в письме Вадковским упоминаемые оказались участвующими в заговоре, из них важнейшее было Трубецкой, все восстановивший. Ни слова не было слышно о Якубовиче, оказавшемся столь гнусным человеком. Булгари, Граббе, Михайло Орлов, Гофман, Никита Муравьев, в письме Вадковского упоминаемые, суть лица действующие. Кроме того двое Бестужевых (издатель Полярной звезды и другой брат его в Морском Гвардейском Экипаже служащий) Рылеев, Барон Дельвиг, и множество других известных лиц и неизвестных, были сообщниками сего адского заговора.
И так, река крови омыла первый шаг вступления на Престол Русский Императора Николая Павловича. О! Дай же Бог, чтобы потоки сей реки иссякли при самом ее источнике!
21 числа Декабря Дибич посылал меня в Новочеркаск к Войсковому Атаману с препоручением осведомиться о делах Грузинских. Ему вероятно уже известно было о Петербургском происшествии; но я ничего узнать не мог, кроме дел частных. Как мне кажется подозревают Ермолова; но эта голова увернется, ибо, если и он действует, то принаравливаясь только к обстоятельствам. Он должен быть действующим лицом сам. Я возвратился 22, почти ничего неузнавши, а 23 числа утром и Дибич отправился в П. Бург через Могилев, поручивши мне после конвоя тела Государева побывать в Новочеркаске, или где найду я нужным по сему же предмету.