ДОКУМЕНТЫ | Переписка

Данная публикация представляет собой компиляцию из писем семейства Юшневских к брату Алексея Петровича — Семену Петровичу Юшневскому (по книге «Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири», публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.) и их писем к И. И. Пущину (Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские)//Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43, Москва, 1982), есть и фрагменты других публикаций. Основное опубликованное собрание писем Юшневских — это, конечно, киевское издание 1908 года, но полностью воспроизвести его в сетевой публикации на данный момент не представляется возможным. Моя цель в данном случае — не собрать все письма Юшневских вообще, а рассказать их историю; на мой взгляд, представленного материала вполне достаточно. Это история счастливой супружеской любви и верности до гроба (и за гробом). Обычно, говоря о подвиге жен декабристов, вспоминают Полину Гебль или Марию Николаевну Волконскую, «негероическая» Мария Казимировна как-то теряется на этом фоне — она не оставила воспоминаний, история ее путешествия в Сибирь не так ярко драматична. Однако вот — от нее осталось множество писем и они свидетельствуют об их любви. Это очень простая и страшная история: они жили счастливо и любили друг друга, потом Юшневский был арестован и осужден на каторгу, Мария Казимировна поехала за мужем. Не из числа первых, ей не давали разрешения поехать вместе с дочерью, и в итоге она уехала только после того, как дочь вышла замуж.

Жили — в Петровском заводе, потом на поселении (больше года мыкались по разным местам, назначенным для поселения, но для жизни не очень подходящим, в итоге осели под Иркутском в Малой Разводной), занимались воспитанием детей, музыкой, чтением, садом-огородом, почти наладили быт, купили домик... А потом Алексей Петрович, который буквально за несколько месяцев до этого писал в письме, что он здоров, никогда ничем сильно не болел — умирает. На отпевании еще одного декабриста, Федора Вадковского. Прямо в церкви. Мария Казимировна устраивает из его комнаты домашнюю церковь, ставит там алтарь, чуть не ежедневно приглашает священника для совершения мессы (она католичка). Пытается уехать из Сибири обратно в Россию — у нее осталась престарелая мать, есть взрослая дочь, родились внуки — но ее не выпускают: жены государственных преступников подписались разделить их участь до конца, и даже вдова не имеет права на возвращение. Она живет то в Кяхте, то в Малой Разводной, очень дружит с княгинями — Волконской и Трубецкой, ее письма пятидесятых годов наполнены описаниями семейных хлопот всего декабристского сообщества: выросли дети, дочерей надо выдавать замуж, сыновей — женить, уже пошли внуки — жизнь продолжается.

Возвращается она, как и все, кто вернулся — уже после официальной амнистии. Последнее письмо этой подборки написано как раз из Киева. По общепринятому мнению она умирает в Киеве, но есть сведения, что она вернулась в Тульчин и последние годы дожила там.

Примечания к письмам из издания Голубовского принадлежат мне (издание вообще практически без комментариев), примечания к письмам Пущину — взяты из статьи Н. В. Зейфман.

Письма Юшневских

1

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

23-го Мая 1830 года. Нижний Новгород¹

Любезный и Милый Брат, Семен Петрович! — 18-го числа выехала я из Москвы в Сибирь и никак не успела написать к Тебе, мой друг.— Недели две пред моим отъездом я провела в большом беспокойстве: из кареты в карету переседала, так что у меня назначены были часы, в котором должно было прислать и куды. Я желала как можно поспешить с моим отъездом, а между тем в Москве почти со всею знатью познакомилась. Любезный Семен Петрович! дни, проведенные в сем городе, никогда не будут забвенны в моей жизни: Я столько ласк и благодеяний получила в Москве, что без слез благодарности не могу вспомнить. Ты знаешь все мои способы, с какими я выехала из Тульчина, и знаешь тоже, что я последнюю шубу и ложки серебряные продала, чтобы мне доехать в Москву. Я еду теперь в Сибирь, имея все, что только мне нужно. Даже все искуплено для хозяйственного заведения, как то: посуда и прочее. Брату твоему купила все, что только ему необходимо: и сукна везу с собой, и платье летнее здесь ему сшила, сапоги, платки шейные, все, что он может только в чем нуждаться, я ему привезу. Себе сделала, наилучше сказать, дали мне весь гардероб платьев, летних — для дороги, и там носить. Дала мне Катерина Федоровна [Муравьева]² коляску, за которую заплатила 300 р[ублей] с[еребром] и которая сделана на заказ лучшим мастером в С[анкт]-Петербурге. Одним словом, она меня так проводила в дорогу, что если бы я была ее дочь любимая, она не могла бы больше входить во все подробности и во все мои надобности. Человека я имею с собой очень хорошего с женою, которому плачу 200 р[ублей] с[еребром] в год. Оба они очень добрые и верные люди, которые, наверное, сберегут и меня и все мое имущество в дороге. Человек сей дан мне княгинею Шаховской в услужение, т. е. отпущен ко мне в услужение. Человека сего и его жену она очень хвалила и с трудом с ним рассталась, но сделала сие пожертвование для женщины, которая в такой дальний путь идет. Вот, мой друг, невесты! Что за милые княжны, какие прекрасные собою, какие добрые, милые и как воспитаны! Дай Бог тебе такую невесту: тогда бы ты с своим добрым сердцем много делал добра ближним. Если ты будешь когда-нибудь в Москве и увидишь графиню Потемкину, вспомни ей обо мне: как она будет довольна, чтобы говорить с тобою обо мне.

Я ей обещала, что когда ты будешь в Москве, то непременно у нее будешь, чтобы изъявить ей всю мою благодарность за все ее дружеские ласки, оказанные мне. Нарышкину, Шереметеву, княгиню Голицыну, урожденную Нарышкину, Авдотью Михайловну, — всех сих дам обожаю на всю мою жизнь. Как бы я желала, чтобы ты теперь увидал мой альбом! Друг мой любезный, Семен Петрович! Я столько была счастлива в Москве, что никогда еще в моей жизни: нигде меня столько не ласкали и не любили. Бог чудеса показал надо мной, очевидно! Представь только себе, что я без гроша приехала в Москву и нуждаясь во всем, и в так короткое время и с такими выгодами проводили меня из Москвы в такой путь! Чудеса Бог показал надо мною! Они все сами говорили: «Очевидно, Бог помогает тебе и благословит путь твой». Ты знаешь, что мне M-me Posnikoff только и дала, что четыре тысячи рублей и то в счет процентов Сониной суммы. Можешь судить, что бы я могла сделать, если бы я грош из сих денег издержала, а экипажа никак бы не была в состоянии купить, и человеку 200 р[ублей] с[еребром] заплатить в год.... Я бы с обозом непременно отправилась, если бы Бог не послал мне благодетелей.... Ты видишь, любезный брат, Семен Петрович, что еду я со всеми выгодами, дано мне все, что только нужно для тамошнего хозяйства; и одета, и обута, но что я там буду есть, остается о сем подумать тебе несколько. Как скоро получишь письмо сие, постарайся непременно выслать брату твоему, Алексею Петровичу 500 р[ублей] с[еребром]... Я для себя ничего не прошу и никогда не обеспокою тебя моей просьбой никакою. Первая моя и последняя просьба к тебе - выслать мне две дюжины чулок бумажных. Дюжина лучших стоит в Тульчине 25 р[ублей]. Сим одним только и нуждалась. Здесь я никак не могу купить: нельзя достать. Деньги необходимо нужно выслать 500 р[ублей] с[еребром]. брату твоему. Оттоль я буду писать к тебе, и будь уверен в честном слове, которое дано тебе теперь, что без самой крайней нужды я не попрошу у тебя для брата твоего ни копейки. Я посвящаю всю жизнь мою для него и, покуда я имею силы, буду стараться доставить ему все выгоды и буду стараться, чтобы он никак не видал сего моего усердия, чтобы его не мучило сие. Будь уверен, что если я даю слово, исполню его во всей точности, и если я однажды скажу себе, что во что бы то ни стало я предпринимаю такую-то обязанность на себя, исполню ее в точности. Друг мой, возврати ты мне дружбу твою: я в полной мере заслужу ее. Всю жизнь посвящу мою для мужа моего, сделаю его спокойным и счастливым, приехав к нему. С твердым и решительным намерением иду к нему, чтоб жить единственно для него, чтобы каждую минуту посвятить жизни моей для него одного. Будь уверен, что приезд мой будет для него облегчением в его мучительном положении и сделает его счастливым. В последнем письме пишет княгиня [Мария Николаевна Волконская³] к Муравьевой Катерине Федоровне, что муж мой весьма в дурном положении только и живет одним воспоминанием обо мне, ожидает меня с таким нетерпением, что они очень боятся о его здоровьи, которое чрезвычайно расстроено; и так печалится поминутно обо мне, что они не знали, что с ним делать. Несколько дней не получил письма от меня, то князь Сергей [Григорьевич Волконский] боялся видеть его отчаяние. Он все говорит: "Что вы не хотите мне сказать: моя жена умерла; не скрывайте от меня сего удара: пусть я знаю мою решительную судьбу; жены моей нету уже на свете? скажите мне, умоляю вас". Все только и говорит и думает, что я верно уже не существую. Так нетерпеливо ожидает меня, что трудно описать его положение. Все, кто только читал письмо сие в Москве ужасно плакали. Княгиня Марья Николаевна заклинает на все на свете Катерину Федоровну употребить все силы, чтобы помочь мне в делах моих, как только я приеду в Москву, и чтобы я скорее выехала. Правда, что Катерина Федоровна ничего не упустила, чтобы ускорить мой отъезд и чтобы проводить меня со всеми выгодами в дорогу. Дай ей Бог здоровья и награди ее Бог, добрую старушку, почтенную! Часы в закладе у почтмейстера Романенки брата твоего. Ради Бога, сделай дружбу для твоего брата, постарайся выкупить их за 300 р[ублей] с[еребром] - золотые, карманные, а столовые пусть продает Романенко. Ради Бога, если ты только можешь сие сделать для твоего брата, сделай милость, не откажись! По крайней мере, если сего сейчас сделать не можешь, напиши тотчас Романенке, что со временем сделаешь сие. Я сама буду просить его, чтобы удержал он часы сии, это мужа моего любимые. Когда только выкупишь их, тотчас пошли к К[атерине] Ф[едоровне] Муравьевой в Москву: она мне перешлет их в Иркутск, она каждую неделю непременно посылку отправляет детям и невестке. Впрочем, надо только уложить хорошенько, и оттоль послать можно самому тебе. Курительного табаку турецкого я купила здесь, но знаю, что будет недоволен: шафран настоящий. Чем богата, тем и рада: здесь лучшего не могла я достать. Как приеду в Иркутск, напишу тотчас тебе. Пожалуйста, любезный мой Семен Петрович, не оставляй твоей помощи моей матушке. Бог тебя никогда не оставит, если ты будешь добрым для старухи, которая совершенно осталась одна, без призрения и помощи. Дай ей одеяние, какое только ей нужно. Заклинаю тебя на дружбу, которую ты всегда к брату твоему [В оригинале слово пропущено. - прим. Голубовского]. В моей же благодарности не сомневайся никогда: я умею чувствовать, как никто, благодарность и всегда от всего сердца благодарна. Если ты был совершенно ожесточен противу меня, забудь все, возврати мне дружбу твою и возьми мое честное слово, что в полной мере буду достойною твоей братской любви и дружбы. Вспомни иногда прошедшее время, отдай мне справедливость, что я всегда имела доброе сердце. Люби брата твоего Алексея, жалей его и думай о нем часто: он с детства твоего показывал всегда всю нежность братской любви к тебе и дружбы. Сделай милость, вышли 500 р[ублей] с[еребром]: это нужно, необходимо, на первый случай, как туда приеду, чтобы твоего брата не огорчил мой приезд, что не успела приехать и нуждаешься. У меня останется рублей 500 с дороги, а там ты надошли. Потом я уведомлю тебя, как обещала, что без самой крайней нужды не буду у тебя просить. Может, мне Бог даст здоровье и силы, буду работать и доставлю ему все выгоды. Притом же, и там найду благодетелей: Бог милостив! Прости душа моя, друг любезный, Семен Петрович! Прости, мой брат, которого я во всю мою жизнь любить не перестану.

Моли Бога о твоем брате, и обо мне и вспомни иногда твою сестру, Марию Юшневскую.

Забыла сказать, что мне сопутствует нянька, которую посылают для княгини Волконской, Полька, и дормез для княгини, и я имею два экипажа: коляску и карету.

Узнавши о моем проезде, супруга здешнего губернатора, Екатерина Ивановна Бибикова, приехала ко мне и увозит к себе обедать и письмо сие взялась отправить сама к тебе. Как Бог печется обо мне! Такая ласковая, добрая. Дай Бог ей здоровья! После обеда я с нею пойду к матери Крюковых.

Екатерина Ивановна Бибикова - родная сестра Апостола Муравьева⁴. Муж ее здесь губернатором, и оба предобрые, премилые люди. В воскресенье буду, надеюсь, в Казани. Сегодня пятница. - Отдай записку моей матушке и поцелуй ей ручку от меня.

Adieu, mon shere Simon, adieu. [Прощай, мой дорогой Семен, прощай]

ПРИМЕЧАНИЯ

¹В начале 1829 года Мария Казимировна Юшневская получила разрешение ехать к мужу в Сибирь, письмо написано уже с дороги.

²Екатерина Федоровна Муравьева (1771–1848) — мать декабристов Никиты и Александра Муравьева, много помогала ссыльным декабристам и хлопотала об облегчении их судьбы.

³Княгиня Мария Николаевна Волконская (1805–1863) — жена декабриста князя Сергея Григорьевича Волконского, последовала за ним в Сибирь одна из первых. Огромная часть переписки декабристов велась именно через нее — самим декабристам было запрещено писать.

⁴Екатерина Ивановна Бибикова (1795–1861) — урожденная Муравьева-Апостол, сестра декабристов Матвея, Сергея и Ипполита Муравьевых-Апостолов. Ее муж Илларион Михайлович Бибиков (1793–1860) с 1829 по 1831 год — нижегородский губернатор.

2

Декабристы на каторге и в ссылке : Сб. новых материалов и статей / сост. комиссией Всесоюзного о-ва политкаторжан по празднованию столетнего юбилея восстания декабристов. — М. : Всесоюз. о-во полит. каторжан и ссыльно-поселенцев, 1925, с. 38–40

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

27 сентября 1830 г., Петровский завод

Я ужаснулась, любезный братец Семен Петрович, увидя моего мужа, так он похудел, одна тень его осталась. Не жалуется, чтобы страдал какою-либо болезнью, но спит очень мало и почти ничего не ест; я боюсь, чтобы не впал в чахотку; уверяет меня Фердинанд Богданович [Вольф]⁵, что этого опасаться не должно, но может он уверяет для того, чтобы успокоить меня. Как бы ты не представлял себе его худобы, все еще будет мало.

Ты, может быть, уже слышал, что брат твой и все товарище его переведены в Петровский завод. — И я, желая разделить вполне участь мужа моего, поступила в острог, где занимаю один нумер с ним; здесь мы лишены не только воздуха, но и дневного света. Боюсь, что муж мой вконец расстроится здоровьем.

Брат благодарит за присланные ему тысячу рублей, он был без гроша денег и очень давно нуждался. Я с собой не могла привезти ничего. Ты, мой друг, очень хорошо знаешь, с какими малыми способами выехала я из Москвы. Но ты обещал еще выслать вскоре тысячу рублей, следовательно, муж мой, по крайней мере будет спокоен на несколько времени, что нуждаться не будет в необходимом. — В одно время с письмом твоим, в котором описываешь, как изменилась сумма, которую должна Марья Ивановна, он получил и то, которое ты писал в Москву к поверенному моему Василию Анисимовичу: обстоятельное объяснение об этом я принуждена отложить до будущей почты, потому что брат твой не успел теперь отыскать и сообразить всех бумаг и писем, которые получил он в разное время об этом. — Я же с своей стороны считаю неуместным входить в это; тебе известно, что раздел был сделан по добровольному вашему согласию с братом Владимиром, ибо я даже не почитала себя вправе вмешиваться в подробности раздела. Ты сам припомнишь, что я полагалась на любовь и дружбу вашу к брату и потому предоставила собственному твоему усмотрению все; и подписала готовые уже бумаги.

В заключение письма твоего к брату, ты желаешь, чтоб я забыла все прошедшее; из любви моей к твоему брату, из любви моей к тебе я никогда не переставала желать тебе добра и сожалеть о твоем от меня удалении; очень рада буду, ежели ты искренно возвратишь мне дружбу и любовь твою, которых я никогда потерять не желала.

Ты пишешь, что моя Сонечка⁶ была у тебя в Хрустовой⁷ с ее мужем; очень меня утешило сие известие; дай Бог, чтобы ты любил детей моих и чтобы они умели заслужить на твою дружбу. Любезный Семен Петрович, будь уверен, что я никогда не могу перестать любить тебя, как бы ты ни удалялся от меня и как бы ты ни был несправедлив противу меня. – С самых юных твоих лет брат твой приучил меня любить тебя всем сердцем, как и он сам любит тебя, и сам ты столько мне показывал привязанности, что я никак не могу себе представить, чтобы ты был в силах желать мне зла; итак, мой друг, будет друзьями по-прежнему, и не станем вспоминать того, что нам делало большую неприятность, а мне, откровенно тебе скажу, несчастье.

Не помню, написала ли я тебе в прошлом письме, которое послала из Иркутска, что Варфоломей Варфоломеевич еще в прошлом году умер в июле месяце, и смерть его преждевременную приписывают невоздержному употреблению напитков. Он умер скоропостижно, бывши в гостях. Я надеюсь, что ты, любезнейший Семен Петрович, не сообщишь сего брату его; душевно бы мне было неприятно, если бы от меня узнал он такие неприятные известия о его брате. Ты знаешь, что я неспособна сделать неудовольствия даже и тем людям, которые делали мне величайшее зло. Я уже здесь вместе с мужем моим. Бог прости всех, и я их прощаю, если только мое прощение сколько-нибудь их занимает.

Зная твое доброе сердце, мой друг, я уверена, что матушка моя под твоим покровительством не стерпит никаких притеснений ни от кого и не нуждается в необходимом; благодарю тебя заранее за все одолжения, какие ты ей наверное оказываешь. Я буду стараться так распорядиться, чтобы ее пристроить и дать ей уголок спокойный: она в тех летах, что спокойствие ей необходимо; поцелуй у нее ручку за меня и моего мужа и скажи ей, что мы оба здоровы.

Если ты можешь, любезный Семен Петрович, сделать это для меня и твоего брата, то постарайся непременно выкупить часы твоего брата у Филипп Прохоровича; брат твой очень дорожит сими часами, потому что это память от отца его и к часам сим он очень привык. Если бы ты был очень богат платками шейными цветными, то пришли мужу моему: сколько бы ты одолжил его сим; он очень любит теперь цветные платки. Я пришлю тебе, друг мой, мерку его с будущею почтою на сюртук и жилет; сшей ему, сделай милость; здесь нету портного, а он очень беден платьем; представь себе, что он худее, наверное можно сказать, Осипа Варфоломеича: увидишь по его мерке, которую я тебе пришлю.

Алексей Петрович приказал кланяться Владимиру⁸, от которого он получил письмо: очень рад, что он счастлив, и благодарит его за память.

Прощай, любезный Семен Петрович, я и брат твой от всего сердца желаем тебе быть здоровым; будь счастлив и не забывай истинных друзей твоих - брата и меня. Любящая тебя всем сердцем сестра и друг

Мария Юшневская.

Здесь я наняла избу близ острога, в которой варят нам есть, содержатся там мои вещи и живут в ней человек и женщина; плачу за нее 25 рублей в месяц. Здесь дорого очень все, особливо, когда сообразим с нашими ценами. Пишу все потому к тебе, чтобы ты знал, любезнейший Семен Петрович, как мы здесь живем: пуд сахару здесь 60 ср [серебряных рублей], а чай самый посредственный 10 фунт. Прощай, мой любезный.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

⁵Фердинанд (Кристиан Фердинанд) Богданович (Бернгардович) Вольф (1796 или 1797–1854) — декабрист, как и Алексей Петрович Юшневский  член Южного общества декабристов, был штаб-врачом при полевом генерал-штаб-докторе 2-й армии. На каторге и потом на поселении продолжал практиковать как врач (с 1836 года получил официальное разрешение на медицинскую практику), по многочисленным отзывам действительно был очень хорошим врачом, близкий друг семейства Юшневских, в дальнейшем в переписке упоминается неоднократно.

⁶Софья Алексеевна Рейхель (1811 – после 1853), дочь Марии Казимировны от первого брака, жена художника Карла Яковлевича Рейхеля. Хотела последовать за матерью в Сибирь, но не получила разрешения. Потом все семейство Рейхелей все-таки приедет в Сибирь к Марии Казимировне — уже после смерти Алексея Петровича.

⁷Хрустовая — имение Юшневских, с 1811 до революции. Было приобретено отцом декабриста Петром Христофоровичем Юшневским, После смерти отца декабриста все имения перешли к его сыновьям: Алексею (декабристу), Семену и Владимиру. После осуждения Алексея имения, за выделом третьей части его жене, перешли к двум младшим братьям. По требованию временного счетного отделения штаба 2 армии на имение Хрустовую было предъявлено взыскание в 326 тысяч рублей, обращенных по интендантским расчетам на ответственность А. П. Юшневского. По предъявленному от новых владельцев спору имение оставлено было под запрещением и надзором дворянской опеки до разрешения дела Сенатом, в конце концов Алексей Петрович был полностью оправдан.

⁸Владимир Юшневский, младший брат декабриста.

3

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

13 Декабря 1830. Петровский Завод

Любезнейший Семен Петрович, брат твой поручил мне сказать тебе, что он совершенно здоров, кроме обыкновенной его боли в пояснице; очень огорчается, что четвертый месяц не имеет никакого известия о тебе. В последнем письме твоем ты обещаешь вслед за сим выслать еще денег. Очень бы ты хорошо сделал, если бы сдержал твое слово. Мы бы не были в крайности, какую теперь терпим. Ты знаешь мои средства, с какими я выехала из Москвы. Сюда приехав, я имела непредвидимые издержки. Алексей Петрович с другими своими товарищами переведен в Петровский завод из Читы. Дорога сия продолжалась полтора месяца, и я должна была издерживать лишнее, имея людей с собой, которые от наводнения были раскиданы. Я спешила к мужу и пробиралась на лодке, чтобы скорей его увидеть, а человек мой жил долго, покуда ему была возможность приехать, на почтовой станции. Сюды приехав, хотя мне и дозволено жить вместе с моим мужем в его заточении, но невозможно не иметь квартиры, в которой живут мои люди, готовят нам есть и белье стирают. Я потому все подробности тебе говорю, чтобы ты видел, что мы не желаем (ничего?), кроме необходимого. Для сего-то мы нанимали избушку, за которую в месяц платили 25 р[ублей] с[еребром]. Расчев, что лучше купить избу, чем платить дорого за наем, мы решились, и я заплатила за избу мою 800 р[ублей] с[еребром], заняв деньги, но надо издержать непременно еще, по крайней мере, 400, чтобы возможно было жить в ней; посему ты можешь судить, как здесь дорого завести хозяйство. Когда будет отделана моя изба, то, на случай моей болезни, буду иметь я одну комнату для своего отдохновения, а через сенцы — другая комната, в которой кухня, и живет в ней моя стряпка. Дрова здесь хотя недороги, однако в зиму порядочно будет стоить. Любезный друг возьми все сие во внимание и постарайся вывести меня из долгу здесь, а когда уже устрою все, тогда меньше буду иметь требований. - В письме твоем последнем ты говоришь брату, что вслед за оным вышлешь ему 1000 рублей. Весьма бы одолжил, если бы обещание свое исполнил, но нельзя тебе, видно, было сдержать слова; но не худо было бы написать хотя к брату и быть уверену, что в его заточении письма твои для него большой отрадой. — Брат твой просит тебя, чтобы ты заказал Некишу сделать для меня один гроденаплевый капот, черный на вате, утрешний, как он бывало для меня шьет, и у него мерка моя есть, только гроденапль чтобы не был узкий, а широкий, и черный цвет, впадающий в стальной, а русский узкий граденапль весьма непрочен и очень скоро рыжеет. Да одно такое же черное для меня платье, только шитое с фалдами, карманами и не под шею: я не люблю под шею летом платья.

 

Некиш знает, как я люблю. У него закажи, и все сделает хорошо. - Каждый год. И на целый год никаких для меня других посылок не надо делать. Если можно, и успеет к Светлому Воскресению сия посылка, очень тебе буду благодарной. Алексей Петрович больше будет рад моему черному капоту, как я: он меня в таком оставил и любит меня в сей одежде, да и я сама люблю черный цвет. Алексей Петрович, надеюсь, вскоре получит свое платье, о котором тебя просила для него. Он курит очень мало нонче табаку: не может другого курить, как турецкий, крепкий. Как ты знаешь, я ему мало из Москвы привезла, то он бережет, но уже на исходе и тот. Не будешь ли ты богат, поделись с ним курительным табаком. — Прощай, любезный Семен Петрович, и извини, что столько требований в сем письме написала. Исполни, что можешь и что хочешь, и будь уверен, что брат твой любил тебя не из выгод или каких-либо видов, потому что он никакой в том надобности не имел, и теперь точно так любит тебя. Я с моей стороны много раз доказала тебе, что моя дружба к тебе была всегда безо всяких условий, и потому чувство в сердце моем сохраняется к тебе всегда одинаково, хотя и много неприятностей было у нас с тобой друг от друга. Все забыть надо каждому из нас и находить величайшее утешение в дружбе нашей, которая не должна быть изменною. — Прости, душа моя, любезный брат Семен Петрович, желаю, чтобы твои именины и рождение провел ты весело, с которыми поздравляю тебя. Письмо сие, я думаю, к тому только времени дойдет до тебя. Прощай, любезный, поцелуй ручку моей матушке за меня и скажи ей, что я и муж мой здоровы.

Всегда преданная твоя сестра и лучший твой друг Мария Юшневская.

 

4

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

4 июня 1831. Петровский Завод

Любезнейший Семен Петрович!

Сонюшка пишет мне, что ты не получил писем моих, между тем как я писала к тебе с приезда моего шесть, а именно: 28 Сентября, 12 Октября, 2 и 16 Ноября, 13 Декабря, 29 Января, и с тех пор я не писала более, видя, что не получаю ответа на мои письма, но получив с прошедшею почтою от детей моих письмо, я увидела, что письма мои не дошли до тебя. Мы удивляемся с братом твоим, каким образом все наши письма, писанные к другим, получены, а ты не получаешь. Как бы то ни было, я решилась опять писать к тебе, чтобы сказать, что брат твой здоров, но ты легко можешь себе представить его удивление и беспокойство, не получая твоих писем. Разные мрачные мысли тревожили его, тем более, что разные, доходившие до нас, известия, подавали к тому повод. Наконец успокоило нас письмо Игнатия Онуфриевича от 15 Февраля, которым известил он нас, что ты совершенно здоров и кончил раздел с твоим братом, Владимиром. Алексей Петрович был доволен сим известием, полагая, что чрез то будешь ты иметь более средств привести в порядок дела. Что касается до нас, любезный брат Семен Петрович, то я надеюсь, что рано или поздно письма мои дойдут до тебя. Из них увидишь ты, в какой крайности мы находимся. Скоро год, любезный мой, как мы не получаем от тебя никакого известия. Последнее письмо, какое мы от тебя получили, было от 15 июля прошлого года. При нем прислано было 1000 р[ублей] с[еребром], и с тех пор не получали мы ни откуда ни копейки. Сам посуди, можно ли прожить год такими способами, а ты знаешь, с какими я сюда отправилась. Известие о твоем разделе с Владимиром подает надежду, что ты обратишь совершенно твое внимание, чтобы ускорить устройство дел, которые, конечно, должны тебя весьма беспокоить.

Прощай, милый мой брат Семен Петрович! Алексей Петрович мысленно тебя обнимает, и я также, желая тебе всякого благополучия, душевно любящая тебя сестра Мария Юшневская.

5

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна - Семену Петровичу]

25 Марта 1832. Петровское

Любезный Семен Петрович!

Давно поджидаем мы письма от тебя, но каждая почта обманет нас. С сею почтою не пишу тебе много, потому что я устала, и потому что много писем надо было написать, а у меня грудь болит. Хочу только успокоит тебя, что брату твоему лучше. У нас погода была чудесная несколько дней, а теперь ветры ужасные и пасмурные дни. В такое время брат твой обыкновенно бывает хуже, а я совсем расстроюсь, поминутно зябну, головною болью мучусь, и грудь болит несносно. — Счастье, что у нас домик теплый, но все, кажется, продувает сквозь стену. Я по утрам до обеда обыкновенно бываю всегда дома, потом иду в каземат, там и ночую, а когда бываю я больною, что не в состоянии ходить, то несколько времени остаюсь дома, и мужу моему позволяют быть со мною. Но как только мне лучше, опять отправляется в каземат. Я теряю пропасть времени в переходах и не могу заняться работою серьезною, которая доставила бы мне удовольствие. Если Владимир еще гостит у тебя, поклонись ему от меня. Он брату никогда не пишет, и право нельзя его похвалить за это. Каждый свои обязанности должен исполнять свято, несмотря ни на что, а он должен бы всегда показывать внимание старшему брату, которого он, кажется, привык уважать. Это же не трудно и не стоит никаких пожертвований — написать письмо. Этим, по крайней мере, доказать можно, что он помнит, что брат его существует. Я говорю сие дружески, в надежде, что Владимир увидит, что я справедлива. Впрочем, уроков давать не берут никому. Охотно сама принимаю добрые наставления, когда мне их дают. — Пожелаю тебе от души, любезный и милый Семен Петрович, лучшего здоровья и душевного спокойствия, прошу тебя быть уверенным, что чувство дружбы и привязанности моей к тебе никогда непременно. Пиши нам чаще, друг мой, и помни, что письма твои доставляют отраду брату твоему в заточении. Вспомни, когда ты содержался в крепости и получал мои письма, что каждое слово, сказанное в нем, делало тебя более, нежели довольным, а брат твой вечно разлучен с вами, и один только твой почерк может его утешить и доставить минуты приятные и радостные.

Прости, любезный, всей душою любящая тебя сестра и друг Мария Юшневская.

6

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

Петровский завод; 3 июня 1832.

Любезный друг, Семен Петрович!

Дала обещание писать к тебе каждые две недели; заметь, что буду очень аккуратной. Брат твой здоров, душевно тебя обнимает. Он ожидает твоего извещения, где ты намерен жить, отдав твою деревню в посессию. — После твоего последнего письма я не получила от Сонюшки писем и тоже не знаю, как они распорядились: остаются ли по-прежнему в Хрустовой или переедут куда-либо в другое место. — У нас о сю пору все продолжались холода, но другой день погода теплая. В моем огороде чуть только начинает выходить все посеянное. У вас же теперь давно, кроме всякой зелени, и ягоды есть, pozumki, truskawki [земляника, клубника], juz i maiskie gruczkie [уже майские груши ], у нас зато цветет бобыльник и черемуха начинает, сморчки-грибы есть, но удивительно нехороши: какой то совсем другой в них вкус, как в наших местах. — Зимой один мой знакомый прислал мне лимон. Ты удивишься, когда скажу тебе, что я ему так обрадовалась, что чуть не заплакала. В минуту перенеслась я в те места, где я была счастливейшей женщиной, в кругу моего дорогого семейства. Столько приятных воспоминаний представилось в моем воображении. Взволновалось сердце, и грусть нестерпимая овладела мною! Вспомни, друг мой, с каким живым чувством принимала я всегда, когда встречались мне горькие минуты, так точно и радостные. Вспомни, что когда я бывала огорчена, то почти всегда принимая участие в знакомых или даже и не знав людей, собственное же огорчение редко я имела случай испытать. Зато теперь нет отдыха, нет радостных минут, или, по крайней мере, очень редки. Я только тогда и бываю спокойна и счастлива, кода получу от вас приятные письма. Брат твой, как ты его знаешь, кажется гораздо меня спокойнее и тихо, без ропота, повинуется судьбе. Никогда я еще не слышала, чтобы он желал спокойно проводить время где-либо в деревне с вами, друзья мои. Я же поминутно говорю о том, что хотела бы умереть при вас, хотела бы слышать вас, видеть и быть опять счастливейшею, как была! Брат твой говорит: "Мне хорошо; ты со мной, и слава Богу; для Сони же и брата я слишком серьезный, и они бы скучали со мною". Впрочем, душа моя, что бы мы ни говорили друг другу и как бы ни старались себя утешить и успокоить, нельзя избегнуть, чтобы не быть в беспрестанном волнении. Наше положение слишком нехорошо, и потому нельзя быть нисколько счастливей как мы есть, разве можно будет привыкнуть более со временем к своему положению. — Сегодня, как ты сам заметить можешь, мне не должно бы писать к тебе, потому что я более мрачна, как обыкновенно, но как надо еще неделю ожидать до почты, то и не хочу отлагать. Интереснее всего для тебя знать о брате твоем. Несколько дней, как он опять чувствует слабость, но все не столько, как зимою он был слаб. Опять меньше стал кушать, но здоров, и цвет лица довольно хорош. Как он худ, ты бы удивился, увидя, что можно так похудеть. Брат твой хранит сюртук, в котором он выехал из Тульчина, и точно что теперь может служить шинелью. Фердинанд Богданович [Вольф] уверяет всегда, что худоба его ничего не значит, и что слабость, которую он чувствует, находит он очень обыкновенною при перемене климата, но что она не опасна и со временем пройдет. Павел Васильевич очень тебе кланяется. Он ожидает присылки денег с большим нетерпением, потому что большую имеет в них нужду.— Прошу тебя поцеловать ручку моей матушки за нас обоих; обними моих детей, если письмо сие застанет тебя с ними. Когда будешь писать, скажи мне подробно о моей внучке: на кого она похожа, мила ли она еtс, еtс... Поклонись от нас также почтенному Игнатию Онуфриевичу. Если будешь в Каменке, засвидетельствуй наше душевное почтение, и если будешь в Рашкове, скажи также Емилию Ивановичу, что брат его здоров.

Прощай, друг мой, любезный брат! Да сохранит тебя Бог! Брат твой еще душевно тебя обнимает и просит прислать ему курительного табаку: у него всего осталось трубок на десять, и не знаю, как будет. Он пробовал курить предурной, слабый, какой здесь достать можно у здешних купцов, но никак не мог, и я думаю, он совсем себе откажет в этом удовольствии, покуда ты ему не пришлешь. Уже давно он, поберегая табак, курит только четыре трубки в день. Adieu, mon bon ami. Je t’embrasse d’ame et du coeur et je t’aime autant. [Прощай, мой добрый друг. Обнимаю тебя, прижимая к сердцу , и люблю]

Marie Juchniewsky

 

7

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

З-го Сентября, 1832. Петровский завод.

Милый, любезный, друг, Семен Петрович! Брат твой здоров, не чувствует слабости, которая его ужасно томила, и поправился немного в лице, но боль по утрам бывает у него, особенно, под грудью. Вольф говорит, что это нервическая боль. Она его мучает днями и часто его беспокоит. Я почти всякий день имею такую же боль. И нельзя не расстроить здоровья, перенеся столько душевных потрясений. Я с твоим братом и теперь столько имеем причин огорчаться. Не говоря, что довольно уже нашего положения, погода у нас несносная: вчерась целый день шел дождь, и сегодня сырая и ветреная погода. Все лето, как ты по письмам моим видел, было у нас дурное. У нас начал хворать скот, и у меня бедной захворала корова. Жаль будет, когда пропадет. У нас очень вздорожал хлеб, и угрожают, что недостаток будет в хлебе: неурожай сей год. После получения денег от тебя, мой друг, мы половину употребили на уплату долгов в разные руки, исправили наш домик к зиме, заготовили дрова и заготовили сена. Но, может, корова у нас пропадет, тогда напрасно заботились. Как ни стараюсь я заводит помаленьку мое хозяйство, чтобы сим и издержки укротить, но нам ничто не удается, и способа нету достать порядочную бабу, которая бы смотрела за домом, а что укажешь пальцем и еще к тому настоишь, только то и сделано. Несносно скучно с здешнею услугою. Здесь бабы так пьют, что у нас редко мужика найдешь, одним словом, как в Хрустовой у тебя повар Гришка и Анисим портной. Ты посуди, что к сему и на руки нечисты, по большей части. И так теперь представь себе, мой друг, как должна я заботиться сама обо всем. Пожалей меня, а пособить моему горю, хоть бы ты и хотел, нельзя. - На днях брат твой играл в квартете на Альте. Сколько раз я вспоминала тебя и не могла удержаться от слез. Играли Фрейшюца⁹ и Русскую Песню¹⁰ с вариациями. Я хочу тебе сознаться, что я огорчила немного первую скрипку. Когда начали приставать, зачем я расплакалась, я сказала, что так сильно сфальшивила скрипка и так запищала, что у меня сделались спазмы. Разумеется, мне не поверили: одно самолюбие не допустило бы поверить сему, а к несчастью, у наших музыкантов с избытком его. Впрочем, виолончелист у нас успевает более других. Брат твой играет на Альте и в квартетах, надо ему отдать справедливость, читает очень твердо свои ноты. После завтра хочет он поиграть на фортепьянах со скрипкою. Вадковский очень хорошо и приятно играет, и он - первая скрипка, а Николай Крюков - вторая, можешь посему посудить, какой бедный музыкант [В книге примечание «Квартет? Фраза непонятная»]. И так, друг мой, из письма сего ты видишь, что иногда мы очень горюем, а иногда рассеиваем наше горе, хоть на несколько, часов. От Сонюшки скоро три месяца как не имею вовсе писем. Это меня ужасно огорчает, но делать нечего, как терпеть. Все твои знакомые очень, очень, тебе кланяются, все тебя помнят и любят. Даже и те, которые тебя не видели, охотно рады посвятить несколько времени для беседы с нами о тебе. Мой друг, из моих писем ты видишь, что я постоянно люблю тебя, с самых молодых лет твоих привыкла разделять чувства братней к тебе привязанности. Муж мой вселил в меня эти чувства: он любил всегда тебя со всею нежностью. Брат твой и я душевно тебя обнимаем и любим тебя всем сердцем.

Мария Юшневская.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁹Видимо, играются какие-то фрагменты популярной опера Карла Вебера «Фрейшюц»(1821) (Вольный стрелок).

¹⁰Скорее всего – знаменитый романс Алябьева на стихи Дельвига «Соловей».

8

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

16 декабря. 1832. Петровск

Милый, любезнейший друг наш, Семен Петрович! Письмо твое от 12 октября принесло нам большое утешение. Видно из него, что ты в несколько лучшем расположении духа. Дай Бог тебе все радости и благополучие. Никто усерднее нас не может тебе сего пожелать. С сею почтою я не буду тебе много писать, да и не о чем говорить. Ты же сам сказал, что ты у нас в долгу: сквитайся наперед, меньше будет затруднительно тебе разделаться с нами. Спасибо тебе, душа моя, что ты теперь чаще доставляешь нам минуты радостные, получая письма твои. Брат твой здоров, благодаря Бога. Несколько дней он не спал: должен был греть разные припарки и поить меня горячими разными питьями из трав — Меня мучили сильные спазмы. Вчерашнюю ночь и я, и он, хотя немного, но уснули. Боюсь, чтобы его не расстроила усталость. Молю Бога, чтобы я освободилась от моих страданий. Мне тяжело видеть моего доброго мужа, как он беспокоится моею болезнью. Сегодня целый день я не чувствую спазм, с утра сижу за письмами, и вот 8 часов вечера — я не чувствую даже усталости... Вчерась был у меня Ивашев¹¹ с женой. Я ему показала твое письмо. Он очень тебя благодарит за дружеское твое о нем воспоминание. Они оба кланяются тебе. Он восклицает иногда: "Ах, мой милый Семенушка!" Если бы ты мог видеть, друг мой, как я обрадуюсь каждый раз, когда кто-либо вспоминает тебя с добротою. Нет, душа моя, любезный друг мой, ты не в состоянии вполне представить себе чувств наших к тебе. Я и брат твой любим тебя больше, чем ты в состоянии видеть нашу любовь. Когда будут у тебя жена и дети, тогда только познакомишься ты с столь сильным чувством. Благодарю тебя за извещение меня о моей матушке. Пусть Бог подкрепит ее здоровье. Ты каждый раз говоришь, что она пишет ко мне, и всякий раз скажешь, что она опоздала на почту. Собираешь ты, верно, ее письма, а потом пришлешь мне целую тетрадку, чтобы наградить меня за долгое ожидание. Прошу тебя за нас поцеловать ей руку и сказать, что мы здоровы... Брат твой целует тебя сердечно, благодарит тебя за обещание прислать ему еще табаку. И туда вложи ему трубок и, если есть у тебя, хороший черешневый чубук, а если будет опять случай в Кишиневе, то выпиши мне тестамелю. Так называются у них маленькие цветные шейные платочки; они очень теплые.

Прощай, друг мой.

Марья Юшневская.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹¹Василий Петрович Ивашев (1797–1841) — декабрист, член южного общества. Его жена — Камилла ле Дантю. Близкий друг Юшневского.

9

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

23 Января 1833. Петровское

24 числа простились мы еще с четырьмя отъехавшими на поселение: Павел Пушкин¹², который тебе очень кланяется, два Беляевы¹³ и Лорер¹⁴. Аврамов¹⁵ еще с нами. Послезавтра едет и он. Павел Васильевич [Аврамов] очень благодарит тебя за обещание быть аккуратным в высылке ему денег. Как мне жаль, любезный брат, что я необстоятельно описала тебе наш квартет, но, желая поправить нашу ошибку, сызнова повторю тебе, что первая скрипка — Вадковский¹⁶, вторая – Николай Крюков¹⁷, альта — твой брат, а виолончелист — Свистунов¹⁸. Но поздно я тебя знакомлю с ними: несколько месяцев как квартеты не играются, и я думаю, что надо полагать их разрушенными. Вадковский не глядит на скрипку со дня потери двоюродной сестры своей, Александры Григорьевны Муравьевой¹⁹, а Свистунов забросил виолончель: брат его, узнав, что он желает играть на фортепьянах, и привыкши предупреждать все, что только может сделать ему удовольствие, прислал ему фортепьяны, и теперь Петр Николаевич Свистунов очень усердно занимается фортепьяном. Надеется, что будет удивлять успехами, и я очень уверена в этом, хотя он о сю пору никогда не занимался музыкой, но видно желание его, и способностей имеет он много.... Скажу еще несколько слов о брате. Он здоров, благодарю Бога, и если бы не беспокоили его разные наши домашние и хозяйственные дела, был бы довольно весел. Но надо тебе правду сказать, что здесь такая дороговизна на все, что способа никакого нет, чтобы не задуматься. Особливо с нами часто случается быть в затруднении, будем ли иметь что либо завтра к обеду. Ты не беспокойся, любезный друг. Третий год, что я здесь, мы не выходим из сих затруднений, разве на короткое время получа деньги, то есть, пока не раздадим их на уплату долгов. Но мы умеем покоряться судьбе, терпеть и отказывать себе во всем. Брат твой с твердостию переносит все, и я, глядя на него, не теряюсь. Пишу тебе о сем, мой друг, потому, чтоб успокоить тебя на счет брата твоего, а дела наши и нужды тебе не новость, след, ты привык знать о нашем положении. Будет возможность, они будут лучше, а нет, то никакие заботы и размышления не выручат нас, лишенных всех способов трудами своими приобресть улучшение нашего положения. Невольно сказала тебе огорчительные вещи и еще тем более огорчительные для тебя, что ты не в силах помочь нам. Аu revoirе а demain. [До завтра]

24 янв[аря].

Милый друг грустно проститься нам с добрым нашим другом. Мы плакали, грустили, и Аврамов, наконец, сказал: "Не хочу я с вами проститься: мы еще в жизни увидимся". Нам жаль его душевно, жаль, как брата, но он едет на свободу, слава Богу. Дай Бог ему счастья! Павел Васильевич обнимает тебя. Много раз мы с ним вспоминали о тебе. И так еще раз до завтра.

25 января.

Сегодня в исходе девятом (ого?) проводили мы нашего доброго Аврамова, доброго Вегелина²⁰ и Шимкова²¹. Прощание трогательное, и брат твой поплакал вместе с ними. Павел Васильевич — один из тех, который знал нас в счастии, разделял с нами заключение, следовательно, видел нас во всех положениях жизни, всегда любил и уважал твоего брата. Ты, мой друг, понимаешь, как тяжело было нам расстаться. Александр Иванович Вегелин, хотя меньше нас знает, ибо познакомился с братом твоим в заключении, но чаще всего бывал он у нас, оказывал брату твоему привязанность и почтение. Приятнее, говорит он, было мне всего с вами проводить время, и я расстаюсь с вами, как с родными. И в правду, с чувством непритворным, с рыданиями, обнимал он брата твоего, и мы простились, растроганные до глубины сердца. Добрый Шимков всегда снабжал нас чернилами. Он делал сам. Но как я его очень мало знаю, то и не могу тебе ничего о нем говорить. — Вот, мой друг, письмо, которое тебя невольно перенесет к нам, и я уверена, что в кругу нашем увидишь ты много чувств, много хорошего, доброго, и, думая о нас, сердце твое наполнится любовью к нам и уважением. Брат твой здоров…

Друг и сестра Марья Юшневская.

Благодарю тебя, что ты начал надписывать письма на мой адрес. Так и продолжай писать.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹²Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин (2-й) (1802–1865) — поэт, декабрист, член Южного общества, брат Николая Сергеевича Бобрищева-Пушкина (1-го). В конце 1832 года вышел на поселение.

¹³Братья Беляевы, Александр Петрович (1802–1887) и Пётр Петрович (1805–1864) — декабристы, участники восстания на Сенатской площади, вышли на поселение в 1832 г.

¹⁴Николай Иванович Лорер (1794–1873) — декабрист, член Южного общества, автор мемуаров.

¹⁵Аврамов Павел Васильевич (1791–1836) — декабрист, член Южного общества. Друг Юшневских, постоянно упоминается в письмах Марии Казимировны.

¹⁶Фёдор Фёдорович Вадковский (1800–1844) — декабрист, член Южного общества, автор одного из самых информативных источников по восстанию Черниговского полка ("Белая Церковь"). Поэт, скрипач, осужден по 1-му разряду и вышел на поселение одним из последних - в 1839 году. Именно на его отпевании умрет и Алексей Петрович.

¹⁷Крюков Николай Александрович (1800–1854) — декабрист, член Южного общества.

¹⁸Пётр Николаевич Свистунов (1803–1889) — декабрист, член Петербургского отделения Южного общества.

¹⁹Александра Григорьевна Муравьева, жена декабриста Никиты Муравьева умерла в Петровском заводе 22 ноября 1832 года. Ее очень любили и ее смерть тяжело переживали все декабристы.

²⁰Вегелин Александр Иванович (1801–1860) — декабрист, член Общества военных друзей.

²¹Иван Федорович Шимков (1803–1836) — декабрист, член Общества соединенных славян.

10

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

2 февраля 1833. Петровск

Вчерась было твое рождение, добрый друг мой, Семен Петрович! Завтра день твоих именин. Прими душевное наше поздравление. Я и брат твой обнимаем тебя и молим Бога о сохранении твоего здоровья. Вчерась был у меня Фердинанд Богданович Вольф. Он очень переменился, бедный. Несколько дней кашель его мучит, и все жалуется на боль в груди. Ты помнишь, что он бывало и в Тульчине часто жалуется болью в груди. Он кланяется тебе, обнимает тебя с чувством дружбы и просит, чтобы ты сохранил к нему ту же родственную любовь, к которой он привык, живши в прежнем его отношении с тобою. Вспомни, милый мой, баядер [etoffe bayadere - полосатая разноцветная ткань, видимо шейный платок] который был у него на шее, когда он приехал к нам в гости в Хрустовую. Как вы нападали на него, что в Туле большая мода этак одеваться. И его Голик уродливый за ним вбегал в комнату; Точно, что в жизнь не увидишь этакой собаки. Бедная его мать, моя Дельфина, красавица была в своем роде. Вспомни, что после ее смерти, едучи на гору мы с тобою гулять, ее увидели. Как мне грустно было по ней!... Видишь, мой друг, как мы живем теперь одними воспоминаниями. Иногда я от души и посмеюсь, иногда расплачусь еще того более. Недавно брат твой одним воспоминанием рассмешил меня, вспомня Тимофея. Жив ли он и его старуха мать? Таких лет живет у нас теперь солдат Артемий., Он бережет мой дом и меня, когда бываю я по болезни дома. Добрый очень старина, но такой смешной и веселый всегда (помнишь мое выражение), что мы с братом любим его очень. Любит он чай кирпичный и еще особенно с солью и маслом. Каков чай?! А здесь его все так употребляют. Артемий выпивает его за один раз полведра: иначе он голоден, кушает с таким же аппетитом. Дай Бог ему на здоровье! И так прошу тебя полюбить моего старика…

Друг и сестра Марья Юшневская.

11

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

28 апреля 1833. Петровский завод

 

Любезный друг, Семен Петрович! Три месяца как не получаем от тебя писем. И наконец очень грустно, что ты не отзовешься. Уверена в том, что занятия по твоей службе не могут быть так велики, чтобы не найти минуты известить о себе брата.... Брат твой здоров, обнимает тебя с чувством дружбы и братской любви. Он все по старому, всегда занят то чтением, то играет на фортепианах, а вечером в сумерках с бильбоке в руках, и так каждый день одно и то же. Сменение только в том, что идет на работу в мельницу.... — У нас хотя ясные дни, но все еще холодно. Вчерась вздумала я отправиться в огород, чтобы распорядиться к посеву, а. меня снег согнал, весь день шел и совсем покрыл наши горы. Несносный климат и для меня очень тяжел. — Хозяйство мое плохо. В прошлом году пропала у меня корова и теленок от болезни, которая существовала, а дней пять тому назад потерялась у меня лошадь, и нечем воды даже привести. Еще хуже то, что я не в силах купить другую, если не отыщется моя. Вот какая здесь услуга! Невозможно найти порядочного человека. Часто случалось мне слышать, что в Сибири хорошо живут люди, и что здесь добрый народ. Не знаю, как в. других местах, но что за Байкалом у нас весьма нехорошо, несносно дурно; даже выразить невозможно, до какой степени тяжело жить и мучительно с здешним окружающим нас народом. Быть может, мне так трудно привыкнуть....

Меня очень беспокоит Павел Васильевич [Аврамов]. Бог знает, как он живет. Быть может, родные все так же мало занимаются его нуждами. Ради Бога, мой друг, брат твой и я просим тебя, не медли выслать ему процентные деньги. Нельзя себе представить сего ужасного и бедственного положения, в каком находятся те, которые не имеют средства содержать себя и забыты родными.

Прощай, любезный мой Семен Петрович!... Душевно любящая тебя сестра и друг Мария Юшневская.

 

12

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

4 августа 1833. Петровский завод

Мы все в тщетном ожидании получить о тебе известие, любезный друг, Семен Петрович, и я, по обещанию, продолжаю извещать тебя о нас, хотя не имею утешения убедиться, доставляют ли тебе хотя малейшее удовольствие письма мои. Брат твой перепугал, было, меня: так сильно расхворался, но брату твоему теперь не только лучше, но чувствует себя почти здоровым. Уходя в каземат, он поручил мне сказать тебе, что он с чувством дружбы обнимает тебя, особенного ничего не имеет сообщить тебе и, надеясь, что, наконец, молчание твое прекратится, он готовится беседовать с тобой, имея случай о чем поговорить. Мы все живем по старому, плохо, скучно, бедно, и, не имея ничего в виду, чтобы ожидать улучшения нашего положения, стараемся с твердостью покоряться участи нашей. У нас все та же дороговизна, и не обещают чтобы хлеб сдешевел. Говорят, что местами поела какая-то кобылка, местами мороз истребил, а иное градом выбило. Но в окружности есть деревни, в которых надеются собрать хлеб. Быть может, далее от нас и лучше все родилось, но мы не знаем сего, не имея никаких сношений с теми, которые бы могли сообщить нам. Кроме нашей тюрьмы живем мы в глуши. — Все твои знакомые здоровы, кланяются тебе. Ивашев очень пополнел, счастлив и счастлив, как говорит он. Жена его предобрая и милая, и сын его прелестный ребенок. Я их довольно часто вижу, и они мне оказывают дружеское внимание всегда. Да и всем нашим дамам я благодарна: все они меня навещают и все искренно во мне принимают участие, равно и наши прежние знакомые. Вольф тебе кланяется. Он здоров. На днях получил известие, что у него матушка умерла, и это его сильно опечалило.

Мария Юшневская.

 

13

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна - Семену Петровичу]

1 декабря 1833. Петровский завод

Любезный друг, Семен Петрович!

Не хочу оставить тебя без известия о твоем брате и потому все еще продолжаю писать довольно аккуратно. Я рассчитывала, что если бы ты ответил на письмо наше, в котором поздравляли мы тебя с женитьбою, то почти два месяца тому назад должны бы получить письмо твое. Скажу тебе, наконец, откровенно, мой друг, что я устала писать и пишу о сю пору только потому тебе, чтобы ты не мог упрекнуть меня, что я как бы мстила тебе за твое молчание.... — Брат твой все еще страждет глазами и несколько дней опять жалуется на боль в груди, не имеет вовсе аппетита, и бессонница его продолжается. Опять он похудел и очень бледен. Ты бы, встретясь с ним, никак бы узнать его не мог: так он переменился и так худ. За несколько часов предсказывает погоду. Согласись, что должно быть весьма расстроенное здоровье, чтобы предсказывать погоду. Подкрепи его Бог, доброго нашего друга! Я согласилась бы страдать как можно более, только бы был он здоров. Часто взглянув на меня и Елиньку, который всегда подле меня, говорит брат твой со слезами на глазах: "вот все, что у меня осталось". Я уверена, что в эту минуту думает он о тебе. Прощайте, будьте счастливы! Друг ваш и сестра Мария Юшневская.

 

14

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

15 декабря 1833. Петровский завод

Ты, мой друг, теперь в таком упоении и счастии, что не до нас тебе, но когда ты более будешь в состоянии подумать о чем-либо, то я уверена, что первый брат тебе на мысль придет. Он не может избавиться (от) опухоли на глазах. К тому теперь у него сильный насморк, и вообще жалуется на разные недуги. Увидя его, ты ужаснулся бы: так он худ. В сию минуту, когда пишу тебе письмо сие, он разыгрывает что-то на скрипке. Фортепьян более недели в починке: резонанс лопнул, и еще есть другие трещины. Видно, что дерево было недовольно сухо. Наши же господа искусники взялись исправить фортепьян. Струны сняты почти все и брату твоему будет потом работа навязывать их. Я рада бы, чтобы скорее кончилась починка фортепьяна: мне жаль видеть, как брату твоему скучно без него. И точно, что он тогда только спокойнее, когда он играет. Он, кажется, еще более прежнего любит музыку, и фортепьян это — страсть его. Вечера теперь проводим мы таким образом: я вышиваю по канве, а брат читает мне вслух. И ты удивишься, когда скажу тебе, что он читает мне, по большей части, романы.

Друг и сестра твоя Мария Юшневская.

15

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

5-го января, 1834

Милый друг мой, Семен Петрович!...

Вспомнив, что ты написал к нам, как ни устала, но взялась за перо, чтобы ты не подумал, что я хочу сквитаться с тобою.

Поверь, любезный брат, что мне всегда очень приятно беседовать с тобою, но, право, бывают дни и ночи, лучше сказать, почты, что я не успеваю всех писем окончить. Не собственная моя переписка так велика, но по поручению каждая из нас пишет до наших господ казематских. Я не могу очень долго сидеть за письмами: грудь очень разболится. Не смотря на то, я сегодня целый день не выпускала пера из рук, а сие письмо пишу уже при свечах.

Поздравляю тебя, милый мой, с наступающим днем твоего рождения, т. е., 1-го февраля, а 3-го день твоих именин. Пошли тебе Бог счастие и спокойствие душевное. Брат твой, дружески тебя обнимая, поздравляет тоже. Он все страждет нервическими припадками, и так сильны бывают приступы, что жаль его видеть. Глаза у него все еще опухли. У нас несколько дней постоянно морозы, до замерзания ртути, даже и больше. На спиртовом термометре 37 и 38°. Каков холод!? Не могу выйти на воздух: дух захватывает. И многие не могут из наших выйти на воздух, не говоря уже о Басаргине, который с некоторого времени сильно страждет болью в груди. Вчерась был у меня Ивашев, который тебе очень кланяется. Он счастлив и весел, попечением своих родных не нуждается ни в чем; жена у него премилая, сын хорошенький. Поджио с нами обедал, и мы за столом много с ним говорили о тебе. Он предобрый и очень нас любит, от всего сердца интересуется всем, что касается до нас, и потому охотно говорит со мною о родных и милых нашему сердцу. Фердинанд Богданович похудел. Он, как доктор, много хлопочет при больных, а как человек, измучился, глядя на страдания других. Вольф тебе тоже кланяется. Крюковы оба здоровы. Они не стареют, особенно старший, Александру Баратынскому [Барятинскому] лучше, но он теперь не выходит, и я его всю зиму не видала. От Павла Васильевича [Аврамова] нет писем, а Фаленберг пишет, что ему довольно хорошо. Вегелин не жалуется тоже. У нас только хлеба нет. Дорого ужасно все. Впрочем, из многих мест пишут о неурожае, и из России; и в наших местах, т. е., в Киевской губернии, плохо очень. Василий Львович Давыдов получает известия дурные из его Каменки....

Прощай, друг мой! Сестра твоя и друг Мария Юшневская.

16

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

2 Марта, 1834. Петровский завод

Мой друг, Семен Петрович!

Я пропустила одну почту писать к тебе. Наталья Дмитриевна Фонвизина уехала на поселение. Мне было грустно с нею проститься, и кроме того я немного была озабочена окончанием моей работы У нас слухи носятся, что у вас плохо на счет хлеба. Скажу тебе, мой друг, что у нас средств нет описать, так дурно. Теперь ржаная мука по 3 рубля пуд; пшеничная по 4/2 рубля пуд. Что будет весною? У нас же до сентября месяца нового хлеба не будет. В августе только начинают жатву. Пуд простой грешневой крупы 5 рублей; говядина, мыло и проч. приступу нет. — Я просто не понимаю, как мы с братом твоим существуем. Но Бог милостив.

Все твои знакомые здоровы, кланяются тебе, в особенности Вольф. Вчерась он был у меня и поручил сказать тебе, что дружбу к тебе всегда сохранит неизменно.

Ко мне пришел гость, и я покидаю перо до будущей почты. Гость мой — Иван Семенович Швейковский²², старик добрый, почтенный, и в таких же тяжких обстоятельствах, как и я с твоим братом. Мы и горюем вместе...

Marie Juchniewsky.

ПРИМЕЧАНИЯ

²²Иван Семёнович Повало-Швейковский (1787–1845) — декабрист, член Южного общества.

17

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

23-го Марта, 1834. Петровский завод

Наконец, получила я письмо, любезный друг, Семен Петрович, от Павла Васильевича [Аврамова]. Он сообщает нам, что получил процентные деньги за прошлый год и что делает тебе отсрочку на уплату суммы, должной ему. — Он доволен своим поселением. Родные часто о нем пишут и заботятся о нем. Он хочет заняться хлебопашеством и старается понемногу разводить свое хозяйство. Фаленберг часто ко мне пишет. Он также доволен своим положением, и хотя живет в недостатке, но климат хороший и все дешево. Брат его и невестка пишут ему, и он, при ограниченных своих желаниях, довольно счастлив. — У нас ничто не изменяется. Дорог хлеб и еще того будет дороже к весне. Жители Петровские очень жалуются на недостатки, и видно, что нуждаются в хлебе. По три рубля с четвертью пуд муки ржаной продается теперь, а есть места, где по шести рублей пуд и того дороже. Скот в окружности Петровского по большей части кормят тальником (по вашему, вербою). Много истребили скота, потому что кормить нечем. Плохо, весьма плохо, друг мой Семен Петрович, а пособить нельзя!

Marie Juchniewsky

18

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна - Семену Петровичу]

16-го Августа, 1835 г., Петровское

Меня просили, друг мой, Семен Петрович, чтоб выписать семена кукурузы. Пожалуйста, пришли мешочек хорошей, спелой, кукурузы: Трубецкой хочет попробовать и на теплой гряде вырастить. Ты можешь семена эти доставить в Москву. Владимир вручит оные Катерине Федоровне Муравьевой, а она со своею посылкою отправит сюда. Исполни сию мою просьбу непременно.

19

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

10-го января, 1836. Петровский завод

22-го прошедшего Декабря получили мы письмо твое, любезный друг, Семен Петрович, от 25 Октября. Я замедлила отвечать тебе сперва от множества других писем, которые в то время скопились, а потом от болезней, которая похожа была на горячку, и от которой до сих пор не могу оправиться. Здесь так же, как и у вас, существовала какая-то повальная болезнь, которая более или менее посетила почти всех. Брат приписывает это влиянию Гилеевой кометы, которая хотя теперь очень от нас удалена, но в приближении своем к нам могла изменить свойство нашей атмосферы, а для такой букашки, как человек, достаточно нескольких посторонних атомов, чтобы произвести расстройство в целом его организме. Едва ли не тому же влиянию приписать должно необыкновенно теплую зиму, какая у нас продолжается. В обыкновенном порядке вещей морозы здесь в это время года бывают далее замерзания ртути. Нынешнею же зимою не только этого еще не было, но, напротив, была долговременная оттепель. Письмо мое получишь ты вскоре после твоего рождения и именин, с которыми оба от души тебя поздравляем. Вслед затем и мужу моему исполнится 50-лет.

Всегда душевно любящая тебя сестра и друг Марья Юшневская.

 

20

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

19-го Июня, 1836. Петровский завод.

Мой друг и брат, Семен Петрович. Письмо к тебе было написано с прошлою почтою, но как наши господа уезжали на поселение²³, то я и не успела отправить его. Вчерась последний из старых наших знакомых уехал, Фердинанд Богданович [Вольф]. Он поручил мне от него тебе поклониться. Уехали наши Ивашевы! И доехав до первой деревни, она сильно было расхворалась головною болью, много еще плакала дорогой и всю ночь, бедная, прострадала. На другой день утром уехали они благополучно в дальнейший путь. Люди ее, которые проводили их, — сообщили мне все это. Басаргин поехал с ними и кажется, с ними же и поселен. Он тебе много кланяется, равно и наш добрый Василий Петрович [Ивашев]! Машинька²⁴ их здорова и дорогой не скучает. Дай Бог им здоровье и счастье. Крюковы уехали. Тоже тебе кланяются. Грустно, мой друг, было проститься с ними. Не шутка быть знакомым 18 лет. Жили вместе и в счастии, и в несчастии страдали вместе. Брат твой был очень растроган, прощаясь со всеми, но с Ивашевым он плакал, как ребенок. — Не стану говорить тебе о себе. Ты знаешь, что я была всегда плаксою, здесь же и самые крепкие люди не устояли бы, видя нас расстававшихся с людьми, с которыми страдания сблизили и сроднили нас.

Марья Николаевна [Волконская] еще с нами и, может быть, уедет не ранее зимы. Потом останется нас только три, и нас уже не будет никто провожать, ибо мы последние уедем все вместе. Бог знает, доживем ли мы еще до нашего поселения: три года осталось еще. Как бы то ни было, высидев 10 лет в заточении, хотелось бы подышать свежим воздухом, а высидев 13 лет, еще того нетерпеливее будет ожидать свободы.

У нас несносная погода. Так грязь не менее Тульчинской, что здесь весьма редко бывает. Все наши 19 человек уехали в дождь.

Сестра и друг, Марья Юшневская.

ПРИМЕЧАНИЯ

²³Речь в письме идет о выходе декабристов на поселение. Вольф в 1835 году был переведен на поселение в Урик, Ивашевы и Басаргин — в Туринск.

²⁴Мария Васильевна Трубникова (урождённая Ивашева; 1835–1897) — будущая писательница, поборница женского образования, одна из первых русских феминисток.

20

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

30-го Октября, 1836. Петровский завод

Любезный друг мой, Сёмен Петрович, ты неожиданно получишь мое письмо и мою вместе с сим просьбу — вручить моей матушке 200 рублей, которые вышлет тебе Г-н Понятовский²⁵. С сею же почтою пишу я и к нему в надежде, что он от посессора Тимашевки получит в первых числах февраля деньги. Я его прошу в письме моем, чтобы немедленно выслал оные к тебе. Ты, мой друг, не гневайся, на меня, что я с моей стороны хочу, сколько будет моей возможности, делиться с моей матушкой, не потому; чтобы я сомневалась, что ты не хлопочешь о ней, но, моя обязанность постараться, чтобы доставить ей всевозможные выгоды, и чтобы она, сколь возможно была спокойнее. Правда, что сами терпим величайший недостаток и живем в долгу, но у нас будет на сердце гораздо лучше, когда мы будем спокойнее о нашей старушке, которая на старости лет живет разлучена со всеми близкими ее сердцу. Это ужасно! И я благодарю Бога, что он дает ей силу переносить тяжкое ее положение и хранит ее в добром здоровьи. — Письма у нас еще не готовы, а уже подали свечи и надо письма отсылать. Между тем у нас сидит Сергей Григорьевич Волконский, и я с ним толкую и тебе пишу. Не удивись, если найдешь письмо мое; нескладным. Сергей Григорьевич поручает от него тебе поклониться. — С отъезда наших господ на поселение, у нас неимоверно скучно: ни одного из наших знакомых не осталось, да и писем по сю пору не получили от них. Я с нетерпением ожидаю известия от добрых Ивашевых, по, по нашему расчету, мы разве в конце будущего месяца можем получить от них письмо. — У нас уже зима установилась, только еще мало снегу, и дороги нет. От этого не привозят съестных припасов, и мы о сю пору не запаслись хлебом. В этом году урожай был чудесный, но сказывают, что во многих местах хлеб сняли незрелый: осень была дождливая, и мешало это уборке хлеба. Как то у вас? Матушка Поджио пишет, что у них хороший был урожай. Вероятно, и у вас тоже. — Брат твой здоров, обнимает тебя с твоими малютками, которых благословляет и молит Бога, чтобы они выросли благополучно для утешения вашего. Обними и Идалию²⁶ за брата твоего. Поклонись от него доброму Игнатию Онуфриевичу.

Что тебе сказать о себе? Так сильно страдаю грудною болью, что с великим трудом пишу. Фердинанд Богданович [Вольф] называл эту болезнь нервическою. Твой брат тоже часто страдает тем же и бывает так слаб, что не в силах ходить. Сегодня он уснул, диктуя мне письма а вслух давно не может читать, ибо так ослабнет, что я не понимаю, наконец, что он читает: слов не договаривает и вполголоса читает...

Друг и сестра, Мария Юшневская

ПРИМЕЧАНИЯ

²⁵Ламберт Иосифович Понятовский, предводитель дворянства Киевского у., управляющий имением М. К. Юшневской, высылал им средства от имения, которые и составляли основной доход  порядка 1500-2000 рублей в год.

²⁶Идалия Акимовна ур. Вржещ — жена Семена Юшневского.

21

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

18-го Декабря, 1836. Петровский завод

Любезный друг, Семен Петрович!

Брат твой по старому живет: но одна его привычка даже не изменилась. В эту минуту, когда я тебе пишу это письмо, он играет концерт Машелеса²⁷ и до сумерек просидит за фортепьяно, а потом возьмется за чтение и читает, покуда не ляжет спать. У нас чтения столько, что не успеешь всего прочесть, и теперь надо побольше почитать: на поселении не будем иметь возможности читать, не имея способов выписывать себе книг. — Мои глаза решительно отказываются: я не могу мелкого ничего шить, читать также, а когда дня два почитаю в очках, так потом неделю голова кружится, и все предметы рябеют. Меня это очень огорчает. У нас зима чудесная; санная дорога, говорят, славная; дни бывают ясные и теплые, т. е., теплые — градусов 25 мороза и 20, но в сравнении, как в другие зимы бывало, что несколько дней сряду до замерзания ртути мороз²⁸. Впрочем, теперь самое холодное время настает. В Крещение, верно, так же будет холодно, и ртуть замерзнет. У вас не имеют понятия о таких морозах, и слава Богу, что вы их не знаете.... — У нас есть некто Николай Алексеевич Панов²⁹, который тебя в Москве видывал, и однажды ты у него был: не помню, куда-то вы с ним вместе ездили. Он небольшого роста, белокурый. Может, ты его вспомнишь. Ему только 36 лет теперь, а весь седой. Так странно видеть человека молодого лицом, а голова, как у 75 летнего старика. Впрочем, у нас нет ни одного человека без седых волос.

Друг ваш Мария Юшневская.

ПРИМЕЧАНИЯ

²⁷Игнац (Исаак) Мошелес (нем. Ignaz Moscheles; 1794–1870) — богемский пианист-виртуоз, дирижёр, композитор, педагог.

²⁸Ртуть замерзает при 38,8.

²⁹Панов Николай Алексеевич (1803–1850) — декабрист, член Северного общества, участник восстания 14 декабря.

22

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

29 Января, 1837. Петровский завод

Любезный друг и брат Семен Петрович!

Брат твой здоров и я чувствую себя немного лучше. У нас все еще очень холодно: морозы до замерзания ртути. В будущем месяце, верно, будет теплее, и пора бы! мы с нетерпением ожидаем теплого времени: с Августа месяца мы все мерзнем. — Мне подарил один из наших соузников, Вадковский, мазурки Chopin, преоригинальные, но так хороши, что я всякий раз с новым удовольствием их слушаю, когда брат твой играет. А когда я в первый раз их слышала, расплакалась: так много чувства в этой музыке. Я очень хотела бы, чтобы ты их играл, и постараюсь тебе списать и прислать.

Прощай, любезный друг и брат

Мария Юшневская.

23

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу]

29-го Марта 1837 года, Петровский завод

Мы получили письмо твое, любезный брат Семен Петрович, от 12 января. Нам приятно было найти в нем некоторые подробности о твоих детях. Будь уверен, что близкое твоему сердцу и для нас не чуждо. Мы теперь редко к тебе пишем от того, что после разъезда некоторых из наших дам, ко мне перешла переписка многих из наших соузников. К тому же здоровье мое так плохо, что не проходит недели сряду чтобы я чем-нибудь не страдала, и самое зрение очень ослабело. – Благодарим тебя за известия о матушке и Рейхелях. От последних пятый месяц, как мы не имеем писем. Благодарим тебя: и об Андрее ты нам дал подробности... Каждую неделю у меня посвящено два дня для моей переписки, и тут не могу успеть всем написать; четверг и пятницу я провожу целые дни с пером в руке Марья Николаевна [Волконская] уже уехала от нас, и мне очень грустно было расстаться с нею. Жаль мне и крестницу мою: она меня очень любила и превеселая девочка была. Марья Николаевна и Сергей Григорьевич [Волконские] были растроганы, прощаясь с нами, и все говорили, что желали бы, чтобы и мы были с ними. Но мое здоровье так расстроено, что я желала бы в лучший климат попасть, и желала бы быть с твоим братом поселена в Тобольской губернии, в городе Тюмени, или, если бы это было сбыточным, в городе Красноярске, где можно иметь пособие медиков. Там поселена добрая наша подруга, Наталья Дмитриевна Фонвизина, или бы в Туринск уехала к Ивашевым, которые мне, как родные, и которые хвалятся, что живут спокойно. Только климат у них не разнится с нашим Петровским, а это для моего расстроенного здоровья не годится. В городе же Тюмени климат хорош, и для жизни дешевле, и много было бы для нас выгоды, если бы мы туда попали. Впрочем, велит ли еще Бог дожить нам до нашего срока — срок нам окончится в 1839 году 10-го июля. А может, Бог нас и ранее освободит! Да будет воля Всевышнего во всем!...

Никогда неизменный друг твой и сестра Марья Юшневская.

Волконские поселены близ Иркутска в 22 верстах, в селении Урики, с Вольфом и Муравьевыми.

 

24

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Алексей Петрович — Семену Петровичу.]

Сел. Куда 30. 28 Октября 1839.

Среди переезда и среди хлопот нашего перемещения³⁰ получили мы, любезный брат Семен Петрович, два твоих письма, одно из Ольгополя от 21 Апреля, другое из Хрустовой от 28 июля. Недавно уселись мы на месте, с трудом приискавши себе квартиру в селении Куде в 21-й версте от Иркутска. Беспокойство и недосуги, с таким положением сопряженные, были причиною, что вся наша переписка терпела замедление. — С прискорбием читали мы описание болезни, которую ты перенес; желаем, чтобы наше письмо застало тебя со всем твоим семейством здоровыми. Два года тому назад жену мою также посетила болезнь, которая свела бы ее в могилу без пособия искусного врача. Фердинанд Богданович [Вольф] был уже тогда на поселении. Впрочем, она, помнится, сама писала к тебе во время самой ее болезни: это было воспаление желудка (gastro-anterite). Но, освободившись от этой опасной болезни, она почувствовала ревматическую боль, которая препятствовала ей владеть рукою. Носила фонтанель³¹; но не заметно ощутительного облегчения. При пользовании всякого недуга необходимо спокойствие духа и покой тела; а она должна была перенести трудности пути, хотя недальнего, но тягостного по недостаткам и нужде, в какой мы постоянно находимся. — Дом, который мы имели в Петровском заводе, продали за четверть цены, а домашнюю утварь просто бросили. Теперь все это надо заводить снова. Таково начало нашего нового быта, о котором ты знать желаешь. — О расстройстве твоих собственных дел мы знаем из писем наших приятелей и тем более соболезнуем, что в положении нашем не только пособия, но даже совета дать не можем. Не унывай, как мы не унываем. Елькин говаривал: "как пойдет дождь, так уж и мочит". — Однако, когда же нибудь настанет ясная погода!

Прости, любезный друг! Обнимаем тебя. Скажи от обоих нас дружеский привет супруге твоей и расцелуй за нас всех твоих детей. Поздравляем вас с рождением Николиньки, о котором узнали из твоего лишь письма. Посылаем ему наше благословение.

Твой друг А. Юшневский.

Адрес к нам почти тот же, то есть: Его Превосходительству Господину Иркутскому Гражданскому Губернатору Андрею Васильевичу Пятницкому, для доставления нам.

[Приписка Марии Казимировны]

Когда ты получишь письмо это, любезный друг Семен Петрович, вспомни, что будет ровно 14 лет, как ты не видел почерка твоего брата. Я воображаю, какое волнение произведет в тебе письмо наше. Брат твой сам много бы желал сказать тебе, но не знает на первый раз, что бы говорить. Изменение чувств? Можно и писать хорошо и рассказывать чудесно, а в сердце мало ощущения. Ты знаешь твоего брата; мы знаем, как он всегда любил тебя. Он никогда неизменен в своих чувствах, но живучи 17 лет³² в разлуке, твои отношения к нему могли измениться. Не пеняй, друг Семен, если письмо твоего брата покажется не довольно удовлетворительно

Да благословит вас Бог! М. Юшневская.

ПРИМЕЧАНИЯ

³⁰По указу 10 июля 1839 г. А. П. Юшневскому назначалась для поселения д. Кузьминская (Кузьмиха) под Иркутском. Не найдя там жилья, Юшневские некоторое время жили в пригородах, затем поселились в Куде, потом переехали в д. Жилкину, где снимали избу за 350 руб. в год. (См.: Письма Юшневских, с. 124—127; на с. 125 дата письма ошибочна: “28 октября 1839 г.” вместо 23 октября — ф. 370, 1.53, л. 4). Просьба об оставлении в Иркутске или пригороде была отклонена, и в ноябре 1840 г. Им была назначена для поселения д. Малая Разводная, в 6 верстах от Иркутска на берегу Ангары, по дороге к Байкалу. Там они осели окончательно.

³¹Фонтанель (устар.; франц. fontanelle родничок) — искусственно созданный и поддерживаемый инородным телом (лигатурной нитью, шерстяной тесьмой) или повторными прижиганиями, гноящийся небольшой дефект кожи и подкожной клетчатки; считалось, что через фонтанель организм освобождается от «дурной материи», «вредных соков». (ист.: Словарь медицинской сетевой библиотеки)

³²Видимо описка Марии Казимировны (или опечатка в издании, тут надо смотреть оригинал письма) — все-таки они не виделись 14 лет, а не 17.

25

Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Мария Казимировна – Ивану Ивановичу Пущину]

5-го декабря 1839. Селение Куда

Я все отлагала к вам писать, добрейший, почтенный Иван Иванович. Не потому, что ожидала сказать вам что-нибудь интересного; а только для того, чтобы вы не получили всех наших весточек в одно время. Итак, нет с нами доброго нашего Ивана Ивановича! Какой же способ! Хотя бы мы знали, что вам в Туринске хорошо, что вы счастливы, что вы живете спокойно и в добром здоровье³³. Много бы нас это порадовало и уте[ши]ло бы нас в разлуке с вами.

Мы все еще в Куде. Все На квартире у доброго нашего благочинного. Что Бог даст вперед, скажу вам. От г-на Понятов[ского] ни писем, ни денег. Еще терпения, может порадует нас Бог. В Нем уповаю. Вы обещали познакомить меня с Машинькой Басаргиной. Жду с нетерпением вашего письма. Привыкнув принимать искреннее и дружеское участие в Николае Васильевиче, не могу не порадоваться за него³⁴. Да благословит его Бог с молодою его женою и пошлет им благополучие и согласие в жизни. Пусть извинит, что называю просто Машинькой его жену. У него была первая жена Машинька, ангел – не женщина³⁵. Я ее любила как родную. Надеюсь, что выбор его теперешний столько же счастливый. И от всего сердца радуюсь за него и поздравляю его. Теперь ему не до нас. Зачем ему поздравительное письмо мое, я в душе моей разделяю его счастье. Буду писать ему позже. А теперь обнимите его за меня и скажите ему, чтобы то же сделал за меня же Машиньке своей. Добрым нашим Ивашевым дружеское наше приветствие. Как давно я не имею от них писем. И сама давно не писала. Все потому, что не хочу говорить им об наших хлопотах. И не хочу помрачать моими жалобами их спокойной жизни. Дружба их прочна, я не боюсь лишиться ее, хотя и редко им напоминаю об себе. Поцелуйте малюток за меня и благословите их. Да будет над всеми ими милость господня. Что же сказать вам теперь интересного? Начну рассказ мой об людях, интересующих вас. Мар[ья] Ник[олаевна Волконская] здорова, крестник ваш тоже, Нелинька очень мила и смешит всех, преоригинальная девочка. Серг[ей] Григорьевич] все тот же, у них все по-старому, я часто их видаю³⁶. Там вспоминаем доброго нашего Ив[ана] Ивановича]. Так ли часто вы об нас думаете? Кат[ерина] Ив[ановна Трубецкая] с семейством здорова. Были два маленькие приключения, но, слава Богу, все теперь миновалось. Зиночка с месяц тому назад наклонилась на свечу, у нее загорелся чепчик. Отец, увидя девочку, на которой вся головка в огне, схватил руками, ту же минуту потушил, но немного обжег ей лоб. Чепчик кругом обгорел. Зина не испугалась, не понимая опасности. Была маленькая ранка на лбу, теперь она мила и здорова, как была всегда. Другое же приключение вот какое - Катерина Ивановна, катавшись с детьми, ознобила конец носа. Какой же способ? Нет никакого. Серг[ей] Петр[ович] с испугу начал оттирать и до крови протер: дней 5 носила она струпик. Теперь нет уже ничего, кроме едва заметного красного пятнышка. Китушка чудесный мальчик и очень красив собою. Лиза очень хороша будет. Саша всегда кроткая добрая девочка. Я их также часто видаю. И, кажется, час от часу более привязываюсь к этому доброму семейству. Алекс[андр] Мих[айлович Муравьев] женился³⁷. И так счастлив, как только можно желать. Теперь молодая его жена нездорова сильной простудой, бог даст, все пройдет скоро. И это огорчение Алекс[андра] Мих[айловича] пройдет. Ник[ита] Мих[айлович] здоров. Нонушка также³⁸. Ферд[инанд] Богд[анович Вольф] все тот же. Не знаю, пишет ли к Вам, я его редко вижу, он занят своими больными. Об Сутгофе не умею ничего сказать вам. Теперь Ангара скоро даст возможность увидеться с жителями заангарскими. Я очень желала бы видеть Ан[ну] Фед[осеевну] и ее доброго мужа. Он получает письма от своей матушки, и она очень нежна с Ан[ной] Фед[осеевной]. Состояние их обеспечено попечением доброй старушки его матушки³⁹. Не могу не сказать здесь большое спасибо Г[ригорию] М[аксимовичу]⁴⁰. Артамон Зах[арович Муравьев] здоров⁴¹. Довольно в хорошем расположении духа. Ив[ан] Сем[енович] на днях едет в Курган⁴². Вот вам подробности об наших соседях. Я старалась сказать, обо всех, зная, как вы их всех любите и помните. Фед[ор] Фед[орович Вадковский] все еще ожидает перемены по письмам своих родных и грустит, что до сих пор живет одной надеждой⁴³. Вы, верно, часто получаете теперь письма от своих. Всем им, пожалуйста, от меня поклонитесь и припомните отставного их секретаря. Жду с большим нетерпением от вас весточки. Вы не забудете сказать нам все подробности о вашей жизни, о вашем хозяйстве и препровождении времени. Не забывайте и того, что чувства дружбы моей к вам неизменны.

Преданная вам М. Юшневская.

Оба Поджио здоровы⁴⁴. Они все пишут к вам сами.

[Приписка Алексея Петровича]

с. Куда. 18-го декабря 1839.

Здравствуйте, почтенный Иван Иванович. Вероятно, вы давно уже на месте. Так как вы оттуда никому из наших еще не писали, то не знаем, каково ваше житье. В нашем, с отъезда вашего, не произошло иной перемены, кроме разве той, что день ото дня становится хуже. Впрочем, так как время считаю лучшим средством во всех болезнях,

то и эта временем излечится. Вы можете представить себе однообразие нашей жизни в Куде. У кого есть средства, тот имеет бесконечные занятия на поселении: без них мы только прозябаем. Теперь же даже и зябнем: более недели мороз здесь до 35 гр[адусов] и Ангара стала ранее обыкновенного.

Не знаю, писал ли вам кто о кончине Осипа Францевича. Более месяца, как он умер от скоропостижной апоплексии. Вообразите, что за несколько времени до того Адам его покинул. Жаль бедного слепца, однако ж судьба в этом случае благоразумно устроила; такая легкая смерть лучше бедственной жизни⁴⁵.

Пробежавши письмо жены, нахожу, что она перебила у меня речь и не оставила мне ничего, о чем бы сказать вам. Итак, поручаю себя сохранению вашей приязни; время, надеюсь, убедило вас, как дорого я ее ценю. С этою почтой мы не успеем писать к Василию Петровичу и к Камилле Петровне [Ивашевым]. Потрудитесь между тем сказать им от обоих нас дружеское наше приветствие, также и Николаю Васильевичу, которого от всей души поздравляю; мы поджидали, что он к нам напишет, и оттого замедлили сами писать. Простите.

Душевно вам преданный А. Юшневский.

ПРИМЕЧАНИЯ

³³И. И. Пущин прибыл на поселение в Туринск 17 окт. 1839 г. Проездом из Петровского завода с 9 авг. по 5 сент. он жил в Иркутске и навещал поселенных в округе декабристов.

³⁴Пущин, в доме которого Басаргины жили в 1841 г., писал Н. Д. Фонвизиной: “Мы живем ладно, но и эта женитьба убеждает меня, что в Сибири лучше не венчаться"). Вследствие семейной драмы М. Е. Басаргина в 1844 г. поступила в Екатеринбургский женский монастырь.

³⁵Мария Михайловна Басаргина (ум. 1825, урожд. кн. Мещерская).

³⁶Сын Волконских Михаил (1832–1909) — крестник Пущина, дочь Елена (домашнее прозвище Нелли) (1834–1916, в первом браке Молчанова, во втором — Кочубей, в третьем — Рахманова) — крестница М. К. Юшневской.

³⁷Декабрист А. М. Муравьев (1802–1853), с 1836 г. на поселении в с. Урик, женился на Жозефине Адамовне Бракман (Брашман, р. 1814), племяннице гувернантки дочери Н. М. Муравьева К. К. Кузьминой

³⁸Нонушка – Софья Никитична Бибикова, дочь Никиты Муравьева.

³⁹Декабрист Александр Николаевич Сутгоф (1801—1872), с 1839 г. на поселении в слободе Введенской в 20 верстах от Иркутска, после пожара, в котором сгорел его дом, переведен в Куду, с 1847 г. — в д. Малой Разводной, в 1848 г. отправлен рядо-вым на Кавказ. Женился 12 ноября 1839 г. на Анне Федосеевне Янчуковской, дочери горного штаб-лекаря Ф. Ф. Янчуковского. Мать А. Н. Сутгофа Анастасия Васильевна (урожд. Михайлова), узнав о его женитьбе, перестала ему писать, поэтому И. И. Пущин с радостью передает Е. П. Оболенскому и И. Д. Якушкину со слов М. К. Юшневской известие о возобновлении их отношений

⁴⁰Григорий Максимович Ребиндер, с 1837 г., после смерти С. Р. Лепарского, комендант Петровского завода. "Я давно порадовался за Сутгофа, — писал И. И. Пущин П. Н. Свистунову, — это Ребиндер устроил, объяснив матери обстоятельства, как они были" (Пущин, с. 142). О его отношении к декабристам см. свидетельство М. А. Бестужева.- Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951, с. 172–174

⁴¹Декабрист А. 3. Муравьев (1794–1846), с 1839 г. на поселении в с. Елань Бадайской волости Иркутской губ., в ноябре 1839 г. приехал в Иркутск для лечения, в марте 1840 г. переведен в д. Малую Разводную под Иркутском.

⁴²И. С. Повало-Швейковский жил в Иркутске после лечения на Туркинских минеральных водах.

⁴³Сестра Ф. Ф. Вадковского Софья Федоровна и ее муж, астраханский военный губернатор Иван Семенович Тимирязев хлопотали о перемене места его поселения (см. примеч. 1 к письму Д. А. Щепина-Ростовского). Вернувшись с Туркинских минеральных вод, Ф. Ф. Вадковский жил в Иркутске, пока в окт. 1840 г. ему не разрешено было поселиться в Оёке.

⁴⁴Декабристы братья Иосиф Викторович (1792–1848) и Александр Викторович (1798–1873) Поджио, на поселении в Усть-Куде, первый — с 1834 г., второй — с 1839 г.

⁴⁵Иосиф (Юзеф) Сосинович (ум. в окт. 1839 г.) поляк, продолжавший после по давления восстания 1830 г. революционную деятельность. С 1834 г. был в заключении в Петровском заводе вместе с декабристами (См.: Якушкин, с. 134). Адам Белявский — крестьянин, "находящийся при нем в прислуге" в связи с его слепотой (См.: Шостакович Б. С. Политические ссыльные поляки и декабристы в Сибири. — В кн.: Ссыльные революционеры в Сибири. Иркутск, 1973, вып. 1, с. 254–255). О жизни Сосиновича на поселении и причине ухода Адама см. письмо Ф. Ф. Вадковского к Е. П. Оболенскому от 7 окт. 1839 г. — Декабристы: Неизд. мат., с. 212.

26

Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Мария Казимировна – Ивану Ивановичу Пущину]

6-го сентября 1840

Лишь только возвратилась из-за Байкала⁴⁶, принесли мне ваше письмо, добрейший Иван Иванович. Я не могла вам тотчас отвечать, потому что я ехала навестить Кат[ерину] Ив[ановну] и Мар[ью] Николаевну]. У них нашла я все благополучно. У одной Мар[ьи] Ник[олаевны] болели зубы до того, что принуждена была ставить пиявки. Теперь все уже миновалось и все у них здоровы. Горячие Туркинские воды много мне сделали пользы. Но вот беда — сырая холодная жилкинская изба уничтожила всю пользу моего лечения. Бог милостив — может уже скоро усядемся на постоянное жилище. Мужу моему отказали Гласкову. Я чистосердечно скажу, что я много порадовалась этому — жить за рекой очень неудобно — переправы через Ангару несносны для меня. Теперь избрали мы Малую Разводную. Кажется, не будет никакого затруднения оставить нас там. Один Арта[мон] Захар[ович] поселен там и уже выстроил себе маленький скромненький домик. У него вкуса много — из трех маленьких горниц сделал он премилое жилище. Отделка этого домика и самая постройка немало ему стоит и денег и хлопот. Как-то мы, бедные, устроим себя? А как-нибудь да будет. Как всю жизнь нашу - прожили и живем — и все как-нибудь. Бог милостив. В предпоследнем вашем письме вы мне заметили, что я стала несравненно нетерпеливее к положению нашему, как было прежде. Представьте себе, добрейший Иван Иванович, что можно наконец устать терпеть. Другой год живем без пристанища и не можем найти постоянного места. Кажется, настало время, что можем пристроить себя. До весны, может — и целое лето — придется еще жить в стесненном и невыгодном положении.

Надежда наша на доброго Понятовского, который обещает заняться делами нашими тотчас по окончании раздела со своими братьями. Надо ему дать время. Предчувствие мне говорит, что хоть не скоро, но устроит он наши дела. Кто знает этого человека, общим голосом твердят, что он добрый и умный человек. Не знаю, почему его называют Ал[ь]бертом, а не Морисом. Из одного письма я заметила, что это принятое имя Мориса многие знают⁴⁷. Друга вашего Евгения я много раз видела. И мы сдружились с ним. Он часто ко мне пишет. Но последнее его письмо мне не по сердцу. Он говорит, будто бы вам пишет Ан[на] Ив[ановна], чтобы вы привыкли к мысли оставаться в Тоб[ольской] губ[ернии]⁴⁸. Сильно это тревожит меня - знаю, как вы желали быть ближе к людям, которых вы всегда любили, как родных. Будьте философом, не прустите, может, эта невозможность только временная. Я иначе и думать не хочу. Как для вас, так и для самой себя. Вы знаете нашу к вам преданность и уважение.

Недаром вы любите вашего Евгения. Что за добрый человек! Какой кроткий нрав. Вполне добродетельный и набожный человек. Я нагляделась, с какой доверенностью идут к нему все, которые нуждаются в его пособии. Живет он совершенно для ближних. Всевозможные лишения готов переносить, чтобы только уделять бедным. На беду его деревня самая бедная, составленная из одних нищих. Хлеба не было четыре года. Неурожай общий на все. В теперешнем году чудесный у них хлеб и сено. Зато без горя не бывает. Во многих местах разлитие Селенги затопило целые стога сена и целые поля несобранного еще хлеба. Во всяком случае этот год наградил их, и бедные мужички с августа месяца кушают уже новый хлеб. Если же не достанет у них хлеба, так заменит им картофель. Не помнят такого урожая. Самый беднейший мужичок собрал мешков до тридцати. Подробности эти пишу вам для того, что некоторым образом они дают надежду, что ваш Евгений также поправится немного.

Балаганская показывала мне все их хозяйство. Разумеется, всего заведено понемногу, и все для этого семейства, которое живет попечением Ев[гения] Петр[овича]⁴⁹. Комнатка у него чистенькая, украшенная портретами его родных и разного рода столярными инструментами. Евгений Петр[ович] получил портреты своих всех племянниц — чудесные должны быть девочки⁵⁰. Старший Балаган[ский] снимает копии и чудо каких уродцев рисует. Не учась, и то удивляет. Будет об вашем Евгении. Он ждет нетерпеливо позволения ехать к вам. Может, бог позволит быть вам вместе.

Елена Фед[оровна Руперт] часто спрашивает об вас с участием. Воды не совершенно ее излечили, но много поправили ее здоровье. И руки у нее несравненно больше имеют силы и гибкости. На будущий год она думает опять ехать. Только, может быть, не за Байкал, а на новооткрытые горячие серные воды, по кругоморской дороге, в Тунке, между знаменитыми нашими Тильдами, от большой дороги в сторону верст 20-ть. И от нашего Люблинского верстах в 10-ти⁵¹. Вы не видели его супруги? И его дочери. Беда, по наружности. Дай бог им счастья. А девочке хоть сколько-нибудь похорошеть. Вообразите, какая досада: вдруг получаю три письма с разных мест и в одну почту. Супруги хвастают, что их жены по складам уже читают. Как нарочно, сошлись в одно время эти письма. Смех и горе. Все себя полагают счастливыми, слава богу. Дай бог, чтобы всю жизнь считали себя в счастье. Фаленберга жена тоже читает уже по складам, скоро ко мне напишет. Вильгельма Кюхельбекера супруга тоже начала учиться, и, как кажется, лениво идут уроки⁵². Мих[аил] Кар[лович] со мною в переписке. Добрый человек. Теперь хлопочет, как бы пристроить дочерей, чтобы не выросли дикими баргузинками⁵³. Какой же способ? Нет никакого.

Что значит с вами беседовать, не могу расстаться с пером, а, кажется, пора бы перестать. Сегодня Артам[он] Зах[арович] пожелал быть у нас. Приехали его пустые дрожки прямо с Разводной. Сам он хотел плыть рекой в Жилкину. Уселся на душегубке — так здесь называют стружок. К счастью, отплыл недалеко от берега. Пошевелился, и душегубка опрокинулась. Арт[амон] Зах[арович], бедный, в воду совсем с головою погрузился. Вот страх! у меня теперь еще сердце дрожит. Ах, как я испугалась, получа его записку. И мужичок сам рассказывал мне, который хотел его перевезти сюда. К счастью, скоро вытащили люди Арт[амона] Зах[аровича]. Он сильно прозяб и, я думаю, испугался. Дай Бог, чтобы это прошло ему без вреда. Вот какое неудобство жить за рекой и для нас и для тех, кто пожелает нас видеть. Никакого способу. Несколько уже раз перевозили меня чрез Ангару. Но я иначе не еду, как на карбасе. Может, скоро избавлюсь беспокойного переезда.

Сей час дали мне знать, что Китушка у Кат[ерины] Ив[ановны Трубецкой] расхворался. Персин там⁵⁴. Бог даст, ребенок будет здоров. Но Кат[ерина] Ив[ановна] недавно сама была нездорова после выкидыша. Боюсь за нее. Да избавит их Бог от всякой скорби. Не хочу и думать ничего дурного. Да еще и нет ничего такого. Китушку все тошнит и маленький у него жарок. Здесь сильная была скарлатин. Теперь уменьшилась, и бог миловал всех наших. У Нелиньки и Мишиньки тоже была, но слабая. Может, теперь не то же ли у Китушки. Вскоре буду вам опять писать, тогда скажу подробности о Китушке. Вероятно, вы уже давно знаете, что у Алек[сандры] Ив[ановны] умножилось семейство дочерью Сонечкой⁵⁵. Мих[аил] Фот[иевич]⁵⁶ все болен, бедный, видно по его почерку. Припадки одни за другими. Очень жалуется на дурное свое здоровье.

Я мало к вам писала из-за Байкала. Никому не писала совсем. Теперь я здесь — буду с вами беседовать, не боясь вам наскучить. Потрудитесь, добрый Иван Иванович, передать дружеский мой привет Наталье Дмитриевне и Мих[аилу] Александровичу]. Я никогда не перестану искренно их любить и уважать. Павлу Сергеевичу поклонитесь и пожмите ему руку с дружбой за меня. Мы получили его письмо. Я радуюсь, что его брату несравненно лучше. Да обрадует их Бог совершенным выздоровлением Н[иколая] Сер[геевича]⁵⁷.

Прощайте, почтенный добрый Иван Иванович, — не забудьте всем нашим добрым господам и товарищам поклониться от меня. Крепко жму вашу руку в знак моей неизменной к вам дружбы.

Преданная вам М. Юшневская.

[Приписка Алексея Петровича]

В одно время с письмом вашим к жене от 7-го августа показывал мне Серг[ей] Гри[горьевич] полученное им от вас, где вы говорите о уничтоженном начете. Благодарю вас, почтенный Иван Иванович, за изъявления дружбы и участия при таком важном для меня событии. Оно не только меня обрадовало, но и удивило. Желал бы переслать вам выписку из заключения Гос[ударственного] Контроля, но много письма. Я постараюсь сделать сокращение. Самый усердный и добросовестный адвокат не мог бы с большею заботливостью отыскать в делах все пояснения, которые служат оправданием моим действиям и которые, по небрежности подведомственных мне некогда мест и лиц, составлявших учет, оставлены были в забвении. Итак, благодаря опытности и беспристрастию моих судей, дело, угрожавшее мне незаслуженною напастью, обратилось мне в похвалу.

Жена так мало оставила мне места, что я могу только сказать вам несколько слов о двух предметах, которые она забыла. О памятнике или о плите на могиле Андреевича жена говорила и еще будет писать Горбачевскому⁵⁸; но он принимает это как-то равнодушно, и потому полезно было бы, если бы и вы ему написали. Ящик, о котором вы пишете, до сих пор еще сюда не дошел. Разве получен, может быть, в промежутке после последнего нашего свидания с М. М. и городе и в Гласкове нам отказано, надеемся, что пустят в Малую Разводную. Между тем не знаем еще, где зимовать, ибо в Жилкиной нет возможности. С наступлением весны предстанут заботы о постройке, а у нас, как вам известно, нет никаких средств, кроме lе как-нибудь et le не бойсь. Но об этом тогда и будем тревожиться, когда придет время. До тех пор станем плыть по течению с упованием на благость провидения, которое не покидало нас в затруднительных обстоятельствах жизни.

Покоряясь могуществу обстоятельств, мы примирились с мыслью, что вас нет среди нас, добрейший Иван Иванович. Теперь, после пробудившейся надежды видеть вас здесь, мы как будто готовимся к новому с вами расставанью, слыша, что ходатайство о вашем переселении не обещает успеха. Не замедлите подать сюда весть об этом и вместе с тем о успехе вашего леченья. Нам очень было приятно узнать, что Рейхель сделался знаком вашей сестрице. Кроме искусства по своей части, он человек очень приятный в обществе. Это я убедил его приняться за палитру. Иначе он сидел бы празден и продолжал бы жаловаться на недостаток. Теперь он очень доволен, что меня послушал. Прошу вас, если вы еще в Тобольске, сказать мое почтение Наталье Дмитриевне и Михаилу Александровичу; Павлу Сергеевичу прошу сказать мой дружеский привет. Мы хлопочем о Кудрявцеве. У него грыжа, законная причина к увольнению. Он при здешней семинарии. Простите. Вскоре будем писать, когда решится окончательное наше водворение.

Душевно вам преданный А. Ю.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁴⁶М. К. Юшневская 16 марта 1840 г. уехала на Туркинские минеральные воды лечиться от ревматизма. "Благодаря добрым людям эта поездка ничего не будет ей стоить", - писал А. П. Юшневский брату (Письма Юшневских, с. 127). Очевидно, расходы взяла на себя Елена Федоровна Руперт (урожд. Недобе), жена ген.-губ. Восточной Сибири в 1837–1847 гг. В. Я. Руперта (1787–1849), вместе с которой М. К. Юшневская и уехала (Зап. отд. рукописей, 1939, вып. 3, с. 30

⁴⁷Понятовский именует себя Ламбертом (см. его письмо к С. П. Юшневскому от 17 марта 1837 г. — ф. 370, 1.34).

⁴⁸А. И. Пущина (ум. 1867), сестра декабриста. С одной стороны, на Пущина плохо влиял климат Туринска, с другой — он и Е. П. Оболенский хотели жить на поселении вместе. Их встречные ходатайства даже затрудняли дело. 28 июня 1840 г. Пущин писал Е. И. Трубецкой, что сестра считает его намерение перебраться под Иркутск неосуществимым и, видимо, не решается просить царя о переводе (Пущин, с. 155). Очевидно, о том же он писал Оболенскому. Однако 4 сент. 1840 г. он сообщал другу, что, судя по письму сестры от 12 авг., запрос о переводе послан в Иркутск. В Иркутском Государственном архиве хранится дело “о переводе государственного преступника Ивана Пущина в с. Итанцинское”, 1840—1842 гг, — В кн.: Сибирь и декабристы. Иркутск, 1925, с. 195. Оболенский же 5 мая 1840 г. написал сестре Н. П. Оболенской, чтобы хлопотала о его переводе в Туринск, а летом того же года Трубецкие через родных стали добиваться перевода их обоих в Оёк. 14 июня 1841 г. Оболенский написал Пущину, что по просьбе сестры переведен в Турпнск, но выехал он туда только в янв. 1842 г, (см. его письма к Пущину: 248, л. 1, 5, 7, 11, 23–24 ндр.). В 1843г. оба декабриста переехали на поселение в Ялуторовск.

⁴⁹Речь идет о сестре солдата Петровского завода Егора Балаганского Крашеннниковой и ее пятерых детях, приехавших к Оболенскому в Итанцу. Крашенникова вела хозяйство Оболенского (см. об этом в письмах Е. П. Оболенского к А. Л. Кучевскому. — В кн.: Тайные общества в России в начале XIX столетия. М., 1926, с. 52, 54). При отъезде из Итанцы он оставил им свое хозяйство, а детей продолжал обеспечивать и впоследствии. В письмах Оболенского к Пущину 1840–1841 гг. семья неоднократно упоминается, дети его "часто утешают".

⁵⁰26 мая 1840 г. Оболенский писал Пущину: "Сестра Варвара (в замуж. Прончищева. — Н. 3.) со всей семьей гостила у Наташи (младшая сестра декабриста, в 1839 г. вышла замуж за вдовца А. П. Оболенского, имевшего детей. - Н. 3.) семь недель; они обе собрались с силами и списали портреты со всей своей маленькой семьи и посылают мне это сокровище. 1 июля 1840 г. Оболенский сообщил другу: "От сестер получил портреты всей нашей маленькой семьи: четыре человека малюток мне представились как добрые ангелы, не у всех красота, но семейная добрая физиономия".

⁵¹Декабрист Юлиан Казимирович Люблинский (1798–1873), с 1829 г. на поселении в Тункинской крепости Иркутской губ., женился там на местной уроженке казачке Агафье Дмитриевне Тюменцевой, имел трех дочерей и двух сыновей.

⁵²Декабрист Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797–1846), с 1836 г. на поселении в Баргузине Иркутской губ., с 1839 г. — в Акшинской крепости, в 1844 г. Переведен в Смоленскую слободу Курганского о. Женат на дочери баргузинского почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой (ум. 1886 г.).

⁵³Декабрист М. К. Кюхельбекер (1798–1859), с 1831 г. на поселении в Баргузине, женился в 1834 г. на мещанке Анне Степановне Токаревой. Брак их был вскоре расторгнут из-за несоблюдения церковных формальностей. В 1836 г. у них родилась дочь Юстина (в замуж. Миштовт), в 1840 г. — Юлия (ум. 1905, в замуж. Галкина).

⁵⁴Персин Иван Сергеевич (1804–1858) врач, первоначально работавший в Кяхте и лечивший декабристов в Петровском Заводе. Затем служил в Иркутске, был в добрых отношениях с кругом местных декабристов. Являлся другом семьи Трубецких и был уполномоченным Е. И. Трубецкой по делу о разделе наследства, оставшегося после смерти ее матери А. Г. Лаваль.

⁵⁵А. И. Давыдова (1802–1895, урожд. Потапова), жена декабриста Василия Львовича Давыдова (1792-1855), на поселении в Красноярске с 1839 г. Их дочь Софья родилась в авг. 1840 г.

⁵⁶Декабрист М. Ф. Митьков (1791–1849), на поселении в Красноярске с 1836 г., болел чахоткой.

⁵⁷Декабрист Н. С. Бобрищев-Пушкин (1800–1871), болел тяжелым психическим расстройством, в 1833 г. поселен на попечение брата П. С. Бобрищева-Пушкина в Красноярске, в февр. 1840 г. оба переведены в Тобольск и больной помещен в дом умалишенных.

⁵⁸Декабрист Яков Максимович Андреевич (1800 – 18 апр. 1840), с 1839 г. на поселении в Верхнеудинске Иркутской губ., где и умер в местной больнице. Вероятно, И. И. Горбачевский должен был заниматься памятником, как его ближайший друг по Обществу соединенных славян.

27

Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Мария Казимировна — Ивану Ивановичу Пущину]

29-го сентября 1840. [дер] Жилкина

На этот раз не могу порадовать вас добрым известием о друзьях наших, почтенный добрый Иван Иванович. Вспомните - в последнем моем письме сказала я вам, что Китушка Кат[ерины] Ив[ановны Трубецкой] нездоров. Прежде чем письмо мое было в дороге, милого нашего Китушки не было уже в живых. Вдруг сразила его сильная горячка гнилая, к этому еще скарлатин внутренний — сыпь наружу не показалась, только во рту была опухоль и сыпь, да в горлышке. На третий день его болезни сделался в легких антонов огонь, а на четвертый день скончался. В тот же день после его. кончины выступили на нем по всему телу черные пятна, даже на шейке. Лицо у него не изменилось, с милой доброй его улыбкой его схоронили. Представьте себе, Иван Иванович, что Китушка точно предчувствовал свою кончину. Он почти все время был в бреду и беспамятстве. Вдруг на третий день его болезни начал припоминать всех своих знакомых. Каждого называл по имени и каждому говорил: "прощайте". Таким образом призывая всех и прощаясь, вспомнил даже — Дезидерья Викентьевича — католического ксендза⁵⁹, которого он редко видел. Простился со всеми знакомыми детьми. На четвертый день утром в десять часов — 15-го числа, я день своих именин, стал он звать папа, обнял его крепко, целовал в лицо и повторял: "прощай, папа". Маman — тоже расцеловал и тоже твердил: "прощай, мама". Повернулся на другой бок - еще раз сказал: "прощай, папа — прощай, мама. Иду спать". Вдруг сукровица у него показалась горлом и он скончался. Сначала даже думали, что он точно уснул. Но, поглядев пристально, увидели, что Китушки уже нет. Он не дожил до пяти лет три месяца и пяти дней. Можете себе представить, как это несчастие поразило Серг[ея] Пе[тровича] и Кат[ернну] Ив[ановну]. Первый так похудел, что кости означились у него на лице. Кат[ерина] Ив[ановна] плакала много, горько — но не роптала как женщина умная и твердо верующая в бога. Религия ее поддержала в этом несчастии, а страх умерил ее горесть. Китушку похоронили тут же, подле Володи⁶⁰ в девичьем монастыре. Я не была в Оёке все время болезни Китиной. Прежде чем до меня дошла опасность его болезни, он умер. Я поехала прямо к похоронам в монастырь — оттуда вместе с Кат[ериной] Ивановной] уехала в Оёк. На другой день расхворалась очень сильно Зина, скарлатин и горячка. К счастью, ее спасли. Но Кат[ерина] Ивановна] до того испугалась и Серг[ей] Петр[ович], что забыли об своем горе. Я у них пробыла пять дней — Зиночка была вся в сыпи, но опасность миновалась. Теперь уже Зина совсем оправилась. Дай Бог, чтобы старшие две избегли этой болезни. Их отделили от больной для предосторожности. Когда Киту унесли или, лучше сказать, увезли, дом их стали белить, выкуривать и проч. Сами перебрались в дом Петухова, где прежде стояли на квартире. Но когда Зиночка заболела, тех детей увезли в новые комнаты в свой дом. А больная Зина с папой и мамой остались у Петухова. К ним на время переехали Сутгофы, чтобы с детьми побыть. До той поры все время была я с ними. На днях опять поеду к ним — только бы мне быть здоровою. Наша квартира до того холодна и сыра, что я все опять страдаю разными моими припадками и головной болью.

Не знаю - когда мы дождемся постоянного жилища на месте. Нет уже сомнения, что назначена нам Малая Разводная. Но надо строиться. Теперь же ни способа, ни времени нет. Хоть бы зимой бог помог как-нибудь приготовиться — летом построить домик и к зиме, если будем живы, могли бы уже жить спокойно. Не могу вам достаточно высказать, как я устала от всех невыгод. Даже постоянно больна от этого. Кости все болят у бедной старушки. А помочь этому невозможно. Без способов сделать нельзя ничего. Прощайте — добрый, почтенный, любезный Иван Иванович — дружески жму вашу руку. А вы то же сделайте от меня всем нашим добрым друзьям и товарищам. Да сохранит вас всех провидение в добром здоровье, и благословит вас Бог счастьем. Преданная вам Марья Юшневская.

В Урике все здоровы и все у них благополучно. Конверты получила. Спасибо — много, раз благодарю вас за милое дружеское внимание. Один обращается к вам с этим письмом. Вероятно, многие еще перейдут опять в ваши руки. Пишите, добрый Иван Иванович. Да поговорите об Ивашеве и Басаргине. Я скоро сама к ним напишу. Теперь вся в хлопотах, дрожу от холоду, косточки разломало от всех и разного рода невыгод. Прощайте. Дай Бог, чтобы все вы не имели никогда причины жаловаться ни на что.

[Приписка Алексея Петровича]

Здравствуйте, почтенный и добрый Иван Иванович. Со времени последней к вам приписки постигла общее наше семейство такая потеря и так внезапно, что теперь еще как будто не верится, точно ли это случилось. Вот один из тех ударов, которые могут в нашем положении потрясти любую твердость, сколько бы ни были мы обстреляны.

Будучи от Оёка верстах в 45, мы узнали об этом накануне похорон. Смотря на все это, все свои заботы и неприятности считаешь не стоящими внимания.

Наконец, мы имеем постоянное жилище, т. е. в будущем. Деньги, которые должны его представлять до начатия постройки, не существуют еще ни в зародыше. Это приведется в ясность не прежде марта. До тех пор будет жить аu jour le jour [Со дня на день (фр.)] Пребывание за Ангарой доконает и карман и здоровье. Многое еще надобно перенесть, пока сколотим себе приют. Не оставьте нас в неизвестности о том, чем разрешится ходатайство о вашем перемещении. Я не успел еще составить краткой выписки по моему делу, но непременно вам доставлю. Простите, добрейший Иван Иванович; дай Бог, чтобы исполнилось сердечное желание наше видеть, вас здесь. Это одна из приятнейших мыслей душевно вам преданного

А. Юшневского.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁵⁹Дезидерий Викентьевич — вероятно, Гациский (Гатицкий), настоятель иркутского костела.

⁶⁰Володя Трубецкой (1838 — 1 сент. 1839), сын декабриста, умер, простудившись, в дороге из Петровского завода.

28

Н.В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Мария Казимировна — Ивану Ивановичу Пущину]

6-го октября 1841. Малая Разводная

Давно не писала вам, добрый Иван Иванович. Но всегда вас помню и уважаю искренно. Евгения вашего нет еще у нас, но мы его каждый день ожидаем. И как скоро он к нам пожалует, напишу вам с первой; почтой об нем.

Все мы здесь поживаем по-старому. 25-го августа была я у Кат[ерины] Ив[ановны Трубецкой], дети все здоровы, Сергей Пет[рович] тоже и Кат[ерина] Ив[ановна], как всегда, была мне очень рада, мы часто с нею видимся. Кар[олина] Кар[ловна]⁶¹ огорчает нас, поговаривая, что собирается уехать, но мы еще утешаем себя надеждой, что месяца три пробудет у Кат[ерины] Ив[ановны]. Все так привыкли к ней, дети тоскуют, когда она уезжает на самое короткое время в город. Необходимость только и может заставить ее выезжать, такая охотница Кар[олина] Кар[ловна] сидеть дома. Она была на днях у меня в Малой Разводной. К 11-му числу я опять собираюсь к Кат[ерине] Ив[ановне]. Лучший мой друг изо всех детей - Зина - именинница. Невозможно не провести этого дня у них. Как бы я желала привезти им с собою красного папа Ев[гения] Петр[овича]. Может, приедет, даст Бог. К 28-му числу уехала я к моей крестнице Нелиньке, Мар[ья] Ни[колаевна] и все ее семейство здоровы, провели мы день довольно весело, посторонних не было никого, семьей отпраздновали рождение Нелиньки, дети Кат[ерины] Ив[ановны] были с папой своим, а Кат[ерина] Ив[ановна] с Кар[олиной] Кар[ловной] сидели дома.

Знаю уже из письма моего зятя, что дети нашего покойного друга Ивашева прибыли благополучно с бабушкой к родным. Полковник Головинский живет в Новгороде и очень дружен с моим зятем. Не знаю, почему говорит зять, что дети Ивашевых привезены в имение г-на Головинского, — я полагала, что они будут жить у Александры] Петровны] Ермоловой, младшей сестры Вас[илия] Пет[ровича]⁶². Вы все это знаете лучше моего, пожалуйста, поговорите мне об них. Петр Ив[анович] Борисов живет спокойно и в добром здоровье, все так же тих и кроток. Муж мой вспоминает, как однажды вы обняли Петра Ивановича с чувством, сказав: "Что за добрый человек, — а худо бы было, если бы все люди были таковы". Это ангел безжелчный, кротости и терпения неслыханного. А худо бы точно, когда бы все люди были таковы. Брат его иногда блажит, глядя по погоде. Но несравненно лучше ему здесь, и Петр Ив[анович] отдыхает нравственно после всего, что перенес в Подлопатках. На днях перейдем мы в свой собственный домик, а Борисовы переходят к Арт[амону] Зах[аровичу] в маленький его домик, в котором провели мы лето, в этом домике две комнатки всего, и комнатки меньше, чем были в каземате номера. Добрый Арт[амон] Зах[арович] печется со всем усердием, чтобы доставить Петру Ив[ановичу] все ему необходимое, и любит его всем сердцем. Мы каждый день видимся с Петр[ом] Ив[ановичем] и радуемся, что здоровье его поправилось. Анд[рей] Ив[анович] сидит все дома и дичится по-прежнему, один Арт[амон] Зах[арович] ходит к нему часто и пользуется его доверенностью.

Ив[ан] Ив[анович] Горбачевский] живет по-старому, заленился писать, но знаю, что он спокоен и в добром здоровье. Мозалевский купил себе дом и живет тоже по возможности. Не помню, писала ли я вам, что он оставлен в Петр[овском] заводе по его желанию на жительство и земли ему 15 десятин отвели. Рукевич умер — осталось после него небольшое хозяйственное заведение, по его распоряжению и его просьбе отдано людям, которые ему служили, т. е. женщине, которая заведовала его хозяйством⁶³. У Петра Ивановича] Фаленберга родилась дочь Минна, с сею же почтою поздравляю его моим письмом, он меня растрогал, так искренно говорит об своем семейном счастье. Что касается до его финансовых дел, плохи очень, живет он, очень нуждаясь. Хлопочет, садит табак, но как-то труды его не награждают. Он в моих глазах интересен еще и тем, что никогда не жалуется на свой недостаток, и никаких просьб, чтобы ему помогли. Знаю стороною, что бедно живет. Слухи носятся, будто маленький Аврамов насильственной смертью умер. Будто его приказчик, желая воспользоваться его деньгами, постарался переселить его на вечный покой. Это слухи, но верного не знаю⁶⁴. А правдоподобным кажется: я получила письмо от Алек[сандры] Вас[ильевны] Ентальцевой — в Ялуторовске бедного Собанского извели, как здесь говорят сибиряки, — чудесный край, за 100 руб. ничего не значит убить человека и убивают прислуги⁶⁵.

Поговорю вам еще об себе. Дом наш поставлен и издержек много еще требует, и не знаю, как будет — способы наши не улучшились. А долги делаются поневоле, нельзя жить, не имея своего уголка. Спасибо, что покуда не требуют еще уплаты за дом, но в марте месяце надо начисто расплатиться. Вся постройка будет стоить пять тысяч, теперь еще нет забора, нет служб необходимых, одна кухня поставлена, ни амбара, ничего нет. Неприятно будет жить в этом доме — особливо мне не по душе, что нет никакой ограды; делать нечего, как только кончат внутреннюю отделку, сейчас перейдем. Уж и так совестно, что задерживаем Борисовых перейти, а живут они тесно и невыгодно. Теперь больше всего нас беспокоит это обстоятельство. А будет, как Бог велит. Кто па него уповает, не будет лишен его милосердия. Когда бы только здоровье мне и мужу моему не изменяло.

На сей раз муж мой занят — пишет детям деловое письмо, и не успеет вам написать, поручает дружески пожать вам руку — и уверить вас в неизменном его уважении. Поклонитесь от нас Ник[олаю] Вас[ильевичу]. Как-то вы пожинаете под одной крышей. Надеюсь, что приятно и хорошо. Прощайте, будьте все счастливы. Не забывайте нас, добрейший любезный Иван Иванович. Пишите чаще

преданной вам М. Юшневской.

[Приписка Алексея Петровича]

Не мог я утерпеть, чтобы не сказать вам хоть нескольких слов, почтенный Иван Иванович. С постройкой нашей столько хлопот, что мало досуга для спокойной беседы с друзьями. К концу месяца, надеюсь, кончится наша кочевая жизнь и мы перейдем в собственный дом. С тем вместе прекратится наше прежнее влечение к вашим странам. Добровольно мы уже не в состоянии будем никуда двинуться.

Удивляюсь, отчего Евг[ений] Петр[ович] до сих пор не едет. Судя по его письмам, мы со дня на день его ожидаем. Разве не качает ли его на Байкале, который в это время года очень бурен.

В Борисове мы имеем теперь неоцененного товарища; но зависимость его от брата лишает нас возможности быть с ним так часто, как мы желали, и нет надежды, чтобы это переменилось. По-прежнему Андрей не хочет без него ни есть, ни пить. Это препятствует Петру предпринять что-либо для снискания себе пропитания; уступчивость и слабость, обращающиеся во вред обоим. Сейчас отдали нам письмо Николая Васильевича от 5-го сентября; но отвечать ему будем по следующей почте, потому что должны сейчас отослать наши письма в город. Между тем просим сказать ему наше дружеское приветствие. Вскоре будем писать чаще и исправнее. Простите, мой добрый и почтенный Иван Иванович.

Навсегда душевно вам преданный А. Юшневский.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁶¹К. Кузьмина (ум. 1849), гувернантка в семье Трубецких, затем воспитательница С. Н. Муравьевой. В нач. 1840 г. она уехала в Россию, а в февр. 1841 г. Вернулась в Урик к Муравьевым, и у них произошел известный по декабристской переписке инцидент, когда А. М. Муравьев и его жена, племянница К. К. Кузьминой, выдворили ее из дома. До нач. 1842 г. она жила у Трубецких. Позже была директрисой Иркутского девичьего института (См.: Зап. отд. рукописей, вып. 24, с. 365–369).

⁶²Андрей Егорович Головинский, дядя В. П. Ивашева, опекун его детей. Воспитывались они у тетки Екатерины Петровны Хованской, обеспечены были капиталом, выделенным для них сестрами декабриста.

⁶³Михаил Иванович Рукевич, член Общества военных друзей, осужден в 1827 г.на 10 лет каторжных работ, отбывал их вместе с декабристами в Чите и Петровском заводе, на поселении с 1832 г. в д. Коркиной Иркутского о.

⁶⁴Декабрист Иван Борисович Аврамов (1801–1840), с 1828 г. на поселении в Туруханске Енисейской губ., в 1831 г. вместе с другом, декабристом Н. Ф. Лисовским, получил разрешение на торговлю хлебом и рыбой, умер внезапно, возвращаясь с промыслов в Енисейск. Обстоятельства его смерти, как они были изложены Н. Ф. Лисовскому их приказчиком, сообщены Лисовским в письме к брату декабриста А. Б. Аврамову. Копию этого письма и копию ответа Лисовского на запрос П. С. Бобрищева-Пушкина, вызванный слухами о смерти Аврамова, см.: Декабристы на поселении, с. 108-113. Ответ Лисовского пришел только в сент. 1841 г. Публикаторы ссылаются на данное письмо М. К. Юшневской как на единственный источник сведений о насильственной смерти И. Б. Аврамова.

⁶⁵А. В. Ентальцева (1790–1858, урожд. Лисовская) — жена декабриста А. В. Ентальцева (1788–1845), с 1830 г. на поселении в Ялуторовске. Готард Михайлович Собаньский, ссыльный поляк, был дружен с ялуторовскими декабристами. Убит поваром, пособником был кучер, обстоятельства убийства подробно описал И. И. Пущину И. Д. Якушкин (см.: Декабристы: Новые мат. М., 1955, с. 277–278).

29

 Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Алексей Петрович — Семену Петровичу]

Малая Разводная. 29 Декабря 1841

Спешу отвечать, любезный друг и брат Семен Петрович, на два твои письма от 16 Октября и от 9 Ноября, которые оба получил 20 текущего месяца. Я был тронут изъявлением деятельной твоей заботливости о вспоможении нам. Но к чувству моей благодарности примешивается мысль, что в то самое время, как ты хлопочешь об улучшении твоих, являюсь я, чтобы усугубить твои затруднения. Успокаиваю себя только надеждою на твою уверенность в том, что, без самой неумолимой крайности, я бы себе этого не позволил. Без малого 12 лет терпели мы здесь с женою жесточайшие лишения и недостаток. Но все это, благодаря участию добрых товарищей, могли мы кое-как пережить. С поступлением на поселение остались мы при одних собственных способах. Остальное известно тебе из предыдущего. Теперь мне осталось только благодарить тебя, любезный друг, за новый опыт твоей дружбы и за ту искреннюю готовность, с какою взялся ты пособить нам. С терпением буду ожидать последствия твоих стараний. — Передавая перо жене, прошу тебя сказать мой родственный привет сестре и обнять за меня моих племянников.

Прости! Твой друг А. Юшневский.

[Приписка Марии Казимировны]

Прими и мою благодарность, любезный друг Семен Петрович, за обещание выручить твоего брата из затруднения. Без дому нам невозможно было жить здесь, где нет даже лачужки порядочной. Теперь я еще более спокойна, зная, что твой брат не будет грустить и задумываться. Он даже похудел это время. Праздники мы встретили вдвоем с моим мужем, ни мало не скучая. Сосед наш, Артамон Захарович, встретит с нами новый год. Также и два брата Борисовых, которые в нашей же деревне поселены. Не знаю, из чего ты, мой друг, взял, что мы должны Артамону Захаровичу. Дом купили мы в городе и перенесли сюда. Хозяину надо было очистить место для постройки другого дома. Я воспользовалась предложением купить старый, и таким образом, устроили наше жилище и задолжали добрым людям. Странно видеть дом среди пустого места без ограды: субстанции не было сделать забор. В нашей стороне это очень невыгодно: посещают беглые, и самые жители делятся с нами дровами. Впрочем, здесь и запоры мало помогают. Ты можешь себе представить, каково мне трусихе жить здесь. До сих пор Бог миловал: не можем жаловаться, как, другие жалуются.

Друг ваш и сестра М. Юшневская.

30

Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Алексей Петрович — Ивану Ивановичу Пущину]

Малая Разводная, 10-го января 1842

К отъезду Евгения Петровича [Оболенского] жена написала вам целую тетрадь, почтенный Иван Иванович. Посещая чаще меня наши колонии, она знает все подробности, могущие вас интересовать. А я — домосед и по призванию и по необходимости — остаюсь дома, испытав неоднократно, что нельзя полагаться на людей. И потому мы с Арт[амоном] Зах[аровичем] положили между собою никогда всем не отлучаться.

Итак, я должен привыкнуть к мысли, что в этой жизни никогда вас не увижу. Обстоятельства так расположились, что мы принуждены навсегда отказаться от надежды подвинуться к Европе. Впрочем, каждый из поселенных здесь, в соразмерности своих способов, употребил столько на свое водворение, что необходимо сделался attache a la glebe* (* Прикрепленным к земле, крепостным (фр.). Вам известно, что мы домогались разрешения жить в самом Иркутске, чтобы избежать постройки и с тем вместе, чтобы иметь возможность предпринять что-либо к улучшению нашего содержания. Одно, что казалось нам возможным, это - воспитание детей. Сделано уже было и начало, когда мы жили на предместье за Ушаковкой, но все рушилось во время взятия Лунина. Жительство в городе нам решительно отказано, и мы принуждены были переселиться немедленно сюда. Продолжать начатое можно бы и здесь; но опыт показал, что это предприятие могло бы быть выгодным тогда только, когда бы можно было сделать его в большом виде. Здешние же граждане и чиновники не довольно ценят выгоды образования. У нас была одна девочка, получившая некоторые начала у покойного Ордынского⁶⁶. Она жила у нас, как в пансионе: стало быть надлежало не только учить, но заниматься нравственным образованием. На это нужно было столько времени и трудов, что мы с женою не имели возможности никуда отлучаться, и все это для одной только воспитанницы. А так как таковых в виду более не имеется, то мы принуждены отказаться от этого предприятия. Понятовский в прошлом году получил и доставил нам дохода 3800 руб. с уведомлением, что хотя и являлись покупщики имению, но цену давали невыгодную. Разумеется, мы не перестаем повторять ему, чтобы непременно продал, и в марте ожидаем известия о последствии киевских контрактов. Посредством некоторых лишений, конечно, можно, хотя очень бедно, жить означенным доходом; но уже отделить нельзя ничего не только на уплату долгов, но даже на гардероб наш. Впрочем, провидение неистощимо в своих чудесах. 11 лет прожили мы здесь почти без всяких собственных способов; и все-таки живем, и еще имеем дом, который, в соразмерности с числом живущих в нем, обширнее и удобнее: помещения прочих женатых наших товарищей. Здоровье мое постоянно хорошо, зато жена редкий день чем-нибудь не страждет. Занятия мои те же, кроме музыки, которую начинаю покидать. Она требует спокойных мыслей и беззаботности. Чтения у нас мало. С тех пор как Ник[ита] Мих[айлович Муравьев] пустился в агрономию, он не выписывает книг. А прочие не получали даже ни газет, ни журналов, кроме мос[ковских] газ[ет] и берлинских, но и эти доходят ко мне медленно и неисправно. В городе я бываю очень редко, несмотря на дозволение. Бывая у других, надобно и самому принимать, а это заведет далеко. При том же как бы нас там ни принимали, а все-таки мы находимся в каком-то ложном отношении и к властям и к жителям. Не хочу этим осуждать некоторых из наших господ, которые поступают иначе: у всякого свой образ воззрения. Евг[ений] Петр[ович Оболенский] расскажет вам, как иные находят удовольствие маскироваться и выплясывать у горожан, и вы скажете, какой же способ.

Мало ли что есть вам пересказать, но жена, полагаю, многое написала, а остальное доскажет Евг[ений] Пет[рович]. Итак, я должен сказать вам прости с горестным убеждением, что никогда вас не увижу. Буду утешать себя упованием на неизменное сохранение вашей дружбы

всею душою ваш А. Юшневский.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁶⁶Ордынский — не удалось установить. Это не ссыльные поляки Феликс или Карл Ордынские, поскольку первый был переведен в 1836 г. в Отдельный Кавказский кор пус, а второй был жив еще в 1856 г. (сведения о них любезно сообщены нам Н. К. Орловой. — Н. 3.)

31

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Алексей Петрович — Семену Петровичу.]

Малая Разводная. 2 Марта 1842

Более месяца, как я собираюсь писать тебе, любезный друг Семен Петрович, но как-то не удавалось, и все оттого, что голова полна одних забот и тоща мыслями. К тому же вокруг, нас такое однообразие, все дни так ничем н.е отличаются один от другого, что мы забыли бы измерение времени, если бы переписка не заставляла справляться с календарем. Если вечность что-нибудь в этом роде, то надобно быть существом бесплотным, чтобы не соскучиться. Прежде, когда мы были все вместе, было что почитать: книжный запас был общим достоянием, а теперь редко что-либо попадается. Нет даже Библиотеки для Чтения, ни Наблюдателя, а для меня, особенно в нынешнем положении, жить значит читать, — лишь бы только не произведения фантазии, а что-нибудь дельное. Однако ж в последнее время, за неимением иного чтения, я прочитал на немецком несколько романов Шпиндлера и Тромлица: оно годится, чтобы не забыть языка. Пред выездом на поселение нужда заставила меня продать фортепиан; но один из добрых товарищей снабдил меня здесь своим. Только от неимения ли новых нот, или от неспокойствия мыслей, или, наконец, от возраста, я стал как будто равнодушен к музыке, которая прежде составляла лучшее из моих наслаждений. Однако ж, чтобы не выйти из удара, я играю одни гаммы и пальцеломные этюды, этюды Гензельта. Редко заглядываю в Баховы фуги, потому что, как курить простой, крепкий, табак, так их играть можно только наедине. У жены делается от них спазматическая зевота.

[Приписка Марии Казимировны]

Ничего нет скучнее нашей жизни. Жду лета с нетерпением: займусь огородом, а муж мой постройкой служб, необходимых при доме, была бы только малейшая возможность. Знаешь ли, мой друг, что и на меня напала охота играть на фортепьянах . На днях, может быть, сделают портрет твоего брата для тебя. Он устарел (sіс) очень. Ты бы удивился, как его изменили эти 16 лет. О себе и говорить не хочу: совсем другое лицо сделалось; даже выражение лица совсем изменилось, после тяжкой болезни, которую перенесла я в Петровском заводе; несмотря на то, что этому пошел четвертый год, я не могу прийти в себя. Да, пора собираться в вечность! Только беда, что мой добрый муж очень меня жалеет и боится меня потерять. Маленькие мои недуги его крепко пугают.

Прощай, мой друг Семен. М. Юшневская.

32

Н. В. Зейфман. Неизданные письма к И. И. Пущину (А. П. Барятинский, А. Ф. Фролов, Д. А. Щепин-Ростовский, А. П. и М. К. Юшневские) //Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Выпуск 43. Москва, 1982.

[Мария Казимировна — Ивану Ивановичу Пущину]

10-го мая 1843. Малая Разводная

Давно я к вам не писала, добрый наш Иван Иванович, и теперешним моим письмом будете вы огорчены. Если бы от меня зависело, все бы только говорила вам приятные вещи, но когда у самой тяжело на сердце и надо сказать какую-нибудь печальную неожиданность, то, право, жалеешь, что умеешь писать!

Наш добрый Никита Михайлович переселился на вечный покой, так неожиданно и так скоро, что мы не можем прийти в себя. Была я у Марьи Никол[аевны] 24-го апреля, пришли к ней вечером за большим креслом и сказали, что у Ник[иты] Мих[айловича] сделались колики, он простудился, это было в субботу; воскресенье я возвратилась домой, но ничего не могла узнать о здоровье Н[икиты] Мих[айловича], потому что никого у них не принимали и даже люди не говорили, что у них делается (маленький Китушка был очень болен). В среду утром в 7-[м] часу входит к нам Ар[тамон] 3[ахарович] и показал записку Ал[ександра] Мих[айловича]: "Arrivez, Artamon, mon frere est tres rnal". [Приезжай, Артамон, брат очень плох {фр.)]. Но покуда посланный доехал, Ник[ита] Мих[айлович] скончался – он умер утром в исходе пятого — т. е. 28-го апреля. Пред кончиной, в 12-м часу ночи, исповедовался и приобщился Cвятых Тайн, все время стоял на коленях и молился в землю. Антонов огонь, как сказывают, так скоро действовал, что спасти его уже не было возможно. Сильное воспаление в кишках и желудке — а началось простым колотьем — 30-го апреля проводили мы его тело и предали земле – схоронен он у самой церкви в Урике. Из наших дам была я только одна, Мар[ья] Ник[олаевна] имела свой нервический припадок, ее не пустили, Кат[ерина] Ив[ановна] не выходит из своей спальни, во ожидании разрешения⁶⁷. Мужчины были Ар[тамон] 3[ахаровнч], мой муж, Панов, С[ергей] Григ[орьевич], Сутгоф, Вад[ковский]. Алекс[андр] Вик[торович] страдал нарывом в ухе, а Ос[ип] Вик[торович] оставался при М. Н. Еще был Мух[анов], который располагал всем при этой печальной церемонии. Нонушка, вероятно, мало плакала потому, что была поражена неожиданностью и, как мне показалось, не понимала важности этой потери. Алек[сандр] Мих[айлович] очень плакал — и все тоже, Арт[амон] 3[ахаровнч] ужасно плакал. Было здесь еще два лица посторонних добрых людей и умеющих ценить покойного Н[икиту] Мих[айловича]. Да будет ему Царствие небесное и вечный покой.

Маленький Никитушка скончался того же дня, когда похоронили его дядю. Он был болен 21 день – в голове у него была вода, и очень страдал ребенок.

Я уже не была у них, когда хоронили Никитушку, — даже не заходила к ним после похорон Н[икиты] М[ихайловича]. Пообедав у М[арьи] Н[иколаевны], уехали домой, с нами и Панов, Ар[тамон] 3[ахарович] прежде нас был дома.

Жаль, что никто при жизни не видел Ник[иту] Михайловича]. Когда разбудили С[ергея] Григ[орьевича] и Мух[анова], они не застали уже живым. Тоже Вад[ковский] и Ар[тамон] 3[ахарович] получили записки, когда уже покойник лежал на столе. Подробности знаем только от Сенюшки – человека, который был при нем. За час даже до кончины Ник[иты] Мих[айловича] никто не знал, что он опасно болен. Кроме Ферд[инанда] Богд[ановича] никого из докторов не было. Не умею объяснить вам ни начала, ни конца болезни. Видно было, что покойник очень страдал, у него не только было лицо совершенно черное, но даже руки - и все кровь шла носом и кусками кровь отделялась у него ртом пред кончиной. Бедный Ник[ита] Мих[айлович]. Кате[рина] Ив[ановна], Сашинька, Лиза, узнав о смерти Н[икиты] Мих[айловича], очень плакали, а Зина целый день просидела на диване в уголку, не играла куклами и не говорила ни слова. С[ергей] П[етрович] думал, что в субботу хоронят, потому не был – и так огорчился, что не дали ему знать, что по случаю разлагательства покойника схоронили его раньше.

Сказывают, Нонушка с нетерпением ждет, чтобы ее увезли к бабушке и сестрицам. Просили уже отсюда, чтобы там родные выхлопотали позволение на ее отправление к бабиньке. Вероятно, все это раньше зимы свершиться не может. Дай Бог ей уехать к доброй старушке, только бы господь продлил дни ее и перенесла бы она ужасный этот удар для нее. Бедная Катерина Федоровна[Муравьева] , без слез нельзя вспомнить об ней.

Сказывают, что писал Вас[илий] Львович [Давыдов], будто и Антон Петрович Ар[бузов] умер, жил тихо, скромно, но убило его равнодушие его брата, который совсем его бросил и довел его до крайней бедности⁶⁸. Будущую почту, добрый наш Иван Иванович, получит Ев[гений] Петрович] приятное от меня письмо и поделится с вами, радуясь за Кат[ерину] Ив[ановну]. Бог милостив — надеюсь, что напишу вам хорошие вести об ней. Сегодня я должна была ехать к ней на целую неделю, но всю ночь страдала сильною головною болью, и утром дождь пошел — я отложила до послезавтрого мой отъезд. Пробуду у нее подольше, чтобы поберечь Кат[ерину] Ив[ановну] и позаняться маленькими моими друзьями - иначе они соскучают и маминьке не дадут покоя. От Кат[ерины] Ив[ановны] напишу вам письмо общее с Ев[гением] Пет[ровичем]. Конверты хотя я не получила еще, но получу, будучи у Кат[ерины] Ив[ановны], много и усердно благодарю вас за них, у меня давно уже нет ваших конвертов. Теперь опять стану вам по одному чаще пересылать. Скажите Ев[гению] П[етровичу] дружеский наш привет. Расписочки и третье письмецо хранятся у меня, полученные от Дмитрия Прокофьевича, прикажет ли он переслать их к себе — или предать их истреблению, как уже ни на что не нужные листки. Ящик свой верно скоро получит от г-на тобольского губернатора. Его увез Ганюшка.

Прощайте, добрейший уважаемый Иван Иванович. Дай Бог, чтобы я никогда не писала вам отсюда таких печальных происшествий и чтобы у нас нее были здоровыми, также и у вас чтобы все было благополучно. — хлопочет, сколько сил, как бы только помочь своему недостатку, слава Богу, успевает — и здоровье его до сих пор не изменяется, да укрепит господь его и на будущее время. Забыла сказать вам, что по просьбе Веры Алексеевны разрешено Ар[тамону] Зах[аровичу] ездить по всей губернии Иркутской для его промыслов. Мы все порадовались за него — а с этим вместе, думаем, что и другим будет свободнее выпросить и для себя, кому надо будет, такое позволение для промыслов. Прощайте. Всем нашим добрым товарищам пожатие руки.

М. Юшневская.

Нонушку разбудили — отец благословил ее после своего причастия.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁶⁷13 мая 1843 г. у Трубецких родился сын Иван (ум. 1874).

⁶⁸Декабрист А. П. Арбузов (1790 – янв. 1843), с 1839 г. на поселении в с. Назаровском Ачинского о. Енисейской губ. Его брат Егор Петрович Арбузов, к которому перешло имение декабриста, не писал и не помогал ему. В дневникех Вл. Философа содержится следующий рассказ о смерти Арбузова ( со сл. Киреева) «В мороз в 30 градусов, он, больной, отправился ловить рыбу, стал прочищать старую прорубь, но слабые силы изменили ему, он упал прямо в воду, выкарабкался, но не пошел домой, продолжал ловить рыбу, закинул бродец и, к счастью, поймал нужное количество для расплаты с хозяйкой. Придя домой, он прехладнокровно заплатил ей свой долг и сказал, что больше ни в рыбе, ни в чем нуждаться не будет. Она подумала, что он намекает на то, что к нему присланы деньги и пошла было за ним ухаживать. Он лежал уже мертвый на постели. Так, на 48 году жизни, погиб этот человек (умный, любезный и основательных сведений) в глуши и забвении, и подвиг его — разве эта рыбная ловля не подвиг? — разносится только в отдаленном околодке Сибири» (17 июня 43 г.).

33

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Алексей Петрович - Семену Петровичу.]

Малая Разводная. 5 Апреля 1843

Насилу собрался я, любезный друг и брат Семен Петрович, отправить к тебе обещанный портрет Все дни наполнены тем же однообразием, горечью и заботами. Хорошо, однако ж, то, что здоровье жены с некоторого времени стало удовлетворительнее. О моем не говорю. Я кончил 57 лет, и еще ни одного дня не лежал больной, что даже не совсем прилично людям хорошего тона. За то уж, верно, когда-нибудь слягу, чтобы больше не вставать Ты обещал показать опыты светописи. Вероятно, ты прочитал уже где-нибудь известия о новых опытах над действием света профессора Мезер, деланных в присутствии Гумбольдта и Энке. Подлинно, дойдут скоро до того, что откроют средство удерживать изображение предмета, видимого в зеркале

Твой друг А. Юшневский.

[Приписка Марии Казимировны]

Ты и не воображай себе, мой добрый друг Семен Петрович, чтобы твой брат мог быть когда-нибудь похож на этот портрет! Я бы была в отчаянии. Если ты хочешь, черты лица его, но выражение, о Господи! Неужели есть люди с таким выражением лица?! Твой брат сохранил свежесть лица, какую всегда имел; даже днями бывает красен, когда не по себе ему, или немного прилив к голове. Ты помнишь, лицо его выражает кротость, благородство души его. Седины у него вполовину нет сколько здесь нарисовано. Одна худоба твоего брата изображена. Впрочем, если случалось показать мне этот портрет кому-нибудь — узнают, что намерение было изобразить Алексея Петровича. Кстати расскажу тебе, как у нас, бывало, стража солдат узнают сходство портретов. Однажды Бестужев нарисовал очень похожий портрет m-me Фонвизин. Сторож увидел и закричал во все горло: «ах ты проказник, Николай Александрович, даже живого ты Якушкина представил!» Другой раз портрет Швейковского нашли похожим на m-me Давыдову. Не думай, чтобы это одни простые так различали. Однажды порядочный человек подошел, когда делали портрет, удивлялся сходству и указал пальцем на нос, у него не дорисованный. (Нос) остался на пальце. Так живописец с отчаяния мазнул кистью по всему лицу, и пропала вся работа.

Ваша сестра М. Юшневская.

34

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

26 Сентября 1843. Малая Разводная

Добрый друг и брат Семен Петрович.

У нас на днях спустили пароход, — большое событие в нашей Сибири. До сих пор по Байкалу плавали грязные суда, большею частью, с омулями (наши сибирские сельди и главный рыбный промысел). Перевозят и чаи и разный товар на особых судах, но все это очень некрасивые, плоскодонные суда, без всяких выгод для пассажиров, так что многие предпочитали большую лодку и скорее переплывали Байкал. Когда приехала я к твоему брату, 6 суток качало меня на Байкале. Другой раз переехала счастливо, когда все мы приехали сюда на поселение. В третий раз проехали по льду моря в конце Марта, едучи на горячие воды. В Августе опять в четвертый раз переплыла море счастливо в одни сутки. Невозможно довольно налюбоваться горами, окружающими Байкал. Прелестные места есть. Гольцы в виду. Покрыты снегом верхи этих гор. Чудесный вид, особливо, когда солнцем осветит всю эту группу гор. Иные имеют совершенную форму сахарной головы. Несколько недель тому назад ездила я по хозяйственным делам за 80 верст от нас к Байкалу по другую сторону — называемая кругоморская дорога. Ты себе не можешь вообразить узкой скалистой дороги, исковерканной рытвинами. Крутизны гор, лес — тайга непроходимая, необыкновенной высоты сосны, кедры, темнота, чаща такая, что три шага сделать нельзя. Все покрыто мохом, очень красивым. Как подушки меховые лежат по лесу. И разный цвет на этих подушках, большею частью, розовый, голубой и желтый. По дороге малины множество, огромные кусты. В этом году все замерзло: не было ни ягодки. Зато видела я первый раз в жизни, как растет морошка, и ягоды кушала свежие. Не нашла много вкуса в ней. Черная смородина несравненно лучше. Но что за удовольствие было для меня видеть рыбаков, ловко разбрасывающих свои сети по морю, управление лодками с таким искусством. Прелесть… сколько рыбы в один раз вытаскивают. Какая вкусная рыба — чудо что такое. Нельзя иметь понятия, какое объедение жареные свежие омули.

Только могут наслаждаться этим удовольствием те, которые живут на этих берегах. Я смотрела несколько часов, как при лунном свете ловили рыбу. Трудно описать тебе, другой мой, какой это был вид чудесный. В Культуке, где я была, узкое место моря; с обеих сторон горы покрыты лесом, и посредине моря полоса светлая отражалась от луны. Чудесный вид. Тут я вспомнила Софиевку, и так сделалось грустно, тяжело на сердце, что я поскорей уселась в тарандас (sіс) и ночью же уехала оттуда. Хорошо, что успела купить себе соленой рыбы и все, что мне было нужно. — У меня теперь садят кусты смородины, по скату горы к реке. Ты уже знаешь, что дом наш стоит на высоте, на берегу Ангары. Ограда нашего дома внизу. От реки место осталось для дороги. Посредине ограды сделаны небольшие ворота и выход на Ангару. Жаль, что не умею снимать видов. Я бы тебе послала рисунок, и ты бы любовался местоположением. У нас и зимою, и летом, народ мимо самого дома проходит. Зимой по льду почтовая дорога, а летом суда, лодки, поминутно плоты; теперь на кораблях целые скирды сена плывут. Право же, это очень мило! А на рисунке каждая вещь лучше еще кажется. Все, что тебе сказала в моем письме, написано с мыслию, чтобы ты видел, что и у нас есть свои прелести Сибирские, есть места хорошие, даже нравятся самые дикие места, которых не найдешь нигде. Вообрази: когда я ехала в Культук, нарочно замечала, не попадется ли птица какая-нибудь. Такая тишина, что ничего живого не найдешь, ни даже жучка, ни червячка, ну ничего — одним словом v кроме множества мошки и больших комаров. Никто, даже проезжающий, не попадался. Сказывали жители Культука, что медведей много бывает и то далее в лесах. Жаль, что не по силам было на Хамар-Дабан взобраться — можно только верхом и то очень страшно. Есть узенькая дорога, и та засыпана каменьями. Много бы тебе еще могла говорить о наших горах и диких местах, да всего не перескажешь и надоесть можно.

Твой друг М. Юшневская.

35

Включаю в подборку еще одно письмо к Семену Петровичу Юшневскому. О смерти брата сообщает ему не Мария Казимировна, которая видимо, пока просто не может ничего писать, а сосед Юшневских по Малой Разводной — Артамон Захарович Муравьев.

А. З. Муравьев. Письма. Иркутск, 2010, с. 422

[ А. З. Муравьев — С. П. Юшневскому]

Малая Разводная, 19 января 1844 г.

Помета С. П. Юшневского:

Получено 11-го марта 1844 года в 8 часов вечера.

Милостивый государь Семен Петрович. Горькая обязанность досталась мне в удел; достойнейший и для всех нас незабвенный брат ваш скончался 10-го числа сего месяца от апоплексического удара (foudroyant). Неутешная вдова его ужасает нас справедливым отчаянием своим. Невзирая на всю грусть свою, она поручила мне сообщить вам потерю нашу и сказать, что при первой возможности сама напишет к вам. Препровождая письмо покойного Алексея Петровича, написанное к вам за час до отъезда его на похороны товарища нашего Вадковского, вменяю себе в обязанность добавить несколько слов, касающихся до последних его минут. Чувствуя себя совершенно здоровым, в день похорон помогал несть гроб до церкви. Во время литургии, при чтении Евангелия, брат ваш падает без чувств на руки стоявшего за ним Ф. Б. Вольфа.

В первые минуты полагают его в сильном обмороке, но недолго продолжалось утешительное это заблуждение, невзирая на скорую помощь, должны были наконец сознаться, что смерть его была мгновенна и что мы оттирали бренные только его остатки, которые 14-го числа опущены были в могилу. Мужайтесь, горе ваше велико.

Сестра ваша просит передать прилагаемое письмо ее Дарье Ивановне и объявить ей с должною осторожностью по летам ее горестную весть.

С истинным почтением и с совершенною преданностью покорнейший слуга

Артамон Муравьев. Извините, что письмо мое написано небрежно, я болен и поражен невыразимо потерею нашею.

ПРИМЕЧАНИЯ

И еще один кусочек из Артамона Захаровича, из письма В. Л. Давыдову весной (апрель–май) 1844 г. [Опубликован там же]:

О себе не могу сообщить тебе ничего хорошего, разве только то, что мое присутствие может быть полезно бедной вдове почтенного Алексея Петровича. Я почти не покидаю ее. Ее слезы и отчаяние раздирают сердце; признаюсь даже, что, если бы я не считал своим долгом оставаться при ней, я постарался бы уехать — так трудно мне переносить это ужасное зрелище. Она написала гр. Бенкендорфу, прося разрешения вернуться в Россию, и я думаю, что в июне она уедет. Я буду рад ее отъезду, в надежде, что свидание с дочерью и внуками до некоторой степени рассеет ее горе...

36

Письма политических ссыльных в Восточной Сибири, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, 1978, С. 97–98

[Мария Казимировна — графу А. Ф. Орлову]

2 октября 1844 г. Малая Разводная

Граф Александр Федорович!

Г. генерал-губернатор Восточной Сибири объявил мне, что ваше сиятельство признать изволили невозможным удовлетворить просьбе моей о дозволении возвратиться в Россию, потому что доселе еще не было примера возвращения из Сибири жен преступников, сужденных Верховным уголовным судом, так и по той причине, что женам их, в том числе и мне, еще при отправлении из России было объявлено, что нам дозволяется ехать в Сибирь с тем именно условием, что мы подвергнемся всем ограничениям мужей своих и должны оставаться в Сибири на всю жизнь...

Вскоре после смерти моего мужа г. генерал-губернатор Восточной Сибири сделал распоряжение о признании меня во всех прежних моих правах и, вследствие отношения графа Бенкендорфа, потребовал от меня сведения: в каком именно месте, по возвращении в Россию, желаю жить...

Вопрос, сделанный мне по предложению г. шефа жандармов, Вашего предместника, подавал мне надежду на скорое возвращение в Россию, но вместо того мне через земскую полицию не как вдове, которой права восстановлены, но как вдове государственного преступника, объявлено противное.

Быв уверена в чувствах высокой справедливости вашего сиятельства, я убеждаюсь, что полное изложение обстоятельств побудит Вас отменить решение, отнимающее у меня права, оставленные мне волею государя императора и приговаривающее уже меня лично к наказанию, ничем мною не заслуженному.

Исполняя священный долг жены, я разделяла участь моего мужа до последней минуты его жизни, приняв с покорностью все особенные условия, поставленные правительством. В России я имею дочь и восьмидесятилетнюю мать и всеподданнейше прошу государя императора дозволить мне возвратиться в Россию для исполнения остающихся на мне священных обязанностей матери и дочери.

С глубочайшим почтением имею честь быть вашего сиятельства покорная слуга

Марья Юшневская

[ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, д. 61, ч. 38, л. 81–81 об. Подлинник. Рукопись.]

37

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири", публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

25 января 1845. Малая Разводная

Давно, очень давно, любезный друг и брат, я не имею от тебя писем. Что ты поделываешь, Семен Петрович? Здорово ли твое семейство? Здоров ли ты сам? Пиши, мой друг, чаще сестре твоей, круглой сироте. Грех вам забывать меня, и не доставлять утешения в моем сиротстве. Ты уже знаешь из моих писем, что меня не выпускают из Сибири. Хотя по закону я должна иметь право располагать собою. Что делать, добрый брат, может, время все переменит. А теперь Гр[аф] Ор[лов] приказал сказать на письмо моей Сонечки, что вторично не смеют входить с докладом Государю; я ничего не знаю; когда в первый раз докладывали, была здесь бумага от Гр[аф] Ор[лов], в которой сказано прямо от него, так как мы едущие жены в Сибирь, чтобы разделить участь наших мужей, дали на себя подписки, чтобы никогда отсюда не возвращаться, то и должна я оставаться в Сибири на всю жизнь. Никогда ни с одной из нас не брали таких подписок, напротив сказано было, что мы не можем возвращаться до смерти наших мужей. Я уверена, что если бы обо мне доложили Государю, я бы давно уже была с моими детьми. И не страдала бы так, как теперь страдаю. Сонечка моя плачет, огорчается, хворает от слез, до того плачет, что меня не пускают из Сибири. Я лишена последней отрады видеть моих детей, все это тяжело, мучительно.

Годовая панихида много унесла у меня здоровья, мне казалось, будто новое испытание постигло меня; к счастью была со мною К[атерина] И[вановна] Труб[ецкая], и еще одна дама, добрая моя приятельница, товарищ [буква за щ неразборчива] моего покойника. Сберегли меня больную, скорая помощь доброго нашего медика избавила меня от сильных судорог в груди, и еще того сильнее рвота меня мучила, желчь отделялась множеством, при этом такие головные боли, что улежать даже невозможно. У меня и теперь всегда горько во рту, болит правый бок, редкий день проходит без горчичников, однако же я опять на ногах: заботы у меня бесконечные, люди, хозяйство, все сохранено в том виде, как мой святой покойник оставил, дом, стоющий дорого, а в нужде продать за бесцен не хочется, и цену он теряет уже тем, что выстроен в деревне. Теперь же надо иметь мне свое пристанище в Сибири, когда меня не выпускают отсюда. Пусть же я живу в доме, который мне приобрел трудами своими благодетельный мой муж. И буду ему одному обязана всем.

Грустно, мой друг, что давно не имею от тебя писем, мучает меня молчание, моей матушки. После потери моего мужа, она ни одного разу не писала ко мне. Не знаю; что, и думать - если она недовольна мною, что Г-н Понят[овский], не выслал ей денег, что же делать, я сама не получила своих. Г-н. Понят[овский], живет в волынской губернии по болезни, как пишет, а его приказание не так аккуратно исполняется его пленипотентами, Меня тоже это расстроило да что же делать! Терплю и ожидаю конца всему, как-нибудь да будет; знаю только что хуже теперешнего быть не может. Потому и утешаю себя надеждою, что все, что не делается, к лучшему для меня. Возвращаюсь к моему беспокойству о моей матушке. Молчание ее тревожит меня, и не покидают меня мрачные мысли. Брат Андрей редко очень пишет. Никто из вас не говорит мне ничего о матушке. 76 лет страдала, может, теперь уже не чувствует ничего, недаром же целый год не получаю ни строчки от нее; неужели бы не захотела она утешить меня в моем несчастии изъявлением участия в моем сиротстве?

Воля твоя, друг мой, Семен Петрович, недаром она не пишет, и вы ничего не говорите об ней. Пожалуйста, добрый брат, не щади меня; одно испытание влечет за собою и другие; надо повиноваться воле Господней. Моя же матушка жила не на розах, может, теперь на вечном покое — отдыхает от мучительной: жизни. Дай Бог и мне успокоиться от мучительной страдальческой жизни! Воля Божия во всем. Хотела бы только быть схороненною подле моего добродетельного мужа. Да, мой добрый Семен Петрович, только для меня и осталось отрады, как можно чаще бывать на святом для меня месте, где покоится мой Ангел, мой кроткий друг. Напиши мне скорее и обо всем, сделай милость. Я опять скоро буду тебе писать — только немного соберусь с силами, и отправлю всем, добрым моим знакомым мои ответы на добрые дружеские письма. Я сижу третий день с пером в руках, до того у меня переписка велика. И большею частью с товарищами моего покойника и моими подругами, женами наших господ.

Поцелуй за меня детей своих, обними крепко Идалию. Да сохранит вас Господь в добром здоровьи, и пришлет вам щастья.

Прощай, мой добрый друг и брат, не забывай сироту, твою сестру и друга. М. Юшневская.

Р. S. Я часто вспоминаю тебя на могиле твоего добродетельного брата, царствие небесное нашему ангелу, нашему дорогому другу. Мне не успели сделать рисунка памятника, потому до весны не могу прислать тебе его. Все подходят с благоговением к этому святому для меня месту. Дай Бог всякому оставить такую память о себе.

38

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

28 апреля 1849, Кяхта

Добрый дорогой мой друг и брат, Семен Петрович!

Я еще всё здесь живу; в Кяхте, и думаю возвратиться не ранее в Малую Разводную, как будущей зимой, если доживу — мне здесь тем лучше, что менее требую на мои издержки и более остается на уплату моих долгов, которых значительно убавилось, однако же, чтобы совершенно их избавиться и платить одними моими способами, не ранее как; чрез два года могу кончить — это великий срок, тем более для того, кто подвергает себя большим лишениям и даже трудам. — Здесь учу я девочек рукоделью, это доставляет мне необходимое для моего дома, как-то чай, сахар, мыло, свечи. Хотя и не много для меня всего этого надо, однако же лишнего не остается. Правда, что занятия мои неважны, однако же я занята целую неделю то с одними, то с другими, что весьма изнурительно для моих слабых глаз. Благодарю Бога, что послал мне средства помочь себе, а трудов, право не жалею своих, только бы; успокоить себя совершённо. Все долги, оставшиеся после покойного брата твоего заплатила. Теперь собственно мои плачу, сделанные по неожиданной кончине дорогого нашего друга и требующие издержек в тогдашнее время. По здешней же дороговизне я принуждена была одни платить, другие делать — жить хоть очень бедно издерживать необходимо. Бог милостив, уповаю на Его милосердие и благодарю Его, что до сих пор не оставляет меня. Пусть творит волю Свою. Полагаясь на Господа, я легче переношу крест свой, и почти спокойна в отношении моих дел. Рейхель⁶⁸ помочь мне не может, хотя трудится много — рисованье его доставляет ему выгоды, но для семейства его много надо. Я бы себе и не простила, если бы воспользовалась их добротою, будучи в силах сама прожить моими способами, и, имея в виду, если Бог продлит жизнь мою, не нуждаться.

У меня теперь новенькая маленькая квартира, сырая, ветер дует со всех сторон, ноги болят - простужаю жестоко, никакие ковры и войлоки не помогают, чтобы не дуло, всегда почти зябну, а ветры жестоко безустанно дуют и песок несет целыми тучами, свету не видать. Сухость в воздухе, вредная для груди, часто дышать не дает свободно. Признаюсь, одна неволя может заставить жить в здешнем климат.

Услуга моя состоит из одной девушки и бурятника, который топит печи — к счастию говорит хорошо по-русски и верный мальчик. Если бы ты видел, мой друг, Семен Петрович, сколько перемен случилось в моей жизни с того времени, как я в Сибири, ты бы удивился, с какими капризами судьба играет мною, то живу я немного спокойнее, то снова бедна — подвергаю себя невыгодам и всему, что может сильно расстроит мое здоровье, нравственные страдания увеличит, одним словом — очень тяжело. Таких перемен много уже случилось при жизни еще мужа моего: в Петровском строились и жили повыгоднее — все надо было бросить почти даром и жить без пристанища два года; опять устраивали дом, маленькое хозяйство — снова несчастье разорило все, и вот страданиям нет конца. Если буду жива, снова думаю возобновить мое домашнее хозяйство — исправить свой дом в Малой Разводной и доживать дни свои. А что Бог допустит, то и будет.

Я не имею до сих пор разрешения на мой выезд из Сибири. Теперь уже и поздно собираться в такую даль, не имея верных способов прожить не нуждаясь на месте, к тому же и здоровье стало очень плохое. Ты извини меня за беспорядок мыслей в моем письме, слава Богу, что могу, еще писать, что придет на мысль и на сердце. Поговори ты ср мною, добрый брат, о себе и своих — не поверишь, как я иногда желаю быть с вами — летела бы. И когда переношусь мысленно к вам, расплачусь и делаюсь несчастнее. Так тяжело потерять надежду увидеть когда-либо близких сердцу. Обними за. меня добрую сестру Идалию, каково ее здоровье? Детей поцелуй за тетку, которая очень их любит и желает им счастья. Благословение Господнее пусть будет над всеми вами .

Поклонись за меня могиле вашего отца и твоего сына. А я всегда и за тебя поклоняюсь памятнику твоего добрейшего брата и друга нашего общего. Твой друг и сестра Мария Юшневская.

Рейхеля мои всей семьей кланяются тебе, и поручают себя твоей памяти.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

⁶⁷К этому моменту семейство Рейхелей: дочь Марии Казимировны от первого брака, София и художник Карл Яковлевич Рейхель (1788–1857) перебрались в Сибирь помогать Юшневской.

39

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

20-го июня 1853. Мал. Разводная.

Мих[аил] Алек[андрович] Фонвизин возвращен на родину по просьбе брата, и будет жить в подмосковной деревне брата и благодетеля своего. Но вот неожиданное несчастие помрачило всю их радость. Фонвизин с женой выехали из Тобольска и на дороге получили известие, что добрый их брат умер. Это до того поразило Мих[аила] Алек[андровича], что у него сделался удар, что случилось далее еще не имеем известия, но Наталья Дмитріевна с больным мужем решилась продолжать путь, и если здоровье его поправилось, то они уже должны быть на месте. Еще 80-ми лет старца, по просьбе сыновей, возвратили в Нарву: Тизенгаузен найдет жену, с которой разлучен был с 25-го года. Дай Бог, чтобы великая радость этого доброго семейства позволила пережить старикам. Сильное ощущение может убить человека, как знаем этому примеры; горе и радость при расстроенном здоровье и расстроенных нервах опасны. Но я утешаю себя надеждой, что сын сбережет отца в дороге и привезет его благополучно к матери. Еще получено известие, что Алек[сандр] Мур[авьев] с семейством тоже уедет из Тобольска; жаль, что Кат[ерина] Фед[оровна] Мур[авьева] не существует: как была бы счастлива, увидя сына и внучат. Я так радуюсь за всех, кому Бог посылает милости свои; может, и я еще буду в силах испытать радость, увидя всех моих близких родных. Прямо бы приехала в Хрустовую навестить вас, мои дорогие, а потом, как Бог позволит и где было бы назначение, там бы и ждала конца. Теперь я живу в больших хлопотах; дом мой в Разводной приходил в великий упадок и надо было серьезно за него приняться. Это меня ввело в великие издержки, тем более, что вдруг принялась за все улучшения и удобства построек. Снаружи почти все кончено, внутри принялись оклеивать шпалерами комнаты и красить пол. Я до того стеснена, переходя из комнаты в комнаты, что не могу ничем заняться; хожу по работам целый день и к вечеру до того устану, что не могу держаться на ногах. Загорела, как цыганка, посетителей своих принимаю в бане и большею частью на дворе, в огороде; местоположение над самой Ангарой очаровательное, дом на горе, огород идет вниз до самой реки, несколько тополей, яблонь, черемухи и пихты закрывают ограду и составляют единственную аллею внизу. Широко разливается Ангара и несколько островов заставляют Ангару в разное направление разливаться; по ту сторону видны деревушки, а за ними горы, покрытые лесами; суда ежедневно проходят то к Байкалу, то из Байкала возвращаются в Иркутск с товарами. Морские лодки с живыми осетрами по нескольку будто гонятся одна за другой; стружков без счета в разные стороны плавают с бабами, мужиками, поют, визжат, иные с гитарой аккомпанируют своим дамам, или флейта-чекан слышен. По берегу островов табуны лошадей видны. Вид этого всего привлекает иркутских жителей в Малую Разводную наслаждаться и видом и чудесным воздухом. Жаль, что не умею рисовать, а то бы послала тебе вид моего дома с островов — я называю: моя барония. Chretien Рейхель раза два и три в неделю с утра придет со всем своим семейством и вечером уходят; давно уже едим выращенную редис из присланных тобою семян, салат тоже, прочее все еще не дошло; кукуруза растет чудесно. Странно, не могу съесть ни одного разу салата или редиски, чтобы сильно не растрогаться. И Рейхель тоже всегда приговаривает: может быть, Семен Петрович в это же время кушает ту самую редис, которой семена нам прислал. Цветы плохо всходят, однако же вышли. Маленький парник доставил нам много удовольствия, все в нем хорошо выросло, а теперь уже из гряд имеем щавель, шпинат, а горох цветет. Пожалуйста, добрый мой брат, пришли мне осенью еще семян редису, салату, непременно петрушки, сельдерей, порей и, ежели есть хорошие сорта, арбузов и дынь. Я на будущую весну думаю еще сделать другой парник. Я имею здесь детей, и потчевать их люблю. Не знаю, бывают ли семена клубники, дикой посадила много; да нет ли у вас семян лилии или георгинии. Пришли семян, пожалуйста, о которых прошу. Я богата огородами, целых три: картофелью и капустой занят один, другой против дома: несколько гряд, остальное — терассы две с чистой травой; третий против крыльца, где тоже часть занята цветами, насажено несколько деревцов, и гряды с цветной капустой, огурцами, кукурузой и клубникой; с трех сторон окружены огородами и с четвертой ворота и улица деревни, от которой я закрыта. Не на что глядеть, так неавантажна деревушка. Теперь она принадлежит поселенцам-козакам, и я живу посреди их. Вот тебе описание моего хозяйства. Есть у меня две коровы, два бычка и одна рабочая лошадь, на другую еще не имею силы купить. Куры, гуси, индейки свои; кошки и собаки славные, а услуга моя состоит из двух старух и одного старика, девчонки 13-ти лет и маленьких два крестника — девочка по шестому году и мальчик по 4-му; если способы позволят, то возьму еще другого мужика работника, а то не успевают с работами домашними, большею частью сама работница дома, и смело могу сказать, что никто бы с такими малыми средствами не удержал бы в порядке дому и все при доме. Пора проститься с вами, мои добрые, милые друзья Идалия и Семен Петрович, обнимаю вас обоих. Связала давно обещанное одеяло для тебя, но в Иркутске не была с февраля месяца, потому еще не послала. Собираюсь на днях быть и тогда приготовлю посылку.

Детей обними за меня крепко и передай благословение тетки. Я очень рада, что Нат[алья] Петр[овна] хорошо пристроила дочерей. Помоги ей Бог во всем, а Владимир потерянный человек; что делать, жаль его, но помочь этому трудно. Рейхель писал тебе недавно. Хоть изредка пиши и не забывай старуху сестру и друга М. Юшнев[скую].

41

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

1-го февраля 1854. Мал. Разводная

Грудь все болит и бок, фонтанели не действуют, год как ношу, и такая с ними скука, велели нюхать табак, привыкнуть не могу, а изредка понюхиваю, в день раза четыре, и то слабый французский, которым наделяет меня наш добрый почтмейстер Комарович. Семейство его добрые мне друзья. М-mе Комарович с семью дочерьми и двумя сыновьями меня навещают; одна вышла замуж неделю тому назад за доктора Гржибовского, который меня лечит, другая выходит за моряка г-на Згибнева, — добрый человек, хотя не богатый. Знакомлю тебя с моими друзьями. Завтра соберется ко мне семейство Труб[ецких] и m-me Rebender, старшая дочьТруб[ецких], замужем за градоначальником кяхтинским, генералом Реб[ендером]. С ними приедет m-me Поджио с мужем и генерал Казимирский. Последний, старинный мой друг, в Петров. заводе жил лет шесть и был плац-майором при коменданте, теперь жандармский начальник в Восточной и Западной Сибири, вдовый, жена умерла здесь в Ирк[утске]. Эта женщина любила меня всей душой и была мне, как нежная близкая родная, предобрейшее существо. Оставила дочь, которую отец обожает, только и счастья, когда глядит на Сашеньку и она здорова. Все это общество самые близкие мне друзья. Знакомых довольно; я никуда не выезжаю, сижу в Разводной постоянно, а четыре месяца и из комнаты не выхожу. Жаль мне Казимирского, он уезжает на жительство в Омск, Тобольской губернии, где и ген.-губ. Западной Сибири живет. М-mе Reben. тоже уедут, а старики здесь останутся; хоть не умру одна сиротою в Сибири, тяжело жить удаленною от всего родного. Послезавтрего твои именины, добрый мой брат и друг Семен Петрович, сегодня твое рождение. Кончаю письмо, отправлюсь к обедне помолиться, чтобы Господь сохранил тебя в добром здоровьи и все твое семейство. Не знаю; приедут ли ко мне сегодня Рейхеля. Он жалуется тоже на глазную боль и кашель. Обедал у меня четыре дня тому назад. Сегодня заедут проведать их. Софья часто играет в ералаш и обыгрывает иногда знакомых, но чаще сама платит. Рейхель теперь не имеет никакой работы и это очень плохо. Дороговизна здесь такая, что страшно, и привезут хлеба с Забайкалу и говядины множество, но все с базару исчезает молнией, на прииски закупают, а здесь хоть мри голодом все. Еще на барыши хватают и цену набивают, просто жить невозможно. Со всеми лишениями сидишь и не знаешь, как помочь себе, а угощение всёгда одно и вечное, чай, и тот дорог: мены нет у китайцев. К счастью, нажила друзей в бытность мою в Кяхте, так не чувствую дороговизны в чае, зато сахар 60 р[ублей] пуд, т. е. 16 р[ублей] с[еребром], а в ярмарку 14 с полтиной сереб[ом], так на беду не случается способов купить. Впрочем, Бог милостив, живем.

Прощай, мой друг Семен Петрович, обними за меня сестру и детей своих, а я, обняв тебя мысленно и с добрыми желаниями, всегда ваша М. Юшневская.

42

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

4-го апреля 1855. Малая Разводная

Христос Воскрес!

Добрые мои друзья Идалия и брат Семен Петрович. Вот дождалась и праздника, хотя почти всю зиму похворала; теперь я себя чувствую хорошо, и даже замечают мои знакомые, что я поправилась наружностию. 30 марта я имела честь участвовать в провожании нашего ген[ерал]-губ[ернатора] Н Н. Муравьева. Он уехал за Байкал, чтобы, при первой возможности, со всей экспедицией плыть по Амуру в Охотское море и в Камчатку, если представится в этом надобность; сначала пристанут в Аяне. Малая Разводная в четырех верстах от Иркутска, по дороге едучи к Байкалу; общество пожелали в моем доме приготовить обед ген[ералу] и проститься с ним здесь. По этому случаю, и я отобедала с ним и пожелала счастливого пути и успехов в его предприятиях. Генеральша уехала вместе с мужем. Давно я не видела такого большого собрания и мне было довольно весело в кругу знакомых и незнакомых людей. Был тут князь Максютов, Бошняк и другие моряки, которые с ген[ералом] отправятся к своим местам к адмиралу Завойке. Все эти лица ты знаешь по газетам. Потому их упоминаю. Несколько дам было провожающих Кат. Ник. Муравьеву; все они знакомы мне. Многие обедали мужчины на дворе, а в комнате не более 60-ти человек поместилось. День был теплый и тихий. Разумеется, все знати городские провожали ген[ерала], большею частью мне знакомы, которые навещают меня старушку. Праздники я не сидела одна и не была без дела, до того была утомлена, что целые два дня была сонная, Рейхель в Кахте и не возвратится ранее мая месяца, рисованья у него есть несколько портретов: Софья скучает; все они здоровы, кланяются вам. В первый день праздника я подчивала моих гостей цыкорным салатом — в нашем климате это большая редкость. Целый март месяц были совершенно летние дни. Третьего дни выпал большой снег и сделалось очень холодно. Больных много горячками, кашлем и другими простудными болезнями, мрут люди, в особенности дети. На окошках у меня цветет клубника, в парнике посажены дыни; боюсь, что холод заставит другие отращивать, потому что парник покрыт и в этой глухоте испортятся мои высадки. Ожидаю от тебя просимые семена, если ты не забыл выслать. Обидно будет не иметь цветной капусты, в прошлом году я удивила Труб[ецких] и других большим количеством. чудесных кочней, а в великий пост они ужинали у меня и я им большое блюдо поставила цветной капусты, так хорошо сохраненной в погребе, будто сейчас сняли ее с грядки, даже вкусом свежая. По всему этому ты подумаешь, что я здесь роскошничаю; нет, мой друг Семен Петрович, я только доселе не покупаю ничего огородного, потому что все лето сама хлопочу об моих огородах. Прочее все у меня в большом недостатке; чаю напьются - вот все угощение, а. самые близкие разделят иногда мою трапезу, слишком умеренную. Вина не бывает никакого, а квас иногда, если есть наливка, а услуга в комнате - девочка 14-ти лет, довольно неловкая. Поэтому можешь судить, сколько самой мне дела, любящей чистоту и порядок; в кухне есть у меня четыре старых ходящих за скотом, т. е. три коровы, две лошади и двое телят. М-ll Страпе за птицею ухаживает, другая баба моет белье и вечно с маленьким ребенком возится — целых пять у нее. Вот тебе, добрый брат, подробности моей жизни, моих занятий и препровождений времени: не завидный быт, но за все надо благодарить Бога и уметь жить, как есть, покуда живется волею Божией.

Не помню, писала ли я тебе, что другой год нюхаю табак, очень опрятно и то французский рапе, если мне достанут: другого не могу; передо мной на столике деревянная табакерочка, очки и чулок, который вяжу. Покуда читаю газеты, потом снова берусь. за вязание, иногда grand-patienc раскладываю, изредка поиграю с Софьей в ералаш, ксендз с нами в партии; эта уже занятие только в праздничные дни. Утром каждый день: выслушаю обедню, помолюсь за вас всех. У меня в комнате покойного Ал[ексея] Пет[ровича] устроен алтарик и ксендз живет в Разводной. Иной день и две обедни бывает, если мой духовник придет меня навестить. Так и должно быть мне старухе, и усердно благодарю Господа за великие Его милости, что могу так жить и имею утешение религиозное. Вероятно, я тебе очень наскучила, говоривши так много о тебе, но что, же делать: ты здесь не имеешь знакомых и я мало выезжаю; может быть, мой длинный рассказ о моем быте заохотит тебя поговорить со мною подробнее о вас всех. Мысленно я каждый день с вами, но это неудовлетворительно. Обними за меня крепко-крепко добрую сестру Идалию, передай теткино благословение детям вашим; будешь в Каменке, усердное мое приветствие передай почтенной нашей княгине и ее семейству. Каролине Маньковской поклон. Где ее маменька теперь? Давно от нее не имею весточки. Скажи мне, где мои братья и Настасья Алек., другой год не имею от них писем. Не забыли они меня, надеюсь, но не понимают как: отрадно душе моей знать об них, я живу воспоминанием о прошедшем, никогда невозвратном для меня.

Прощай добрейший друг мой и брат, Семен Петрович, помни, что в отдаленном Сибири ты имеешь друга и сестру Марию Юшневскую.

43

Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири, публ. В. П. Голубовского, Киев, 1908 г.

[Мария Казимировна — Семену Петровичу.]

4 го сентября 1856. Киев

Как я обрадовалась письму твоему любезный друг и брат Семен Петрович, от 23-го августа; я получила его с последней почтой, т. е. третьего дня. Слава Богу, что вы все здоровы, мои добрые друзья. Ты меня спрашиваешь, нет ли чего нового; есть много, получен уже с курьером Манифест, общая амнистия для всех моих сибирских друзей; возвращаются на родину с правами дворянства, детям также дано дворянство, даже и тем, у которых родители умерли, называться всем по фамилии родителя; Повсюду могут жить, кроме столицы. А те, которые прежде выехали из Сибири, могут жить и в столице. Моим родакам также, которые с 31-го года осуждены, право дворянства и возвращение; другим также увольнение на родину, но когда местное начальство засвидетельствует о благонравном их житьи. Наверное, каждое начальство даст им одрбрение, потому что каждый с кротостию покорялся своему положению. Я плакала, как ребенок, от радости и благословляла доброго нашего государя, за милости к сибирским нашим страдальцам, а мой Алек[сей] Петр[ович] не дожил счастья обнять своего любимого брата Семена! Воля Божия во всем. Новые ревизские сказки будут; поляки, которые прежде обязаны были вступать в службу, по окончании курса в училищах, теперь могут не служить, а кто пожелает служить, то самому предоставлено выбирать род службы. Много есть еще облегчений, которые я еще не знаю; есть производства etc. Г-н Юзефович давно перебрался в деревню, с семейством, завтра ждут князя Васильчикова в Киев. Император с семейством будет сюда 20-го сентября. Наш губернатор Гессе произведен в ген.-лейтенанты. Говорят, что Лам. Ос. будто получил крест какой то, но он верно еще не знает; был у меня вчерась, я передала ему твое приветствие, очень благодарит и сам тебе кланяется. Prosze napisag pocsciwemu panu Juszniewskiemu, zeby wyszukal dla siostry ladnego co, chok niewielkiego majatec, chok kolo Kamienca, bo klimat jest tam lagodnieyszy I spokoynieysze gospodarstwo, a domu niekupuy pani v Tulczynie, na co tracicbez korzysci piniedzy [Пожалуйста, напишите письмо доброму пану Юшневскому, чтобы разыскал для сестры что-то хорошее, хотя бы небольшое имение, хотя бы близ Каменца, ибо климат там мягче и хозяйство [будет] спокойнее, а в Тульчине дом пани не покупай, зачем тратить деньги без толку — польск.] в заключение подарил мне прехорошенькую черепаховую табакерочку. Все это хорошо, слава Богу, но грустно жить без приюту, помоги Господи купить скорее что-нибудь — и дети поговаривают о выезде из Иркутска, И табаку то нет Рейхелю курительного, неужели не было еще случаю выписать из Одессы. С нынешней почтой не пишу брату Андрею; радуюсь, что он здоров, а не успею с ним сегодня побеседовать, с будущей почтой поговорю и с ним. Уж ежели Иосиф Вар. пересылает мне поклон, то кланяйся и ему от меня, а то я обижалась, что он не простился со мной и не повидался, зная, что надолго уезжаю. Обнимаю добрую мою, милую мою сестру Идалию от души, обнимаю и добрую Алину.

Любите меня, как я вас искренно люблю, и не забывайте вечно вашего друга и сестру М. Юшневскую.