Селенга. По такому гористому и каменистому местоположению сенокосных мест не много. Самые удобные покосы на островах и изредка там, где горы расходятся широкими долинами, и то, если они не каменисты. Последнее обстоятельство не мешает хлебопашеству, и потому на здешних обширных землях, где владение еще не распределено участками по редкому народонаселению, особенно вдали от городов и русских деревень, уже имеющих оседлость и свои доли земли, никто не спорит о пахотной земле. Самые буряты, считающие все земли, не вошедшие в надел русским, своими, равнодушно смотрят, когда распахивают землю под хлеб в их владениях. Они знают, что, сняв три жатвы с этой земли, ее оставят, чтоб обработать новую; а земля, некогда паханная, впоследствии, если и не дает настоящего покоса, по крайней мере рождает бурьян, полынь, репейник и другие травы довольно густо, тогда как на неразодранной земле они родятся низки и редки. Этот корм бывает подспорьем сену в неурожайные годы; да и в урожайные бедняки, не имеющие покоса, запасают на зиму для скота эту скудную пищу. Стало быть, хлебопашество здесь нетрудно. Где вы только увидите незанятую землю, там вы беззаботно распахиваете ее летом, двоите осенью, а на весну, вспахав и засеяв, загораживаете от бродячего скота, называете своею пашнею — и никто на вас не претендует.
По берегам Селенги. Совсем не так бывает с покосом. Так как удобной земли для косьбы мало, то ею дорожат. Лучшие острова, выгоднейшие пади ходят от казны в оброке; остальная малость покосов уменьшается еще более почти постоянными засухами, которые, по мнению старожилов, приходят по четыре на каждые два года смочных, но это среднее их число, а бывает, что сухие года продолжаются по 7 лет сряду. Исключая деревни, города и некоторые бурятские общины, где покосы общие, исключая оброчные статьи, переходящие из рук в руки по истечении оброчного срока, прочие покосы суть захватная собственность богатых бурят и служит поводом к беспрестанным жалобам со стороны бедняков. Я сказал, что здесь скот бродячий, т. е. что ни коров, ни лошадей, кроме баранов, не пасут. Поэтому ваша пашня и ваш покос необходимо должны быть загорожены. Это удобно для общества, возможно для достаточного человека, но тяжело для бедняка, а так как буряты редко живут большими улусами, но по большей части отдельно для удобнейшего скотоводства, то одинокий и богатый бурят бывает в возможности загородить хорошенькую падь или ручеек для поливки, а бедняк по необходимости оставляет свой скот на подножном корме. В старину, когда еще не знали засух, редкий думал о запасе сена; подножный корм удовлетворял и лето и зиму здешние стада; но по мере того, как народонаселение стало увеличиваться, леса вырубаться на строение, на отопление и выгорать от частых пожаров, болота, питавшие ручейки и ключи, пересохли, реки обмелели, дожди стали реже, а засуха чаще, то богатые, которые обыкновенно догадливее бедняков, по пословице, что деньга родит ум, начали думать и о будущем. Когда они городили свои покосы, то бедняки смотрели на это как на роскошь, потому что Бог давал еще корму скоту по степям и по горам. Но когда пришли худые времена, то и бедные догадались, что они обижены. Впрочем, их догадка заключается в одних жалобах, на которые владельцы отвечают правом давности.
Вообще здешние горные травы крепки на косьбу; по качеству они разделяются на островные, на луговые и степные. Первые, растущие на более сырой земле, бывают высоки и густы, но жидки. Дудка их, или стебель толст и остается почти всегда в объедках. Луговые, т. е. прилежащие к рекам, уже качеством лучше, но степные предпочитаются прочим. Трава тут невысока, а потому стебель ее тонкий; вырастая на сухих местах, она более других питательна, хотя и тверже. В особенности лучшая трава вырастает на земле солонцеватой. Не подумайте, чтоб здешняя степь означала что-нибудь похожее на пустыню. Здесь степью зовут всякое ровное место, будь оно хотя между горами. Хребет гор, оцепляющий с левой стороны Селенгу, находится от нее в расстоянии каких-нибудь верст 8, иногда более, иногда менее; отроги, от него идущие, и образуют эти пади, в которых если долина довольно широка, то называется степью. Одна из таких падей теперь перед моими глазами.
Эта падь идет прихотливыми живописными изгибами, образуемыми новыми отраслями отрогов главного хребта до самой Селенги, до которой она опускается заметным склоном; этот-то склон между гор и выражается словом «падь». Я теперь в самом верхнем конце ее, в вершине. 20 человек около живущих бурят косят у меня, а я по обязанности хозяина за ними наблюдаю, потому что без присмотра никакой работник не считает обязанностью хорошо работать, а в особенности тот, который нанимается на хозяйских харчах. Мы нанимаем работников двояко: или платя посотенно, по числу поставленных ими условной величины копен, с тем что коса, грабли, вилы, постановка в зароды и харчи должны быть их собственные; или плата понедельно, со всеми инструментами, лошадьми и харчами хозяйскими. Если трава хороша и густа, то выгоднее отдавать посотенщикам, которые тогда охотно за нее берутся; если мала и редка, то лучше употреблять понедельщиков. Первые не требуют другого надзора, кроме приема постановленных копен, но зато за другими необходим бдительный присмотр, как за их работою, так и за тем, чтобы не пропускали доброй травы. Их дело махать косою и кушать, и потому они всячески стараются делать первого как можно менее, а второго как можно более. Буряты вообще почти не едят у себя хлеба и хотя сеют его, но употребляют в виде каши, прибавляя иногда молока, иногда масла, потому что в юртах нет печей и печь хлеба им невозможно. Их пища более молочная, но до хлеба они большие охотники и потому первые дни на работе, где они едят вдоволь, наедаются им до несварения желудка. Обыкновенная пища им на покосе от хозяина — дважды в день кирпичный чай с затураном и дважды мясная похлебка. Русский человек в России на работе никогда не ест так много.
Бурятский чай. Современный рецепт. Но знаете ли, что такое кирпичный чай и что такой затуран? После сбора лучших сортов [его] в Китае остальные листья, листья упавшие и даже целые ветки собираются вместе, смачиваются каким-то клейким веществом и сдавливаются посредством пресса в форму кирпичей, в величину с книгу в большую осьмушку. Этот чай, приготовляемый в Китае, вовсе там туземцами не употребляется, но зато расходится по всей Маньчжурии, Тибету, Бухарин и по Монголиям, китайской и нашей. Все почти народонаселение Сибири, кроме раскольников, называемых здесь семейскими, употребляет его. Он приготовляется в чугунных чашах; вскипятя воду, кладут туда горсть толченого в деревянной ступке чая и, получив навар, сливают в ведро. Потом в чашу вливают известную пропорцию молока, дают вскипеть и потом процеживают слитый чай из ведра сквозь ситечко, сделанное или из тоненьких древесных корней, или из стеблей травы ковыли, или просто сквозь голичок из золотарника или другого к тому способного кустарника. Оставшийся после сливания вываренный чай называется шара; на нем в другой раз варят новый чай, прибавляя свежего. Таким образом забеленный молоком чай пьют из деревянных чашек, если дома, в юрте, то без хлеба, а если у русских на работе, то с хлебом. Но так как на покосе достать молока негде, потому что на лето для сохранения покоса от вторжения скота все близко живущие буряты откочевывают в другие места, то вместо молока употребляют затуран. Слив сваренный чай обыкновенным образом в ведро, осушают на огне чашу, потом кладут в нее муки, дают немного покраснеть, затем бросают масла коровьего или говяжьего жира, растирают, разводят понемногу чаем и, наконец, выливают на эту смесь остальной чай, хорошо размешивают, дают еще раз вскипеть, и чай с затураном готов. Говяжий жир заготовляется в хозяйстве с осени для свеч и на всякую потребу. В хорошем погребе он сохраняется хорошо, но часто случается, что он получает свечной запах; для брезгливого человека такой напиток невыносим; но буряты люди не брезгливые, да и русские в Сибири в этом отношении не очень взыскательны. По мнению бурят, то и вкусно, что жирно, какого бы запаха и вкуса ни было. Прошлого года на покосе убили волка: один бурят вырезал себе хорошую котлетку и, зажарив ее, съел, несмотря на то, что другие над ним смеялись. «Не смейтесь, — отвечал он зубоскалам, — ведь это очень жирно». Несколько раз мне случалось весною убивать на Селенге бакланов. Буряты охотно их кушали, несмотря на то что мясо их твердо, черно и нестерпимо пахнет ворванью, но зато и необыкновенно жирно. «Что, хорошо?» — спрашивал я. — «Сладко», — отвечали они. Впрочем, о вкусах спорить нельзя: нравится же и малороссиянам ржавый свиной жир. Свежий, по их мнению, нехорош, а вкусен только тот, который получил уже янтарный цвет. Я однажды соблазнился похвалами знакомого мне щираго (настоящего) малоросса и попробовал этого янтарного жира, но, конечно, уже в другой раз не отведаю.
Мясная похлебка варится просто: из мяса и воды. Первое делится нелицеприятно поровну и кушается наперед, а навар пьют из чашек с хлебом. Добрые хозяева прибавляют каких-нибудь круп, а хорошая стряпка крошит туда дикого лука, растущего везде в изобилии; но вообще буряты очень равнодушны ко всем этим прибавкам: мясо и хлеб для них главное. После молочной пищи, какою они питаются дома, они нападают на хлеб и на мясо до безобразия, и в первые дни, пока не возьмут выти, как здесь выражаются, они страдают желудочными болями. У меня на это лекарством служит простой перец, который они называют горячею травою. От кашля, боли горла я лечу тем же. От важнейших простуд, часто случающихся, с пользою служит настой на спирте березовых почек. Он дается иногда внутрь, иногда снаружи, смотря по качеству простуды. Часто случается косить в дождь, и потому, для сбережения обуви, косят обыкновенно босиком. Потом на мокрые ноги выясневшее небо и жаркое солнце действуют вредно, сообщая им рожистое воспаление; в этом случае привязываю я свежую полынь, во множестве везде по горам растущую. Это средство помогает часа через два или три. Случается, что, нападая в траве на осиное гнездо, несколько человек бывают ими ужалены; щепотка сырой земли, приложенная к больному месту, служит лучшим лекарством: через пять минут боль унимается, и опухоли не бывает. Змей здесь хотя и много, но я не видел и не слыхал ни одного случая ужаления, хотя все их боятся. Самый опасный случай в жаркие и безветренные дни делает особого рода муха, называемая плевком, которая с налета и мгновенно бросает в глаз человеку свое семя, состоящее из микроскопических червячков. Эти маленькие твари, благоприятствуемые влагою и теплотою глаза, растут удивительно скоро, производят страшный зуд, потом нестерпимую боль и, наконец, потерю глаза. Больной начинает чувствовать зуд не ранее часа или двух, когда червячки успеют развиться и забраться довольно далеко в глазную впадину. Единственное средство против них — табачный сок. Для этого достают мокрых огарков из трубки, кладут их в кончик платка, смачивают, а если нет близко воды, то разводят слюною и, свернув платок, выжимают жидкость в глаз, который надобно другому человеку раскрыть как можно шире, потому что больной этого сам сделать не в состоянии; тогда черви умирают и выходят со слезою в невероятном количестве. Этот плевок немного побольше обыкновенной мухи и отличается двумя большими белыми пятнами на голове и шахматным расположением насечек на теле, так что в обыкновенных поперечных полосах черные квадратики перемежаются с белыми и соответствуют белым и черным квадратикам других полос. Насечки снабжены продольно идущими волосками. Есть другого рода большая муха, которая кладет яйца, превращающихся в больших червяков толщиной почти в мизинец, в пораненные места у скотин и лошадей с натертыми спинами. От этих горестей избавляет и даже предохраняет порох, растертый со сметаною. Мошка и овод, преимущественно нападающие на грудь лошадей, где кожа тоньше и где конь не может обмахнуть их ни хвостом, ни гривой, боится также этой мази. Обыкновенно мажут дегтем груди и паха у лошадей для предохранения; но деготь высыхает скоро, а cледовательно, и не останавливает более злых насекомых. Для этого надобно часто возобновлять смазку, а от частого употребления дегтя сходит шерсть. Порох со сметаной очень нескоро сохнет, а если и высохнет, то запах серы не допускает овода. Сверх того, эта мазь очень скоро заживляет раны, даже самые опасные, каков мокрец у лошадей. В этом случае кожа отстает от копыта, обнаженное место гноится, и рана делается более и более. В неделю, а много дней в 10, мокрец излечивается этой мазью. Я говорю это по опыту над тремя лошадьми, с которыми я мучился долго, советуясь то с тем, то с другим, то с разными книжками, изданными для простого народа и где я находил по большей части неудобоисполнимые в простом быту латинские рецепты, аллопатические и даже гомеопатические. Прохожий цыган-коновал за 40 копеек меди научил меня этому простому средству, удобному везде, потому что в редкой деревне не найдешь охотника, чтобы достать пороха, а у редкой бабы — сметаны.
Из живописного альбома
«Народы России» 1877 г. Обыкновенно здесь весна бывает поздно, лето жаркое, часто засушливое, дожди поздние, но зато осень постоянно хорошая. Если в конце мая и начале июня перепадают дожди, то они дают рост хлебу и травам; если они идут позже, то хлеб не уходит, а покос надобно начать не ранее августа. Иногда приходится косить даже с половины сентября. От этого самого случается, что жнитво хлеба, покос и ход рыбы в реке сталкиваются в одно время: тогда горе хозяину; он не знает, как разделиться со своими работниками. Здесь нет пролетариев; каждый имеет хотя бедное, но все-таки свое хозяйство. Каждому надобно и жать, и косить, и пристроиться куда-нибудь в артель на невод для рыбы. Впрочем, последнее обстоятельство в нынешнее время стало мифом. Все бегут ловить омулей, питаясь надеждой на бывалые уловы, но рыбка эта стала лукава. Целая артель, которая неводит с утра и до вечера, добудет себе разве на ужин; тогда как прежде приезжали в Селенгинск из соседних мест для засолу рыбы, и рыбаки часто подшучивали над бедным крестьянином, навалив ему за 60 коп. такой воз, что лошадь не в состоянии была вывезти его на берег. Судите по этому об улове. О гадательных причинах нынешнего недостатка в рыбе я не берусь говорить. Г-н Бэр основательно говорит об этом в своих исследованиях по этому предмету2.
Такая скудность травы заставляет меня косить особенным образом: вместо того чтоб становить косцов одного возле другого, как делается обыкновенно, я распоряжаю их так, чтоб каждому было места на два прокоса. Косец идет прокосом, пока можно, а потом поворачивается назад и валит другой вал на первый так, что вместо двух валов выходит один двойной. От этого греблы идут вдвое скорее, да и самая косьба успешнее, потому что каждый косец не зависим от других, как в сплошном ряду, где остановка одного задерживает других, а это случается беспрестанно или потому, что одному надобно полопатить (поточить лопаткой с песком) косу, или что коса другого ударилась о камень и заворотилось ее лезвие. Для этого надобно, чтоб товарищ упер ратовище косы и подставил обух своей косы, о который надобно сильно шаркнуть поврежденной косою, чтоб восстановить жало лезвия. Тогда весь фронт косцов останавливается и ждет конца операции. Такие задержки на наших каменистых покосах уносят почти пятую долю времени.
Сверх этих законных задержек буряты стараются ввести и другие. Когда по новости хозяйства вы в первый раз косите с этими наемщиками-понедельщиками, то они всячески пробуют нового хозяина. Видный собою бурят стал в голове покосчиков и беспрестанно останавливался то понюхать табачку, то поточить косу, то перемолвить слово-другое с дальними товарищами; за ним останавливались и прочие, потому что ряд не может продолжать работы, пока головной не будет косить. Я отпустил этого работника. Другой, уже поживее, занял его место, но начал распевать песни. Это бы хорошо, потому что с песнями веселее работать, но я понял смысл его импровизаций по слову аргахана, что значит: потише, помедленнее, вследствие которого мои работники, усмехаясь, начали просто водить по траве своими косами. Я прогнал и этого. В третий раз при мне, когда солнце еще было высоко над горою, они подняли на плечи косы и пошли домой с поля, полагая, вероятно, что новичок, видя такую решимость, подумает, что так и надобно шабашить. В четвертый раз мне надобно было отлучиться с поля, и когда я внезапно застал их врасплох, то увидел, что половина их спала под кустами, а другая занималась борьбою — любимым упражнением бурят, когда им нечего делать. В этом случае я сказал им следующую рацею: «У вас, братцы, есть пословица, что работник должен донимать хозяина харчами, а хозяин работника — работою, а потому кто как работает, так будет и есть; вы не работали теперь и не будете за то ужинать». И когда мы пришли с поля, я опрокинул чашу с мясом на землю и затоптал все ногами. Голодные буряты взбунтовались и потребовали расчету, который я хладнокровно с ними сделал и пожелал им после того покойной ночи. Однако ж на утро сознание вины и голодный желудок подействовали убедительно: все до одного, не выключая самых крикливых, пошли на работу как ни в чем не бывало. «Зачем же вы идете, когда рассчитались?» — спрашивал я. «А затем, хозяин, что мы больше не будем дурачиться», — отвечали мне. С тех пор, зная мой нрав и обычай, мои буряты в самом деле не дурачатся, но все-таки за ними нужен присмотр.
Говоря о каменистых покосах и твердой горной траве, нельзя не сказать чего-нибудь и о косах. Русские косы вообще так дурны для горной травы, что из дюжины едва выбираются три сносные, которые могут брать нашу траву. Сверх того, пятки у них так тонки, что беспрестанно ломаются. Мне кажется, что русская промышленность нарочно это делает. Еще на островах, где трава составом жиже и ростом выше, косы эти могут как-нибудь служить. Недавно начали сюда привозить на продажу так называемые шленские косы, которые вообще хороши, хотя и дороже вдвое. На десять шленских кос выдаются две или три поплоше, но все-таки лучше русских. Что же касается до английских из литой стали, присаженных своими тонкими полотенцами к железным обухам, то из десяти, присланных сюда, не выдалась ни одна: все искрошились, как хрустальные. Вероятно, они хороши в Англии на искусственных покосах, на сеяной мягкой траве и ровной почве. Сверх того, пятка их поставлена слишком отлого, так что я и не знаю, как присаживают их на ратовище англичане. Для здешнего употребления надобно было погнуть пятку круче.
Мой покос богат своими ландшафтами, которые изменяются с каждым шагом, с каждым возвышением. Недостает одного — воды. Немцы справедливо говорят: «Кеіn Wasser — kein Landschaft», т. e., что нет хорошего вида без воды. Но эта вода была здесь прежде в изобилии. На всем протяжении пади текла речка. Люди еще нестарые рассказывают, что в некоторых местах они могли купаться. Еще и теперь видны канавки для поливки покоса. Если буряты и переняли у русских пахать землю, то русские в свою очередь заимствовали от них поливку своих пашен и покосов. Вероятно, соседство китайцев научило бурят искусственному орошению полей. Это орошение возможно только в горах и с речками, имеющими значительное падение; иначе надобно подымать воду, как делают персияне посредством колес, что влечет за собою значительные издержки и денег, и труда. Странно читать нападки на русских помещиков за то, что они не поливают своих полей. Да и где взять таких речек, которые были бы к тому удобны. И мельниц водяных в плоской России мало. Здесь, напротив, ветряных совсем нет; зато речек с быстрым падением много. На такой речке выбирают удобное место, где можно перенять воду, запруживают ее срубленным тут же бревном, около которого наваливают навоз, и плотина готова. Тогда о бок этой плотины ведут сохою борозду и смотрят, идет ли по этой канавке вода. Если идет за сохою, то ведут далее по увалу горы; если перестала течь, то переменяют направление. Когда канавка во всю длину поля готова, то прокапывают несколько отверстий в ее боку на склон поля и запирают кучкой земли или дерна там, где отверстия кончаются, и пускают таким образом воду на поле. Смочив участок, отверстия против него забрасывают, делают новые против следующего участка, относят далее преграду и поступают так до тех пор, пока все поле достаточно не оросится: тогда пускают воду своим естественным руслом до новой поливки.
Бурятское святилище на Селенге. Надобно отдать справедливость искусству бурят, с каким они создают, можно сказать, из ничего свои покосы. Нужда есть мать изобретения. Часто случается, что горные реки, способные для поливки, протекают по почве, состоящей из одних обломков соседних гор. Внезапные разливы от дождей, от таяния снегов наполняют не только русло, но и самые долины такими обломками, на которых кое-где только прорастает тощая былинка. Бурят, основывая свое стойбище на такой речке, начинает ежегодно очищать от больших камней окрестность: потом, чистя свои стайки (по-русски: хлева), выкладывает довольно толсто навозом голую каменистую почву. Наконец, когда унавоженное пространство может ему доставить несколько копен, тогда загораживает речку и пускает воду по унавоженному месту. Сперва тут родится крапива, потом полынь, а затем пырей (вострец, остролист), который считается первым и лучшим кормом для всякого скота. Если камни слишком велики или лежат глубоко в земле, что их нельзя выкопать, и они, высовывая свои голые вершины, могут мешать косьбе и невидимые в траве тем вредить косе, то подле них с весны становят тычинки, служащие вехами опасного места. Если место, назначаемое для значительного покоса, не может по пространству быть все удобрено навозом, то все-таки пускают по нему поливную воду в продолжение нескольких лет, и она осаждает сверх гальки и обломков нанос, способный к произрастанию травы. Часто случается, что этот нанос не имеет толщины и вершка, а дает изобильную и густую траву, но эта трава уже не пыреи, а осоковата и не столько питательна для скота, зато количеством заменяет качество. Такие места могут быть только уже при истоке речек, при выходе их из гор на долину, т. е. там, где падение воды не так быстро, иначе осадок наносной земли не мог бы удержаться. Там, где круче, навоз, улегаясь плотно, не так легко уносится водою. Вообще на таких землях хлебопашество невозможно, а покос достается с большими трудами. Не рациональное ли это хозяйство? И что такое рациональность? Не приспособление ли способов к местности?
Некоторые говорят, что орошаемые поля не знают неурожая. Это несправедливо. Смочное, дождливое лето, хорошее для трав и хлебов, неблагоприятно для поливных пашен и покосов. Хлеб и трава вымокают на горах и покатостях: где склон большой, большие дожди вредят мало; но зато в долинах, где почва ровнее, земля, пропитанная поливною водою, обращается в стоячие лужи в дождливую пору.
Покос, который тянется длинною и узкою лентой на расстоянии почти 6 верст по берегам нашей бывшей речки, невыгоден тем, что на нем больше ходьбы, нежели настоящей работы, хотя балаганы для работников и переносятся. Расчищенный, огороженный, он дает теперь гораздо более травы, нежели прежде. Со всем старанием избавиться от мелких камней - это дело невозможное. Сильные ветры беспрестанно обнажают из почвы новые. При хорошем урожайном годе я становил до 1200 копен сена3; однако ж этого количества еще недостаточно для нашего хозяйства. Городской житель, конечно, удивится таким огромным запасам: но здесь, как в деревне, всю провизию надобно иметь свою; для одного мяса должно держать большое стадо скота и баранов; сверх того, надобно иметь в виду и неурожайные годы и оставлять запас для них. Такого количества сена нельзя всего перевезти на своих лошадях, и надобно нанимать посторонних, а перевозка истрачивает много сена потому, что из-за 15 верст и более ранее суток привезти воза нельзя, следовательно, целые сутки чужие лошади едят ваше сено, а дорогою более его треплют, идучи за возами, нежели потребляют; потом, когда вечером возы сброшены в зарод, совестно на ночь отсылать людей с лошадьми, собранных издалека. Каждый приезжий здесь пользуется со своею лошадью, часто с тремя, гостеприимством; это также немалый расход сена.
Позвольте теперь сказать что-нибудь и о моей личности по поводу покоса; здесь мои домашние привычки совершенно изменяются. Балаган, построенный из жердей, забросанных скошенною травою, заменяет удобную и теплую комнату; войлок служит вместо постели, шинель — одеялом. К последней статье присовокупляется по нужде и другое что-нибудь потеплее, потому что горные ночи очень холодны, даже среди лета. В головах у меня стоит погребчик с чайным и письменным прибором и тетрадью в крышке для записывания работ каждого работника. Ночью все мои работники спят вповалку около меня. Я встаю до рассвета, бужу всех магическим словом будукту (вставай) и вместе иду на работу. В 8 часов пьем все чай, в 12 обедаем, в 4 часа опять чай, и ужин в 8 часов заключает дневную работу. За каждой едою проходит час, в продолжение которого кроме еды работнику надобно отклепать свою косу, для чего у каждого есть молоток и маленькая наковальня, называемая бабкою. Такая операция необходима на наших каменистых покосах. Позднее время года сокращает наш день, а четыре часа еды убавляют его на 12 часов рабочего времени. Из этого можете видеть, что работа наша неутомительна. В Европейской России это назвали бы леностью.
Никакие ковры, никакие кожаные постели не предохраняют столько от сырости земли, сколько делает в этом случае войлок. Недаром у кавказских горцев бурка заменяет в поле и дом, и постель, и покрышку; да и все кочующие народы преимущественно употребляют войлок. Со всем тем, необходимо на день как эту постелю, так и все платье вывешивать на солнце, чтобы просушивать, иначе все будет сыро, а потому и вредно для здоровья.
Дикий лук (мангыр) в Забайкалье. Пища моя состоит из провизии, присылаемой из дома, как-то: в хлебе, масле, картофеле, огурцах и другой зелени. Мясо употребляется то же, что и работникам. К обеду варю похлебку из баранины, приправленной большим количеством дикого лука, растущего здесь во множестве. Он придает необыкновенно приятный вкус и запах, лучший, нежели от огородного репчатого лука, а потому мы заготовляем его некоторое количество на зиму, изрезывая и высушивая мелкими жеребейками. Если в такую похлебку прибавить три или четыре грибка шампинионов, которые также здесь водятся, то суп выходит гастрономический. Мои родные и некоторые знакомые приезжают лакомиться моею стряпнею. Ежели мне случается находить много шампинионов, то я потчую гостей особенным рагу из рубленой баранины, рубленых шампинионов и лука, наполняя этим составом кастрюльку с крышкою. Баранина должна свариться в соку грибов: малейшая примесь воды в этом случае есть преступление. Готовое это рагу заправляется сливочным маслом и в кастрюльке подается на стол. В таком виде оно способно возбудить аппетит у умирающего. Но выше всего этого для вкуса бараньи почки, свежевынутые из только что заколотого барана и зажаренные на рожне в собственном жире. Только и есть их надобно с рожна и горячие, потому что положенные на тарелку застывают и теряют свое высокое качество. Есть еще от барана лакомый кусок, для которого, однако же, надобно иметь острые зубы; это передняя часть грудины, снятая вместе с кожею и в этом виде также зажаренная на рожне. Для этого опаливают шерсть, соскабливают ее и жарят над углями по-обыкновенному; дым от капающего жира сообщает этому куску особенный вкус, по которому, если б не твердость для зубов, то можно бы предпочесть всем бифстексам на свете. Русского барана есть невозможно от сального неприятного запаха, но здешняя баранина необыкновенно вкусна и имеет скорее запах дичи. Я видал на картинках изображение греческих овец; у них также покляпой нос, висящие уши и короткий хвост или курдюк, как и у здешних.
Припоминая сходство греческих баранов, невольно приходит на память Гомер в описаниях пиров, его героев и богов. Вникая в патриархальную жизнь древних, даже членов тогдашней мифологии, часто пасших стада на земле для препровождения времени, и богинь, бывших замужем за кузнецами, гулявших в гости к смертным пастухам, и зная, что в то время не было ни ложек, ни вилок, что быт как простых смертных, так и богов походил на бурятский. Такие же дымные жилища, та же простота в приготовлении кушанья: жареный бык, жареный баран, вареное мясо; тот же способ есть, т. е. держа кусок мяса в руке, захватывать часть зубами и отрезывать ее под самым носом. Право, подумаешь, по незатейливому вкусу глубокой древности, что амврозия богов состояла, по понятиям простого народа, из каких-нибудь бараньих почек и кириена (грудины), как самых лакомых кусков, выше и вкуснее которых ничего вообразить невозможно. Верх наслаждения для пастуха — почки и кирцен, а верх почета при угощении — голова быка или барана, передаваемая из рук в руки, точно как у Гомера. Медный треножник был важным подарком, важнее, нежели пленная красавица; у бурят тоже треножник для чаши есть основание всего хозяйства. В древности медь была в большем употреблении, нежели железо, потому что с ним не умели обходиться. Здесь, где железные руды встречаются на каждом шагу, беспрестанно выпахивают из земли медные ножи, копья, стрелы, и медь эта такова, что твердостию не уступает железу, а упругостию — стали. Значит, в этом отношении древние буряты походили на древних греков Гомеровых4.
Здешних трав нельзя назвать сочными, но они очень питательны и сообщают мясу какой-то особенно приятный вкус дичины. Трудно поверить вначале, увидав горные редкие травы, чтобы скот мог ими наедаться и быть жирен; однако ж осенью, в заморозки, когда обыкновенно бьют скот для сохранения на зиму, в этом можно убедиться. Лошадь, корова, овца, выпущенные на пастбище, нейдут в лог, где трава растет гуще и сочнее, но тотчас подымаются в горы собирать на вид тощую и редкую травку. Надобно скотине очень быть голодной, чтобы оставаться долго в логу. У вас никто не поверит, чтоб козье мясо было вкусно без запаха, ему свойственного, и гораздо вкуснее телятины, а особенно молодых летних козлят. Вероятно, козленок уважался и у евреев. Помните ли, как в притче о блудном сыне добрый сын упрекает отца, что он для него ни разу не заколол козленка. По такому превосходному качеству здешнего мяса его много вывозят зимою за Байкал, где оно продается гораздо дороже тамошнего.
Окрестности Селенгинска. И я точно так же, как и древние, обедаю возлежа, не употребляю вилки, позволяя себе только роскошь — ложку. Потом набиваю трубку, а чтоб закурить ее, мне приносят также по-гомеровски целую головню. Такая жизнь в продолжение месяца, а иногда и более мне нравится. Чистый горный воздух, движение, регулярное распределение времени укрепляют силы на целую зиму. Но такая бивачная жизнь приятна в хорошую погоду; с дождем, и обыкновенно холодным, сцена переменяется: промокшие до костей, мы разводим огонь в самом балагане; полунагие буряты греются и сушат свое мокрое платье, а я, переменив платье и белье, лежу и утираю слезы, беспрестанно текущие от дыма. Хорошо, если в этом случае балаган не протекает; иначе вода берет тебя сверху и снизу.
На протяжении покоса, т. е. на расстоянии 6 почти верст, находятся четыре ключа, заменяющие прежнюю речку. Эти ключи представляют собой странное явление тем, что никогда не показываются одновременно. Нет никакого порядка в их появлении. Иногда прежде всех откроется нижний, иногда средние, иногда верхний. Часто случается, что не открывается ни одного, а в другое время текут все разом. В прошлом году подле одного из средних ключиков, в котором несколько лет не появлялось воды, стоял у меня стог сена. В одно прекрасное утро, зимою, в трескучие морозы, приезжает ко мне бурят-караульщик с известием, что стог мой подвергается опасности быть затопленным, несмотря на то что стоял по крайней мере два аршина выше ключа, который выступил из своих крутых берегов и потек рекою. Какая этому причина? Вообще здесь в горах заметна какая-то периодичность, хотя и неправильная, в прибыли и убыли вод подземных; этого нельзя приписать ни засухам, ни дождям, потому что появление вод часто случается в совершенную засуху, а исчезновение — во время дождливых лет. К этому вопросу присовокуплю и загадочную прибыль воды в Байкале и в Гусином озере в продолжение последних 4 лет. Последнее, разделенное высоким хребтом гор с Байкалом, заставило уже перебраться всех жителей берегов своих выше по увалу. Нет ли здесь временного приподнятия и опускания почвы, т. е. самой коры земного шара, отчего подземные воды скрываются или выступают?
Я уже говорил о климатической странности нынешнего лета. Прибавьте к тому, что все атмосферические указания, какими здесь руководствуются, ныне совершенно показывают противное. На примере замечено, что чистый закат солнца предвещает ясный и ведреный будущий день и что выпавшая поутру, при ясном небе, роса обнадеживает, что в тот день не будет дождя, и вот 27 августа солнце закатилось при совершенно ясном и безоблачном небе, при совершенно тихой погоде; 28[-го] утром была сильная роса; потом вдруг откуда-то взялись облака, пролил дождь, но вскоре перестал, затем наступил сильный туман. В полдень небо прояснилось — и три дня сряду повторялись те же явления. Вообще замечают что-то необыкновенное в воздухе, потому что все запасы скоро портятся, хлеб плесневеет, чего прежде никогда не бывало. Сверх того, здесь большая редкость какие-нибудь другие ветры, кроме северных, по положению высоких цепей гор, к северу лежащих, но ныне летом по большей части дует ветер северо-восточный и восточный. Эти трехдневные дожди с ветром и туманом хотя и недолго продолжались, но пробили у меня 8 зародов до половины высоты, в том числе один прошлогодний, так что надобно было разбрасывать и сушить сено, потом метать его снова — и так было у всех. Мокрое сено обыкновенно согревается на третий день, а на пятый оно уже чернеет; но в нынешний раз оно, не согреваясь нисколько, чернело на третий день в местах, наиболее промокших. Такое явление, небывалое прежде, удивило всех здешних хозяев.
К этой порче моего сена прибавилась еще одна, характеризующая здешний скот. Обыкновенно с наступающим летом, несмотря на то, что покосы огорожены, требуют от всех около живущих бурят, чтоб они откочевывали в другие места, иначе скот будет беспрестанно ломиться в городьбу и травить покос. Поэтому у каждого почти бурята есть летние стойбища, куда он к Николину дню и откочевывает от своего зимника, называемого огульжоном. В продолжение лета, когда травы еще хороши и обильны, скот и табуны, бродящие без пастьбы, не так обижают покосы; но к осени, когда пастбища оскудеют, покосная нетронутая трава сильно соблазняет скотину, которая беспрестанно ломает городьбу и врывается в покос. При этом случае лошади довольствуются зеленою травою и не смотрят на кошенину; но скот, т. е. коровы и быки, портят жестоко не загороженные еще зароды сметанного сена, а на сметанные копны они с ревом нападают, роют их рогами и часто опрокидывают целые зароды5. Казалось бы, что им более всего надобно уважать сено, как им необходимую пищу зимою, потому что, ходя на подножном корме, ни бык, ни корова не могут доставать из-под снега ветоши, как то делают лошади и даже овцы. От этого при больших снегах зимою больше всего достается скоту, и если не доходит до падежа, то коровы к весне так становятся слабы, что их поутру надобно поднимать на ноги, чтобы снова выпустить на скудное для них пастбище. Так в последнее время моей бытности на покосе мне испортили четыре зарода, которые также понадобилось переправлять.
Но все эти препятствия, неудачи, порчи не значили ничего с тем, что угрожало моему покосу весною. Это лесной пожар, на котором я был и свидетелем, и действующим лицом. Как я сказал, весна была очень засушлива, а апрель даже жарок, потому что некоторые дни было до 20°Р в тени. Какие-то проезжие, остановясь в вершине моего покоса кормить лошадей, что случается, если сторож не усмотрит, развели подле опушки леса огонь, чтоб сварить чаю. Это после узнали мы по
Пожар в Забайкалье
(с сайта www.chita.ru). Не столько трудна была работа гасить огонь, сколько мудрено было усмотреть за караульщиками. Усталые люди, хотя и назначенные очередями для караула, как скоро оставались без деятельной работы, тотчас засыпали. Для этого сначала пешком, а потом верхом я должен был бродить беспрестанно дозором и будить ленивцев.
Таким образом, сгорело пространство верст в 20 в окружности, и полагаю, что двадцатая часть зажжена была собственно нами. Препятствия местные: крутизна оврагов, непреодолимая чаща леса, а всего более — огромные кучи валежника из толстых деревьев, которых ни разбросать не было места, ни скоро разрубить, заставляли нас часто удаляться от пожара на большое расстояние, но надобно было пожертвовать чем-нибудь, чтобы спасти остальное. Без этого пожар ушел бы по левому берегу Селенги в обе стороны далеко, как к самой реке, так и по другую сторону хребта: сжег бы казенные леса соляного завода, множество пашен с их городьбами, а может, добрался бы и до деревень. Один только сильный дождь мог бы остановить его распространение. В засушливые годы здесь леса горят по целым месяцам. В это время неподвижность воздуха удивительная: атмосфера наполнена дымом, солнце едва видно красным пятном на небе; гарью проникается ваше платье, кушанье. Так сгорают большие участки лесов, особенно если они вдали от жилья. Худо затушенный огонь зверовщика, выбитая с огнем на землю трубка, а часто зависть промышляющих белку, что в чужом участке добывается ее более, причиняют эти страшные опустошения.
Обыкновенно, разводя в лесу огонь, огребают это место от всякого дрезга, сучьев, листьев и прочего, а когда пройдет надобность, то затаптывают огонь и потом засыпают землю. Несмотря на эти предосторожности, часто затушенный сверху огонь пробирается по корням трав и, раздуваемый ветром, производит пожар.
Но зрелище лесного пожара вместе и страшное, и великолепное; не говоря уже о ползущем змейками огне во все стороны, горящие сухие стволы валежника, стоячие сухие деревья, треск сырого дерева, обнятого пламенем, летящие с огнем листья, разносимые ветром, грохот от падения вековых исполинов леса, не тронутого рукою человека, опасность быть ушиблену или даже задавлену их падением почти со всех сторон, отчего и стараются наиболее уберечься, — все это представляет род войны человека с самою жестокою и разрушительною стихиею.
Говоря об этом, нельзя не сказать о нераспорядительности наших крестьян. Если последует наряд, то они приходят, во-первых, с пустыми руками; во-вторых, без всякой подчиненности к какому-либо лицу. Без железной лопаты и топора голыми руками сделать ничего невозможно. Без начальства каждому кажется, что он исполнил свое дело, если похлопал веткой раз десять по горящей траве, после чего он идет домой. Никакой старшина, никакой голова не считает обязанностью сам быть на месте. От этого медленность и несогласие в мерах и действиях.
Л. Соломаткин. Пожар в деревне. Точно так же при пожарах деревенских. Правда, что стоит ударить в набат, то сбегутся все: и старый и малый; но в этом нет никакого толка, потому что все прибегут как ошеломленные. Ни ведра, ни бочки, ни топора нет ни у кого на первый раз. Потом уже, когда наохаются вдоволь, когда дадут огню усилиться, начнутся попреки: зачем Васька не захватил того или почему Тришка прибежал не на коне, когда у него все дома, и оттого не на чем привезти воды. Мне случалось быть на деревенских пожарах, и я должен сказать, что всех исправнее в этих случаях бывали бабы, потому что редкая прибегала без ведра. Я видел, как они скидывали, намачивая в воде, свои сарафаны и хлопали ими по горящим стенам, чтобы потушить огонь.
Я читывал много советов в разных журналах для предотвращения от пожаров, в особенности сельских: за всякий совет спасибо, но по большей части эти советы неудобоисполнимы. Одни говорят: надобно запастись пожарными инструментами и у такого-то они самые удобные и дешевые, другие советуют обмазывать весь дом, не исключая и соломенной крыши, глиною, препятствующею сообщению и распространению огня, — все это очень хорошо, но для первого нужны деньги, которых у мужичков едва достает на подушные, а для второго надобно переучить всю Россию строиться на новый лад. Не знаю, почему никто не советует уже всем известного правила, которому следует полиция во всех самомалейших городах, чтоб каждый дом знал, с чем ему явиться на пожар при первой тревоге. Это гораздо проще и успешнее. Может быть, это правило и есть по деревням, но оно пришло в забвение и не исполняется; а потому надобно поставить в обязанность старшинам, старостам и головам напоминать об этом каждомесячно. На кораблях сражение или пожар не есть вещь обыденная, однако, чтобы приучить команду знать свое место, во всяком случае, часто бьют тревогу к тому или другому порядку.
Мне случилось однажды в жизни употреблять с пользою в дело две вещи: одну — читанную, другую — виденную. Загорелась большая рига с посаженным в нее хлебом, и пожар от нее угрожал целому селению. Когда по набату сбежались все мужики, я не велел открывать ни дверей, ни окна, а, разобрав крышу, чтоб выпустить дым, прорубил четыре отверстия по углам на потолке и лил туда воду; везде же, где показывался из щелей дым, велел замазывать глиною и грязью, которых в деревне было изобильно. Чтобы добывать воду из близко лежавшего ручья, установлены были женщины и даже дети цепью в два ряда, и по одной цепи женщины подавали зачерпнутые ведра из рук в руки до самого пожара, а по другой дети передавали опорожненные до речки. Таким образом, без толкотни, беготни взад и вперед, без расплескивания неизбежного при этом, ведра подавались на потолок беспрерывно — и не с большим в час пожар был потушен или, лучше сказать, задушен паром воды. Я где-то читал о пробах, деланных над паром для утушения пожаров. Эти оба средства ничего не стоят и могут быть употреблены на месте, лишь бы были известны. Конечно, первое не везде может быть так же удобоприложимо, как в риге или овине, но зато второе во всяком случае легко и удобно. Сила внутреннего огня была так велика на упомянутом пожаре, что стены риги выгорели до половины, а солома с хлебом истлела в уголь, но недопущение внешнего воздуха и пар были сильнее огня7.
ПРИМЕЧАНИЯ
Что автором его является Н. Бестужев и в печать он попал через А. А. Никольского, находим указание в письме последнего от 19 дек. 1851 г. И М. А.Бестужев в своих воспоминаниях о брате тоже сообщал М. И. Семевскому, что Никольскому брат Николай в одном из писем «делал обзор Забайкальского края» (Воспоминания Бестужевых, 1951. С. 308). И А. Никольский, и М. Бестужев тоже называют предмет описаний Н. Бестужева, именуя первый — «сведениями», второй — «обзором». Это более точно отражает содержание, так как к общему обзору Забайкальского края можно было действительно отнести любые сведения, от физико-географических до этнографических. Данное же А. А. Никольским или, может быть, редакцией газеты название «Очерки забайкальского хозяйства» не вполне отвечает содержанию. Собственно хозяйственные стороны жизни в Забайкалье, кроме, может быть, сенокошения, не рассматриваются. Речь, в основном, идет о некоторых особенностях жизни, быта, нравов жителей края, как бурят, так и русских, показанных на примере сенокошения и тушения пожаров. Причем показанных через восприятие их Н. Бестужевым и изложение, как принято было делать в письмах, а не в научной или публицистической статье.
В этом издании текст приводится по публикации «Земледельческой газеты». Единственная перепечатка его в сборнике «Декабристы о Бурятии» (Улан-Удэ, 1975), сделанная В. Б. Бахаевым, содержит, к сожалению, весьма существенные неточности и ошибки, искажающие в ряде случаев смысл изложения. Две маленькие купюры, сделанные им, восстановлены.