Воображаю твое удивление, chère Héléne [дорогая Елена], когда ответ на последнее твое письмо прочтешь печатно в «Кяхтинском листке».
Зная мое намерение посетить Кяхту, ты просила описать подробно нашу поездку, передав мои впечатления при посещении этого оригинального, маленького городка, заброшенного судьбою в самый отдаленный уголок России, стоящего на грани между брожением развивающихся сил русского народа и мертвенной апатии китайцев. Очень хорошо понимаю, что не простое любопытство руководило твоим желанием: этот городок, такой близкий сосед к нашему богоспасаемому граду, где ты с сестрами провела около десяти лет и мы с братом более двадцати двух, этот забалуйгородок, как мы прежде его называли, который мы так часто посещали, где имели так много друзей и знакомых, где всегда встречали приязнь и радушное гостеприимство, одним словом, этот интересный городок Кяхта, составлявший частичку моральной жизни Сибири, — не может, не должен быть чужд ни для меня, ни для вас.)
Итак, начнем сначала. Много воды утекло с тех пор, как мы с тобой, chère Hélène, посетили в последний раз Кяхту. Помнится мне, что ты, кажется, еще раз там была с покойным братом и с нашим общим другом m-lle Antoinnette1, с этой милой француженкой, приехавшей к нам погостить из-за тридевять земель и которую прозорливое иркутское правительство тщетно убеждало воротиться назад, подозревая в ее простом посещении какую-нибудь тайную политическую цель. Для них было непонятно, чтоб человек из такой дали решился приехать единственно для свидания с друзьями. Но кроткому Карлу2 борьба с живою и исполненной ума француженкою была не по силам — он уступил. Помнишь ли ты ее остроумно милый рассказ об этой борьбе, о неуклюжих хитростях врагов ее и наконец — о ее победе. Но воспоминание прошедшего меня невольно сбило с дороги — прости меня.
Удунгинский тракт, 1875 г.В продолжение десяти лет я несколько раз собирался познакомить жену с Кяхтою, показать ей китайцев, но семейному человеку сделать было это нелегко: то то, то другое служило помехою; но конец-концов, нельзя же было уехать из Сибири, не простившись с кяхтинскими друзьями, не показать жене и детям «никанцев». Как долги были мои прежние сборы, так скор и решителен был мой нынешний выезд. В субботу поутру мы решились, а в воскресенье утром, т. е. 29 апреля, мы уже были в дороге... День был прекрасный, тихий и такой жаркий, что дети задыхались от жару и пыли; но мы быстро мчались и, несмотря на роздыхи по станциям, приехали в Кяхту около 7 часов, еще задолго до заката солнца.
О как ты изменилась, моя старая знакомая Кяхта! Ты не постарела в эти десять лет, нет, ты помолодела, расфрантилась, приняла лоск европеизма. Длинною, пестрою рукой шлагбаума ты уже теперь не грозишь, как в былое время, разметать по снегу или по песку имущество полузамерзшего от холода странника или быть раздетым чуть не донага на трескучем морозе. Усатый гвардион для законного осмотра или для обычного сбора подати с проезжающих и проходящих уже не выходит более из своей желтенькой караулки, перед которой во время оно проливалось столько слез и шампанского на проводинах и расставании с друзьями и приятелями. Одни искалеченные кирпичи как безмолвные свидетели многих курьезных сцен, как дела, сваленные в архив, лежат в грудах и разрушаются под влиянием атмосферы. Грозное для многих здание таможни стоит уныло, опустелое.
Кяхта в 1885 году.
Чайная ловка в Кяхте.Хозяина нашего мы не застали дома; еще до получения нашего письма, предварявшего о нашем приезде, он отправился в компании дам и молодежи на Ботой (гористо-лесистая местность в четырех верстах от Кяхты, очень похожая на прелестную и вам хорошо знакомую падь ТумурДарача). В ожидании его возвращения позволь, chère Hélène, сказать тебе несколько слов об этом молодом человеке, тем более, что его личность может тебе послужить типом коммерческого поприща почти всех торговавших и торгующих на Кяхте. Ты знаешь, что он старший сын нашего селенгинского Нестора М. М. Лушникова. В раннем детстве он был робок и молчалив, многие, и отец его в том числе, полагали, что мало путного из него выйдет, но кто попристальнее вглядывался в его задумчивое лицо, тот мог сказать, что это ребенок себе на уме. С плохоньким запасом русской грамоты и арифметики он поступил в контору купцов Нерпина и Ременникова3, перешагнув через ступень прислужника, с которой постоянно каждый мальчик начинает свою коммерческую карьеру. Этот дом для Алексея Лушникова был настоящий университет коммерческих наук, где кафедру смелых торговых предприятий, дальновидно рассчитанных сделок, рисковых операций занимал Ременников, а Нерпин преподавал лекции благоразумной торговой осторожности и коммерции, основанной на верных барышах. В эгой школе можно было многому научиться, и Алексей Лушников не потерял времени даром. Когда же их фирма пошатнулась и окончательно пала, несколько лет тому назад, он, как говорится здесь, съездил в Россию, взглянул на нее уже не из-под кяхтинской подворотни, сблизился с торговыми тузами, получил от них комиссионерство на торговлю чаями в Кяхте, повел торговлю, и на свои денежки, заслужил доверие лучших китайских фуз, действуя прямо, чисто, и — поверь мне — пойдет далеко, если только кяхтинскую торговлю не подорвет привоз чаев морем. Но не искусство наживать деньги мне нравится в нем, в Сибири это не такая трудная вещь: мы видели виды, как многие из обозных молодцов сделались теперь миллионерами, — мне нравится в нем стремление приобретать и умственный капитал — это жажда познаний, твердое желание восполнить свое недостаточное воспитание.
Дом А. М. Лушникова.С раннего утра верхний этаж дома, где помещались кабинет и спальня хозяина, был очищен, вымыт, и мы туда перебрались, чтобы дать возможность совершить ту же операцию и с нижним, а по совершении ее хозяин весь дом отдал в наше распоряжение. Я упоминаю об этом обстоятельстве единственно из желания сказать, что гостеприимство, эта отличительная черта русского народа, еще во всей первобытной наивности удержалась в Кяхте. Не говорю о Москве или Петербурге, где вас и на званый обед приглашают в трактир, не говорю о провинциях России, где патриархальное гостеприимство мало-помалу исчезает, теперь даже в холодную Сибирь, в этот некогда теплый приют всякого гостя, начинает проникать заморский эгоизм. Я отправился делать визиты, и их предстояло сделать едва ли не столько же, сколько домов в Кяхте.
Несмотря на быстроту езды, я успел заметить то, что вчера ускользнуло от моих глаз. Прежде заваленная навозом речка улеглась теперь хоть в узкое, но опрятное ложе, окаймленное фашинником; часть ее воды проведена деревянными трубами в колодцы Торговой Слободы: прочные мосты с длинными каменными открылками переброшены через нее и через все низменные места; исконная резиденция лягушек с их вонючими озерами теперь уже осушена и засажена тальником.
Дом А. М. Лушникова. Современный вид.На другой день приезда я отправился в женское училище, чтобы посмотреть, в каком положении находится начатое дело. Я нашел его выше моего ожидания. Я не стану утверждать, что все было безупречно хорошо, этого не достигли и лучшие, много лет существующие учебные заведения, но по крайней мере я тут нашел молодых учителей с теплой любовью к своей обязанности, с ясным пониманием святости их призвания и стремлением по возможности его исполнить.
— У нас все делается только для форменного исполнения своей должности — для парада. Сначала, признаюсь, и я грешный, как истый русак, подумал, что все это делается для показа или под влиянием нашего народного обычая: рьяно за все приниматься сначала, чтоб потом вовсе охладевать, — но я убедился в противном, познакомившись как с устройством заведения, так и лично почти со всеми наставниками. Чтобы лучше доказать тебе, chère Hélené, истину моих слов, скажу только тебе, я отдал мою Лелю в эту гимназию. Ты, вероятно, этому удивишься, зная мое намерение ехать в Москву, чтоб там или в Петербурге подумать о ее воспитании помимо Иркутского института. Без сомнения, за будущность никто поручиться не может; но я убежден, что время, проведенное Лелею до той роковой эпохи, будет не потеряно, и тогда можно будет ее взять и привезти к вам. До той минуты она будет в двойном выигрыше: познакомившись с первоначальными понятиями наук — сознательно, а не на тот манер, каким учат попугаев, и, во-вторых, она будет жить живою жизнью, а не фиктивною, как в любом закрытом институте. Ты спросишь: где же она будет жить? Да, этот вопрос я сам себе задавал несколько раз с замиранием сердца, а он так просто разрешился. Кроткая, добрая попечительница этой гимназии, знакомая тебе С. С. Сабашникова, вызвалась на эту скучную, тяжелую обязанность второй матери. Она так деликатно, так обязательно-просто сделала предложение, что, право, можно было подумать: уж не я ли делаю ей одолжение? Откладывать далее было нельзя: уроки с каждым днем уходили вперед, и я благодаря отсутствию всяких формальностей сдал рекрута в пять минут. Леля поступила в первый класс и будет учиться закону божию, арифметике, географии, русскому, французскому и немецкому языкам и рисованию.
Троицкий собор. Кяхта.Для полного существования гимназии недостает лица директрисы. Кажется, уже два года местное начальство хлопочет о назначении ее из Петербурга, но безуспешно. Я полагаю, что можно было бы в этом случае и не беспокоить более петербургское начальство. Неужели для разумного управления гимназией или институтом необходимо условие: подышать столичным воздухом? По-моему, эти барыни, надутые столичной атмосферой, скорее вредны, чем полезны в каком бы то ни было заведении. Они приезжают в отдаленный край, чуждые и месту и жителям, не знакомые с туземной жизнью и ее потребностями и, не задумываясь, начинают все комкать в столичные формы, придерживаясь главного правила: товар продавать лицом.
Посуди сама, какие благодетельные результаты проистекают от подобного управления.
Первого мая лето в Кяхте началось совершенною зимою: холод, ветер и снег по окрестным горам. Это обстоятельство поуменьшило число гуляющих в саду, расстроило планы зажечь иллюминацию и сжечь фейерверк, но не помешало аллегри в пользу детского приюта и танцам, я в первый раз видел грациозный лансье, исполненный дамами в меховых шубках и мантилиях.
Третьего мая мы приветствовали новорожденное дитя — 1-й № «Кяхтинского листка», явившийся поутру на свет божий. Между общими желаниями присутствующих я выразил свое желание, чтоб ребенок был воспитан без пеленок.
Воскресенский собор. Кяхта.Все с любопытством его рассматривали. Ничего... Парнишка здоровый, опрятненький, с замечательной физиогномиею и уж царапается. Ничего, душенька, поцарапайся на здоровье — это сделает других осторожнее, но я бы еще посоветовал ноготки его остригать покруглее, чтоб они не были похожи на когти ястреба, и вместо известного присловия при этой операции нежных нянюшек, вместо книпс-кнапс4 я бы желал, чтоб ему повторяли латинский афоризм castigat ridendo mores5 День заключился quasi-литературным вечером у В. Н. Сабашникова, где мне после Николаевска впервые довелось слышать смелые суждения и жаркие споры. [...]
Дня за два до отъезда был танцевальный вечер в собрании, куда собралось очень немного дам. Эти семейные вечера, нарочно учрежденные, чтобы дамы и кавалеры, собираясь запросто, могли с удовольствием провести время или в танцах или в других занятиях, как-то не клеятся на святой Руси. Та же история проявлялась даже в Николаевске-на-Амуре, где подобные собрания могли служить единственным спасением от скуки однообразной жизни. Какая же причина тому? Одно и то же везде: самолюбие женщин. Наши дамы никуда не могут явиться запросто: им надобен парад, а для парада костюм. Страсть наряжаться они прививают с молодых ногтей и своим малюткам детям, которые в церкви и на гуляньях посматривают с улыбкою презрения на своих подруг, имеющих несчастие надеть шляпку или бурнус не последней моды.
Удунгинский тракт. Селенга. 1975 г.В Николин день мы с женой присутствовали в детском приюте при благодарственном молебне, ежегодно совершаемом в память его открытия. С лишком сто девочек получают тут первоначальное образование, приучаются к труду, к необходимым в их быту рукодельям, даровой обед и бдительный присмотр. С попечительницею приюта мы дождались конца обеда и невольно радовались радости малюток, когда их изобильно оделяли конфетами. А как подумаешь, далеко ли время, когда этого заведения бежали как чумы; когда число девочек никогда не превышало десятка, да и те смотрели, как бы уйти.
На другой день рано утром мы уже уложились и уехали из этого миниатюрного вавилона в наш богоспасаемый Селенгинск, не преминув выпить по бокалу шампанского с радушным нашим хозяином и со всеми провожавшими нас на развалинах той приснопамятной караулки, перед которою искони проливалось столько слез и шампанского.
Но, конец-концов, надо же кончить, хоть еще о многом хотелось бы поболтать с тобой. Ну до следующего письма.
Твой брат М. Бестужев
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья М. А. Бестужева была опубликована в № 6 «Кяхтинского листка» (1862) без названия в виде письма к сестре Елене. Название этому письму — публицистическому очерку дано составителем данного сборника. Форма письма в публицистике XIX века явление распространенное и более удобна в подцензурной печати. Ее легче оправдать в случае необходимости ссылками на частное мнение автора и избежать строгой ответственности цензору и редактору. Настоящая публикация делается по изданию: Е. Д. Петряев. «Кяхтинский листок». Улан-Удэ, 1963, с. 14–21, с сохранением подстрочных примечаний Е. Д. Петряева. «Кяхтинский листок» — вторая после «Амура» частная газета в Восточной Сибири демократического направления, пришедшая на смену «Амуру», закрытой в 1862 году. Издание газеты в Кяхте было осуществлено кружком передовой кяхтинской интеллигенции, собиравшейся в салоне С. С. Сабашниковой. Идея издания частной газеты принадлежала кяхтинскому градоначальнику А. И. Деспот-Зеновичу, ставшему ее цензором. Сотрудниками газеты были учитель П. С. Андруцкий (издатель и редактор), А. М. Лушников, М. А. Бестужев, Д. И. Стахеев, В. Мерцалов, П. И. Першин, М. А. Зензинов и другие. Вышло всего 18 номеров и со смертью П. С. Андруцкого издание прекратилось.