Владимир Иванович Пестель

В. И. Пестель

В Симферополе он был губернатором около 10-ти лет, и вся губерния вспоминает его с чувством искренной признательности и уважения. Врем его управления было цветущим временем губернии. Владимир Иванович — младший сын бывшего, в царствование Императора Александра 1-го, генерал-губернатора Восточной Сибири Ивана Борисовича Пестеля; воспитание свое, вместе со старшим братом своим, он получил в пажеском корпусе, и поступил затем на службу в кавалергарды.

Печальная известность, приобретенная его братом, не помешала его служебной карьере; он быстро шел по службе и был флигель-адьютантом Государя Императора Николая Павловича. Умный, образованный, красавец и ловкий танцор, он был заметел и в С.-Петерурге; способности выдвинули его вперед, и он выступил на административное поприще при князе Воронцове, бывшем в то время Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором. Покойный князь умел ценить и выбирать людей; от чиновника он прежде всего требовал гуманного обращения с подчиненными и младшими; ему нужны были люди, умевшие и в то время смягчать суровые формы бюрократии. Нужно было соединить разрозненное общество, смягчить нравы, облагородить службу, но которую простой народ смотрел с раболепным страхом, дворяне — с недоверчивостью.

Пестель понял свою роль и прекрасно выполнил ее. Херсон принарядился, как мог, чтобы понравиться молодому, ловкому и красивому губернатору. Будучи сам человеком высокой честности и рыцарски благородным, он имел такт и в избрании окружающих; прощая многие слабости и недостатки, он требовал от подчиненных того, чем в высшей степени обладал лично, т.е. честности, гуманного обращения с низшими; он скорее готов был простить преступление, чем грязный проступок. Чиновники перестали трепетать перед губернатором и не боялись говорить правду. Купцы и дворяне полюбили его, несмотря не то, что он настойчиво преследовал эксплоататоров чужого труда и чужих карманов и закоренелых крепостников. Память его жива между нами: он умер не оставив потомства, и потому нет причины льстить ему; но должно отдать достойному — достойное. Совершенного человека нет на свете — это горькая истина, но одни умеют не употреблять во зло своих недостатков; другие, напротив, при больших совершенствах, умеют резко выставить на суд общества свои дурные стороны.

Слишком 20 лет прошло с тех пор, как Пестель приехал в Симферополь. Многое уже переменилось; теперь, быть может, он и не удивил бы никого своим обращением; мы уже привыкли к иному порядку вещей; — но в то время другое дело. Крепостное право существовало еще во всей силе, дух его парил везде и всюду. Все сословия чувствовали какой-то гнет, — все как будто замерло; общественной жизни не было; литература издавала один только детский лепет.

Пестель понимал это, и делал все, что мог, для того чтобы облегчить всех и каждого и смягчить суровые формы подчиненности. Ласковым и изящно-вежливым обращением он облагородил подчиненных; он чуть ли даже не первый назвал своих подчиненных «сослуживцами», и видя в них людей, научил их уважать свое человеческое достоинство. Он, как мы сказали, умел выбирать людей: любимец его наверное был любим целой губернией. И здесь, как в Херсоне, он вступил в борьбу с монополистами и крепостниками: они не любили его, — но их ропот заглушался сотнями тысяч голосов, благословлявших честного губернатора.

Привыкнув к светской жизни и будучи горячим поклонником прекрасного пола, он любил балы, праздники, танцы, за которыми отдыхал от трудов. Излишней переписки он не любил и вовсе не заботился о благосостоянии бумажной фабрикации; он ценил служебную деятельность не по числу выпущенных нумеров; он был человек дела, а не мертвых бумаг.

Благосостояние губернии возрастало, народонаселение увеличивалось, и никакие общественные бедствия не нарушаали всеобщего спокойствия: это была тишина пред бурей. И вот грянула грозная буря, и ее не выдержал Пестель. Любимый целым краем, уважаемый и награжденный начальством, он пал жертвою недоразумения, вовремя неразъясненного: оно повредило ему больше, чем могло повредить тяжкое преступление.

Началась война 1853 года. Пестель делал все, что мог, для содействия армии, собиравшейся понемногу в Крым. Когда объяснилось намерение неприятеля высадиться в Крыму, он получил предписание министра внутренних дел, в случае опасности со стороны неприятеля, вывести из г. Симферополя все присутственные места заблаговременно. Бывший в то время главнокомандующий Крымской армии князь Меньшиков подтвердил это приказание. 2-го сентября 1854 г. высадка совершилась. Войск у нас было мало, край, внезапно пришедший в соприкосновение с неприятелем, взволновался; дрогнули и не робкие сердца. Большинство потеряло голову и прислушивалось со страхом ко всяким слухам. Накануне Алминского сражения, Пестель был у главнокомандующего и получил приказание вывести из Симферополя присутственные места заблаговременно.

Результат Алминской битвы, 8 сентября, в тот же день сделался известен Симферополю, где каждый выстрел ее был ясно слышен. Что оставалось делать Пестелю? Оставаться ли в городе и отдать все присутственные места неприятелю, или вывезти их заблаговременно? Куда двинется неприятель, никто не знал. 8-го сентября, Пестель отправил к князю Меньшикову своего чиновника, и на другой же день все узнали, что этот чиновник взят в плен неприятелем, разобщавшим нас с главнокомандующим и нашей армией. Другой чиновник, отправленный к главнокомандующему окольной дорогой, не вернулся в назначенное время. Что оставалось делать Пестелю? Данные ему предписания, ответственность, голоса и советы робких, и преувеличенные слухи о возмущении татар – заставили его наконец решиться, и на 11-е сентября назначен был вывоз из города присутственных мест.

Вывозя из города присутственные места, под прикрытием маленького отряда воинской команды, Пестель не имел возможности сделать это секретно: все с напряженным вниманием следили за ходом событий, собирали слухи, верили им и преувеличивали их до безобразия.

Многие семейства выехали из Симферополя в северные уезды губернии еще раньше этого срока. Теперь собрались и двинулись остальные. Составилась удивительная процессия, двинувшаяся ранним утром 11 сентября, прямона север в Мелитополь, куда назначено было придти на 16-й день. Комическая обстановка это процессии заставляла забывать грустную причину, ее вызвавшую. Погода была очаровательная: тепло, сухо; большинство ехало весело, как на загородный пикник. В колясках, запряженных волами, сидели разряженные дамы; услужливые кавалеры погоняли волов и любезничали с дамами; верховые показывали свою ловкость. Большинство мущин было вооружено чем попало. Разнообразие экипажей, упряжи, костюмов — было великолепное; многие ехали со всей домашней утварью; все чада и домочадцы размещались кое-как без особого комфорта на возах. За подводы платили огромные цены. При расставаньи, не обошлось без комических сцен: одни зарывали свое имущество в землю; другие прятали его в колодцы, некоторые, уезжая, дарили весь свой годовой запас провизии, сена, дров — оставшимся, или продавали за бесценок. Были и такие, которые в воинственном азарте рубили шашками свою мебель и посуду, чтобы оне не достались неприятелю. Экзальтация достигла до высшей степени. В процессии было более 1000 подвод, а все число выходивших простиралось от пяти до шести тысяч человек.

Выйдя очень рано из города, часу в 3-м, усталые и проголодавшиеся путешественники сделали привал у деревни Бийтаниш, верстах в 18 от Симферополя. Стовшие кругом дерени стоги сена исчезли в одну минуту; вода в колодццах иссякла еще скорее; принялись за закуску и вино... Словом, было, я вас уверяю, очень весело. Подзакусившие жители с восторгом услышали о том, что получено разрешение главнокомандующего возвратиться в Симферополь. Мгновенно была забыта усталость, послышались оглушительные крики ура! И ружейные залпы; назад двинулись еще веселее, чем шли вперед. В сумерки, мы снова мирно водворились в родном городе, которому и не думала угрожать никакая опасность. Князь Меньшиков совершил благополучно свой обходной марш и стал между нами и неприятелем. Началась осада Севастополя.

Путешествие наше было действительно забавное: его наверное никогда не забудут все в нем участвовавшие; но оно не осталось без последствий для Пестеля. Он выполнял данные ему приказания, вывозя присутственные места в более безопасное место. Мог ли он удержать в оставляемом городе напуганных, сбитых с толку жителей? — решительно не мог. Отправив из города присутственные места, он сам должен был ехать вместе с ними, что он и сделал, вверив охранение города военному начальству.

По возвращении в город, главною заботою Пестеля сделались привезенные сюда в огромном числе наши раненые в Алминском сражении. Вызванная им общественная благотворительность была очень полезна в это тяжелое время. Тотчас же устроились госпитали; каждый из жителей жертвовал чем мог; многие добровольно приняли на себя обязанность госпитальных служителей.

Между тем преувеличенный слух о забавном путешествии жителей города Симферополя быстро разошелся повсюду; события шли быстро; разбирать и исследовать было некогда – и Пестель в конце 1854 г. был уволен от службы без прошения. Впоследствии, и даже довольно скоро, недоразумение объяснилось; он был совершенно оправдан и получил место сенатора в Москве. Проживая в Москве, Пестель продолжал любить Крым: он с очаровательною добротою принимал всех крымчаков, к нему являвшихся, и сам собирался приехать в Крым, чтобы окончить здесь свои дни. Живя в Москве, он продолжал помогать всем своим прежним сослуживцам, хлопотал и ходатайствовал за них, где мог.

Будучи превосходным человеком во всех отношениях и весьма усердным поклонником прекрасного пола, Владимир Иванович не был счастлив в семейной жизни: он жил постоянно в разлуке женою, умершею раньше его, и не имел детей. Сохранившиеся во многих домах Симферополя и Херсона его литографированные портреты – мало на него похожи. Смолоду Пестель был очень красив, и приятные черты лица сохранял очень долго; но что в особенности в нем было важно — это утонченная вежливость и внимание, которыми он умел очаровать каждого. С добротою, снисходительностью и терпением он всегда выслушивал всякие объяснения и оправдания. Манера — обрывать и сбивать с толку подчиненного грубыми восклицаниями, так любимая многими, — ему была решительно неизвестна; он любил, чтобы чиновник высказывал по делу свое личное мнение, и никогда сам не высказывал предварительно того, что он думал. Мудрено маленькому чиновнику высказывать свою мысль, когда начальство уже изрекло свой приговор. От этого так часто встречаются дурно исполненные дела и неправильно направленные следствия.

Пестель много пособлял бедным, принимал и выслушивал каждого. Здоровья он был слабого, и часто страдал от подагры, в особенности в последнее время. Вот, к сожалению, все, что я знаю о человеке, достойном лучшей биографии. Нужно желать, чтобы кто-нибудь из людей, более меня его знавших, потрудился высказать печатно свои мысли и факты. Грустно, что память о человеке, мирно управлявшем двумя губерниями, может исчезнуть без следа для потомства; впрочем годы общественных бедствий помнятся лучше, чем мирно и тихо прожитые дни затишья.

И. Шмаков.

Симферополь.