<......>
1 октября 1909 г. в Москве, в Малом Казенном переулке, на Покровке1, был открыт памятник доктору Гаазу работы Андреева — бронзовый бюст на высоком пьедестале оливково-зеленого гранита. На пьедестале выбиты слова «Спешите делать добро», бывшие девизом жизни удивительного человека, чью память через пятьдесят лет после смерти решили увековечить почитатели известного гуманиста.
Фридрих Йозеф Гааз (1780–1853) родился в Германии. В 1802 году по приглашению своего пациента графа Репнина он переселился в Москву, где стал именоваться Федором Петровичем. Гааз начал практиковать по полученной им в Вене специальности окулиста, попутно заинтересовался лечебными минеральными водами, не раз ездил на Кавказ и даже открыл знаменитый 23-й источник в Ессентуках. Четверть века спустя он был назначен членом Московского губернского комитета и главным врачом московских тюрем. Для осужденных Гааз стал истинным благодетелем; этому старому, плохо говорившему по-русски человеку удалось добиться отмены поголовного бритья голов; по его распоряжению начали обивать кожей наручники, а вместо тяжелых колодок арестантов стали заковывать в легкие «гаазовские» кандалы. Когда «святой доктор» скончался, за его гробом на Введенское кладбище шло двадцать тысяч человек. Похороны были устроены на счет полиции. Гааз, благотворительность которого не знала пределов, вложил все свои средства в строительство тюремных больниц и школ для арестантских детей.
Спустя пятьдесят лет после смерти Гааза, в одной из московских газет появилась заметка о том, что «почитатели известного гуманиста доктора Гааза предполагают будущей осенью поставить ему памятник: мраморный пьедестал и бюст». Инициатором сбора пожертвований стал доктор Сергей Васильевич Пучков, главный врач Александровской больницы, где некогда служил Гааз. В Москве ее по-прежнему называли «Гаазовской». По предложению Пучкова, собранные средства было решено пустить на постройку памятника в больничном дворе, а на могиле все оставить без изменений. Тут в дело вмешалась городская управа, пообещавшая раньше в прессе установить на свои средства намогильный памятник. Естественно, что на него никаких средств властями выделено не было, но, чтобы хоть как-то сгладить неблагоприятное впечатление, управа все-таки изыскала деньги... на новую чугунную решетку.
Ограду для могилы Гааза сделал Андреев. Как истинный строгановец, он великолепно владел искусством построения и композиции деталей, из которых складывался резной металлический узор. В своих решетках он безошибочно улавливал дух времени, находил наиболее эффектные элементы, дополнявшие образ, созданный самим памятником или надгробием. Такими были решетки вокруг площадки с памятником Гоголю и очень похожая на нее ограда на могиле писателя в Даниловом монастыре, установленная этой зимой.
Высокая чугунная ограда, сомкнувшаяся вокруг гранитного саркофага со стоявшей в его изголовье глыбой-Голгофой с крестом, сразу придала традиционному надгробному ансамблю недостающую художественную завершенность. В этой небольшой решетке Андрееву удалось скомпоновать разнообразные элементы ампирного декора: столбики по углам были сделаны в виде горящих факелов, поверху шел поясок стилизованных пальметт, по сторонам располагались венки и лиры. Венок с лентами обрамлял помещенный в центре барельеф писателя, очень напоминавший профильный рисунок Дмитриева-Мамонова Точно по такой же схеме строилась и гаазская решетка. Однако, благодаря введению лишь еще одной детали, переключившей на себя главную смысловую нагрузку о много надгробия, она нисколько напоминала свой прототип. Этим декоративным элементом были накинутые на угловые столбы четыре пары ручных, «гаазовских», кандалов, скрепленных массивными, волнообразно провисающими цепями. На лицевой стороне, как и на гоголевской ограде, помещался медальон с портретным барельефом Гааза.
Чугунный барельеф и будущий бронзовый бюст были очень похожи: вероятно, в основе их лежал один и тот же портретный шок. Вообще, Николай Андреевич предпочитал работать с натуры. Но случалось браться и за изображения давно умерших людей. В таком случае он пользовался живописными портретами и дагерротипами; иногда приглашал родственников, в лицах которых пробовал отыскать фамильное сходство. Когда он работал Гоголя, в его распоряжении был богатейший иконографический материал и т. п.
Случай же с Гаазом не укладывался ни в какие рамки: изображений доктора не имелось вообще. Гааз всячески избегал любого внимания к своей персоне. Даже на официальную просьбу Лондонского библейского общества, пожелавшего запечатлеть доктора для собственной портретной галереи, он ответил отказом. И все же было бы несправедливо по отношению к этому удивительному человеку, если бы не сохранилось ни одного, пусть самого несовершенного его изображения. Именно такой рисунок и нашелся. Князь Щербатов, знавший нелюбовь Гааза к позированию, тайно спрятал за ширмой у себя в кабинете художника, успевшего во время визита доктора набросать его портрет.
К сожалению, этот карандашный портрет, сделанный безвестным дилетантом, и немногие литературные портреты Гааза были крайне приблизительны. Мемуаристы описывали доктора высоким, широкоплечим, немного сутуловатым человеком с крупными чертами сангвинического лица, которое производило далеко не самое привлекательное впечатление. О Гаазе-старике писали совсем по-другому, так что создавалось впечатление, что под конец жизни он значительно уменьшился в ширину и высоту. Неизменной оставалось только его мягкая, ласковая улыбка, и сами глаза, словно излучавшие доброту. Этот небольшой штрих, подмеченный мемуаристами, очень помог Андрееву.
Скульптор вылепил Гааза большеголовым, с плотной шеей, чуть наметив на широкой груди кружевное жабо. Некрасивое лицо доктора с крупным носом и пухлыми губами оживляла загадочная, почти джокондовская, улыбка.
Во время работы над памятником Андреев прочел все, что только было написано о Гаазе разными авторами, включая Герцена, Достоевского и талантливого юриста Кони. Даже его, человека, не склонного к сантиментам, потрясло то поистине фанатическое сострадание к страждущим, которое испытывал Гааз.
Поступок, на который решился Андреев, можно расценивать по-разному (как и многое из того, что он делал). Может быть, это была минутная слабость, а может — тонкая игра «на публику», неотступно следившую за каждым шагом знаменитого скульптора. Закончив модель, Андреев официально заявил, что полностью отказывается от платы за работу и делает памятник безвозмездно в дар городу.
В день открытия памятника в маленьком больничном дворике собралось много народа. Дети пели, в стороне под охраной стояла колонна арестантов. Были речи, цветы и венки. К вечеру переулок опустел. В скверике стало совсем тихо. Изредка доносился шум конки, проезжавшей по Садовому кольцу. За высокой оградой в темноте виднелся усадебный дом екатерининского времени. За годы стены полицейской «гаазовской» больницы слегка покосились и еще глубже ушли в землю. Бронзовый бюст, появившийся в цветнике перед главным флигелем, был чуть виден из-за проема ворот. Но черты лица изображенного человека плохо различались при свете фонаря. Зато можно было разобрать слова, четко выписанные большими золотыми буквами на постаменте. Они помещались одно под другим внутри венка из золотых листьев: