Врач. Гуманист. Ученый

«ВРАЧ БЕЗ НРАВСТВЕННЫХ КАЧЕСТВ ЕСТЬ ЧУДОВИЩЕ»

Особое место врача-гуманиста Ф. П. Гааза в истории медицины первой половины XIX века еще не осмыслено в полном объеме историками медицины. Личность Ф. П. Гааза как врача формировалась в конце XVIII – начале XIX века в Германии. В Иенском университете (1800–1803) он слушал лекции по медицине и философии. Здесь незадолго до этого (1798–1800) читал свои лекции знаменитый немецкий ученый, врач Х. В. Гуфеланд (1762–1836), автор более 400 научных трудов, среди которых наибольшее значение до настоящего времени имеют «Руководство к практической медицине», «Система практической врачебной науки», «Искусство продлить человеческую жизнь или макробиотика». Последняя книга была переведена на все европейские языки и выдержала много изданий. Только в России в 1803–1856 годах в переводе на русский язык вышло 5 изданий. Х. Ф. Гуфеланд учил состраданию к больным и уважению к медицине как науке и искусству, способствуя формированию в обществе высокой оценки труда врачей. Мысли Х. Ф. Гуфеланда, изложенные им просто и ясно в его книгах и университетских лекциях, остаются актуаль-ными и для сегодняшнего дня. «Жить для других, не для себя — вот истинное назначение врача — писал Х. В. Гуфеланд, обращаясь к молодым врачам. — Он (врач. — Н. Б.) должен жертвовать не только спокойствием, выгодами, удобностями и приятностями жизни, но и собственным здоровьем и жизнью, даже, что выше всего, своею честью и славой, если он хочет достигнуть высочайшей цели своей — сохранение жизни и здоровья других»

«Врачебное искусство,— подчеркивал Х. В. Гуфеланд,— соединено с самыми высокими и священными обязанностями, которые сливаются с первыми и святейшими законами религии и человеколюбия, которые требуют полного самоотвержения и возвышения духа над мирскими расчетами». Одним из последователей Гуфеланда в его утверждении нравственно-этических основ медицины был и Ф.П. Гааз. Его профессиональное самосознание как врача формировалось под влиянием идей Гуфеланда. Основные принципы профессиональной врачебной деятельности были опубликованы Гаазом в его книге «Моя поездка в Александровские воды 1809–1810 гг.» и относятся к его пониманию медицины, положению врача в обществе, а также роли долга и совести в деятельности врача. Ф. П. Гааз приводит несколько определений медицины, которые не только отражают уровень современной ему науки, но и говорят о понимании Гаазом этических основ медицины.

В первом определении он показывает, какое место занимает медицина в системе наук, его отношение к жизни человека: «Медицина — царица наук. Она царица не потому, что жизнь, о которой она заботится, полна очарования и так дорога людям (ведь можно было бы найти людей, которые предпочли бы здоровью что-нибудь другое). Она царица потому, что здоровье человека, о котором она заботится, есть условие, без которого не делается ничего великого и прекрасного на свете, потому что жизнь, за которой она, медицина, наблюдает — это источник, цель и направление всего, что существует, потому что жизнь, наукой о которой она является, есть сама сущность медицины, а другие науки — лишь приложения к ней, лишь эманация различных отражений».

Второе определение Ф.П. Гааза указывает на сложный характер медицинской науки, ее связи со смежными областями человеческого знания: «Медицина — самая трудная из наук, самая трудная не потому, что число болезней бесконечно и не потому, что нуждается в стольких вспомогательных науках, а потому, что все составляющие любую из ее задач никогда не смогут быть учтены, но всегда должны быть приблизительно вычислены, интегрированы (собраны воедино) гением врача и требуют того, что называется профессиональным тактом, одного из драгоценных качеств, которыми только может обладать человек».

Третье определение медицины подчеркивает весь спектр тех оттенков чувств и того отношения врача к медицине, которое она вполне заслуживает: «Медицина, хотя и так занимает высокое положение среди наук, требует еще большего почета и особых прав, благодаря ее несравненному очарованию, которое испытывает изучающий ее, и неизъяснимому удовлетворению, которое испытывает практикующий врач, благодаря утешительному доверию, внушаемому ею тому, кто чувствует в ней необходимость, благодаря нежной и почтительной преданности, которую она различает в том, кто воспользовался ею, благодаря неодолимому уважению, которое она вызывает в том, кому довелось с нею встретиться (...) Ведь огромная трудность ее задачи и достойная уважения цель медицинских исследований должна ей это обеспечить». Ф. П. Гааз, выделяя медицину среди других наук, при этом писал: «Занимая столь почетное место среди прочих наук, медицина до сих пор отстаивает свои права на знаки отличия и преимущества». Ф. П. Гааз отмечает особое уважение к врачу различных сословий общества. Он писал: «Знания врача требуют уважения, а его положение — почтительности». Считая, что сложный и напряженный труд врача требует к себе уважения, он, тем не менее, полагал, что врач также должен нести определенные обязанности по отношению к больным: «...здоровье больных должно быть первой целью врача». Эти высказывания близки по содержанию к утверждению Х. В. Гуфеланда, писавшего: «Истинный врач должен иметь главною своею целые здоровье и жизнь больного. Врач без нравственных качеств есть чудовище». Ф. П. Гааз, будучи целиком согласен с Х. В. Гуфеландом, как бы продолжает это размышление, но его уже волнует то, как же будут больные относиться к такому врачу-подвижнику за его самоотверженный труд по отношению к ним же: «Если врач должен изучить множество наук, чтобы обратить их на служение страждущим, если по самому характеру своего дела вынужден он отказаться от благосостояния и само свое существование посвятить больным, как же сами больные должны к нему относиться?»

На страницах книги, посвященной Кавказским минеральным водам, Ф. П. Гааз снова и снова возвращался к тем качествам, которые должны быть присущи врачу. «Самые обширные познания, самое глубокое проникновение в суть предмета и то, что придает истинную ценность, что венчает всякое качество человека — желание обратить все познания и все средства на облегчение страданий, желание такое большое, что граничит с готовностью пожертвовать собой для этой цели — вот каковы должны быть качества настоящего врача»,— писал, подчеркивая элемент жертвенности в деятельности врача, Ф. П. Гааз.

Ф. П. Гааз осуждает тех представителей медицины, тех врачей, которые недостойны звания врача: «Нам как служителям этого священного искусства ненавистны продажные люди, которые, нарушая свой долг, готовы жертвовать здоровьем больного в угоду своего честолюбия или своей алчности, а своей собственной честью — в угоду унизительным капризам больных-симулянтов». Ф. П. Гааз остался в истории медицины прежде всего известным лозунгом, который многократно повторялся на страницах печати, который мы читаем на его памятнике во дворе бывшей Александровской больницы для бесприютных и на памятнике на Немецком кладбище. В словах Ф. П. Гааза — «Спешите делать добро» или «Торопитесь делать добро» соединилось, сконцентрировалось многое, что должно быть неотъемлемым качеством каждого медицинского работника, и прежде всего — призвание, на основе которого вся профессиональная деятельность врача подчинена главной цели — благу больного.

Ясная духовно-нравственная и профессиональная позиция Ф. П. Гааза определила его отношение к наказанию, в частности, и к заключению, прежде всего как форме гражданского покаяния, что в свою очередь целиком исключало любые элементы гражданской (политической) мести человеку, совершившему то или иное преступление. Сострадание заключенным не было проявлением «жалости» по отношению к преступнику, но было тем, что способствовало их духовному и гражданскому покаянию (раскаянию).

Облик Ф. П. Гааза как врача, старательно использовавшего опыт прошлых времен для применения его в практической деятельности, будет не полным, если мы не обратимся к его попыткам осмыслить философское наследие древнего философа Сократа. Философских рукописей, принадлежавших Ф. П. Гаазу, нами, к сожалению, не обнаружено, хотя сохранились сведения о том, что Ф. П. Гааз свой написанный труд «Problemes de Socrate» завещал опубликовать доктору А. И. Полю после его смерти. Предпринятые нами попытки найти эту рукопись, к сожалению, не увенчались успехом. Он писал в своем завещании: «Я чувствую, что размышления о системе Сократа могут быть многим полезны». Ф. П. Гааз еще в 1811 году упоминал в своей книге, посвященной Кавказским минеральным водам, о взглядах философа Сократа, не называя его, но вполне узнаваемого, в следующих строках: «Если некоторые философы считали себя достигшими верхней ступени интеллектуального совершенства, признав, что не знают ничего, то почему бы медикам стыдливо не признаться в неведении природы вещей?»

Мы можем предположить, почему Ф. П. Гааз обратился к философии древнегреческого мудреца Сократа. Он, вероятно, поставил перед собой задачу раскрыть смысл и содержание учения Сократа, в приложении к вопросам, волновавшим московского доктора. Сократ был, по-видимому, близок Ф. П. Гаазу по духу нравственных исканий и убеждений, по бескомпро-миссности отстаивания им идейных позиций, по глубокой вере в достоинство личности.

Возможно, размышляя о Сократе, Ф. П. Гааз одновременно подводил итоги своей деятельности уже на закате своих дней. Знаменитое «философское сомнение» Сократа — «я знаю, что ничего не знаю» — должно, по мысли Сократа, привести к самопознанию — «познай самого себя». Сократ учил своих современников размышлять над своими поступками, что несомненно заставляло их обращаться к чувству «совести». Сократ не случайно говорил своим близким ученикам: «Я не открывал законов бытия, как другие философы. Я только исследовал поведение людей. Я пытался разобраться, как надо вести себя в тех или иных случаях».

Для Ф. П. Гааза долг и совесть — вот та основа, на которой зиждилась его нравственная позиция. Главное для него — жить совестливо, стараясь при этом находиться в единении с вмененным чувством долга. А отсюда следует, что личность, придерживающаяся этого правила, всегда будет естественно и сознательно относиться ко всем своим поступкам. Для Ф. П. Гааза поступать по совести — это остро чувствовать связь своего поступка с интересами и благом людей.

Дальнейшая эволюция этических взглядов Ф. П. Гааза проявилась в деятельности его тюремным врачом.

В 1828 году в Москве по инициативе кн. Д. В. Голицына был утвержден тюремный комитет, членом которого стал и Ф. П. Гааз. Основой всей последующей деятельности Ф. П. Гааза как тюремного врача было убеждение, что «между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, что трудно, а иногда и совершенно невозможно отграничить одно от другого и что отсюда вытекает троякого рода отношение к лишению свободы. Необходимо справедливое, без напрасной жестокости, отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного».

Свои убеждения, выстраданные в течение всей своей жизни, Ф. П. Гааз стремился ввести в качестве этической основы для тюремных врачей. «Врач,— писал Ф.П. Гааз в инструкции врача при пересыльной тюрьме.— должен помнить, что доверенность, с каковою больные передаются, так сказать, на его произвол, требует, чтобы он относился к ним чистосердечно, с полным самоотвержением, с дружескою заботою об их нуждах, с тем расположением, которое отец имеет к детям, попечитель к питомцам». Ф. П. Гааз призывал тюремных врачей использовать любую возможность, чтобы повлиять на улучшение нравственного состояния заключенных. Этого, по его мнению, достигнуть легко, надо быть просто «добрым христианином — т. е. заботливым, справедливым и благочестивым».

«Заботливость должна выразиться во всем — говорится далее в той же инструкции,— что относится к здоровью ссыльных, и их кормлению, одежде, обуви и к тому, как их сковывают,— справедливость в благосклонном внимании к просьбам ссыльных, в осторожном и дружеском успокоении насчет их жалоб и желаний и в содействии удовлетворению их (...)». Ф.П. Гааз считал, что необходимо, чтобы «никто из страждущих ссыльных не оставлял Москвы, не нашедши в оной помощи и утешений, каких он имеет право ожидать и по своей болезни, и по лежащему на тюремном комитете долгу, и по мнению, которое русский человек привык иметь о великодушии и благотворительности матушки-Москвы».

В инструкции для тюремных врачей, составленной Ф. П. Гаазом, было предусмотрено не только профессиональное медицинское участие тю¬ремных врачей в жизни арестантов, но также и то, что ныне отнесено к социальной помощи.

Чуждый ремесленному взгляду на свою врачебную деятельность, умевший распознать в больном страждущую душу, он никогда не ограничивал свои задачи только лечением несомненно больных арестантов. Лекарство стояло у него на втором плане. Забота, сердечное участие и в случае надобности и горячая защита — вот были его главные средства врачевания. Вот почему добавил он ко всем своим обязанностям и должность справщика-ходатая по делам арестантов.

Для Гааза всегда была очевидной грань между отбыванием наказания и напрасным отягощением и без того горькой участи виновного. Он свято выполнял свой нравственный долг врача-гуманиста так, как он его понимал.

«Сведения мои о Гаазе, — вспоминал известный писатель-этнограф С. В. Максимов,— ограничиваются лишь кое-какими личными воспоминаниями. Когда в начале 50-х годов я студентствовал в университете, нам как медикам имя его не только было известно, но мы искали случая взглянуть на эту знаменитую личность. И я хорошо помню его длинные седые воло¬сы, а также, главным образом, и то, что он уже и тогда был причислен к лику святых и таковым разумелся во всех слоях московского населения». В эти же годы вместе с С. В. Максимовым на медицинском факультете Московского университета учился С. Боткин. Следовательно, последний также знал Ф. П. Гааза. Далее автор продолжал: «Известно мне также и то, что оставленные следы деятельности знаменитого филантропа настолько были сильно и глубоко проложены, что по ним твердо и верно шел его преемник — главный врач тюремных учреждений».

Преемником Ф. П. Гааза на посту главного врача тюремных больниц в Москве был Николай Кононович Беркут (1823–1890). Известно, что после официального назначения Н. К. Беркута на пост старшего врача московских тюремных больниц выявилось некоторое несоответствие штатного расписания. «Оказалось,— писал сам Беркут,— весьма странное недоразумение, я назначен был Тучковым на место главного доктора, когда-то принадлежащее доктору Гаазу, но в штатах для тюремной больницы, составленных комитетом и никем не утвержденных, эта должность была поручена доктору Гаазу безо всякого жалованья».

При вступлении в должность Н. К Беркут нашел здание тюремной больницы запущенным. Это произошло потому, что после смерти Ф. П. Гааза в 1853 году тюремный комитет на протяжении ряда лет (1853–1858) не мог найти достойной ему замены. Больница была в ведении старшего ординатора. Должность тюремного врача оказалась для Н. К Беркута чрезвычайно трудным и ответственным делом, но он уверенно последовал по пути, проложенному Ф. П. Гаазом, судя по воспоминаниям современников, прежде всего С. В. Максимова.

Из тех тюремных врачей, которые подвижнически выполняли свои обязанности и которые по сути дела были преемниками Ф. П. Гааза в Бутырской тюрьме, следует назвать врача Мануила Яковлевича Протопопова. Он родился в 1855 году окончил медицинский факультет Московского университета (1879) и получил лестное предложение остаться при клинике, но не мог им воспользоваться из-за семейных обстоятельств. Работал земским врачом в глухом Мещовском уезде Калужской губернии, но не сошелся с местной администрацией во взглядах на земс¬кую медицину и вернулся в Москву, где устроился вначале сверхштатным, а вскоре и штатным доктором тюремных больниц. В 1883 году Протопопов был утвержден в должности врача Бутырской тюрьмы. «Врачуя недуги заключенных...— вспоминал о нем один из его современников,— открывал им все свое сердце и с редкой любовью нес им свою помощь и утешение, не раз смягчая твердые сердца закоренелых преступников». В 1885 году Протопопов оставил службу, что подтверждает мнение о невыносимо трудном врачебном служении в тюрьмах. В некрологе 1911 года о нем было сказано: «При редкой прямоте характера... был чрезвычайно последователен и настойчив в достижении своих идеалов».

Одним из ярких представителей тюремных врачей-гуманистов являлся врач В. Л. Кокосов, который, по свидетельству знавших его, «очень походил на величавую и светлую личность всем известного доктора Гааза».

В роли врача Карийской каторги он присутствовал при наказаниях и смертных казнях заключенных. Под влиянием пережитого он начал писать рассказы и очерки, которые посылал в Петербург редактору «Русского богатства» Н. К Михайловскому. Позднее рассказы В. Я. Кокосова вошли в сборник «На Карийской каторге». Каторга для Кокосова — «царство произвола и бесправия», где «рыдал я нередко над каторжанином, избитым плетью и положенным для излечения в лазарет, в особенности над избитой женщиной». Чтобы облегчить страдания несчастных, В. Я. Кокосов не оставлял их, «стараясь,— по воспоминаниям В. Злотницкого,— истерзанного и телом и душою человека поддержать теплым словом утешения». Однажды ему пришлось провести ночь с приговоренным к смерти, а «ранним утром на заре сопровождать его на эшафот и присутствовать при его казни».

По долгу службы В. Я. Кокосов представлял начальству замечания о санитарных упущениях на каторге, и врачу самому делали выговоры за то, что он слишком «внимательно» блюдет интересы каторжан. Его подвергали двухнедельным и месячным арестам, а однажды, как бы невзначай, заперли в камере вместе с заключенными.

В 1881 году В. Я. Кокосов отправился к новому месту службы, в забайкальский городок Акту, где служил старшим врачом 2-го военного отделения Забайкальского казачьего войска. На врачебном попечении В. Я. Кокосова состояло 50 000-ное население, разбросанное на территории в 60 тысяч квадратных верст. Приходилось делать частые и далекие поездки. В 1890–1896 гг. В. Я. Кокосов был начальником Читинского военного госпиталя, а затем возвратился в Акту и в 1903 году после 3 3 лет пребывания в Забайкалье, уехал в европейскую Россию, где служил в Воронеже, Бобруйске и Минске. Последние годы своей многострадальной жизни В. Я. Кокосов жил в Нижнем Новгороде, где, находясь в отставке, занимался почти исключительно литературным трудом. Умер В. Я. Кокосов 17 октября 1911 г. Рассказы Кокосова о каторге, полные глубокого сочувствия к несчастным каторжанам, написаны ярко, правдиво, бесхитростно и по праву займут почетное место вслед за «Записками из Мертвого дома» Достоевского. В. Я. Кокосов пользовался заслуженным уважением в обществе. На первом (после его смерти) заседании Нижегородского Общества врачей, где Кокосов состоял членом, председатель общества Т. М. Романовский сказал: «Это был гуманнейший врач-труженик, и если врачей называют друзьями человечества, то это почетное и высокое название в полной мере и истинном смысле этого слова должно быть присвоено добрейшему Владимиру Яковлевичу. Будучи в течение многих лет врачом каторжной тюрьмы, он очень походил на величавую и светлую личность всем известного доктора Гааза, по чистоте души и той искренней любви, с какой относился к отверженным колодникам, видя в них прежде всего человека и стараясь всячески облегчить, насколько это было в его силах, их тяжелое положение».

Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова (1827–1909), вступившая с ранних лет на путь милосердия, начала посещать общину сестер милосердия тайком от семьи, которая негативно относилась к ее решению стать сестрой милосердия. После тяжелой болезни молодой княжны близкие согласились с ее намерением стать сестрой милосердия. Отец выделил ей поместье в Псковской губернии Порховского уезда и капитал, который она сейчас же отдала на создаваемую ею общину. Мария Михайловна была чрезвычайно скромна и ничем не выделялась среди сестер милосердия, взятых преимущественно из простых крестьянок.

Устроив жизнь общины, она покинула ее и посвятила себя заботе о страждущих в тюрьмах. Она посещала воров, убийц, безвестных бродяг, проституток в больницах, бесстрашно беседовала в одиночных камерах с людьми, совершившими тяжкие преступления. Особенным предметом забот М. М. Дондуковой-Корсаковой были больные заключенные, потому что это, по ее мнению, «несчастные из несчастных». Большинство выпущенных из тюремных больниц было поражено какой-нибудь хронической неизлечимой болезнью, и их не принимали ни в одно лечебное заведение и, следовательно, обрекали на неминуемую гибель.

Мария Михайловна хлопотала о допущении сестер милосердия к уходу за больными в тюремных больницах. Большим уважением и авторитетом пользовалась она у заключенных Шлиссельбургской крепости. О ней тепло вспоминали Н. Морозов и В. Фигнер. Во время турецкой кампании Мария Михайловна работала в действущей армии.

Она заслужила слова, которыми почтил ее память автор некролога в 1909 году: «Службе ближнему, в самом широком смысле этого слова, покойная княжна отдала почти всю жизнь. Жестокие муки, которые она претерпевала во время своей последней болезни, не мешали ей постоянно думать о тех, кто нуждался в ее помощи. Память о ней, чистая и светлая, со-хранится надолго. В летописях русской тюрьмы ее имя займет такое же почетное место, как и имя доктора Гааза».

Имя Гааза в конце XIX — начале XX века, связывалось с положением тюрем и условием содержания в них заключенных. Одним из принципиальных был вопрос о месте врача в тюрьме и его роли не только в оказании медицинской помощи, но и в социально-психологической реабилитации заключенных, сохранении и содержании в них человеческого начала.

По мнению известного земского врача В. Потругалова, высказанному им еще до публикации очерка А. Ф. Кони о докторе Гаазе, тюремный врач «займет подобающее место в управлении тюрьмой. Такой врач прежде всего должен быть хорошим гуманным человеком, а потом он должен быть другом преступников, таким, каким был доктор Гааз в Москве, и в то же время должен знать хорошо криминальную антропологию. Как психиатр лечит в больнице душевнобольных, так тюремный врач займется лечением преступных, нравственно поврежденных душ. Тюрьмам пора перестать быть школой порока и окончательного нравственного падения заключенных, пора им перестать быть очагами чахотки, сыпного тифа, горнилом, ведущим к сумасшествию или рецидивом в преступности, словом, клоакой физического и нравственного вырождения».

Вопрос о запрещении телесных наказаний в России во 2-й половине XIX века рассматривался не только в связи с тюрьмой и каторгой, но и армией, гражданским судопроизводством и, как правило, связывался с именем врача-подвижника Гааза. Так, например, В. Ф. Бушуев в своей книге «По поводу телесных наказаний в войсках», изданной в 1897 году, писал: «Врачу же изо всех существующих взглядов на преступление и преступника нужно держаться одного, единственно, думается мне, правильного,— что преступник есть больной человек, что преступление есть только одно из проявлений болезни. Отсюда неизбежно вытекает, что и поступать с преступником врач должен, как с больным, т. е. лечить — исправлять, если возможно, а если преступник грозит общественной безопасности, то поступать с ним так, как поступаем мы с соответственными больными. Естественно, что при таком взгляде на преступника ни один врач вообще, ни военный в частности, не может не налагать своего veto на телесное наказание. ...Пока же будем широко пользоваться правом своего veto где только возможно. А где нельзя, там будем следовать примеру великого врача-подвижника Гааза, будем просить и молить за провинившихся!»

Тяжелым условиям труда врачей в тюрьмах много строк посвятил Е. Р. Эйхгольц, автор вышедшей в 1916 году в Петрограде книги под названием «Тюремный врач и его пациенты». Несомненно, автор книги, старший врач Шлиссельбургской каторжной тюрьмы, был последователем Ф. П. Гааза. Он посвятил свою книгу, в основном, ведению и лечению в условиях тюрем туберкулезных больных-заключенных. В книге много страниц, посвященных вопросам врачебной этики тюремных врачей начала XX века. Автор книги писал, обращаясь к тюремным врачам: «...относясь сознательно к своему труду по лечению заключенных, он может оправдать имя тюремного врача во всей его скромной красоте по образу, оставленному русским тюремным врачам — московским Гаазом». В книге изложены автором те личностные требования, которые предъявляются только к тюремным врачам: «Раз преступник осужден в заключение на длительный срок, цель тюремного врача не только способствовать помочь прожить ему до окончания срока, но он должен поставить себе в обязанность вывести его за ворота та здоровым и работоспособным. Тюремный врач не судья, он не должен делать никакой разницы и при выборе средств лечения заключенного уголовного, политического, краткосрочного или вечника». Как мы видим, требования к тюремному врачу отличались даже от требований, предъявляемых к рядовому врачу, они накладывали на него еще большую ответственность. Оказывая медицинскую помощь, тюремный врач не должен был проявлять своих симпатий или антипатий. Старший врач Шлиссельбургской каторжной тюрьмы Е. Р. Эйхгольц подчеркивал: «Труд врача в тюрьме не карьера, не профессия, а призвание. Ежели призвания нет, то не следует переходить порог тюрьмы и брать на себя бремя не по плечу». Через всю эту книгу красной нитью проходит образ «великого» московского тюремного врача Ф. П. Гааза, который стал своего рода нравственным маяком, примером наилучшего подражания для целого ряда поколения тюремных врачей.

Еще при жизни Ф. П. Гааза его личность, его самоотверженная помощь больным, бедным и несчастным привлекала к себе внимание современников. В «Отчете комитета общества попечительного о тюрьмах за 1829 год» сообщалось: «Особенное попечение о всех ссыльных принял на себя член комитета, доктор Гааз, который и по обязанности своей, и по собственному чувству христианского человеколюбия был ходатаем за них во всем...» В этом же отчете сообщалось о члене Пермского попечительного общества о тюрьмах враче Христофоре Федоровиче Грале (1770–1835). Впоследствии знавшие его современники и писавшие о нем историки называли Граля «наш Гааз», но это было неверно, так как Ф. Х. Граль стал известен своей гуманной деятельностью врача несколько раньше, чем Ф. П. Гааз. Граль состоял членом Пермского комитета попечительства о тюрьмах, выполняя обязанности тюремного врача с 1828 года по 1835 год когда смерть оборвала его благотворную деятельность.

Ф. П. Граль родился в Киеве в 1770 году в семье лютеранского пастора. Окончив Петербургский медико-хирургический институт, он совершенствовал свои знания по медицине в Германии, в Иенском университете. В 1790 году Граль защитил диссертацию («О русских домашних лекарственных средствах») и получил звание доктора медицины. С 1797 года он был губернским врачом по Пермскому, Оханскому, Кунгурскому уездам. Ему приходилось исполнять обязанности судебного медика, осуществлять военно-медицинскую экспертизу; он также обслуживал больницу, богадельню, воспитательные и родильные дома, тюрьму, участвовал в борьбе против эпидемий.

Почти в течение двух лет губернский врач Ф. Х. Граль работал бесплатно и только в 1800 году ему было установлено жалованье — 100 рублей. На протяжении многих лет рабочий день Граля начинался в 5 часов утра. До 7 часов вел он прием больных у себя дома, затем обслуживал городекие учебные заведения, в том числе духовную семинарию и лазарет в Вер-хних Муллах, где лечились мастеровые крестьяне из вотчины князя Голицына. В 1822 году на страницах журнала «Отечественные записки» был опубликован подробный рассказ о пермском докторе. «В 8 часов Федор Христофорович выезжает из дому для посещения больных, коих пользует он всегда не менее 150, а иногда по 300 и более. Всякого посетит — несмотря на то, в палатах ли он живет, или в бедной хижине — знатный ли господин, или последний из слуг,— богатый ли гражданин, или бедный работник,— подробно разведает состояние болезни, предпишет лекарство и пищу,— и если заметит у кого нужду в чем, или недостаток в потребных припасах — всем тем снабдит из своего дому». После обеда «не позволяя себе ни малейшего отдыха — посещает больных, находящихся в опасном положении, или занимается обозрением больниц и аптеки и устройством оных...» Граля часто вызывали к больному и ночью, он никому не отказывал.

«Я ежедневно,— писал Граль в 1802 году,— обязан около ста, а иногда и гораздо более больных осмотреть и, случается, операции делать; сверх всего заведую четырьмя больницами, как то: госпиталь, горный лазарет, больница при сирото-воспитательном доме и при семинарии и никакой, кро¬ме двух учеников, другой помощи». Вечером, когда возвращался домой, Граль вел метеорологические наблюдения, знакомился с новейшими открытиями и усовершенствованиями врачебной науки. Ф. Х. Граля отличало обостренное внимательное и гуманное отношение к страждущим, что выделяло его среди других врачей. «Счастливым, веселым характером своим — писал современник Граля,— дружеским и откровенным обхождением, без всякой напыщенности,— утешит больного, облегчит страдания его. Многие испытали, что одно посещение сего человека приносит уже отраду и облегчение в тяжких болезненных страданиях...» В Ф. Х. Грале воплотились черты врача-подвижника, самозабвенно отдающегося своему важному, ответственному и любимому делу: «..днем или ночью, в ненастье, в жар и в стужу, по первому извещению о случившемся над кем-нибудь из городских жителей несчастии или припадке он спешит на помощь страдальцу...» Каждый житель города, и дворянин, и купец, и мещанин, и крестьянин знал, что «для призвания сего благодетеля на помощь во всякое время нужно одно только слово, и всегдашняя готовность его к услуге доказывает... доброту его сердца, каковая больше подтверждается тем, что сей почтеннейший муж никогда ни с кем не делает никаких условий о платеже за посещение, ни с кого ничего не требует; везде поставляет обязанностью вспомоществовать ближним безвозмездно».

Тем более, как писал о Грале другой его современник: «С обширными врачебными познаниями, с добрейшей душой, при неутолимой деятельности он был в особенности полезен жителям Перми тем, что по долговременному проживанию в этом городе глубоко изучил болезни, свойственные тамошнему климату, подробно знал быт города, быт каждого семейства, каждого члена семейства». Ф. Х. Граль не был забыт потомками: одна из улиц города и ныне носит имя самоотверженного доктора.

В России всегда было немало врачей, которых отличало гуманное отношение к заключенным. На различных этапах движения арестантов в крупных городах, где осужденные на каторжные работы делали остановку на несколько дней, их встречали врачи, готовые оказать необходимую помощь страждущим. Один из них был описан Ф. М. Достоевским в «Записках из Мертвого дома»: «повторяю: арестанты не нахвалились своими лекарями; считали их за отцов, уважали их. Всякий видел от них себе ласку, слышал доброе слово; а арестант, отверженный всеми, ценил это, потому что видел неподдельность и искренность этого доброго слова и этой ласки». Они были добры из настоящего человеколюбия. Прототипом старшего доктора «Мертвого дома» послужил Иван Иванович Троицкий.

Доктор И. И. Троицкий начинал службу ординатором одного из госпиталей военных поселений Новгородской губернии. В 1831 году был свидетелем восстания поселенцев и избежал смерти благодаря расположению к нему подчиненных солдат: «он переоделся в солдатское платье и три дня исполнял, вместе с нижними чинами, обязанности госпитального служителя». Среди современников бытовало мнение, что позднее он помогал участникам восстания, сосланным в Сибирь. Память о докторе И. И. Троицком, сохранилась благодаря дневникам и запискам Ф. М. Достоевского.

2. У ВСЯКОГО НАРОДА — СВОЙ ГААЗ

Третье издание своего очерка А. Ф. Кони посвятил профессору Харьковского университета и директору главной его клиники Л. Л. Гиршману. А. Ф. Кони писал, что послужило причиной посвящения его труда Л. Л. Гиршману: «Каждый, кому довелось встретиться на жизненном пути доктором Гиршманом и перед кем прошел чистый и человеколюбивый образ этого слуги и друга страждущих, поймет чувство, внушившее мысль посвятить именно ему очерк жизни Гааза...»

Леонард Леопольдович Гиршман родился в 1839 году в городе Туккуме. Окончив медицинский факультет Харьковского университета (I860), он уехал за границу для усовершенствования в хирургии. После приезда из-за границы читал курс офтальмологии в Харьковском университете. В течение всей своей жизни Л. Л. Гиршман проявлял необычайную работоспособность, неиссякаемую энергию в стремлении помочь страждущему больному. Рабочий день его начинался рано утром в клинике с лекций и занятий его со студентами, затем следовали обширный амбулаторный прием, операция и обход стационарных больных, так до 3–4 часов дня, а с 5 часов дня до поздней ночи затягивался прием больных на дому, куда каждый, независимо от звания и состояния, имел свободный доступ.

Для воспитания медицинской молодежи представляет особый интерес «Адрес от студентов медиков», напечатанный в юбилейном сборнике, посвященный Л .Л. Гиршману, в котором важен этический аспект понимания деятельности врача: «То смутное стремление к идеалу добра, любви и справедливости, которое живет в душе каждого из нас, находит себе конкретное олицетворение в вашем образе... Многие поколения учили Вы, и теперь, когда настал наш черед, мы приходим к Вам и просим Вас: "Учитель, научи же и нас трудной науке среди людей остаться человеком, научи нас в больном видеть своего брата без различия религии и общественного положения, научи нас любить правду, пред ней одной преклоняться. Отдаваясь всей душой мгновенным порывом к добру, мы часто быстро падаем духом. Научи же нас, где черпать ту силу, чтобы до преклонных лет сохранить чистоту и свежесть идеалов, чтобы жизнь, пригибая наше тело к земле, не сгибала, не старила нашего духа.

Учи же нас еще многие и многие годы, дорогой учитель, отдавать свои силы и помыслы служению больному брату, не извлекать корысти из несчастья ближнего, не делать ремесла из священного призвания нашего"».

Хирург Федор Александрович Рейн (1866–1925) после окончания медицинского факультета Московского университета (1890) был оставлен при кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии, руководимой А. А Бобровым. Педагогическую деятельность в университете он совмещал с врачебной работой в московских больницах — Басманной, Павловс¬кой, Александровской, Хлудовской, Иверской общины. В 1894 году защитил докторскую диссертацию «О подкожных повреждениях почки». В 1902–1911 гг. — профессор Московского университета. С 1912 года и до конца жизни — главный врач 1 -й Градской больницы им. Н. И. Пирогова. Ф. А Рейн был воплощением труда и благожелательности ко всем и к каждому. В годы гражданской войны «каждодневная работа в палатах, на обходах, в операционной, на лекциях шла своим чередом, несмотря на всю разруху вокруг. Ночами он работал за других, переписывал, исправляя неудовлетворительные истории болезни. Живя при больнице, он, как главный хирург, являлся бессменным дежурным и редкую ночь спал спокойно, вставая по первому зову. Все это делалось тихо, молча, без слова упрека. Все это незаметно, но благотворно действовало на окружающий персонал, студенчество».

Не удивительно, что имя врача и ученого, в течение многих лет возглавлявшего Общество русских врачей в память Н. И. Пирогова, связывали с традициями Ф. П. Гааза и Н. И. Пирогова: «В пантеоне великих начальников человеческих страданий,— писал Л. А. Розен в некрологе Ф. А Рейна, — имеется не одно светлое имя. Рядом с Н. И. Пироговым и "святым доктором" Фридрихом Йозефом Гаазом достойно станет новым символом живой жертвенной любви к ближнему русский немец с всечеловеческой душой Фридрих Карл Александрович Рейн».

Имя Павла Николаевича Серебренникова (1849–1917) в дореволюционной Перми было одним из наиболее известных. Это был опытный врач-практик, талантливый организатор и руководитель многочисленных начинаний в области просвещения.

После окончания Петербургской медико-хирургической академии П. Н. Серебренников защитил докторскую диссертацию «Опыт медико-топографического описания г. Ирбита» и вместе с женой, известным врачом-офтальмологом Е. П. Серебренниковой-Солонининой (1854–1897) посеился в Перми, где сочетал врачебную практику с научной и общественной деятельностью.

Велика была роль П. Н. Серебренникова в организации различных воспитательных учреждений. В 1887 году он основал Общество помощи слепым. По его инициативе построили двухэтажное здание для училища слепых, в котором в течение шести лет Павел Николаевич состоял попечителем. Незадолго до смерти, в 1914 году, П. Н. Серебренников хлопотал о перестройке Пермского детского приюта, а в годы войны возглавил один из лазаретов для раненых воинов. Здесь он использовал свой метод лечения ран, проводил детальную статистическую разработку наблюдаемых им случаев, организовал обучение больных и раненых грамоте.

Павел Николаевич был, прежде всего, врачом пермских бедняков. Он бесплатно лечил неимущих как в амбулатории, так и на дому. За плату он работал только в учебных заведениях духовного ведомства, а в остальных — бесплатно П. Н. Серебренников состоял бесплатным врачом в некоторых обществах, таких как Общество типографских рабочих, Общество приказчиков, в воскресной и вечерней школах, а также в земских больницах. Он бесплатно проводил оспопрививание в городских школах Перми. Его деятельность распространилась и на уезды, за что ему были выражены благодарности от многих уездных земств.

В одном из своих выступлений П. Н. Серебренников говорил, что каждый врач, в большей или меньшей степени, стремится подражать врачу-человеколюбцу Ф. П. Гаазу. Не удивительно, что самого Павла Николаевича современники называли «пермским Гаазом». Среди врачей-гуманистов заслуживает внимания и «нижегородский Гааз» — Нифонт Иванович Долгополов (1857–1922). Он родился в 1857 году в г. Бирюче Воронежской губернии в семье канцелярского служащего. Учился на медицинском факультете Харьковского университета. Участие в студенческих революционных кружках прервало медицинское образование. В пересыльной тюрьме он встретился и подружился с В. Г. Короленко. В ссылке работал в Курганской больнице по 18 часов в сутки, делал многочисленные операции, в частности удаление катаракты у слепых. Места ссылки менялись: Ишим, Семипалатинск, где он бесплатно лечил казахов степного аула. Большинство из них болело оспой, трахомой, чесоткой и туберкулезом.

После окончания Харьковского университета (1887) работал в Екатеринославле, Курске, Туле, где познакомился с Л. Толстым. В 1898 году он переехал в Нижний Новгород. Заподозренный в связи с революционерами, был арестован и заключен сначала в Нижегородскую, а затем в Бутырскую тюрьму в Москве. Его ожидала ссылка в Сибирь, которая была заменена на Астрахань. Получил известность как замечательный врач, отзывчивый и чуткий человек, бесплатно лечащий бедняков, дающий деньги на лечение и на питание.

В 1907 году был избран членом II Государственной Думы, где произнес речь по вопросу об отмене смертной казни за политические убеждения и об отмене военно-полевых судов.

Принимал активное участие в Пироговских съездах, выступая по проблемам медицинской жизни и практики русских врачей, требовал улучшения работы по врачебному обслуживанию рабочих на фабриках и заводах. На XIII Пироговском съезде Н.И. Долгополов был избран председателем съезда и членом «Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова».

После октябрьских событий 1917 года в Астрахани был открыт медицинский институт, где Н. И. Долгополов начал читать лекции будущим врачам. Студентов он учил не только быть хорошими врачами, но и бескорыстно помогать человеку, обращающемуся за помощью.

В Астрахани многие рабочие семьи жили в антисанитарных условиях, голодали. Сыпной тиф находил здесь все новые и новые жертвы. Немолодой уже врач начал лечить этих больных. Он заразился сыпным тифом, болезнь приняла очень тяжелую форму, и положение стало безнадежным. Он умер 16 января 1922 г.

С Ф. П. Гаазом сравнивали не только практикующих врачей-общественников, но и заслуженных профессоров, ученых с мировыми именами.

Выступая на первом съезде Русского союза психиатров и невропатологов в 1911 году, профессор В. Сербский, говоря о деятельности врача гуманиста С. С. Корсакова, высказал такую мысль: «...не только для больных была всегда раскрыта "живая душа" Сергея Сергеевича. С тем же проникновением он шел навстречу здоровым, которые, как и больные, в свою очередь стремились к нему. Я не буду приводить — все равно их нельзя все перечислить, — трогательные примеры из жизни Сергея Сергеевича, — сказал в своем выступлении профессор В. Сербский,— к которому в не меньшей степени, чем к доктору Ф. П. Гаазу, может быть применено название врача-человеколюбца. Ведь мы обязаны и нам отрадно помогать друг другу, а помочь мы можем только тогда, когда лучше понимаем друг друга. Поэтому не об одной только широкой материальной помощи идет здесь речь, и о еще более важной — духовной».

В книге военного врача А. Г. Авчинникова, посвященной врачу Екатеринославля И. В. Лешко-Попелю (1860–1903) в предисловии говорилось: «Память о людях, подобных доктору Гаазу, должна быть поддерживаема, как светильник, льющий кроткий, примиряющий свет. В этой памяти единственная награда бескорыстного святого труда таких людей, в ее живучести утешение для тех, на кого могут нападать минуты малодушного неверия в возможность и осуществимость добра и справедливости на земле. Люди, подобные Гаазу, должны быть близки и дороги обществу, если оно не хочет совершенно погрязнуть в жизненной суете эгоистических расчетов. К таким светлым личностям принадлежал и покойный врач Иван Васильевич Лешко-Попель».

Екатеринославского врача И. В. Лешко-Попеля называли «другом бедных», «народным доктором», выдающимся «врачом-человеком». Имя его было известно не только в России, но и за рубежом.

Человек большой души, глубоко понимавший свой врачебный долг, он отличался особой чуткостью и отзывчивостью, и современники сравнивали его с Ф. П. Гаазом.

В народе ходили легенды о необыкновенных профессиональных знаниях «чудесного доктора», о том, что он лечил больных не только микстурами и порошками, но и неподкупной добротой, щедростью своей души.

После окончания Петербургской военно-медицинской академии (1886) И. В. Лешко-Попель был направлен младшим врачом в 54-й резервный кадровый батальон, дислоцированный в Екатеринославле. Многих своих пациентов он лечил бесплатно и «часто украдкой, чтобы не обидеть хозяев, оставлял на столике деньги на молоко для истощенного мальчугана, вылечить которого могло только усиленное питание».

Он состоял членом Екатеринославского медицинского общества, был одним из трех судей чести в местном филиале Петербургского общества взаимопомощи.

Когда медицинская общественность приняла решение установить бесплатные ночные дежурства врачей в городе, И.В. Лешко-Попель принял в этом деятельное участие и с большим усердием исполнял обязанности дежурного врача.

Бедных он всегда лечил бесплатно, при назначениях на рецептах делал пометки об отпуске лекарства по сниженным ценам. Заботясь о больных, он мало думал о себе. Спасая тяжело больного ребенка, И. В. Лешко-Попель заболел и умер.

В 1903 году Екатеринославская дума приняла решение об увековечивании его памяти. Именем врача назвали открытую бесплатную лечебницу для бедных и улицу в городе.

Близким Ф.П. Гаазу по своим человеческим, гражданским и профессиональным взглядам был харьковский врач Владислав Андреевич Франковский.

После окончания медицинского факультета (1840) Франковский стал: ординатором терапевтической и акушерской клиники. В конце 1840-х годов он принимал самое деятельное участие в борьбе с эпидемией холеры (1847–1848) и эпидемическим скорбутом (1849) на юге России. Последняя эпидемия была следствием засухи. В Харькове была организована временная больница для цинготных больных, которую и возглавил Франковский.

Он состоял многие годы действительным членом Харьковского благотворительного общества. В отделениях Харьковской губернской больницы и Харьковского военного временного госпиталя В. Франковский бесплатно лечил больных. Он был инициатором создания в Харькове городской детской больницы, которая и была открыта в 1878 году. Деятельность больницы была успешной, и вскоре удалось увеличить число больных до 60 человек.

В 1889 году В. А. Франковский был награжден знаком Красного Креста за оказание безвозмездной помощи больным и раненым во время русско-турецкой 1878–1879 гг.

По мнению доктора Писнячевского, подводящего итоги жизни В А Франковского, присутствие в среде врачей лиц, «олицетворяющих в самих себе врачебную этику, носящих этот высший кодекс в своей душе, всею своею жизнью доказывающих, что известные нравственные требования как ни казались идеальными, достижимы...» В сборнике, посвященном полувековому юбилею В. А. Франковского (1840–1890) приводятся замечательные слова из речи известного врача, историка медицины, представляющиеся нам важнми для характеристики тех стремлений к врачебному идеалу, которые были главенствующими в то время в обществе: «В медицине, как в области всякой науки, — писал Герман,— всякого искусства, существуют идеалы, которыми одухотворяется и направляется деятельность и стремления ее жрецов. Лишенная этих идеалов, медицина как наука пала бы до бессодержательной доктрины, до знахарства, а как искусство — до фельдшеризма, до простого ремесла... тип врача, выработанный этой врачебной этикой, остался до сих пор недосягаемым идеалом, к которому стремились и стремятся лучшие представители врачебного сословия всех времен и народов».

Ф. Л. Герман писал о В. А. Франковском как враче-гуманисте: «Полвека практической деятельности — это полувековое бессменное служение своему знамени, на котором ярко сияет слово "гуманность", это — полвека ежедневного, ежечасного отречения от своего узко-эгоистического личного я, это — полвека неустанной работы».

Высоко оцененный современниками, В. А. Франковский произнес речь, которую не мог закончить из-за слез, подступивших к горлу. Эта речь не известна не только врачам, но и историкам медицины. Вот отрывок из нее — важный, на наш взгляд, для характеристики профессиональной направленности деятельности врача середины XIX века.

«Сила нашего влияния на больного заключается в интенсивности нашего участия в нем. Выслушивая с полным вниманием и сосредоточенностью жалобы больного, высказывая непритворное сострадание к его недугам, мы входим с ним в нравственное общение и этим вселяем неогрниченное к себе доверие и упование на помощь; наши слова утешения и надежды, наши врачебные наставления действуют, как живительный бальзам, не только облегчая, но часто и исцеляя страдания. Больной, который явился к нам унылым и безнадежным, ободряется и уходит от нас с подкрепленными силами и надеждою на выздоровление. Эта отрадная сторона нашего призвания составляет нашу награду.

Но, к несчастью, нередко приходится иметь дело с больными, которым нельзя принести облегчение, для которых нет даже слов надежды и утешения. Здесь приходится самим нам страдать душою и как бы делиться с больным его горем; сила нашего страдания в этих случаях соответствует вполне силе доверия больного к нам. Это другая сторона — сторона мрачная нашего труда. Но и тут, конечно, сердечное участие наше не без доброго влияния и значения».

Одним из близких Ф. П. Гаазу людей был Николай Агапитович Норшин (1809–1897), который, будучи воспитанником Федора Петровича, часто сопровождал его во время обходов Старо-Екатерининской больницы. Начало их близости относится к тем временам, когда Ф. П. Гааз вылечил от «тяжелой горячки» встреченного им в полицейской арестантской больнице еврейского мальчика, пришедшего из Литвы с «партией кантонистов», «инородческих сирот, солдатских сыновей и приютских воспитанников, не знающих родства». Ф. П. Гааз, выходив его, стал обучать тому, что знал сам. Мальчик с вниманием воспринимал все наставления «доброго доктора», учился с прилежанием. Получив при крещении имя Николай, он старательно совершенствуется в медицинских знаниях и заботливо ухаживает за больными. Со временем Николай Норшин становится студентом медицинского факультета Московского университета. Ф. П. Гааз всегда помогал своему подопечному студенту-медику осваивать медицинские науки.

В архиве ЦГА нами обнаружены два письма, посланных Н.Норшину близким доверенным человеком Ф. П. Гааза — В. Дюма. По поручению Гааза Дюма писал: «...из последнего же письма вашего видно, что вы имеете намерение проситься для пользования себя в Старую Рузу, то скажу вам, что Федор Петрович и Андрей Иванович (А. И. Поль. — Н. Я) одобряют вполне вашу мысль и даже советуют вам непременно просить начальство об отпуске вас в Старую Рузу, что послужит вам немалую пользу. На счет же желаемого перевода вашего в Московский Военный Госпиталь Андрей Иванович советует повременить до получения хорошей пользы и возвращения из Старой Рузы, потом просить Пеликана лично, и что он скажет, обо всем уведомить». Это письмо говорит о том, что Ф. П. Гааз и его друг врач-хирург А.И. Поль считали полезным, чтобы становление молодого врача Н. Норшина проходило в провинции, где он имел большое поле деятельности и, «получив немалую пользу», совершенствовать свои знания в Московском госпитале. Это доказывает, что Гааз понимал необходимость врачебной практики в провинции для формирования молодого врача. Во втором письме, посланном 4 декабря 1846 г. В. Дюма писал о том, что в больнице для бесприютных принято жить сообразно правилам следующим: «...всякому человеку дать ответ на вопрос его чистосердечно, так как сам желал получить ответ... если что обещаем, то исполним, стараться приноравливать себя к правилам, изображенным в выданной всем книжке "Азбука христианского благонравия", не употреблять горячие напитки... и стараться других служащих убедить в соблюдении этих правил...»

Высота нравственных требований к сотрудникам по больницам, к коллегам, а следовательно, и к молодому врачу Н. Норшину смогли сформировать этого врача с профессионально-этической гуманной направленностью.

Н. А. Норшин прошел с достоинством свой жизненный путь: «...он с малых лет воспитывался человеколюбцем Федором Петровичем Гаазом, — писал доктор А. Д. Шеффер в журнале «Врач» и, давая обзор жизненного пути врача, указал на то, что «за все время своего пребывания в Рязани до самой смерти, он (Норшин) пользовался общим уважением. Достойный воспитанник доктора Гааза, всесторонне образованный Николай Агапитович всегда отличался прямотой характера и добротой и горой стоял за подчиненных ему врачей».

В письме к Норшину Ф. П. Гааз не случайно писал: «Самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом, словом, любить».

3. ПРЕЕМНИКИ И ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Врачи созданной Ф. П. Гаазом Полицейской больницы для бесприютных были его соратниками по непрестанной борьбе с тяжкими недугами, терзавшими московский люд: сыпным тифом, оспой, возвратной горячкой и т.д. Были больные, нуждавшиеся в помощи психиатра.

Непосредственным преемником Ф. П. Гааза на посту старшего врача созданной им Полицейской больницы для бесприютных стал Христофор Федорович Паль. Он поступил в Полицейскую больницу в 1841 году, и на его глазах материализовалась мысль Гааза о больнице для бесприютных. Вступив в должность старшего врача, Паль продолжил дело, начатое Гаазом. «Вступая в эту должность, — вспоминал позднее врач В. Ф. Собакинский, обращаясь к Палю, — вы не имели ни тех связей, ни того авторитета, ни той силы, какую имел покойный Федор Петрович, но употребили все средства, чтобы сколько-нибудь улучшить больницу и быт врачей. И старания ваши увенчались успехом! Больница переделана, штат врачей и содержание им увеличены. По вашим же заботам больница наша сделалась самостоятельною...» В. Ф. Собакинский отмечал нравственные качества Паля: «Никогда вы не превозносились своими познаниями, своею опытностью перед нами, а всегда обращались с нами как с товарищами. Вы всегда и во всем были снисходительны, справедливы и воздавали каждому свое... При этом никто из нас не слыхал из уст ваших ни единого слова... преднамеренного оскорбления или унижения». Сказанное свидетельствует о единстве духовно-нравственных качеств Гааза и Паля. Старший ординатор Василий Филиппович Собакинский был вместе с Палем одним из первых врачей Полицейской больницы. Он стал достойным учеником и преемником Гааза. «Мы знаем из предания, — говорил врач И. И. Нейдинг в 1874 году — что вы с самого начала службы пользовались его (Гааза. — Н. Б.) расположением, и я помню ваш рассказ, — обращался он к Собакинскому, — что когда вы получили в первый раз жалованье, то из него двадцать пять рублей ассигнациями отдали Федору Петровичу в пользу бедных, что ему весьма понравилось, и он тогда же предсказал вам счастливую будущность...» И. И. Нейдинг тогда же обратил внимание на то, что Собакинский в продолжение всей своей службы при больнице (более тридцати лет) не пользовался «Высочайше дарованным правом для лиц служащих брать отпуска».

Сам же Собакинский считал, что его «добрые качества» «только весьма слабый отпечаток тех качеств, которыми отличался доктор Ф. П. Гааз». «По его высокой филантропической идее возникла и получила права граждан ства наша больница. Любовь к ближнему и сострадание к страждущему человечеству даже усвоили этому благодетельному заведению и название Гаазовской больницы». Примечательны и слова Х. Ф. Паля, обращенные к В. Ф. Собакинскому о времени, когда они работали вместе с Гаазом: «Первые 15 лет мы служили под руководством незабвенного нашего начальника и друга Федора Петровича Гааза. Эти 15 лет не остались для нас с вами без пользы. Мы имели перед глазами образец высшей христианской добродетели, кротости, долготерпения, человеколюбия, бескорыстия! Вот школа, где вы выработали, многоуважаемый Василий Филиппович, при зачатках всего хорошего, тот высокий самостоятельный характер, которым вы и до сих пор отличаетесь... Вы находите себе награду, если хотя один из них (психических больных. — Н. Б.) вашими стараниями возвращен к разуму. Прошу вас остаться на сколько станет сил первым специалистом-психиатром Московской Полицейской больницы». Приведенные слова современников и помощников Гааза до сего дня оставались забытыми и впервые вводятся в контекст историко-медицинской науки.

Традиции верности профессиональному долгу и чувству милосердия способствовали научному росту врачей Полицейской больницы, поддерживали в них стремление максимально использовать научные достижения медицинской науки.

Практически все врачи, работавшие в этой больнице, были докторами медицины. Полицейская больница всегда была и оставалась, и необходимо это тоже подчеркнуть, больницей с самым тяжелым контингентом больных. По уставам многих других городских больниц, в них не принимались больные с «горячками» — лихорадящие больные (по сути дела инфекционные больные), больные, укушенные бешеными животными. Только в Полицейской больнице, куда поступали бродяги «без видов на жительство», оказывалась медицинская помощь больным с острой хирургической патологией, с травмами, а также роженицы с горячками в дальнейшем и больным с тяжелой психической патологией. Стремлением максимально использовать достижения науки, По-видимому, и объясняется организация в Полицейской больнице первой в Москве Пастеровской станции.

В стенах Полицейской больницы деятельно и неутомимо трудились врачи, которые, не оставляя науки, самоотверженно стремились к поставленной цели, несмотря на трудности, — помочь страждущим.

Иван Иванович Нейдинг (1839–1904) поступил врачом в Полицейскую больницу в 1860 году после окончания медицинского факультета Московского университета «первым лекарем с отличием». В 1866 году он получил степень доктора медицины за диссертацию «Об атеромазии артерий» (М., 1864) и был назначен ассистентом кафедры судебной медицины Московского университета. Позднее состоял прозектором при кафедре патологической анатомии, с 1878 года доцентом, а с 1879 года профессором судебной медицины. В течение около 20 лет И. И. Нейдинг исполнял обязанности секретаря медицинского факультета. Он автор ряда специальных судебно-медицинских исследований.

К XII Международному конгрессу врачей, который состоялся в Москве в 1897 году, И. И. Нейдингом была написана и издана монография «Медицинские общества в России» (М., 1897)

Такая преемственность, идущая от Гааза,— одна из интересных и малоизученных страниц истории отечественной медицины. Ординатор С. С. Каминский посвятил свой научный труд «К учению о течении беременности под влиянием тифа и возвратной горячки» как он написал сам «...товарищам моим ординаторам Московской Полицейской больницы».

«Основанная покойным доктором Ф. П. Гаазом,— писал С. С. Каминский,— Московская Полицейская больница служит истинным благодеянием для того класса народа, который более всего нуждается в помощи и менее всего имеет возможность получить ее. Это класс — бесприютные, которые принимаются больницею во всякое время дня и ночи; с видом и без вида; больные, умирающие и умершие — сюда тоже принадлежат и несчастные, подверженные различным случайностям на улицах, в домах, в городе или в окрестностях столицы — без различия звания, сословия, племен, наций и т. д.»

«На нашу долю,— писал С. С. Каминский,— припадает как результат труда — великое награждение — опытность, дорогая для нас самих и для всякого нуждающегося в помощи. Под именем "опытности" мы понимаем не устарелое ее значение, т. е. не массу случаев разнородных болезней, дающих право говорить "я видел 1000 подобных больных" — не хаос болезненных явлений, воспринятых зрением; не смесь разнородных понятий; не простое привычное формулирование сочетающихся или не сочетающихся средств — но отчетливое, воспринятое умом и разъясненное знанием превращение виденного в материал, годный для дальнейшего приложения».

Врачи Полицейской больницы многое сделали для того, чтобы «нравственная школа Гааза», которую они прошли в больнице для бесприютных, продолжала свое благотворное влияние на врачебную среду. Старшее поколение врачей брало на себя тяжелую неблагодарную повседневную лечебную работу в то самое время, когда молодежь, движимая стремлением к научному подвигу, делала свои первые шаги в науке.

С. С. Каминский с теплотой пишет о том, что «Полицейская больница стала не только местом, где они постоянно и напряженно ежедневно трудились, но и как научное содружество, где каждый помогал другому».

Среди врачей Полицейской больницы со времен Гааза сохранился микроклимат взаимного уважения и доверия. Не могут не вызвать удивления те слова, которые находили сами врачи при характеристике деятельности своих товарищей.

Яркий тому пример — некролог доктора Н. П. Фивейского, написанный его коллегой по Полицейской больнице С. В. Пучковым: «Чарующая скромность характера — писал С. В. Пучков — необычайное отношение со всеми, с кем приходилось ему встречаться, постоянное ревнивое опасение сказать неправду или кого-нибудь обидеть, горячая отзывчивость к нуждам и страданиям ближних, поспешность прийти в таких случаях на помощь и своим сердечным участием, и добрым советом, и, наконец, материальными средствами, трогательная постоянная заботливость всем доставлять радости и удовольствия, никогда не забывать хотя бы и незначительных услуг и одолжений, когда-либо ему оказанных и платить за них сторицею, любовь делать добро — вот индивидуальные душевные качества покойного, так хорошо известные его близким».

В профессионально-этическом отношении Н. П. Фивейский как врач продолжил стезю, проложенную доктором Гаазом, став в жизни действительно его преемником. «В сфере врачебной деятельности Н. П. Фивейский был в полном смысле врач-бессребреник — писал о нем С. В. Пучков. — Имея громадную практику и ведя скромную жизнь одинокого человека н мог бы легко скопить большое состояние. Но не таковы были его идеалы. После него осталось только движимое имущество, которое, впрочем, он все раздал еще за два месяца до своей смерти, и незначительная сумма денег. Да и не могло быть иначе. Большинство больных получали советы бесплатно... в течение всей своей жизни служил только одному завету, завету Гааза "Спешите делать добро"».

Автор вышеуказанного некролога, посвященного В. Фивейскому, Сергей Васильевич Пучков (1865–1926) родился в Москве. После окончания Московского университета в 1881 году поступил ординатором в Александровскую больницу, основанную Ф. П. Гаазом (как Полицейскую) и 36 лет, вплоть до 1918 года, прослужил здесь (с 1906 — в качестве главного врача).

Благодаря его бескорыстным трудам была сохранена память о московском враче-гуманисте. Известный очерк А. Ф. Кони о Ф. П. Гаазе в значительной степени был написан по материалам, собранным Пучковым. В 1910 году Сергей Васильевич в своей книге «К характеристике доктора Гааза» дополнил уже получивший широкую известность очерк А. Ф. Кони. Книга вышла двумя изданиями одновременно в Москве и Санкт-Петербурге.

Сергей Васильевич выступил также инициатором сбора пожертвований на памятник доброму доктору, торжественно открытый во дворе Александровской больницы осенью 1909 года. Он выступил также в городской Думе с предложением привести в порядок могилу Гааза на Введенском кладбище. На протяжении всех предреволюционных лет он старался, чтобы у памятника с надписью «Спешите делать добро» каждый год проходили детские праздники под названием «У доброго дедушки Гааза».

За время многолетней работы в городской комиссии общественного здравия Пучковым были представлены доклады о постройке новых больниц: 3-й городской больницы в Сокольниках для инфекционных больных, Алексеевской — главной, Морозовской — детской (совместно с главным врачом этой больницы Н. Н. Алексеевым), Солдатенковской (совместно с ее первым главным врачом Ф. А. Гетье). Все эти больницы были созданы при самом активном участии С. В. Пучкова.

В годы первой мировой войны Сергей Васильевич был избран товарищем председателя Комиссии по устройству в Москве основного склада Красного Креста. При этом складе был устроен 1-й госпиталь-распределитель на 900 кроватей для эвакуированных в Москву воинов.

Однако главным делом Пучкова в эти годы стало создание Братского кладбища. Об этом кладбище, открытом в феврале 1915 года, он в том же году написал и издал небольшую брошюру.

...Прошли годы, наполненные ежедневным трудом в больнице, в городской Думе, в различных общественных организациях, а рядом вырос преемник и последователь — сын Александр Сергеевич Пучков (1887–1952).

Младший Пучков стал не только, как и его отец, врачом, но и продолжил семейную традицию «спешить делать добро». В1906 году он окончил IV Московскую гимназию, в 1911-м — медицинский факультет Московского университета со званием «лекарь с отличием». Работал экстерном в городских больницах. В 1914 году его призывают в армию и откомандировывают в распоряжение Красного Креста. Уже в те годы, будучи молодым врачом, А. С. Пучков, по отзыву академика Н. Н. Бурденко, работавшего вместе с ним в Красном Кресте, проявил себя как блестящий организатор. С 1918 по 1921 год служил в Красной Армии, был начальником военно-санитарных поездов. С 1921 года работал в Мосгорздравотделе, в 1922-м он начальник центального пункта по перевозке больных, а с 1923-го — начальник станции «Скорой помощи» при Шереметьевской больнице в Москве.

Пучков принимал непосредственное участие в организации семи подстанций «Скорой помощи» в Москве, в создании специализированного автотранспорта и его оснащения. В годы Великой Отечественной войны он лично руководил работой выездных бригад «Скорой помощи» в городских очагах поражения.

Для Александра Сергеевича были близки и дороги идеалы его отца. Об этом говорят, в частности, и сохранившиеся письма младшего Пучкова А. Ф. Кони.

«Я говорил Вам, — писал он 8 мая 1923 г.,— что Ваши книги всегда были для меня своего рода нравственным маяком, который осветил мне не один темный вопрос повседневной жизни...» И далее: «Занят я с утра до ночи административным делом (скорая помощь) и совсем нет времени быть самим с собой, что очень тяжело». А в другом письме, посланном через три года, 24 декабря 1925 г., он сообщал Кони: «...собираюсь в январе побывать в Петербурге для осмотра станции скорой помощи и мечтаю повидать Вас... Работаю только на скорой помощи, но, к своему удивлению, занят не меньше, а скорее даже больше прежнего...» Напомню, что основоположником организации немедленной (неотложной) медицинской помощи в нашем городе в 1811 году стал Ф. П. Гааз. Спустя столетие А. С. Пучков создал эту службу практически заново. В течение 30 лет (1922–1952) он возглавлял московскую городскую станцию скорой помощи.

4. ПРОТИВ КРУПА

В связи с возникшей в России в 1813–1818 гг. эпидемией крупа Ф. П. Гааза заинтересовала проблема диагностики и лечения этого заболевания, которая настойчиво обсуждалась врачами, особенно в конце XVIII – начале XIX века. В 1807 году Наполеон, обеспокоенный большой смертностью детей, ставшими жертвами «крупа» (среди них оказался его племянник, сын короля Голландии), объявил конкурс на лучшее патологоанатомическое и терапевти¬ческое исследование этой болезни. В конкурсе участвовали 83 человека. Были отмечены работы Albers и Jurine. Несмотря на это, жюри отметило, что все участники конкурса «не представляли ничего особенного и не могли стать поворотным пунктом в науке и предметом восхищения в веках». Четырьмя десятилетиями ранее, в 1765 году, была издана книга Ноте, в которой впервые употреблялось понятие «круп», вошедшее с тех пор как научное понятие в медицинскую лексику. По свидетельству, оно было заимствовано из шотландского простонародного языка и означало белую перепонку у куриц, которая внешне похожа на пленки, образующиеся при этой болезни. Ноте первому удалось указать на ряд признаков «крупа», отличающихся от признаков других болезней, сходных проявлениями с ним.

В России первыми специальными исследованиями крупа стали две научные монографии доктора Ф. П. Гааза: «Открытие крупа, или острой удушающей астмы» (Sutamille. Decouverte sur la croup seu L'astma synanchicum acutum. M., 1817) и «Сообщение о признаках крупа» (Beitrage zuden Zeichen des Croups. M., 1818).

Издание первой книги под псевдонимом свидетельствует об отсутствии у Ф. П. Гааза честолюбия ученого. В научном исследовании проблемы крупа Ф. П. Гааз видел не путь к славе, а осуществление возможности облегчить людям тяжесть страдания. Не случайно на титульном листе книги его фамилия отсутствует, а вместо фамилии — слово Sutamilli (suta, пер. с лат. — вместе, соединение, mille — много), выделено готическим витиеватым шрифтом по сравнению с другими словами титульного листа. Соединив два составных части слова, можно предположить, что, выбирая псевдоним, автор хотел подчеркнуть, что в книге рассматривается много точек зрения на происхождение крупа. Ф. П. Гааз хотел как бы предупредить читателя, что он лишь обобщил исследования и наблюдения, сделанные до него другими авторами-врачами. В каталогах центральных научных библиотек Москвы и С.-Петербурга автор книги не раскрыт, в библиографических описаниях книга описана с прибавкой par Sutamille, как бы указывая на фамилию автора. Однако наступило время указать автора этого псевдонима, как это сделано только в Научной библиотеке Московского университета им. А.М. Горького, где на каталожной карточке с описанием этого издания рядом с псевдонимом указывается имя автора — Haas F. J. Описание относится к началу XIX века, когда университетскую библиотеку возглавлял друг Ф. П. Гааза — профессор Ф. Ф. Рейс.

В предисловии к своей первой книге Ф. П. Гааз писал, что участившиеся в Москве случаи крупа заставили его обратиться к исследованию этого не вполне ясного для врачей заболевания. Болезнь противостоит усилиям врачей, быстро прогрессирует и душит свою жертву. То ли под действием лечения, то ли подчиняясь своему обычному течению, она успокаивается, а затем усиливается и, наконец, наносит смертный удар, разрушая таким образом надежду родителей и то доверие, которое врач осмеливался иметь к своему искусству.

Автор книги о крупе Ф. П. Гааз с возмущением писал о докторе Albers, получившем премию в Наполеоновском конкурсе в 1807 году. Этот врач в предисловии к своей книге, заявил, что премия была главной причиной, побу¬дившей его к исследованию крупа. Гражданственная, этическая позиция Ф. П. Гааза и понимание им своего врачебного долга таковы, что создание книги для него — прежде всего помощь страждущим детям: «Разве стоны несчастного ребенка, задыхающегося от этой болезни, настойчивые просьбы отчаявшейся матери (...) перестали с начала этого века определять склонности и направлять все их способности на выполнение долга?»

Ф. П. Гааз указывал на сложность положения, в котором он оказался после выхода в свет книги Вихмана, который объединил под одним термином «astma acutom Millari» случаи истинного и ложного крупа. Отметив, что критерии Вихмана были приняты всеми медиками Москвы, он сумел, в конце концов, указать на существенные различия истинного и ложного крупа. Сначала он сделал это в своем докладе, прочитанном 8 января 1816 г. в Московском физико-медицинском обществе, затем — во втором докладе 4 марта и, наконец, в книге. Сочинение Ф. П. Гааза «Открытие крупа, или острой удушающей астмы» вышло на французском языке в Москве в 1817 году.

В книге — 10 глав. В первых трех главах автор сообщает собственные наблюдения крупа, сделанные в Москве, выводы из этих наблюдений, в IV главе он приводит гипотезу относительно патологии этого заболевания, в V главе дает сравнительные анализ монографии других авторов об этой болезни, в VI главе — описание болезни, названной Милларом «острая астма», а Вихманом — «astma Millari», VII глава — описание «croup Home seu astma Millari», в VII главе он приводит терапию удушающей астмы, в IX главе — анализ мнения доктора Albers на природу трахеита, или крупа, в X главе — собрание различных наблюдений острой удушающей астмы.

Ф. П. Гааз помимо задачи установления аналогии между astma acutum Millari u Home ставил целью систематизировать многочисленные точки зрения врачей Западной Европы XVII—XVIII вв. на круп: «Цель этой работы состоит в том, чтобы предложить врачам столько точек зрения на историю этой болезни, сколько я мог различить».

Ф. П. Гааз старался обратить внимание практикующих врачей на необходимость профессиональной настороженности и предельную внимательность при распознавании этой болезни: «Симптомы не постоянны, — писал Ф. П. Гааз.— Причины вспышки, все явления болезни очень различны, так различны, что знание нескольких частных случаев не может раскрыть ее природу. Если принять во внимание ее различные формы, то можно сказать, что она похожа на Protei, так же как чума...»

В своей книге Ф. П. Гааз поместил обстоятельный обзор сочинений около 64 авторов, писавших о крупе, используя их данные, а также собственный опыт. Он старался установить отличительные признаки, с помощью которых врач мог бы поставить правильный диагноз и помочь больному.

Ф. П. Гааз пришел к важному для медицины 10–20-х годов XIX столетия выводу: «Острая астма Миллара и круп Ноте одна и та же болезнь. Болезнь, которую Вихман предложил обозначить как астма Миллара, на деле самый настоящий круп».

Этот свой вывод Ф.П. Гааз назвал открытием, дававшим возможность выхода из диагностических заблуждений, а также указывающим пути дальнейшего развития «науки о крупе».

Издание книги, с предшествующими докладами на заседаниях физико-медицинского общества, было значительным вкладом в развитие учения о крупе, это было для науки начала XIX века действительно открытием. Однако, как выяснилось в дальнейшем, выводы Ф. П. Гааза были не вполне убедительны для некоторых врачей, что потребовало от него издания в 1818 году книги на немецком языке под названием «Сообщение о признаках крупа» (Beitrage zuden Zeichen des Croups – M., 1818). Тема исследования продолжала оставаться актуальной и в то же время дискутабельной, вокруг нее по-прежнему велись жаркие споры. Ф. П. Гааз в предисловии к своей новой книге писал о необходимости как можно скорее всем врачам прийти к единому пониманию характера этой болезни: «Ведь появление новых жертв астмы, виною чего являются неполные сведения об этой болезни, должно побудить большинство врачей к выполнению долга и анализу своих представлений».

Ф. П. Гааз обращал внимание своих читателей на возможную опасность развития крупа у детей при самых различных заболеваниях (скарлатина, корь, оспа). Он писал: «Катаральный кашель есть, конечно, еще не круп. Астматический приступ есть, однако, уже злой круп». Ф. П. Гааз указывал на необходимость выяснения при развившемся крупе, какое заболевание было причиной его развития: «Обязанность диагностики не только нарисовать картину болезни, которую можно установить на основании сравнения всех патологических проявлений, но также помнить и то, какой род заболевания развивается при этом».

Работа Ф. П. Гааза, говоря современным языком, по дифференциальной диагностике требовала кропотливого и тщательного труда: «Здесь — подчеркивал Ф. П. Гааз,— более чем где-либо, врач должен понятия мерить по фактам, а не факты подгонять к понятиям». В книге «Beitrage zu den Zeichen des Croups» Гаазом было продолжено обсуждение проблемы крупа. В I–II главах новой своей книги он анализирует диагностику крупа, используя данные трудов известных европейских ученых-врачей.

В III главе Ф. П. Гааз приводит 21 историю болезни больных, страдавших крупом. Каждая история болезни — это взволнованный рассказ о борьбе за здоровье больного. Следует отметить, что Ф. П. Гаазу приходилось довольно часто сталкиваться с тяжелыми, токсическими формами крупа. Приводя истории болезни, он описывал «двухсторонний опухолевидный отек» в области верхнешейных лимфатических узлов и окружающих их мягких тканей. При этом Ф. П. Гааз отмечал осложнения крупа со стороны нервной системы. Он замечает, например, что ребенок не может пить, так как жидкость вытекает через нос. Однако Ф. П. Гааз не объясняет генез этого явления, а только описывает наблюдаемую клиническую картину, являющуюся следствием паралича мягкого неба. Ф. П. Гааз замечает, что незадолго до смерти ребенка «конечности были парализованы». Он обращает внимание на то, что ребенок не лежал на подушке, а «совсем горизонтально».  Это одно из первых сохранившихся в отечественной медицинской литературе описаний параличей мышц конечностей и туловища, развивающихся в поздние периоды болезни, получившие в дальнейшем название «поздних параличей».

Ф. П. Гааз указывал на то, что во время развития приступа крупа (период развития стеноза гортани) наблюдается изменение пульса, который «как бы наполнен воздухом — исчезает под пальцами» — тот симптом, который в дальнейшем получил название «парадоксального пульса» за счет выпадения пульсовой волны на высоте вдоха. Этот симптом указывает на значительное отрицательное давление в грудной полости, препятствующее опорожнению сердца в момент систолы и продвижению крови в периферические сосуды.

В IV главе своей книги Ф. П. Гааз предпринял попытку ответить на некоторые вопросы, поставленные в своей первой монографии о крупе.

Ф. П. Гааз обратил внимание на один симптом, а именно на выплевывание слюны, который объяснялся тем, что слюнотечение при крупе повышено, а глотать больной не может. «До сих пор, — писал Ф. П. Гааз — на этот симптом мало обращали внимание, только я один обратил внимание на серьезное значение этого выплевывания».

Касаясь терапии этого заболевания, Ф. П. Гааз считал, что против крупа нет специфических лечебных средств. Наибольшее распространение среди врачей конца XVIII — начала XIX вв. при терапии крупозного воспаления гортани и дыхательного горла получили рвотные средства. Ф. П. Гааз также пользовался в своей практике отваром алтея с Calciitartari, которое, как считалось, оказывало противовоспалительное действие, изменяло состав крови, размягчало крупозные перепонки, делая их более подвижны блегчало таким образом извержение их. Широко применялись врачами того времени, в том числе и Ф.П. Гаазом, ртутные препараты (каламель), так как существовало мнение, что ртуть способствует разжижению и всасыванию образовавшихся воспалительных продуктов, тем самым ограничивает процесс воспаления. Пользовался Ф. П. Гааз при крупе также и нарывным пластырем и пиявками. Он имел свой вполне реалистический взгляд на трахеотомию: «Назначение трахеотомии — писал Ф. П. Гааз — должно основываться на данных локализации процесса. Так как мы считаем, что в большинстве случаев поражается трахея и бронхи, то удушье наступает скорее даже из-за закупорки бронхов, чем из-за поражения трахеи, поэтому мы не надеемся, что вскрытие трахеи восстановит проходимость дыхательных путей». Многие врачи в XIX веке долгое время придерживались такого же мнения.

Ф. П. Гааз не случайно анализировал в двух своих книгах сочинения более 60 авторов, писавших о крупе. Он использовал их данные, а также и свой собственный опыт при выявлении отличительных признаков болезни. Он не пренебрегал даже самыми незначительными симптомами, показав практическим врачам клинику болезни в большом разнообразии ее течения. Публикация Ф. П. Гаазом в своих подробных исследованиях «синдромного описания» крупа, а также изложенный Гаазом в его исследованиях определенный «понятийный аппарат» заболевания способствовали дальнейшему развитию нозологического направления в медицине. Не случайно эпиграфом ко второй своей книге, посвященной крупу, он выбрал слова клинициста: «Выяснение одной, до сих пор неизвестной, либо другой, слабо проявляющейся болезни имеет гораздо большую практическую ценность, чем открытие десятка новых средств, которыми мы тем меньше пользуемся, чем больше продвигаемся в диагностике болезней».

Современниками были отмечены в печати вышедшие в свет книги Ф.П. Гааза на актуальную в то время тему. Рецензия, посвященная первой его книге — этого «с умом написанного произведения», была опубликована в «Medicinische chir. Zeitung» (1818. Bd 3- № 53 S. 11–15). В 1821 году в трудах физико-медицинского общества (Commentationes societatis physico-medicae, — M., 1821) приводится высокая оценка его трудов о крупе.

Выводы и факты, приводимые в книгах Гааза о крупе, использовали в своих работах многие ученые XIX века: C. Gerhard (1859), T. Paul (1865), A. Millet (18бЗ). В России в первой половине XIX века к трудам Ф. П. Гааза обращался известный врач и литератор А. Н. Никитин (1763–1858). Таким образом, Ф.П. Гаазу как исследователю удалось ввести в понятие болезни «круп» определенный понятийный аппарат, а также определенную ясность в терминологию, последнее способствовало не только дальнейшему раз¬витию дифференциальной диагностики крупа, но и развитию нозологического направления в медицине.

Две научные монографии о крупе Ф. П. Гааза, написанные с привлечением собранных в Москве клинических материалов, можно с полным правом считать одним из первых фундаментальных работ в области педиатрии в России.

Книги Ф. П. Гааза были первыми обстоятельными исследованиями крупа, написанными и изданными в России. Их появление, несомненно, сыграло свою положительную роль в развитии учения о крупе, а в дальнейшем и в учении о дифтерии не только в отечественной медицинской науке первой половины XIX века, но и в европейской медицинской науке.

5. СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ И СЕРДОБОЛЬНЫЕ ВДОВЫ

У. Во время Крымской войны 1854–1856 гг. сердобольные вдовы наряду с «сестрами милосердия» оказывали помощь раненым. В Москве институт «сердобольных вдов» создал главный доктор Московской больницы для бедных, близкий друг Ф. П. Гааза, Х. Ф. Оппель (17б8–1835). Он написал и издал в Москве в 1822 году «Руководство и правила, как ходить за больными, в пользу каждого, сим делом занимающегося, а наипаче для сердобольных вдов, званию сему особенно себя посвятивших». Руководство Оппеля стало основой высокой профессиональной подготовки «сердобольных вдов».

Взгляды Ф.П Гааза на участие женщин в уходе за больными разделял и известный в Москве доктор А. И. Поль (1794–1864). «Всего важнее, — писал Поль во время эпидемии холеры в Москве в 1830 году,— определить хожатыми за больными самых усердных и способных женщин, ибо они в сей болезни более, нежели в какой-либо другой, должны служить правою рукою врача и от их старания нередко зависит спасение погибающего...» Ф. П. Гааз постоянно был окружен людьми, стремящимися развить в обществе традиции милосердия и благотворительности и, в том числе, традиции русского женского медицинского милосердия. Еще в 1806 году в Вене произошла встреча Ф. П. Гааза с княгиней В А Репниной-Волконской (1770–1864). Тогда был заключен договор, по которому Ф.П. Гааз становился домашним врачом княгини. Замечательная русская женщина, В А. Репнина-Волконская во время Отечественной войны 1812 года возглавила Санкт-Петербургское женское общество, а в 1813-м организовала для русских воинов лазарет в Праге.

В 1848 году в Москве, в Сущевской части, княгиней С. С. Щербатовой (1798–1885), женой московского генерал-губернатора, и доктором Ф. П. Гаазом была открыта первая в Москве Никольская община сестер милосердия. В создании Московской Никольской общины сестер милосердия принимала самое активное и деятельное участие, будучи членом Дамского по-печительства о бедных, так же как и С. С. Щербатова, общественная деятельница и писательница Е. А Драшусова, урожденная Ашанина, в первом браке — Карлсгоф, человек, близкий Ф. П. Гаазу и позднее писавшая о нем. Понимая важность профессионально-этических отношений для женщин, вступающих на путь служения страждущим, Ф. П. Гааз написал книгу «Призыв к женщинам», которую после его смерти опубликовал доктор А. И. Поль. «Торопитесь делать добро! — писал Гааз. — Умейте прощать, желайте примирения, побеждайте зло добром. Не стесняйтесь малыми размерами помощи, которую вы можете оказать в том или другом случае. Пусть она выражается подачей стакана свежей воды, дружеским приветом, словом утешения, сочувствия, сострадания — и то хорошо... Старайтесь поднять упавшего, смягчить озлобленного, исправить нравственно разрушенное».

Ф.П. Гааз первый ввел женский медицинский персонал и в тюремные больницы. «Федор Петрович,— вспоминал один из его современников, юрист П. С. Лебедев,— прежде всех в России понял и оценил преимущество женской прислуги при больных перед мужской и ввел ее в своих больницах. В I860 году я видел 14 сиделок в губернской и пересыльной тюремных больницах. Они служат по найму, раздают больным белье и лекарство, смотрят за чистотой, помогают при перевязках и надзирают за порядком в палатах днем и за труднобольными ночью. Фельдшера же исполняют обязанности по указанию медика». После смерти Ф. П. Гааза его детище — Полицейская больница для бесприютных — стала школой для многих женщин, избравших путь сестры милосердия. В 1853 году княгиня Н. Б. Шаховская (1820–1906), с детских лет ощутившая на себе благотворное воздействие личности Ф. П. Гааза, бывшего другом их семьи, поселилась в одной из палат Полицейской больницы, решив посвятить себя служению страждущим. Проработав в больнице в нелегких условиях год, она, почувствовав уверенность в своих силах, организовала в доме Новиченковой, расположенном рядом с Полицейской больницей, общину, получившую в дальнейшем название Московской общины сестер милосердия «Утоли моя печали».

Родная сестра княгини Н. Б. Шаховской — княгиня Надежда Борисовна Трубецкая (1812–1909) — входила в Московский Дамский комитет Общества попечения о больных и раненых воинах. Во время русско-турецкой войны (1877–1878) она трудилась в лазаретах для раненых русских воинов.

Обе сестры, урожденные Святополк-Четвертинские, знали Ф. П. Гааза, как уже указывалось, с детства, и находились до конца своих дней под впечатлением его удивительной личности.

Таким образом, посеянные врачом-гуманистом в сердцах его современников зернышки милосердия дали обильные всходы в последующие годы.

Это случилось и с созданной в 1848 году княгиней С. С. Щербатовой и Ф. П. Гаазом Московской Никольской общиной сестер милосердия. После смерти Ф. П. Гааза представительницы старейшей общины сестер милосердия участвовали в Севастопольской кампании 1854–1856 гг. За «ревностное исполнение сестрами милосердия своих обязанностей» императрицей Александрой Федоровной они были награждены крестами сердоболия для ношения их на груди на зеленой ленте, а также серебряными медалями, установленными в память совершенного ими подвига. Впоследствии сестры Никольской общины «В память кн. С. С. Щербатовой и доктора Ф. П. Гааза» (так она теперь называлась) выхаживали раненых на фронтах первой мировой войны, самоотверженно трудились в госпиталях и больницах. Верные завету Ф. П. Гааза, они

Спешили делать добро.